Страница:
Одна из насущнейших задач – ввести в круг чтения и понимания современного читателя памятники искусства слова Древней Руси. Искусство слова находится в органической связи с изобразительным искусством, с зодчеством, с музыкой, и не может быть подлинного понимания одного без понимания всех других областей художественного творчества Древней Руси. В великой и своеобразной культуре Древней Руси тесно переплетаются изобразительное искусство и литература, гуманистическая культура и материальная, широкие международные связи и резко выраженное национальное своеобразие.
Есть два типа человеческого ума. Один – острый и блестящий в работе и в обществе. Другой – умеющий не выделяться, посторониться, когда это нужно, дать дорогу более достойному, вовремя промолчать и незаметно, без шума помочь. Первый ум ценят, второй любят.
В библиографии – деятельности скромной – ценен только второй ум. Умный библиограф – тот, который не сообщит лишних сведений, будет стремиться не к показной, а к истинной полноте сообщаемых данных, все наиболее ценное он соберет, не пропустит ничего значительного, особенно если это ценное и значительное запрятано в каком-нибудь редком издании, труднодоступном, легко ускользающем от внимания специалистов. Но самое главное, такой библиограф будет строго следовать "жанрам" библиографии, ясно обозначенным задачам своего труда – для кого и для чего: библиография рекомендательная, библиография научно-вспомогательная. Библиографический указатель "не терпит" промежуточных форм и неясных задач, глупой перегруженности или, напротив, пропусков хотя бы одного забытого, но нужного труда, справки, сведения.
Не мимо цели, а прямо в цель!
В детстве я любовался соревнованиями лучников. Каким умелым движением натягивается тетива, как вовремя она спускается, чтобы рука не устала и не дрогнула. Это не спорт, это сама поэзия.
Хороший библиографический труд – это сотни попаданий в цель. Он по-своему красив: как изящно найдены и удачно, без пропусков подобраны данные! Библиограф должен быть в своей, работе элегантен.
Когда я был еще студентом и занимался в Публичной библиотеке в Ленинграде, там работал удивительный знаток русской книги, постоянно живший в России француз Ларонд. Он приходил на работу в библиографический отдел в накрахмаленной белейшей рубашке (это в первой половине 20-х годов!), и его розовые щеки, покрытые короткой щетиной белой бороды, как бы символизировали жизнерадостность и праздничность библиографической работы. Он трудился, как хирург, в белом халате и щеголял точностью. Без лишних слов, коротко и деловито выдавал он справки, точно оброненный платочек подавал даме. Он в равной степени был корректно вежлив со студентом и маститым ученым. Казалось, что с нами он был даже вежливее: ведь мы имели право на любые вопросы, а маститый ученый – не всегда. Его работа была действом. И такими же изящными были его библиографические справочники. (Впоследствии он, кажется, заведовал русским отделом в Библиотеке Британского музея.) Работа в Публичной библиотеке была для него длительной школой, а выдача библиографических справок – своеобразной тренировкой, тренировкой в научной меткости.
Библиография – удивительная область деятельности: ока воспитывает абсолютную точность, эрудицию и основательность, основательность во всех смыслах. Без нее не могут развиваться не только литературоведение, искусствоведение, языкознание, история, но и любая другая наука. Это почва, на которой растет современная культура.
Мне близки интересы науки в наших маленьких городах и селах. Для этого я организовал и ежегодник "Памятники культуры. Новые открытия". В этом ежегоднике мы печатаем исследования музейных работников тех мест, которые сейчас принято называть периферией.
Какие интересные научные работники живут в наших маленьких городах, работают в местных музеях, школах, педагогических институтах! И работы присылают интереснейшие. Особенно часто присылают мне работы по "Слову о полку Игореве". Но, бог ты мой, как много приходится возиться с этими работами! И всегда в них один и тот же недостаток – незнание литературы вопроса. Открывают уже открытое или не знают прямо по этому вопросу написанные исследования. Нельзя за это винить наших авторов: библиотеки малы, книг мало, а самое главное – нет новых научно-вспомогательных указателей. Хорошо составленный научно-вспомогательный (а не рекомендательный) указатель заменяет огромнейшие библиотеки. Получить нужную книгу по междугородному библиотечному абонементу совсем не трудно. Трудно другое – узнать о существовании нужной книги.
Кому не интересна книга Олжаса Сулейменова "Аз и я" (Алма-Ата, 1975). Многие стремятся ее прочесть. Но насколько эта книга была бы достойнее своего автора, если бы он знал научную литературу по тем вопросам, о которых пишет. Ведь Сулейменов даже не подозревает, что концепция его во многих пунктах повторяет концепцию "Слова о полку Игореве" Андрея
Николаевича Робинсона, которую он излагал и в книгах, и на международном съезде славистов. Не знает он и "Словаря-справочника "Слова о полку Игореве" (сост. В. Л. Виноградова), уже много лет выходящего в издательстве "Наука", не знает работ Карла Менгеса, П. М. Мелиоранского, В. А. Пархоменко, М. Д. Приселкова и других, иначе он не отзывался бы так презрительно и высокомерно о русской науке и о "слововедении" в целом.
Библиографические работы – это важнейшие замены больших домашних и общественных библиотек. Один хороший указатель дома ценнее тысячи томов. Это я знаю очень хорошо по собственному опыту.
А опыт мой был таков. В юности мне досталась библиотека неслыханной ценности (не буду рассказывать ее истории). Квартира у нас была большая, и библиотека размещалась не только на полках, но и просто в ящиках. Были там книги начиная с XVI в.: альдины и эльзевиры (например, сочинения Цицерона во многих небольших томах), первое издание "Слова о полку Игореве", "Апостол" Ивана Федорова, Библия Пискатора, дворянские семейные альбомы начала XIX в., списки "Путешествия" Радищева и "Горя от ума", десятки альманахов, рукописные иллюминованные китайские и персидские книги, первое издание "Двенадцати" Блока и второе – с рисунками Юрия Анненкова, юбилейные издания Данте в деревянном переплете, английские издания Шекспира, напечатанные на "индиа пейпер" – тончайшей, но непросвечивающей бумаге, редчайшие издания футуристов, выпущенные в нескольких экземплярах на обойной бумаге, – всего не перечислишь. Я "купался" в этих книгах и думать не думал о библиографии. Потом отец отдал все это богатство (он был инженер-электрик и как патриот понимал ценность книг для государства), отдал все "под чистую": даже некоторые мои книги, купленные мной для работы.
