Страница:
Через полчаса мы сидели рядом на диване-конвертабл, я курил марихуану, а она рассказывала мне насколько наши души похожи, ее душа и моя. Ее русский, и до этого Полный лишних мягких знаков, после "Кот дю Рон" и "Блан дэ Блан" истекал соками. "Моя" Елена и "ее" Витька также по ее мнению были похожи - любимые нами чудовища. Из того, что она успела мне рассказать об "такой красивий Витька* я привычно сложил из элементов образ бездельника, мелкого фарцовщика и даже не макро*** или жиголо, но приживальщика, оставшегося в столице СоюзаСоветских, но и на расстоянии не дающего пизде и воображению Мадам Дюпрэ покоя. С Витькой мне все было ясно,
Витька доил иностранку, "раскалывал" ее на костюмы и свитера, зажигалки и всяческие приятные мелочи. У Витьки, у ленивого бездельника не было даже достаточно энергии, чтобы найти себе иностранку помоложе. Однако, следовало ебать Мадам Дюпрэ, ведь я пообещал себе это - первый акт курса лечения моей расшатанной одиночеством психики, еще когда беседовал с ней по телефону. Она совершенно мне не нравилась. Ни ее сарафан, ни ее возраст, ни брев-нообразная фигура, ни скользкие синие тонкие губы, ни седина в ее короткой прическе под-мальчика, ни веснущатые руки ее мне не нравились. Но необходимо было освободиться от оцепенения перед жизнью, от гипноза, в каковой я погрузил себя сам (самогипноз - самый эффективный из гипнозов). "Выебу Мадам Дюпрэ, а потом выебу эту девочку сверху", - сказал я себе. Так ребенку обещают сладкое на десерт, если он съест суп.
*** сутенера
"Ты такой сенсативь
... - донеслось до меня. - Витькя..." Нужно было действовать без промедления, ибо она намеревалась украсть у меня победу - выебать меня. С самого начала, с момента, когда она стала выкладывать свои жирные припасы на мой стол, у меня не было сомнения, что она пришла меня выебать... Аккуратно притушив ногтем марихуанный джойнт я положил его в хозяйкину пепельницу. Неуклюже, сдирая с дивана хозяйкин плед, но без колебаний, я придвинулся к витькиной женщине. Крупным планом надвинулись ее узкие губы, смятый кусок шеи и цепочка на ней. Губы не были мне нужны. Не совсем понимая, что мне нужно, я нажал на ее плечи и она послушно, лишь вздохнув, съехала вниз. Ее вздох подтвердил мою догадку, что она любит первая хватать мужчин за член. Мне удалось досадить ей, предвосхитив попытку. От сознания того, что я краду у нее часть удовольствия, процесс сволакивания ее на пол студии доставил мне удовольствие. Сволокши, я приспособил ее, грудь на диване, зад обращен ко мне, и запустил руки под сарафан. Под сарафаном оказался по-мужски твердый зад, покрытый шершавыми трусами из толстого акрилика. "Ни единого мягкого куска!" - отметил я с сожалением, проползя руками талию, вернее полное отсутствие талии, мадам Дюпрэ лишь едва заметно сужалась в этом районе... Я дополз до грудей. Они оказались маленькими и резиновыми на ощупь. "Бедный Витька!" - пожалел я соотечественника, и решил вызвать в себе желание тем, что внушить себе, что мадам мне противна... Задрав сарафан далеко ей на руки и голову, я стащил (действуя как можно грубее) акриликовую броню, и о, счастье! У нее оказался отвратительный запах...
"Почему ты не открываешь глаз, Моник?" - спросил я ее, вернувшись к своему марихуанному джойнту. Оправив сарафан, она однако осталась на полу, прикрыв ладонью глаза. И не шевелилась.
15.
"Мне стидно перед Витька..."- прохныкала она. "Витька далеко, в Москве, - сказал я. - Он не видит". Для себя я подумал, что Витька, если бы вдруг, согласно невероятному какому-нибудь чуду, вошел бы сейчас в студию, то переступив через нее, протянул бы руку к джойнту. "Дай потянуть, мужик?" - сказал бы Витька. И потянув, допил бы полстакана "Блан дэ Блан", оставшиеся в бутылке. И уж после этого, может быть, заметил бы ее. "Бонжур монястый!"
"Сержант", как я окрестил Мадам Дюпрэ, пережила стыд перед Витькой. Я трахнул ее еще (спасибо мисс марихуане!) и наутро чувствовал себя великолепно. Стараясь не глядеть на одевающегося сержанта (короткие ноги, твердый зад, широкие плечи, кошмар!), я оделся и, спускаясь с ней по лестнице, был уверен, что обнаружу статью о моей книге в сегодняшней прессе. Жизнь подобна напряженному и чуткому магнитному полю, и когда твое веселое и бодрое тело излучает силу в мир, оно несомненно оказывает влияние на сложные волны воль вокруг, и они подвигаются. "Сержант", опускаясь за мной, жаловалась на то, что ей стыдно. Однако теперь ей было стыдно не перед Витькой, но перед сыновьями за то, что она не ночевала дома. Я был уверен, что она переживет и этот стыд. Стоя у окон агентства страхования "Барбара", мы расстались. "Я позвоню тебе вечером, - сказала сержант. - Можно? Что ты делаешь вечером?" Кажется она намеревалась продолжить разговор о том, какие мы с ней "сенсативные" и какие моя бывшая жена и Витька чудовища.
"Экспресс" напечатал статью о моей книге! Статья была большая. Чтобы понять, хорошая это статья или плохая, я вооружился двумя словарями и сел у окна. Дом напротив больше не казался мне головой седой дамы, но освещенный бьющим из-за моей спины, со стороны церкви Нотр Дам дэ Блан Манто солнцем, он казался мне этой самой Нашей Дамой Белых Пальто. Статья была положительная. Писали, что наконец у русских появился "нормальный" писатель...
Во второй половине дня я находился в процессе уничтожения оставленных Сержантом припасов, телефон подал голос. Я с неохотой отвлекся от риэта. После риэта я собирался постучать в дверь девочки с волосами. "Bonjour, je suis votre voisin. Voulez-vous coucher awec moi?"*.Мы спустимся ко мне и "Экспресс" будет небрежно валяться на диване... Переместившись из монашеского периода в бордельный, я немедленно приобрел необходимую наглость.
* Здравствуйте, я ваш сосед. Вы хотите выспаться со мной?
"Могу я говорить с Эдвардом Лимоновым?" - спросили по-английски. Женщина.
"Конечно, - сказал я, обрадовавшись английскому. Сноб, я презирал русский язык, а учиться французскому медлил. - Говорите".
"Я узнала ваш телефон у атташе дэ пресс издательства Рамзэй, - сказала она. (Нужно будет купить Коринн цветы, подумал я.) - Мой муж - писатель Марко Бранчич. Сегодня "Экспресс" опубликовал статью о его книге. Рядом со статьей о вашей. Вы видели? -Она приветливо засмеялась в трубку. - В той же рубрике - "Иностранный роман". Мы югославы".
