- Да будут благословенны ваши старые, верные косточки, - и обратил свой рассеянный взор на гавань.
Уже наступил вечер. В гавань входили последние рыбачьи суда, глубоко осевшие под тяжестью еще одного побившего все рекорды улова. Внимание Мышелова привлек ближайший пирс, где как раз разгружался при свете факелов один из кораблей и четыре островитянина сходили на берег, неся свои невероятные (и чудовищные) трофеи.
Вчера жители острова произвели на него впечатление весьма солидных и уравновешенных людей, но сегодня они казались ему все более и более какими-то придурковатыми и неотесанными, особенно эти четверо, которые чуть не лопались от радости, растянувши в ухмылке рты и выпучив глаза под тяжестью своего немалого груза.
Шедший первым согбенный бородатый парень тащил на спине, держа за хвост, огромного серебряного тунца, длиною с него самого, а толщиной так даже и больше.
Следующий поджарый малый нес, обвивши вокруг туловища и придерживая на плечах за хвост и шею, самого большого угря, какого только когда-либо видел Мышелов. Казалось, он с этой рыбой борется на ходу - та, еще живая, медлительно корчилась. Счастье, что она не обвилась вокруг его шеи, подумал Мышелов.
Шедший следом за угреносцем рыбак нес на изогнутом крюке, пропущенном сквозь панцирь, великанского зеленого краба, все десять ног которого непрестанно шевелились, а клешни сжимались и разжимались. И трудно было сказать, чьи глаза были выпучены больше, моллюска или человека.
Последний тащил на плече за связанные щупальца осьминога, туловище коего еще сменяло в предсмертных судорогах, один за другим, все цвета радуги, а огромные впалые глаза над чудовищным клювом уже помутнели.
"Чудовища, несущие чудовищ, - заключил с довольным смешком Мышелов. Господи, до чего же мы, смертные, гротескны!"
Ялик приближался к причалу. Мышелов повернулся к нему и увидел на краю... нет, не Сиф, как понял он с грустью через мгновение, но Хильзу и Рилл (что его несколько удивило), которые радостно улыбались, - последняя держала ярко пылавший факел, и обе они, нарумяненные, в коротеньких ярких нарядах с глубокими вырезами, одна в красных чулках, другая в желтых, выглядели просто замечательно. Мышелов, выбираясь из ялика на причал, подумал, что нынче они кажутся как-то моложе или, по крайней мере, менее потасканными. Как это мило со стороны Локи - прислать своих жриц... ну, не совсем жриц, скорее, храмовых девушек... да и не девушек тоже, а просто знающих свое дело леди, нянек и подружек бога - приветствовать воротившегося домой его верного слугу.
Но не успел он поклониться в ответ, как они перестали улыбаться и Хильза сказала тихо, но с нажимом:
- Дурные вести, капитан. Леди Сиф послала нас сказать вам, что ей и леди Афрейт предъявлено обвинение со стороны остальных членов Совета. Будто бы доверенные ей деньги и прочие сокровища Льдистого она употребила на то, чтобы нанять вас и другого, высокого, капитана и ваших людей. Она надеется, что ваше прославленное хитроумие позволит вам придумать какую-то историю, дабы опровергнуть это обвинение.
Мышелов, однако, не дрогнул. Куда больше, чем печальный рассказ Хильзы, его поразило, как ярко пылает и искрится факел в руках Рилл. При упоминании сокровищ Льдистого он коснулся своего кошеля, где покоился усмиритель, к коему был привязан отрезок шнура. Наверняка золотой кубик был одним из этих самых сокровищ, но Мышелова это почему-то не встревожило.
- И это все? - спросил он, когда Хильза умолкла. - Я-то думал, против нас уже выступили тролли, о которых говорил бог. Ведите же меня, мои драгоценные, в зал Совета! Урф и Миккиду, за мной! Мужайтесь, матушка Грам, - он наклонился к ялику, - вашей госпоже ничто не угрожает.
И, взяв под руки Хильзу и Рилл, он не мешкая тронулся в путь, сказав себе, что в трудные моменты жизни, такие, как сейчас, самое важное держаться с предельной самоуверенностью, искриться ею, как тот факел в руках Рилл! Вот и весь секрет. И неважно, что он представления не имеет, какую историю рассказать Совету. Побольше уверенности, и, когда понадобится, вдохновение придет!
На узких улицах оказалось полно народу, видимо, из-за позднего возвращения рыболовной флотилии. Может, правда, это был базарный вечер, а может, скопление людей было как-то связано с заседанием Совета. В любом случае, даже "чужестранцы" шатались по городу, и, как ни удивительно, выглядели они не столь гротескно, как жители Льдистого. Мышелов вновь увидел тех четырех рыбаков, еле тащившихся со своей чудовищной ношей! На них, разинув рот, пялился жирный мальчуган. Мышелов походя дал ему подзатыльник. Что за спектакль - вся эта жизнь!
Хильза и Рилл, заразившись его беззаботностью, снова разулыбались. Он и сам должен выглядеть презабавно, подумал Мышелов, вышагивая с двумя шлюхами с таким видом, будто весь город принадлежит ему.
И вот показался голубой фасад Зала Совета, с дверью, украшенной массивной кормой какого-то погибшего галеона и охраняемой двумя угрюмыми недотепами с дубинками. Хильза и Рилл дрогнули было, но Мышелов, ощутив их нерешительность, громко крикнул:
- Мое почтение Совету! - и увлек их внутрь за собой, а Урф и Миккиду прошмыгнули следом.
Они оказались в помещении побольше и повыше, чем задняя комната в "Соленой Селедке", но тоже выстроенном из серого дерева, обломков кораблекрушения. Очага здесь не было, скудное тепло давали две дымящие жаровни, а освещался зал факелами, горевшими тускло-голубым пламенем (возможно, из-за бронзовых гвоздей), не таким веселым и золотисто-желтым, как факел Рилл. Главной деталью интерьера являлся длинный тяжелый стол, на одном конце которого с высокомерным видом восседали Сиф и Афрейт. В стороне от них, ближе к другому концу, сидели десять могучих, рассудительных островитян средних лет (Гронигер в середине) с такими скорбными, возмущенными и оскорбленными лицами, что Мышелов разразился смехом. У стен толпились другие островитяне, средь них - несколько женщин. И все обратили на вновь прибывших взоры, в коих читались замешательство и неодобрение.
Гронигер вскочил и проревел:
- Как ты смеешь смеяться в лицо властям Льдистого? Ты, который ворвался сюда в сопровождении уличных женщин и своих жуликов-матросов?
Мышелов, кое-как сдерживая смех, слушал его с самым что ни на есть честнейшим видом, словно воплощение оскорбленной невинности.
