Лейбер Фриц Ройтер. Серебряные яйцеглавы

   Гаспар кивнул:
   — Сейчас над зданием кружит какая-то «Пишущая Братия».
   — Наверно, хотят обрушить на нас чемоданы старых рукописей, — предположил Флаксмен.
   Каллингем вдохновенно декламировал:
   — В последней крепости, на последней планете, еще оставшейся в руках землян, Грант Айронстоун улыбнулся своему испуганному секретарю Дрожливеллу. «Каждая новая победа Великого хана, — задумчиво сказал Грант Айронстоун, — приближает оранжевых осьминогов к поражению. Я открою вам, почему это так. Дрожливелл, знаете ли вы, кто самый страшный, самый хитрый, самый опасный, самый свирепый хищник во Вселенной, если его раздразнить?»— «Взбесившийся осьминог?»— дрожащим голосом ответил Дрожливелл. Грант Айронстоун улыбнулся. «Нет, Дрожливелл, — произнес он, ткнув пальцем в узкую грудь дрожащего секретаря. — Вы. Да, Дрожливелл, вы. Человек — вот ответ на мой вопрос!»
   Кудрявая голова няни Бишоп наклонялась над шептателями, включенными в нижние розетки яйцеглавов. Время от времени девушка сочувственно произносила что-то вроде: ай-ай-ай! Гаспар работал дрелью и отверткой. Флаксмен посасывал сигару, и только бисеринки пота, порой проступавшие на его лбу, показывали, что такое самообладание в подобной близости от яйцеглавов дается ему нелегко. Вторая глава «Бичей космоса» беспощадно близилась к кульминации.
   Когда Гаспар завинтил последний шуруп и с гордостью оглядел дело своих рук, в дверь тихонько постучали. Он открыл дверь и увидел Зейна Горта. Робот вошел и стал у стены.
   Каллингем заметно охрип:
   — Дрожливелл, скрючив пальцы, бросился на канареечно-желтый мозговой мешок бешеного осьминога. «Среди нас шпион!»— громовым голосом воскликнул Грант Айронстоун. И, схватив рукою тонкую ткань, прикрывавшую грудь Зилы, королевы Ледяных Звезд, он с треском разорвал ее. «Смотрите! — сказал он. — Вот они, две чаши радарного передатчика!» Космические шерифы остолбенели. Глава третья. Свет ближайшего спутника заливал лишенную солнца планету Кабар. Четыре гениальных преступника напряженно и подозрительно вглядывались друг в друга…
   — Удивительно, — шепнул Гаспару Зейн Горт, — как это люди вечно ухитряются ставить точку именно там, где начинается самое интересное. Красавица оказалась переодетым роботом — и все. И ни слова о том, какой у нее корпус, какого цвета отделка, какая конфигурация клешней! Но сказано даже — подумать только! — робот это или роботесса.
   И он неодобрительно покачал металлической головой.
   — Конечно, я вполне беспристрастен, но посуди сам, Гаспар: тебе сообщают, что очаровательная роботесса на самом деле оказалась женщиной, и бац — конец главы, и ни слова, ни намека на сложение, цвет волос, размер бюста, и ты даже не знаешь, кто она — красавица или старая карга!
   Тут он подмигнул Гаспару налобным прожектором.
   — По правде говоря, я однажды тоже оборвал главу в «Докторе Вольфраме» именно так: «Платиновая Паула оказалась пустой металлической оболочкой, в которой пряталась человеческая кинозвезда». Я знал, что мои читатели будут разочарованы, и следующую главу начал с того, как Серебристая Вилия умащает себя смазочным маслом. Это всегда подогревает их интерес.

26

   Каллингем закашлялся.
   — Пока, пожалуй, хватит, — сказал Флаксмен. — Дай отдохнуть горлу. Послушаем, что скажут они.
   — Двойной Ник просит слова, — объявила няня Бишоп и включила динамик на полную мощность.
