Страница:
Проведя рукою между ног девчонки, Оскар обнаружил там сперму. Островок волос на лобке был совершенно мокрым, и, спустив руку ниже, Оскар обнаружил, что сперма Чарли стекает между ягодицами девчонки, орошая ее другую дырочку. Именно туда-то, вначале проверив ее пальцем, и втиснул Оскар еще не налившийся в полную силу член. Девчонка хрюкнула и зачмокала губами, как будто в губы ей ткнули соску. Оскар сделал несколько пробных осторожных движений и, пододвинув девчонкину тяжелую попку поближе к краю кресла, взялся за дело серьезно…
— О, но, но! О, но! — услышал он знакомые. Наташкины стоны совсем рядом. И, чуть повернув Анжелику вместе с вращающимся на металлической оси креслом, он увидел Наташку…
Любовь его во взбитом под мышки нейлоновом платье лежала ничком на одном из мальчишек, кажется, это был Ален, энергично подбивающий в нее снизу членом. Попка Наташки извивалась в огромных ручищах Чарли-Долорес, который со злой улыбкой вдавливал сейчас между Наташкиных ягодиц дилдо. Его, Оскарово, дилдо. Как Чарли нашел дилдо, Оскар не имел понятия…
— О, но, это больно! — простонала опять Наташка. — Нет! Мальчики, нет! — Попка ее жалко дернулась в руках Чарли.
— Ты любишь это, ведь любишь, — злорадно выдохнул Чарли и еще глубже протолкнул толстого розового зверя в Наташку.
— Нет, нет, нет, ой, ой! — простонала Наташка, подброшенная вдруг особенно резко лежащим под нею Аленом. Оскар увидел, как дилдо вдруг провалилось в Наташку еще на целых пару инчей… и в свою очередь инстинктивно крепко вдвинул как бы одеревеневший внезапно член в латиноамериканскую девочку…
— Гггггггг-р! — прохрипела Наташка, и опять: — Гррррр — Хррррр! — И пошла вздрагивать, задыхаясь, в такт соединившимся в одном ритме Алену и Чарли, распластавшемуся рядом на полу…
— Оууу… ой, ой, ой… — свистела воздухом, втягиваемым сквозь сжатые зубы, Наташка, теперь уже сама, видел Оскар, надвигая вверх на дилдо свою распластанную белую попку, Ален вонзался в нее снизу. — Ой, ой, ой, мальчики, что же вы делаете, ой, ой, ой, мальчики, ой, еще…
Оскар глядел на хрипящее в двух метрах от него существо, на мокрый и потный кусок мяса, два полушария в красных пятнах, и в него медленно вползал ужас. Он знал, что Наташка — животное, но, когда она была животным с ним наедине, она была привлекательным животным. Сейчас?.. Чарли с остервенением, широкими движениями вдвигал и выдвигал розового зверя из Наташки. Выходящий из попки розовый зверь был покрыт какой-то темной субстанцией, затекшей в углублениях между искусственными мощными веками и жилами… «Кровь!» — с испугом подумал Оскар, но тотчас понял, что это содержимое Наташкиной прямой кишки налипло на тело механического зверя. «Наташкино говно!» — признался себе Оскар. И вдруг перешел в тот же ритм, в котором два чужих самца, слившись в одно существо, насиловали его любимую, женщину, которую он любил…
Когда Наташка, вдруг забившись в неостановимых судорогах, заорала: «О-ооооо-ооооооооооф!», глубоко вцепившись когтями в плечи Алена, Оскар, в последний раз подбросив членом вверх животную тяжесть Анжелики, вплеснул в нее сперму и укусил девчонку в мякоть плеча так, что, собравшись на губах, из нее засочилась кровь…
Стало вдруг тихо-тихо. Когда после неопределенно долгого, момента забвения Оскар поднял глаза, ему показалось, что Артур, над которым стоял, неотрывно глядя на него и мастурбируя, фотограф Питер, что Артур вдруг улыбнулся…
— Свиньи! Мерзкие свиньи! — раздался голос. — Животные!..
В дверях стоял заспанный Яцек Гутор.
глава восьмая
Оскар понаблюдал некоторое время за калекой и его коробочкой. В основном монеты в коробочку поставляли женщины в возрасте около пятидесяти лет. «Как раз мои клиентки, — иронически уколол себя Оскар. — Сердобольные дамы».
Второй день подряд приходит сюда Оскар в надежде встретить Яцека. Зачем ему Яцек? Это не совсем ясно Оскару. Он хочет поговорить с юродивым.
Нет, он не собирается оправдываться перед соотечественником. Да и за что оправдываться… Оскар и не подозревал, что мистер Гутор уснул в ночь день-рожденческого парти в его кабинете, забравшись между письменным столом и окном, укрывшись портьерой. Ему вовсе не было стыдно, что Яцек взглядом застарелого девственника посмотрел на оргию. В конце концов, чего можно было ожидать от опьяневших и отупевших нью-йоркских мужчин и женщин… Они вели себя так, как должны были себя вести… Нет, не за тем, чтобы извиниться, ищет Оскар Яцека.
Оскара послала Габриэл, обеспокоенная, что человек не их круга увидел кое-что, хотя и не уголовно наказуемое, но не совсем подходящее для нервной системы и воображения человека, пристававшего ко всем с вопросом: «А можете ли вы поцеловать таракана?»… Но если бы Габриэл не попросила увидеть и опять привести Яцека, Оскар сделал бы это сам… Габриэл боится, что история с оргией попадет в газеты… Оскар… нет, он не боится паблисити, так что же, зачем ему нужен юродивый?.. Вот это-то и неясно…
Оскар даже позвонил другому Яцеку — Анджеевскому и выспросил у недоумевающего супера — Оскар не звонил ему шесть лет, — что он знает о своем тезке. Фоном к их разговору служили детские крики…
Яцек № 2 знал очень немного. Года два назад Анджеевский получил телефонный звонок из полиции города Карлайл, штат Пенсильвания. «Знает ли он мистера Тутора?..» Когда Анджеевский поинтересовался, откуда полиция узнала его телефон, то ему сообщили, что его имя и номер телефона нашли у слонявшегося по улицам Карлайла мистера Гутора. «Да-да, телефон и имя значились в небольшом списке, нацарапанном на клочке бумаги. Всего пять фамилий. Но вы, мистер Анджеевский, единственный из тех пяти, у кого не изменился телефон».
«Нет-нет, мистер Гутор ничего дурного не совершил, нет, он ни в чем не обвиняется. Он был задержан полицией исключительно по причине странного поведения. На вопрос, почему он уже несколько дней ходит по одним и тем же улицам и не может ли полиция чем-либо помочь ему, мистер Гутор заявил, что он знает, куда он направляется, и в помощи не нуждается. «Меня ведет голос!» — гордо заявил он, и, когда полицейские поинтересовались, что за «голос», мистер Гутор снисходительно объяснил полиции, что «голос» приказал ему идти в Итаку, штат Нью-Йорк. Когда полицейские спросили его, что же он делает в городе Карлайл, штат Пенсильвания, мистер Гутор не сумел ответить на этот вопрос…»
— Почему он назвал Итаку, как ты думаешь, Яцек?
