Страница:
Ки медленно покачала головой. Взгляд ее был тверд.
– Я не сделала ничего зазорного, такого, что требовало бы очищения. И я не совершила грехов, в которых мне следовало бы каяться.
– Нет, ну конечно же нет! Я совсем не это имел в виду!.. Просто… если ты примешь участие, это, наверное, поможет тебе освоиться и спокойно жить среди нас. А то ты каждый день облюбовываешь себе какую-нибудь работу, обязательно в одиночестве, и трудишься до заката одна. Это нехорошо!
– Я так привыкла, – перебила Ки. Ей не хотелось выслушивать дальнейшие доводы Ларса. И она выплеснула ему в лицо истину, выплеснула с силой, которую сама в себе более не подозревала: – Да не хочу я осваиваться!.. Не хочу быть членом вашей семьи!.. Полноправным или еще каким! И не смотри на меня, пожалуйста, как будто я тебе боль причинила. Хватит, не собираюсь я никому тут больше ничего причинять. Я согласилась задержаться по просьбе Коры и еще потому, что глупости хватило дать ей слово. Я жила некоторое время по вашим законам и честно старалась привыкнуть. Но так и не смогла. Я полола огород, собирала кристаллы, солила рыбу и дубила кожи. Я вывозила на своей упряжке навоз в поле. Мои кони таскали из лесу стволы, которые Хафтор обтесывает у себя во дворе. Я делала все, что мне поручали! Вот только радости мне ваши труды не доставляли. Никакой. Каждый день моя жизнь еще теснее переплетается с жизнями доброй дюжины других людей. Если я не сделаю то-то и то-то, другой не сможет приступить к тому-то и тому-то. Если я не приволоку бревна, не из чего будет напилить досок для нового амбара и так далее. И это не по душе мне, Ларс! Я да мой фургон – вот и все, чего я хочу. В любом случае я не подведу никого, кроме себя самой!
– А Свен? – Ларс смело ответил на ее прямоту такой же прямотой. – Ты ведь связала свою жизнь с его жизнью. А потом и с детьми, когда они родились. Они ведь все время зависели от тебя!
– И лежат теперь в одной общей могиле, потому что зависели не от того, от кого следовало бы! – яростно прошипела Ки. – А теперь я должна подставить свое плечо вам? Чтобы и вам плохо пришлось?..
Ларс не опускал перед нею глаз:
– Никто вовсе не требует, чтобы ты подставляла плечо. Никто не собирается на тебя опираться. Я всего только приглашаю тебя принять участие в нашем Обряде. И опереться на меня, если понадобится.
Ки подняла руки к липу: непослушные пряди норовили выбиться из ее вдовьей прически и упрямо лезли в глаза. Руки пахли землей и фруктами, с которыми она только что возилась. Она убрала с глаз волосы, оставив на влажной коже грязные полосы. Ее голос прозвучал жестко и холодно:
– Я тоже не собираюсь ни на кого опираться. И в Обряде вашем участие принимать. Я не желаю миловаться с гарпиями и умолять их, чтобы они мне показали лица тех, кого сами же у меня и отняли… отняли кроваво и страшно. Ты не смеешь требовать этого от меня, Ларс!
Она пристально вглядывалась в его лицо. Голубизна его глаз была еще нежней неба над их головами. Ки видела, как на его шее пульсировала жилка.
– Ты права, Ки, – сказал он. – Я не смею ничего от тебя требовать. Но уж лучше я обращусь к тебе со своей просьбой, чем Кора – со своей. Меня тошнит от ярости, когда я думаю о том, что тебе, возможно, сегодня вечером предстоит. Мне стыдно сознавать такую жестокую необходимость. Я боюсь, что знаю заранее, какой выбор ты сделаешь. И потому-то у меня духу не хватает тебя о чем-то просить… Что ж, пускай Кора… а я… я не могу. Правду сказать, для этого я слишком к тебе привязан…
И Ларс пошел прочь. Какое-то время Ки смотрела ему в спину, потом пошла следом, впрочем, не пытаясь догнать. Ей было холодно и страшно. Она старалась не думать. Довольно с нее и собственной боли. Еще не хватало догонять его и расспрашивать, что за новую боль она ему причинила…
Когда она вошла в общую комнату, Ларса нигде не было видно. Зато вид комнаты вновь пробудил в ней мучительные воспоминания. Длинный стол был опять выдвинут на середину, пустые скамьи ожидали, чтобы на них расселись участники действа. На столе красовалась великолепная чаша кованого серебра, и в ней, точно в сверкающем озере, плавали поздние водяные лилии. Обоняния Ки коснулся чудесный запах только что вынутого жаркого; на кухне вовсю шумели и суетились. Знать, немало народу усядется нынче за стол… Ки торопливо пересекла комнату и прошла по коридору к себе.
Комната, в которой она теперь ночевала, была поменьше и поскромнее той первой. Кора переселила туда Ки, надеясь, что ей так будет легче прижиться в доме. Ки попыталась убрать и обставить комнату по своему вкусу. И то, что получилось, вовсе не приводило ее в восторг. Ее немногочисленные одежки были развешаны на деревянных гвоздях. Единственное небольшое окошко было не только лишено каких-либо занавесок, но и постоянно распахнуто, чтобы внутрь могло проникнуть хоть сколько-нибудь свежего воздуха и солнечного света. На полу раскинулся коврик из мохнатой шкуры оленя, а узенькое ложе было застелено покрывалами, принадлежавшими самой Ки. Кора усматривала в подобном убранстве некую попытку повторить обстановку фургонной кабинки. Сама Ки так не считала. Просто она не знала иных способов обставлять жилье.
