Страница:
— Что делают здесь уважаемые чуваки в столь ранний час? — раздается из-за спины Эди-бэби знакомый голос. Даже не оборачиваясь, Эди-бэби безошибочно знает, кому он принадлежит: Славка Заблодский, по прозвищу Цыган, собственной персоной выбрался к гастроному. От Славки не так легко отделаться, он прилипала, хотя и ханыгой его не назовешь. Личность он темная.
Темная и интересная. Плохо, что Кадик не любит Славку, хотя должен бы был любить, Славка тоже каким-то боком, и очень короткое время, но принадлежал к организации «Голубая лошадь». Харьковская «Голубая лошадь» в свое время прогремела на всю страну — случилось это два года назад, после статьи в «Комсомольской правде», когда харьковские стиляги стали самыми знаменитыми. В газете писали, что ребята и девушки «Голубой лошади» крикливо одевались, не работали, слушали западную музыку и устраивали оргии. Эди-бэби как-то спросил Кадика про оргии. Тот сказал в ответ небрежно, что да, «чуваки киряли, слушали джаз и борали чувих», но что козьему племени не понять этих удовольствий, так как козье племя только и озабочено тем, как бы поскучнее прожить свою жизнь и не дать другим повеселиться.
— Уважаемые чуваки, конечно, киряют в народный праздник, — продолжает Славка, выходя из-за плеча Эди-бэби.
Эди-бэби не поворачивается, чтобы увидеть Славку, он воспитывает в себе мужской характер. В данном случае он подражает персонажу одного из нескольких ковбойских фильмов, которые Хрущев привез из Америки и разрешил показывать населению, — Эди-бэби хочет быть невозмутимым.
— Уважаемые чуваки Кадик и Эдик присоединились к народным массам и дружно заглатывают биомицин в годовщину Великой революции, — говорит Славка и, заранее протягивая руку за бутылкой, объявляет: — Последний оставшийся в живых представитель антисоциальной организации «Голубая лошадь» тоже хочет выпить с народными массами.
— Ты уже кирнул, Цыган, хватит с тебя, — бурчит Кадик, но все же дает ему бутылку. Славка жадно всасывается в нее. Несмотря на холод и время от времени начинающий лениво падать сухой снег, Славка в белом, почти летнем плаще — на ногах его какие-то неопределенного цвета опорки, непосредственно переходящие в черные узкие брюки с широкими манжетами.
Заметив взгляд Эди-бэби, Славка, оторвавшись наконец от бутылки и переводя дух, говорит:
— Что смотришь? Никогда не видел аристократа в несчастье? Вчера вернулся из Таллина. Украли чемодан.
Эди-бэби уверен, что Славка врет, что у него украли чемодан. Это он, Славка, спокойно может украсть чемодан, однажды он это сделал: украл чемодан у своего приятеля — трубача Коки. Они вместе ехали именно из Таллина, все стиляги ездят туда время от времени, у них модно ездить в Таллин.
Именно из-за этой истории Кадик не любит Славку Цыгана — он нечист на руку. Но главная причина его неприязни к Цыгану заключается в том, что Кока — друг Юджина. Кадик всегда на стороне Юджина. Воровство среди салтовских ребят не считается предосудительным, но воровать у своих — подло. Если бы Цыган украл не у стиляги, а у шпаны, у тех ребят, с которыми водится Эди-бэби (Кадик почти единственный стиляга среди его знакомых), ему бы «пописали» бритвой рожу. «Пописать» — значит порезать. Можно пописать ножом, зажав его в руке так, чтобы острие выступало только на пару пальцев, чтоб не убить. Можно пописать бритвой — безопасной разумеется. Пописать — это значит проучить, оставить память — шрамы, чтоб думал в следующий раз. С возраста одиннадцати лет Эди-бэби ходит с опасной бритвой в кармане пиджака. На Салтовке и на Тюренке все с чем-нибудь ходят: в основном с ножами, у Борьки Ветрова часто с собой «ТТ», Костя Бондаренко, в дополнение к финке, пришитой у него ножнами к подкладке пальто, носит с собой еще и увесистую гирьку на цепочке.
Эди-бэби разглядывает Славку и думает, что вид у него затасканный. Где-то он определенно шлялся, может, не в Таллине, но в поселке его не видели с весны. У Славки длинный нос, черные волосы и черные глаза и очень редкая, оливковая кожа, за что его и прозвали Цыганом. Он — старший брат. Его младший брат — очкастый Юрка — считается в поселке интеллигентом, за то что носит очки и усердно учится в техникуме. Над Юркой ребята посмеиваются, но все же неплохо к нему относятся: он человек понятный — работает днем на заводе «Поршень», а вечером бежит в свой техникум. Славка же паразит, по стандартам Салтовки он уже старый — ему 24 года, но он не только не работает, многие ребята не работают, Кадик тоже не работает, но Славка — попрошайка. У Славки никогда нет денег, и все его время уходит на то, чтобы найти возможность кирнуть за чужой счет. Иногда, как в это лето, Славка куда-то пропадает, потом появляется опять. Вообще-то, думает Эди-бэби, поглядывая искоса на Славку, в то время как Кадик и Славка обмениваются неприязненными репликами, Славка Цыган похож на хорька. «Противноватая личность», — думает Эди-бэби, созерцая засохшую в одном из углов Славкиного рта пленку слюны. «А мы еще пили с ним из одной бутылки», — брезгливо думает Эди-бэби. Но Эди-бэби испытывает слабость к Славке, потому что он любит слушать Славкины истории.
— Нет, мэн, — говорит Славка Кадику, — твой Юджин не тянет на приличного саксофониста. Для Харькова он, может быть, и сходит, но есть и другие города, чувак. В Прибалтике, чувак, не говоря уже о маме Москве, его спустят с эстрады…
— Чувак, чувак, что ты несешь! — возмущается Кадик. — Я был с Юджином на фестивале! Юджин играл с американцами. Сам Билл Новак пригласил Юджина поиграть с его оркестром. Юджин — саксофонист высокого класса, мирового класса, чувак!
— Кончай, кончай, Кадиллак, захваливать своих друзей, — скрипит Славка. — От этого ты сам поднимаешься в своих собственных глазах. Не говори этого мне, чувак Кадик, я изучал экзистенциализм, читал работы Сартра. Вы все поверхностны, чуваки… — говорит он, призывая Эди-бэби в свидетели, заглядывая ему в лицо…
Эди-бэби не хочется вмешиваться в их спор, пусть разбираются сами. Он не знает, хороший ли саксофонист Юджин или нет. Отец Эди-бэби давно открыл, что у Эди-бэби нет слуха и голоса у него тоже нет. Поэтому Эди-бэби спокойно знает, что в области музыки он профан, и все музыкальные способности ушли в их семье к отцу. Так говорит мать. Для Эди-бэби ничего не осталось.