Я заметил в "Экспрессе" лишь свою рожу и "Ю.эСАрми" тишорт на груди Эдварда Лимонова, но смех ее мне понравился. Почти наверняка она окажется лучше Сержанта. "Да, - сказал я, - конечно видел, прекрасная статья!"
"Я извиняюсь за то, что я так вот запросто вам звоню, у французов так не принято, но я подумала, что вы русский... Короче говоря, вы заняты сегодня вечером?"
"Нет, - решительно ответил я, готовый к любому приключению. "Дело в том, что по странному совпадению, у меня сегодня день рождения, - она еще раз засмеялась, и я решил, что она уже отметила свой день рождения, выпила. - Хотите приехать к нам?" "Хочу. С удовольствием приеду".
"Мы будем очень-очень рады, - сказала она. - Я и мой муж... Запишите адрес. Мы живем в Монтрой. Это не близко, но и не на краю света. У вас есть автомобиль?.. Ну не страшно, в метро это не более получаса... Гостей будет немного. Несколько друзей..."
Я приобрел бутылку водки и цветы за 25 франков. Невозможно было явиться к женщине с таким голосом без цветов. "Сэкономлю впоследствии, - решил я, буду питаться исключительно овощами с тротуаров рю Рамбуто".
Я плохо знал тогда Париж и совсем не знал Монтроя. Но я добрался без происшествий до указанной мне станции метро, где меня должен был встретить ее муж. "Вы узнаете друг друга по фотографиям в "Экспрессе", - счастливо сказал она. И мы узнали. Одновременно. В черном узком пальто, в темный очках, со свисающим набок, чуть на темные очки, чубом, он выделялся среди толпившихся у станции арабов и черных. Он был единственным блондином.
"Приятно познакомиться, Эдуард, - сказал он по-русски, и улыбнулся куда-то вниз. В том, что югослав говорит по-русски, ничего удивительного не было. - Пойдемте, тут совсем недалеко". По его мягкому выговору и манерам, можно было предположить, что он мягкий и приятный человек. Что и подтвердилось впоследствии.
Окраина была застроена дешевыми коробками для бедных. Подобные кварталы окружают все большие города мира, включая советские. Дом, подъезд, квартира, если исключить граффити по-французски и арабски, и черную кожу части соседей, вполне можно было представить себе, что я приехал на московскую окраину. Изабель Бранчич оказалась латино-американкой. Маленькая, но
17
сатая, черные волосы завернуты в одну сторону черепа и заколоты. В брюках. Я вручил ей цветы и бутылку в прихожей, стены ее были окрашены в черный цвет. "Моя идея, не совсем удачная, - сказал Марко Бранчич по-английски. - Кстати, как ваш французский, мы можем говорить по-французски, если вы хотите? К сожалению русского, кроме нас с вами, никто не понимает". Я признался в своей импотенции в области французского языка и отметил, что квартира их хорошо пахнет. Чем-то свеже-современным пахло, перекрывая разумный, ненавязчивый запах еды.
В салоне сидели на полу вокруг низкого стола несколько человек. Я обошел их. "Мишель. Журналист". Очки. Клоки волос здесь и там по черепу. Такими изображают преждевременно полысевших в комиксах. "Колетт. Жена Мишеля. Доктор". Тяжелые челюсти северного (Бретань? Нормандия?) лица, зеленое платье. "Сюзен". Очкастая Сюзен сочла нужным встать с пола. Встав, она оказалась здоровенной дамой на голову выше меня, бестактно одетой в ковбойские сапоги и цветастую юбку.
"Сюзен нас изучает". - Освободившись от пальто, Марко вернулся в комнату в темной куртке без воротника и с накладными карманами. Если бы писателям полагалась униформа, выбрали бы именно такой вот френчик. "Сюзен изучает славянскую и восточно-европейские литературы. Она американка. Эдвард много лет жил в Нью-Йорке" - пояснил он ей. Я подумал было, откуда он знает все это, но вспомнил, что моя краткая биография была пересказана в статье.
Я может быть и одичал за несколько месяцев жизни без человеческого общества, но вовсе не желал прослыть дикарем. Мы выпили шампанского за Изабель. И еще шампанского за наш с Марко дебют в литературе. Я опустился рядом с Сюзэн, скрестил ноги и мы заговорили о славянской литературе по-английски. Я выяснил, что "Лошадь" (я имею ужасную привычку тотчас придумывать людям клички), никогда не была в Нью-Йорке. В момент, когда я это выяснил, в комнату вбежала рыжеволосая дочь Бранчичей и я забыл о взрослых.
Очевидно кто-то из Бранчичей учился верховой езде. Рыжеволосый демон влетел с плеткой в руке и набросился на гостей. Пока она хлестала мою соседку Лошадь, я заметил что девчонкин прикус зубами губы - неполный. Отсутствовал один передний зуб. Девчонка обрабатывала бока Сюзен дольше, чем другие бока. В конце концов, поймав несколько брошенных ею из-под ресниц взглядов я понял, что она избивает американку для меня. От девчонки на меня изливались ощутимо горячие волны биотоков. Не считая себя неотразимым мужчиной, я объяснил ее внимание завоевательским, агрессивным темпераментом девчонки. Всех других она очевидно уже завоевала, я был новым объектом завоевания.
У них была легкая атмосфера в их компании. Чем-то они напомнили мне нью-йоркских моих друзей. Все открыто и спокойно и без чопорности веселились. Когда я предложил выкурить джойнт и извлек его - они обрадовались. Покурив травы, я однако заметил, что за тонкой пленкой веселья у нас просматривались настороженность в глазах и свои у каждого цели.
Будущая рыжая блядь, наевшись стейка, разделанного ей странно молчаливой мамой Изабель (по телефону у меня сложилось о ней другое представление. И это ради ее смеха я приехал в Монтрой), стэйк оказался ее любимой едой, возбудилась еще более. После буйного веселья, воинственного танца по всей квартире, она остановилась предо мной, швырнула плетку на пол, и глядя на меня наглыми, полуулыбчивыми, но очень серьезными глазами женщины, твердо держащей в руках мою судьбу, приказала: "Подыми!" Откуда она знает, откуда так чувствует? - подумал я, ведь никто не учил ее. Некоторое время, я колеблясь смотрел на рыжую. Красивое личико сморщилось во властную гримаску, глаза были совершенно безжалостные. Присутствующие молчали. По лицу мамы Изабель блуждала, ослабевая, стеснительная улыбка. Я был слегка "хай" от шампанского и травы, но я понял, что нужно поднять и поднял плетку, подчиняясь восмилетней госпоже. Дитя, из женщины опять став дитем, довольно захохотало. "Сурово она тебя", - сказал Марко, переходя на "ты". "Видишь ли, Марко, - начал я тоном ученого, - мы с ней, несмотря на возрастную дистанцию, принадлежим к одной из вечных классических человеческих пар. Я и она в сочетании способны причинить друг другу максимум страданий, и что почти то же самое - счастья. Мы - "Поэт и Гетера". Твоя дочь этого не знает, но чувствует.