— В Итаке, Оскар, жил в это время Людвик Сречински… Именно тогда он получил на один семестр место ассистента профессора славянской литературы в Корнельском университете. Имя Людвика было среди тех пяти имен. Да и твое имя, Оскар, тоже.
— Но почему Людвик? Яцек и Людвик никогда не были особенно близки…
— Об этом следует спросить у «голоса», — засмеялся Анджеевский. И добавил: — Бедный Яцек, лучше бы он оставался в Польше… Ну, а ты как?
— Я хорошо, — рассеянно ответил Оскар. — У меня прекрасное новое жилище — целый лофт в Ист-Вилледже, богатая старая любовница…
— Ты всегда был любимец женщин, — констатировал Анджеевский. Как показалось Оскару — с завистью…
— А ты как? Как Анн и дети? — Оскар вспомнил, что он не задал еще ни одного вопроса Яцеку.
— Нас теперь пятеро… — Яцек стыдливо-горделиво захихикал. — Маленькая Джоанн родилась в прошлом году. Уже ходит.
«Что ж, — подумал Оскар. — Яцек Анджеевский все более и более увязает в ситуации». Он хотел было спросить Анджеевского, не нашел ли он себе издателя, но передумал…
С 54-й улицы выходит не спеша синий гард, и, хотя на нем точно такая же униформа и он почти одного роста с Яцеком, Оскар сразу же видит, что это не Яцек. У Яцека подбитая походка маленькой длинноносой птицы, Оскару же навстречу идет совсем еще молодой парень, очевидно латиноамериканец. Форма гарда ловко сидит на парне, красиво затягивая его тонкую мускулистую фигуру.
— Извините за беспокойство, — обращается к нему Оскар. — Вы не знаете гарда по фамилии Гутор… Яцек Гутор, он обычно дежурит здесь… Это мой друг.
Латиноамериканец осматривает красивого, одетого в белое пальто джентльмена с некоторым сомнением. «Друг харда?» — наверное, удивляется он.
— Я дежурю тут три дня в неделю. Днем. Остальные дни тут дежурит другой парень, я не знаю, как его зовут… Поляк?
— Да-да, поляк, — подтверждает Оскар. — Длинноносый, небольшого роста.
— Поляк заступит на дежурство послезавтра, а я буду отдыхать… И вы тоже поляк, — догадывается парень.
— Да, я тоже поляк, — соглашается Оскар, хотя в другое время не признался бы в этом.
— Привет, Яцек! — обращается к нему Оскар, сразу же понимая, что следовало бы звучать менее развязно и жизнерадостно.
— Привет… — спокойно отвечает Яцек, некоторое время смотрит на протянутую ему руку, затем не спеша подает Оскару свою.
— Вот был в «Риццоли», — врет Оскар, кивая на противоположную сторону Пятой авеню, — увидел тебя… Как жизнь?!
— Работаю, — отвечает заносчивый долгоносик гордо, — зарабатываю на хлеб. Нужно жить…
Яцек снимает зачем-то с ремня дубинку и похлопывает ею по своей левой ладони.
— Ну как, убрался после парти? — спрашивает он вдруг осторожно.
— Разумеется, — пожимает плечами Оскар. — Люди все убрали уже на следующее утро.
— Меня бы взял по знакомству в слуги… — Непонятно, шутит Яцек или не шутит. — Сколько ты им платишь в неделю?
— Хэй, не валяй дурака, Гутор! Ты же знаешь, что они не мои слуги, спроси, если интересно, у Габриэл… У тебя что ко мне, классовая ненависть?.. Ты забыл, как мы вместе у тебя в Бруклине рис жевали…
— Ты всегда искал легкого пути, Оскар, — смягчается Яцек. — И тогда я мыл полы, а ты тотчас же устроился, извини за выражение, вертеть жопой в гей-бар…
Злой Оскар внезапно думает, что ему не следует больше разговаривать с враждебно настроенным долгоносиком, следует повернуться и уйти, но почему-то не уходит. Более того, он начинает оправдываться…
— Эй, Ясь, ты же прекрасно знаешь, что профессия официанта вовсе не из легких… Пробегать целую ночь на ногах, среди пьяных и уродов — не такое уж большое удовольствие… пожалуй, потяжелее, чем стоять на углу с дубинкой.
— Потому мне и платят столько, чтобы я только не умер с голоду, а ты приносил по сотне долларов только чаевыми…
Долгоносик снисходительно читает Оскару мораль, похлопывая в такт дубинкой по руке.
— Ладно, что ты кипятишься… Хочешь, я помогу тебе найти много лучше оплачиваемую работу?
— Может быть, ты уступишь мне свое место? — ехидно спрашивает Гутор. — Ты же зарабатываешь деньги хуем, Оскар… Разве я не прав?
— Кто мешает тебе зарабатывать деньги хуем? — Внезапно Оскар чувствует свое превосходство над тщедушным Маленьким Муком. — Эта профессия одинаково открыта для всех.
— Секс меня не интересует. Секс — свинство… — Яцек гадливо морщится.
— Хорошо, ходи и проповедуй «поцелуй таракана». Вполне можешь основать новую религию. Кто тебе мешает? В Америке ловкие люди уже основали немало «тараканьих» религий. А ты стоишь здесь и брюзжишь…
— Ты стал таким же, как они, Оскар, — убедительно заявляет гард Гутор.
— Плохо ли это?
— Ты принял причастие буйвола, Оскар…
— Это тебе наверняка сообщил твой знакомый «голос»?
— «Голос» не занимается такими, как ты, Оскар. Нищие духом его не интересуют.
— Фу, — обессиленно останавливается Оскар, — тебя не переспоришь. Бог с тобой, пусть я нищий духом… И мои друзья, и мои женщины — нищие духом…
Яцек тихо смеется. Только сейчас в этом снисходительно-удовлетворенном горловом смехе Оскару удается уловить оттенок безумия. В остальном Яцек как будто нормален.
— Женщины лучше мужчин, Оскар… Некоторые из них не безнадежны. Женщин еще возможно спасти…
— Если секс — свинство, то женщина должна быть для тебя сосудом греха, источником свинства, причиной его возникновения. Она не может быть лучше…
— Женщина честнее, Оскар.
Оскар уже досадует на себя за то, что позволил себе эмоциональную реакцию на слова человека, которого «голос» позвал в Итаку, а он пришел в Карлайл, штат Пенсильвания…
— Кстати, Яцек, Габриэл передает тебе привет, она хотела бы увидеть тебя еще раз. Позвони и приходи, а?