   — Господа, — сказал самый большой яйцеглав. — Я полагаю, вам известно, что каждый из нас — лишь мозг и только. Мы способны видеть, слышать и говорить, но этим все исчерпывается. Гормонов мы получаем ровно столько, сколько требуется, чтобы не вести чисто растительного существования. Поэтому разрешите мне смиренно, весьма, весьма смиренно спросить, можно ли от нас ждать произведений, действие которых строится на непрерывных драках и на чувствах, достойных только законопослушных дебилов, и сдабривается огромными дозами так называемой любовной страсти?
   Няня Бишоп саркастически улыбнулась, но промолчала.
   — В те далекие времена, — продолжал Двойной Ник, — когда у меня было тело, книжный рынок был завален подобными книгами, и мне очень грустно сознавать, что и сто лет спустя люди по-прежнему упиваются подобной макулатурой. Впрочем, мы ведь не знакомы со словомольной литературой, которую вы так расхваливали, — в нашем уединении, как вам известно, мы не читаем практически ничего, кроме научных книг и классиков. Еще одно из бесчисленных правил нашего дорогого Цуккерторта. Так, может быть, вы прочтете нам какой-нибудь образчик…
   — Честно говоря, я бы предпочел этого не делать, — сказал Каллингем. — Мне кажется, ваша продукция будет много свежее и непосредственнее без влияния словомельниц. Да и вам будет лучше.
   — Так, значит, вы считаете, что словесный помол, эта механическая труха, может развить у нас комплекс неполноценности? — осведомился Двойной Ник.
   Гаспар ощутил прилив гнева. Пусть, пусть Каллингем прочитает им повесть высшего помола, чтобы Двойной Ник взял назад свои слова! Он попытался припомнить какой-нибудь блестящий образец словесного помола, что-нибудь из свежесмолотых шедевров, читанных в самое последнее время, — ну хотя бы из его собственного «Пароля страсти», — но почему-то в его голове возникал только какой-то смутный розовый туман, и он так ничего и не вспомнил, кроме своей увлекательной биографии на обложке.
   — Ну что ж, если вы не хотите быть искренними с нами, — сказал Двойной Ник, — не хотите открыть свои карты…
   — А почему бы вам не быть искренним с нами? — возразил Каллингем. — Мы, например, даже не знаем, как вас зовут. Отбросьте анонимность — рано или поздно вам придется это сделать. Кто вы такой?
   Яйцеглав долго молчал. Потом он произнес:
   — Я — душа XX века. Живой труп, сохранивший в себе мысль эпохи хаоса, призрак, все еще несомый ураганом тревожной неопределенности, который обрушился на Землю, когда человек впервые расщепил атом и увидел свою судьбу среди звезд. Я — свобода и ненависть, любовь и страх, высокие идеалы и низменные побуждения, я — дух, ежечасно торжествующий и вечно сомневающийся, терзаемый собственной ограниченностью, я — клубок желаний, я — вихрь электронов. Вот кто я такой. Имени моего вы никогда не узнаете.
   Каллингем на мгновенье наклонил голову и сделал знак няне Бишоп. Она выключила динамик. Издатель швырнул на пол недочитанные страницы «Бичей космоса»и поднял из груды рукописей переплетенную в красный пластик книгу с огромной золотой эмблемой «Рокет-Хауса» на обложке — изящная ракета, обвитая змеями.
   — Попробуем для разнообразия что-нибудь другое, — сказал он. — Это не словопомол, но и не совсем то, что вы до сих пор слышали.
   — Мисс Джексон пришла в Детскую? — вполголоса спросил Гаспар у Зейна.
   — О да, — ответил робот. — Такая же красотка, как мисс Бишоп, только блондинка. Гаспар, а где мисс Румянчик?
   — Я ее здесь не видел. А что, она снова испарилась?
   — Понимаешь, она стала нервничать. Сказала, что все эти люди в серебряных яйцах, которые таращатся на нее, пугают ее и шокируют. Но она обещала встретить меня здесь.