Домашней библиотеки не стало. Я нуждался, нуждалась и наша семья, покупать книги можно было редко. И вот тут я стал библиографом. Я составлял списки литературы, еженедельно посещая выставки новых поступлений в Публичной библиотеке, она еще не называлась тогда "имени М. Е. Салтыкова-Щедрина". Посещал я и еженедельно сменявшиеся выставки новых поступлений в Библиотеке Академии наук. И вот эта работа "библиографа для себя" дала мне во многих отношениях больше, чем собственная библиотека, в которой были редкости, но не было всего, что было нужно для начинающего ученого.
И вот мой совет. Пусть те, кто гоняется сейчас по книжным магазинам и покупает разные книги "одноразового употребления", чтобы прочесть и отложить, гордятся не своими библиотеками, а своими картотеками (получилось в рифму и почти как афоризм) и собранными у себя справочными пособиями, в том числе и библиографическими. Дома должна быть справочная библиотека, дома должны быть библиографические указатели и словари, дома должны быть хорошо составленные личные библиографические картотеки. По подбору книг видишь культуру их обладателей. Если на полках стоят подписные тома (кроме любимейших и перечитываемых авторов), но нет справочных, библиографических изданий, владелец их – таких библиотек "напоказ" – показной интеллигент, и только…
Пусть будет мода не на книги вообще, а на издания справочные и по преимуществу библиографические.
Я за моду. Она вносит праздничность в нашу жизнь, но мода должна быть умной и полезной.
Будем помнить: дома нужнее всего библиографические справочники, в науке библиография – нужнейшее подспорье; в маленьких городах библиографические издания во сто раз необходимее, чем в центре, и владелец такой библиотеки может смело не считать себя "провинциалом". Слава библиографическим трудам и слава библиографам!
…Как жаль, что среди молодых библиографов есть и такие, которые лишены "библиографического патриотизма". Принадлежностью к семье библиографов надо гордиться. Библиограф должен высоко держать голову над своим белейшим крахмальным воротничком.
Мир на Куликовом поле
Почему такая тоска и боль в гениальном цикле стихотворений А. Блока "На поле Куликовом"? Почему так тесно сопряжены для Блока его современность и события на Непрядве? Почему чувствует Блок самого себя как бы участником Куликовской битвы?
Мы, сам друг, над степью в полночь стали: Не вернуться, не взглянуть назад, За Непрядвой лебеди кричали, И опять, опять они кричат…
Из всех циклов стихотворений Блока именно этот – "На поле Куликовом" – самый народный, самый национальный. И не потому народный и национальный, что в нем встречаются образы русской народной поэзии, а потому, что в течение 600 лет, прошедших со времени величайшей в русской истории Куликовской победы, отношение к ней русского народа было именно таким, каким его выразил Блок в своих пяти стихотворениях.
"Мамаевым побоищем" назвал народ Куликовскую битву. "Жалостью и похвалой" назвал автор "Задонщины" в XV в. свою поэму о битве за Доном на Непрядве. И древнерусские повести о Куликовской битве, и цикл стихов Блока "На поле Куликовом" объединены общим настроением – настроением не только похвалы победе, но и жалостью по погибшим.
Пожалуй, нет события в русской истории, которое вызвало бы такое количество монументальных и одновременно столь лирических литературных откликов. Две поэтические летописные повести, знаменитая "Задонщина", цикл произведений, объединяемых названием "Сказание о Мамаевом побоище", и десятки, а может быть, и сотни других произведений, в которых говорится о Куликовской битве, на протяжении шести столетий! И всюду Куликовская победа выступает в лирическом ореоле задушевной похвалы победителям и глубокой жалости о погибших, – погибших не только в самой битве, но и за десятилетия "иссушающего душу народа" чужеземного ига, когда, по словам летописца, "и хлеб не шел в рот от страха".
В сущности, государственное единство Руси отсутствовало уже в XII в., о чем так остро напоминает нам "Слово о полку Игореве".
В русской истории эпохи "Слова о полку Игореве" литература как бы заменила собой объединяющую силу государства. Литература была сплочена как никогда. Многие произведения создавались одновременно в разных местах обширной Русской земли. Летописи соединяли в себе записи отдельных летописцев, сделанные в различных русских городах – Киеве и Новгороде, на берегах Черного моря в Тмутаракани, во Владимире Залесском и Владимире Волынском, Переяславле Северном и Переяславле Южном, в Суздале и Ростове. Киево-Печерский патерик возник из переписки двух авторов – одного, находившегося во Владимире Залесском, и другого – в Киеве. Многие и многие произведения русской литературы возникли из переписки между собой лиц, живших на далеком расстоянии. Вместе с тем содержание произведений стремилось охватить как можно большие пространства, объединить общим сюжетным развитием всю Русскую землю – от Черного моря на юге до Ладоги на севере, от Карпат на западе до Волги на востоке.
Когда в результате Калковской битвы и нашествия орд Батыя были потеряны не только единство Русской земли, но и независимость разрозненных русских княжеств, сознание единства всей Русской земли стало еще острее ощущаться в литературе. Бессознательным выражением русского единства стал единый на всей территории Русской земли русский язык, а сознательным – вся русская литература. "Слово о погибели Русской земли", "Житие Александра Невского", цикл рязанских повестей и особенно русские летописи напоминали о былом историческом единстве Русской земли и тем самым как бы призывали вновь обрести это единство и независимость.
Кто были те племена, которые так жестоко покорили себе Русь, снесли с лица земли целые города, уничтожили многие ремесла, уведя к себе в Азию русских ремесленников? Русские летописи дают на это выразительный ответ: "Их же добре никто же ясно весть: кто суть и отколе изидоша, и что язык их, и коего племени суть".
