— Зачем? — осведомилась Диана справа.
— Для глубокой медитации. Устраивает такой ответ? Выходите. Всем спасибо.
На нем была черная сутана с такими же узорами, как у других, с капюшоном за плечами и веревочным поясом. Лежащий внизу, в подарочной упаковке, халат от «Салки» был бы здесь неуместен. Что ж, тем меньше причин отдавать его этому самоуверенному и лживому сыну… Сатаны!
— Что ты там делал? — спросила Сэнди, собирая карты.
— Сапоги примерял.
— Ты говорил, мы начнем…
— Начинайте без меня. Я серьезно, приступайте. Эй, Кевин, давай звук! Скажите ему.
Он затворил дверь на сцену, а Розмари прошла в артистическую студию — пригибаясь, глядя на свое отражение, которое в ответ не сводило с нее глаз.
В театрах или на телестудиях помещение зеленого цвета — редкость. А тут все было зелено, не театр, а настоящие джунгли. Визуальный оксюморон. Низкий зеркальный потолок удваивал странность комнаты. Пространство за кулисами было поделено на ярусы. Наверху, совсем рядом, находилась режиссерская с пультами управления осветительной и звуковой системами, виднелись перевернутые отражения всех, кто ходил, сидел или трепался, или чем еще принято заниматься в артистических студиях цвета тропического леса.
Розмари выбрала стул возле дивана, села, выпрямив спину, опустив локти на подлокотники, соединив руки и сплетя пальцы перед грудью. Вытянула ноги в черных слаксах, уперлась в ковер подошвами черных туфель, прижатых друг к дружке.
Энди шел по фойе, и вплотную за ним следовало его отражение в черной облегающей сутане, подпоясанной веревкой. Остановился возле аппарата, заправленного кофе и чаем, и гигантской красной машины с логотипом «Кока-колы».
— Кофе будешь?
Секунду или две Розмари молчала.
— Черный, пожалуйста.
Энди налил кофе, дал красной машине тумака. Внутри щелкнуло.
Он принес матери черный кофе в чашке с клеймом «БД», чайную ложку и пакетик подсластителя. Сел рядом с ней на край дивана, откупорил красную банку. Глотнул.
Розмари поставила чашку на сундук и помешала кофе, глядя на «карты» Сэнди — листочки бумаги для записей размером три на четыре под округлым серебряным пресс-папье.
— Хочешь ответ?
Розмари посмотрела на сына:
— Насчет «жареных мулов»? Улыбаясь, он кивнул:
— Я его нашел с неделю назад.
— Не смей мне говорить! Сама найду. Энди хихикнул:
— Теперь ты у меня на крючке. Берегись, а не то скажу!
Розмари положила ложечку на сундук и выпрямила спину. Держа чашку в обеих руках и глядя вперед, глубоко вздохнула и сделала глоток кофе.
Энди поставил банку с колой на ковер, подальше от своей босой ноги, и наклонился к матери.
— Мне не следовало шутить. Понимаю, ты беспокоишься. Не надо. Я ведь солгал совсем чуть-чуть. Прости. Боялся, что опять тебя перепугаю после такой долгой разлуки. Мама, посмотри на меня. Пожалуйста.
Она повернула голову, посмотрела на него. Энди сказал, не сводя с нее ясных светло-карих глаз:
— То, что здесь происходит, — вовсе не сатанизм. Поверь, я Сатане не поклоняюсь. Это… мишура, я, с нею вырос, и она мне нравится, только и всего. Никаких других вечеринок и праздников я не знал. Тут и колдовства никакого нет, мы не наводим чары, все вполне невинно. На древнюю религию Минни и Романа все это похоже не больше, чем рождественская вечеринка в офисе Роба Паттерсона. Да ты сама послушай. — Он указал кивком.
Началось молитвенное пение — оно исходило из динамика, что выглядывал из зеленого паласа между притолоками дверей в уборные. Звуки накатывали волнами, в них вплетались необычные дрожащие ноты.
— Узнаешь?
Розмари направила на динамик ухо.
— А ты когда-нибудь… участвовала в… Она отрицательно покачала головой:
— Нет. Но слушала. Из чулана через стену. Да ты знаешь.
Энди кивнул и улыбнулся.
— Разница есть… — сказала она.
— Один из старых гимнов. Хэнк пропустил его через компьютер, он увлекается электронной музыкой. Именно это я и имел в виду — псалом записывается на пленку и обрабатывается с помощью электроники. Если воспроизводить вспять, услышишь «Отче наш».
Она улыбнулась, глотнула кофе. Посмотрела на сына. Он поднес к губам банку, задвигался кадык.
Розмари поставила, чашку на сундук, откинулась на спинку кресла, опустила руки на подлокотники, устремила взор вперед. Принюхалась. Помахала ладонью перед лицом.
— Самая обычная рождественская вечеринка в офисе, — сказал он, опуская банку на пол, — просто во вкусе Энди. Считается занятным и не столь уж редким бзиком, вполне простительным для парня, который день-деньской вынужден строить из себя образец добродетели. Энди каким-то способом внушает каждому, что с этим бзиком всем по пути — у каждого находится своя причина.
Он наклонился еще ближе к Розмари.
— На свете есть талантливые люди, они трудятся, чтобы сделать мир хорошим. И снимают нервное напряжение, выпускают пар не совсем обычными способами. Они такие же сатанисты, как и ты, каждый второй регулярно ходит в церковь. Джей, например, служка в синагоге. — Энди положил руку ей на тыльную сторону ладони. — Они не убийцы, мама. И я не приказываю им убивать. Ты ведь этого больше всего боишься?
Она поглядела на него и кивнула:
— Да.
Он откинулся на спинку дивана, сокрушенно покачал головой, взъерошил пятерней рыжеватые волосы.
— Не понимаю… Почему? Допустим, ты скажешь, что Джуди собиралась меня предать. Но ведь мы совершенно не подозревали, кто она на самом деле.
— Она шла ко мне, чтобы о чем-то рассказать, — произнесла Розмари. — А не ради партии в скрэббл.
Энди отвернулся, снова покачал головой, тяжело вздохнул. Посмотрел на Розмари:
— Наверное, о том, что решила порвать со мной. В Дублине у нас с ней все разладилось. Угадай, в которую ночь. — Он поднял банку, глотнул.
— Об этом она мне говорила. — Розмари смотрела сыну в лицо. — Думаю, собиралась рассказать поподробнее.
— Мама, все это обычная забава, — с чувством произнес Энди. — Да ты сама посмотри, побудь с нами Несколько минут! Здесь сутана Джуди, надень капюшон, и никто тебя не узнает. Решат, что я кого-то привел со стороны, я так уже делал. Увидишь — это всего лишь вечеринка с гимнами друидов, старинными песнями и доброй едой. Ну, черные свечи вместо красных и зеленых, таннис вместо остролиста — подумаешь, разница!