Оскар не уверен, что долгоносик опять когда-либо появится в его жизни. И достаточно сообразительным для того, чтобы Габриэл имела основания беспокоиться, долгоносик не кажется. Оскар если бы боялся кого-то, то уж боялся бы Чарли. Вот Чарли вполне может отправиться в газеты и дать материал об оргии, в которой участвовали миллиардерша миссис Крониадис, известная писательница Сюзен Вудъярд, известный автор бестселлеров Стив Барон, супермодель Кати Стюарт… Однако и Чарли трудно будет убедить редактора напечатать материал, компрометирующий стольких известных в Нью-Йорке людей в один раз…
— Может быть, зайду, — после долгого обдумывания соглашается Яцек. — Только мне от вас ничего не нужно. Моя работа меня устраивает. Я три дня занят, три дня отдыхаю. Деньги мне тоже не нужны. Я не люблю деньги…
— Как хочешь, — не возражает Оскар. — Пока!
Идя вниз по Пятой авеню, Оскар, улыбаясь, вспоминает изречение своего блестящего тезки Оскара Уайльда: «Только один класс думает о деньгах больше, чем богатые. И это — бедные».
— Именно поэтому общество и дискредитировало героин, — поучает Наташку Оскар, — что героин самый антисоциальный наркотик из всех, какие существуют. Человек, принявший героин, становится самодостаточным. Лежа на спине и глядя в потолок, он в воображении своем имеет весь мир, и в этом мире уютно. А общество хочет, чтобы он отправился на фабрику и изготовлял нужные всем металлические детали машин.
— Да, — вздыхает Наташка, откидываясь на подушку, — очень уютно. Тепло, приятно и ничего не хочется. Я себя необыкновенно сентиментально сейчас чувствую, Оскар, я тебя очень люблю.
Оскар забирает из слабых и замедленных рук Наташки зеркало и пластиковую трубочку и нюхает опять порошок цвета чуть обожженной солнцем кожи.
— Будь осторожен, О, ты уже вынюхал несколько линий. Куда больше, чем я…
— Мне хочется… Мне просто нужно больше, чем тебе, я здоровее…
— Вот-вот, всем умершим от ОД тоже казалось, что им нужно чуть больше того, что они уже приняли…
— Смерть от героина, говорят, самая легкая. Сердце тихо останавливается. Умираешь мгновенно и безболезненно.
Теперь Оскару тоже хочется лечь. Потому он, как ему кажется, очень медленно перебирается с кресла, на котором сидел, на кровать и, вытащив из-за Наташки одну подушку, опускается на спину рядом с Наташкой.
— Ой, хорошо-то как…
— Хорошо… — вздыхает Наташка.
Они оба молчат, вслушиваясь и всматриваясь в особый, чистый, приветливый и гармоничный мир, в который их погрузил героин. Даже секс как будто не нужен. Оскар искоса посматривает на Наташку.
У русской девушки сейчас очень светлый лик. Умиротворенный, спокойный и чистый лик. Невозможно даже предположить, что это та же самая женщина, которая стонала и рычала, лежа на члене Алена, и извивалась, как червяк, под чудовищным дилдом, которым месил в ее попке Чарли… Спящая тихая красавица, девушка сказки лежит рядом с Оскаром и только время от времени открывает слипшиеся медовые глазки, жмурясь на свечу. Свеча на ночном столике черная, Наташка — декадентка…
— Наташ, — обращается к ней Оскар, слыша красивую пустоту вокруг себя, пустоту, внезапно наполненную русским именем. И опять смотрит на Наташку.
— Что?
— Я люблю тебя…
На глаза Оскара вдруг внезапно надвигается пелена слез. Он представляет себе маленькую, совсем маленькую Наташку, бесприютно бредущую по снегу по улицам их столицы — Москвы, беззащитную перед снегом, холодом и опасностями, подстерегающими маленьких девочек. Как хорошо, как чудесно, думает Оскар умиленно, что Наташка спаслась, выросла и теперь лежит рядом с ним на другой подушке, такая миленькая, и медовая прядка спала ей на глаза. Как чудесно! Оскар шмыгает носом и, привстав на локте, смотрит на Наташку с болезненным умилением.
— Ты что, Оскар? — От взгляда Оскара Наташка медленно открывает глаза. — Ой, ты плачешь… Ты чего плачешь, О? Не плачь…
Сил у Наташки мало, потому она долго тянет руку к волосам Оскара, и, наконец достигнув их, теплая рука ложится на волосы, и Наташка так же медленно поглаживает волосы Оскара.
— Не плачь…
— Я люблю тебя… — всхлипывает Оскар… — Я очень тебя люблю… Ты моя девочка. Как хорошо, что ты есть… — И Оскар, вдруг глубоко и уже не сдерживаясь, плачет, не пряча лица. — О-о-ой! — стонет он.
— Эй, — Наташка как бы очнулась от сна, — чего же ты плачешь, если ты меня любишь? Разве плакать нужно, глупый? Нужно улыбаться…
— Я… Я не знаю как-к…
— Раскрываешь чуть-чуть рот и растягиваешь углы рта в стороны — получается улыбка.
Оскар старается последовать совету Наташки, но углы рта сползают у него вниз — опять в плачущую гримасу, и слезы текут не останавливаясь.
— Ооооо-ой!
— Оскар! — Наташка как будто начинает над ним смеяться. — Ты зальешь слезами всю мою постель. Перестань, глупый!
Оскар глядит неотрывно на Наташку — в джинсах и маленькой тишотке с надписью «Поверти сакс», и ему кажется чудом, как такая тоненькая и нежная Наташка умудряется спасаться в мире, полном страшных каменных зданий и твердых металлических машин. Оскар чувствует, как новая волна теплых слез надвигается ему на глаза, и, когда глаза так щиплет, что уже нет сил сдерживаться дальше, Оскар опять разражается приступом слез…
— О-ооо-ой!
— Эй, — Наташка внезапно привстает с постели, — О, ты перебрал героина, я же тебя предупреждала. Видишь, что происходит.