   — А нового робота-швейцара внизу ты не спрашивал? Или посыльного?
   — Внизу никакого швейцара не было. И посыльного тоже. Очередные самозванцы, надо полагать. Однако возле дома я заметил федерального следователя Уинстона Мерса. Я с ним познакомился, когда он меня допрашивал в связи с выдвинутыми против меня обвинениями — доказать им ничего по удалось! — будто я разработал схему гигантского атомного робота. Но я отвлекся. Однако соль в том, что Мерс, федеральный агент, околачивается поблизости, а, как я ни обожаю мисс Румянчик, я не могу закрывать глаза на то, что она — федеральный служащий и, следовательно, хочет она того или нет, тайный агент правительства. Вот, Гаспар, ты и сообрази, что из этого следует. Подумай об этом…
   Гаспар попытался сообразить, но ему никак не удавалось сосредоточиться.
   Больше всего ему мешал Каллингем, который снова принялся читать:
   — «Клац! клац! клац!»— лязгали металлические клешни. «Вр-р! вр-р! вр-р!»— вращал ворот доктор Вольфрам. Странные заряды смазочно растекались по его реле. «Счастливых посадок, — нежно проморзил он, — счастливых посадок, моя золотистая прелесть». Семь секунд и тридцать пять оборотов ворота спустя иголки изысканной муки пронзили его звенящий нагрудник. Он едва не отпустил рукоятку ворота. Он повернулся. Вилия, мерцая серебром во мраке, проворно щекотала его своими умопомрачительно-женственными клешнями. «Прочь! — коротковолново воскликнул доктор Вольфрам. — Прочь, прочь, дочь ночи!»
   Няня Бишоп подняла руку:
   — Ник хочет заметить, что эта повесть, хотя тоже совершенно ужасная, все же много интересней, чем все прежние. Она совсем другая.
   — Это моя работа, — скромно шепнул Зейн Гаспару. — Да, это я написал! Мои читатели любят сцены с воротами, особенно если в них действуют и золотистая и серебристая роботиссы. Мой третий роман «Доктор Вольфрам и его ворот» побил по тиражу все мои прежние ролики. Отрывок, который ты сейчас слышал, взят из пятого романа «Доктор Вольфрам и Алмазный Бур», где доктор сражается с хозяином Серебристой Вилии, зловещим Алмазным Буром. А, вот она!
   Гаспар быстро оглянулся и успел заметить, как по коридору мелькнуло что-то розовое и тотчас скрылось в боковом приходе.
   — Беги к главному входу! — торопливо приказал Зейн. — Я возьму на себя запасный выход. Останови ее, если она попытается выйти. Если придется применять силу, бей по голове! — И он мгновенно исчез из виду.
   Гаспар пожал плечами и скатился вниз по эскалатору. Посыльного с крысиной мордочкой и облупленного робота, как и сказал Зейн, нигде не было видно. Он стал у входной двери, закурил и вновь попробовал вспомнить хотя бы один блистательный абзац из самого тончайшего словопомола.
   В этих бесплодных попытках незаметно прошли полчаса. Внезапно он услышал свист. На нижней ступени эскалатора стоял Зейн Горт, крепко держа мисс Румянчик за локоть. Розовая роботесса была исполнена гордого достоинства, а Зейна явно раздирали противоречивые чувства.
   — Я нашел Мерса в тупичке около третьего склада, — сказал Зейн. — Он пытался выдать себя за служащего электрокомпании. Я сказал ему напрямик, что мы с ним, по-моему, уже встречались, но он, и глазом не моргнув, заявил, что для него, дескать, все роботы на одно лицо. Я доставил себе удовольствие, вышвырнув его вон. Затем после долгих поисков я нашел мисс Румянчик, которая пряталась…
   — Я не пряталась! — возразила роботесса. — Я просто размышляла. Отпустите меня немедленно, ржавый мужлан!