Биология..."
Мы принялись развивать эту тему, к нам присоединилась Сюзен. Перешли на другую тему. Мы смеялись, затихали, марихуана вдруг открывала в собеседнике бездну, но тотчас эту бездну вышучивала и закрывала плоской поверхностью. Устав, Эммануэль тихо улеглась возле меня, задрав ноги на пуф. Из-под длинной юбочки до меня доносился запах непроветренной ее пипки. Порывами. Прибудет, и исчезнет, и опять прибудет... Я некоторое время раздумывал приятен мне запах, смешанный с запахом детской мочи, или нет. Я нашел, что приятен... Долго нюхать ее мне не привелось. Отдохнув, она вскочила, схватила большое перо, в него была вмонтирована ручка (Лошадь Сюзен подарила эту гадость Марко-писателю), и стала щекотать мне шею. Я вскочил, погнался за ней и принялся обстреливать ее мандариновыми корками, их множество уже было разбросано вокруг, никакого порядка в обеде не соблюдалось, десерт был подан в одно время со стейками. Швырял я в нее корки серьезно, желая попасть. Она
удивительно честно и красиво пугалась, визжала и пряталась от моих безжалостных мандариновых корок.
В два часа ночи, с большим скандалом, ее увел спать Марко. Чувствительная, как животное, от моего внимания, она сделалась истерически взвинченной и большого труда стойло ее успокоить.
Так как идеал был насильственно уведен, следовало обратиться к реальным женщинам. Эпизодические гости исчезли. Супруги улыбаясь бродили по квартире, и на лицах их я не обнаружил никакого желания чтобы гости ушли наконец. Я подумал, а не трахнуть ли мне исследовательницу славянских литератур. Марко, мы вместе что-то делали на кухне, уже успел сообщить мне что она лесбиянка. Я отнесся к сообщению скептически. "В наше время, Марко, - сказал я, - все желают быть интересными и необыкновенными. Я убежден, что многие называют себя лесбиянками, или гомосексуалистами исключительно из мелкого тщеславия. Мне кажется, что американке такого роста, в ковбойских сапогах, безвкусной юбке, в очках, нелегко найти мужчину в Париже". "Она не любит мужчин, заметил Марко. - Мы пытались, между нами говоря, с Изабель затащить Сюзен в постель. Сопротивляется... Зажмется и не дает". Югослав снял темные очки и посмотрел на меня без очков. Порозовевшая физиономия его и чуб, свисающий на глаза были мне необыкновенно симпатичны. Я почувствовал к нему братскую любовь и нежность. Еще я почувствовал гордость за мое поколение, такое доброжелательное и нетяжелое. Но я не прекратил его анализировать. "Они пытались затащить..." Этим провокационным замечанием он пытается дать мне знать, что они не против того, чтобы затащить кого-либо в постель. Я вспомнил смех Изабель по телефону... Я решил остаться с ними. Но как это часто бывает, случайность расстроила наши планы в последний момент.
Не рассчитав марихуанной силы (Это была безсемянная, я привез лучшую!), Сюзен способна была разговаривать, но неспособна передвигаться. Но по железной американской причине, в которую мы все поверили почему-то, ей нужно было возвратиться chez elle в квартиру на рю Монтмартр, у Ле Халля. Умолив нас вызвать такси, поверженная башня стала ползком двигаться к лестнице. Я сжалился над башней и взялся отвезти ее. Выгрузив великаншу на рю Монтмартр, я мог вернуться к себе на Архивы пешком через Ле Халль. Мыслей о захвате ее тела у меня кажется не было.
Несмотря на предрождественский мороз она не очнулась ни в такси, ни на рю Монтмартр. Я изрядно помучился, подымая ее на второй, всего лишь, этаж без лифта. Отыскав у нее в сумке ключи, она в этот момент сидела, вытянув гулливеровские ноги поперек маленькой французской лестничной площадки и пыхтела; я втащил ее в квартиру. За нее платил университет богатого нефтяного штата, квартира была большая. Протащив через салон, я возложил великаншу на кровать в
20
спальню. С подушки свалился розовый слон, почивавший на ней ранее, а с великанши свалились очки. Пытаясь понять, что она пытается мне сказать, я пригляделся к ней и нашел ее вовсе недурной девушкой. Без очков у нее оказались большие глаза; рот, может быть потому что она перестала им управлять, выглядел крупным и сочным; из створок пальто, прорвавшись через блузку, выскользнула большая, белая с розоватым соском грудь. "Мазэр! Ох, мазэр!" - простонала она и протянула руку в моем направлении.
Я вспомнил безумную строчку Лимонова "Я Великая мать любви", и она показалась мне менее безумной. Я сел на кровать и склонился над телом. "Я здесь, май дир... Я с тобой моя герл!" Одну руку я положил на белую грудь, другой, удалив волосы со щеки, я провел по ее губам. Все еще принимая меня за мать, оставшуюся в нефтяном штате, она поймала мои пальцы губами и стиснула их. Боясь что она меня укусит, если откроет глаза, я был готов выдернуть их в любой момент, но обхватив два пальца губами поудобнее, она стала сосать их как дети сосут соску или материнскую грудь. Может быть в марихуанном сне ей привиделось, что мать дала ей грудь?
Сюзен поняла, что я не мама только после получаса езды на ней. Очнувшись, и поняв, что с ней происходит, что мужчина лежит меж ее неприлично раскинутых ног и энергично пытается разбудить к жизни ее уснувший (от лесбийских утех или воздержания) орган чувствования своим членом, она попыталась сбросить меня. "What are you doing, Marco!?"* - закричала она. "What are you doing?"
* - Что ты делаешь, Марко?
"Молчи, - сказал я. - Я хорошо тебе "дуинг". Помнишь вашу американскую поговорку: "Если не можешь избежать насилия, расслабься и получи удовольствие". На то, что я не Марко, я не стал ей указывать, поймет сама. Да и какая в сущности разница?
Рациональная, почти профессор, она преодолела страх или отвращение к мужчине и втянулась в то, чем мы занимались. Может быть и лесбиянка, но она оказалась на высоте, никакой скидки ей давать не пришлось. В некоторой ее неуклюжести был определенный шарм. У больших женщин хороши ноги и зады. И вот я с большим удовольствием лежал меж высоких ног великанши. Эрудит, я вспомнил соответствующие строчки Бодлера. Я решил доказать ей, что никакое лесбийское удовольствие не может сравниться с сексом с мужчиной. Я не считаю себя сверхсамцом, и у меня случаются срывы, есть моменты в моей жизни, которые мне стыдно вспоминать, но в ту ночь я был в хорошей форме. В лучшей, кстати сказать, чем с Сержантом.