На голом деревянном подоконнике стоял простой глиняный кувшин и такая же голубая чаша. Когда Ки вошла, Лидия как раз наливала в кувшин теплую ароматную воду для омовения.
Ки нахмурилась было, но тут же спохватилась. Право же, ей так и не суждено было привыкнуть к подобному. Они-то – Лидия и Курт – воспринимали это как обычные домашние обязанности: налить каждому воду в кувшин, вытряхнуть и проветрить постель каждого члена семьи, сообща выстирать всю одежду… Ки постоянно приходилось напоминать себе, что для них это вовсе не означало посягательства на ее личную жизнь. Лидия просто делала свое дело. Исполняла свои обязанности. Точно так же, как сама Ки только что исполняла свои на фруктовом поле.
– Спасибо, – только и сказала она. – Как славно пахнет…
– Я тебе еще кувшинчик оставлю, – ответила Лидия и поставила упомянутый кувшин на подоконник. – Кора сказала, тебе, верно, понадобится сегодня много воды, ведь у нас такой гость!.. Да, вот еще… Когда я стирала твою коричневую рубашку, я увидела, что там один шов вот-вот распорется. У меня не нашлось подходящих ниток, так я его зашила черными. Это ничего?..
– Конечно, ничего, и спасибо тебе. Только ты могла бы не возиться: это ведь моя рубашка, я бы сама с удовольствием зашила…
– Я знаю, – сказала Лидия. – Так ведь я тоже сама собрала бы свои фрукты. Только оно лучше будет, если каждый станет заниматься каким-нибудь одним делом. Не бери в голову, Ки! А то хочешь тебе чем-нибудь услужить и боишься, кабы ты не обиделась…
Лидия улыбнулась, шутливо покачала головой и торопливо покинула комнату. Да, подумала Ки, сегодня дел у Лидии будет более чем достаточно. Готовить дом к нашествию целой орды!.. Не позавидуешь.
Когда за Лидией затворилась дверь, Ки стащила с себя одежду и наконец-то разулась, стряхнув невысокие мягкие башмачки. Она наполнила чашу водой и смочила в ней тряпочку. Первым долгом она умыла лицо, сплошь покрытое ссохшейся коркой пыли и пота. Затем занялась телом. Обтерла маленькую крепкую грудь, никому уже не доставлявшую радости, и плоский мускулистый живот, на котором оставили свои отметины дважды пережитые роды. Воду в чаше пришлось дважды сменить, так быстро мутнела она от пыли и грязи. Ступни едва удалось оттереть, так въелась во все поры земля, целый день сыпавшаяся в башмаки. Ки скребла свои ноги, отмачивала в воде и снова скребла, пока маленькие ступни не стали чистыми и розовыми, как у младенца.
Прохладный ветер, задувавший в окно, обсушил ее кожу без полотенца. Ки уселась на кровать и принялась расплетать сложные узлы своей вдовьей прически. Наконец русая грива легла ей на спину и скрыла ее чуть не до поясницы. Ки тщательно расчесалась, прислушиваясь к легкому потрескиванию щетки, гладившей и чистившей ее волосы. Когда спутанная грива превратилась в гладкую, блестящую волну, Ки вновь заплела ее и связала, как это приличествовало вдове.
Поднявшись, Ки прошла к одежде, развешанной на гвоздях. Волосы, стянутые в тяжелый ком, мягко били ее сзади по шее. Выбор одежд был невелик. Вот та самая коричневая рубашка, совсем не стыдно было бы в ней показаться. Тем более что Лидия зашила ее очень искусно: не зная о починке, и не заметишь. Рядом висели синие, свободного покроя штаны и красочно расшитая безрукавка. В горах и по ту сторону хребта подобная одежда вполне бы сошла, но здесь, в Арфистовом Броде, пожалуй, вызвала бы легкое потрясение.
Взгляд Ки остановился на зеленом платье, отделанном мелкими желтенькими цветочками, том самом, что Кора дала ей для Обряда Отпущения. С того самого вечера Ки его не то что не надевала – даже и не прикасалась. Не хотела лишний раз никому напоминать, в том числе и себе. А вот теперь пальцы сами потянулись погладить мягкую, тонкую ткань. Ки сняла платье с крючка. Что бы она нынче ни надела, они все равно станут думать об этом платье. Так почему бы и нет?.. Ки сунула голову в ворот платья. Потом надела на ноги сандалии на толстой подметке. Несмотря на это, платье все равно так и осталось ей длинновато.
В общей комнате начал уже собираться народ. Большинство, здороваясь с Ки, обнаруживало мало доброжелательства. Да, кое у кого со времени их последней встречи еще не прошли, так сказать, душевные синяки. Ки увидела Холланд: та тихой скороговоркой внушала что-то женщине, нянчившей маленького ребенка. Ки безошибочно угадала, о чем они говорили. Она не торопясь подошла к ним и тронула пальцем крохотную нежно-розовую ножку младенца.
– Ишь, здоровенький… Прямо что твой поросеночек! – Ки как можно шире улыбнулась обеим женщинам сразу. Женщина торопливо кивнула и поспешно отвернулась, внимательно рассматривая что-то на дальней стене. Холланд наградила Ки яростным взглядом и даже не попыталась скрыть злобы.
