Венди Лей
Арнольд
Пролог
26 апреля 1986 года в римско-католической церкви Святого Франциска Ксавьера в Хайяннисе Арнольд Шварценеггер венчался с Марией Шрайвер. Слетевшиеся со всего мира на свадьбу в Масачусетс журналисты были убеждены, что уж они-то знают каждую мельчайшую подробность жизни жениха. Родом из заброшенной австрийской деревушки, в двадцать один год он, никому неизвестный культурист, прибыл в Америку без гроша в кармане, но с извечным арсеналом иммигранта — надеждой, тщеславием и беспредельной верой в Великую Американскую Мечту. Это теперь, благодаря врожденным достоинствам — трудолюбию, таланту, обаянию, уму, настойчивости и доброму отношению к людям, имя Арнольда Шварценеггера стало легендой и вошло в каждый дом. История его жизни завораживает миллионы поклонников во всем мире. Удостоенный семь раз звания «Мистер Олимпия», он стал первым атлетом, которому удалось превратить спортивные подмостки в источник золотого дождя. В то время как Джонни Вайсмюллер, Рег Парк, Стив Ривс, Джим Браун, Фред Уильямсон, О. Дж. Симпсон и Мерлин Олсон остались на обочине кинематографа, Арнольд преуспел в штурме серебряного экрана, получая сногсшибательные гонорары в 10 миллионов долларов за фильм.
Арнольд Шварценеггер — это олицетворение классического героя, из нищего ставшего богачом. Он покорил Америку. И вот теперь, через восемнадцать лет после того, как он впервые вступил на ее землю. Арнольд вот-вот станет обладателем самой драгоценной жемчужины — предмета обожания многочисленных романтических воздыхателей Америки, племянницы Джона Ф. Кеннеди — Марии Шрайвер. В глазах прессы история Арнольда Шварценеггера — это великая американская сага борьбы за выживание, триумфа и успеха, вдохновляющая сказка про иммигранта, не упустившего свой шанс. Однако это далеко не вся истина. Пока гости, затаив дыхание, ожидали появления невесты в церкви, сторонний наблюдатель мог бы классифицировать их на группы и группки, где каждый человек представлял собой часть прошлого Арнольда и таил бы в себе один из множества ключей к постижению его жизненного пути. Присутствие этих людей было не только ярким свидетельством одного из самых восхитительных качеств Арнольда Шварценеггера — его верности своим друзьям, но и неизменной привязанности к тем, кто помог ему достичь колоссального успеха. Они приехали отовсюду — из Германии и Австрии — свидетели его нелегкого прошлого. Тут была и группа британских культуристов во главе с Уэгом Беннеттом, ревностно хранящая тайны юношеских ошибок Арнольда. И американские культуристы — знавшие Арнольда по первым годам пребывания в Штатах, когда он потерпел поражение. И те, не верящие в него, кого он затем завоевал и подчинил себе. Такие знаменитости, как Энди Уорхол и Грейс Джоунс, ныне равные ему и знающие Арнольда только как кинозвезду, такие бизнесмены, как Джим Лоример, помогавшие Арнольду нажить миллионы благодаря сделкам с недвижимостью и конкурсам культуризма, а теперь превозносящие его финансовую проницательность.
И, разумеется, здесь собрались все Кеннеди и Шрайверы: Жаклин Кеннеди Онассис, Кэролайн, Джон-младший, Тедди, Джоан и Этель, отец Марии — Сарджент Шрайвер и ее мать Юнис, когда-то любимая сестра Джона Фитцджеральда Кеннеди. Эта группа, как мог бы заметить сторонний наблюдатель, на первый взгляд, — самая престижная на свадебных торжествах Шварценеггера. Но в то же время и они, и сама невеста, видимо, знали о женихе меньше, чем кто-либо из присутствующих. Только двое из гостей, вероятно, более других имели представление о подлинной жизни Арнольда: лучший из лучших его друзей — Франко Коломбо, «кровный брат» Шварценеггера, чья карьера культуриста зеркально отражала его собственную, и родная мать — Аурелия, ослепительная в своем сиреневом платье, укрытая от холодной не по сезону погоды Новой Англии норковой шубой до пят, вероятнее всего, подарком сына. Когда Аурелия смотрела, как Арнольд и Мария идут к алтарю церкви, где в свое время Бобби и Джек Кеннеди помогали священнику, она, должно быть, изумлялась, как высоко вознесла ее судьба, благодаря тому, что высоко вознесла Арнольда. Ведь на этот раз кавалером Аурелии был сам Тедди Кеннеди, Густав, муж Аурелии и отец Арнольда, умер четырнадцать лет назад. Но, может быть, его душа наблюдала за происходящим. И, может быть, только Густав понял бы и оценил происходящее, аплодируя невероятной одиссее, перенесшей его сына из крохотной австрийской деревушки в Америку. Ведь Арнольд являл собой не только блеск и надежду, но также безжалостность и невидимую сторону Американской Мечты, мечты, которая, в конце концов, забросила его в самую сердцевину одного из могущественнейших семейств Америки. Только Густав мог бы в полной мере оценить блистательный триумф воли, которая дала имя Арнольду Шварценеггеру.