К утру я замучил ее, заездил, у нее заметно обострились скулы. В порыве благодарности и откровения она призналась мне, что ее де
душка был поляком, и что она не спала с мужчиной семь лет! Уже одевшись, я из хулиганства поставив ее в дог-позицию выебал ее толстой красной свечой, оказавшейся на неиспользуемом ею пыльном камине, и она получила к моему недоумению, быстрый, и могучий оргазм, взвыв как прижженная сигаретой обезьяна. Размякшую и мокрую, как после бани я оставил ее отсыпаться, а сам, суперменом пошел меж заборов отстраивавшегося Ле Халля, размышляя о том, что секс есть не только биологическая операция, но и единственный доступ к нормальной жизни. Что сексуальные отношения дают право на прикосновения, на переплетение телами. В то время как в безлюбовные периоды человек бродит на дистанции, как холодное небесное тело...
Вечером позвонила Изабель. "Эдвард? - И она замолчала. Во время этой паузы я уже понял, чего она хочет. - Я рядом с тобой, у Бобу-ра. Покупала рождественские подарки. Я могу к тебе зайти? Ты не занят?"
"Разумеется, - сказал я. - Я буду рад. Только у меня ничего нет выпить. Есть марихуана". "Я куплю вина", - сказала она.
Я открыл ей, и мы обнялись. У нее был, как я уже отметил, крупноватый нос. Поцелуй ее заставлял догадываться, что она занимается этими делами серьезно, глубоко и профессионально. И что другие ее actions* в этой жизни второстепенны. Она захлопнула дверь ногою и мы, пятясь, свалились на матрац.
* действия.
Далее я хотел бы накатать на полсотни страниц лекцию о сравнительных качестве женских задов и ляжек, но грубый писатель-профессионал во мне затаптывает нежного любовника, потому ограничусь указанием на то, что у латиноамериканки было обыкновенное, чуть рахитичное тело женщины из слаборазвитой страны. Зад грушей, худые ноги, уставшие, опустившиеся крупные груди с несвежими сосками (их усосала рыжая!). Но как неподвижное бревно спрятавшейся в ил электрической рыбы аккумулирует в себя энергию электрическую, Изабель аккумулировала дичайшее количество энергии сексуальной. На Изабель следовало не смотреть, но трогать ее. Любовь она делала грустно, сумрачно, депрессивно, как может быть ее католические прабабушки оплакивали Христа или погибших в очередной резне маленьких своих мужчин) с красными дырами в белых рубахах, босиком лежащих в зале маленькой церкви. В моменты оргазмов Изабель плакала.
Он позвонил ночью. Марко, ее муж. Закутавшись в хозяйкино ватное одеяло, мы поедали оставшийся еще с нашествия Сержанта паштет Он сказал: "Добрый вечер, Эдвард. Как вы там, все хорошо?"
"Да, - сказал я. - Все прекрасно". Мне было не совсем понятно, что он имеет в виду. Мой секс с его женой? Подобные вещи меня не удивляли уже много лет, однако то, что мужья не только не возражают, чтобы их жены делали любовь с другими мужчинами, но и хотят беседовать с этими мужчинами, меня удивило. "Ты хочешь говорить с Изабель, Марко?" - предложил я. "Да, если можно", - сказал он ласково.
Она улыбнулась и высвободила из-под одеяла голую руку: "Да, маленький..." - Жестом она указала мне на наушник, дескать возьми, послушай. Я взял, хотя мне почему-то было стыдно. Остатки самурайского воспитания в офицерской семье? Я делал любовь с большим количеством чужих жен до этого.
"Тебе там хорошо, маленькая? - спросил он. - "Эдвард с тобой хорошо обходится?" "Очень". - Она грустно улыбнулась мне.
"Я счастлив, - сказал он, действительно счастливым голосом. - Может быть вы хотите приехать? Я купил шампанского".
"Хочешь, поедем к нам? - сказала она, оторвавшись от трубки. - У нас осталась масса еды. У Марко в гостях девочка из "Либэ"..."
Я вдруг понял, что мы не полностью морально разложились, но сохранили почти буржуазное, чистое приличие в словесном общении. Она не сказала мне "Эй, Эдди, поехали к нам, устроим оргию, ты выебешь девочку из "Либэ", ее только что ебал Марко, и будем ебаться все вместе", - но сформулировала все красиво.
"ОК, поедем!" - согласился я, подумав, что когда же я научусь жить размеренно и нормально. После трех месяцев монашества и мальдороровского презрения к миру, вот я опять по горло в грехах и похоти мира. Я улыбнулся своей библейской формулировке - "грехам и похоти".
"Эммануэль легла?" - осведомилась жена у мужа. Телефонная трубка проурчала утвердительно. "Эдвард, Марко хочет тебя о чем-то попросить!"
"Да, Марко!" - Умелый фальшивомонетчик, я тотчас перенял тональность их бесед. Сумрачную мокрую ласковость.
"Захвати пожалуйста немного твоей травы, если еще осталась? - попросил он. - Очень хорошая была трава". "Непременно, дорогой". "Я вас обоих целую, - сказал он. - До встречи..."
Девочка из "Либэ" оказалась похожей на актрису Кароль Букэт, и так как я люблю эту актрису, тотчас завоевала мое расположение. Не
знаю, чем они занимались с Марко до нашего прихода, но будучи младше всех нас, девочка рано устала и захотела уйти. Марко напугал ее невозможностью вызвать такси, сказал, что ни он ни я не в силах ее проводить, потому что перекурили травы, придумал дюжину ужасов, и она осталась. Постелив ей на диване в салоне, оставив меня в раскладном кресле. Марко выключил свет и вышел в спальню к супруге. Сделалось тихо. Я был уверен, что это временная тишина, слишком уж бодрым и веселым выглядел Марко, уходя.
Я разделся, и не ложась в кресло, лег к "Кароль". Она была в тишорт и юбке. Сунув руку под тишорт, я погладил груди. Большие и прохладные. "Ох, но...! - вздохнула она неэнергично.- Я устала!" Вне сомнения, она не лгала, оставалось узнать настолько ли она устала, что откажется от любви. Я занялся сдвиганием юбки, а она приподнялась в постели вздыхая и зевая, и в этот момент появился голый и очень белый в темноте Марко с полустоящим членом.
"Вам удобно, ребята? - прошептал он. Подойдя к "Кароль" с другой стороны, Марко поправил подушку под ее локтем. И взялся за юбку с другой стороны. "Я устала, boys..." - сказала она тихо.
"Да-да... - Марко оставил юбку и приподнял тишорт. - О, какое великолепие!" - воскликнул он и потрогал обе груди. Наклонился над ними и захватил сосок в рот.