– Какой стыд, – произнес кто-то вполголоса над самым ухом Ки. Она быстро подняла голову и увидела рядом с собой Хафтора. Хафтор ухмылялся, прикрыв рот ладонью. – Стыд и срам, что ты так долго ждала, Ки. Следовало бы тебе начать дразнить их давно, очень давно…
– Чего ради? – спросила Ки с любопытством.
Веселье смягчило жесткие черты Хафтора, придав безобразному лицу некое обаяние. Огоньки светильников подчеркивали высокие скулы, играли на прядях блестящих черных волос. Темно-синие глаза были полны озорства.
– А чтобы заставить их считаться с тобой, – ответил он Ки. – Покуда они вовсю шепчутся о тебе по углам, а ты шествуешь мимо всех невозмутимо, точно кошка на охоте, у них нет повода питать к тебе уважение. Или изменять свое мнение о тебе. Им вовсе не помешало бы время от времени ощущать на своей шкуре твое остроумие. Тогда они либо станут побаиваться тебя и отвяжутся наконец, либо оценят тебя по достоинству и позволят на равных влиться в семью…
Ки улыбнулась помимо собственной воли:
– Вы с Ларсом что, сговорились, что ли?
Темные брови Хафтора сошлись у переносицы:
– Ларс?.. Нет, он не затевает со мной долгих разговоров. Я так полагаю, копит красноречие для тебя…
– Что ты имеешь в виду? – прямо спросила Ки.
– Я ничего не имею в виду. Разве только то, что Ларс, кажется, освоился с тобой гораздо успешнее, чем кто-либо другой из нас.
– За что, по всей видимости, следует благодарить Руфуса, – сказала Ки, гадая про себя, куда заведет их столь неожиданный поворот разговора. – Он велел Ларсу объяснить мне, каким образом я могу быть здесь полезна. Ларс так и сделал и соответственно несколько раз водил меня с собой на разные работы. А что, ты находишь в этом что-то странное?
– Отнюдь, Ки, отнюдь. Ничего странного, скорее наоборот. Все ясно насквозь, прямо до боли в глазах. Руфус был бы полным ослом, если бы не устроил все именно таким образом…
Ки задумалась было над смыслом его слов, но тут кто-то тихонько тронул ее за рукав. Рядом стоял Ларс и улыбался им обоим.
– Стоит упомянуть Ларса, – проговорил Хафтор, – как он тут как тут и утаскивает тебя прочь, без сомнения, по какому-то очень важному делу…
– Дело действительно безотлагательное, – вежливо ответил Ларс, пропуская словесный яд мимо ушей. И почему у них у всех такое похоронное настроение сегодня, недоуменно подумала Ки. – Моя мать Кора просит, – продолжал Ларс, – чтобы Ки подошла к ней и поприветствовала нашего гостя. Надеюсь, Хафтор, ты не возражаешь, что это важное дело?
– Ну конечно, Ларс, – ответил тот. – Ну конечно. Даже более того: это дело не только важное, но и очень срочное, так что лучше я сам отведу Ки к твоей маме…
И он собрался взять ее под локоток, но Ки гибким движением выскользнула из его рук:
– Спасибо, только я и сама уж как-нибудь доберусь. У вас двоих, я смотрю, намечается какая-то щенячья возня, ну так я в нее впутываться не желаю…
И Ки стремительно удалилась, оставив мужчин смотреть друг на друга. Кора сидела у очага в деревянном кресле, похожем больше на трон. По другую сторону очага стояло второе такое же кресло, пока пустовавшее. Ки с улыбкой подошла к Коре:
– Ты за мной посылала?
От ее взгляда не укрылось ни серебро в волосах Коры, переливавшееся при свете огня, ни натруженные руки, в кои веки раз бездельно сложенные на коленях… Воистину странно было видеть эти руки не занятыми никакой работой. И Ки всем сердцем потянулась к старой женщине, приникая к ее спокойной, несуетной силе. У Ки никогда не было матери, но если бы это стало возможно, она хотела бы, чтобы ее мать была похожа на Кору. Чтобы за внешним обликом хлопотливой говоруньи скрывалось такое же глубокое внутреннее спокойствие, такая же готовность поделиться своей силой с каждым, кому это может понадобиться. Да, именно Кора принудила Ки остаться, что было той весьма не по нраву. Но саму Кору Ки разлюбить из-за этого не могла. В присутствии Коры она могла, так сказать, на время ослабить вожжи, чувствуя, что кто-то столь же сильный и знающий, как и она сама, в случае чего сейчас же их подхватит. С Корой Ки чувствовала себя в безопасности.
По крайней мере, до тех пор, пока им было по пути.
…Кора улыбнулась в ответ, дотянулась и легонько потрепала Ки по руке.
– Да, я хотела, чтобы ты поздоровалась с нашим гостем. Беда в том, что ему как раз понадобилось кой-куда заглянуть: он совсем старенький, так что живот у него, сама понимаешь… Его зовут Нильс, он приехал издалека, чтобы помочь нам. Тебе Ларс обо всем уже рассказал?..
Ки кивнула и собралась с духом:
– А он передал тебе, что я не намерена принимать участие в вашем Обряде? Спорю на что угодно, что мысль об этом пришла тебе, а не ему!