Арнольд Шварценеггер — это олицетворение классического героя, из нищего ставшего богачом. Он покорил Америку. И вот теперь, через восемнадцать лет после того, как он впервые вступил на ее землю. Арнольд вот-вот станет обладателем самой драгоценной жемчужины — предмета обожания многочисленных романтических воздыхателей Америки, племянницы Джона Ф. Кеннеди — Марии Шрайвер. В глазах прессы история Арнольда Шварценеггера — это великая американская сага борьбы за выживание, триумфа и успеха, вдохновляющая сказка про иммигранта, не упустившего свой шанс. Однако это далеко не вся истина. Пока гости, затаив дыхание, ожидали появления невесты в церкви, сторонний наблюдатель мог бы классифицировать их на группы и группки, где каждый человек представлял собой часть прошлого Арнольда и таил бы в себе один из множества ключей к постижению его жизненного пути. Присутствие этих людей было не только ярким свидетельством одного из самых восхитительных качеств Арнольда Шварценеггера — его верности своим друзьям, но и неизменной привязанности к тем, кто помог ему достичь колоссального успеха. Они приехали отовсюду — из Германии и Австрии — свидетели его нелегкого прошлого. Тут была и группа британских культуристов во главе с Уэгом Беннеттом, ревностно хранящая тайны юношеских ошибок Арнольда. И американские культуристы — знавшие Арнольда по первым годам пребывания в Штатах, когда он потерпел поражение. И те, не верящие в него, кого он затем завоевал и подчинил себе. Такие знаменитости, как Энди Уорхол и Грейс Джоунс, ныне равные ему и знающие Арнольда только как кинозвезду, такие бизнесмены, как Джим Лоример, помогавшие Арнольду нажить миллионы благодаря сделкам с недвижимостью и конкурсам культуризма, а теперь превозносящие его финансовую проницательность.
И, разумеется, здесь собрались все Кеннеди и Шрайверы: Жаклин Кеннеди Онассис, Кэролайн, Джон-младший, Тедди, Джоан и Этель, отец Марии — Сарджент Шрайвер и ее мать Юнис, когда-то любимая сестра Джона Фитцджеральда Кеннеди. Эта группа, как мог бы заметить сторонний наблюдатель, на первый взгляд, — самая престижная на свадебных торжествах Шварценеггера. Но в то же время и они, и сама невеста, видимо, знали о женихе меньше, чем кто-либо из присутствующих. Только двое из гостей, вероятно, более других имели представление о подлинной жизни Арнольда: лучший из лучших его друзей — Франко Коломбо, «кровный брат» Шварценеггера, чья карьера культуриста зеркально отражала его собственную, и родная мать — Аурелия, ослепительная в своем сиреневом платье, укрытая от холодной не по сезону погоды Новой Англии норковой шубой до пят, вероятнее всего, подарком сына. Когда Аурелия смотрела, как Арнольд и Мария идут к алтарю церкви, где в свое время Бобби и Джек Кеннеди помогали священнику, она, должно быть, изумлялась, как высоко вознесла ее судьба, благодаря тому, что высоко вознесла Арнольда. Ведь на этот раз кавалером Аурелии был сам Тедди Кеннеди, Густав, муж Аурелии и отец Арнольда, умер четырнадцать лет назад. Но, может быть, его душа наблюдала за происходящим. И, может быть, только Густав понял бы и оценил происходящее, аплодируя невероятной одиссее, перенесшей его сына из крохотной австрийской деревушки в Америку. Ведь Арнольд являл собой не только блеск и надежду, но также безжалостность и невидимую сторону Американской Мечты, мечты, которая, в конце концов, забросила его в самую сердцевину одного из могущественнейших семейств Америки. Только Густав мог бы в полной мере оценить блистательный триумф воли, которая дала имя Арнольду Шварценеггеру.