И в самом деле, кочевники не стали еще ни нациями, ни национальностями. Они были объединены военно-кочевым государством, державшимся походами, завоеваниями, победами и агрессивной энергией личностей, их возглавлявших. Тут, очевидно, были племена – и монгольские, и тюркские, и угро-финские. Летописи и произведения русской литературы называют их "татарами", ио к будущему татарскому народу они имели отношение самое косвенное. Завоеватели, пришедшие с Батыем, сами постепенно растворились в Кыпчакской степной среде. Да и впоследствии войско ханов было многоплеменным. С покоренных народов ханы требовали прежде всего поставки денег и воинов.
Именно со времени потери Русью своей независимости началось в русской культуре то отставание, которое почти на полтора столетия задержало ее развитие и сказывалось затем вплоть до XVII в.
Еще Карамзин правильно писал: "Сень варваров, омрачив горизонт России, сокрыла от нас Европу в то самое время, когда благодетельные сведения и навыки более и более в ней размножались… возникали университеты… В сие время Россия, терзаемая монголами, направляла силы свои единственно для того, чтобы не исчезнуть…" И это отставание тоже оплакивалось русским народом в счастливые годы Куликовской победы, ибо когда и думать об утраченном, как не в счастливое время? Но было ли оно таким счастливым на самом деле?
В семидесятые годы XIV в. русские все энергичнее пытаются оказывать сопротивление Орде. В 1377 г. русские пытались защитить Нижний Новгород от нападения Араб-шаха, но Араб-шах, пройдя через лес, разбил русских на реке Пьяне. Араб-шах сжег Нижний Новгород. Через два года отряды снова разорили Нижний. И воевода Золотой Орды Бегич двинулся на Коломну, но на правом притоке Оки – реке Воже был разбит войсками Дмитрия Донского. Два года хан Мамай готовился к своему походу на Москву: собирал войска и вел дипломатическую подготовку, стараясь заручиться союзниками против Москвы.
Силы Мамая, собиравшегося походом на Русь в 1380 г., вербовались не только из подвластных ему народов, но и из наемников. Советники Мамая говорили ему, как свидетельствуют русские летописи: "имаши богатство и имения без числа много, да наимствовав фрязи, черкеси и другие к сим, да воинство собереши много".
Сомнительно участие в войске волжских болгар – будущих казанцев. В 60-е годы XIV в. в Золотой Орде усилилась смута и от Золотоордынской власти стали отпадать целые области и, в частности, волжские Болгары – область будущего Казанского ханства, и Наручати – область по реке Мокше. Но в 70-е годы Мамай временно подчинил себе Болгары, захватил Астрахань, но не смог подчинить себе всего Поволжья.
Дмитрий Донской заранее узнал о готовящемся походе и стремился собрать всех своих союзников, но не все русские княжества смогли присоединиться к Дмитрию. Пришли на помощь воины с Украины, но Рязанское княжество, находившееся на пути ордынцев, боялось выступить против них. Нижний был разорен двукратным нападением на него ордынцев. Ревниво относившееся к Москве Тверское княжество отказалось выполнить свои обязательства. Смоленское княжество находилось под влиянием враждебной Литвы. Вызывает сомнение участие в готовящемся походе новгородцев. Тем важнее для Москвы было поднять на оборону Русской земли простой народ – крестьянство и ремесленников.
Болгарин по происхождению, русский митрополит Киприан призывал всех русских князей поддерживать великого князя московского Дмитрия Донского. Киприан был человеком замечательного литературного таланта и государственного ума: он понимал, что освобождение России сулит в будущем освобождение от Османского ига и его родины.
Уверенность в своей правоте и в грядущей победе объединенного русского войска Дмитрия Донского была настолько велика, что он пригласил с собой десять самых имущих сурож-ских купцов, в большинстве своем генуэзцев, "видения ради: еще бог случит, имут поведати в дальних странах, яко сходници суть с земли на землю всеми и в Ордах, и в Фрязях…" (т. е. во всех романских странах).
Восьмого сентября 1380 г. соединенные силы русских княжеств одержали решительную победу над огромным войском Золотой Орды, двигавшейся на Русь под предводительством хана Мамая. Произошло это на Куликовом поле около реки Непрядвы за Доном. Воины обеих сторон сражались с неслыханным упорством. Люди гибли не только от ран, но и задыхались от великой тесноты. "Всюду бо множество мертвых лежаху, и не можаху кони ступати по мертвым; не токмо же оружием убивахуся, но сами себя бьюще и под коньскими ногами умираху, от великиа тесноты задыхахуся, яко немощно бо вместитися на поле Куликово между Доном и Мечи (рекой), множества ради многих сил сошедшеся".
Первым павшим на Куликовом поле был Александр Пересвет, что перед изготовившимися к бою ратями принял вызов Толубея и погиб, сразив врага… Пересвет и Ослябя для множества поколений были и остаются символом ратного подвига.
Войско Мамая наступало первым, устремившись в атаку с высокого места. Вслед за конницей шла пехота тесным строем, "ибо несть, где им расступитися". Шли с копьями наперевес; задние ряды клали свои копья на плечи передних. У передних были более короткие копья, у задних длинные. Рать Мамая ощетинилась копьями.
Не выдержав натиска, русские войска стали отступать. Победа, казалось, была на стороне Мамая: "Грозно и жалостно в то время бяше тогда слышати, зане, же трава кровию пролита бысть, а древеса тугою (скорбью. – Д. Л.) к земли приклонишася", но тут выступил из леса хорошо спрятанный засадный полк под опытным предводительством двоюродного брата Дмитрия – князя Владимира Андреевича Серпуховского и Дмитрия Боброка Волынского и ударил в тыл и фланг войскам Мамая. Выдержка, с которой русские в засадном полку дождались нужного момента, не выдав своего присутствия, решила многое. Победа была полная, и войско Дмитрия далеко преследовало Мамая.
После победы и заупокойного богослужения на Куликовом поле Дмитрий Донской провозгласил тут же, "став на костех", вечную память всем погибшим.