   — …которая размышляла в вентиляционной шахте. Она заявила, что у нее провал в памяти и она ничего не помнит с того момента, как мы с ней расстались в Детской. Но вместе с Мерсом я ее не видел…
   — Но ты думаешь, она передавала ему сведения? Что между ними существует тайная связь?
   — Ах, мистер де ла Нюи! — возмущенно воскликнула роботесса. — Не «тайная связь», а «секретные служебные отношения»!
   — Чем вам не понравилось это выражение? — удивился Гаспар. — А вчера вы возражали против слова «знать».
   — Неужели вы даже Библии не читали? — уничтожающе воскликнула мисс Румянчик. — Адам «познал» Еву, и с этого все началось. Как-нибудь я пройдусь по Библии с карандашом в руках — это моя заветная мечта. Но пока это не сделано, прошу вас не цитировать непристойности с сознательной целью меня шокировать. Зейн Горт, немедленно отпустите меня, железное животное!
   Она вырвала локоть из его клешни и начала подниматься по эскалатору, высокомерно вскинув голову. Зейн уныло поплелся за ней.
   — По-моему, ты становишься чересчур подозрительным, Зейн, — сказал Гаспар, замыкая шествие. — Что могло понадобиться федеральным агентам в «Рокет-Хаусе»?
   — То же, что и любому разумному существу в системе — человеку, роботу или венерианскому овощу! — загадочно ответил Зейн. — «Рокет-Хаус» располагает чем-то ценным и уж во всяком случае таинственным, чего нет больше нигде. Каких еще тебе нужно приманок? Человек космической эры чрезвычайно падок на тайны, — он покачал головой. — Нет, нужно принять более действенные меры предосторожности…
   Когда они подходили к кабинету, няня Бишоп широко распахнула дверь, и в коридор вырвался многоголосый шум оживленного разговора.
   — А, Гаспар! — весело крикнула она. — Привет, Зейн. Добрый день, мисс Румянчик! Вам, ребята, придется помочь мне — пора везти кругляшей назад в Детскую.
   — Что случилось? — спросил Гаспар. — Судя по шуму, все довольны.
   — Еще как, — сказала няня. — Кругляши согласились создать что-нибудь на пробу. Мы позвонили в Детскую, и остальные не стали возражать. Каждый напишет по короткой повести, строго анонимно. Редакторская помощь только по требованию авторов, срок — десять дней. Мистер Флаксмен сказал, чтобы вы, Гаспар, взяли где-нибудь напрокат двадцать три диктописца. Семь штук есть в конторе.

27

   Когда яйцеглавы начали свои литературные скачки, Гаспар де ла Нюи немедленно обнаружил, что превратился в грузчика, подручного и мальчика на побегушках, для которого у всех находится дело, но до которого нет дела никому. Даже верный и прямодушный друг Зейн Горт вдруг приобрел привычку таинственно исчезать, едва требовалось куда-нибудь что-нибудь тащить, и одновременно выяснилось, что Джо Вахтер страдает сердечной недостаточностью и не может поднимать ничего тяжелее мусорного совка или скунсового пистолета.
   Когда папаша Зангвелл бросил пить, так как уже не мог совладать с проглоченным алкоголем, Гаспар было обрадовался, рассчитывая обзавестись хотя бы плохоньким помощником, но выяснилось, что в трезвом виде дряхлый сторож становится просто вдвое воинственнее и сварливее, чем в подпитии, оставаясь столь же бесполезным.
   На просьбу Гаспара пригласить помощника — человека или робота — со стороны издатели ответили отказом под тем предлогом, что это якобы может совлечь покров тайны с проекта «Яйцеглавы», хотя, по мнению Гаспара, этот покров зиял прорехами с самого начала. Кроме того, издатели намекнули, что Гаспар преувеличивает объем работы, связанной с литературными скачками.