– Да, он мне передал, – безмятежно ответствовала Кора. – На что я сказала ему, что он, видать, недостаточно хорошо уговаривал. У моего мальчика отлично подвешен язык, и он умеет им пользоваться, когда захочет. Жаль только, весь его дар куда-то девается, когда я его об этом прошу… Ну что ж, придется мне упрашивать тебя самой. Нет, правда, Ки, почему бы тебе не поучаствовать в Обряде вместе со всеми? Заодно и убедила бы всех, что отныне твой дом – здесь, наши обычаи – твои обычаи, а наша семья – твоя семья…
– И тем самым обманула бы их, – произнесла Ки тихо, но твердо. Разговаривая таким образом, они с Корой обводили взглядами комнату, улыбаясь всякому, кто, как им казалось, обращал внимание на их беседу. Вот Лидия, встретившись глазами с Корой, вопросительным движением подняла стакан вина, и Кора с улыбкой кивнула. Лидия сейчас же подошла и налила обеим женщинам красного вина в два старинных бокала. Кора похвалила Лидию за то, что та додумалась украсить стол цветами. Ки тоже не забыла улыбнуться и благодарно кивнуть, принимая из рук Лидии винный бокал. Когда же та отошла, Ки так и осталась держать его в руке, а к губам не поднесла.
Кора отпила вина. Темные блестящие глаза пристально смотрели на Ки.
– Значит, ты не хочешь быть одной из нас? Так?
– Так, – ответила Ки. – Спасибо тебе за то, что хотела принять меня, но… Кора, ты просила меня остаться, и я осталась. Я честно попробовала жить той жизнью, которую ты мне предлагаешь. И окончательно убедилась, что эта жизнь не по мне.
– Время исцеления еще не истекло, – напомнила ей Кора.
– Да, и я буду здесь до конца, – сказала Ки. – Но потом я сразу уеду. И я не хочу, чтобы ты держала на меня зло. Время истечет, Кора, и ты сама отпустишь меня.
Настал черед Коры склониться перед волей Ки. Ки увидела, как обмякли ее обычно расправленные плечи, и ощутила острый укол совести.
– Что ж… я тебя отпущу, – сказала ей Кора. – Если тебя по-прежнему ничто не будет удерживать здесь – я тебя отпущу. И зла никакого на тебя не буду держать. А вот сожалеть буду, Ки, очень сожалеть. Ты знаешь, когда я была девочкой, я однажды подобрала раненого ястреба. Совсем молоденького, почти птенца. Я лечила его и ухаживала за ним, пока он не поправился. Я стала носить его на запястье, он добывал для меня дичь… Но я-то видела, что такая жизнь была ему не по сердцу. И в один прекрасный день я отпустила его – к великому негодованию моего батюшки. Вот видишь, я умею отпускать, Ки… А ты?
Ки слегка нахмурилась, гадая об истинном смысле вопроса. Ответить она так и не успела: Кора уже раскланивалась со стариком, усаживавшимся в кресло напротив.
Ки поразила его внешность. Гладкие, совершенно белые волосы были по-старинному связаны сзади на шее. Глаза под тонкими белыми бровями напоминали зимнее небо. Другие черты лица были выточены с тем же изяществом: тонкий прямой нос, небольшой рот. Он показался Ки похожим на тщательно сбереженную статую какой-то более ранней разновидности человеческого существа. Существа, для которого разум был несравненно важнее физической силы. Старик был хрупкого телосложения, а ростом – едва по плечо Ки. К тому же и возраст изрядно ссутулил его, согнув и без того узкие плечи вперед, к груди. И, тем не менее, от этого почти заморыша исходила ощутимая властность. Как-то само собой вышло так, что Ки поклонилась ему…
– Позволь, Нильс, представить тебе Ки, мою дочь по замужеству за Свеном, – сказала Кора.
Старец спокойно кивнул.
– Я приехал, Ки, расхлебывать кашу, которую ты тут заварила. Сама-то ты что хоть думаешь по этому поводу?
Он говорил с нею так, словно ей было десять лет от роду. Ки подумала и не стала на него обижаться. Она сказала:
– Никто здесь не радуется тебе больше, чем я. Я вижу в тебе ключ к своей свободе, старец.
Кора нахмурилась: обращение «старец» показалось ей недостаточно почтительным. Сам же старец, однако, только откинул голову и расхохотался. Зубы у него оказались ровные и мелкие, а смех – оглушительный. Все в комнате моментально притихли и повернулись к Нильсу и Ки. Ки почувствовала, как жарко вспыхнули ее уши.
– А я-то боялся, что встречу в ней противницу! – обращаясь к Коре, громко сказал Нильс. – Помнится, ты предупреждала меня о духе столь значительном, что даже тебе оказалось не под силу совладать с ним во время Обряда. Я и вообразил, что встречу горечь, злобу и хитрость. И нате вам, выходит маленькая девочка и велит старому дедуле как следует постараться, наводя в душах порядок: она, мол, только скажет спасибо. Нет, Ки, с тобой любая развалина заново помолодеет…
Притихшая было комната вновь наполнилась гулом голосов. Ки смотрела на Нильса, гадая про себя, что в действительности было у него на уме. Его маленькие голубые глаза блестели, как у хорька. Их взгляд цепко удерживал Ки. Нильс едва заметно кивнул и громко сказал:
– Пусть твоя дочь, Кора, подаст мне руку и проводит за стол!
Ки послушно подошла к нему и встала сбоку. Ей было несколько не по себе. По ее мнению, следовало поискать старца, менее нуждавшегося в чьей-либо помощи, чем этот Нильс. Как бы то ни было, он крепко ухватил ее руку повыше локтя и оперся на нее довольно-таки тяжело, так что Ки даже качнулась в его сторону. Нильс, заметно уступавший ей ростом, двигался маленькими, медленными шажками так, словно это отнимало все его силы.