Славка и Кадик спорят, толпа у гастронома меняет свои очертания, одни группы распадаются, люди уходят, другие рабочие, возвратившиеся с демонстрации, пополняют собою ряды… Эди-бэби знает, что так будет до самого позднего вечера, до закрытия магазина. Здесь как бы клуб, и даже часам к семи, когда советский народ и народ Салтовки официально сядет за столы, чтобы отпраздновать 41-ю годовщину Великой Октябрьской Социалистической революции, здесь все еще будут стоять мужики и ребята, и спорить до хрипоты, и орать, и обниматься, и пить свой биомицин или портвейн. Они так привыкли, и ничего уже нельзя сделать. Мало того, даже позднее, часов после десяти вечера, мужики будут под любым предлогом рваться от праздничного стола, от семьи — сюда.
Настоящий клуб, и он же кинотеатр «Стахановский», с плюшевыми занавесями, с мраморным фойе, с большим залом, с плюшевыми же красными стульями и креслами, — совсем рядом, за углом, но мужики и ребята туда не ходят. Во-первых, там не продают биомицин и водку, и нельзя приобрести огурец или плавленый сырок, и не ходит бабка Луша и ханыги со стаканами, и нет свежего воздуха и поземки, метущей в рожу, как сейчас, или мелкого дождя и солнышка, когда лето. Во-вторых, если б и стали вдруг продавать в клубе биомицин и водку, мужики и ребята все равно туда не пошли бы. Они стесняются клуба, его важных портретов старых мужчин с галстуками, клубного красно-вишневого плюша и опрятной курительной комнаты. К тому же там, в жарко натопленном помещении, быстро пьянеешь. Эди-бэби знает сына директора клуба — Юрку Панченко, иногда он использует это знакомство для того, чтобы прошиться в клуб на танцы, но очень редко. Ребята не любят «Стахановский» клуб, предпочитая ему куда более уютный маленький «Бомбей», а для серьезных развлечений ездят в ту же «Победу» на трамвае.
Огромное здание клуба и кинотеатра «Победа», продукт первой советской конструктивистской мысли, возвышается бетонным кубом посередине площади, где происходят многотысячные народные гулянья не только по праздникам, но и по субботам тоже. Несмотря на конструктивизм, «Победа» напоминает увеличенный греческий Парфенон. В самом доме культуры «Победа» сотни помещений, а за зданием расположен обширный парк, в левом крыле парка вместительная, на тысячу танцоров, летняя танцплощадка. Туда и ездят салтовские и тюренские ребята для серьезных развлечений и грандиозных, несколько раз в году, обыкновенно летом, драк.
Территория «Победы» принадлежит Плехановке. Плехановка — это уже город. Множество ребят живут в районе длинной Плехановской улицы, чуть меньше, пожалуй, чем на Тюренке и Салтовке вместе взятых. Обычно плехановцы держат нейтралитет и позволяют одинаково Тюренке и Салтовке, с одной стороны, и их врагу — Журавлевке, с другой, приезжать «к Победе», как говорят все ребята. Но иногда плехановцы хитро переходят на сторону того или иного противника, и тогда начинается настоящая партизанская война с засадами, набегами, ножевыми ударами в спину. Порой кого-нибудь убивают.
8
9
10
Темная и интересная. Плохо, что Кадик не любит Славку, хотя должен бы был любить, Славка тоже каким-то боком, и очень короткое время, но принадлежал к организации «Голубая лошадь». Харьковская «Голубая лошадь» в свое время прогремела на всю страну — случилось это два года назад, после статьи в «Комсомольской правде», когда харьковские стиляги стали самыми знаменитыми. В газете писали, что ребята и девушки «Голубой лошади» крикливо одевались, не работали, слушали западную музыку и устраивали оргии. Эди-бэби как-то спросил Кадика про оргии. Тот сказал в ответ небрежно, что да, «чуваки киряли, слушали джаз и борали чувих», но что козьему племени не понять этих удовольствий, так как козье племя только и озабочено тем, как бы поскучнее прожить свою жизнь и не дать другим повеселиться.
— Уважаемые чуваки, конечно, киряют в народный праздник, — продолжает Славка, выходя из-за плеча Эди-бэби.
Эди-бэби не поворачивается, чтобы увидеть Славку, он воспитывает в себе мужской характер. В данном случае он подражает персонажу одного из нескольких ковбойских фильмов, которые Хрущев привез из Америки и разрешил показывать населению, — Эди-бэби хочет быть невозмутимым.
— Уважаемые чуваки Кадик и Эдик присоединились к народным массам и дружно заглатывают биомицин в годовщину Великой революции, — говорит Славка и, заранее протягивая руку за бутылкой, объявляет: — Последний оставшийся в живых представитель антисоциальной организации «Голубая лошадь» тоже хочет выпить с народными массами.
— Ты уже кирнул, Цыган, хватит с тебя, — бурчит Кадик, но все же дает ему бутылку. Славка жадно всасывается в нее. Несмотря на холод и время от времени начинающий лениво падать сухой снег, Славка в белом, почти летнем плаще — на ногах его какие-то неопределенного цвета опорки, непосредственно переходящие в черные узкие брюки с широкими манжетами.
Заметив взгляд Эди-бэби, Славка, оторвавшись наконец от бутылки и переводя дух, говорит:
— Что смотришь? Никогда не видел аристократа в несчастье? Вчера вернулся из Таллина. Украли чемодан.
Эди-бэби уверен, что Славка врет, что у него украли чемодан. Это он, Славка, спокойно может украсть чемодан, однажды он это сделал: украл чемодан у своего приятеля — трубача Коки. Они вместе ехали именно из Таллина, все стиляги ездят туда время от времени, у них модно ездить в Таллин.
Именно из-за этой истории Кадик не любит Славку Цыгана — он нечист на руку. Но главная причина его неприязни к Цыгану заключается в том, что Кока — друг Юджина. Кадик всегда на стороне Юджина. Воровство среди салтовских ребят не считается предосудительным, но воровать у своих — подло. Если бы Цыган украл не у стиляги, а у шпаны, у тех ребят, с которыми водится Эди-бэби (Кадик почти единственный стиляга среди его знакомых), ему бы «пописали» бритвой рожу. «Пописать» — значит порезать. Можно пописать ножом, зажав его в руке так, чтобы острие выступало только на пару пальцев, чтоб не убить. Можно пописать бритвой — безопасной разумеется. Пописать — это значит проучить, оставить память — шрамы, чтоб думал в следующий раз. С возраста одиннадцати лет Эди-бэби ходит с опасной бритвой в кармане пиджака. На Салтовке и на Тюренке все с чем-нибудь ходят: в основном с ножами, у Борьки Ветрова часто с собой «ТТ», Костя Бондаренко, в дополнение к финке, пришитой у него ножнами к подкладке пальто, носит с собой еще и увесистую гирьку на цепочке.