— Я люблю тебя больше всего на свете… — шепчет Оскар и чувствует, как ему необыкновенно приятно опять сползти в бессилие, слезы, вселюбовь и всепрощение… — Я люблю тебя, ты моя девочка… Моя девочка, — повторяет он, и уже не взрыв, но теплый кисель слез мягко поглощает его и он счастливо хнычет в этом болотце. — Поцелуй меня, бэйби, — просит он Наташку. — Поцелуй…
— Оскар, я буду злиться, перестань сейчас же плакать…
Наташка, немилосердно вытащенная Оскаром из мира ее — Наташкиных — грез, приподымается и садится в постели. Берет сигарету и закуривает. Выпускает дым…
— Но я не могу, — хнычет Оскар. — Не могу остановиться. Мне приятно плакать. Мне очень хочется плакать… Мне стыдно, но я не могу…
— А впрочем, плачь, — вдруг философски решает Наташка в пользу Оскаровых слез, — Все великие люди плакали. Франциск Ассизский тоже плакал… В экстазе…
Получив разрешение, Оскар ревет уже громко и безостановочно, перевалившись только на бок, для того чтобы найти в кровати и целовать Наташкины узенькие ступни, голые ступни, жалко торчащие из джинсов…
— Любовная история… — смеется Оскар. Два дня он провел вместе с Наташкой и ушел только потому, что Наташкин уик-энд все еще принадлежал ее официальному любовнику Джоэлу.
— Во-первых, я хочу сказать тебе спасибо, Оскар. Парти получилось великолепным. Великолепным… Не говоря уже об оргии… — Довольный Стив в трех блоках от Оскара издает в телефонную трубку смущенный гоготок… — Кстати, где ты взял Артура? Я ничего подобного в моей жизни не видел. Присутствие Артура, следует сказать, несколько поперчило наш секс… — Опять гоготок. — Я не представлял себе, что такое возможно…
— Все возможно в великом городе Багдаде — Нью-Йорке. За Артура, Стив, следует благодарить Габриэл, это был ее сюрприз.
— Конфиденциально, ты можешь мне объяснить, как это делается?.. Габриэл Крониадис, без сомнения, могущественная женщина, но труп… Не скажешь же ты, Оскар, что ее люди специально убили молодого человека, чтобы сделать тебе и твоим гостям сюрприз…
— Ну нет, — смеется Оскар. — Я, безусловно, был бы польщен, если бы было так. Нет, Габи просто-напросто взяла труп в рент.
— Труп в рент?
— Если можно взять в рент квартиру, или автомобиль, или Ти-Ви, то почему нельзя взять в рент труп? — Оскар доволен возможностью блеснуть перед Стивом своими знаниями тайного Нью-Йорка. — Я услышал впервые об этом еще лет шесть назад, Стив. Клиенты в «Адонисе» говорили, что за очень большие деньги можно арендовать под оргию специально оборудованное помещение… И одним из аксессуаров, мол, служит свеженький труп…
— Хорошо, но откуда «они» берут труп?
— В госпитале, Стив. Некто умирает вдруг в госпитале, и «они» заимствуют труп из морга всего на несколько часов, обычно ночью, после чего труп водворяется обратно в морг. «Они» — это целая сеть, объединяющая санитаров, служащих моргов, гардов и даже, может быть, докторов больших госпиталей…
— Ой, ой, ой, — пораженно гудит Стив в телефоне, — но могут же остаться следы, знаки того, что труп употребляли… — Он запинается.
— Стив, — Оскар снисходительно улыбается, — ты не станешь ебать труп, и я, признаюсь тебе, никогда не имел такого рода желаний. Для этого нужно быть очень специальным человеком… Обыкновенно «Артуров» употребляют для возбуждения, как аксессуар. Ну, случается, его хлещут кнутом или мастурбируют на него — это все. На мертвом следы порки не видны, и не так много некрофилов разгуливает по миру. В основном же труп стимулирует сексуальность… Ты сам сказал, что присутствие «Артура» поперчило твой секс.
— Да, — подтвердил Стив, все еще смущаясь. — До чего же мы в нашем Нью-Йорке дошли, Оскар… нравы у нас римские, как в имперском Риме эпохи упадка. Не хватает только боев гладиаторов.
— Я думаю, Габриэл сумела бы организовать и бой гладиаторов, — смеется Оскар. — Если ее страсть ко мне продержится до следующего моего дня рождения, может быть, она это сделает…
— А что, есть знаки, что страсть проходит? — осторожно спрашивает Стив.
Оскар понимает, что сболтнул лишнего.
— Подлинная страсть, Стив, не проходит никогда. Она лишь принимает другие формы. Надеюсь, у Габриэл именно такая страсть ко мне.
— Да-да, — торопливо согласился Стив. — Тебе был бы не полезен разрыв с нею.
Оскара умилило определение «не полезен». Он еще раз подумал, что в вялом с виду авторе бестселлеров он приобрел Друга. Интересно, почему Стив всегда выбирает сторону Оскара. Может быть, Стив всегда хотел быть Оскаром, а вместо этого стал Стивом Бароном. Может быть, он хотел бы действовать, а вынужден писать о том, как другие действуют…
— Я звоню тебе еще и по другой причине, Оскар. Тобой очень интересуется Джерри Гольдсмит, ты знаешь, кто это такой?
— Никогда не слышал этого имени.
— Джерри Гольдсмит — издатель и главный редактор ежемесячника «Риал Мэн». О «Риал Мэн» ты, конечно, слышал?
Да, Оскар видел несколько номеров журнала, издающегося уже три года и, кажется, успешно конкурирующего в настоящее время с «Плейбоем» и «Пентхаузом». «Риал Мэн» ориентируется на куда более современную аудиторию, его читатель — куда более декадентский и женственный, чем читатель «Плейбоя», основанного и сложившегося в другую эпоху. Читатель «Плейбоя» — грубый мужлан в сравнении с читателем и героем «Риал Мэн». «Риал Мэн» дошел даже до того, что позволяет своим героям быть бойсэкшуал. И остается при этом массовым журналом.
— Tax вот, Джерри как всегда ищет интересный материал для журнала. Я ему рассказал о тебе. Он хочет с тобой встретиться. Если ты, конечно, не возражаешь…
— Я не возражаю.
Оскар подумал: а что, собственно, может ему дать «Риал Мэн» — какую пользу? Или вред?
Как бы чувствуя его сомнения, Стив объяснил Оскару:
— Знаешь, я подумал, что тебе не помешает паблисити. Быть избранным в американский Сенат ты, кажется, не собираешься, а, Оскар? Хорошая публикация в «Риал Мэн» мгновенно сделает тебя известным по всей Америке… На случай, если страсть Габриэл пройдет… Вторую Габриэл Крониадис найти почти невозможно, но мужчине эпохи, принесенному журналом в несколько миллионов американских домов, будет куда легче находить свежих клиенток. А я считаю тебя, Оскар, мужчиной этохи, героем нашего времени…
— Герой-любовник, — насмешливо подсказал Оскар. — Как Валентине…
— Да-да, — подхватил Стив. — Именно это определение, я постарался внушить Джерри. «Мужчина эпохи XXI века». Он умирает, так хочет тебя видеть…
— О, но, но! О, но! — услышал он знакомые. Наташкины стоны совсем рядом. И, чуть повернув Анжелику вместе с вращающимся на металлической оси креслом, он увидел Наташку…
Любовь его во взбитом под мышки нейлоновом платье лежала ничком на одном из мальчишек, кажется, это был Ален, энергично подбивающий в нее снизу членом. Попка Наташки извивалась в огромных ручищах Чарли-Долорес, который со злой улыбкой вдавливал сейчас между Наташкиных ягодиц дилдо. Его, Оскарово, дилдо. Как Чарли нашел дилдо, Оскар не имел понятия…
— О, но, это больно! — простонала опять Наташка. — Нет! Мальчики, нет! — Попка ее жалко дернулась в руках Чарли.