Глава 1: «Горы как львы»
Очаровательная австрийская деревушка Таль, раскинувшаяся в предместьях Граца, на земле Штирии, могла бы стать идеальной натурой для съемок фильма «3вуки музыки». Окруженная волнами холмов, озерами, горами и пышнозелеными лесами, Таль — воплощение безмятежности. Лошади пощипывают травку в нескольких шагах от центра деревни, где прохладной штирийской весной цветут кусты сирени и огненножелтые лютики тянутся вверх под раскидистым дубом, укрывающим их тенью, как это было десятилетия назад, и ничего не изменится впредь. И если красота Таля и его окрестностей может по праву соперничать с любым пейзажем, запечатленным в «3вуках музыки», то и Густав Шварценеггер, отец Арнольда, наверняка, мог бы соперничать с Кристофером Пламмером в роли капитана Фон Траппа. Во всяком случае, и внешний вид, и обаяние и военная выправка были у Густава не хуже. Высокий, привлекательный и широкоплечий, он занимал должность начальника полиции и держался гордо, больше походя на князя из какой-либо оперетты Франца Легара. Еще ребенком он привлек внимание императора Франца-Иосифа своей внешностью и благородством. Летний дворец Франца-Иосифа стоял неподалеку от дома Густава. Отец рассказывал Арнольду, как император пригласил его однажды прокатиться в королевской карете. Густав надолго запомнил ощущение приближенности к всесильному императору, после чего власть, во всех ее проявлениях, завораживала, его на протяжении всей жизни. Он был человеком контрастов — служака-военный и изящный денди, одевавшийся столь изысканно, что вполне заслужил бы прозвище «австрийского Кери Гранта». Обремененный земными заботами о семье, Густав был в то же время интеллигентным и обходительным человеком. Играл на шести музыкальных инструментах, превосходно владел флюгель-горном, исполняя на нем все, что угодно, от военных маршей до австрийской народной музыки. Музыка была его величайшей отрадой, центром всего существования. Поэтому в 1935 году он вошел в состав полицейского оркестра при жандармерии Граца, часто дирижировал им и до конца жизни не оставил своих товарищей оркестрантов. Однако не только этим оркестром ограничились интересы Густава Шварценеггера. Когда в Австрии создавалась нацистская партия, восемьдесят девять процентов населения бойкотировали ее, а вот Густав Шварценеггер подал заявление и 4 июля 1938 года стал членом партии. С 1933 по 1938 год нацистская партия в Австрии была запрещена. Но как только в марте 1938 года Австрию захватила Германия, этот закон был отменен, что дало как старым нацистам, так и новым их последователям возможность официально оформить свое членство в отныне уже легальной партии. Густав, хотя и принадлежал к австрийскому полицейскому корпусу, но вовсе не был обязан состоять в нацистской партии. Его вступительное заявление было бы немедленно отклонено, если бы в жилах Густава не текла чистая арийская кровь. Но в данном случае не могло быть никаких сомнений, Шварценеггеры (в буквальном переводе — «черные пахари») вели свою родословную на протяжении семи поколений и все, за исключением одного из предков, который прибыл в Австрию из Чехословакии, происходили из Штирии. Штирия, федеральное графство Австрии в юго-восточной части страны, граничит с Венгрией на востоке, Югославией на юге и австрийскими землями на западе и севере. Штирийцы гордятся своей независимостью и, в отличие от легкомысленных венцев, более патриотичны, ценя в себе, прежде всего, так называемый harter Kern («Твердый центр»). У них есть свой национальный костюм, который все они, в том числе и Арнольд, одевают по торжественным случаям. Говорят они на своеобразном диалекте, распространенном только в Штирии, и чужаки, с их «верхненемецким» наречием не всегда понимают штирийцев. Семья Шварценеггеров происходила из Нойберга, расположенного поблизости от Мюрцзушлага к северо-востоку от Граца, где они слесарили и выплавляли сталь. Отец Густава — Карл умер молодым, став жертвой несчастного случая. Он был крупным, сильным человеком, и, как гласит семейное предание, от него Арнольд унаследовал свою физическую силу и мощь. Мать Густава — Цецилия Хинтерлейтнер, всегда одетая в элегантные голубые шелка, тоже была статной женщиной, дожившей до восьмого десятка, умудрившись избежать морщин. От Карла Цецилия имела трех сыновей — Франца, Алоиза, Густава — и дочь Циллию. Незадолго до смерти Карл Шварценеггер работал несколько лет в Вене на сталелитейном заводе Шмидта, оставив детей на воспитание бабушке. Густав в течение некоторого времени следовал по стопам отца, став металлургом. Затем он пошел служить в австрийскую армию, пышная форма которой идеально отвечала его воспоминаниям о прогулке в королевской карете. В нем всегда жил артист, обожающий внимание. В более поздние