"Марко!" - грустный голос Изабель прибыл из спальни. ".Пойди, Эдвард! сказал Марко, просовывая руку под юбку "Кароль". - Изабэль ждет тебя..." "Чего она хочет? - глупо спросил я.
"О, она тебе скажет, чего она хочет..." - Я увидел как вырастает на моих глазах (как дерево из семечка в научно-популярных телефильмах) член Марко, отклонившись в сторону Кароль, как подсолнечник к солнцу.
Витька доил иностранку, "раскалывал" ее на костюмы и свитера, зажигалки и всяческие приятные мелочи. У Витьки, у ленивого бездельника не было даже достаточно энергии, чтобы найти себе иностранку помоложе. Однако, следовало ебать Мадам Дюпрэ, ведь я пообещал себе это - первый акт курса лечения моей расшатанной одиночеством психики, еще когда беседовал с ней по телефону. Она совершенно мне не нравилась. Ни ее сарафан, ни ее возраст, ни брев-нообразная фигура, ни скользкие синие тонкие губы, ни седина в ее короткой прическе под-мальчика, ни веснущатые руки ее мне не нравились. Но необходимо было освободиться от оцепенения перед жизнью, от гипноза, в каковой я погрузил себя сам (самогипноз - самый эффективный из гипнозов). "Выебу Мадам Дюпрэ, а потом выебу эту девочку сверху", - сказал я себе. Так ребенку обещают сладкое на десерт, если он съест суп.
*** сутенера
"Ты такой сенсативь
... - донеслось до меня. - Витькя..." Нужно было действовать без промедления, ибо она намеревалась украсть у меня победу - выебать меня. С самого начала, с момента, когда она стала выкладывать свои жирные припасы на мой стол, у меня не было сомнения, что она пришла меня выебать... Аккуратно притушив ногтем марихуанный джойнт я положил его в хозяйкину пепельницу. Неуклюже, сдирая с дивана хозяйкин плед, но без колебаний, я придвинулся к витькиной женщине. Крупным планом надвинулись ее узкие губы, смятый кусок шеи и цепочка на ней. Губы не были мне нужны. Не совсем понимая, что мне нужно, я нажал на ее плечи и она послушно, лишь вздохнув, съехала вниз. Ее вздох подтвердил мою догадку, что она любит первая хватать мужчин за член. Мне удалось досадить ей, предвосхитив попытку. От сознания того, что я краду у нее часть удовольствия, процесс сволакивания ее на пол студии доставил мне удовольствие. Сволокши, я приспособил ее, грудь на диване, зад обращен ко мне, и запустил руки под сарафан. Под сарафаном оказался по-мужски твердый зад, покрытый шершавыми трусами из толстого акрилика. "Ни единого мягкого куска!" - отметил я с сожалением, проползя руками талию, вернее полное отсутствие талии, мадам Дюпрэ лишь едва заметно сужалась в этом районе... Я дополз до грудей. Они оказались маленькими и резиновыми на ощупь. "Бедный Витька!" - пожалел я соотечественника, и решил вызвать в себе желание тем, что внушить себе, что мадам мне противна... Задрав сарафан далеко ей на руки и голову, я стащил (действуя как можно грубее) акриликовую броню, и о, счастье! У нее оказался отвратительный запах...
"Почему ты не открываешь глаз, Моник?" - спросил я ее, вернувшись к своему марихуанному джойнту. Оправив сарафан, она однако осталась на полу, прикрыв ладонью глаза. И не шевелилась.
15.
"Мне стидно перед Витька..."- прохныкала она. "Витька далеко, в Москве, - сказал я. - Он не видит". Для себя я подумал, что Витька, если бы вдруг, согласно невероятному какому-нибудь чуду, вошел бы сейчас в студию, то переступив через нее, протянул бы руку к джойнту. "Дай потянуть, мужик?" - сказал бы Витька. И потянув, допил бы полстакана "Блан дэ Блан", оставшиеся в бутылке. И уж после этого, может быть, заметил бы ее. "Бонжур монястый!"
"Сержант", как я окрестил Мадам Дюпрэ, пережила стыд перед Витькой. Я трахнул ее еще (спасибо мисс марихуане!) и наутро чувствовал себя великолепно. Стараясь не глядеть на одевающегося сержанта (короткие ноги, твердый зад, широкие плечи, кошмар!), я оделся и, спускаясь с ней по лестнице, был уверен, что обнаружу статью о моей книге в сегодняшней прессе. Жизнь подобна напряженному и чуткому магнитному полю, и когда твое веселое и бодрое тело излучает силу в мир, оно несомненно оказывает влияние на сложные волны воль вокруг, и они подвигаются. "Сержант", опускаясь за мной, жаловалась на то, что ей стыдно. Однако теперь ей было стыдно не перед Витькой, но перед сыновьями за то, что она не ночевала дома. Я был уверен, что она переживет и этот стыд. Стоя у окон агентства страхования "Барбара", мы расстались. "Я позвоню тебе вечером, - сказала сержант. - Можно? Что ты делаешь вечером?" Кажется она намеревалась продолжить разговор о том, какие мы с ней "сенсативные" и какие моя бывшая жена и Витька чудовища.
"Экспресс" напечатал статью о моей книге! Статья была большая. Чтобы понять, хорошая это статья или плохая, я вооружился двумя словарями и сел у окна. Дом напротив больше не казался мне головой седой дамы, но освещенный бьющим из-за моей спины, со стороны церкви Нотр Дам дэ Блан Манто солнцем, он казался мне этой самой Нашей Дамой Белых Пальто. Статья была положительная. Писали, что наконец у русских появился "нормальный" писатель...
Во второй половине дня я находился в процессе уничтожения оставленных Сержантом припасов, телефон подал голос. Я с неохотой отвлекся от риэта. После риэта я собирался постучать в дверь девочки с волосами. "Bonjour, je suis votre voisin. Voulez-vous coucher awec moi?"*.Мы спустимся ко мне и "Экспресс" будет небрежно валяться на диване... Переместившись из монашеского периода в бордельный, я немедленно приобрел необходимую наглость.
* Здравствуйте, я ваш сосед. Вы хотите выспаться со мной?
"Могу я говорить с Эдвардом Лимоновым?" - спросили по-английски. Женщина.
"Конечно, - сказал я, обрадовавшись английскому. Сноб, я презирал русский язык, а учиться французскому медлил. - Говорите".
"Я узнала ваш телефон у атташе дэ пресс издательства Рамзэй, - сказала она. (Нужно будет купить Коринн цветы, подумал я.) - Мой муж - писатель Марко Бранчич. Сегодня "Экспресс" опубликовал статью о его книге. Рядом со статьей о вашей. Вы видели? -Она приветливо засмеялась в трубку. - В той же рубрике - "Иностранный роман". Мы югославы".
Я заметил в "Экспрессе" лишь свою рожу и "Ю.эСАрми" тишорт на груди Эдварда Лимонова, но смех ее мне понравился. Почти наверняка она окажется лучше Сержанта. "Да, - сказал я, - конечно видел, прекрасная статья!"