Эди-бэби разглядывает Славку и думает, что вид у него затасканный. Где-то он определенно шлялся, может, не в Таллине, но в поселке его не видели с весны. У Славки длинный нос, черные волосы и черные глаза и очень редкая, оливковая кожа, за что его и прозвали Цыганом. Он — старший брат. Его младший брат — очкастый Юрка — считается в поселке интеллигентом, за то что носит очки и усердно учится в техникуме. Над Юркой ребята посмеиваются, но все же неплохо к нему относятся: он человек понятный — работает днем на заводе «Поршень», а вечером бежит в свой техникум. Славка же паразит, по стандартам Салтовки он уже старый — ему 24 года, но он не только не работает, многие ребята не работают, Кадик тоже не работает, но Славка — попрошайка. У Славки никогда нет денег, и все его время уходит на то, чтобы найти возможность кирнуть за чужой счет. Иногда, как в это лето, Славка куда-то пропадает, потом появляется опять. Вообще-то, думает Эди-бэби, поглядывая искоса на Славку, в то время как Кадик и Славка обмениваются неприязненными репликами, Славка Цыган похож на хорька. «Противноватая личность», — думает Эди-бэби, созерцая засохшую в одном из углов Славкиного рта пленку слюны. «А мы еще пили с ним из одной бутылки», — брезгливо думает Эди-бэби. Но Эди-бэби испытывает слабость к Славке, потому что он любит слушать Славкины истории.
— Нет, мэн, — говорит Славка Кадику, — твой Юджин не тянет на приличного саксофониста. Для Харькова он, может быть, и сходит, но есть и другие города, чувак. В Прибалтике, чувак, не говоря уже о маме Москве, его спустят с эстрады…
— Чувак, чувак, что ты несешь! — возмущается Кадик. — Я был с Юджином на фестивале! Юджин играл с американцами. Сам Билл Новак пригласил Юджина поиграть с его оркестром. Юджин — саксофонист высокого класса, мирового класса, чувак!
— Кончай, кончай, Кадиллак, захваливать своих друзей, — скрипит Славка. — От этого ты сам поднимаешься в своих собственных глазах. Не говори этого мне, чувак Кадик, я изучал экзистенциализм, читал работы Сартра. Вы все поверхностны, чуваки… — говорит он, призывая Эди-бэби в свидетели, заглядывая ему в лицо…
Эди-бэби не хочется вмешиваться в их спор, пусть разбираются сами. Он не знает, хороший ли саксофонист Юджин или нет. Отец Эди-бэби давно открыл, что у Эди-бэби нет слуха и голоса у него тоже нет. Поэтому Эди-бэби спокойно знает, что в области музыки он профан, и все музыкальные способности ушли в их семье к отцу. Так говорит мать. Для Эди-бэби ничего не осталось.
Славка и Кадик спорят, толпа у гастронома меняет свои очертания, одни группы распадаются, люди уходят, другие рабочие, возвратившиеся с демонстрации, пополняют собою ряды… Эди-бэби знает, что так будет до самого позднего вечера, до закрытия магазина. Здесь как бы клуб, и даже часам к семи, когда советский народ и народ Салтовки официально сядет за столы, чтобы отпраздновать 41-ю годовщину Великой Октябрьской Социалистической революции, здесь все еще будут стоять мужики и ребята, и спорить до хрипоты, и орать, и обниматься, и пить свой биомицин или портвейн. Они так привыкли, и ничего уже нельзя сделать. Мало того, даже позднее, часов после десяти вечера, мужики будут под любым предлогом рваться от праздничного стола, от семьи — сюда.
Настоящий клуб, и он же кинотеатр «Стахановский», с плюшевыми занавесями, с мраморным фойе, с большим залом, с плюшевыми же красными стульями и креслами, — совсем рядом, за углом, но мужики и ребята туда не ходят. Во-первых, там не продают биомицин и водку, и нельзя приобрести огурец или плавленый сырок, и не ходит бабка Луша и ханыги со стаканами, и нет свежего воздуха и поземки, метущей в рожу, как сейчас, или мелкого дождя и солнышка, когда лето. Во-вторых, если б и стали вдруг продавать в клубе биомицин и водку, мужики и ребята все равно туда не пошли бы. Они стесняются клуба, его важных портретов старых мужчин с галстуками, клубного красно-вишневого плюша и опрятной курительной комнаты. К тому же там, в жарко натопленном помещении, быстро пьянеешь. Эди-бэби знает сына директора клуба — Юрку Панченко, иногда он использует это знакомство для того, чтобы прошиться в клуб на танцы, но очень редко. Ребята не любят «Стахановский» клуб, предпочитая ему куда более уютный маленький «Бомбей», а для серьезных развлечений ездят в ту же «Победу» на трамвае.
Огромное здание клуба и кинотеатра «Победа», продукт первой советской конструктивистской мысли, возвышается бетонным кубом посередине площади, где происходят многотысячные народные гулянья не только по праздникам, но и по субботам тоже. Несмотря на конструктивизм, «Победа» напоминает увеличенный греческий Парфенон. В самом доме культуры «Победа» сотни помещений, а за зданием расположен обширный парк, в левом крыле парка вместительная, на тысячу танцоров, летняя танцплощадка. Туда и ездят салтовские и тюренские ребята для серьезных развлечений и грандиозных, несколько раз в году, обыкновенно летом, драк.
Территория «Победы» принадлежит Плехановке. Плехановка — это уже город. Множество ребят живут в районе длинной Плехановской улицы, чуть меньше, пожалуй, чем на Тюренке и Салтовке вместе взятых. Обычно плехановцы держат нейтралитет и позволяют одинаково Тюренке и Салтовке, с одной стороны, и их врагу — Журавлевке, с другой, приезжать «к Победе», как говорят все ребята. Но иногда плехановцы хитро переходят на сторону того или иного противника, и тогда начинается настоящая партизанская война с засадами, набегами, ножевыми ударами в спину. Порой кого-нибудь убивают.
8
Кадику нужно уходить. Эди-бэби думает, что ему еще рано уходить, но ему неприятен Славка Цыган.
— Пока, Эди-бэби, — прощается Кадик. — Пошли, пошли завтра к «Победе», исполнишь? Хочешь, я за тобой зайду часов в шесть?
— Заходи, — соглашается Эди. — Я не уверен, что буду исполнять для козьего племени, но хоть выпьем. И мать заткнется, поговорив с тобой. Она тебя любит.