годы, когда его старший угрюмый брат Франц впадал в депрессию, Густав всегда готов был подбодрить его шутками. Атлетически сложенный, чемпион в игре керлинг, Густав получил прозвище «домашнего джентльмена» и отнюдь не торопился жениться. Как впоследствии и его сын Арнольд, он только к тридцати восьми годам пришел, в конце концов, к алтарю. Густав повстречал вдову некоего Герра Бармюллера — Аурелию Ярдни, уроженку Нойнкирхена близ Вены, в Мюрцштеге (область Штирия). Ясноглазая брюнетка с крупными, выступающими вперед зубами, она в то время работала в военном ведомстве, распределяя продовольственные карточки. Хотя те, кто был знаком с Густавом и Аурелией, прекрасно знали, что Густав служил в военной полиции, дислоцированной в Бельгаи, Аурелия утверждала, что, встретившись с ним после войны, она абсолютно не представляла, чем конкретно он занимался в военное время и даже в какой стране служил. Как бы там ни было, Густав и Аурелия поженились в Мюрцштеге 20 октября 1945 года. Как относился к своей службе в годы войны Густав, неизвестно. Однако его решение вступить в нацистскую партию кое-что говорит о его политических взглядах. Хотя, как уже было сказано, значительная часть австрийцев не стали нацистами, многие из них, в особенности штирийцы, восторженно приветствовали вступление Гитлера в их столицу Грац. Энтузиазм жителей Граца настолько воодушевил Гитлера, что он даровал городу почетный титул «Die Stadt der Ehrenbung» («Великий город» — нем.). Австрийцы и поныне помнят триумфальный въезд Гитлера в Грац, когда толпы народа высыпали на улицы. Люди взбирались на фонарные столбы, чтобы хоть краешком глаза увидеть фюрера, и кричали «3иг хайль». Уровень безработицы в Штирии был высок, а рассказы о процветании государств под сенью «третьего рейха» широко распространялись. Так что в надежде на обеспеченное будущее штирийцы поддержали Гитлера. Ведь он не только обещал им рабочие места, но с вступлением в гитлеровскую молодежную организацию вселял в их сыновей гордость и надежду, не говоря уже о красивой форме и блестящем кинжале. Все это помогало забыть окружающую их беспросветную нищету. Кроме того, Гитлер, как и они, был австрийцем и в своей военной форме выглядел молодцом. Он казался им таким величественным, что даже тридцатью годами позже Арнольд якобы рассказывал своей подружке Сью Мори, как его мать, увидев Адольфа Гитлера, чуть было не упала в обморок от восторга. В конце войны Аурелия и Густав переехали в Таль, насчитывавший в 1947 году около тысячи двухсот жителей. Здесь они поселились на втором этаже дома, полагавшегося Густаву по его новой должности — начальника полиции. Старинное здание за номером 145 по улице Таль-Линак принадлежало когда-то представителю местного высшего света барону Герберштейну. Холодное, с голыми деревянными полами, без центрального отопления и водопровода. Аурелия ходила по воду к источнику за сто пятьдесят ярдов от дома и отдавала одежду и белье, хотя по временам стирала сама, в местную прачечную. Ей приходилось все время бегать вверх-вниз по лестнице, принося воду или подавая еду, и с течением времени он нажила болезнь сердца. Она была покорной женой, готовой всегда повиноваться своему второму мужу и следовать установленным им правилам. Ее роль сводилась к готовке, уборке, стирке, вязанью, шитью и штопанью. Она была буквально помешана на чистоте — черта, которую унаследовал и ее сын Арнольд — постоянно приводила в порядок прическу, тщательно ухаживала за руками, внимательно следила за тем, чтобы ботинки и пряжки ремней Густава были надраены до блеска, а яблочные струдели испечены, и каждый день, до работы, приносила мужу чистую рубашку. Деньги для Шварценеггеров всегда были проблемой, поскольку Густав зарабатывал не более 250 долларов в месяц. Работа его, однако, отнюдь не обременяла, так как в обязанности тальской жандармерии входило, главным образом, наблюдение за туристами, ходившими по воскресеньям из Граца в Таль, чтобы искупаться в озере Талерзее. Рука у Густава, как начальника, была, можно сказать, тяжелая, и подчиненные — Фредерик Гзольц, Франц Стамплер и Антон Шпулер — побаивались его. Нрав начальника был крутой, и именно это, по слухам, привело однажды к серьезной перебранке с важным британским комиссаром, квартировавшим после войны в Тале. Впрочем, вспыльчивость была, вероятно, не единственным поводом конфликта Густава с британским чиновником. Второй причиной вполне могло послужить его пристрастие к спиртному. Рабочий день Густава в тальской жандармерии начинался обычно в одиннадцать утра с булочки и сосиски на завтрак. Затем он не отказывал себе в выпивке, В сороковые — пятидесятые годы жители Таля, деревушки без кино и даже регулярного автобуса до Граца, вовсе не чурались алкоголя, а