"Я извиняюсь за то, что я так вот запросто вам звоню, у французов так не принято, но я подумала, что вы русский... Короче говоря, вы заняты сегодня вечером?"
"Нет, - решительно ответил я, готовый к любому приключению. "Дело в том, что по странному совпадению, у меня сегодня день рождения, - она еще раз засмеялась, и я решил, что она уже отметила свой день рождения, выпила. - Хотите приехать к нам?" "Хочу. С удовольствием приеду".
"Мы будем очень-очень рады, - сказала она. - Я и мой муж... Запишите адрес. Мы живем в Монтрой. Это не близко, но и не на краю света. У вас есть автомобиль?.. Ну не страшно, в метро это не более получаса... Гостей будет немного. Несколько друзей..."
Я приобрел бутылку водки и цветы за 25 франков. Невозможно было явиться к женщине с таким голосом без цветов. "Сэкономлю впоследствии, - решил я, буду питаться исключительно овощами с тротуаров рю Рамбуто".
Я плохо знал тогда Париж и совсем не знал Монтроя. Но я добрался без происшествий до указанной мне станции метро, где меня должен был встретить ее муж. "Вы узнаете друг друга по фотографиям в "Экспрессе", - счастливо сказал она. И мы узнали. Одновременно. В черном узком пальто, в темный очках, со свисающим набок, чуть на темные очки, чубом, он выделялся среди толпившихся у станции арабов и черных. Он был единственным блондином.
"Приятно познакомиться, Эдуард, - сказал он по-русски, и улыбнулся куда-то вниз. В том, что югослав говорит по-русски, ничего удивительного не было. - Пойдемте, тут совсем недалеко". По его мягкому выговору и манерам, можно было предположить, что он мягкий и приятный человек. Что и подтвердилось впоследствии.
Окраина была застроена дешевыми коробками для бедных. Подобные кварталы окружают все большие города мира, включая советские. Дом, подъезд, квартира, если исключить граффити по-французски и арабски, и черную кожу части соседей, вполне можно было представить себе, что я приехал на московскую окраину. Изабель Бранчич оказалась латино-американкой. Маленькая, но
17
сатая, черные волосы завернуты в одну сторону черепа и заколоты. В брюках. Я вручил ей цветы и бутылку в прихожей, стены ее были окрашены в черный цвет. "Моя идея, не совсем удачная, - сказал Марко Бранчич по-английски. - Кстати, как ваш французский, мы можем говорить по-французски, если вы хотите? К сожалению русского, кроме нас с вами, никто не понимает". Я признался в своей импотенции в области французского языка и отметил, что квартира их хорошо пахнет. Чем-то свеже-современным пахло, перекрывая разумный, ненавязчивый запах еды.
В салоне сидели на полу вокруг низкого стола несколько человек. Я обошел их. "Мишель. Журналист". Очки. Клоки волос здесь и там по черепу. Такими изображают преждевременно полысевших в комиксах. "Колетт. Жена Мишеля. Доктор". Тяжелые челюсти северного (Бретань? Нормандия?) лица, зеленое платье. "Сюзен". Очкастая Сюзен сочла нужным встать с пола. Встав, она оказалась здоровенной дамой на голову выше меня, бестактно одетой в ковбойские сапоги и цветастую юбку.
"Сюзен нас изучает". - Освободившись от пальто, Марко вернулся в комнату в темной куртке без воротника и с накладными карманами. Если бы писателям полагалась униформа, выбрали бы именно такой вот френчик. "Сюзен изучает славянскую и восточно-европейские литературы. Она американка. Эдвард много лет жил в Нью-Йорке" - пояснил он ей. Я подумал было, откуда он знает все это, но вспомнил, что моя краткая биография была пересказана в статье.
Я может быть и одичал за несколько месяцев жизни без человеческого общества, но вовсе не желал прослыть дикарем. Мы выпили шампанского за Изабель. И еще шампанского за наш с Марко дебют в литературе. Я опустился рядом с Сюзэн, скрестил ноги и мы заговорили о славянской литературе по-английски. Я выяснил, что "Лошадь" (я имею ужасную привычку тотчас придумывать людям клички), никогда не была в Нью-Йорке. В момент, когда я это выяснил, в комнату вбежала рыжеволосая дочь Бранчичей и я забыл о взрослых.
Очевидно кто-то из Бранчичей учился верховой езде. Рыжеволосый демон влетел с плеткой в руке и набросился на гостей. Пока она хлестала мою соседку Лошадь, я заметил что девчонкин прикус зубами губы - неполный. Отсутствовал один передний зуб. Девчонка обрабатывала бока Сюзен дольше, чем другие бока. В конце концов, поймав несколько брошенных ею из-под ресниц взглядов я понял, что она избивает американку для меня. От девчонки на меня изливались ощутимо горячие волны биотоков. Не считая себя неотразимым мужчиной, я объяснил ее внимание завоевательским, агрессивным темпераментом девчонки. Всех других она очевидно уже завоевала, я был новым объектом завоевания.
У них была легкая атмосфера в их компании. Чем-то они напомнили мне нью-йоркских моих друзей. Все открыто и спокойно и без чопорности веселились. Когда я предложил выкурить джойнт и извлек его - они обрадовались. Покурив травы, я однако заметил, что за тонкой пленкой веселья у нас просматривались настороженность в глазах и свои у каждого цели.
Будущая рыжая блядь, наевшись стейка, разделанного ей странно молчаливой мамой Изабель (по телефону у меня сложилось о ней другое представление. И это ради ее смеха я приехал в Монтрой), стэйк оказался ее любимой едой, возбудилась еще более. После буйного веселья, воинственного танца по всей квартире, она остановилась предо мной, швырнула плетку на пол, и глядя на меня наглыми, полуулыбчивыми, но очень серьезными глазами женщины, твердо держащей в руках мою судьбу, приказала: "Подыми!" Откуда она знает, откуда так чувствует? - подумал я, ведь никто не учил ее. Некоторое время, я колеблясь смотрел на рыжую. Красивое личико сморщилось во властную гримаску, глаза были совершенно безжалостные. Присутствующие молчали. По лицу мамы Изабель блуждала, ослабевая, стеснительная улыбка. Я был слегка "хай" от шампанского и травы, но я понял, что нужно поднять и поднял плетку, подчиняясь восмилетней госпоже. Дитя, из женщины опять став дитем, довольно захохотало. "Сурово она тебя", - сказал Марко, переходя на "ты". "Видишь ли, Марко, - начал я тоном ученого, - мы с ней, несмотря на возрастную дистанцию, принадлежим к одной из вечных классических человеческих пар. Я и она в сочетании способны причинить друг другу максимум страданий, и что почти то же самое - счастья. Мы - "Поэт и Гетера". Твоя дочь этого не знает, но чувствует.
Биология..."