   Однако Гаспар никак не мог тут с ними согласиться. Раздобыть двадцать или двадцать три диктописца само по себе было равносильно подвигу Геракла — Гаспару пришлось исколесить весь Нью-Анджелес, так как все наличные запасы диктописцев были раскуплены или взяты напрокат радужно настроенными писателями сразу же после разгрома словомельниц. Несколько диктописцев Гаспару удалось переарендовать у тех писателей, которые успели расстаться со своими иллюзиями, а за остальные он заплатил столько, что Флаксмен буквально взвыл.
   Потом пришлось приспосабливать к каждому диктописцу специальную переходную колодку, чтобы включать его в розетку яйцеглава, избежав таким образом диктовки вслух. Это было сравнительно просто — полчаса на колодку, как продемонстрировал Гаспару Зейн Горт, шаг за шагом проделав на его глазах всю процедуру с диктописцем Полпинты. Проинструктированный таким манером, Гаспар принялся самостоятельно подключать остальные двадцать девять диктописцев, попутно постигая все новые прелести работы механика, наличие которых, впрочем, вызывало у него все больше сомнений. Возможно, он тут же уволился бы, но только ему нравились льстивые просьбы и угрозы мисс Бишоп и остальных трех нянь, которые передавали ему настойчивые требования яйцеглавов — те вдруг все захотели немедленно получить диктописцы и злобно завидовали уже подсоединенным счастливцам. Зейн Горт забежал на минутку и с обидным восхищением выявил, что никакому роботу с подобной работой никогда бы не справиться, потому что на такой скучный и однообразный труд способен только человек.
   Гаспар теперь завел привычку ночевать в «Рокет-Хаусе»и располагался на койке Джо Вахтера, пропахшей «Антивонином». Покончив наконец с диктописцами, он некоторое время тешил свою гордость тем, что сидел в Детской, сложив исцарапанные, исколотые, потемневшие от грязи руки, и созерцал, как из налаженных им приборов рывками выползали бесконечные бумажные ленты, иногда втягивались обратно для исправлений или повисали неподвижно, пока яйцеглавы, по-видимому, лихорадочно обдумывали свои шедевры.
   Но Гаспару не суждено было долго наслаждаться бездольем — насколько помощь, оказываемую трем няням, можно считать бездельем. Как только яйцеглавы получили свои диктописцы, они ежедневно, а то и несколько раз и день начали требовать «творческих совещаний»с Флаксменом и Каллингемом, а это значило, что их самих, и диктописцы, и все прочее оборудование приходилось везти в контору, так как издателям было некогда посещать Детскую. Гаспар довольно быстро пришел к заключению, что никаких творческих трудностей у яйцеглавов в действительности нет и никаких дельных советов от издателей они, разумеется, не ждут — им просто нравились эти небольшие прогулки после стольких десятилетий заточения в Детской, на которое обрекли их правила Цукки.
   Вскоре сделалось обычным, что в любое время дня в конторе торчали по меньшей мере с десяток яйцеглавов вместе с няней, свежими дисками и прочим — кто совещаясь, кто готовясь к совещанию, а кто восстанавливая силы после него. Гаспару казалось, что руки у него вот-вот отвалятся, и он уже ожесточенно ненавидел этих капризных, безжалостно остроумных и тяжелых как свинец гениев былых времен.
   Наконец после многочисленных жалоб Гаспару было — весьма неохотно — разрешено пользоваться лимузином Флаксмена (в тех случаях, когда лимузин не был нужен самому издателю) для доставки яйцеглавов из Детской в контору и обратно. Но все равно работы оставалось достаточно. После некоторых возражений ему также было разрешено организовать хоть видимость охраны — яйцеглавы грузились в лимузин и извлекались из него под присмотром одного из братьев Зангвеллов и перевозились в обычных ящиках, обложенные стружкой, а не в привлекавшей внимание подарочной упаковке.