– А ты ничего, умненькая, – шепнул он Ки, пока та усаживала его за стол. – Посему скрывать от тебя цель моего пребывания здесь не только бессмысленно, но даже и вредно. Кора права: я должен все тебе рассказать. Так вот, сегодня вечером тебе предстоит изрядная трепка. Видишь ли, детка, ты насмерть перепугала всю эту публику. Стало быть, для того чтобы воссоединить их с их драгоценными гарпиями, я должен развеять их страх. Я должен сделать так, чтобы они перестали тебя бояться. Чтобы начали видеть в тебе не мощный противостоящий дух, а этакую маленькую девочку, не ведающую, что творит. Ты, конечно, можешь испортить мне все дело. Ты можешь воспользоваться своей молодостью, силой и твердостью и отлично высмеять их веру. Ткнуть всех нас носом в некоторые гадкие и безобразные стороны этой расы, подарившей нам свою дружбу… Но можешь ты поступить и по-другому: дать мне высмеять ТЕБЯ. Развенчать грозный призрак, превратив его в простую тень под кроватью. Что ты выбираешь?
Ки лихорадочно соображала, между тем как рука ее пододвигала старику стул.
– Не лучше ли будет, – сказала она, – если я предпочту попросту удалиться? Я уже говорила Коре, что не собираюсь участвовать в новом Обряде. Может, мне просто уйти к себе и не показываться?
– В этом случае все те страхи, которые эти люди сами вокруг себя нагромоздили, так с ними и пребудут. И до гробовой доски не перестанут их мучить. Обряд, который я проведу, не сможет ни на что повлиять. Никто из них никогда уже не увидится со своими мертвыми. И Обрядов Отпущения совершать больше не будет. Еще один обычай уйдет из их жизни, и жизнь обеднеет.
Ки держалась рукой за спинку стула, смиряя гордость, готовую взбунтоваться. Она обещала, что постарается загладить свою вину. Значит, придется ради этого потерпеть.
– Воображаю, что ты мне устроишь, старик, – сказала она.
Нильс хихикнул и наградил ее пронзительным взглядом:
– Что ж, не забывай о своей решимости, детка. Она тебе ох как понадобится!..
Ки отступила прочь от стола, не будучи вполне уверена, куда следовало сесть ей самой. Она оглянулась на Кору… Кора ответила ей умоляющим взглядом. О чем молил этот взгляд?..
Появившийся Ларс молча повел Ки в самый низ стола. Подальше от важных персон да и вообще от всех взрослых людей. Ки поняла: Нильс загодя поведал Коре о том, что он собирался предпринять. И та сделала все необходимые приготовления. Сделала с безжалостностью волчицы, чьим щенкам угрожает опасность…
Все прочие уже рассаживались за столом. Подле Ки устроился Курт, старший сын Руфуса. Он покосился в ее сторону, немало сконфуженный ее присутствием рядом, и поспешно отвел глаза. По другую руку от Ки сел Эдвард, потом по одному подошли остальные дети и живо заполнили свободные места. Ки хмуро сидела среди ребятни, физически ощущая, как выделяется среди них, и только поглядывала на верхний конец стола, туда, где рассаживались Хафтор, Ларс, Лидия и другие. Вот Хафтор повернулся в ее сторону. Ки видела, как он с силой сжал зубы, а потом что-то коротко, резко бросил сидевшей рядом с ним сестре. Мара поднесла палец к губам: ей было неловко за брата. Темно-синий взгляд Хафтора внятно пообещал Ки заступничество. Она чуть заметно покачала головой и понадеялась, что он ее понял.
Что до Ларса, Руфуса и Коры, то они в ее сторону даже и не глядели. Все их внимание – как и внимание всех окружающих – было отдано Нильсу.
Маленькая девочка, сидевшая напротив Ки, испустила нервный смешок. Молодая женщина в самом полном смысле слова сидела не на своем месте, причем настолько, что это было вполне очевидно даже маленькому ребенку. Ки медленно, глубоко вздохнула и повернулась к Нильсу, как все.
Тому не было нужды прилагать какие-то усилия, чтобы привлечь внимание слушателей. Он просто открыл рот и стал говорить.
– Я приехал сюда, дабы по просьбе Коры залечить некую трещину, пролегшую между вами и гарпиями Арфистова Брода. Нет, нет, сегодня мы не будем обсуждать чью-то неосведомленность или, попросту говоря, узколобость…
Ки почувствовала, что краснеет. Хафтор так стиснул пальцами край стола, что побелели суставы.
– Я не собираюсь внушать вам то, что вы и без меня знаете, – продолжал Нильс. – Обрисуем лишь вкратце картину случившегося. Итак. Все вы воспитаны в духе уважения к некоторым идеалам. Вы привыкли наслаждаться добрым расположением существ, лучших, чем мы сами, существ, более приближенных к Вышнему. Случилось так, что ваши чувства по отношению к ним оказались замараны. Некий ум, испытавший ярость и горечь утраты, как бы забросал грязью их мысленный образ. Далее вы поступили мудро. Вы временно отказали себе в общении с гарпиями, чтобы ненароком не осквернить их дары неподобающими вам чувствами, помимо вашего желания внедрившимися в ваши души. Вы избрали путь ожидания, покаяния и примирения. И потому вы вернетесь к гарпиям столь же чистыми душой, как когда-то в детстве, когда вас впервые с ними познакомили. Сегодня мы сделаем первый шаг по этому пути…
Нильс сделал паузу. Как показалось Ки – исключительно затем, чтобы каждый человек за длинным столом успел хоть раз оглянуться в ее сторону. Во взглядах этих читалось все мыслимое разнообразие чувств. Кора без слов молила ее понять. Руфус смотрел холодно, Нильс – всезнающе. Холланд источала вражду и жажду отмщения. Марна смотрела изумленно. В глазах Хафтора было мрачное сострадание и обещание непонятно чего. Ларс смотрел из-под ресниц, тщательно скрывая какие-либо чувства. Он только поджал губы, как дитя, получившее подзатыльник.