Гронигер продолжал, тыча в него пальцем:
- Вот он перед вами, советники, тот, кто получил незаконно присвоенное золото и даже, может быть, золотой кубик справедливости. Тот, кто явился к нам с юга с байками о магических ураганах, о дне, обернувшемся ночью, об исчезающих вражьих кораблях и о мингольском вторжении - человек, у которого, представьте себе, в команде минголы, - и этот человек платит за стоянку в доках золотом Льдистого!
Тут встала Сиф и, сверкнув глазами, сказала:
- Позвольте высказаться хотя бы ему, дабы ответить на это оскорбительное обвинение, раз уж вы не верите моему слову.
Вскочил советник, сидевший рядом с Гронигером:
- Почему мы должны выслушивать лживые речи чужестранца?
Гронигер сказал:
- Благодарю вас, Двон. Афрейт тоже поднялась на ноги:
- Нет уж, позвольте ему сказать. Или вы не хотите слушать никого, кроме себя?
Встал еще один советник.
Гронигер сказал:
- Да, Зваакин?
Тот сказал:
- Не будет вреда, если мы его выслушаем. Он может выдать себя собственными же речами.
Сиф свирепо посмотрела на Зваакина и сказала громко:
- Скажите им, Мышелов.
В этот момент Мышелов, взглянув на факел Рилл (который как будто подмигнул ему), ощутил вдруг, что в него хлынула богоподобная сила, заполнившая все тело до кончиков пальцев - более того, до кончиков волос. Без предупреждения - на самом деле не успев даже осознать, что собирается сделать, - он подбежал к тому краю стола, где оставалось возле Сиф свободное пространство, и вспрыгнул на него.
Обвел властным взором всех собравшихся (сплошь холодные и враждебные лица), испытующе глянул на каждого, а потом... богоподобная сила завладела, видимо, всецело его существом, вытеснив поневоле собственный его разум, и он только начал говорить что-то, как в глазах у него потемнело и сознание заволоклось безвозвратно тьмою, чернее и глубже всякого сна и обморока.
Далее для Мышелова время вообще остановилось... а может, пролетела вечность.
Возвращение сознания (или, скорее, возрождение - столь далеким показался этот путь) началось для него с кружения во мраке желтых огней и возбужденных лиц с разинутыми ртами, с далекого смутного гула, сопровождавшего звучный голос, который ронял исполненные силы слова, а затем, опять же без предупреждения, глаза его резанул яркий свет, уши оглушительный крик, перед ним материализовался Зал Совета, и он обнаружил, что стоит на столе в вызывающей позе, растянув губы в дикую, если не безумную, усмешку, уперев самодовольно левую руку в бок, а правой вращая над головой на шнурке золотой усмиритель - кубик справедливости, вспомнил он. А все вокруг, повскакивав на ноги,- советники, стражники, простые рыбаки, женщины (не говоря уже о Сиф, Афрейт, Рилл, Хильзе и Миккиду) смотрят на него с восторженным обожанием, словно на бога или какого-то легендарного героя, подпрыгивают от возбуждения и громко его приветствуют! Они колотили кулаками по столу и стучали по полу дубинками. Стражники размахивали факелами, пока те не разгорелись столь же ярко, как факел Рилл.
"Во имя всех богов сразу, - воскликнул про себя Мышелов, продолжая тем не менее улыбаться, - что я сказал или пообещал такого, чтобы привести их всех в подобное состояние? Во имя дьявола, что?"
Тут Гронигер с помощью стоявших рядом быстро вскарабкался на другой конец стола, помахал, призывая ко вниманию, и, едва получив таковое, сразу же обратился к Мышелову громким и прочувствованным голосом, заставив слушать себя и всех остальных:
- Мы это сделаем... да, мы сделаем это! Я сам поведу через Гибельные земли половину войска Льдистого, наших горожан, на помощь Фафхрду, сражаться с идущими против солнца, а Двон и Зваакин вооружат вторую половину, наш рыболовный флот, и поплывут за вашим "Бродягой" биться с идущими за солнцем минголами. Победа!
И весь зал огласился криками "Смерть минголам!", "Победа!" и еще какими-то возгласами, коих Мышелов не разобрал. Когда шум стал стихать, Гронигер вскричал:
- Вина! Давайте закрепим наш союз! Зваакин же прокричал Мышелову:
- Позовите вашу команду, пусть празднуют с нами - они имеют право отныне и навсегда свободно ходить по Льдистому!
Миккиду охотно побежал за остальными матросами.
А Мышелов беспомощно взглянул на Сиф - все еще улыбаясь, ибо, как он подумал, улыбка, наверно, приклеилась к его губам навеки,- но она лишь простерла к нему руки и крикнула, вся разрумянившись:
- Я поплыву с вами!
Афрейт же рядом с нею твердила:
- Я пойду через Гибельные земли к Фафхрду и возьму с собой бога Одина!
Гронигер услышал это и сказал ей:
- Я и мои люди окажем вам любую помощь, какая только понадобится, почтенная советница, - и Мышелов понял, что, помимо всего прочего, заставил еще и неверующих рыбаков уверовать - во всяком случае, в двух богов, Одина и Локи. Но что же он им сказал?
Он позволил Сиф и Афрейт стащить себя со стола на пол, но не успел ни о чем спросить, так как Сиф обвила его руками, крепко обняла и поцеловала в губы. Это было чудесно, именно об этом он мечтал вот уже три месяца с лишним (хотя в мечтах все происходило в несколько более интимной обстановке), и когда она, с сияющими как звезды глазами, отпустила его, на уме у него вертелся уже совсем другой вопрос, задать который ему не дала Афрейт, тоже обняв его и крепко поцеловав.
Это, разумеется, было приятно, но значимость поцелуя Сиф как-то поубавилась - он стал менее личным, превратился из знака любви в простое поздравление, пылкий выплеск энтузиазма. Мечта растаяла. И только Афрейт отошла, как Мышелова сразу окружила толпа доброжелателей, кое-кто из которых тоже жаждал заключить его в объятия. Краем глаза он заметил Хильзу и Рилл - они целовались со всеми подряд, и поцелуи эти, конечно, не имели никакого значения, так что дураком он был, приняв поцелуй Сиф за нечто другое,- а потом он увидел Гронигера и готов был поклясться, что тот танцевал джигу. Один только старик Урф почему-то не присоединился к общему веселью. И Мышелову показалось даже, что тот смотрит на него с печалью во взоре.