   В качестве крайней уступки назойливому Гаспару был вручен древний, стреляющий пулями револьвер, который Флаксмен извлек из коллекции своего прадедушки, и даже запас патронов, изготовленных роботехниками вручную по древним инструкциям. До этого Гаспар иногда пытался одолжить у няни Бишоп ее более современный пистолет, но неизменно получал лаконичный отказ.
   Однако Гаспар смирился бы со всем этим, если бы няня Бишоп согласилась еще раз как-нибудь посидеть с ним в ресторане или хотя бы выслушать его жалобы в обмен на ее собственные! Но, увы — она отвергала все его приглашения, и не только поужинать в ресторане, но и перекусить вместе во время обеденного перерыва, ядовито указывая, что это лишь бывшим писателям некуда девать время. Мисс Бишоп и мисс Джексон даже ночевали теперь в Детской. Остальные няни не были столь самоотверженны; одна из них даже взяла расчет. Все свои ночные, равно как и дневные дежурства, няня Бишоп с неутомимой и яростной энергией посвящала заботам о сохранности яйцеглавов, добиваясь при этом неукоснительного соблюдения всех правил Цукки — будь то в Детской, в «Рокет-Хаусе» или на полпути между ними.
   Насколько Гаспар мог судить, няня Бишоп видела в нем всего лишь покорного исполнителя мелких поручений. Она кричала на него, она срывала на нем свою злость, и, какой бы тяжелый груз он ни тащил, она наваливала на него дополнительный. И, что хуже всего, с Флаксменом она держалась как воплощенная кротость и смирение, с Каллингемом отвратительно кокетничала, Зейну Горту, во время его редких появлений, изобретательно льстила. И только Гаспар, казалось, пробуждал в ней дьявола.
   Однако дважды за этот срок, в минуты, когда Гаспар буквально рук не мог поднять от усталости, няня Бишоп неожиданно заключила его в мимолетные, но страстные объятия и запечатлела на его губах жгучий дразнящий поцелуй. А потом — легкая улыбка, и вот уже словно ни объятий, ни поцелуя не было и в помине.

28

   Хотя Флаксмен и Каллингем сами ничего не таскали даже с той целью, чтобы показать благой пример своим подчиненным, и не покидали своей конторы, уже вновь снабженной прекрасными электрозамками, но и они начали уставать от этой литературной гонки.
   Флаксмен пытался бороться с унаследованным от детских лет страхом перед яйцеглавами и теперь постоянно с ними беседовал, энергично и безостановочно кивая почти на каждое их слово, и в минуты забывчивости предлагал им сигары. Однако пользы это не принесло почти никакой, в частности потому, что яйцеглавы догадались о его затаенном страхе и начали забавляться, пугая его воспоминаниями о проделанной над ними хирургической операции, описывая ему во всех подробностях, как бы он чувствовал себя, если бы это ему перерезали один за другим все нервы, а потом поместили в банку, а то и просто рассказывая ему под видом отрывков из своих повестей жуткие истории о привидениях.
   Все чаще яйцеглавов приходилось доставлять в контору без помощи флаксменовского лимузина, так как его владелец отправлялся в долгие автомобильные прогулки по окрестностям города, чтобы привести в порядок истерзанные нервы.
   Каллингем сначала был весьма польщен тем, что яйцеглавы постоянно обращаются к нему за советами, но затем сообразил, что они просто потешаются над ним, и пришел в большое расстройство.
   Нервничал и Гаспар, так как он все больше и больше ощущал в себе ответственность за проект «Яйцеглавы», а охрана и Детской и конторы, по его мнению, была организована из рук вон плохо. Но издатели и слышать не хотели о том, чтобы обратиться за помощью к муниципальной полиции или частным сыскным агентствам, поскольку — так они утверждали — это поставило бы под угрозу сохранение их секрета.