– Я не сделала ничего зазорного, такого, что требовало бы очищения. И я не совершила грехов, в которых мне следовало бы каяться.
– Нет, ну конечно же нет! Я совсем не это имел в виду!.. Просто… если ты примешь участие, это, наверное, поможет тебе освоиться и спокойно жить среди нас. А то ты каждый день облюбовываешь себе какую-нибудь работу, обязательно в одиночестве, и трудишься до заката одна. Это нехорошо!
– Я так привыкла, – перебила Ки. Ей не хотелось выслушивать дальнейшие доводы Ларса. И она выплеснула ему в лицо истину, выплеснула с силой, которую сама в себе более не подозревала: – Да не хочу я осваиваться!.. Не хочу быть членом вашей семьи!.. Полноправным или еще каким! И не смотри на меня, пожалуйста, как будто я тебе боль причинила. Хватит, не собираюсь я никому тут больше ничего причинять. Я согласилась задержаться по просьбе Коры и еще потому, что глупости хватило дать ей слово. Я жила некоторое время по вашим законам и честно старалась привыкнуть. Но так и не смогла. Я полола огород, собирала кристаллы, солила рыбу и дубила кожи. Я вывозила на своей упряжке навоз в поле. Мои кони таскали из лесу стволы, которые Хафтор обтесывает у себя во дворе. Я делала все, что мне поручали! Вот только радости мне ваши труды не доставляли. Никакой. Каждый день моя жизнь еще теснее переплетается с жизнями доброй дюжины других людей. Если я не сделаю то-то и то-то, другой не сможет приступить к тому-то и тому-то. Если я не приволоку бревна, не из чего будет напилить досок для нового амбара и так далее. И это не по душе мне, Ларс! Я да мой фургон – вот и все, чего я хочу. В любом случае я не подведу никого, кроме себя самой!
– А Свен? – Ларс смело ответил на ее прямоту такой же прямотой. – Ты ведь связала свою жизнь с его жизнью. А потом и с детьми, когда они родились. Они ведь все время зависели от тебя!
– И лежат теперь в одной общей могиле, потому что зависели не от того, от кого следовало бы! – яростно прошипела Ки. – А теперь я должна подставить свое плечо вам? Чтобы и вам плохо пришлось?..
Ларс не опускал перед нею глаз:
– Никто вовсе не требует, чтобы ты подставляла плечо. Никто не собирается на тебя опираться. Я всего только приглашаю тебя принять участие в нашем Обряде. И опереться на меня, если понадобится.
Ки подняла руки к липу: непослушные пряди норовили выбиться из ее вдовьей прически и упрямо лезли в глаза. Руки пахли землей и фруктами, с которыми она только что возилась. Она убрала с глаз волосы, оставив на влажной коже грязные полосы. Ее голос прозвучал жестко и холодно:
– Я тоже не собираюсь ни на кого опираться. И в Обряде вашем участие принимать. Я не желаю миловаться с гарпиями и умолять их, чтобы они мне показали лица тех, кого сами же у меня и отняли… отняли кроваво и страшно. Ты не смеешь требовать этого от меня, Ларс!
Она пристально вглядывалась в его лицо. Голубизна его глаз была еще нежней неба над их головами. Ки видела, как на его шее пульсировала жилка.
– Ты права, Ки, – сказал он. – Я не смею ничего от тебя требовать. Но уж лучше я обращусь к тебе со своей просьбой, чем Кора – со своей. Меня тошнит от ярости, когда я думаю о том, что тебе, возможно, сегодня вечером предстоит. Мне стыдно сознавать такую жестокую необходимость. Я боюсь, что знаю заранее, какой выбор ты сделаешь. И потому-то у меня духу не хватает тебя о чем-то просить… Что ж, пускай Кора… а я… я не могу. Правду сказать, для этого я слишком к тебе привязан…
И Ларс пошел прочь. Какое-то время Ки смотрела ему в спину, потом пошла следом, впрочем, не пытаясь догнать. Ей было холодно и страшно. Она старалась не думать. Довольно с нее и собственной боли. Еще не хватало догонять его и расспрашивать, что за новую боль она ему причинила…
Когда она вошла в общую комнату, Ларса нигде не было видно. Зато вид комнаты вновь пробудил в ней мучительные воспоминания. Длинный стол был опять выдвинут на середину, пустые скамьи ожидали, чтобы на них расселись участники действа. На столе красовалась великолепная чаша кованого серебра, и в ней, точно в сверкающем озере, плавали поздние водяные лилии. Обоняния Ки коснулся чудесный запах только что вынутого жаркого; на кухне вовсю шумели и суетились. Знать, немало народу усядется нынче за стол… Ки торопливо пересекла комнату и прошла по коридору к себе.