Она посмотрела ему в глаза:
— Спасибо, нет.
— Никто тебя не будет принуждать. Ни к чему.
— Я говорю — нет! Даже если все это невинно, как…
— Я не сказал «невинно». — Энди улыбнулся. — Я сказал, что это не сатанизм и что принуждения не будет. Не исключено, что Уильям вздумает тебя лапать, но если дашь ему по рукам, он больше не полезет. Вот Мухаммед понастойчивей.
— А если бы Джуди со всем этим пошла к журналистам? — спросила Розмари. — С друидскими рождественскими вечеринками в «БД»?
Несколько секунд он молчал, потом встал и направился к двери уборной. По пути осушил банку — и точно так же поступило перевернутое отражение у него над головой.
Энди смял банку в кулаке, бросил в мусорную корзину и повернулся к Розмари.
— Да, это вызвало бы шум. Но поверь, мама, я бы и пальцем не шевельнул, чтобы ее остановить. Я ее правда любил, даже после Дня Благодарения.
Она отвела взгляд. К пению добавился медленный, размеренный бой барабана.
— Да и не верю я, что она решилась бы на такое, — сказал Энди, возвращаясь к матери. — Ей все это нравилось не меньше, чем любому из нас. От нее мы узнали некоторые идеи йоги и добавили их к ритуалу. — Он опустился на корточки рядом с креслом, сжал руку Розмари. — Да ладно тебе! Задержись на несколько минут. Ради нас — тебя и меня. А иначе так и будешь кукситься и думать, что я неисправимый лжец, а ребята тут цыплятам головы рубят.
Она глубоко вздохнула:
— Я вовсе этого не думала.
— А что ты думала?
Розмари взглянула на сына, поморгала, пожала плечами:
— Наверное, ожидала увидеть Черную Мессу. А впрочем, не знаю…
— Да кто ты такая? — спросил он с улыбкой. — Кардинал, осуждающий фильмы, которых не видел? Книги, которых не читал?
— О Господи… Ладно, Энди, ты победил. Розмари поднялась с кресла. Энди встал во весь рост, улыбнулся, обнял ее за плечи.
— Рад, что все уладилось. Так ты мне показывала Ирландию. Здесь мои корни — не все, но некоторые. Никогда не думал, что смогу тебе объяснить.
Он поцеловал мать в щеку, она тоже его поцеловала — в то место, откуда начиналась борода.
— Только две минуты. День выдался тяжелый, я очень устала.
Энди посмотрел на нее, улыбнулся, расправил на себе сутану, подтянул поясок. Когда Розмари входила в женскую гардеробную, ее изображение наверху шагало вверх ногами под барабанный бой.
Глава 16
— Для глубокой медитации. Устраивает такой ответ? Выходите. Всем спасибо.
На нем была черная сутана с такими же узорами, как у других, с капюшоном за плечами и веревочным поясом. Лежащий внизу, в подарочной упаковке, халат от «Салки» был бы здесь неуместен. Что ж, тем меньше причин отдавать его этому самоуверенному и лживому сыну… Сатаны!
— Что ты там делал? — спросила Сэнди, собирая карты.
— Сапоги примерял.
— Ты говорил, мы начнем…
— Начинайте без меня. Я серьезно, приступайте. Эй, Кевин, давай звук! Скажите ему.
Он затворил дверь на сцену, а Розмари прошла в артистическую студию — пригибаясь, глядя на свое отражение, которое в ответ не сводило с нее глаз.
В театрах или на телестудиях помещение зеленого цвета — редкость. А тут все было зелено, не театр, а настоящие джунгли. Визуальный оксюморон. Низкий зеркальный потолок удваивал странность комнаты. Пространство за кулисами было поделено на ярусы. Наверху, совсем рядом, находилась режиссерская с пультами управления осветительной и звуковой системами, виднелись перевернутые отражения всех, кто ходил, сидел или трепался, или чем еще принято заниматься в артистических студиях цвета тропического леса.
Розмари выбрала стул возле дивана, села, выпрямив спину, опустив локти на подлокотники, соединив руки и сплетя пальцы перед грудью. Вытянула ноги в черных слаксах, уперлась в ковер подошвами черных туфель, прижатых друг к дружке.
Энди шел по фойе, и вплотную за ним следовало его отражение в черной облегающей сутане, подпоясанной веревкой. Остановился возле аппарата, заправленного кофе и чаем, и гигантской красной машины с логотипом «Кока-колы».
— Кофе будешь?
Секунду или две Розмари молчала.
— Черный, пожалуйста.
Энди налил кофе, дал красной машине тумака. Внутри щелкнуло.
Он принес матери черный кофе в чашке с клеймом «БД», чайную ложку и пакетик подсластителя. Сел рядом с ней на край дивана, откупорил красную банку. Глотнул.
Розмари поставила чашку на сундук и помешала кофе, глядя на «карты» Сэнди — листочки бумаги для записей размером три на четыре под округлым серебряным пресс-папье.
— Хочешь ответ?
Розмари посмотрела на сына:
— Насчет «жареных мулов»? Улыбаясь, он кивнул:
— Я его нашел с неделю назад.
— Не смей мне говорить! Сама найду. Энди хихикнул:
— Теперь ты у меня на крючке. Берегись, а не то скажу!
Розмари положила ложечку на сундук и выпрямила спину. Держа чашку в обеих руках и глядя вперед, глубоко вздохнула и сделала глоток кофе.
Энди поставил банку с колой на ковер, подальше от своей босой ноги, и наклонился к матери.
— Мне не следовало шутить. Понимаю, ты беспокоишься. Не надо. Я ведь солгал совсем чуть-чуть. Прости. Боялся, что опять тебя перепугаю после такой долгой разлуки. Мама, посмотри на меня. Пожалуйста.
Она повернула голову, посмотрела на него. Энди сказал, не сводя с нее ясных светло-карих глаз:
— То, что здесь происходит, — вовсе не сатанизм. Поверь, я Сатане не поклоняюсь. Это… мишура, я, с нею вырос, и она мне нравится, только и всего. Никаких других вечеринок и праздников я не знал. Тут и колдовства никакого нет, мы не наводим чары, все вполне невинно. На древнюю религию Минни и Романа все это похоже не больше, чем рождественская вечеринка в офисе Роба Паттерсона. Да ты сама послушай. — Он указал кивком.
Началось молитвенное пение — оно исходило из динамика, что выглядывал из зеленого паласа между притолоками дверей в уборные. Звуки накатывали волнами, в них вплетались необычные дрожащие ноты.
— Узнаешь?
Розмари направила на динамик ухо.
— А ты когда-нибудь… участвовала в… Она отрицательно покачала головой:
— Нет. Но слушала. Из чулана через стену. Да ты знаешь.