Кадик уходит, жестко стуча подкованными туфлями по асфальту. Такие же туфли и у Эди-бэби, вернее, такие же огромные, почти лошадиные подковы привинчены к его туфлям тоже. Это их совместное изобретение. Подковы сделаны из особой твердейшей стали. Чтобы просверлить в каждой из них три дыры для шурупов, бедный Эдька Додонов сломал несколько победитовых сверл. Зато Кадик и Эди-бэби щеголяют своими подковами и узнают по ним друг друга в темноте — дело в том, что если слегка возить каблуками по асфальту при ходьбе, то за туфлями тянутся длинные красно-желтые искры — дуги. Посмотришь — искры на другой стороне темного Салтовского шоссе, значит, Кадик идет, кто еще?
Славка Цыган и Эди-бэби курят некоторое время, осматриваясь. Завидев, что к Витьке Головашову и Леньке Коровину подошел Колька Варжаинов, Эди-бэби отходит к ним, ему нужно сказать несколько слов Кольке. Цыган тянется за ним. Эди-бэби, конечно, может сказать Цыгану «отъебись!» — но ему неудобно. Цыган хоть и приставуч, как ханыга, но старый человек, хуля с него взять.
Ребята все здороваются, Колька Варжаинов снимает перчатку.
— На, глотни, Эд, — говорит ему Ленька. Ленька был самый маленький в их классе еще прошлой весной. За лето он внезапно превратился в гиганта. С непривычки он еще немного сутулится, не зная, что ему с его новым телом делать. Ленька протягивает Эди-бэби бутылку биомицина. Эди-бэби глотает и чувствует напряженную энергию Цыгана рядом с собой, тот готов схватить бутылку именно в тот момент, когда Эди-бэби отнимет ее от губ.
Так и есть, хватает. В другое время ребята послали бы его спокойно на хуй, но сегодня праздник, У всех есть какие-то деньги, все великодушны.
— Ох, хорошо! — говорит Цыган, переполовинив бутыль. — Спасибо, чуваки, уважили старика, я на мели. В следующий раз бутылка за мной.
Все знают, что у Славки никогда нет денег, какой там следующий раз!
Эди-бэби отводит Кольку Варжаинова в сторону.
— Достал? — спрашивает он негромко.
— Только в понедельник, Эд, — говорит Колька виновато. — Все гуляют, — оправдывается он.
С виду Колька вполне нормальный представитель козьего племени — рабочий подросток, слесарь. На голове у него глупая белая кепка, какие большинство нормальных людей уже давно не носит, неизменная серая москвичка его подпоясана таким же поясом. На ногах — ярко-охровые, почти апельсинового цвета, туфли. У Кольки определенное пристрастие к этому цвету обуви. Эди-бэби помнит его апельсиновые же, сделанные из плавленой резины вручную полугалоши-полусапоги, в которых Колька впервые появился в 8-й средней школе, во втором «Б» классе много лет назад. Колька отучился свои семь классов и ушел, как многие ребята, на завод слесарничать. Он же не Сашка Плотников, ему не нужен университет.
Но вряд ли Колька удержится на своем заводе, думает Эди. За его невидной внешностью, русской конопатой рожицей и маленьким носиком скрывается ловкий и неглупый «бизнесмен», как называет их Кадик — другой Колька. Торгует он многими вещами, в том числе и очень редким товаром — редким даже здесь, среди салтовской шпаны, — у него можно купить пистолет. Эди-бэби и Костя уже купили у него один «ТТ» для работы, теперь он должен достать второй. Достает их Колька, по всей вероятности, у солдат, которые просто воруют оружие в части — у офицеров.
Колька Варжаинов очень уважает Эди. Началось это еще во втором классе «Б». Кто-то сказал ему, что отец Эди-бэби генерал, хотя и тогда, и сейчас отец Эди-бэби был и остался всего-навсего старшим лейтенантом. Генеральство постепенно отделилось от Вениамина Ивановича и от Эди-бэби, но уважение сына полудеревенского сезонного рабочего перед сыном «генерала» осталось.
— Смотри, — говорит Кольке Эди-бэби. — Костя просил побыстрее, «пушка» нам скоро понадобится.
— В понедельник железно будет. Скажи Коту, пусть не беспокоится.
Костя Бондаренко, или «Кот» — другой Кот, в отличие от Кота-штангиста, — ближайший друг Эди-бэби. Он и Кадик соперничают. Вернее, всегда был Костя, а только потом появился Кадик. Костя и Эди-бэби в одной банде. Кадик догадывается, что у них банда, но не знает точно. Костя — главный, он — атаман, он распределяет, кому что делать, и назначает объекты. Еще в их банде Гришка, Ленька Тарасюк, и порой Костя приводит еще ребят, но они не постоянные, ограбив с ними один магазин, ребята эти, как правило, исчезают. Один раз даже Гарик-морфинист участвовал с ними в ограблении. Но основа банды — это Костя, и Эди-бэби, и Гришка.
— Пока, Эди-бэби, — прощается Кадик. — Пошли, пошли завтра к «Победе», исполнишь? Хочешь, я за тобой зайду часов в шесть?
— Заходи, — соглашается Эди. — Я не уверен, что буду исполнять для козьего племени, но хоть выпьем. И мать заткнется, поговорив с тобой. Она тебя любит.
Кадик уходит, жестко стуча подкованными туфлями по асфальту. Такие же туфли и у Эди-бэби, вернее, такие же огромные, почти лошадиные подковы привинчены к его туфлям тоже. Это их совместное изобретение. Подковы сделаны из особой твердейшей стали. Чтобы просверлить в каждой из них три дыры для шурупов, бедный Эдька Додонов сломал несколько победитовых сверл. Зато Кадик и Эди-бэби щеголяют своими подковами и узнают по ним друг друга в темноте — дело в том, что если слегка возить каблуками по асфальту при ходьбе, то за туфлями тянутся длинные красно-желтые искры — дуги. Посмотришь — искры на другой стороне темного Салтовского шоссе, значит, Кадик идет, кто еще?
Славка Цыган и Эди-бэби курят некоторое время, осматриваясь. Завидев, что к Витьке Головашову и Леньке Коровину подошел Колька Варжаинов, Эди-бэби отходит к ним, ему нужно сказать несколько слов Кольке. Цыган тянется за ним. Эди-бэби, конечно, может сказать Цыгану «отъебись!» — но ему неудобно. Цыган хоть и приставуч, как ханыга, но старый человек, хуля с него взять.
Ребята все здороваются, Колька Варжаинов снимает перчатку.
— На, глотни, Эд, — говорит ему Ленька. Ленька был самый маленький в их классе еще прошлой весной. За лето он внезапно превратился в гиганта. С непривычки он еще немного сутулится, не зная, что ему с его новым телом делать. Ленька протягивает Эди-бэби бутылку биомицина. Эди-бэби глотает и чувствует напряженную энергию Цыгана рядом с собой, тот готов схватить бутылку именно в тот момент, когда Эди-бэби отнимет ее от губ.
Так и есть, хватает. В другое время ребята послали бы его спокойно на хуй, но сегодня праздник, У всех есть какие-то деньги, все великодушны.