Так начался праздник, продолжавшийся полночи, и все ели, пили, веселились, плясали, уходили и возвращались и бесконечно поздравляли друг друга. И чем далее, тем более гротескными становились их танцы, прыжки и прочие телодвижения под звуки коротенькой ритмичной, но грозной песенки, которая и сейчас звучала в голове Мышелова и под которую плясали уже все: "Тучи гуще, ветер злей. Льдистый тонет в черной мгле. Ночь родит чудовищ строй - нисс и нихор, дрок и тролль". Как раз это сейчас, по мнению Мышелова, и происходило - рождение чудовищ. (Только вот тролли где?) И дальше все будет по песенке, думал он, вплоть до неумолимого приговора в конце: "Мингол должен умереть - там, внизу, в аду кромешном, там, где вечна круговерть, задыхаться будет вечно, муки адские терпеть, в смерти призывая смерть. Нет безумию конца! Не вернется мир в сердца!"
Все это время с лица Мышелова не сходила словно приклеившаяся улыбка, и с видом бойким, дерзким и крайне самоуверенным он отвечал на вопрос, который ему то и дело задавали: "Нет, я не оратор... никогда не учился... правда, всегда любил поболтать", хотя внутренне сгорал от любопытства. Улучив момент, он спросил у Сиф:
- Что я сказал такого, чтобы всех переубедить и столь кардинально склонить на свою сторону?
- Кому, как не вам, об этом знать, - ответила она.
- Расскажите мне все же, что вы запомнили, - сказал он.
Она задумалась.
- Вы взывали исключительно к их чувствам, к их эмоциям, - сказала она наконец. - Это было просто замечательно.
- Но что именно я говорил? Какие слова?
- О, я даже передать не могу, - заверила его она. - Все сказанное было столь органично, ничто не выделялось... мне не вспомнить подробностей. Но не сомневайтесь, речь была безупречной.
Затем Мышелов попробовал подступиться к Гронигеру:
- В какой момент мои доводы вас убедили?
- Как вы можете спрашивать? - отвечал седой островитянин, хмуря в искреннем замешательстве морщинистый лоб. - Все было так логично, четко и холодно аргументировано - прямо как дважды два четыре. Можно ли считать одну часть уравнения более убедительной, нежели другую?
- Верно, верно, - неохотно отозвался Мышелов и добавил: - Я полагаю, принять богов Одина и Локи вас убедила та же строгая логика?
- Именно,- подтвердил Гронигер.
Мышелов кивнул, но про себя пожал плечами. Он-то понял, что произошло, и проверил чуть позже свою догадку, поговорив с Рилл.
- Где ты зажгла свой факел? - спросил он.
- В "Огненном логове", - ответила она, - от божественного огня, разумеется.
И поцеловала его. (Этот поцелуй тоже был не плох, хотя в него не было вложено ничего профессионального.)
Да, Мышелов понял, что это бог Локи вышел из огня, на время завладел им (как однажды в Ланкмаре Фафхрдом завладел бог Иссек) и привел его устами доводы, которые бывают весьма убедительны, когда звучат из уст бога или во время войны и подобных ей катаклизмов, - и оказываются совершенно пустыми, будучи высказаны простым смертным или при каких-то рядовых обстоятельствах.
И некогда было гадать на самом деле, что он там такое сказал, ибо хлопот и без того хватало: и решения предстояло принимать жизненно важные, и великим множеством дел руководить - причем весьма скоро, лишь только народ кончит праздновать и передохнет.
Тем не менее хорошо бы узнать хоть что-то, подумал он с тоскою. Может, было сказано что-нибудь умное. Для чего, например, о небеса, достал он усмиритель из кошелька и что хотел продемонстрировать, вращая его над головой?
Он не мог не согласиться, что пребывание полностью во власти бога довольно приятное состояние (или было бы приятным, окажись возможность вспомнить хотя бы немногое), но опустошающее, ибо ничего не осталось в душе его после, кроме неумолчного бряцания "мингол должен..." - каковое, казалось, будет звучать вечно.
На следующее утро берсерки Фафхрда увидели наконец Холодную Гавань, море и передовой отряд мингольского войска - все сразу. Солнце рассеяло береговой туман, западный ветер сдул остатки его с ледника, по краю которого они шли. Поселение здесь было гораздо меньше Соленой Гавани и куда больше походило на деревню. На севере вздымался темный кратер Адовой горы, так высоко и близко, что его восточные предгорья отбрасывали тени на лед. Струйка дыма над кратером тянулась на восток. На снежном склоне виднелась тень, похожая на вход в пещеру, ведущую внутрь горы. Внизу ее покрытые сугробами склоны переходили в ледник, узкий в том месте, где находился отряд, и простирался тот ледник вперед на север, к сверкающему и удивительно близкому серому морю. От невысокого подножия ледника тянулись к юго-западу травянистые холмы с редкими купами искривленных ветрами маленьких северных кедров, и с дальних заснеженных вершин в той стороне ветер сдувал белый туман, который таял над озаренными солнцем холмами.
Вечером и рано поутру, идя по следу отступавших мародеров-минголов, отряд берсерков. натыкался несколько раз на разоренные и брошенные фермы в холмах, и это подготовило их к тому, что они увидели сейчас. Те домишки и коровники были из торфа и дерна, на крышах их, с дырками вместо труб, росли цветы и трава. Про одну ферму Мара сказала, что жила там, но глаза ее остались сухими. Холодная Гавань оказалась всего лишь дюжиной таких же домишек, стоявших на вершине не то крутого холма, не то насыпи у самого ледника и обнесенных земляной стеной, - что-то вроде убежища на случаи опасности. Песчаный берег сразу за холмом выходил на саму гавань и на три мингольских галеры, вытащенные из воды, - их легко было узнать по чудным конским клетям на носовой палубе.
На почтительном расстоянии от насыпи Холодной Гавани стояли, выстроившись кругом, около восьмидесяти мин-голов, и командиры их, судя по всему, совещались с командирами тех сорока, которые совершали набег и недавно вернулись. Один из этих вернувшихся показывал то в сторону Гибельных земель, то наверх, на ледник, видимо рассказывая о преследовавшем их войске. Рядом щипали травку три степных жеребца, освобожденных из своих клетей. Вполне мирное зрелище, но пока Фафхрд все это рассматривал, оставив свой отряд в укрытии ледяных торосов (не слишком-то он доверял нелюбви минголов ко льдам), со стороны столь же мирно выглядевшей насыпи вдруг прилетело копье и, метко брошенное, поразило одного из минголов. В ответ раздались яростные вопли и полетели стрелы. Фафхрд рассудил, что осаждающая сторона, получившая подкрепление, наверняка сейчас пойдет на решительный приступ. Он, не колеблясь, начал отдавать приказы:
- Скаллик, возьми своего лучшего лучника, масло и горшок с огнем. Бегите туда, где ледник ближе всего к кораблям на берегу, и подожгите их горящими стрелами или хотя бы попытайтесь это сделать. Скорее!