С обеих сторон полегло более половины воинов. Значит, сражаясь, оба войска понимали, что от исхода битвы зависит многое. Что же такое было это "многое"? Получили ли русские княжества какое-то существенное преимущество? Ведь всего лишь через два года после Куликовской победы – в 1382 г. преемнику разбитого Мамая хану Тохтамышу удалось организовать новый поход на Москву, но взять Москву удалось только "изгоном" (внезапным набегом) – потому что поход был организован в глубокой тайне и осуществлен с необычайной быстротой. Москва была разграблена, и прежняя зависимость от Орды восстановлена.
В 1385 г. на Москву идет походом знаменитый завоеватель всей Передней Азии Тамерлан (Темир Аксак – как называют его русские летописи). Московский князь Василий Дмитриевич готовится к отпору и собирает войско. В Москву переносится главная святыня Владимирского княжества – икона Владимирской божьей матери.
Тамерлан не решился напасть на русское войско и от города Ельца повернул обратно. Василий Дмитриевич прекратил снова уплату дани. Тогда хан Золотой Орды Едигей снова тайно подготовленным и внезапным набегом вторгся на Русь и осадил Москву. Взяв "окуп", он удалился. Но переход от покорности к сопротивлению стал уже совершившимся фактом. Неизбежность освобождения Руси от Золотой Орды стала ясна для обеих сторон.
Куликовская победа была величайшим переломом в русской истории. В чем же заключался этот перелом?
Это был перелом в сознании, в самосознании русского народа, в появлении острой потребности в государственном единстве и государственной независимости.
Куликовская победа была подготовлена ростом культуры и патриотического самосознания и в свою очередь усилила то и другое.
Подъем русской культуры в последней четверти XIV и в начале XV в. сказался во всех областях. Усиливаются культурные связи с Балканским полуостровом – с Константинополем, Болгарией, Сербией. Южнославянские произведения и переводы переносятся на Русь, на Руси делаются новые переводы с греческого, приезжают живописцы и писатели. В живописи конец XIV – начало XV в. отмечены работами Феофана Грека, Андрея Рублева и Даниила Черного. Создаются замечательные храмы в Москве, Новгороде, Звенигороде, Серпухове и пр. Эти храмы украшаются фресками и иконами, составляющими сейчас в своем очень незначительном дошедшем до нас количестве гордость русского искусства. В области исторической мысли подъем отмечен созданием обширных московских летописных сводов. В литературе – это расцвет сложного панегирического стиля в произведениях Епифания Премудрого и приезжего книжника Пахомия Серба. Создается замечательный цикл произведений, посвященный Куликовской битве: две летописные повести о Куликовской битве, знаменитая "Задонщина" и очень популярное в Древней Руси "Сказание о Мамаевом побоище".
В эти годы мысль русских людей постоянно обращалась ко временам "своей античности". Заметен интерес к литературе домонгольского периода – к "Повести временных лет", к "Слову о законе и благодати" киевского митрополита Иллариона, к "Слову о полку Игореве", к первым откликам в литературе на события Батыева нашествия – "Слову о погибели Русской земли", "Повести о разорении Рязани Батыем", "Житию Александра Невского".
В фольклоре в конце XIV – XV вв. начинается объединение отдельных русских былин, существовавших и ранее, вокруг киевского князя Владимира Красное Солнышко, ставшего как бы символом Руси. В архитектуре и живописи также совершается обращение к традициям эпохи национальной независимости. В цикле произведений, посвященных Куликовской битве, тайже ощущается это обращение к эпохе национальной независимости. Создается "Задонщина", которую следует рассматривать не только как простое подражание "Слову о полку Игореве", но как бы своеобразный ответ на это произведение. "Задонщина" исполнена идеей реванша за поражение Игоря Святославича на Каяле; поэтому многие из образов "Слова" имеют в "Задон-щине" обратный смысл: то, что относилось в "Слове" к поражению русских, теперь отнесено к поражению татар, то, что относилось к победе половцев, теперь в "Задонщине" отнесено к победе русских. Солнечное затмение, провожавшее выступление в поход русских войск в 1185 г., теперь в 1380 г. сменилось ярким сиянием солнца, которое сопровождает выступление в поход русских войск, и,т. д. "Задонщина" в свою очередь повлияла своею образностью на "Сказание о Мамаевом побоище" и осветила его своим поэтическим сиянием. Но отдельные фрагменты поэтической системы "Слова о полку Игореве" оказываются и в том произведении, которое с очевидностью предшествовало и "Задонщине" и "Сказанию о Мамаевом побоище" – на краткой летописной повести о Донской битве.
Значение Куликовской битвы никогда не терялось в последующие века. Каждая новая победа над монголо-татарами вызывала новый подъем интереса к этому первому акту свержения чужеземного ига, Этот новый интерес поднимается к концу XV в. в связи со знаменитым "Стоянием на Угре" 1480 г., когда монголо-татарское войско золотоордынского хана Ахмата не решилось напасть на войска Ивана III и вековечная дань России Золотой Орде перестала выплачиваться. Иван III бросил на землю и топтал ногой ханскую "басму" – знак, который хан вручал своим послам в удостоверение их полномочий.
Новый подъем интереса к Куликовской битве и к русской истории в целом вызвало в середине XVI в. присоединение к Русскому государству Казанского и Астраханского царств.
Освобождение от чужеземного ига русского народа создало предпосылки для дружелюбного отношения между народами, входившими в состав Русского государства. Татарская знать, приезжавшая на службу к русским князьям, сохраняла свои титулы и получала те же привилегии, что и русская. Многие русские знатные роды во все последующие века вплоть до XX в. гордились своим татарским происхождением. Татарские купцы свободно торговали по всей территории Русской земли. Татарские воины служили в русских войсках. После присоединения Казанского ханства русский книжник составляет "Казанскую историю" – историю Казани и ее присоединения, в которой отдает дань уважения мужеству оборонявших Казань татар и с лирическим чувством пишет о горе казанской царицы Сююмбеки. Ни в это, ни в предшествующее время ненависть к чужеземному игу как таковому никогда не переходила в русской литературе в чувство расового или национального превосходства над любым из народов, входивших в государственное объединение Золотой Орды. Во всей древней русской литературе нельзя найти ни одного случая, при котором можно было заподозрить русского писателя в чувстве своего интеллектуального превосходства.