Энди кивнул и улыбнулся.
— Разница есть… — сказала она.
— Один из старых гимнов. Хэнк пропустил его через компьютер, он увлекается электронной музыкой. Именно это я и имел в виду — псалом записывается на пленку и обрабатывается с помощью электроники. Если воспроизводить вспять, услышишь «Отче наш».
Она улыбнулась, глотнула кофе. Посмотрела на сына. Он поднес к губам банку, задвигался кадык.
Розмари поставила, чашку на сундук, откинулась на спинку кресла, опустила руки на подлокотники, устремила взор вперед. Принюхалась. Помахала ладонью перед лицом.
— Самая обычная рождественская вечеринка в офисе, — сказал он, опуская банку на пол, — просто во вкусе Энди. Считается занятным и не столь уж редким бзиком, вполне простительным для парня, который день-деньской вынужден строить из себя образец добродетели. Энди каким-то способом внушает каждому, что с этим бзиком всем по пути — у каждого находится своя причина.
Он наклонился еще ближе к Розмари.
— На свете есть талантливые люди, они трудятся, чтобы сделать мир хорошим. И снимают нервное напряжение, выпускают пар не совсем обычными способами. Они такие же сатанисты, как и ты, каждый второй регулярно ходит в церковь. Джей, например, служка в синагоге. — Энди положил руку ей на тыльную сторону ладони. — Они не убийцы, мама. И я не приказываю им убивать. Ты ведь этого больше всего боишься?
Она поглядела на него и кивнула:
— Да.
Он откинулся на спинку дивана, сокрушенно покачал головой, взъерошил пятерней рыжеватые волосы.
— Не понимаю… Почему? Допустим, ты скажешь, что Джуди собиралась меня предать. Но ведь мы совершенно не подозревали, кто она на самом деле.
— Она шла ко мне, чтобы о чем-то рассказать, — произнесла Розмари. — А не ради партии в скрэббл.
Энди отвернулся, снова покачал головой, тяжело вздохнул. Посмотрел на Розмари:
— Наверное, о том, что решила порвать со мной. В Дублине у нас с ней все разладилось. Угадай, в которую ночь. — Он поднял банку, глотнул.
— Об этом она мне говорила. — Розмари смотрела сыну в лицо. — Думаю, собиралась рассказать поподробнее.
— Мама, все это обычная забава, — с чувством произнес Энди. — Да ты сама посмотри, побудь с нами Несколько минут! Здесь сутана Джуди, надень капюшон, и никто тебя не узнает. Решат, что я кого-то привел со стороны, я так уже делал. Увидишь — это всего лишь вечеринка с гимнами друидов, старинными песнями и доброй едой. Ну, черные свечи вместо красных и зеленых, таннис вместо остролиста — подумаешь, разница!
Она посмотрела ему в глаза:
— Спасибо, нет.
— Никто тебя не будет принуждать. Ни к чему.
— Я говорю — нет! Даже если все это невинно, как…
— Я не сказал «невинно». — Энди улыбнулся. — Я сказал, что это не сатанизм и что принуждения не будет. Не исключено, что Уильям вздумает тебя лапать, но если дашь ему по рукам, он больше не полезет. Вот Мухаммед понастойчивей.
— А если бы Джуди со всем этим пошла к журналистам? — спросила Розмари. — С друидскими рождественскими вечеринками в «БД»?
Несколько секунд он молчал, потом встал и направился к двери уборной. По пути осушил банку — и точно так же поступило перевернутое отражение у него над головой.
Энди смял банку в кулаке, бросил в мусорную корзину и повернулся к Розмари.
— Да, это вызвало бы шум. Но поверь, мама, я бы и пальцем не шевельнул, чтобы ее остановить. Я ее правда любил, даже после Дня Благодарения.
Она отвела взгляд. К пению добавился медленный, размеренный бой барабана.
— Да и не верю я, что она решилась бы на такое, — сказал Энди, возвращаясь к матери. — Ей все это нравилось не меньше, чем любому из нас. От нее мы узнали некоторые идеи йоги и добавили их к ритуалу. — Он опустился на корточки рядом с креслом, сжал руку Розмари. — Да ладно тебе! Задержись на несколько минут. Ради нас — тебя и меня. А иначе так и будешь кукситься и думать, что я неисправимый лжец, а ребята тут цыплятам головы рубят.
Она глубоко вздохнула:
— Я вовсе этого не думала.
— А что ты думала?
Розмари взглянула на сына, поморгала, пожала плечами:
— Наверное, ожидала увидеть Черную Мессу. А впрочем, не знаю…
— Да кто ты такая? — спросил он с улыбкой. — Кардинал, осуждающий фильмы, которых не видел? Книги, которых не читал?
— О Господи… Ладно, Энди, ты победил. Розмари поднялась с кресла. Энди встал во весь рост, улыбнулся, обнял ее за плечи.
— Рад, что все уладилось. Так ты мне показывала Ирландию. Здесь мои корни — не все, но некоторые. Никогда не думал, что смогу тебе объяснить.
Он поцеловал мать в щеку, она тоже его поцеловала — в то место, откуда начиналась борода.
— Только две минуты. День выдался тяжелый, я очень устала.
Энди посмотрел на нее, улыбнулся, расправил на себе сутану, подтянул поясок. Когда Розмари входила в женскую гардеробную, ее изображение наверху шагало вверх ногами под барабанный бой.
Глава 16
Держа Энди за руку, она стояла у стены на краю сцены, вглядываясь в даль, в сумрак с огоньками свечей, пастельными лучами юпитеров, тусклыми красными табличками «выход». В десяти футах от нее медленно проплывали фигуры в сутанах, рукав к рукаву, по кругу против часовой стрелки. Живые голоса вторили то высокому, то низкому пению динамика. Барабан удерживал ритм, играла дудка или флейта, и все это сплеталось с многократными эхо. В тени винилового леса было не отличить сутан цвета ржавчины от коричневых, все они покачивались и шествовали бок о бок. Одно не вызывало вопроса — кому принадлежит фиолетовая сутана.
И кому — самая короткая. Джею. А самая длинная — Кевину.
За соприкасающимися рукавами Розмари мельком увидела темные контуры кресла. И прошептала, наклонясь к Энди:
— В центре — Хэнк?
— Нет, — шепотом ответил он. — Там сижу я. Он — в круге.
Розмари отпустила его руку, повернула голову, отвела в сторону край капюшона, чтобы посмотреть на сына. Его бородатое лицо было обрамлено сумраком.
— Только в таких случаях он способен провести на ногах больше двух-трех минут. И сначала я ему говорю зажигательную речь. — Энди улыбнулся. — Подожди до конца, ладно? Максимум минут десять. Они не выйдут из круга. — Он поцеловал мать, повернулся и пошел; подол сутаны вихрился вокруг его босых ног, его ахиллесовых пят.