Мара, следуй за ними до насыпи и, когда увидишь, что корабли задымились, но не раньше того, беги вниз, к своим друзьям. Будь осторожна! Случись что с тобой, Афрейт голову с меня снимет. Скажи им честно, сколько нас тут. Пусть держатся до конца и, если представится удобный случай, сделают отвлекающую вылазку.
Маннимарк! Выбери одного человека из твоего взвода и оставайся здесь наблюдать. Предупредишь нас, когда минголы выступят.
Скор и остальные, следуйте за мной. Спустимся к ним в тыл и прикинемся ненадолго войском, которое за ними гонится. Вперед!
И он побежал, а следом затопотали восемь берсерков с колчанами, которые били их на бегу по спинам. Фафхрд уже присмотрел рощицу низкорослых кедров, из-под прикрытия которых собирался начать свое выступление. Направляясь к ним, он мысленно бежал вместе со Скалликом и Марой, пытаясь точно рассчитать время.
Добравшись до кедров, он увидел сигнал Маннимарка, означавший, что минголы пошли на приступ.
- Ну а теперь войте, как волки, - сказал он своим запыхавшимся воинам,- и орите каждый за двоих. Потом осыпаем их стрелами - на самое дальнее расстояние и с как можно большей скоростью. По моей команде возвращаемся обратно на ледник! Бегом, как и спускались.
Проделав все это (и не особо оценивая результат, ибо не было времени), он воротился к Маннимарку вместе со своим задыхающимся отрядом и с удовольствием увидел жидкий столб черного дыма, который поднимался над ближайшей к леднику галерой. Минголы, отказавшись от штурма, помчались со склонов осажденного холма к своему судну. Тут он заметил маленькую фигурку в развевающемся красном плаще - Мара бежала с ледника к Холодной Гавани. На земляном валу появилась женщина с копьем и ободряюще помахала девочке. И вдруг Мара сделала невероятно длинный прыжок, на мгновение пропала из виду, словно что-то ее загородило, а потом как будто - нет, на самом деле! начала подниматься в воздух, все выше и выше, словно ее подхватил невидимый орел или какой другой невидимый летающий хищник. Фафхрд, не отрывая глаз, следил за красным плащом, который вдруг, когда невидимка вылетел со своей пленницей из тени на солнечный свет, сделался ярче. Он услышал рядом удивленный и сочувственный возглас, скосил глаза и понял, что Скор тоже видел это чудо.
- Не спускай с нее глаз, парень, - выдохнул он. - Ни на секунду не теряй из виду красный плащ, Следи, куда она летит.
Взгляды обоих сначала были устремлены вверх, потом на запад, а затем обратились на восток, в сторону темной горы. Фафхрд поглядывал периодически вниз, дабы убедиться, что в Холодной Гавани и возле мингольских кораблей не происходит ничего такого, что требовало бы его срочного вмешательства. Всякий раз он боялся, что, подняв глаза, уже не увидит красный плащ, но всякий раз его находил. Скор же неукоснительно следовал приказу. Красное пятнышко становилось все меньше и меньше. Когда оно снова влетело в тень горы, они едва не потеряли его. И наконец Скор выпрямился.
- Куда она залетела? - спросил Фафхрд.
- К пещере на склоне, - ответил Скор. - Девчонку занесло туда по воздуху, уж не знаю, какой такой магией. Там я потерял ее из виду.
Фафхрд кивнул.
- Это совершенно особая магия,- быстро сказал он.- Как я думаю, ее занес туда невидимый летун из вурдалачьей породы, мой старый враг, принц Фарумфар из высокой Звездной Пристани. Из всех нас только я могу с ним потягаться.
Отчего-то он смотрел на Скора так, словно видел его в первый раз, крепкий парень, выше него самого на дюйм и лет на пять моложе, но уже с залысинами, со сломанным некогда носом и рыжеватой клочковатой бородой. На вид - задумчивый злодей.
Фафхрд сказал:
- Я тебя нанял в Стылых Пустошах близ Иллик-Винга. У Но-Омбрульска я сделал тебя капралом, и ты поклялся, как и все остальные, повиноваться мне во время плавания на "Морском Ястребе" туда и обратно. - Глаза их встретились. - И сейчас тебя ждет испытание, ибо ты примешь командование, покуда я буду искать Мару. Продолжай дразнить минголов, но в открытый бой не вступай. Жители Холодной Гавани - наши друзья, но не объединяй с ними силы, пока есть возможность действовать иначе. Помни, мы служим леди Афрейт. Понятно?
Скор, не отводя глаз, нахмурился, потом кивнул.
- Хорошо! - сказал Фафхрд, вовсе не будучи в том уверен, но сознавая, что поступить по-другому он не может.
Горящий корабль дымился уже меньше - видимо, мин-голам удалось его потушить. Прибежали обратно ухмыляющиеся Скаллик и его напарник с луками.
- Маннимарк! - позвал Фафхрд. - Принеси мне два факела. Скаллик, дай трутницу.
Он отстегнул от пояса свой меч, Серый Прутик. Оставил только топор.
- Парни! - Он повернулся к отряду. - Я должен на время отлучиться. Командование переходит к Скору. - И передал тому Серый Прутик. - Слушайтесь его. Берегите себя. И чтоб у меня не было повода вас упрекать, когда вернусь.
И без дальнейших церемоний он отправился по леднику к Адовой горе.
Мышелов, проснувшись, заставил себя сразу подняться и принял холодную ванну, прежде чем выпить кубок горячего вздрога (такое уж у него было состояние духа). Отправил работать всю команду: и минголов, и воров - и предупредил их, что ремонт "Бродяги" должен быть завершен самое позднее к завтрашнему утру, памятуя о словах бога Локи: "Только три ждать врага осталось дня". И заметив, что некоторые из них страдают от похмелья сильнее, чем он сам, испытал большое удовольствие.
- Не позволяй им отлынивать, Пшаури, - приказал он. - Никакого сострадания к этим бездельникам и лежебокам!
Затем Мышелов встретился с Сиф, дабы вместе проводить в пешеходную экспедицию Афрейт и Гронигера. Жители Льдистого, на его взгляд, были до отвращения бодрыми, шумными и ясноглазыми, и Гронигер чересчур уж суетился, пока выстраивал их.
Сиф, как всегда, в красно-коричневом наряде и Афрейт в голубом тоже улыбались, и глаза у них были ясные, но это было куда легче снести. Мышелов и Сиф прошли вместе с отрядом часть пути. Он заметил, что Афрейт велела четверым из людей Гронигера нести занавешенные носилки, хотя сама в них пока не садилась, и Мышелова это позабавило. Таким образом она расплачивалась с ними за вчерашние ложные (или, по меньшей мере, бестактные) обвинения и Гибельные земли могла пересечь со всеми удобствами. Подобная месть была совершенно в его вкусе.