Поэзия труда библиографа
Есть два типа человеческого ума. Один – острый и блестящий в работе и в обществе. Другой – умеющий не выделяться, посторониться, когда это нужно, дать дорогу более достойному, вовремя промолчать и незаметно, без шума помочь. Первый ум ценят, второй любят.
В библиографии – деятельности скромной – ценен только второй ум. Умный библиограф – тот, который не сообщит лишних сведений, будет стремиться не к показной, а к истинной полноте сообщаемых данных, все наиболее ценное он соберет, не пропустит ничего значительного, особенно если это ценное и значительное запрятано в каком-нибудь редком издании, труднодоступном, легко ускользающем от внимания специалистов. Но самое главное, такой библиограф будет строго следовать "жанрам" библиографии, ясно обозначенным задачам своего труда – для кого и для чего: библиография рекомендательная, библиография научно-вспомогательная. Библиографический указатель "не терпит" промежуточных форм и неясных задач, глупой перегруженности или, напротив, пропусков хотя бы одного забытого, но нужного труда, справки, сведения.
Не мимо цели, а прямо в цель!
В детстве я любовался соревнованиями лучников. Каким умелым движением натягивается тетива, как вовремя она спускается, чтобы рука не устала и не дрогнула. Это не спорт, это сама поэзия.
Хороший библиографический труд – это сотни попаданий в цель. Он по-своему красив: как изящно найдены и удачно, без пропусков подобраны данные! Библиограф должен быть в своей, работе элегантен.
Когда я был еще студентом и занимался в Публичной библиотеке в Ленинграде, там работал удивительный знаток русской книги, постоянно живший в России француз Ларонд. Он приходил на работу в библиографический отдел в накрахмаленной белейшей рубашке (это в первой половине 20-х годов!), и его розовые щеки, покрытые короткой щетиной белой бороды, как бы символизировали жизнерадостность и праздничность библиографической работы. Он трудился, как хирург, в белом халате и щеголял точностью. Без лишних слов, коротко и деловито выдавал он справки, точно оброненный платочек подавал даме. Он в равной степени был корректно вежлив со студентом и маститым ученым. Казалось, что с нами он был даже вежливее: ведь мы имели право на любые вопросы, а маститый ученый – не всегда. Его работа была действом. И такими же изящными были его библиографические справочники. (Впоследствии он, кажется, заведовал русским отделом в Библиотеке Британского музея.) Работа в Публичной библиотеке была для него длительной школой, а выдача библиографических справок – своеобразной тренировкой, тренировкой в научной меткости.
Библиография – удивительная область деятельности: ока воспитывает абсолютную точность, эрудицию и основательность, основательность во всех смыслах. Без нее не могут развиваться не только литературоведение, искусствоведение, языкознание, история, но и любая другая наука. Это почва, на которой растет современная культура.
Мне близки интересы науки в наших маленьких городах и селах. Для этого я организовал и ежегодник "Памятники культуры. Новые открытия". В этом ежегоднике мы печатаем исследования музейных работников тех мест, которые сейчас принято называть периферией.
Какие интересные научные работники живут в наших маленьких городах, работают в местных музеях, школах, педагогических институтах! И работы присылают интереснейшие. Особенно часто присылают мне работы по "Слову о полку Игореве". Но, бог ты мой, как много приходится возиться с этими работами! И всегда в них один и тот же недостаток – незнание литературы вопроса. Открывают уже открытое или не знают прямо по этому вопросу написанные исследования. Нельзя за это винить наших авторов: библиотеки малы, книг мало, а самое главное – нет новых научно-вспомогательных указателей. Хорошо составленный научно-вспомогательный (а не рекомендательный) указатель заменяет огромнейшие библиотеки. Получить нужную книгу по междугородному библиотечному абонементу совсем не трудно. Трудно другое – узнать о существовании нужной книги.
Кому не интересна книга Олжаса Сулейменова "Аз и я" (Алма-Ата, 1975). Многие стремятся ее прочесть. Но насколько эта книга была бы достойнее своего автора, если бы он знал научную литературу по тем вопросам, о которых пишет. Ведь Сулейменов даже не подозревает, что концепция его во многих пунктах повторяет концепцию "Слова о полку Игореве" Андрея
Николаевича Робинсона, которую он излагал и в книгах, и на международном съезде славистов. Не знает он и "Словаря-справочника "Слова о полку Игореве" (сост. В. Л. Виноградова), уже много лет выходящего в издательстве "Наука", не знает работ Карла Менгеса, П. М. Мелиоранского, В. А. Пархоменко, М. Д. Приселкова и других, иначе он не отзывался бы так презрительно и высокомерно о русской науке и о "слововедении" в целом.
Библиографические работы – это важнейшие замены больших домашних и общественных библиотек. Один хороший указатель дома ценнее тысячи томов. Это я знаю очень хорошо по собственному опыту.
А опыт мой был таков. В юности мне досталась библиотека неслыханной ценности (не буду рассказывать ее истории). Квартира у нас была большая, и библиотека размещалась не только на полках, но и просто в ящиках. Были там книги начиная с XVI в.: альдины и эльзевиры (например, сочинения Цицерона во многих небольших томах), первое издание "Слова о полку Игореве", "Апостол" Ивана Федорова, Библия Пискатора, дворянские семейные альбомы начала XIX в., списки "Путешествия" Радищева и "Горя от ума", десятки альманахов, рукописные иллюминованные китайские и персидские книги, первое издание "Двенадцати" Блока и второе – с рисунками Юрия Анненкова, юбилейные издания Данте в деревянном переплете, английские издания Шекспира, напечатанные на "индиа пейпер" – тончайшей, но непросвечивающей бумаге, редчайшие издания футуристов, выпущенные в нескольких экземплярах на обойной бумаге, – всего не перечислишь. Я "купался" в этих книгах и думать не думал о библиографии. Потом отец отдал все это богатство (он был инженер-электрик и как патриот понимал ценность книг для государства), отдал все "под чистую": даже некоторые мои книги, купленные мной для работы.