Густав в этом плане превосходил любого тальца, Очевидец, иногда доставлявший его домой после очередного возлияния, вспоминал: «Густав мог выпить два литра вина, а затем сказать: „А теперь, выпью-ка я еще, протрезветь надо“. Но очень часто он напивался так, что уже не понимал, где находится, и вообще едва держался на ногах. Аурелия буквально дрожала от испуга, когда он приходил пьяным, поскольку Густав в этом состоянии был страшен». Временами, однако, жизнь улыбалась Аурелии, особенно когда они с Густавом коротали вечерок в тальской пивнушке Шротта или Крайнера. Погожими летними днями Шварценеггеры выбирались на Талерзее. Озеро и сегодня окружено деревьями и дышит покоем, который нарушает только кряканье уток. Парочки по берегам замирают в поцелуе или заглядывают на террасу приозерного ресторанчика, где можно пропустить кружечку пивка и посмотреть на детишек, катающихся на лодках. Здесь Аурелия иногда помогала на кухне, скорее всего для того, чтобы укрыться от пьяных тирад своего мужа, разносившихся по всей безмятежной округе. Как потом оказалось, озеро Талерзее сыграло важную роль в необычайной и полной чудес судьбе Арнольда Шварценеггера. Арнольд Шварценеггер родился в 4 часа 10 минут утра 30 июля 1947 года. Его старший брат, Мейнард, родился годом раньше 17 июля. Психологи утверждают, что любимчиком у обоих родителей обычно становится младший ребенок. Однако, хотя Арнольд (как и его мать и отец) родился под знаком Льва, он никогда не был сувереном в замке своего детства. С самого начала вся любовь отца доставалась Мейнарду, который был в центре внимания, в то время как Арнольда частенько отправляли к дядюшке Алоизу в Мюрцушлаг. Такое отношение Густава к младшему сыну было явным и неприкрытым, основанным на ничем не обоснованных подозрениях. Ночами, будучи в сильном подпитии, Густав рвал и метал, понося Аурелию за то, что она будто бы родила Арнольда, этого ублюдка, неизвестно от кого. Судя по фотографиям Аурелии сороковых годов, она выглядела отнюдь не гулящей женщиной, и все свидетели ее жизни утверждают, что она хранила верность мужу. Густав же воспринимал свою Рели, как он ее называл, не иначе как безраздельную собственность. Аурелия родилась в 1922 году и была на пятнадцать лет моложе своего строптивого мужа. Разница в возрасте, должно быть, только подогревала его алкогольный бред. Его ревность доходила до маразма, до запрета надевать даже летом платья без рукавов, чтобы идти в церковь. Когда Арнольду исполнилось три года, Густав стал еще более несносным, и на дом Шварценеггеров обрушивались столь мощные волны несчастья, что даже дети интуитивно ощущали их. По ночам маленький Арнольд просыпался от кошмаров. Он горько плакал, испуганный и покинутый всеми. Но никто — ни отец, ни мать — не приходили, чтобы утешить его. Детство наложило на психику Арнольда неизгладимый отпечаток, и, даже став взрослым, он безжалостно и неустанно продолжал добиваться внимания, которого когда-то желал так страстно, но не мог получить. Со дня рождения Мейнард был признан очаровательным, а Арнольд казался заморышем. Даже Аурелия уделяла больше внимания старшему сыну, придумав ему ласковое прозвище Мейнхардль («Мое сердечко» — нем.). Внешне, однако, она относилась к мальчикам одинаково, пряча их локоны и храня первые молочные зубки. В погоне за равенством, она считала необходимым подравнять обоих детей. И если один мальчик рос быстрее, чем другой, она усиленно кормила второго. Мейнард, тем не менее, был здоровее Арнольда, который часто болел. В те годы в Тале детские недомогания зачастую могли оказаться смертельными — ведь в деревне не было врача; и когда у Арнольда вдруг среди ночи поднималась температура, жизнь его зависела иногда от того, как быстро отец взгромоздит мальчика себе на плечи, чтобы отнести к доктору в Грац. Когда Арнольду исполнилось шесть лет, Густав взял его с собой в город, чтобы показать бывшего пловца-олимпийца, ставшего голливудским актером, Джонни Вайсмюллера, прибывшего на открытие плавательного бассейна. Что Арнольд подумал тогда о Вайсмюллере — об этом история умалчивает. К этому времени он, вслед за Мейнардом, пошел в школу Ганса Гросса в Тале. Учеба продолжалась с восьми утра до часу-двух пополудни, Арнольд добегал до школы за десять минут. С братом они делили скромную спальню, окна которой выходили к руинам древнего замка. Арнольд в то время был застенчивым маленьким мальчиком с оттопыренными ушами, носившим толстые очки. Рядом с братом, светловолосым очаровашкой, в своих кожаных рейтузах прямо-таки списанным с идеального австрийского ребенка, Арнольд выглядел неудачником, обреченным быть всегда «вечно вторым». Друг его отца, зная об отношении Густава к своему младшему сыну, жалел Арнольда и называл его «золушкой».