— Ты любишь это, ведь любишь, — злорадно выдохнул Чарли и еще глубже протолкнул толстого розового зверя в Наташку.
— Нет, нет, нет, ой, ой! — простонала Наташка, подброшенная вдруг особенно резко лежащим под нею Аленом. Оскар увидел, как дилдо вдруг провалилось в Наташку еще на целых пару инчей… и в свою очередь инстинктивно крепко вдвинул как бы одеревеневший внезапно член в латиноамериканскую девочку…
— Гггггггг-р! — прохрипела Наташка, и опять: — Гррррр — Хррррр! — И пошла вздрагивать, задыхаясь, в такт соединившимся в одном ритме Алену и Чарли, распластавшемуся рядом на полу…
— Оууу… ой, ой, ой… — свистела воздухом, втягиваемым сквозь сжатые зубы, Наташка, теперь уже сама, видел Оскар, надвигая вверх на дилдо свою распластанную белую попку, Ален вонзался в нее снизу. — Ой, ой, ой, мальчики, что же вы делаете, ой, ой, ой, мальчики, ой, еще…
Оскар глядел на хрипящее в двух метрах от него существо, на мокрый и потный кусок мяса, два полушария в красных пятнах, и в него медленно вползал ужас. Он знал, что Наташка — животное, но, когда она была животным с ним наедине, она была привлекательным животным. Сейчас?.. Чарли с остервенением, широкими движениями вдвигал и выдвигал розового зверя из Наташки. Выходящий из попки розовый зверь был покрыт какой-то темной субстанцией, затекшей в углублениях между искусственными мощными веками и жилами… «Кровь!» — с испугом подумал Оскар, но тотчас понял, что это содержимое Наташкиной прямой кишки налипло на тело механического зверя. «Наташкино говно!» — признался себе Оскар. И вдруг перешел в тот же ритм, в котором два чужих самца, слившись в одно существо, насиловали его любимую, женщину, которую он любил…
Когда Наташка, вдруг забившись в неостановимых судорогах, заорала: «О-ооооо-ооооооооооф!», глубоко вцепившись когтями в плечи Алена, Оскар, в последний раз подбросив членом вверх животную тяжесть Анжелики, вплеснул в нее сперму и укусил девчонку в мякоть плеча так, что, собравшись на губах, из нее засочилась кровь…
Стало вдруг тихо-тихо. Когда после неопределенно долгого, момента забвения Оскар поднял глаза, ему показалось, что Артур, над которым стоял, неотрывно глядя на него и мастурбируя, фотограф Питер, что Артур вдруг улыбнулся…
— Свиньи! Мерзкие свиньи! — раздался голос. — Животные!..
В дверях стоял заспанный Яцек Гутор.
глава восьмая
1
На углу 54-й улицы и Пятой авеню стоял калека. Полиомиелит причудливо изогнул его тело, завил его улиткой. Опираясь на два алюминиевых костыля, калека подпрыгивал и притопывал плоским ботинком в такт музыке, исходящей из небольшого транзистора, стоящего прямо на тротуаре. Время от времени калека выкрикивал нечто нечленораздельно-хриплое, может быть припев транзисторной песни, определить было трудно. На куске картона перед калекой стояла металлическая коробочка, и в ней лежали монеты, в одном месте сквозь монеты даже просвечивал зеленый доллар.Оскар понаблюдал некоторое время за калекой и его коробочкой. В основном монеты в коробочку поставляли женщины в возрасте около пятидесяти лет. «Как раз мои клиентки, — иронически уколол себя Оскар. — Сердобольные дамы».
Второй день подряд приходит сюда Оскар в надежде встретить Яцека. Зачем ему Яцек? Это не совсем ясно Оскару. Он хочет поговорить с юродивым.
Нет, он не собирается оправдываться перед соотечественником. Да и за что оправдываться… Оскар и не подозревал, что мистер Гутор уснул в ночь день-рожденческого парти в его кабинете, забравшись между письменным столом и окном, укрывшись портьерой. Ему вовсе не было стыдно, что Яцек взглядом застарелого девственника посмотрел на оргию. В конце концов, чего можно было ожидать от опьяневших и отупевших нью-йоркских мужчин и женщин… Они вели себя так, как должны были себя вести… Нет, не за тем, чтобы извиниться, ищет Оскар Яцека.
Оскара послала Габриэл, обеспокоенная, что человек не их круга увидел кое-что, хотя и не уголовно наказуемое, но не совсем подходящее для нервной системы и воображения человека, пристававшего ко всем с вопросом: «А можете ли вы поцеловать таракана?»… Но если бы Габриэл не попросила увидеть и опять привести Яцека, Оскар сделал бы это сам… Габриэл боится, что история с оргией попадет в газеты… Оскар… нет, он не боится паблисити, так что же, зачем ему нужен юродивый?.. Вот это-то и неясно…
Оскар даже позвонил другому Яцеку — Анджеевскому и выспросил у недоумевающего супера — Оскар не звонил ему шесть лет, — что он знает о своем тезке. Фоном к их разговору служили детские крики…
Яцек № 2 знал очень немного. Года два назад Анджеевский получил телефонный звонок из полиции города Карлайл, штат Пенсильвания. «Знает ли он мистера Тутора?..» Когда Анджеевский поинтересовался, откуда полиция узнала его телефон, то ему сообщили, что его имя и номер телефона нашли у слонявшегося по улицам Карлайла мистера Гутора. «Да-да, телефон и имя значились в небольшом списке, нацарапанном на клочке бумаги. Всего пять фамилий. Но вы, мистер Анджеевский, единственный из тех пяти, у кого не изменился телефон».
«Нет-нет, мистер Гутор ничего дурного не совершил, нет, он ни в чем не обвиняется. Он был задержан полицией исключительно по причине странного поведения. На вопрос, почему он уже несколько дней ходит по одним и тем же улицам и не может ли полиция чем-либо помочь ему, мистер Гутор заявил, что он знает, куда он направляется, и в помощи не нуждается. «Меня ведет голос!» — гордо заявил он, и, когда полицейские поинтересовались, что за «голос», мистер Гутор снисходительно объяснил полиции, что «голос» приказал ему идти в Итаку, штат Нью-Йорк. Когда полицейские спросили его, что же он делает в городе Карлайл, штат Пенсильвания, мистер Гутор не сумел ответить на этот вопрос…»
— Почему он назвал Итаку, как ты думаешь, Яцек?