— Ох, хорошо! — говорит Цыган, переполовинив бутыль. — Спасибо, чуваки, уважили старика, я на мели. В следующий раз бутылка за мной.
Все знают, что у Славки никогда нет денег, какой там следующий раз!
Эди-бэби отводит Кольку Варжаинова в сторону.
— Достал? — спрашивает он негромко.
— Только в понедельник, Эд, — говорит Колька виновато. — Все гуляют, — оправдывается он.
С виду Колька вполне нормальный представитель козьего племени — рабочий подросток, слесарь. На голове у него глупая белая кепка, какие большинство нормальных людей уже давно не носит, неизменная серая москвичка его подпоясана таким же поясом. На ногах — ярко-охровые, почти апельсинового цвета, туфли. У Кольки определенное пристрастие к этому цвету обуви. Эди-бэби помнит его апельсиновые же, сделанные из плавленой резины вручную полугалоши-полусапоги, в которых Колька впервые появился в 8-й средней школе, во втором «Б» классе много лет назад. Колька отучился свои семь классов и ушел, как многие ребята, на завод слесарничать. Он же не Сашка Плотников, ему не нужен университет.
Но вряд ли Колька удержится на своем заводе, думает Эди. За его невидной внешностью, русской конопатой рожицей и маленьким носиком скрывается ловкий и неглупый «бизнесмен», как называет их Кадик — другой Колька. Торгует он многими вещами, в том числе и очень редким товаром — редким даже здесь, среди салтовской шпаны, — у него можно купить пистолет. Эди-бэби и Костя уже купили у него один «ТТ» для работы, теперь он должен достать второй. Достает их Колька, по всей вероятности, у солдат, которые просто воруют оружие в части — у офицеров.
Колька Варжаинов очень уважает Эди. Началось это еще во втором классе «Б». Кто-то сказал ему, что отец Эди-бэби генерал, хотя и тогда, и сейчас отец Эди-бэби был и остался всего-навсего старшим лейтенантом. Генеральство постепенно отделилось от Вениамина Ивановича и от Эди-бэби, но уважение сына полудеревенского сезонного рабочего перед сыном «генерала» осталось.
— Смотри, — говорит Кольке Эди-бэби. — Костя просил побыстрее, «пушка» нам скоро понадобится.
— В понедельник железно будет. Скажи Коту, пусть не беспокоится.
Костя Бондаренко, или «Кот» — другой Кот, в отличие от Кота-штангиста, — ближайший друг Эди-бэби. Он и Кадик соперничают. Вернее, всегда был Костя, а только потом появился Кадик. Костя и Эди-бэби в одной банде. Кадик догадывается, что у них банда, но не знает точно. Костя — главный, он — атаман, он распределяет, кому что делать, и назначает объекты. Еще в их банде Гришка, Ленька Тарасюк, и порой Костя приводит еще ребят, но они не постоянные, ограбив с ними один магазин, ребята эти, как правило, исчезают. Один раз даже Гарик-морфинист участвовал с ними в ограблении. Но основа банды — это Костя, и Эди-бэби, и Гришка.
9
Почти все ребята на Салтовском поселке — шпана. Только некоторые, как Кадик, — стиляги или, как Сашка Плотников, — интеллигенты, они мечтают пойти учиться в университет и стать потом инженерами или докторами. По сути дела, так как его отец военный, Эди-бэби должен бы быть с ними — с немногими, с «интеллигентами», с компанией Сашки Плотникова или Алеши Волина (в его сестру Эди-бэби был влюблен весной до Светки), но Эди-бэби почему-то их не любит и предпочитает им шпану.
Шпаны в поселке большинство. Например, «третий дом» — целый огромный квартал, а не дом, построенный замкнутым четырехугольником — внутри которого двор, размером с футбольное поле, застроенный сараями; третий дом весь населен шпаной. Только одна девочка из их класса, живущая в третьем доме, — Парка Гаврилова — не принадлежит к шпане, ее отец — бухгалтер, а мать — еврейка. Остальные ребята все шпана. И Витька Ситенко, и Витька Карпенко, и Вовка Климчук, и Лисица, и Жирный… все. Мало того — старшие братья ребят из третьего дома тоже шпана, многие из старших братьев сидят или сидели в тюрьме. Отцы ребят из третьего дома, у кого они есть, тоже прошли через тюрьму. Только сейчас, имея взрослых детей, большинство отцов «завязало» наконец с преступным миром и работают на заводах, на всяких, в основном тяжелых, работах — в литейном цехе, сталеварами и обрубщиками, или на конвейере — работа тяжелая, но хорошо оплачиваемая, отцам нужно много денег, детей у них у всех много.
Эди-бэби любит шпану. Но он, конечно, понимает, что рано или поздно ему придется расстаться со шпаной. Хорошо быть шпаной, когда ты малолетка, но быть приблатненным пролетарием Эди-бэби не хочет. Он, как и Костя, хочет стать знаменитым преступником. Знакомство Кости и Эди-бэби началось с жуткой ссоры между их родителями. Костю перевели к ним из другой школы, это было в третьем классе, классным руководителем у них тогда была красивая армянка — Валентина Павловна Назарьян. Эди-бэби не обращал никакого внимания на Костю, пока однажды, торопясь в библиотеку, а потом домой, к своим любимым книгам (его задержали, Валентина Павловна оставила его, председателя, и членов совета отряда после уроков — объясняла им подробности экскурсии на завод, которая должна была состояться в воскресенье), на вешалке своего пальто Эди не обнаружил.
Уже тогда у Эди-бэби была близорукость, а может быть, он и родился с близорукостью, неизвестно. Известно, что, когда мать Эди носила его, беременная, в животе, у нее началась малярия и врачи давали ей хинин. Очевидно, слишком много давали, потому ребенок родился близоруким — так теперь считает мать. Но в то время только Эди-бэби знал, что у него близорукость, и боялся кому-либо об этом сказать, ему было неудобно. «Путешественник и отважный моряк не имеет права носить очки», — думал Эди-бэби.
Как бы там ни было, даже близорукий Эди-бэби понял, что на вешалке висит тоже темное, похожее на его, но не его пальто. Пальто Эди было новое, родители только что купили ему пальто. На вешалке висело старое пальто, порядочно истертое на обшлагах, локтях и воротнике.
В восьмой средней школе в раздевалке не было слуг. Каждый вешал свое пальто, приходя, на вешалку своего класса и, уходя, сам же забирал его. Эди-бэби стеснительно попытался выяснить судьбу своего пальто у обслуживающего персонала школы, но ни дядя Вася-швейцар, ни его жена, которую звали «Васильевна», не могли сказать ему, где его пальто. Потому Эди-бэби, более не желая никого собой утомлять, надел чужое пальто и пошел в свою любимую библиотеку, выбрал несколько очередных географических книг и пришел домой. Дома мать устроила ему скандал. Скандал был несправедливый, потому Эди-бэби встал с табурета, сидя на котором он ел на кухне борщ, не доев его, любимый борщ, демонстративно, и удалился на свою веранду. Традиционно веранда была его территорией. Поэтому он ушел на веранду и, закутавшись в одеяло, углубился в свои изыскания.