При виде отца мальчик буквально цепенел от ужаса, независимо от того, ругал ли его Густав или просто спрашивал о чем-либо. Знакомый Арнольда и его отца вспоминает такую сцену: «Арнольд был несчастным ребенком. Даже в десять лет он страшно боялся отца. Как-то раз ему пришлось прийти за отцом в полицейский участок. И только он успел вымолвить „папа, папочка“, как Густав в ответ грубо рявкнул: „Арнольд что ли? Ну, чего тебе?“ Арнольда бросило в дрожь, и от страха перед отцом он намочил в штаны». Дисциплинированность Густава Шварценеггера вошла в поговорку среди его друзей, соседей и коллег. Как только мальчики начали мыслить самостоятельно, он стал излагать им свое кредо: счастья можно достичь лишь силой и страданием. Невзгоды и боль — это препятствия, которые следует выдержать, превозмочь и победить. Власть и победа — превыше всего. Всю рабочую неделю Арнольда и Мейнарда поднимали с кроватей в шесть утра. Потом они ходили за молоком и, прежде чем направиться в школу, завершали все дела по дому. Иногда Густав подвергал мальчиков, чуть ли не солдатской муштре, требуя, например, чтобы они ели, зажав подмышками по книге, и не могли тем самым класть локти на стол. Есть, однако, основания полагать, что Арнольд временами восставал и небезуспешно. Например, когда взрослые задавали ему извечный вопрос «Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?», Арнольд громко объявлял: «Я не хочу ничему учиться и не хочу никем быть. Единственное, чего мне хотелось бы, так это ходить по миру с палкой, шляпой и обезьянкой». При этом он, вероятно, очень хорошо сознавал, что Густав, с его амбицией, меньше всего хотел бы услышать такой ответ. Выходные дни не приносили мальчикам избавления от жестокого прессинга отца. Каждое воскресенье Арнольду и Мейнарду разрешалось выбрать между прогулкой по окрестностям, визитом на ферму и поездкой в Грац на спектакль, выставку или в музей. Если же Густав играл в полицейском оркестре, мальчики должны были обязательно слушать его. Каким бы приятным ни был выход в свет, все его радости меркли перед страхом последующего дня, когда оба мальчика должны были писать ненавистное сочинение, описывающее в мельчайших подробностях прошедшие экскурсии. И через многие годы Арнольд никак не мог избавиться от этого чувства и получить полное удовольствие от прожитого дня. Когда он побеждал в конкурсе культуристов, обычной реакцией было безрадостное: «Подождем до следующего года!» Густав требовал, чтобы сочинения мальчиков были не меньше десяти страниц. В понедельник утром он проверял каждую страничку одну за другой, исправляя ошибки красным карандашом, пока мальчики с замиранием сердца наблюдали за отцом, зная, что даже одна ошибка в правописании повлечет за собой приказ переписывать это слово пятьдесят раз. Ошибки, какими бы незначительными они ни были, никогда не прощались. Мейнард всегда делал меньше ошибок, чем Арнольд. Густав поощрял безудержное соперничество между сыновьями. Не лишенный способности быть обаятельным и обходительным, Густав радостно наблюдал, как двое мальчишек лезли из кожи вон в стараниях превзойти друг друга в беге, боксе, лыжных гонках и в учебе, отчаянно нуждаясь в его одобрении. Каждое состязание начиналось с ироничного возгласа Густава: «Ну-ка, посмотрим, кто у нас лучший!» Вне всякого сомнения, — и Арнольд подтверждал это позже, — оба мальчика выбивались из сил, стремясь показать отцу свое превосходство. Арнольд, конечно, должен был сражаться более яростно, чтобы как-то выделиться, поскольку знал, что Мейнард занимал в сердце отца куда большее место, чем он. Его бои были упорнее, его старание победить брата — более отчаянным, его потребность завоевать любовь своего отца — куда сильнее. Когда какое-либо состязание заканчивалось, Густав награждал победителя. Проигравшему доставалась лишь презрительная усмешка. С инстинктивным стремлением унизить сыновей, которое таилось где-то в самой глубине его души, Густав заставлял потерпевшего поражение брата встать перед победителем и признать его верховенство. Затем спрашивал: «Итак, скажите мне, кто из вас лучший?» Слова эти бередили раны маленького неудачника. Арнольд не всегда проигрывал. Однако он постоянно должен был ощущать, что отец не старается высказать ему свое одобрение и любовь, в