Домашней библиотеки не стало. Я нуждался, нуждалась и наша семья, покупать книги можно было редко. И вот тут я стал библиографом. Я составлял списки литературы, еженедельно посещая выставки новых поступлений в Публичной библиотеке, она еще не называлась тогда "имени М. Е. Салтыкова-Щедрина". Посещал я и еженедельно сменявшиеся выставки новых поступлений в Библиотеке Академии наук. И вот эта работа "библиографа для себя" дала мне во многих отношениях больше, чем собственная библиотека, в которой были редкости, но не было всего, что было нужно для начинающего ученого.
И вот мой совет. Пусть те, кто гоняется сейчас по книжным магазинам и покупает разные книги "одноразового употребления", чтобы прочесть и отложить, гордятся не своими библиотеками, а своими картотеками (получилось в рифму и почти как афоризм) и собранными у себя справочными пособиями, в том числе и библиографическими. Дома должна быть справочная библиотека, дома должны быть библиографические указатели и словари, дома должны быть хорошо составленные личные библиографические картотеки. По подбору книг видишь культуру их обладателей. Если на полках стоят подписные тома (кроме любимейших и перечитываемых авторов), но нет справочных, библиографических изданий, владелец их – таких библиотек "напоказ" – показной интеллигент, и только…
Пусть будет мода не на книги вообще, а на издания справочные и по преимуществу библиографические.
Я за моду. Она вносит праздничность в нашу жизнь, но мода должна быть умной и полезной.
Будем помнить: дома нужнее всего библиографические справочники, в науке библиография – нужнейшее подспорье; в маленьких городах библиографические издания во сто раз необходимее, чем в центре, и владелец такой библиотеки может смело не считать себя "провинциалом". Слава библиографическим трудам и слава библиографам!
…Как жаль, что среди молодых библиографов есть и такие, которые лишены "библиографического патриотизма". Принадлежностью к семье библиографов надо гордиться. Библиограф должен высоко держать голову над своим белейшим крахмальным воротничком.
Мир на Куликовом поле
"Похвала и жалость"
Почему такая тоска и боль в гениальном цикле стихотворений А. Блока "На поле Куликовом"? Почему так тесно сопряжены для Блока его современность и события на Непрядве? Почему чувствует Блок самого себя как бы участником Куликовской битвы?
Мы, сам друг, над степью в полночь стали: Не вернуться, не взглянуть назад, За Непрядвой лебеди кричали, И опять, опять они кричат…
Из всех циклов стихотворений Блока именно этот – "На поле Куликовом" – самый народный, самый национальный. И не потому народный и национальный, что в нем встречаются образы русской народной поэзии, а потому, что в течение 600 лет, прошедших со времени величайшей в русской истории Куликовской победы, отношение к ней русского народа было именно таким, каким его выразил Блок в своих пяти стихотворениях.
"Мамаевым побоищем" назвал народ Куликовскую битву. "Жалостью и похвалой" назвал автор "Задонщины" в XV в. свою поэму о битве за Доном на Непрядве. И древнерусские повести о Куликовской битве, и цикл стихов Блока "На поле Куликовом" объединены общим настроением – настроением не только похвалы победе, но и жалостью по погибшим.
Пожалуй, нет события в русской истории, которое вызвало бы такое количество монументальных и одновременно столь лирических литературных откликов. Две поэтические летописные повести, знаменитая "Задонщина", цикл произведений, объединяемых названием "Сказание о Мамаевом побоище", и десятки, а может быть, и сотни других произведений, в которых говорится о Куликовской битве, на протяжении шести столетий! И всюду Куликовская победа выступает в лирическом ореоле задушевной похвалы победителям и глубокой жалости о погибших, – погибших не только в самой битве, но и за десятилетия "иссушающего душу народа" чужеземного ига, когда, по словам летописца, "и хлеб не шел в рот от страха".
Чужеземное иго
В сущности, государственное единство Руси отсутствовало уже в XII в., о чем так остро напоминает нам "Слово о полку Игореве".
В русской истории эпохи "Слова о полку Игореве" литература как бы заменила собой объединяющую силу государства. Литература была сплочена как никогда. Многие произведения создавались одновременно в разных местах обширной Русской земли. Летописи соединяли в себе записи отдельных летописцев, сделанные в различных русских городах – Киеве и Новгороде, на берегах Черного моря в Тмутаракани, во Владимире Залесском и Владимире Волынском, Переяславле Северном и Переяславле Южном, в Суздале и Ростове. Киево-Печерский патерик возник из переписки двух авторов – одного, находившегося во Владимире Залесском, и другого – в Киеве. Многие и многие произведения русской литературы возникли из переписки между собой лиц, живших на далеком расстоянии. Вместе с тем содержание произведений стремилось охватить как можно большие пространства, объединить общим сюжетным развитием всю Русскую землю – от Черного моря на юге до Ладоги на севере, от Карпат на западе до Волги на востоке.
Когда в результате Калковской битвы и нашествия орд Батыя были потеряны не только единство Русской земли, но и независимость разрозненных русских княжеств, сознание единства всей Русской земли стало еще острее ощущаться в литературе. Бессознательным выражением русского единства стал единый на всей территории Русской земли русский язык, а сознательным – вся русская литература. "Слово о погибели Русской земли", "Житие Александра Невского", цикл рязанских повестей и особенно русские летописи напоминали о былом историческом единстве Русской земли и тем самым как бы призывали вновь обрести это единство и независимость.
"Татары"
Кто были те племена, которые так жестоко покорили себе Русь, снесли с лица земли целые города, уничтожили многие ремесла, уведя к себе в Азию русских ремесленников? Русские летописи дают на это выразительный ответ: "Их же добре никто же ясно весть: кто суть и отколе изидоша, и что язык их, и коего племени суть".