— В Итаке, Оскар, жил в это время Людвик Сречински… Именно тогда он получил на один семестр место ассистента профессора славянской литературы в Корнельском университете. Имя Людвика было среди тех пяти имен. Да и твое имя, Оскар, тоже.
— Но почему Людвик? Яцек и Людвик никогда не были особенно близки…
— Об этом следует спросить у «голоса», — засмеялся Анджеевский. И добавил: — Бедный Яцек, лучше бы он оставался в Польше… Ну, а ты как?
— Я хорошо, — рассеянно ответил Оскар. — У меня прекрасное новое жилище — целый лофт в Ист-Вилледже, богатая старая любовница…
— Ты всегда был любимец женщин, — констатировал Анджеевский. Как показалось Оскару — с завистью…
— А ты как? Как Анн и дети? — Оскар вспомнил, что он не задал еще ни одного вопроса Яцеку.
— Нас теперь пятеро… — Яцек стыдливо-горделиво захихикал. — Маленькая Джоанн родилась в прошлом году. Уже ходит.
«Что ж, — подумал Оскар. — Яцек Анджеевский все более и более увязает в ситуации». Он хотел было спросить Анджеевского, не нашел ли он себе издателя, но передумал…
С 54-й улицы выходит не спеша синий гард, и, хотя на нем точно такая же униформа и он почти одного роста с Яцеком, Оскар сразу же видит, что это не Яцек. У Яцека подбитая походка маленькой длинноносой птицы, Оскару же навстречу идет совсем еще молодой парень, очевидно латиноамериканец. Форма гарда ловко сидит на парне, красиво затягивая его тонкую мускулистую фигуру.
— Извините за беспокойство, — обращается к нему Оскар. — Вы не знаете гарда по фамилии Гутор… Яцек Гутор, он обычно дежурит здесь… Это мой друг.
Латиноамериканец осматривает красивого, одетого в белое пальто джентльмена с некоторым сомнением. «Друг харда?» — наверное, удивляется он.
— Я дежурю тут три дня в неделю. Днем. Остальные дни тут дежурит другой парень, я не знаю, как его зовут… Поляк?
— Да-да, поляк, — подтверждает Оскар. — Длинноносый, небольшого роста.
— Поляк заступит на дежурство послезавтра, а я буду отдыхать… И вы тоже поляк, — догадывается парень.
— Да, я тоже поляк, — соглашается Оскар, хотя в другое время не признался бы в этом.
2
Через день, около полудня, опять явившись на Пятую авеню и 54-ю улицу, еще издалека Оскар видит соотечественника. Яцек стоит там же, где находился и в их первую встречу, — у бетонной кадки с деревцем.— Привет, Яцек! — обращается к нему Оскар, сразу же понимая, что следовало бы звучать менее развязно и жизнерадостно.
— Привет… — спокойно отвечает Яцек, некоторое время смотрит на протянутую ему руку, затем не спеша подает Оскару свою.
— Вот был в «Риццоли», — врет Оскар, кивая на противоположную сторону Пятой авеню, — увидел тебя… Как жизнь?!
— Работаю, — отвечает заносчивый долгоносик гордо, — зарабатываю на хлеб. Нужно жить…
Яцек снимает зачем-то с ремня дубинку и похлопывает ею по своей левой ладони.
— Ну как, убрался после парти? — спрашивает он вдруг осторожно.
— Разумеется, — пожимает плечами Оскар. — Люди все убрали уже на следующее утро.
— Меня бы взял по знакомству в слуги… — Непонятно, шутит Яцек или не шутит. — Сколько ты им платишь в неделю?
— Хэй, не валяй дурака, Гутор! Ты же знаешь, что они не мои слуги, спроси, если интересно, у Габриэл… У тебя что ко мне, классовая ненависть?.. Ты забыл, как мы вместе у тебя в Бруклине рис жевали…
— Ты всегда искал легкого пути, Оскар, — смягчается Яцек. — И тогда я мыл полы, а ты тотчас же устроился, извини за выражение, вертеть жопой в гей-бар…
Злой Оскар внезапно думает, что ему не следует больше разговаривать с враждебно настроенным долгоносиком, следует повернуться и уйти, но почему-то не уходит. Более того, он начинает оправдываться…
— Эй, Ясь, ты же прекрасно знаешь, что профессия официанта вовсе не из легких… Пробегать целую ночь на ногах, среди пьяных и уродов — не такое уж большое удовольствие… пожалуй, потяжелее, чем стоять на углу с дубинкой.
— Потому мне и платят столько, чтобы я только не умер с голоду, а ты приносил по сотне долларов только чаевыми…
Долгоносик снисходительно читает Оскару мораль, похлопывая в такт дубинкой по руке.
— Ладно, что ты кипятишься… Хочешь, я помогу тебе найти много лучше оплачиваемую работу?
— Может быть, ты уступишь мне свое место? — ехидно спрашивает Гутор. — Ты же зарабатываешь деньги хуем, Оскар… Разве я не прав?
— Кто мешает тебе зарабатывать деньги хуем? — Внезапно Оскар чувствует свое превосходство над тщедушным Маленьким Муком. — Эта профессия одинаково открыта для всех.
— Секс меня не интересует. Секс — свинство… — Яцек гадливо морщится.
— Хорошо, ходи и проповедуй «поцелуй таракана». Вполне можешь основать новую религию. Кто тебе мешает? В Америке ловкие люди уже основали немало «тараканьих» религий. А ты стоишь здесь и брюзжишь…
— Ты стал таким же, как они, Оскар, — убедительно заявляет гард Гутор.
— Плохо ли это?
— Ты принял причастие буйвола, Оскар…
— Это тебе наверняка сообщил твой знакомый «голос»?
— «Голос» не занимается такими, как ты, Оскар. Нищие духом его не интересуют.
— Фу, — обессиленно останавливается Оскар, — тебя не переспоришь. Бог с тобой, пусть я нищий духом… И мои друзья, и мои женщины — нищие духом…
Яцек тихо смеется. Только сейчас в этом снисходительно-удовлетворенном горловом смехе Оскару удается уловить оттенок безумия. В остальном Яцек как будто нормален.
— Женщины лучше мужчин, Оскар… Некоторые из них не безнадежны. Женщин еще возможно спасти…
— Если секс — свинство, то женщина должна быть для тебя сосудом греха, источником свинства, причиной его возникновения. Она не может быть лучше…
— Женщина честнее, Оскар.
Оскар уже досадует на себя за то, что позволил себе эмоциональную реакцию на слова человека, которого «голос» позвал в Итаку, а он пришел в Карлайл, штат Пенсильвания…
— Кстати, Яцек, Габриэл передает тебе привет, она хотела бы увидеть тебя еще раз. Позвони и приходи, а?