которых он так нуждался. Даже если ему доводилось услышать столь желанные слова: «Да, теперь ты и в самом деле победил своего брата», бой вовсе не кончался. Впереди был следующий, другое состязание, очередная возможность обойти своего брата, завоевать любовь отца и доказать, что он лучший. На протяжении всей юности Арнольда состязания эти продолжались, выковывая в мальчике ту спортивную злость, про которую он потом как-то скажет, что она глубоко въелась в его сердце. В десятилетнем возрасте наиболее примечательным талантом Арнольда стали успехи в рисовании, но, кроме этого, школа не приносила ему особого удовольствия и не была для него убежищем от всех невзгод его жизни с не знающим никаких компромиссов выпивающим отцом, забитой матерью и куда более любимым, чем он сам, братом. Да, у него были друзья, и он часто ходил с ними на Талерзее кататься на коньках зимой, плавать и грести летом. Он освоил настольный теннис, ходил в походы по лесам, окружавшим Таль, иногда играл в полицейских и разбойников с Фредди Каттнером, который был примерно его возраста. При этом Фредди очень устраивало, что Арнольду всегда было безразлично, кем быть — полицейским или разбойником. Кроме детских игр, в жизни Арнольда, собственно, и не было других радостей, и с его желаниями, как правило, никто не считался, Шварценеггеры, оба правоверные католики, всегда брали мальчиков в церковь по воскресеньям и отмечали религиозные праздники, однако никогда не придавали особого значения дням рождения братьев просто потому, что были не в состоянии позволить себе купить им подарки.
Мясо на столе — обычно венский шницель — появлялось только по воскресеньям. Оставлять пищу недоеденной считалось в доме преступлением, поскольку у Шварценеггеров не было холодильника. Одним из самых ярких моментов юности Арнольда был для него день, когда семья купила, наконец, холодильник. Все суетились вокруг него, охваченные ощущением происшедшего чуда. Появление холодильника сразу же напомнило о других материальных благах, которых семья была лишена. Возможно, этот факт впервые пробудил в Арнольде желание зарабатывать деньги и приобретать вещи.
При виде отца мальчик буквально цепенел от ужаса, независимо от того, ругал ли его Густав или просто спрашивал о чем-либо. Знакомый Арнольда и его отца вспоминает такую сцену: «Арнольд был несчастным ребенком. Даже в десять лет он страшно боялся отца. Как-то раз ему пришлось прийти за отцом в полицейский участок. И только он успел вымолвить „папа, папочка“, как Густав в ответ грубо рявкнул: „Арнольд что ли? Ну, чего тебе?“ Арнольда бросило в дрожь, и от страха перед отцом он намочил в штаны». Дисциплинированность Густава Шварценеггера вошла в поговорку среди его друзей, соседей и коллег. Как только мальчики начали мыслить самостоятельно, он стал излагать им свое кредо: счастья можно достичь лишь силой и страданием. Невзгоды и боль — это препятствия, которые следует выдержать, превозмочь и победить. Власть и победа — превыше всего. Всю рабочую неделю Арнольда и Мейнарда поднимали с кроватей в шесть утра. Потом они ходили за молоком и, прежде чем направиться в школу, завершали все дела по дому. Иногда Густав подвергал мальчиков, чуть ли не солдатской муштре, требуя, например, чтобы они ели, зажав подмышками по книге, и не могли тем самым класть локти на стол. Есть, однако, основания полагать, что Арнольд временами восставал и небезуспешно. Например, когда взрослые задавали ему извечный вопрос «Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?», Арнольд громко объявлял: «Я не хочу ничему учиться и не хочу никем быть. Единственное, чего мне хотелось бы, так это ходить по миру с палкой, шляпой и обезьянкой». При этом он, вероятно, очень хорошо сознавал, что Густав, с его амбицией, меньше всего хотел бы услышать такой ответ. Выходные дни не приносили мальчикам избавления от жестокого прессинга отца. Каждое воскресенье Арнольду и Мейнарду разрешалось выбрать между прогулкой по окрестностям, визитом на ферму и поездкой в Грац на спектакль, выставку или в музей. Если же Густав играл в полицейском оркестре, мальчики должны были обязательно слушать его. Каким бы приятным ни был выход в свет, все его радости меркли перед страхом последующего дня, когда оба мальчика должны были писать