Уже наступил вечер. В гавань входили последние рыбачьи суда, глубоко осевшие под тяжестью еще одного побившего все рекорды улова. Внимание Мышелова привлек ближайший пирс, где как раз разгружался при свете факелов один из кораблей и четыре островитянина сходили на берег, неся свои невероятные (и чудовищные) трофеи.
Вчера жители острова произвели на него впечатление весьма солидных и уравновешенных людей, но сегодня они казались ему все более и более какими-то придурковатыми и неотесанными, особенно эти четверо, которые чуть не лопались от радости, растянувши в ухмылке рты и выпучив глаза под тяжестью своего немалого груза.
Шедший первым согбенный бородатый парень тащил на спине, держа за хвост, огромного серебряного тунца, длиною с него самого, а толщиной так даже и больше.
Следующий поджарый малый нес, обвивши вокруг туловища и придерживая на плечах за хвост и шею, самого большого угря, какого только когда-либо видел Мышелов. Казалось, он с этой рыбой борется на ходу - та, еще живая, медлительно корчилась. Счастье, что она не обвилась вокруг его шеи, подумал Мышелов.
Шедший следом за угреносцем рыбак нес на изогнутом крюке, пропущенном сквозь панцирь, великанского зеленого краба, все десять ног которого непрестанно шевелились, а клешни сжимались и разжимались. И трудно было сказать, чьи глаза были выпучены больше, моллюска или человека.
Последний тащил на плече за связанные щупальца осьминога, туловище коего еще сменяло в предсмертных судорогах, один за другим, все цвета радуги, а огромные впалые глаза над чудовищным клювом уже помутнели.
"Чудовища, несущие чудовищ, - заключил с довольным смешком Мышелов. Господи, до чего же мы, смертные, гротескны!"
Ялик приближался к причалу. Мышелов повернулся к нему и увидел на краю... нет, не Сиф, как понял он с грустью через мгновение, но Хильзу и Рилл (что его несколько удивило), которые радостно улыбались, - последняя держала ярко пылавший факел, и обе они, нарумяненные, в коротеньких ярких нарядах с глубокими вырезами, одна в красных чулках, другая в желтых, выглядели просто замечательно. Мышелов, выбираясь из ялика на причал, подумал, что нынче они кажутся как-то моложе или, по крайней мере, менее потасканными. Как это мило со стороны Локи - прислать своих жриц... ну, не совсем жриц, скорее, храмовых девушек... да и не девушек тоже, а просто знающих свое дело леди, нянек и подружек бога - приветствовать воротившегося домой его верного слугу.
Но не успел он поклониться в ответ, как они перестали улыбаться и Хильза сказала тихо, но с нажимом:
- Дурные вести, капитан. Леди Сиф послала нас сказать вам, что ей и леди Афрейт предъявлено обвинение со стороны остальных членов Совета. Будто бы доверенные ей деньги и прочие сокровища Льдистого она употребила на то, чтобы нанять вас и другого, высокого, капитана и ваших людей. Она надеется, что ваше прославленное хитроумие позволит вам придумать какую-то историю, дабы опровергнуть это обвинение.
Мышелов, однако, не дрогнул. Куда больше, чем печальный рассказ Хильзы, его поразило, как ярко пылает и искрится факел в руках Рилл. При упоминании сокровищ Льдистого он коснулся своего кошеля, где покоился усмиритель, к коему был привязан отрезок шнура. Наверняка золотой кубик был одним из этих самых сокровищ, но Мышелова это почему-то не встревожило.
- И это все? - спросил он, когда Хильза умолкла. - Я-то думал, против нас уже выступили тролли, о которых говорил бог. Ведите же меня, мои драгоценные, в зал Совета! Урф и Миккиду, за мной! Мужайтесь, матушка Грам, - он наклонился к ялику, - вашей госпоже ничто не угрожает.
И, взяв под руки Хильзу и Рилл, он не мешкая тронулся в путь, сказав себе, что в трудные моменты жизни, такие, как сейчас, самое важное держаться с предельной самоуверенностью, искриться ею, как тот факел в руках Рилл! Вот и весь секрет. И неважно, что он представления не имеет, какую историю рассказать Совету. Побольше уверенности, и, когда понадобится, вдохновение придет!
На узких улицах оказалось полно народу, видимо, из-за позднего возвращения рыболовной флотилии. Может, правда, это был базарный вечер, а может, скопление людей было как-то связано с заседанием Совета. В любом случае, даже "чужестранцы" шатались по городу, и, как ни удивительно, выглядели они не столь гротескно, как жители Льдистого. Мышелов вновь увидел тех четырех рыбаков, еле тащившихся со своей чудовищной ношей! На них, разинув рот, пялился жирный мальчуган. Мышелов походя дал ему подзатыльник. Что за спектакль - вся эта жизнь!
Хильза и Рилл, заразившись его беззаботностью, снова разулыбались. Он и сам должен выглядеть презабавно, подумал Мышелов, вышагивая с двумя шлюхами с таким видом, будто весь город принадлежит ему.
И вот показался голубой фасад Зала Совета, с дверью, украшенной массивной кормой какого-то погибшего галеона и охраняемой двумя угрюмыми недотепами с дубинками. Хильза и Рилл дрогнули было, но Мышелов, ощутив их нерешительность, громко крикнул:
- Мое почтение Совету! - и увлек их внутрь за собой, а Урф и Миккиду прошмыгнули следом.
Они оказались в помещении побольше и повыше, чем задняя комната в "Соленой Селедке", но тоже выстроенном из серого дерева, обломков кораблекрушения. Очага здесь не было, скудное тепло давали две дымящие жаровни, а освещался зал факелами, горевшими тускло-голубым пламенем (возможно, из-за бронзовых гвоздей), не таким веселым и золотисто-желтым, как факел Рилл. Главной деталью интерьера являлся длинный тяжелый стол, на одном конце которого с высокомерным видом восседали Сиф и Афрейт. В стороне от них, ближе к другому концу, сидели десять могучих, рассудительных островитян средних лет (Гронигер в середине) с такими скорбными, возмущенными и оскорбленными лицами, что Мышелов разразился смехом. У стен толпились другие островитяне, средь них - несколько женщин. И все обратили на вновь прибывших взоры, в коих читались замешательство и неодобрение.
Гронигер вскочил и проревел:
- Как ты смеешь смеяться в лицо властям Льдистого? Ты, который ворвался сюда в сопровождении уличных женщин и своих жуликов-матросов?
Мышелов, кое-как сдерживая смех, слушал его с самым что ни на есть честнейшим видом, словно воплощение оскорбленной невинности.