Вечером пришел с работы отец, снял сапоги, в единственной комнате сразу завоняло кожей и портянками, потому мать выставила сапоги и портянки на веранду.
— Выйди на кухню, отец хочет с тобой поговорить, — сказала мать.
Отец тоже устроил Эди-бэби скандал. Тогда они еще устраивали ему скандалы. Отец сидел на табурете, между двумя кухонными столами, их и соседским — печкуровских детей, там же до этого сидел Эди-бэби, и отец тоже ел борщ.
— Дурак, куда же ты смотрел, — сказал Вениамин Иванович, отрываясь от борща. — Неужели ты не видел, что это чужое, старое пальто, и даже не бобриковое?
— И даже не темно-синее, а черное, — сказала мать, Раиса Федоровна, воздев руки к небу. — Нужно срочно купить ему очки.
— Но, пап, — сказал Эди-бэби, — это было единственное пальто на вешалке. Все ученики давно ушли, Валентина Павловна оставила совет отряда после уроков. Там не было другого пальто…
— Он прав, — сказал отец. — Пойди, Рая, с ним завтра в школу и выясни. Ясно, что пальто не украли, если бы украли, не оставили бы этой дряни, — и отец кивнул на чужое пальто, висевшее на ручке кухонной двери.
«Как заразное», — подумал Эди.
Раиса Федоровна пошла с Эди-бэби в школу, и во время урока, Эди сидел в классе, вместе с Валентиной Павловной они нашли пальто Эди-бэби, именно бобриковое и темно-синее новое пальто. Только на нем изнутри была уже пришита белая тряпочка с надписью химическим карандашом: «Костя Бондаренко, 3-Б».
Началась тяжба. Приехали родители Кости — отец его тоже оказался военным, мало того, на два чина выше, чем отец Эди-бэби, он был майором и к тому же начальником военкомата их района. Родители поругались, Раиса Федоровна очень нервничала, она не умеет ругаться с посторонними, Вениамина Ивановича не было — утром он уехал в одну из своих длинных командировок в Сибирь (правда, и он все равно не умел ругаться с чужими), поэтому бедной маме Эди пришлось выстоять против двоих нахальных родителей Кости одной. Если бы не Валентина Павловна, которая любила и прилежного тихого Эди-бэби с его тетрадками, и маму Раису Федоровну, еще неизвестно, чем бы вся эта история закончилась. Но Валентина Павловна подтвердила, что да, она видела пальто на Эди-бэби, что до этого у него было другое пальто, старенькое, и что не может быть никаких сомнений в том, что новое пальто — его пальто. Что гражданин майор Бондаренко и его жена, к сожалению, ошибаются.
С пальто спороли белую тряпочку и отдали Эди. Эди-бэби было так ужасно стыдно присутствовать при скандале, а его и Костю привели, чтобы они присутствовали, что он с удовольствием отдал бы свое новое бобриковое пальто, только бы не слышать взаимных обвинений на визгливых нотах, раздававшихся с обеих сторон. Он носил бы истертое на локтях Костино пальто, лишь бы избавиться от позора. Дело происходило в кабинете биологии, куда постоянно входили учителя и старшие ученики и всякий раз останавливались, чтобы послушать. Косте тоже, казалось, вся эта история не доставляет удовольствия — он мрачно смотрел исподлобья и всякий раз кривился, когда его мать произносила «мой мальчик…».
Родители их навечно остались врагами. А они, как ни странно, нет. Они не сделались немедленно друзьями, но пережитое совместное унижение как-то сблизило их. Через пару недель, в перерыве между уроками, Костя подошел к Эди и извинился. Две недели ушло у него, наверное, на обдумывание.
А еще на следующий день Костя подарил ему свою рогатку. Эди-бэби повертел в руках красивый и тщательно сделанный, но не нужный ему совершенно предмет и, поблагодарив, сунул его в карман. Эди-бэби не был охотником, он считал себя исследователем.
Последующим летом Костя не поехал в пионерский лагерь, а остался в поселке и заменил Эди Гришку Гуревича в его прогулках в окружающие поселок поля и овраги. Он даже значительно расширил знания Эди-бэби в пригородной географии. Костя жил на совсем другом конце поселка и потому отлично знал расположенные неподалеку песчаные карьеры, а однажды, после целого дня пути мимо свиноферм и колосящихся полей пшеницы, они даже добрались до искусственного озера.
На следующий учебный год, однако, Кости в их классе не оказалось. Его родители по каким-то известным одним им причинам опять перевели его в другую школу, за пять трамвайных остановок от трамвайного кольца, возле которого возвышается восьмая средняя школа. Костя и Эди-бэби не виделись несколько лет и опять встретились только тогда, когда обоим уже было по четырнадцать и оба они стали совершенно другими…
Шпаны в поселке большинство. Например, «третий дом» — целый огромный квартал, а не дом, построенный замкнутым четырехугольником — внутри которого двор, размером с футбольное поле, застроенный сараями; третий дом весь населен шпаной. Только одна девочка из их класса, живущая в третьем доме, — Парка Гаврилова — не принадлежит к шпане, ее отец — бухгалтер, а мать — еврейка. Остальные ребята все шпана. И Витька Ситенко, и Витька Карпенко, и Вовка Климчук, и Лисица, и Жирный… все. Мало того — старшие братья ребят из третьего дома тоже шпана, многие из старших братьев сидят или сидели в тюрьме. Отцы ребят из третьего дома, у кого они есть, тоже прошли через тюрьму. Только сейчас, имея взрослых детей, большинство отцов «завязало» наконец с преступным миром и работают на заводах, на всяких, в основном тяжелых, работах — в литейном цехе, сталеварами и обрубщиками, или на конвейере — работа тяжелая, но хорошо оплачиваемая, отцам нужно много денег, детей у них у всех много.
Эди-бэби любит шпану. Но он, конечно, понимает, что рано или поздно ему придется расстаться со шпаной. Хорошо быть шпаной, когда ты малолетка, но быть приблатненным пролетарием Эди-бэби не хочет. Он, как и Костя, хочет стать знаменитым преступником. Знакомство Кости и Эди-бэби началось с жуткой ссоры между их родителями. Костю перевели к ним из другой школы, это было в третьем классе, классным руководителем у них тогда была красивая армянка — Валентина Павловна Назарьян. Эди-бэби не обращал никакого внимания на Костю, пока однажды, торопясь в библиотеку, а потом домой, к своим любимым книгам (его задержали, Валентина Павловна оставила его, председателя, и членов совета отряда после уроков — объясняла им подробности экскурсии на завод, которая должна была состояться в воскресенье), на вешалке своего пальто Эди не обнаружил.