   Конечно, Зейн Горт мог бы и один заменить десятое вооруженных до зубов телохранителей, но последние дни Гаспар его почти не видел. Робот забегал в Детскую не больше, чем на десять минут, и весь был поглощен какой-то таинственной деятельностью, которая, по-видимому, не имела никакого отношения к литературным гонкам. То он совещался со своими коллегами — физиками или друзьями-инженерами, то уезжал из города, то сутками запирался у себя в мастерской. Трижды он «одалживал»у няни Бишоп Полпинты и, вопреки всем правилам Цукки, увозил маленького яйцеглава с собой часа на три-четыре, но невозможно было допытаться, куда и зачем они отправлялись.
   Зейн даже, казалось, перестал интересоваться мисс Румянчик, хотя розовая роботесса неожиданно прониклась к яйцеглавам материнским чувством и принялась вязать для них шерстяные накидки пастельных тонов с тремя отверстиями для розеток. Накидки, по ее словам, предназначались для того, чтобы уберечь бедняжек от простуды, слегка принарядить, а также скрыть их наготу. В остальном она вела себя разумно, и Гаспар даже начал давать ей поручения — например, просил подежурить в проходной.
   Однажды вечером Гаспар решил поговорить с Зейном начистоту. Гаспар только расположился вздремнуть на койке папаши Зангвелла, как в этот укромный уголок неожиданно зашел Зейн, чтобы сменить аккумулятор и смазаться. Тыча носик масленки во все свои шестьдесят восемь смазочных отверстий, робот рассеянно слушал жалобы Гаспара.
   — Час назад, — говорил Гаспар, — я наткнулся внизу на коротконогого, тускло-коричневого робота с квадратной головой в корпусом в оспинках. Я вышвырнул его в парадную дверь, но в данную минуту, вероятно, он уже проник в здание через черный ход.
   — Это, наверное, Каин Бринкс, мой давний соперник, — ответил Зейн. — Оспины и коричневый лак — это просто неуклюжая маскировка. Он, несомненно, затевает какую-нибудь пакость. А когда я подходил к дому, я заметил стоящий у обочины мусоровоз, а в нем Клэнси Гольдфарба собственной персоной. Он тоже наверняка что-то затевает — скорее всего, ограбление складов «Рокет-Хауса». Он давно точит на них зубы.
   — Какого же черта ты не предпринимаешь никаких мер, если тебе все это известно?!
   — Переходить в оборону, Гаспар, это роковая ошибка, — назидательно сказал робот. — Ты теряешь инициативу и начинаешь мыслить на уровне интеллекта своих противников. А мне к тому же некогда. Если я начну расходовать свои способности на защиту «Рокет-Хауса», это будет нерентабельно. Ну, будь здоров.
   Зейн бросил старый аккумулятор в мусорную корзину и исчез прежде, чем Гаспар успел что-нибудь сказать.
   Именно в эту ночь, впав в глубокую меланхолию, Гаспар прочел первую из рекомендованных яйцеглавами старинных дословомольных книг, которую ему навязала няня Бишоп. Книга называлась очень странно — «Приключения Гекльберри Финна».
   Утром Гаспар отправился купить бумажных лент для диктописцев и, когда возвращался, неся под мышкой тридцать рулонов, увидел мчавшийся огромный черный катафалк, пронзительно благоухавший розами. Из заднего окошечка на него торжествующе поглядела Элоиза Ибсен, и Гаспар заподозрил что-то неладное. Крепко прижимая свою ношу к боку, он со всех ног бросился к «Рокет-Хаусу», от которого находился всего в двух кварталах.
   У входа в «Рокет-Хаус» стоял Джо Вахтер и размахивал скунсовым пистолетом с такой энергией, что прохожие в ужасе шарахались и спешили перейти улицу.
   — Увезли мистера Каллингема! — возбужденно сообщил Джо. — Вломились, сгребли его и увезли с собой. Я в их машину всадил три заряда из моего верного скунсового пистолета, да только заряды-то оказались парфюмерными. Не иначе двоюродная внучка, чертова кукла, опять с пистолетом баловалась…