Гронигер продолжал, тыча в него пальцем:
- Вот он перед вами, советники, тот, кто получил незаконно присвоенное золото и даже, может быть, золотой кубик справедливости. Тот, кто явился к нам с юга с байками о магических ураганах, о дне, обернувшемся ночью, об исчезающих вражьих кораблях и о мингольском вторжении - человек, у которого, представьте себе, в команде минголы, - и этот человек платит за стоянку в доках золотом Льдистого!
Тут встала Сиф и, сверкнув глазами, сказала:
- Позвольте высказаться хотя бы ему, дабы ответить на это оскорбительное обвинение, раз уж вы не верите моему слову.
Вскочил советник, сидевший рядом с Гронигером:
- Почему мы должны выслушивать лживые речи чужестранца?
Гронигер сказал:
- Благодарю вас, Двон. Афрейт тоже поднялась на ноги:
- Нет уж, позвольте ему сказать. Или вы не хотите слушать никого, кроме себя?
Встал еще один советник.
Гронигер сказал:
- Да, Зваакин?
Тот сказал:
- Не будет вреда, если мы его выслушаем. Он может выдать себя собственными же речами.
Сиф свирепо посмотрела на Зваакина и сказала громко:
- Скажите им, Мышелов.
В этот момент Мышелов, взглянув на факел Рилл (который как будто подмигнул ему), ощутил вдруг, что в него хлынула богоподобная сила, заполнившая все тело до кончиков пальцев - более того, до кончиков волос. Без предупреждения - на самом деле не успев даже осознать, что собирается сделать, - он подбежал к тому краю стола, где оставалось возле Сиф свободное пространство, и вспрыгнул на него.
Обвел властным взором всех собравшихся (сплошь холодные и враждебные лица), испытующе глянул на каждого, а потом... богоподобная сила завладела, видимо, всецело его существом, вытеснив поневоле собственный его разум, и он только начал говорить что-то, как в глазах у него потемнело и сознание заволоклось безвозвратно тьмою, чернее и глубже всякого сна и обморока.
Далее для Мышелова время вообще остановилось... а может, пролетела вечность.
Возвращение сознания (или, скорее, возрождение - столь далеким показался этот путь) началось для него с кружения во мраке желтых огней и возбужденных лиц с разинутыми ртами, с далекого смутного гула, сопровождавшего звучный голос, который ронял исполненные силы слова, а затем, опять же без предупреждения, глаза его резанул яркий свет, уши оглушительный крик, перед ним материализовался Зал Совета, и он обнаружил, что стоит на столе в вызывающей позе, растянув губы в дикую, если не безумную, усмешку, уперев самодовольно левую руку в бок, а правой вращая над головой на шнурке золотой усмиритель - кубик справедливости, вспомнил он. А все вокруг, повскакивав на ноги,- советники, стражники, простые рыбаки, женщины (не говоря уже о Сиф, Афрейт, Рилл, Хильзе и Миккиду) смотрят на него с восторженным обожанием, словно на бога или какого-то легендарного героя, подпрыгивают от возбуждения и громко его приветствуют! Они колотили кулаками по столу и стучали по полу дубинками. Стражники размахивали факелами, пока те не разгорелись столь же ярко, как факел Рилл.
"Во имя всех богов сразу, - воскликнул про себя Мышелов, продолжая тем не менее улыбаться, - что я сказал или пообещал такого, чтобы привести их всех в подобное состояние? Во имя дьявола, что?"
Тут Гронигер с помощью стоявших рядом быстро вскарабкался на другой конец стола, помахал, призывая ко вниманию, и, едва получив таковое, сразу же обратился к Мышелову громким и прочувствованным голосом, заставив слушать себя и всех остальных:
- Мы это сделаем... да, мы сделаем это! Я сам поведу через Гибельные земли половину войска Льдистого, наших горожан, на помощь Фафхрду, сражаться с идущими против солнца, а Двон и Зваакин вооружат вторую половину, наш рыболовный флот, и поплывут за вашим "Бродягой" биться с идущими за солнцем минголами. Победа!
И весь зал огласился криками "Смерть минголам!", "Победа!" и еще какими-то возгласами, коих Мышелов не разобрал. Когда шум стал стихать, Гронигер вскричал:
- Вина! Давайте закрепим наш союз! Зваакин же прокричал Мышелову:
- Позовите вашу команду, пусть празднуют с нами - они имеют право отныне и навсегда свободно ходить по Льдистому!
Миккиду охотно побежал за остальными матросами.
А Мышелов беспомощно взглянул на Сиф - все еще улыбаясь, ибо, как он подумал, улыбка, наверно, приклеилась к его губам навеки,- но она лишь простерла к нему руки и крикнула, вся разрумянившись:
- Я поплыву с вами!
Афрейт же рядом с нею твердила:
- Я пойду через Гибельные земли к Фафхрду и возьму с собой бога Одина!
Гронигер услышал это и сказал ей:
- Я и мои люди окажем вам любую помощь, какая только понадобится, почтенная советница, - и Мышелов понял, что, помимо всего прочего, заставил еще и неверующих рыбаков уверовать - во всяком случае, в двух богов, Одина и Локи. Но что же он им сказал?
Он позволил Сиф и Афрейт стащить себя со стола на пол, но не успел ни о чем спросить, так как Сиф обвила его руками, крепко обняла и поцеловала в губы. Это было чудесно, именно об этом он мечтал вот уже три месяца с лишним (хотя в мечтах все происходило в несколько более интимной обстановке), и когда она, с сияющими как звезды глазами, отпустила его, на уме у него вертелся уже совсем другой вопрос, задать который ему не дала Афрейт, тоже обняв его и крепко поцеловав.
Это, разумеется, было приятно, но значимость поцелуя Сиф как-то поубавилась - он стал менее личным, превратился из знака любви в простое поздравление, пылкий выплеск энтузиазма. Мечта растаяла. И только Афрейт отошла, как Мышелова сразу окружила толпа доброжелателей, кое-кто из которых тоже жаждал заключить его в объятия. Краем глаза он заметил Хильзу и Рилл - они целовались со всеми подряд, и поцелуи эти, конечно, не имели никакого значения, так что дураком он был, приняв поцелуй Сиф за нечто другое,- а потом он увидел Гронигера и готов был поклясться, что тот танцевал джигу. Один только старик Урф почему-то не присоединился к общему веселью. И Мышелову показалось даже, что тот смотрит на него с печалью во взоре.