И в самом деле, кочевники не стали еще ни нациями, ни национальностями. Они были объединены военно-кочевым государством, державшимся походами, завоеваниями, победами и агрессивной энергией личностей, их возглавлявших. Тут, очевидно, были племена – и монгольские, и тюркские, и угро-финские. Летописи и произведения русской литературы называют их "татарами", ио к будущему татарскому народу они имели отношение самое косвенное. Завоеватели, пришедшие с Батыем, сами постепенно растворились в Кыпчакской степной среде. Да и впоследствии войско ханов было многоплеменным. С покоренных народов ханы требовали прежде всего поставки денег и воинов.
Отставание русской культуры
Именно со времени потери Русью своей независимости началось в русской культуре то отставание, которое почти на полтора столетия задержало ее развитие и сказывалось затем вплоть до XVII в.
Еще Карамзин правильно писал: "Сень варваров, омрачив горизонт России, сокрыла от нас Европу в то самое время, когда благодетельные сведения и навыки более и более в ней размножались… возникали университеты… В сие время Россия, терзаемая монголами, направляла силы свои единственно для того, чтобы не исчезнуть…" И это отставание тоже оплакивалось русским народом в счастливые годы Куликовской победы, ибо когда и думать об утраченном, как не в счастливое время? Но было ли оно таким счастливым на самом деле?
Поход Мамая
В семидесятые годы XIV в. русские все энергичнее пытаются оказывать сопротивление Орде. В 1377 г. русские пытались защитить Нижний Новгород от нападения Араб-шаха, но Араб-шах, пройдя через лес, разбил русских на реке Пьяне. Араб-шах сжег Нижний Новгород. Через два года отряды снова разорили Нижний. И воевода Золотой Орды Бегич двинулся на Коломну, но на правом притоке Оки – реке Воже был разбит войсками Дмитрия Донского. Два года хан Мамай готовился к своему походу на Москву: собирал войска и вел дипломатическую подготовку, стараясь заручиться союзниками против Москвы.
Силы Мамая, собиравшегося походом на Русь в 1380 г., вербовались не только из подвластных ему народов, но и из наемников. Советники Мамая говорили ему, как свидетельствуют русские летописи: "имаши богатство и имения без числа много, да наимствовав фрязи, черкеси и другие к сим, да воинство собереши много".
Сомнительно участие в войске волжских болгар – будущих казанцев. В 60-е годы XIV в. в Золотой Орде усилилась смута и от Золотоордынской власти стали отпадать целые области и, в частности, волжские Болгары – область будущего Казанского ханства, и Наручати – область по реке Мокше. Но в 70-е годы Мамай временно подчинил себе Болгары, захватил Астрахань, но не смог подчинить себе всего Поволжья.
Дмитрий Донской заранее узнал о готовящемся походе и стремился собрать всех своих союзников, но не все русские княжества смогли присоединиться к Дмитрию. Пришли на помощь воины с Украины, но Рязанское княжество, находившееся на пути ордынцев, боялось выступить против них. Нижний был разорен двукратным нападением на него ордынцев. Ревниво относившееся к Москве Тверское княжество отказалось выполнить свои обязательства. Смоленское княжество находилось под влиянием враждебной Литвы. Вызывает сомнение участие в готовящемся походе новгородцев. Тем важнее для Москвы было поднять на оборону Русской земли простой народ – крестьянство и ремесленников.
Болгарин по происхождению, русский митрополит Киприан призывал всех русских князей поддерживать великого князя московского Дмитрия Донского. Киприан был человеком замечательного литературного таланта и государственного ума: он понимал, что освобождение России сулит в будущем освобождение от Османского ига и его родины.
Уверенность в своей правоте и в грядущей победе объединенного русского войска Дмитрия Донского была настолько велика, что он пригласил с собой десять самых имущих сурож-ских купцов, в большинстве своем генуэзцев, "видения ради: еще бог случит, имут поведати в дальних странах, яко сходници суть с земли на землю всеми и в Ордах, и в Фрязях…" (т. е. во всех романских странах).
Битва
Восьмого сентября 1380 г. соединенные силы русских княжеств одержали решительную победу над огромным войском Золотой Орды, двигавшейся на Русь под предводительством хана Мамая. Произошло это на Куликовом поле около реки Непрядвы за Доном. Воины обеих сторон сражались с неслыханным упорством. Люди гибли не только от ран, но и задыхались от великой тесноты. "Всюду бо множество мертвых лежаху, и не можаху кони ступати по мертвым; не токмо же оружием убивахуся, но сами себя бьюще и под коньскими ногами умираху, от великиа тесноты задыхахуся, яко немощно бо вместитися на поле Куликово между Доном и Мечи (рекой), множества ради многих сил сошедшеся".
Первым павшим на Куликовом поле был Александр Пересвет, что перед изготовившимися к бою ратями принял вызов Толубея и погиб, сразив врага… Пересвет и Ослябя для множества поколений были и остаются символом ратного подвига.
Войско Мамая наступало первым, устремившись в атаку с высокого места. Вслед за конницей шла пехота тесным строем, "ибо несть, где им расступитися". Шли с копьями наперевес; задние ряды клали свои копья на плечи передних. У передних были более короткие копья, у задних длинные. Рать Мамая ощетинилась копьями.
Не выдержав натиска, русские войска стали отступать. Победа, казалось, была на стороне Мамая: "Грозно и жалостно в то время бяше тогда слышати, зане, же трава кровию пролита бысть, а древеса тугою (скорбью. – Д. Л.) к земли приклонишася", но тут выступил из леса хорошо спрятанный засадный полк под опытным предводительством двоюродного брата Дмитрия – князя Владимира Андреевича Серпуховского и Дмитрия Боброка Волынского и ударил в тыл и фланг войскам Мамая. Выдержка, с которой русские в засадном полку дождались нужного момента, не выдав своего присутствия, решила многое. Победа была полная, и войско Дмитрия далеко преследовало Мамая.
После победы и заупокойного богослужения на Куликовом поле Дмитрий Донской провозгласил тут же, "став на костех", вечную память всем погибшим.
С обеих сторон полегло более половины воинов. Значит, сражаясь, оба войска понимали, что от исхода битвы зависит многое. Что же такое было это "многое"? Получили ли русские княжества какое-то существенное преимущество? Ведь всего лишь через два года после Куликовской победы – в 1382 г. преемнику разбитого Мамая хану Тохтамышу удалось организовать новый поход на Москву, но взять Москву удалось только "изгоном" (внезапным набегом) – потому что поход был организован в глубокой тайне и осуществлен с необычайной быстротой. Москва была разграблена, и прежняя зависимость от Орды восстановлена.