Темные рукава разлучились и поднялись, чтобы пропустить черную сутану; рукава соскользнули с бледных рук, и слева на изящном запястье сверкнул широкий серебряный браслет. Капюшон повернулся в сторону Розмари, на лицо падала густая тень. Люди стояли парами, глядя друг на друга; тот, кто смотрел на Розмари, медленно кивнул, а в следующий миг танцоры снова двинулись по кругу против часовой стрелки.
Энди уже сидел в центре сцены, лицом к залу; юпитеры над его головой раскрашивали сутану в пастельные оттенки черного. Он весь был черен, кроме кончика бороды и левой руки, лежащей на подлокотнике. Фиолетовая сутана расположилась перед ним на полу. Капюшон против капюшона, рукава соприкасаются, а бой барабана задает ритм движениям. Фиолетовый и черный капюшоны коснулись друг друга и разделились. Энди протянул руку фиолетовой сутане, та поднялась. Он поманил к себе кого-то. От кольца отделилась темная сутана — коричневая. Поменялась местами с фиолетовой.
Поющие двигались в танце, бил барабан.
Розмари покачивалась, разведя руки в стороны, чтобы шелк щекотал кожу. Непередаваемое ощущение. Может, дело в таблетке? Или в таннисе? Или в сочетании того и другого? Оставалось лишь надеяться, что это не опасно.
Но чувствовала она себя превосходно. Ощущала бодрость и раскрепощенность, как в давние времена на дискотеках с ублюдком Ги.
Затененные лица повернулись к ней; Розмари улыбнулась, зная, что она так же безлика, как они, если не более, ведь на нее не падают лучи юпитеров, а ближайшая свеча в нескольких ярдах сбоку. Интересно, они догадались, кто эта незнакомка? Или решили, что Энди нашел себе новую девушку (поразительная спешка для образца добродетели)?
Под пение и барабан Розмари закачалась еще свободнее; пусть считают ее иностранкой, которую Энди подцепил в вестибюле. Итальянкой. Нет, гречанкой. Мелинда Меркюри.
В круге из двух или трех рукавов вынырнули пальцы, поманили ее. Улыбаясь и раскачиваясь, она отрицательно покачала головой. В Рождество? Ни за что!
Танец был несложен — два шага вперед, один назад, поворот на каждый четвертый удар барабана. Неторопливый, солидный фольклорный пляс. Вряд ли это вызов Джинджер Роджерс.
А будь здесь Джо, что бы он подумал? Что пора звонить в полицию нравов? Возможно… А может, и нет. Розмари легко представила, как он ищет себе сутану. В нем есть авантюрная жилка — та самая, которая очень нравится Розмари и которой ей самой недостает. Ведь не случайно он купил «альфа-ромео».
А впрочем, какого черта?!
Она поправила сутану, завязала поясок, подтянула капюшон, чтобы надежно прятал лицо. Глубоко вздохнула и медленно-медленно, под барабан, пошла в круг танцоров. Два рукава разлучились, теплые ладони взяли ее за руки.
Розмари танцевала под барабан и флейту, повторяла шаги людей в сутанах, смотрела, как Энди в черном и женщина в ржаво-коричневом говорят, держась за руки. Двигаясь мелкими шажками вбок, она миновала говорящих, держась за шоколадную, а сейчас отливающую зеленым руку Ванессы; ее ногти, обычно некрашеные, были покрыты черным, или почти черным лаком. Руки поднимались и опускались, и браслет из круглых больших серебряных звеньев взлетал и падал под коричневым Ванессиным рукавом. Следом шел высокий танцор в коричневом — Уильям или Крейг. Розмари закрыла глаза и невнятно подпевала, не стараясь точно повторять звуки, и блаженно танцевала, повинуясь некоему инстинкту стадного млекопитающего. Но ее чувства не дремали…
— Э! — Ванесса сжала и отпустила ее руку. — Тебя Энди зовет.
Он поманил. Ступая в ритме барабана, Розмари приблизилась к черной банкетке, подобрала подол сутаны, села на ровную нагретую поверхность.
Сын и мать соприкоснулись коленями; она подала ему руки, посмотрела на улыбающееся лицо под черным капюшоном.
— Я надеялся, — сказал он.
— Негодяй, ты прекрасно знал.
— Чтобы моя родная мать? Позор…
— Что ты говоришь тому, кто здесь садится? С его лица исчезла улыбка.
— Благодарю, — ответил Энди. — За все, что он сделал для «БД» и для меня. Еще говорю, как все мы рады, что он — в круге. А он рассказывает о том, что чувствует — поделится досадой за ошибку или тоже благодарит. В ковене было принято опускаться на колени перед Романом, клясться в вечной верности Сатане и ему, а он колол палец кинжалом, и остальные выпивали по капле его крови. Понимаешь, почему меня в это не затянуло?
Она сидела молча, держа его за руки, глядя ему в лицо. Он снова улыбнулся.
— А мы целуемся в губы, — сказал Энди. — Целомудренно. Ну вот, мяч на твоей половине корта.
— Целомудренно? Запросто! — Она наклонилась, чмокнула его в губы, высвободила руки и быстро встала.
После танца люди в сутанах цвета ржавчины расставили тарелки с «доброй едой» на первой ступеньке амфитеатра. На самом деле еда оказалась так себе — подогретые дежурные блюда из расположенной внизу кухни и малоаппетитная на вид выпечка. Еще был жуткий коктейль — гоголь-моголь с ромом, пряностями и привкусом танниса. Его принесли и поставили на сцену в красивой серебряной чаше для пунша, а не в штампованной гостиничной посудине. Несомненно, чаша — настоящий антиквариат, что называется, красота в простоте; серебро высокой пробы сверкало в пастельных лучах шести или семи юпитеров, направленных на скатерть цвета зеленого леса.
Во главе стола сидел Энди. Прислуживала Диана в фиолетовой сутане. С ее взъерошенных темных (недавно перекрасилась) волос свалился капюшон; раскрасневшаяся в танце, она выглядела сногсшибательно. Очевидно, вполне оправилась от приступа пояснично-крестцового радикулита. Серебряным черпаком Диана разложила взбитые сливки по серебряным кубкам. Тем временем кругом непринужденно ходили и болтали, все капюшоны были откинуты. Краснощекий Хэнк сидел в инвалидном кресле и смеялся, внимая Уильяму; оба держали серебряные кубки.
Розмари притаилась почти в кромешной тьме на верхней ступеньке амфитеатра. Капюшон она не снимала, хотя в нем, пожалуй, не было нужды. С тех пор как кончился танец и Энди отвел ее сюда, никто на нее даже не взглянул. Они ели вдвоем, тарелки принес Энди. Оба проголодались — все-таки за весь день крошки не было во рту, сандвич с пастрами не в счет.