Так начался праздник, продолжавшийся полночи, и все ели, пили, веселились, плясали, уходили и возвращались и бесконечно поздравляли друг друга. И чем далее, тем более гротескными становились их танцы, прыжки и прочие телодвижения под звуки коротенькой ритмичной, но грозной песенки, которая и сейчас звучала в голове Мышелова и под которую плясали уже все: "Тучи гуще, ветер злей. Льдистый тонет в черной мгле. Ночь родит чудовищ строй - нисс и нихор, дрок и тролль". Как раз это сейчас, по мнению Мышелова, и происходило - рождение чудовищ. (Только вот тролли где?) И дальше все будет по песенке, думал он, вплоть до неумолимого приговора в конце: "Мингол должен умереть - там, внизу, в аду кромешном, там, где вечна круговерть, задыхаться будет вечно, муки адские терпеть, в смерти призывая смерть. Нет безумию конца! Не вернется мир в сердца!"
Все это время с лица Мышелова не сходила словно приклеившаяся улыбка, и с видом бойким, дерзким и крайне самоуверенным он отвечал на вопрос, который ему то и дело задавали: "Нет, я не оратор... никогда не учился... правда, всегда любил поболтать", хотя внутренне сгорал от любопытства. Улучив момент, он спросил у Сиф:
- Что я сказал такого, чтобы всех переубедить и столь кардинально склонить на свою сторону?
- Кому, как не вам, об этом знать, - ответила она.
- Расскажите мне все же, что вы запомнили, - сказал он.
Она задумалась.
- Вы взывали исключительно к их чувствам, к их эмоциям, - сказала она наконец. - Это было просто замечательно.
- Но что именно я говорил? Какие слова?
- О, я даже передать не могу, - заверила его она. - Все сказанное было столь органично, ничто не выделялось... мне не вспомнить подробностей. Но не сомневайтесь, речь была безупречной.
Затем Мышелов попробовал подступиться к Гронигеру:
- В какой момент мои доводы вас убедили?
- Как вы можете спрашивать? - отвечал седой островитянин, хмуря в искреннем замешательстве морщинистый лоб. - Все было так логично, четко и холодно аргументировано - прямо как дважды два четыре. Можно ли считать одну часть уравнения более убедительной, нежели другую?
- Верно, верно, - неохотно отозвался Мышелов и добавил: - Я полагаю, принять богов Одина и Локи вас убедила та же строгая логика?
- Именно,- подтвердил Гронигер.
Мышелов кивнул, но про себя пожал плечами. Он-то понял, что произошло, и проверил чуть позже свою догадку, поговорив с Рилл.
- Где ты зажгла свой факел? - спросил он.
- В "Огненном логове", - ответила она, - от божественного огня, разумеется.
И поцеловала его. (Этот поцелуй тоже был не плох, хотя в него не было вложено ничего профессионального.)
Да, Мышелов понял, что это бог Локи вышел из огня, на время завладел им (как однажды в Ланкмаре Фафхрдом завладел бог Иссек) и привел его устами доводы, которые бывают весьма убедительны, когда звучат из уст бога или во время войны и подобных ей катаклизмов, - и оказываются совершенно пустыми, будучи высказаны простым смертным или при каких-то рядовых обстоятельствах.
И некогда было гадать на самом деле, что он там такое сказал, ибо хлопот и без того хватало: и решения предстояло принимать жизненно важные, и великим множеством дел руководить - причем весьма скоро, лишь только народ кончит праздновать и передохнет.
Тем не менее хорошо бы узнать хоть что-то, подумал он с тоскою. Может, было сказано что-нибудь умное. Для чего, например, о небеса, достал он усмиритель из кошелька и что хотел продемонстрировать, вращая его над головой?
Он не мог не согласиться, что пребывание полностью во власти бога довольно приятное состояние (или было бы приятным, окажись возможность вспомнить хотя бы немногое), но опустошающее, ибо ничего не осталось в душе его после, кроме неумолчного бряцания "мингол должен..." - каковое, казалось, будет звучать вечно.
На следующее утро берсерки Фафхрда увидели наконец Холодную Гавань, море и передовой отряд мингольского войска - все сразу. Солнце рассеяло береговой туман, западный ветер сдул остатки его с ледника, по краю которого они шли. Поселение здесь было гораздо меньше Соленой Гавани и куда больше походило на деревню. На севере вздымался темный кратер Адовой горы, так высоко и близко, что его восточные предгорья отбрасывали тени на лед. Струйка дыма над кратером тянулась на восток. На снежном склоне виднелась тень, похожая на вход в пещеру, ведущую внутрь горы. Внизу ее покрытые сугробами склоны переходили в ледник, узкий в том месте, где находился отряд, и простирался тот ледник вперед на север, к сверкающему и удивительно близкому серому морю. От невысокого подножия ледника тянулись к юго-западу травянистые холмы с редкими купами искривленных ветрами маленьких северных кедров, и с дальних заснеженных вершин в той стороне ветер сдувал белый туман, который таял над озаренными солнцем холмами.
Вечером и рано поутру, идя по следу отступавших мародеров-минголов, отряд берсерков. натыкался несколько раз на разоренные и брошенные фермы в холмах, и это подготовило их к тому, что они увидели сейчас. Те домишки и коровники были из торфа и дерна, на крышах их, с дырками вместо труб, росли цветы и трава. Про одну ферму Мара сказала, что жила там, но глаза ее остались сухими. Холодная Гавань оказалась всего лишь дюжиной таких же домишек, стоявших на вершине не то крутого холма, не то насыпи у самого ледника и обнесенных земляной стеной, - что-то вроде убежища на случаи опасности. Песчаный берег сразу за холмом выходил на саму гавань и на три мингольских галеры, вытащенные из воды, - их легко было узнать по чудным конским клетям на носовой палубе.
На почтительном расстоянии от насыпи Холодной Гавани стояли, выстроившись кругом, около восьмидесяти мин-голов, и командиры их, судя по всему, совещались с командирами тех сорока, которые совершали набег и недавно вернулись. Один из этих вернувшихся показывал то в сторону Гибельных земель, то наверх, на ледник, видимо рассказывая о преследовавшем их войске. Рядом щипали травку три степных жеребца, освобожденных из своих клетей. Вполне мирное зрелище, но пока Фафхрд все это рассматривал, оставив свой отряд в укрытии ледяных торосов (не слишком-то он доверял нелюбви минголов ко льдам), со стороны столь же мирно выглядевшей насыпи вдруг прилетело копье и, метко брошенное, поразило одного из минголов. В ответ раздались яростные вопли и полетели стрелы. Фафхрд рассудил, что осаждающая сторона, получившая подкрепление, наверняка сейчас пойдет на решительный приступ. Он, не колеблясь, начал отдавать приказы:
- Скаллик, возьми своего лучшего лучника, масло и горшок с огнем. Бегите туда, где ледник ближе всего к кораблям на берегу, и подожгите их горящими стрелами или хотя бы попытайтесь это сделать. Скорее!