В 1385 г. на Москву идет походом знаменитый завоеватель всей Передней Азии Тамерлан (Темир Аксак – как называют его русские летописи). Московский князь Василий Дмитриевич готовится к отпору и собирает войско. В Москву переносится главная святыня Владимирского княжества – икона Владимирской божьей матери.
Тамерлан не решился напасть на русское войско и от города Ельца повернул обратно. Василий Дмитриевич прекратил снова уплату дани. Тогда хан Золотой Орды Едигей снова тайно подготовленным и внезапным набегом вторгся на Русь и осадил Москву. Взяв "окуп", он удалился. Но переход от покорности к сопротивлению стал уже совершившимся фактом. Неизбежность освобождения Руси от Золотой Орды стала ясна для обеих сторон.
Куликовская победа была величайшим переломом в русской истории. В чем же заключался этот перелом?
Это был перелом в сознании, в самосознании русского народа, в появлении острой потребности в государственном единстве и государственной независимости.
Русская культура в эпоху битвы
Куликовская победа была подготовлена ростом культуры и патриотического самосознания и в свою очередь усилила то и другое.
Подъем русской культуры в последней четверти XIV и в начале XV в. сказался во всех областях. Усиливаются культурные связи с Балканским полуостровом – с Константинополем, Болгарией, Сербией. Южнославянские произведения и переводы переносятся на Русь, на Руси делаются новые переводы с греческого, приезжают живописцы и писатели. В живописи конец XIV – начало XV в. отмечены работами Феофана Грека, Андрея Рублева и Даниила Черного. Создаются замечательные храмы в Москве, Новгороде, Звенигороде, Серпухове и пр. Эти храмы украшаются фресками и иконами, составляющими сейчас в своем очень незначительном дошедшем до нас количестве гордость русского искусства. В области исторической мысли подъем отмечен созданием обширных московских летописных сводов. В литературе – это расцвет сложного панегирического стиля в произведениях Епифания Премудрого и приезжего книжника Пахомия Серба. Создается замечательный цикл произведений, посвященный Куликовской битве: две летописные повести о Куликовской битве, знаменитая "Задонщина" и очень популярное в Древней Руси "Сказание о Мамаевом побоище".
В эти годы мысль русских людей постоянно обращалась ко временам "своей античности". Заметен интерес к литературе домонгольского периода – к "Повести временных лет", к "Слову о законе и благодати" киевского митрополита Иллариона, к "Слову о полку Игореве", к первым откликам в литературе на события Батыева нашествия – "Слову о погибели Русской земли", "Повести о разорении Рязани Батыем", "Житию Александра Невского".
В фольклоре в конце XIV – XV вв. начинается объединение отдельных русских былин, существовавших и ранее, вокруг киевского князя Владимира Красное Солнышко, ставшего как бы символом Руси. В архитектуре и живописи также совершается обращение к традициям эпохи национальной независимости. В цикле произведений, посвященных Куликовской битве, тайже ощущается это обращение к эпохе национальной независимости. Создается "Задонщина", которую следует рассматривать не только как простое подражание "Слову о полку Игореве", но как бы своеобразный ответ на это произведение. "Задонщина" исполнена идеей реванша за поражение Игоря Святославича на Каяле; поэтому многие из образов "Слова" имеют в "Задон-щине" обратный смысл: то, что относилось в "Слове" к поражению русских, теперь отнесено к поражению татар, то, что относилось к победе половцев, теперь в "Задонщине" отнесено к победе русских. Солнечное затмение, провожавшее выступление в поход русских войск в 1185 г., теперь в 1380 г. сменилось ярким сиянием солнца, которое сопровождает выступление в поход русских войск, и,т. д. "Задонщина" в свою очередь повлияла своею образностью на "Сказание о Мамаевом побоище" и осветила его своим поэтическим сиянием. Но отдельные фрагменты поэтической системы "Слова о полку Игореве" оказываются и в том произведении, которое с очевидностью предшествовало и "Задонщине" и "Сказанию о Мамаевом побоище" – на краткой летописной повести о Донской битве.
Куликовская победа в вехах русской истории
Значение Куликовской битвы никогда не терялось в последующие века. Каждая новая победа над монголо-татарами вызывала новый подъем интереса к этому первому акту свержения чужеземного ига, Этот новый интерес поднимается к концу XV в. в связи со знаменитым "Стоянием на Угре" 1480 г., когда монголо-татарское войско золотоордынского хана Ахмата не решилось напасть на войска Ивана III и вековечная дань России Золотой Орде перестала выплачиваться. Иван III бросил на землю и топтал ногой ханскую "басму" – знак, который хан вручал своим послам в удостоверение их полномочий.
Новый подъем интереса к Куликовской битве и к русской истории в целом вызвало в середине XVI в. присоединение к Русскому государству Казанского и Астраханского царств.
Освобождение от чужеземного ига русского народа создало предпосылки для дружелюбного отношения между народами, входившими в состав Русского государства. Татарская знать, приезжавшая на службу к русским князьям, сохраняла свои титулы и получала те же привилегии, что и русская. Многие русские знатные роды во все последующие века вплоть до XX в. гордились своим татарским происхождением. Татарские купцы свободно торговали по всей территории Русской земли. Татарские воины служили в русских войсках. После присоединения Казанского ханства русский книжник составляет "Казанскую историю" – историю Казани и ее присоединения, в которой отдает дань уважения мужеству оборонявших Казань татар и с лирическим чувством пишет о горе казанской царицы Сююмбеки. Ни в это, ни в предшествующее время ненависть к чужеземному игу как таковому никогда не переходила в русской литературе в чувство расового или национального превосходства над любым из народов, входивших в государственное объединение Золотой Орды. Во всей древней русской литературе нельзя найти ни одного случая, при котором можно было заподозрить русского писателя в чувстве своего интеллектуального превосходства.