Мы принялись развивать эту тему, к нам присоединилась Сюзен. Перешли на другую тему. Мы смеялись, затихали, марихуана вдруг открывала в собеседнике бездну, но тотчас эту бездну вышучивала и закрывала плоской поверхностью. Устав, Эммануэль тихо улеглась возле меня, задрав ноги на пуф. Из-под длинной юбочки до меня доносился запах непроветренной ее пипки. Порывами. Прибудет, и исчезнет, и опять прибудет... Я некоторое время раздумывал приятен мне запах, смешанный с запахом детской мочи, или нет. Я нашел, что приятен... Долго нюхать ее мне не привелось. Отдохнув, она вскочила, схватила большое перо, в него была вмонтирована ручка (Лошадь Сюзен подарила эту гадость Марко-писателю), и стала щекотать мне шею. Я вскочил, погнался за ней и принялся обстреливать ее мандариновыми корками, их множество уже было разбросано вокруг, никакого порядка в обеде не соблюдалось, десерт был подан в одно время со стейками. Швырял я в нее корки серьезно, желая попасть. Она
удивительно честно и красиво пугалась, визжала и пряталась от моих безжалостных мандариновых корок.
В два часа ночи, с большим скандалом, ее увел спать Марко. Чувствительная, как животное, от моего внимания, она сделалась истерически взвинченной и большого труда стойло ее успокоить.
Так как идеал был насильственно уведен, следовало обратиться к реальным женщинам. Эпизодические гости исчезли. Супруги улыбаясь бродили по квартире, и на лицах их я не обнаружил никакого желания чтобы гости ушли наконец. Я подумал, а не трахнуть ли мне исследовательницу славянских литератур. Марко, мы вместе что-то делали на кухне, уже успел сообщить мне что она лесбиянка. Я отнесся к сообщению скептически. "В наше время, Марко, - сказал я, - все желают быть интересными и необыкновенными. Я убежден, что многие называют себя лесбиянками, или гомосексуалистами исключительно из мелкого тщеславия. Мне кажется, что американке такого роста, в ковбойских сапогах, безвкусной юбке, в очках, нелегко найти мужчину в Париже". "Она не любит мужчин, заметил Марко. - Мы пытались, между нами говоря, с Изабель затащить Сюзен в постель. Сопротивляется... Зажмется и не дает". Югослав снял темные очки и посмотрел на меня без очков. Порозовевшая физиономия его и чуб, свисающий на глаза были мне необыкновенно симпатичны. Я почувствовал к нему братскую любовь и нежность. Еще я почувствовал гордость за мое поколение, такое доброжелательное и нетяжелое. Но я не прекратил его анализировать. "Они пытались затащить..." Этим провокационным замечанием он пытается дать мне знать, что они не против того, чтобы затащить кого-либо в постель. Я вспомнил смех Изабель по телефону... Я решил остаться с ними. Но как это часто бывает, случайность расстроила наши планы в последний момент.
Не рассчитав марихуанной силы (Это была безсемянная, я привез лучшую!), Сюзен способна была разговаривать, но неспособна передвигаться. Но по железной американской причине, в которую мы все поверили почему-то, ей нужно было возвратиться chez elle в квартиру на рю Монтмартр, у Ле Халля. Умолив нас вызвать такси, поверженная башня стала ползком двигаться к лестнице. Я сжалился над башней и взялся отвезти ее. Выгрузив великаншу на рю Монтмартр, я мог вернуться к себе на Архивы пешком через Ле Халль. Мыслей о захвате ее тела у меня кажется не было.
Несмотря на предрождественский мороз она не очнулась ни в такси, ни на рю Монтмартр. Я изрядно помучился, подымая ее на второй, всего лишь, этаж без лифта. Отыскав у нее в сумке ключи, она в этот момент сидела, вытянув гулливеровские ноги поперек маленькой французской лестничной площадки и пыхтела; я втащил ее в квартиру. За нее платил университет богатого нефтяного штата, квартира была большая. Протащив через салон, я возложил великаншу на кровать в
20
спальню. С подушки свалился розовый слон, почивавший на ней ранее, а с великанши свалились очки. Пытаясь понять, что она пытается мне сказать, я пригляделся к ней и нашел ее вовсе недурной девушкой. Без очков у нее оказались большие глаза; рот, может быть потому что она перестала им управлять, выглядел крупным и сочным; из створок пальто, прорвавшись через блузку, выскользнула большая, белая с розоватым соском грудь. "Мазэр! Ох, мазэр!" - простонала она и протянула руку в моем направлении.
Я вспомнил безумную строчку Лимонова "Я Великая мать любви", и она показалась мне менее безумной. Я сел на кровать и склонился над телом. "Я здесь, май дир... Я с тобой моя герл!" Одну руку я положил на белую грудь, другой, удалив волосы со щеки, я провел по ее губам. Все еще принимая меня за мать, оставшуюся в нефтяном штате, она поймала мои пальцы губами и стиснула их. Боясь что она меня укусит, если откроет глаза, я был готов выдернуть их в любой момент, но обхватив два пальца губами поудобнее, она стала сосать их как дети сосут соску или материнскую грудь. Может быть в марихуанном сне ей привиделось, что мать дала ей грудь?
Сюзен поняла, что я не мама только после получаса езды на ней. Очнувшись, и поняв, что с ней происходит, что мужчина лежит меж ее неприлично раскинутых ног и энергично пытается разбудить к жизни ее уснувший (от лесбийских утех или воздержания) орган чувствования своим членом, она попыталась сбросить меня. "What are you doing, Marco!?"* - закричала она. "What are you doing?"
* - Что ты делаешь, Марко?
"Молчи, - сказал я. - Я хорошо тебе "дуинг". Помнишь вашу американскую поговорку: "Если не можешь избежать насилия, расслабься и получи удовольствие". На то, что я не Марко, я не стал ей указывать, поймет сама. Да и какая в сущности разница?
Рациональная, почти профессор, она преодолела страх или отвращение к мужчине и втянулась в то, чем мы занимались. Может быть и лесбиянка, но она оказалась на высоте, никакой скидки ей давать не пришлось. В некоторой ее неуклюжести был определенный шарм. У больших женщин хороши ноги и зады. И вот я с большим удовольствием лежал меж высоких ног великанши. Эрудит, я вспомнил соответствующие строчки Бодлера. Я решил доказать ей, что никакое лесбийское удовольствие не может сравниться с сексом с мужчиной. Я не считаю себя сверхсамцом, и у меня случаются срывы, есть моменты в моей жизни, которые мне стыдно вспоминать, но в ту ночь я был в хорошей форме. В лучшей, кстати сказать, чем с Сержантом.