Потом Энди горным козлом взбежал по ступенькам с добавкой — в руках по кубку, весь черен на фоне огней рампы. Впрочем, Розмари на него не смотрела.
Он подал матери серебряный кубок, сел на ступеньку несколькими футами ниже, поближе к середине дуги, подобрал подол сутаны.
— Если хочешь, сними капюшон. Ты почти невидима, да и все равно они знают. Никто не поверит, что я могу так сразу привести сюда новую приятельницу, а значит, кто остается? Ванесса уже догадалась.
Розмари сняла капюшон, поправила прическу.
— И как реагируют?
— Рады, что ты здесь. И понимают нежелание втягиваться. Надеются, что ты еще с нами станцуешь, ну а на нет и суда не нет.
Она глотнула коктейля.
— И когда будет этот танец? Сегодня или в следующий раз?
— Сегодня, — ответил Энди. — Еще два или три. Но другие. Побыстрее. — Он поднес кубок ко рту. — Если устала, могу предложить таблетку.
— Нет-нет, я в полном порядке.
— Да это безвредно! Я внизу купил, у Эла.
— Не надо, все хорошо. Второе дыхание.
— Энди! — На краю сцены стояла Сэнди, глядела вверх, на них. — Можно тебя на минутку? — В ее голосе звучало недовольство.
Он застонал, поставил кубок, поднялся.
— Надеюсь, только на минутку. — Придерживая подол, он поскакал вниз.
Розмари встала, оправила шелковую сутану, подобрала подол, села поудобнее на ковер и к ковру же прислонилась спиной. Затем взяла кубок, пригубила. Энди на неярко освещенной сцене внимал спору Сэнди и Дианы. Потом обнял за плечи обеих, направился к противоположному краю сцены и вышел вслед за ними в дверь, что вела к офисам и кладовым.
Розмари поглощала густой, сладкий, пряный, сдобренный таннисом коктейль, поглощала мерцающую старо-новую музыку, от которой по всему телу шел зуд, поглощала букет первобытного друидского леса… Юпитеры погасли, когда двое в темных сутанах — Кевин и Крейг — подняли стол с чашей для пунша, красивой серебряной чашей — кстати, чьей, Дианиной или бэдэшной? — и перенесли в угол. Расчистили сцену для следующего танца. Для другого, побыстрее…
Очень хорошо сказал Джимми Дюран: «С тобой когда-нибудь бывало, чтобы хотелось уйти, и при этом хотелось остаться?"
Вспомнив его, Розмари хихикнула.
Кайф. «Ты под кайфом». Правда, под легким. Ром? Или водка? Или что там добавили в коктейль? А может, дело в таннисе — он ведь и в питье, и в воздухе. Она уже почти не чувствовала запаха, но по углам сцены курился дымок над жаровнями, его завитки поднимались в снопах пастельного света. Красота…
Как в тот раз, когда они с Ги разожгли кадило. Да, тогда у нее были точно такие же ощущения — сверхчистое звучание музыки, невероятный зуд по всему телу, которое чувствует шелк и сквозь него — ковер. Но в этот раз ее ум абсолютно ясен, отточен, как сапожный гвоздь.
Двумя ступеньками ниже остановился темный восходитель. Низкий поклон.
— Розмари, прошу прощения. — Юрико. — Я так счастлив видеть вас здесь. Пока Энди нет, можно с вами поговорить?
Розмари выпрямила спину, поставила кубок и улыбнулась:
— Ну конечно, Юрико. Пожалуйста, садитесь. — Она прикрыла ноги подолом сутаны. — Я сама надеялась, что у нас будет возможность побеседовать.
— Спасибо, я тоже надеялся. — Он уселся на ступеньку сразу под Розмари, несколькими футами левее, острые скулы и подбородок заблестели в огнях сцены.
Потрясающе красив. Сорок девять, разведен, двое женатых детей. Об этом Розмари узнала от Джуди на следующий день после импровизированной вечеринки в офисе у Энди.
Не так давно (или это заблуждение?) она смотрела фильм «Хиросима, моя любовь». Герой фильма — тоже архитектор. Именно Юрико построил этот амфитеатр; он курирует строительство всех объектов «БД» в мире и возглавляет собственную фирму. В своем ремесле он считается профессионалом высочайшего класса.
— Как успехи с освоением компьютера?
— Это у меня в планах на будущий год, — ответила Розмари. — Первым номером в списке.
— А в моем списке только один пункт, — произнес он. — Нажать на тормоз. В будущем году мне пятьдесят исполнится. Наводит на мысли, верно? У «БД» нет для меня многообещающих проектов, вдобавок я предусмотрительно подыскал способных помощников. Поэтому решил на время отойти от дел и нюхать розы.
— Полностью одобряю. — Розмари улыбнулась, наклонилась вперед, положила руки на колени.
— Я сегодня смотрел по телевизору «Праздничный специальный», — глядя на нее снизу вверх, продолжал Юрико. — Отрывок с Энди. Я всегда так делаю, хотя есть записи; как-то все иначе, правда? И знаете, у меня только усилилось чувство, будто он и впрямь небожитель, хоть и прикидывается простым смертным. И конечно, от того, что мы этой ночью здесь, с ним, ощущение только крепнет. Чего бы я для него не сделал! — Он глубоко вздохнул. — Уверен, что его причислят к лику святых. Думаю, Зажжение станет переломным событием в истории человечества, и при этом — величественным произведением искусства, самым грандиозным в силу своей мимолетности.
— Юрико, я чувствую то же самое. — Розмари наклонилась еще ближе к нему. — И говорила об этом Энди. Я так рада, что вы со мной согласны.
— Увидев сегодня здесь вас, — произнес он, — я еще больше уверовал, что он, да и вы истинные святые. Я это говорю от чистого сердца. Да разве простой смертный мог бы привести сюда родную мать? — Юрико повел рукой вокруг. — Да разве мать простого смертного смогла бы это понять? — Он ослепительно улыбнулся. — Вы обрастаете мифами. Вам, должно быть, это кажется несусветной чепухой?
Розмари тоже улыбнулась. И тоже ослепительно.
— Да.
— Наверное, за нас говорит таннис, — улыбаясь, произнес Юрико.
— Таннис? — переспросила она.
— Благовоние. — Он указал на жаровню. — Добывается из листьев египетского растения, родственника индийской конопли.
— Так и думала, что я маленько под кайфом.
— Все мы чуть-чуть под кайфом, — пожал плечами Юрико. — Но и на трезвую голову я скажу, что для меня вы — небожительница, потому я и сел ниже вас. У ваших ног. — Голова с шевелюрой цвета воронова крыла почтительно склонилась.
От изумления Розмари открыла рот — Юрико целовал ей ноги. С ней это случилось впервые в жизни. И было довольно приятно.