Комната, в которой она теперь ночевала, была поменьше и поскромнее той первой. Кора переселила туда Ки, надеясь, что ей так будет легче прижиться в доме. Ки попыталась убрать и обставить комнату по своему вкусу. И то, что получилось, вовсе не приводило ее в восторг. Ее немногочисленные одежки были развешаны на деревянных гвоздях. Единственное небольшое окошко было не только лишено каких-либо занавесок, но и постоянно распахнуто, чтобы внутрь могло проникнуть хоть сколько-нибудь свежего воздуха и солнечного света. На полу раскинулся коврик из мохнатой шкуры оленя, а узенькое ложе было застелено покрывалами, принадлежавшими самой Ки. Кора усматривала в подобном убранстве некую попытку повторить обстановку фургонной кабинки. Сама Ки так не считала. Просто она не знала иных способов обставлять жилье.
На голом деревянном подоконнике стоял простой глиняный кувшин и такая же голубая чаша. Когда Ки вошла, Лидия как раз наливала в кувшин теплую ароматную воду для омовения.
Ки нахмурилась было, но тут же спохватилась. Право же, ей так и не суждено было привыкнуть к подобному. Они-то – Лидия и Курт – воспринимали это как обычные домашние обязанности: налить каждому воду в кувшин, вытряхнуть и проветрить постель каждого члена семьи, сообща выстирать всю одежду… Ки постоянно приходилось напоминать себе, что для них это вовсе не означало посягательства на ее личную жизнь. Лидия просто делала свое дело. Исполняла свои обязанности. Точно так же, как сама Ки только что исполняла свои на фруктовом поле.
– Спасибо, – только и сказала она. – Как славно пахнет…
– Я тебе еще кувшинчик оставлю, – ответила Лидия и поставила упомянутый кувшин на подоконник. – Кора сказала, тебе, верно, понадобится сегодня много воды, ведь у нас такой гость!.. Да, вот еще… Когда я стирала твою коричневую рубашку, я увидела, что там один шов вот-вот распорется. У меня не нашлось подходящих ниток, так я его зашила черными. Это ничего?..
– Конечно, ничего, и спасибо тебе. Только ты могла бы не возиться: это ведь моя рубашка, я бы сама с удовольствием зашила…
– Я знаю, – сказала Лидия. – Так ведь я тоже сама собрала бы свои фрукты. Только оно лучше будет, если каждый станет заниматься каким-нибудь одним делом. Не бери в голову, Ки! А то хочешь тебе чем-нибудь услужить и боишься, кабы ты не обиделась…
Лидия улыбнулась, шутливо покачала головой и торопливо покинула комнату. Да, подумала Ки, сегодня дел у Лидии будет более чем достаточно. Готовить дом к нашествию целой орды!.. Не позавидуешь.
Когда за Лидией затворилась дверь, Ки стащила с себя одежду и наконец-то разулась, стряхнув невысокие мягкие башмачки. Она наполнила чашу водой и смочила в ней тряпочку. Первым долгом она умыла лицо, сплошь покрытое ссохшейся коркой пыли и пота. Затем занялась телом. Обтерла маленькую крепкую грудь, никому уже не доставлявшую радости, и плоский мускулистый живот, на котором оставили свои отметины дважды пережитые роды. Воду в чаше пришлось дважды сменить, так быстро мутнела она от пыли и грязи. Ступни едва удалось оттереть, так въелась во все поры земля, целый день сыпавшаяся в башмаки. Ки скребла свои ноги, отмачивала в воде и снова скребла, пока маленькие ступни не стали чистыми и розовыми, как у младенца.
Прохладный ветер, задувавший в окно, обсушил ее кожу без полотенца. Ки уселась на кровать и принялась расплетать сложные узлы своей вдовьей прически. Наконец русая грива легла ей на спину и скрыла ее чуть не до поясницы. Ки тщательно расчесалась, прислушиваясь к легкому потрескиванию щетки, гладившей и чистившей ее волосы. Когда спутанная грива превратилась в гладкую, блестящую волну, Ки вновь заплела ее и связала, как это приличествовало вдове.
Поднявшись, Ки прошла к одежде, развешанной на гвоздях. Волосы, стянутые в тяжелый ком, мягко били ее сзади по шее. Выбор одежд был невелик. Вот та самая коричневая рубашка, совсем не стыдно было бы в ней показаться. Тем более что Лидия зашила ее очень искусно: не зная о починке, и не заметишь. Рядом висели синие, свободного покроя штаны и красочно расшитая безрукавка. В горах и по ту сторону хребта подобная одежда вполне бы сошла, но здесь, в Арфистовом Броде, пожалуй, вызвала бы легкое потрясение.
Взгляд Ки остановился на зеленом платье, отделанном мелкими желтенькими цветочками, том самом, что Кора дала ей для Обряда Отпущения. С того самого вечера Ки его не то что не надевала – даже и не прикасалась. Не хотела лишний раз никому напоминать, в том числе и себе. А вот теперь пальцы сами потянулись погладить мягкую, тонкую ткань. Ки сняла платье с крючка. Что бы она нынче ни надела, они все равно станут думать об этом платье. Так почему бы и нет?.. Ки сунула голову в ворот платья. Потом надела на ноги сандалии на толстой подметке. Несмотря на это, платье все равно так и осталось ей длинновато.