ненавистное сочинение, описывающее в мельчайших подробностях прошедшие экскурсии. И через многие годы Арнольд никак не мог избавиться от этого чувства и получить полное удовольствие от прожитого дня. Когда он побеждал в конкурсе культуристов, обычной реакцией было безрадостное: «Подождем до следующего года!» Густав требовал, чтобы сочинения мальчиков были не меньше десяти страниц. В понедельник утром он проверял каждую страничку одну за другой, исправляя ошибки красным карандашом, пока мальчики с замиранием сердца наблюдали за отцом, зная, что даже одна ошибка в правописании повлечет за собой приказ переписывать это слово пятьдесят раз. Ошибки, какими бы незначительными они ни были, никогда не прощались. Мейнард всегда делал меньше ошибок, чем Арнольд. Густав поощрял безудержное соперничество между сыновьями. Не лишенный способности быть обаятельным и обходительным, Густав радостно наблюдал, как двое мальчишек лезли из кожи вон в стараниях превзойти друг друга в беге, боксе, лыжных гонках и в учебе, отчаянно нуждаясь в его одобрении. Каждое состязание начиналось с ироничного возгласа Густава: «Ну-ка, посмотрим, кто у нас лучший!» Вне всякого сомнения, — и Арнольд подтверждал это позже, — оба мальчика выбивались из сил, стремясь показать отцу свое превосходство. Арнольд, конечно, должен был сражаться более яростно, чтобы как-то выделиться, поскольку знал, что Мейнард занимал в сердце отца куда большее место, чем он. Его бои были упорнее, его старание победить брата — более отчаянным, его потребность завоевать любовь своего отца — куда сильнее. Когда какое-либо состязание заканчивалось, Густав награждал победителя. Проигравшему доставалась лишь презрительная усмешка. С инстинктивным стремлением унизить сыновей, которое таилось где-то в самой глубине его души, Густав заставлял потерпевшего поражение брата встать перед победителем и признать его верховенство. Затем спрашивал: «Итак, скажите мне, кто из вас лучший?» Слова эти бередили раны маленького неудачника. Арнольд не всегда проигрывал. Однако он постоянно должен был ощущать, что отец не старается высказать ему свое одобрение и любовь, в которых он так нуждался. Даже если ему доводилось услышать столь желанные слова: «Да, теперь ты и в самом деле победил своего брата», бой вовсе не кончался. Впереди был следующий, другое состязание, очередная возможность обойти своего брата, завоевать любовь отца и доказать, что он лучший. На протяжении всей юности Арнольда состязания эти продолжались, выковывая в мальчике ту спортивную злость, про которую он потом как-то скажет, что она глубоко въелась в его сердце. В десятилетнем возрасте наиболее примечательным талантом Арнольда стали успехи в рисовании, но, кроме этого, школа не приносила ему особого удовольствия и не была для него убежищем от всех невзгод его жизни с не знающим никаких компромиссов выпивающим отцом, забитой матерью и куда более любимым, чем он сам, братом. Да, у него были друзья, и он часто ходил с ними на Талерзее кататься на коньках зимой, плавать и грести летом. Он освоил настольный теннис, ходил в походы по лесам, окружавшим Таль, иногда играл в полицейских и разбойников с Фредди Каттнером, который был примерно его возраста. При этом Фредди очень устраивало, что Арнольду всегда было безразлично, кем быть — полицейским или разбойником. Кроме детских игр, в жизни Арнольда, собственно, и не было других радостей, и с его желаниями, как правило, никто не считался, Шварценеггеры, оба правоверные католики, всегда брали мальчиков в церковь по воскресеньям и отмечали религиозные праздники, однако никогда не придавали особого значения дням рождения братьев просто потому, что были не в состоянии позволить себе купить им подарки.
Мясо на столе — обычно венский шницель — появлялось только по воскресеньям. Оставлять пищу недоеденной считалось в доме преступлением, поскольку у Шварценеггеров не было холодильника. Одним из самых ярких моментов юности Арнольда был для него день, когда семья купила, наконец, холодильник. Все суетились вокруг него, охваченные ощущением происшедшего чуда. Появление холодильника сразу же напомнило о других материальных благах, которых семья была лишена. Возможно, этот факт впервые пробудил в Арнольде желание зарабатывать деньги и приобретать вещи.