Юрико встал, улыбаясь, протянул руку:
— Пойдемте танцевать. На этот раз будет весело.
В сиянии свечей, в пронизанном пастельными лучами сумраке фиолетовые и черные сутаны образовали на сцене круг. Энди стоял И смотрел на мать.
Приподняв подол сутаны, глядя под ноги, опираясь на руку Юрико, она спустилась по высоким ступенькам. Музыка звучала все громче, будоражащие удары в барабан участились.
Когда Юрико и Розмари добрались до угла сцены и стали лицом к лицу (он был чуть выше), она произнесла:
— Юрико, искушение очень велико, но я устала, ужасно устала. У меня был невероятно долгий день.
Он поклонился и поцеловал ей руку, и что-то неживое дотронулось до ее пальцев. Когда он выпрямился, Розмари сказала:
— Какой симпатичный кулон.
— Правда? — Юрико вынул кулон из выреза сутаны. Серебряное кольцо, а в нем — продолговатая слезинка. Черный шнурок.
Она наклонилась, напрягла зрение.
— Что-нибудь означает?
— Не знаю, что хотел сказать ювелир. Лично для меня это символизирует продолжительность жизни, продолжительность всего сущего. — Он отпустил кулон, и тот упал на грудь.
— Симпатичный, — повторила Розмари.
— Мне он сразу бросился в глаза. Между прочим, теперь в моем плане на будущий год еще одно дело: пригласить вас на ужин.
Она улыбнулась;
— А в моем плане — согласиться.
Они обменялись улыбками, и Юрико, кланяясь, попятился к кругу.
Розмари поискала взглядом черную сутану Энди. В этот раз все танцевали с опущенными капюшонами, и каждый держался обеими руками за бледно-зеленую веревку или стебель ползучего растения.
Ни Энди, ни его черной сутаны. Но видна фиолетовая среди коричневых.
Барабан забил громче, в его ритме лиана и держащиеся за нее люди двинулись по часовой стрелке. Несколько секунд Розмари не отрывала взгляда от танцующих, затем повернулась и пошла в артистическую студию, поморщившись из-за яркого света. Музыка теперь звучала из динамика справа от нее.
Энди в черной рясе сидел на диване с печеньем в руке, смотрел на мать.
— А я думал, ты с Юрико…
Часто моргая, Розмари отрицательно покачала головой. Глянула вверх, направилась ксервировочному столику.
— А ты почему не там? Он пожал плечами:
— Можно дойти до распутства, Диана, похоже, перестаралась с ромом. Я собирался тебя увести, а потом увидел, как ты с ним спускаешься, и почувствовал… — Он снова пожал плечами. — Решил подождать.
Она взяла горсть печенья, пошла обратно, к дивану, Энди подвинулся.
Розмари села, аккуратной горкой положила печенье на сундук между собой и сыном. Откинулась на спинку дивана, откусила кусочек леченья.
— А ты знаешь, что таннис сродни марихуане?
— Ты меня разыгрываешь, — сказал он. — Неужели? Я поражен!
Она посмотрела на него в упор.
И кому — самая короткая. Джею. А самая длинная — Кевину.
За соприкасающимися рукавами Розмари мельком увидела темные контуры кресла. И прошептала, наклонясь к Энди:
— В центре — Хэнк?
— Нет, — шепотом ответил он. — Там сижу я. Он — в круге.
Розмари отпустила его руку, повернула голову, отвела в сторону край капюшона, чтобы посмотреть на сына. Его бородатое лицо было обрамлено сумраком.
— Только в таких случаях он способен провести на ногах больше двух-трех минут. И сначала я ему говорю зажигательную речь. — Энди улыбнулся. — Подожди до конца, ладно? Максимум минут десять. Они не выйдут из круга. — Он поцеловал мать, повернулся и пошел; подол сутаны вихрился вокруг его босых ног, его ахиллесовых пят.
Темные рукава разлучились и поднялись, чтобы пропустить черную сутану; рукава соскользнули с бледных рук, и слева на изящном запястье сверкнул широкий серебряный браслет. Капюшон повернулся в сторону Розмари, на лицо падала густая тень. Люди стояли парами, глядя друг на друга; тот, кто смотрел на Розмари, медленно кивнул, а в следующий миг танцоры снова двинулись по кругу против часовой стрелки.
Энди уже сидел в центре сцены, лицом к залу; юпитеры над его головой раскрашивали сутану в пастельные оттенки черного. Он весь был черен, кроме кончика бороды и левой руки, лежащей на подлокотнике. Фиолетовая сутана расположилась перед ним на полу. Капюшон против капюшона, рукава соприкасаются, а бой барабана задает ритм движениям. Фиолетовый и черный капюшоны коснулись друг друга и разделились. Энди протянул руку фиолетовой сутане, та поднялась. Он поманил к себе кого-то. От кольца отделилась темная сутана — коричневая. Поменялась местами с фиолетовой.
Поющие двигались в танце, бил барабан.
Розмари покачивалась, разведя руки в стороны, чтобы шелк щекотал кожу. Непередаваемое ощущение. Может, дело в таблетке? Или в таннисе? Или в сочетании того и другого? Оставалось лишь надеяться, что это не опасно.
Но чувствовала она себя превосходно. Ощущала бодрость и раскрепощенность, как в давние времена на дискотеках с ублюдком Ги.
Затененные лица повернулись к ней; Розмари улыбнулась, зная, что она так же безлика, как они, если не более, ведь на нее не падают лучи юпитеров, а ближайшая свеча в нескольких ярдах сбоку. Интересно, они догадались, кто эта незнакомка? Или решили, что Энди нашел себе новую девушку (поразительная спешка для образца добродетели)?
Под пение и барабан Розмари закачалась еще свободнее; пусть считают ее иностранкой, которую Энди подцепил в вестибюле. Итальянкой. Нет, гречанкой. Мелинда Меркюри.
В круге из двух или трех рукавов вынырнули пальцы, поманили ее. Улыбаясь и раскачиваясь, она отрицательно покачала головой. В Рождество? Ни за что!
Танец был несложен — два шага вперед, один назад, поворот на каждый четвертый удар барабана. Неторопливый, солидный фольклорный пляс. Вряд ли это вызов Джинджер Роджерс.
А будь здесь Джо, что бы он подумал? Что пора звонить в полицию нравов? Возможно… А может, и нет. Розмари легко представила, как он ищет себе сутану. В нем есть авантюрная жилка — та самая, которая очень нравится Розмари и которой ей самой недостает. Ведь не случайно он купил «альфа-ромео».
А впрочем, какого черта?!
Она поправила сутану, завязала поясок, подтянула капюшон, чтобы надежно прятал лицо. Глубоко вздохнула и медленно-медленно, под барабан, пошла в круг танцоров. Два рукава разлучились, теплые ладони взяли ее за руки.