Уже тогда у Эди-бэби была близорукость, а может быть, он и родился с близорукостью, неизвестно. Известно, что, когда мать Эди носила его, беременная, в животе, у нее началась малярия и врачи давали ей хинин. Очевидно, слишком много давали, потому ребенок родился близоруким — так теперь считает мать. Но в то время только Эди-бэби знал, что у него близорукость, и боялся кому-либо об этом сказать, ему было неудобно. «Путешественник и отважный моряк не имеет права носить очки», — думал Эди-бэби.
Как бы там ни было, даже близорукий Эди-бэби понял, что на вешалке висит тоже темное, похожее на его, но не его пальто. Пальто Эди было новое, родители только что купили ему пальто. На вешалке висело старое пальто, порядочно истертое на обшлагах, локтях и воротнике.
В восьмой средней школе в раздевалке не было слуг. Каждый вешал свое пальто, приходя, на вешалку своего класса и, уходя, сам же забирал его. Эди-бэби стеснительно попытался выяснить судьбу своего пальто у обслуживающего персонала школы, но ни дядя Вася-швейцар, ни его жена, которую звали «Васильевна», не могли сказать ему, где его пальто. Потому Эди-бэби, более не желая никого собой утомлять, надел чужое пальто и пошел в свою любимую библиотеку, выбрал несколько очередных географических книг и пришел домой. Дома мать устроила ему скандал. Скандал был несправедливый, потому Эди-бэби встал с табурета, сидя на котором он ел на кухне борщ, не доев его, любимый борщ, демонстративно, и удалился на свою веранду. Традиционно веранда была его территорией. Поэтому он ушел на веранду и, закутавшись в одеяло, углубился в свои изыскания.
Вечером пришел с работы отец, снял сапоги, в единственной комнате сразу завоняло кожей и портянками, потому мать выставила сапоги и портянки на веранду.
— Выйди на кухню, отец хочет с тобой поговорить, — сказала мать.
Отец тоже устроил Эди-бэби скандал. Тогда они еще устраивали ему скандалы. Отец сидел на табурете, между двумя кухонными столами, их и соседским — печкуровских детей, там же до этого сидел Эди-бэби, и отец тоже ел борщ.
— Дурак, куда же ты смотрел, — сказал Вениамин Иванович, отрываясь от борща. — Неужели ты не видел, что это чужое, старое пальто, и даже не бобриковое?
— И даже не темно-синее, а черное, — сказала мать, Раиса Федоровна, воздев руки к небу. — Нужно срочно купить ему очки.
— Но, пап, — сказал Эди-бэби, — это было единственное пальто на вешалке. Все ученики давно ушли, Валентина Павловна оставила совет отряда после уроков. Там не было другого пальто…
— Он прав, — сказал отец. — Пойди, Рая, с ним завтра в школу и выясни. Ясно, что пальто не украли, если бы украли, не оставили бы этой дряни, — и отец кивнул на чужое пальто, висевшее на ручке кухонной двери.
«Как заразное», — подумал Эди.
Раиса Федоровна пошла с Эди-бэби в школу, и во время урока, Эди сидел в классе, вместе с Валентиной Павловной они нашли пальто Эди-бэби, именно бобриковое и темно-синее новое пальто. Только на нем изнутри была уже пришита белая тряпочка с надписью химическим карандашом: «Костя Бондаренко, 3-Б».
Началась тяжба. Приехали родители Кости — отец его тоже оказался военным, мало того, на два чина выше, чем отец Эди-бэби, он был майором и к тому же начальником военкомата их района. Родители поругались, Раиса Федоровна очень нервничала, она не умеет ругаться с посторонними, Вениамина Ивановича не было — утром он уехал в одну из своих длинных командировок в Сибирь (правда, и он все равно не умел ругаться с чужими), поэтому бедной маме Эди пришлось выстоять против двоих нахальных родителей Кости одной. Если бы не Валентина Павловна, которая любила и прилежного тихого Эди-бэби с его тетрадками, и маму Раису Федоровну, еще неизвестно, чем бы вся эта история закончилась. Но Валентина Павловна подтвердила, что да, она видела пальто на Эди-бэби, что до этого у него было другое пальто, старенькое, и что не может быть никаких сомнений в том, что новое пальто — его пальто. Что гражданин майор Бондаренко и его жена, к сожалению, ошибаются.
С пальто спороли белую тряпочку и отдали Эди. Эди-бэби было так ужасно стыдно присутствовать при скандале, а его и Костю привели, чтобы они присутствовали, что он с удовольствием отдал бы свое новое бобриковое пальто, только бы не слышать взаимных обвинений на визгливых нотах, раздававшихся с обеих сторон. Он носил бы истертое на локтях Костино пальто, лишь бы избавиться от позора. Дело происходило в кабинете биологии, куда постоянно входили учителя и старшие ученики и всякий раз останавливались, чтобы послушать. Косте тоже, казалось, вся эта история не доставляет удовольствия — он мрачно смотрел исподлобья и всякий раз кривился, когда его мать произносила «мой мальчик…».
Родители их навечно остались врагами. А они, как ни странно, нет. Они не сделались немедленно друзьями, но пережитое совместное унижение как-то сблизило их. Через пару недель, в перерыве между уроками, Костя подошел к Эди и извинился. Две недели ушло у него, наверное, на обдумывание.
А еще на следующий день Костя подарил ему свою рогатку. Эди-бэби повертел в руках красивый и тщательно сделанный, но не нужный ему совершенно предмет и, поблагодарив, сунул его в карман. Эди-бэби не был охотником, он считал себя исследователем.
Последующим летом Костя не поехал в пионерский лагерь, а остался в поселке и заменил Эди Гришку Гуревича в его прогулках в окружающие поселок поля и овраги. Он даже значительно расширил знания Эди-бэби в пригородной географии. Костя жил на совсем другом конце поселка и потому отлично знал расположенные неподалеку песчаные карьеры, а однажды, после целого дня пути мимо свиноферм и колосящихся полей пшеницы, они даже добрались до искусственного озера.
На следующий учебный год, однако, Кости в их классе не оказалось. Его родители по каким-то известным одним им причинам опять перевели его в другую школу, за пять трамвайных остановок от трамвайного кольца, возле которого возвышается восьмая средняя школа. Костя и Эди-бэби не виделись несколько лет и опять встретились только тогда, когда обоим уже было по четырнадцать и оба они стали совершенно другими…
10
Эди-бэби и изрядно «бухой» уже Славка Цыган сидят в скверике у «Стахановского» клуба, курят и допивают бутылку «огнетушитель» 0,8 все того же биомицина, которую им оставил выпивший с ними Саня Красный — он убежал к своей бабе, парикмахерше Доре, — и беседуют.