К утру я замучил ее, заездил, у нее заметно обострились скулы. В порыве благодарности и откровения она призналась мне, что ее де
душка был поляком, и что она не спала с мужчиной семь лет! Уже одевшись, я из хулиганства поставив ее в дог-позицию выебал ее толстой красной свечой, оказавшейся на неиспользуемом ею пыльном камине, и она получила к моему недоумению, быстрый, и могучий оргазм, взвыв как прижженная сигаретой обезьяна. Размякшую и мокрую, как после бани я оставил ее отсыпаться, а сам, суперменом пошел меж заборов отстраивавшегося Ле Халля, размышляя о том, что секс есть не только биологическая операция, но и единственный доступ к нормальной жизни. Что сексуальные отношения дают право на прикосновения, на переплетение телами. В то время как в безлюбовные периоды человек бродит на дистанции, как холодное небесное тело...
Вечером позвонила Изабель. "Эдвард? - И она замолчала. Во время этой паузы я уже понял, чего она хочет. - Я рядом с тобой, у Бобу-ра. Покупала рождественские подарки. Я могу к тебе зайти? Ты не занят?"
"Разумеется, - сказал я. - Я буду рад. Только у меня ничего нет выпить. Есть марихуана". "Я куплю вина", - сказала она.
Я открыл ей, и мы обнялись. У нее был, как я уже отметил, крупноватый нос. Поцелуй ее заставлял догадываться, что она занимается этими делами серьезно, глубоко и профессионально. И что другие ее actions* в этой жизни второстепенны. Она захлопнула дверь ногою и мы, пятясь, свалились на матрац.
* действия.
Далее я хотел бы накатать на полсотни страниц лекцию о сравнительных качестве женских задов и ляжек, но грубый писатель-профессионал во мне затаптывает нежного любовника, потому ограничусь указанием на то, что у латиноамериканки было обыкновенное, чуть рахитичное тело женщины из слаборазвитой страны. Зад грушей, худые ноги, уставшие, опустившиеся крупные груди с несвежими сосками (их усосала рыжая!). Но как неподвижное бревно спрятавшейся в ил электрической рыбы аккумулирует в себя энергию электрическую, Изабель аккумулировала дичайшее количество энергии сексуальной. На Изабель следовало не смотреть, но трогать ее. Любовь она делала грустно, сумрачно, депрессивно, как может быть ее католические прабабушки оплакивали Христа или погибших в очередной резне маленьких своих мужчин) с красными дырами в белых рубахах, босиком лежащих в зале маленькой церкви. В моменты оргазмов Изабель плакала.
Он позвонил ночью. Марко, ее муж. Закутавшись в хозяйкино ватное одеяло, мы поедали оставшийся еще с нашествия Сержанта паштет Он сказал: "Добрый вечер, Эдвард. Как вы там, все хорошо?"
"Да, - сказал я. - Все прекрасно". Мне было не совсем понятно, что он имеет в виду. Мой секс с его женой? Подобные вещи меня не удивляли уже много лет, однако то, что мужья не только не возражают, чтобы их жены делали любовь с другими мужчинами, но и хотят беседовать с этими мужчинами, меня удивило. "Ты хочешь говорить с Изабель, Марко?" - предложил я. "Да, если можно", - сказал он ласково.
Она улыбнулась и высвободила из-под одеяла голую руку: "Да, маленький..." - Жестом она указала мне на наушник, дескать возьми, послушай. Я взял, хотя мне почему-то было стыдно. Остатки самурайского воспитания в офицерской семье? Я делал любовь с большим количеством чужих жен до этого.
"Тебе там хорошо, маленькая? - спросил он. - "Эдвард с тобой хорошо обходится?" "Очень". - Она грустно улыбнулась мне.
"Я счастлив, - сказал он, действительно счастливым голосом. - Может быть вы хотите приехать? Я купил шампанского".
"Хочешь, поедем к нам? - сказала она, оторвавшись от трубки. - У нас осталась масса еды. У Марко в гостях девочка из "Либэ"..."
Я вдруг понял, что мы не полностью морально разложились, но сохранили почти буржуазное, чистое приличие в словесном общении. Она не сказала мне "Эй, Эдди, поехали к нам, устроим оргию, ты выебешь девочку из "Либэ", ее только что ебал Марко, и будем ебаться все вместе", - но сформулировала все красиво.
"ОК, поедем!" - согласился я, подумав, что когда же я научусь жить размеренно и нормально. После трех месяцев монашества и мальдороровского презрения к миру, вот я опять по горло в грехах и похоти мира. Я улыбнулся своей библейской формулировке - "грехам и похоти".
"Эммануэль легла?" - осведомилась жена у мужа. Телефонная трубка проурчала утвердительно. "Эдвард, Марко хочет тебя о чем-то попросить!"
"Да, Марко!" - Умелый фальшивомонетчик, я тотчас перенял тональность их бесед. Сумрачную мокрую ласковость.
"Захвати пожалуйста немного твоей травы, если еще осталась? - попросил он. - Очень хорошая была трава". "Непременно, дорогой". "Я вас обоих целую, - сказал он. - До встречи..."
Девочка из "Либэ" оказалась похожей на актрису Кароль Букэт, и так как я люблю эту актрису, тотчас завоевала мое расположение. Не
знаю, чем они занимались с Марко до нашего прихода, но будучи младше всех нас, девочка рано устала и захотела уйти. Марко напугал ее невозможностью вызвать такси, сказал, что ни он ни я не в силах ее проводить, потому что перекурили травы, придумал дюжину ужасов, и она осталась. Постелив ей на диване в салоне, оставив меня в раскладном кресле. Марко выключил свет и вышел в спальню к супруге. Сделалось тихо. Я был уверен, что это временная тишина, слишком уж бодрым и веселым выглядел Марко, уходя.
Я разделся, и не ложась в кресло, лег к "Кароль". Она была в тишорт и юбке. Сунув руку под тишорт, я погладил груди. Большие и прохладные. "Ох, но...! - вздохнула она неэнергично.- Я устала!" Вне сомнения, она не лгала, оставалось узнать настолько ли она устала, что откажется от любви. Я занялся сдвиганием юбки, а она приподнялась в постели вздыхая и зевая, и в этот момент появился голый и очень белый в темноте Марко с полустоящим членом.
"Вам удобно, ребята? - прошептал он. Подойдя к "Кароль" с другой стороны, Марко поправил подушку под ее локтем. И взялся за юбку с другой стороны. "Я устала, boys..." - сказала она тихо.
"Да-да... - Марко оставил юбку и приподнял тишорт. - О, какое великолепие!" - воскликнул он и потрогал обе груди. Наклонился над ними и захватил сосок в рот.
"Марко!" - грустный голос Изабель прибыл из спальни. ".Пойди, Эдвард! сказал Марко, просовывая руку под юбку "Кароль". - Изабэль ждет тебя..." "Чего она хочет? - глупо спросил я.
"О, она тебе скажет, чего она хочет..." - Я увидел как вырастает на моих глазах (как дерево из семечка в научно-популярных телефильмах) член Марко, отклонившись в сторону Кароль, как подсолнечник к солнцу.