Розмари танцевала под барабан и флейту, повторяла шаги людей в сутанах, смотрела, как Энди в черном и женщина в ржаво-коричневом говорят, держась за руки. Двигаясь мелкими шажками вбок, она миновала говорящих, держась за шоколадную, а сейчас отливающую зеленым руку Ванессы; ее ногти, обычно некрашеные, были покрыты черным, или почти черным лаком. Руки поднимались и опускались, и браслет из круглых больших серебряных звеньев взлетал и падал под коричневым Ванессиным рукавом. Следом шел высокий танцор в коричневом — Уильям или Крейг. Розмари закрыла глаза и невнятно подпевала, не стараясь точно повторять звуки, и блаженно танцевала, повинуясь некоему инстинкту стадного млекопитающего. Но ее чувства не дремали…
— Э! — Ванесса сжала и отпустила ее руку. — Тебя Энди зовет.
Он поманил. Ступая в ритме барабана, Розмари приблизилась к черной банкетке, подобрала подол сутаны, села на ровную нагретую поверхность.
Сын и мать соприкоснулись коленями; она подала ему руки, посмотрела на улыбающееся лицо под черным капюшоном.
— Я надеялся, — сказал он.
— Негодяй, ты прекрасно знал.
— Чтобы моя родная мать? Позор…
— Что ты говоришь тому, кто здесь садится? С его лица исчезла улыбка.
— Благодарю, — ответил Энди. — За все, что он сделал для «БД» и для меня. Еще говорю, как все мы рады, что он — в круге. А он рассказывает о том, что чувствует — поделится досадой за ошибку или тоже благодарит. В ковене было принято опускаться на колени перед Романом, клясться в вечной верности Сатане и ему, а он колол палец кинжалом, и остальные выпивали по капле его крови. Понимаешь, почему меня в это не затянуло?
Она сидела молча, держа его за руки, глядя ему в лицо. Он снова улыбнулся.
— А мы целуемся в губы, — сказал Энди. — Целомудренно. Ну вот, мяч на твоей половине корта.
— Целомудренно? Запросто! — Она наклонилась, чмокнула его в губы, высвободила руки и быстро встала.
После танца люди в сутанах цвета ржавчины расставили тарелки с «доброй едой» на первой ступеньке амфитеатра. На самом деле еда оказалась так себе — подогретые дежурные блюда из расположенной внизу кухни и малоаппетитная на вид выпечка. Еще был жуткий коктейль — гоголь-моголь с ромом, пряностями и привкусом танниса. Его принесли и поставили на сцену в красивой серебряной чаше для пунша, а не в штампованной гостиничной посудине. Несомненно, чаша — настоящий антиквариат, что называется, красота в простоте; серебро высокой пробы сверкало в пастельных лучах шести или семи юпитеров, направленных на скатерть цвета зеленого леса.
Во главе стола сидел Энди. Прислуживала Диана в фиолетовой сутане. С ее взъерошенных темных (недавно перекрасилась) волос свалился капюшон; раскрасневшаяся в танце, она выглядела сногсшибательно. Очевидно, вполне оправилась от приступа пояснично-крестцового радикулита. Серебряным черпаком Диана разложила взбитые сливки по серебряным кубкам. Тем временем кругом непринужденно ходили и болтали, все капюшоны были откинуты. Краснощекий Хэнк сидел в инвалидном кресле и смеялся, внимая Уильяму; оба держали серебряные кубки.
Розмари притаилась почти в кромешной тьме на верхней ступеньке амфитеатра. Капюшон она не снимала, хотя в нем, пожалуй, не было нужды. С тех пор как кончился танец и Энди отвел ее сюда, никто на нее даже не взглянул. Они ели вдвоем, тарелки принес Энди. Оба проголодались — все-таки за весь день крошки не было во рту, сандвич с пастрами не в счет.
Потом Энди горным козлом взбежал по ступенькам с добавкой — в руках по кубку, весь черен на фоне огней рампы. Впрочем, Розмари на него не смотрела.
Он подал матери серебряный кубок, сел на ступеньку несколькими футами ниже, поближе к середине дуги, подобрал подол сутаны.
— Если хочешь, сними капюшон. Ты почти невидима, да и все равно они знают. Никто не поверит, что я могу так сразу привести сюда новую приятельницу, а значит, кто остается? Ванесса уже догадалась.
Розмари сняла капюшон, поправила прическу.
— И как реагируют?
— Рады, что ты здесь. И понимают нежелание втягиваться. Надеются, что ты еще с нами станцуешь, ну а на нет и суда не нет.
Она глотнула коктейля.
— И когда будет этот танец? Сегодня или в следующий раз?
— Сегодня, — ответил Энди. — Еще два или три. Но другие. Побыстрее. — Он поднес кубок ко рту. — Если устала, могу предложить таблетку.
— Нет-нет, я в полном порядке.
— Да это безвредно! Я внизу купил, у Эла.
— Не надо, все хорошо. Второе дыхание.
— Энди! — На краю сцены стояла Сэнди, глядела вверх, на них. — Можно тебя на минутку? — В ее голосе звучало недовольство.
Он застонал, поставил кубок, поднялся.
— Надеюсь, только на минутку. — Придерживая подол, он поскакал вниз.
Розмари встала, оправила шелковую сутану, подобрала подол, села поудобнее на ковер и к ковру же прислонилась спиной. Затем взяла кубок, пригубила. Энди на неярко освещенной сцене внимал спору Сэнди и Дианы. Потом обнял за плечи обеих, направился к противоположному краю сцены и вышел вслед за ними в дверь, что вела к офисам и кладовым.
Розмари поглощала густой, сладкий, пряный, сдобренный таннисом коктейль, поглощала мерцающую старо-новую музыку, от которой по всему телу шел зуд, поглощала букет первобытного друидского леса… Юпитеры погасли, когда двое в темных сутанах — Кевин и Крейг — подняли стол с чашей для пунша, красивой серебряной чашей — кстати, чьей, Дианиной или бэдэшной? — и перенесли в угол. Расчистили сцену для следующего танца. Для другого, побыстрее…
Очень хорошо сказал Джимми Дюран: «С тобой когда-нибудь бывало, чтобы хотелось уйти, и при этом хотелось остаться?"
Вспомнив его, Розмари хихикнула.
Кайф. «Ты под кайфом». Правда, под легким. Ром? Или водка? Или что там добавили в коктейль? А может, дело в таннисе — он ведь и в питье, и в воздухе. Она уже почти не чувствовала запаха, но по углам сцены курился дымок над жаровнями, его завитки поднимались в снопах пастельного света. Красота…
Как в тот раз, когда они с Ги разожгли кадило. Да, тогда у нее были точно такие же ощущения — сверхчистое звучание музыки, невероятный зуд по всему телу, которое чувствует шелк и сквозь него — ковер. Но в этот раз ее ум абсолютно ясен, отточен, как сапожный гвоздь.