Оскар не уверен, что долгоносик опять когда-либо появится в его жизни. И достаточно сообразительным для того, чтобы Габриэл имела основания беспокоиться, долгоносик не кажется. Оскар если бы боялся кого-то, то уж боялся бы Чарли. Вот Чарли вполне может отправиться в газеты и дать материал об оргии, в которой участвовали миллиардерша миссис Крониадис, известная писательница Сюзен Вудъярд, известный автор бестселлеров Стив Барон, супермодель Кати Стюарт… Однако и Чарли трудно будет убедить редактора напечатать материал, компрометирующий стольких известных в Нью-Йорке людей в один раз…
— Может быть, зайду, — после долгого обдумывания соглашается Яцек. — Только мне от вас ничего не нужно. Моя работа меня устраивает. Я три дня занят, три дня отдыхаю. Деньги мне тоже не нужны. Я не люблю деньги…
— Как хочешь, — не возражает Оскар. — Пока!
Идя вниз по Пятой авеню, Оскар, улыбаясь, вспоминает изречение своего блестящего тезки Оскара Уайльда: «Только один класс думает о деньгах больше, чем богатые. И это — бедные».
3
Оскар сидит у Наташки в спальне, и они нюхают героин. Торит свеча. Наташка почему-то считает, что нюхать героин менее опасно, чем колоть героин. Наташка боится привыкнуть к героину, героин Наташке нравится. Очень нравится, куда более, чем кокаин…— Именно поэтому общество и дискредитировало героин, — поучает Наташку Оскар, — что героин самый антисоциальный наркотик из всех, какие существуют. Человек, принявший героин, становится самодостаточным. Лежа на спине и глядя в потолок, он в воображении своем имеет весь мир, и в этом мире уютно. А общество хочет, чтобы он отправился на фабрику и изготовлял нужные всем металлические детали машин.
— Да, — вздыхает Наташка, откидываясь на подушку, — очень уютно. Тепло, приятно и ничего не хочется. Я себя необыкновенно сентиментально сейчас чувствую, Оскар, я тебя очень люблю.
Оскар забирает из слабых и замедленных рук Наташки зеркало и пластиковую трубочку и нюхает опять порошок цвета чуть обожженной солнцем кожи.
— Будь осторожен, О, ты уже вынюхал несколько линий. Куда больше, чем я…
— Мне хочется… Мне просто нужно больше, чем тебе, я здоровее…
— Вот-вот, всем умершим от ОД тоже казалось, что им нужно чуть больше того, что они уже приняли…
— Смерть от героина, говорят, самая легкая. Сердце тихо останавливается. Умираешь мгновенно и безболезненно.
Теперь Оскару тоже хочется лечь. Потому он, как ему кажется, очень медленно перебирается с кресла, на котором сидел, на кровать и, вытащив из-за Наташки одну подушку, опускается на спину рядом с Наташкой.
— Ой, хорошо-то как…
— Хорошо… — вздыхает Наташка.
Они оба молчат, вслушиваясь и всматриваясь в особый, чистый, приветливый и гармоничный мир, в который их погрузил героин. Даже секс как будто не нужен. Оскар искоса посматривает на Наташку.
У русской девушки сейчас очень светлый лик. Умиротворенный, спокойный и чистый лик. Невозможно даже предположить, что это та же самая женщина, которая стонала и рычала, лежа на члене Алена, и извивалась, как червяк, под чудовищным дилдом, которым месил в ее попке Чарли… Спящая тихая красавица, девушка сказки лежит рядом с Оскаром и только время от времени открывает слипшиеся медовые глазки, жмурясь на свечу. Свеча на ночном столике черная, Наташка — декадентка…
— Наташ, — обращается к ней Оскар, слыша красивую пустоту вокруг себя, пустоту, внезапно наполненную русским именем. И опять смотрит на Наташку.
— Что?
— Я люблю тебя…
На глаза Оскара вдруг внезапно надвигается пелена слез. Он представляет себе маленькую, совсем маленькую Наташку, бесприютно бредущую по снегу по улицам их столицы — Москвы, беззащитную перед снегом, холодом и опасностями, подстерегающими маленьких девочек. Как хорошо, как чудесно, думает Оскар умиленно, что Наташка спаслась, выросла и теперь лежит рядом с ним на другой подушке, такая миленькая, и медовая прядка спала ей на глаза. Как чудесно! Оскар шмыгает носом и, привстав на локте, смотрит на Наташку с болезненным умилением.
— Ты что, Оскар? — От взгляда Оскара Наташка медленно открывает глаза. — Ой, ты плачешь… Ты чего плачешь, О? Не плачь…
Сил у Наташки мало, потому она долго тянет руку к волосам Оскара, и, наконец достигнув их, теплая рука ложится на волосы, и Наташка так же медленно поглаживает волосы Оскара.
— Не плачь…
— Я люблю тебя… — всхлипывает Оскар… — Я очень тебя люблю… Ты моя девочка. Как хорошо, что ты есть… — И Оскар, вдруг глубоко и уже не сдерживаясь, плачет, не пряча лица. — О-о-ой! — стонет он.
— Эй, — Наташка как бы очнулась от сна, — чего же ты плачешь, если ты меня любишь? Разве плакать нужно, глупый? Нужно улыбаться…
— Я… Я не знаю как-к…
— Раскрываешь чуть-чуть рот и растягиваешь углы рта в стороны — получается улыбка.
Оскар старается последовать совету Наташки, но углы рта сползают у него вниз — опять в плачущую гримасу, и слезы текут не останавливаясь.
— Ооооо-ой!
— Оскар! — Наташка как будто начинает над ним смеяться. — Ты зальешь слезами всю мою постель. Перестань, глупый!
Оскар глядит неотрывно на Наташку — в джинсах и маленькой тишотке с надписью «Поверти сакс», и ему кажется чудом, как такая тоненькая и нежная Наташка умудряется спасаться в мире, полном страшных каменных зданий и твердых металлических машин. Оскар чувствует, как новая волна теплых слез надвигается ему на глаза, и, когда глаза так щиплет, что уже нет сил сдерживаться дальше, Оскар опять разражается приступом слез…
— О-ооо-ой!
— Эй, — Наташка внезапно привстает с постели, — О, ты перебрал героина, я же тебя предупреждала. Видишь, что происходит.