Мара, следуй за ними до насыпи и, когда увидишь, что корабли задымились, но не раньше того, беги вниз, к своим друзьям. Будь осторожна! Случись что с тобой, Афрейт голову с меня снимет. Скажи им честно, сколько нас тут. Пусть держатся до конца и, если представится удобный случай, сделают отвлекающую вылазку.
Маннимарк! Выбери одного человека из твоего взвода и оставайся здесь наблюдать. Предупредишь нас, когда минголы выступят.
Скор и остальные, следуйте за мной. Спустимся к ним в тыл и прикинемся ненадолго войском, которое за ними гонится. Вперед!
И он побежал, а следом затопотали восемь берсерков с колчанами, которые били их на бегу по спинам. Фафхрд уже присмотрел рощицу низкорослых кедров, из-под прикрытия которых собирался начать свое выступление. Направляясь к ним, он мысленно бежал вместе со Скалликом и Марой, пытаясь точно рассчитать время.
Добравшись до кедров, он увидел сигнал Маннимарка, означавший, что минголы пошли на приступ.
- Ну а теперь войте, как волки, - сказал он своим запыхавшимся воинам,- и орите каждый за двоих. Потом осыпаем их стрелами - на самое дальнее расстояние и с как можно большей скоростью. По моей команде возвращаемся обратно на ледник! Бегом, как и спускались.
Проделав все это (и не особо оценивая результат, ибо не было времени), он воротился к Маннимарку вместе со своим задыхающимся отрядом и с удовольствием увидел жидкий столб черного дыма, который поднимался над ближайшей к леднику галерой. Минголы, отказавшись от штурма, помчались со склонов осажденного холма к своему судну. Тут он заметил маленькую фигурку в развевающемся красном плаще - Мара бежала с ледника к Холодной Гавани. На земляном валу появилась женщина с копьем и ободряюще помахала девочке. И вдруг Мара сделала невероятно длинный прыжок, на мгновение пропала из виду, словно что-то ее загородило, а потом как будто - нет, на самом деле! начала подниматься в воздух, все выше и выше, словно ее подхватил невидимый орел или какой другой невидимый летающий хищник. Фафхрд, не отрывая глаз, следил за красным плащом, который вдруг, когда невидимка вылетел со своей пленницей из тени на солнечный свет, сделался ярче. Он услышал рядом удивленный и сочувственный возглас, скосил глаза и понял, что Скор тоже видел это чудо.
- Не спускай с нее глаз, парень, - выдохнул он. - Ни на секунду не теряй из виду красный плащ, Следи, куда она летит.
Взгляды обоих сначала были устремлены вверх, потом на запад, а затем обратились на восток, в сторону темной горы. Фафхрд поглядывал периодически вниз, дабы убедиться, что в Холодной Гавани и возле мингольских кораблей не происходит ничего такого, что требовало бы его срочного вмешательства. Всякий раз он боялся, что, подняв глаза, уже не увидит красный плащ, но всякий раз его находил. Скор же неукоснительно следовал приказу. Красное пятнышко становилось все меньше и меньше. Когда оно снова влетело в тень горы, они едва не потеряли его. И наконец Скор выпрямился.
- Куда она залетела? - спросил Фафхрд.
- К пещере на склоне, - ответил Скор. - Девчонку занесло туда по воздуху, уж не знаю, какой такой магией. Там я потерял ее из виду.
Фафхрд кивнул.
- Это совершенно особая магия,- быстро сказал он.- Как я думаю, ее занес туда невидимый летун из вурдалачьей породы, мой старый враг, принц Фарумфар из высокой Звездной Пристани. Из всех нас только я могу с ним потягаться.
Отчего-то он смотрел на Скора так, словно видел его в первый раз, крепкий парень, выше него самого на дюйм и лет на пять моложе, но уже с залысинами, со сломанным некогда носом и рыжеватой клочковатой бородой. На вид - задумчивый злодей.
Фафхрд сказал:
- Я тебя нанял в Стылых Пустошах близ Иллик-Винга. У Но-Омбрульска я сделал тебя капралом, и ты поклялся, как и все остальные, повиноваться мне во время плавания на "Морском Ястребе" туда и обратно. - Глаза их встретились. - И сейчас тебя ждет испытание, ибо ты примешь командование, покуда я буду искать Мару. Продолжай дразнить минголов, но в открытый бой не вступай. Жители Холодной Гавани - наши друзья, но не объединяй с ними силы, пока есть возможность действовать иначе. Помни, мы служим леди Афрейт. Понятно?
Скор, не отводя глаз, нахмурился, потом кивнул.
- Хорошо! - сказал Фафхрд, вовсе не будучи в том уверен, но сознавая, что поступить по-другому он не может.
Горящий корабль дымился уже меньше - видимо, мин-голам удалось его потушить. Прибежали обратно ухмыляющиеся Скаллик и его напарник с луками.
- Маннимарк! - позвал Фафхрд. - Принеси мне два факела. Скаллик, дай трутницу.
Он отстегнул от пояса свой меч, Серый Прутик. Оставил только топор.
- Парни! - Он повернулся к отряду. - Я должен на время отлучиться. Командование переходит к Скору. - И передал тому Серый Прутик. - Слушайтесь его. Берегите себя. И чтоб у меня не было повода вас упрекать, когда вернусь.
И без дальнейших церемоний он отправился по леднику к Адовой горе.
Мышелов, проснувшись, заставил себя сразу подняться и принял холодную ванну, прежде чем выпить кубок горячего вздрога (такое уж у него было состояние духа). Отправил работать всю команду: и минголов, и воров - и предупредил их, что ремонт "Бродяги" должен быть завершен самое позднее к завтрашнему утру, памятуя о словах бога Локи: "Только три ждать врага осталось дня". И заметив, что некоторые из них страдают от похмелья сильнее, чем он сам, испытал большое удовольствие.
- Не позволяй им отлынивать, Пшаури, - приказал он. - Никакого сострадания к этим бездельникам и лежебокам!
Затем Мышелов встретился с Сиф, дабы вместе проводить в пешеходную экспедицию Афрейт и Гронигера. Жители Льдистого, на его взгляд, были до отвращения бодрыми, шумными и ясноглазыми, и Гронигер чересчур уж суетился, пока выстраивал их.
Сиф, как всегда, в красно-коричневом наряде и Афрейт в голубом тоже улыбались, и глаза у них были ясные, но это было куда легче снести. Мышелов и Сиф прошли вместе с отрядом часть пути. Он заметил, что Афрейт велела четверым из людей Гронигера нести занавешенные носилки, хотя сама в них пока не садилась, и Мышелова это позабавило. Таким образом она расплачивалась с ними за вчерашние ложные (или, по меньшей мере, бестактные) обвинения и Гибельные земли могла пересечь со всеми удобствами. Подобная месть была совершенно в его вкусе.