Двумя ступеньками ниже остановился темный восходитель. Низкий поклон.
— Розмари, прошу прощения. — Юрико. — Я так счастлив видеть вас здесь. Пока Энди нет, можно с вами поговорить?
Розмари выпрямила спину, поставила кубок и улыбнулась:
— Ну конечно, Юрико. Пожалуйста, садитесь. — Она прикрыла ноги подолом сутаны. — Я сама надеялась, что у нас будет возможность побеседовать.
— Спасибо, я тоже надеялся. — Он уселся на ступеньку сразу под Розмари, несколькими футами левее, острые скулы и подбородок заблестели в огнях сцены.
Потрясающе красив. Сорок девять, разведен, двое женатых детей. Об этом Розмари узнала от Джуди на следующий день после импровизированной вечеринки в офисе у Энди.
Не так давно (или это заблуждение?) она смотрела фильм «Хиросима, моя любовь». Герой фильма — тоже архитектор. Именно Юрико построил этот амфитеатр; он курирует строительство всех объектов «БД» в мире и возглавляет собственную фирму. В своем ремесле он считается профессионалом высочайшего класса.
— Как успехи с освоением компьютера?
— Это у меня в планах на будущий год, — ответила Розмари. — Первым номером в списке.
— А в моем списке только один пункт, — произнес он. — Нажать на тормоз. В будущем году мне пятьдесят исполнится. Наводит на мысли, верно? У «БД» нет для меня многообещающих проектов, вдобавок я предусмотрительно подыскал способных помощников. Поэтому решил на время отойти от дел и нюхать розы.
— Полностью одобряю. — Розмари улыбнулась, наклонилась вперед, положила руки на колени.
— Я сегодня смотрел по телевизору «Праздничный специальный», — глядя на нее снизу вверх, продолжал Юрико. — Отрывок с Энди. Я всегда так делаю, хотя есть записи; как-то все иначе, правда? И знаете, у меня только усилилось чувство, будто он и впрямь небожитель, хоть и прикидывается простым смертным. И конечно, от того, что мы этой ночью здесь, с ним, ощущение только крепнет. Чего бы я для него не сделал! — Он глубоко вздохнул. — Уверен, что его причислят к лику святых. Думаю, Зажжение станет переломным событием в истории человечества, и при этом — величественным произведением искусства, самым грандиозным в силу своей мимолетности.
— Юрико, я чувствую то же самое. — Розмари наклонилась еще ближе к нему. — И говорила об этом Энди. Я так рада, что вы со мной согласны.
— Увидев сегодня здесь вас, — произнес он, — я еще больше уверовал, что он, да и вы истинные святые. Я это говорю от чистого сердца. Да разве простой смертный мог бы привести сюда родную мать? — Юрико повел рукой вокруг. — Да разве мать простого смертного смогла бы это понять? — Он ослепительно улыбнулся. — Вы обрастаете мифами. Вам, должно быть, это кажется несусветной чепухой?
Розмари тоже улыбнулась. И тоже ослепительно.
— Да.
— Наверное, за нас говорит таннис, — улыбаясь, произнес Юрико.
— Таннис? — переспросила она.
— Благовоние. — Он указал на жаровню. — Добывается из листьев египетского растения, родственника индийской конопли.
— Так и думала, что я маленько под кайфом.
— Все мы чуть-чуть под кайфом, — пожал плечами Юрико. — Но и на трезвую голову я скажу, что для меня вы — небожительница, потому я и сел ниже вас. У ваших ног. — Голова с шевелюрой цвета воронова крыла почтительно склонилась.
От изумления Розмари открыла рот — Юрико целовал ей ноги. С ней это случилось впервые в жизни. И было довольно приятно.
Юрико встал, улыбаясь, протянул руку:
— Пойдемте танцевать. На этот раз будет весело.
В сиянии свечей, в пронизанном пастельными лучами сумраке фиолетовые и черные сутаны образовали на сцене круг. Энди стоял И смотрел на мать.
Приподняв подол сутаны, глядя под ноги, опираясь на руку Юрико, она спустилась по высоким ступенькам. Музыка звучала все громче, будоражащие удары в барабан участились.
Когда Юрико и Розмари добрались до угла сцены и стали лицом к лицу (он был чуть выше), она произнесла:
— Юрико, искушение очень велико, но я устала, ужасно устала. У меня был невероятно долгий день.
Он поклонился и поцеловал ей руку, и что-то неживое дотронулось до ее пальцев. Когда он выпрямился, Розмари сказала:
— Какой симпатичный кулон.
— Правда? — Юрико вынул кулон из выреза сутаны. Серебряное кольцо, а в нем — продолговатая слезинка. Черный шнурок.
Она наклонилась, напрягла зрение.
— Что-нибудь означает?
— Не знаю, что хотел сказать ювелир. Лично для меня это символизирует продолжительность жизни, продолжительность всего сущего. — Он отпустил кулон, и тот упал на грудь.
— Симпатичный, — повторила Розмари.
— Мне он сразу бросился в глаза. Между прочим, теперь в моем плане на будущий год еще одно дело: пригласить вас на ужин.
Она улыбнулась;
— А в моем плане — согласиться.
Они обменялись улыбками, и Юрико, кланяясь, попятился к кругу.
Розмари поискала взглядом черную сутану Энди. В этот раз все танцевали с опущенными капюшонами, и каждый держался обеими руками за бледно-зеленую веревку или стебель ползучего растения.
Ни Энди, ни его черной сутаны. Но видна фиолетовая среди коричневых.
Барабан забил громче, в его ритме лиана и держащиеся за нее люди двинулись по часовой стрелке. Несколько секунд Розмари не отрывала взгляда от танцующих, затем повернулась и пошла в артистическую студию, поморщившись из-за яркого света. Музыка теперь звучала из динамика справа от нее.
Энди в черной рясе сидел на диване с печеньем в руке, смотрел на мать.
— А я думал, ты с Юрико…
Часто моргая, Розмари отрицательно покачала головой. Глянула вверх, направилась ксервировочному столику.
— А ты почему не там? Он пожал плечами:
— Можно дойти до распутства, Диана, похоже, перестаралась с ромом. Я собирался тебя увести, а потом увидел, как ты с ним спускаешься, и почувствовал… — Он снова пожал плечами. — Решил подождать.
Она взяла горсть печенья, пошла обратно, к дивану, Энди подвинулся.
Розмари села, аккуратной горкой положила печенье на сундук между собой и сыном. Откинулась на спинку дивана, откусила кусочек леченья.
— А ты знаешь, что таннис сродни марихуане?
— Ты меня разыгрываешь, — сказал он. — Неужели? Я поражен!
Она посмотрела на него в упор.