— Эх, Эди-бэби, — говорит Славка, — ты хороший парень, Эди-бэби. Скажи мне только, что ты тут делаешь?
— Живу, — отвечает Эди-бэби. — То же, что и ты, Славка, — добавляет он, усмехаясь.
— Дурак ты, чувак Эди! — восклицает Славка возмущенно. — Дурак!
— Отчего же это я дурак? — невозмутимо спрашивает Эди-бэби. Если бы кто-нибудь другой, парень его возраста, сказал бы ему, что он дурак, он бы врезал ему этой же бутылкой, которую держит в руках, но Славка старый мужик и пропащий. Ребята говорили, что он даже на брата своего Юрку тянет, за что Юрка, безобидный технарь в очках, недавно все же побил пьяного Славку. Ударил. Действительно, на левой скуле у Цыгана подсохшая корочка крови.
— Не хуй тебе тут делать на Салтовке, среди шпаны. Пропадешь ты тут! — сокрушенно продолжает Цыган. — В тюрягу сядешь, вот помяни мое слово, сядешь, и очень скоро. Доиграешься, если не свалишь отсюда. А один раз сядешь, с твоим характером сядешь и второй. Ты азартный, как и я…
— Сам-то ты что тут делаешь, Цыган? — перебивает его Эди, передавая бутылку Цыгану.
Цыган булькает вином и, освобождаясь наконец от горлышка, говорит, тихонько икая:
— Хули ты на меня смотришь, чувак Эди, я старый уже человек. Я человек, если ты хочешь знать, пропащий. У меня все уже было, все позади. Я алкоголик, мне уже один хуй. Я сплю до трех часов, и мне не хочется вставать, потому что я боюсь выходить на улицу, так здесь холодно. Юрка и мать уходят на завод, я встаю с ними, делаю вид, что собираюсь ехать устраиваться на работу, но, когда они уходят, оставив мне пару рублей на трамвай, я опять ложусь спать. Я ненавижу работу. Ненавижу железо и людей, гремящих железом. У меня деликатный слух. Я другой, я не такой, как рабы пролетарии. Посмотри, какие у меня руки…
Эди-бэби молчит и не смотрит на руки Цыгана. Он знает, какие руки у Славки, тот ему не раз уже их показывал.
Цыган продолжает:
— Ебаная зима! Где мы живем, Эди-бэби, ты понимаешь, что мы живем в хуевейшем климате, в самом хуевом, говенном климате в мире. А почему, ты знаешь почему, чувак Эди?
— Почему? — спрашивает Эди.
— А потому, что наши предки-славяне были ебаные трусы, вот почему. Ты знаешь, Эди, что по-английски «слэйв», или «слав», значит «раб».
— Ну да? — искренне удивляется Эди.
— Правда, правда, — подтверждает Цыган. — У наших предков были рабские души, потому вместо того, чтобы мужественно отвоевать себе жаркие земли вокруг Средиземноморья, где растут лимоны, ты понимаешь, Эди-бэби, растут лимоны, — растягивает Славка и переходит вдруг на уничижительный саркастический шепот, — они, отказавшись от борьбы, позорно бежали в эти ебаные снега, и вот мы с тобой сидим на этой ебаной зеленой советской лавочке, и идет снег, и холодно, а у меня только этот ебаный плащ. И тот Юркин, — прибавляет он с пьяным смешком. — Разве это жизнь?
— Эх, Эди-бэби, — говорит Славка, — ты хороший парень, Эди-бэби. Скажи мне только, что ты тут делаешь?
— Живу, — отвечает Эди-бэби. — То же, что и ты, Славка, — добавляет он, усмехаясь.
— Дурак ты, чувак Эди! — восклицает Славка возмущенно. — Дурак!
— Отчего же это я дурак? — невозмутимо спрашивает Эди-бэби. Если бы кто-нибудь другой, парень его возраста, сказал бы ему, что он дурак, он бы врезал ему этой же бутылкой, которую держит в руках, но Славка старый мужик и пропащий. Ребята говорили, что он даже на брата своего Юрку тянет, за что Юрка, безобидный технарь в очках, недавно все же побил пьяного Славку. Ударил. Действительно, на левой скуле у Цыгана подсохшая корочка крови.
— Не хуй тебе тут делать на Салтовке, среди шпаны. Пропадешь ты тут! — сокрушенно продолжает Цыган. — В тюрягу сядешь, вот помяни мое слово, сядешь, и очень скоро. Доиграешься, если не свалишь отсюда. А один раз сядешь, с твоим характером сядешь и второй. Ты азартный, как и я…
— Сам-то ты что тут делаешь, Цыган? — перебивает его Эди, передавая бутылку Цыгану.
Цыган булькает вином и, освобождаясь наконец от горлышка, говорит, тихонько икая:
— Хули ты на меня смотришь, чувак Эди, я старый уже человек. Я человек, если ты хочешь знать, пропащий. У меня все уже было, все позади. Я алкоголик, мне уже один хуй. Я сплю до трех часов, и мне не хочется вставать, потому что я боюсь выходить на улицу, так здесь холодно. Юрка и мать уходят на завод, я встаю с ними, делаю вид, что собираюсь ехать устраиваться на работу, но, когда они уходят, оставив мне пару рублей на трамвай, я опять ложусь спать. Я ненавижу работу. Ненавижу железо и людей, гремящих железом. У меня деликатный слух. Я другой, я не такой, как рабы пролетарии. Посмотри, какие у меня руки…
Эди-бэби молчит и не смотрит на руки Цыгана. Он знает, какие руки у Славки, тот ему не раз уже их показывал.
Цыган продолжает:
— Ебаная зима! Где мы живем, Эди-бэби, ты понимаешь, что мы живем в хуевейшем климате, в самом хуевом, говенном климате в мире. А почему, ты знаешь почему, чувак Эди?
— Почему? — спрашивает Эди.
— А потому, что наши предки-славяне были ебаные трусы, вот почему. Ты знаешь, Эди, что по-английски «слэйв», или «слав», значит «раб».
— Ну да? — искренне удивляется Эди.
— Правда, правда, — подтверждает Цыган. — У наших предков были рабские души, потому вместо того, чтобы мужественно отвоевать себе жаркие земли вокруг Средиземноморья, где растут лимоны, ты понимаешь, Эди-бэби, растут лимоны, — растягивает Славка и переходит вдруг на уничижительный саркастический шепот, — они, отказавшись от борьбы, позорно бежали в эти ебаные снега, и вот мы с тобой сидим на этой ебаной зеленой советской лавочке, и идет снег, и холодно, а у меня только этот ебаный плащ. И тот Юркин, — прибавляет он с пьяным смешком. — Разве это жизнь?