— Я люблю тебя больше всего на свете… — шепчет Оскар и чувствует, как ему необыкновенно приятно опять сползти в бессилие, слезы, вселюбовь и всепрощение… — Я люблю тебя, ты моя девочка… Моя девочка, — повторяет он, и уже не взрыв, но теплый кисель слез мягко поглощает его и он счастливо хнычет в этом болотце. — Поцелуй меня, бэйби, — просит он Наташку. — Поцелуй…
— Оскар, я буду злиться, перестань сейчас же плакать…
Наташка, немилосердно вытащенная Оскаром из мира ее — Наташкиных — грез, приподымается и садится в постели. Берет сигарету и закуривает. Выпускает дым…
— Но я не могу, — хнычет Оскар. — Не могу остановиться. Мне приятно плакать. Мне очень хочется плакать… Мне стыдно, но я не могу…
— А впрочем, плачь, — вдруг философски решает Наташка в пользу Оскаровых слез, — Все великие люди плакали. Франциск Ассизский тоже плакал… В экстазе…
Получив разрешение, Оскар ревет уже громко и безостановочно, перевалившись только на бок, для того чтобы найти в кровати и целовать Наташкины узенькие ступни, голые ступни, жалко торчащие из джинсов…
4
— Не могу тебе дозвониться уже несколько дней, Оскар. Таинственные похождения? Любовная история?— Любовная история… — смеется Оскар. Два дня он провел вместе с Наташкой и ушел только потому, что Наташкин уик-энд все еще принадлежал ее официальному любовнику Джоэлу.
— Во-первых, я хочу сказать тебе спасибо, Оскар. Парти получилось великолепным. Великолепным… Не говоря уже об оргии… — Довольный Стив в трех блоках от Оскара издает в телефонную трубку смущенный гоготок… — Кстати, где ты взял Артура? Я ничего подобного в моей жизни не видел. Присутствие Артура, следует сказать, несколько поперчило наш секс… — Опять гоготок. — Я не представлял себе, что такое возможно…
— Все возможно в великом городе Багдаде — Нью-Йорке. За Артура, Стив, следует благодарить Габриэл, это был ее сюрприз.
— Конфиденциально, ты можешь мне объяснить, как это делается?.. Габриэл Крониадис, без сомнения, могущественная женщина, но труп… Не скажешь же ты, Оскар, что ее люди специально убили молодого человека, чтобы сделать тебе и твоим гостям сюрприз…
— Ну нет, — смеется Оскар. — Я, безусловно, был бы польщен, если бы было так. Нет, Габи просто-напросто взяла труп в рент.
— Труп в рент?
— Если можно взять в рент квартиру, или автомобиль, или Ти-Ви, то почему нельзя взять в рент труп? — Оскар доволен возможностью блеснуть перед Стивом своими знаниями тайного Нью-Йорка. — Я услышал впервые об этом еще лет шесть назад, Стив. Клиенты в «Адонисе» говорили, что за очень большие деньги можно арендовать под оргию специально оборудованное помещение… И одним из аксессуаров, мол, служит свеженький труп…
— Хорошо, но откуда «они» берут труп?
— В госпитале, Стив. Некто умирает вдруг в госпитале, и «они» заимствуют труп из морга всего на несколько часов, обычно ночью, после чего труп водворяется обратно в морг. «Они» — это целая сеть, объединяющая санитаров, служащих моргов, гардов и даже, может быть, докторов больших госпиталей…
— Ой, ой, ой, — пораженно гудит Стив в телефоне, — но могут же остаться следы, знаки того, что труп употребляли… — Он запинается.
— Стив, — Оскар снисходительно улыбается, — ты не станешь ебать труп, и я, признаюсь тебе, никогда не имел такого рода желаний. Для этого нужно быть очень специальным человеком… Обыкновенно «Артуров» употребляют для возбуждения, как аксессуар. Ну, случается, его хлещут кнутом или мастурбируют на него — это все. На мертвом следы порки не видны, и не так много некрофилов разгуливает по миру. В основном же труп стимулирует сексуальность… Ты сам сказал, что присутствие «Артура» поперчило твой секс.
— Да, — подтвердил Стив, все еще смущаясь. — До чего же мы в нашем Нью-Йорке дошли, Оскар… нравы у нас римские, как в имперском Риме эпохи упадка. Не хватает только боев гладиаторов.
— Я думаю, Габриэл сумела бы организовать и бой гладиаторов, — смеется Оскар. — Если ее страсть ко мне продержится до следующего моего дня рождения, может быть, она это сделает…
— А что, есть знаки, что страсть проходит? — осторожно спрашивает Стив.
Оскар понимает, что сболтнул лишнего.
— Подлинная страсть, Стив, не проходит никогда. Она лишь принимает другие формы. Надеюсь, у Габриэл именно такая страсть ко мне.
— Да-да, — торопливо согласился Стив. — Тебе был бы не полезен разрыв с нею.
Оскара умилило определение «не полезен». Он еще раз подумал, что в вялом с виду авторе бестселлеров он приобрел Друга. Интересно, почему Стив всегда выбирает сторону Оскара. Может быть, Стив всегда хотел быть Оскаром, а вместо этого стал Стивом Бароном. Может быть, он хотел бы действовать, а вынужден писать о том, как другие действуют…
— Я звоню тебе еще и по другой причине, Оскар. Тобой очень интересуется Джерри Гольдсмит, ты знаешь, кто это такой?
— Никогда не слышал этого имени.
— Джерри Гольдсмит — издатель и главный редактор ежемесячника «Риал Мэн». О «Риал Мэн» ты, конечно, слышал?
Да, Оскар видел несколько номеров журнала, издающегося уже три года и, кажется, успешно конкурирующего в настоящее время с «Плейбоем» и «Пентхаузом». «Риал Мэн» ориентируется на куда более современную аудиторию, его читатель — куда более декадентский и женственный, чем читатель «Плейбоя», основанного и сложившегося в другую эпоху. Читатель «Плейбоя» — грубый мужлан в сравнении с читателем и героем «Риал Мэн». «Риал Мэн» дошел даже до того, что позволяет своим героям быть бойсэкшуал. И остается при этом массовым журналом.
— Tax вот, Джерри как всегда ищет интересный материал для журнала. Я ему рассказал о тебе. Он хочет с тобой встретиться. Если ты, конечно, не возражаешь…
— Я не возражаю.
Оскар подумал: а что, собственно, может ему дать «Риал Мэн» — какую пользу? Или вред?
Как бы чувствуя его сомнения, Стив объяснил Оскару:
— Знаешь, я подумал, что тебе не помешает паблисити. Быть избранным в американский Сенат ты, кажется, не собираешься, а, Оскар? Хорошая публикация в «Риал Мэн» мгновенно сделает тебя известным по всей Америке… На случай, если страсть Габриэл пройдет… Вторую Габриэл Крониадис найти почти невозможно, но мужчине эпохи, принесенному журналом в несколько миллионов американских домов, будет куда легче находить свежих клиенток. А я считаю тебя, Оскар, мужчиной этохи, героем нашего времени…
— Герой-любовник, — насмешливо подсказал Оскар. — Как Валентине…
— Да-да, — подхватил Стив. — Именно это определение, я постарался внушить Джерри. «Мужчина эпохи XXI века». Он умирает, так хочет тебя видеть…