В общей комнате начал уже собираться народ. Большинство, здороваясь с Ки, обнаруживало мало доброжелательства. Да, кое у кого со времени их последней встречи еще не прошли, так сказать, душевные синяки. Ки увидела Холланд: та тихой скороговоркой внушала что-то женщине, нянчившей маленького ребенка. Ки безошибочно угадала, о чем они говорили. Она не торопясь подошла к ним и тронула пальцем крохотную нежно-розовую ножку младенца.
– Ишь, здоровенький… Прямо что твой поросеночек! – Ки как можно шире улыбнулась обеим женщинам сразу. Женщина торопливо кивнула и поспешно отвернулась, внимательно рассматривая что-то на дальней стене. Холланд наградила Ки яростным взглядом и даже не попыталась скрыть злобы.
– Какой стыд, – произнес кто-то вполголоса над самым ухом Ки. Она быстро подняла голову и увидела рядом с собой Хафтора. Хафтор ухмылялся, прикрыв рот ладонью. – Стыд и срам, что ты так долго ждала, Ки. Следовало бы тебе начать дразнить их давно, очень давно…
– Чего ради? – спросила Ки с любопытством.
Веселье смягчило жесткие черты Хафтора, придав безобразному лицу некое обаяние. Огоньки светильников подчеркивали высокие скулы, играли на прядях блестящих черных волос. Темно-синие глаза были полны озорства.
– А чтобы заставить их считаться с тобой, – ответил он Ки. – Покуда они вовсю шепчутся о тебе по углам, а ты шествуешь мимо всех невозмутимо, точно кошка на охоте, у них нет повода питать к тебе уважение. Или изменять свое мнение о тебе. Им вовсе не помешало бы время от времени ощущать на своей шкуре твое остроумие. Тогда они либо станут побаиваться тебя и отвяжутся наконец, либо оценят тебя по достоинству и позволят на равных влиться в семью…
Ки улыбнулась помимо собственной воли:
– Вы с Ларсом что, сговорились, что ли?
Темные брови Хафтора сошлись у переносицы:
– Ларс?.. Нет, он не затевает со мной долгих разговоров. Я так полагаю, копит красноречие для тебя…
– Что ты имеешь в виду? – прямо спросила Ки.
– Я ничего не имею в виду. Разве только то, что Ларс, кажется, освоился с тобой гораздо успешнее, чем кто-либо другой из нас.
– За что, по всей видимости, следует благодарить Руфуса, – сказала Ки, гадая про себя, куда заведет их столь неожиданный поворот разговора. – Он велел Ларсу объяснить мне, каким образом я могу быть здесь полезна. Ларс так и сделал и соответственно несколько раз водил меня с собой на разные работы. А что, ты находишь в этом что-то странное?
– Отнюдь, Ки, отнюдь. Ничего странного, скорее наоборот. Все ясно насквозь, прямо до боли в глазах. Руфус был бы полным ослом, если бы не устроил все именно таким образом…
Ки задумалась было над смыслом его слов, но тут кто-то тихонько тронул ее за рукав. Рядом стоял Ларс и улыбался им обоим.
– Стоит упомянуть Ларса, – проговорил Хафтор, – как он тут как тут и утаскивает тебя прочь, без сомнения, по какому-то очень важному делу…
– Дело действительно безотлагательное, – вежливо ответил Ларс, пропуская словесный яд мимо ушей. И почему у них у всех такое похоронное настроение сегодня, недоуменно подумала Ки. – Моя мать Кора просит, – продолжал Ларс, – чтобы Ки подошла к ней и поприветствовала нашего гостя. Надеюсь, Хафтор, ты не возражаешь, что это важное дело?
– Ну конечно, Ларс, – ответил тот. – Ну конечно. Даже более того: это дело не только важное, но и очень срочное, так что лучше я сам отведу Ки к твоей маме…
И он собрался взять ее под локоток, но Ки гибким движением выскользнула из его рук:
– Спасибо, только я и сама уж как-нибудь доберусь. У вас двоих, я смотрю, намечается какая-то щенячья возня, ну так я в нее впутываться не желаю…
И Ки стремительно удалилась, оставив мужчин смотреть друг на друга. Кора сидела у очага в деревянном кресле, похожем больше на трон. По другую сторону очага стояло второе такое же кресло, пока пустовавшее. Ки с улыбкой подошла к Коре:
– Ты за мной посылала?
От ее взгляда не укрылось ни серебро в волосах Коры, переливавшееся при свете огня, ни натруженные руки, в кои веки раз бездельно сложенные на коленях… Воистину странно было видеть эти руки не занятыми никакой работой. И Ки всем сердцем потянулась к старой женщине, приникая к ее спокойной, несуетной силе. У Ки никогда не было матери, но если бы это стало возможно, она хотела бы, чтобы ее мать была похожа на Кору. Чтобы за внешним обликом хлопотливой говоруньи скрывалось такое же глубокое внутреннее спокойствие, такая же готовность поделиться своей силой с каждым, кому это может понадобиться. Да, именно Кора принудила Ки остаться, что было той весьма не по нраву. Но саму Кору Ки разлюбить из-за этого не могла. В присутствии Коры она могла, так сказать, на время ослабить вожжи, чувствуя, что кто-то столь же сильный и знающий, как и она сама, в случае чего сейчас же их подхватит. С Корой Ки чувствовала себя в безопасности.
По крайней мере, до тех пор, пока им было по пути.
…Кора улыбнулась в ответ, дотянулась и легонько потрепала Ки по руке.
– Да, я хотела, чтобы ты поздоровалась с нашим гостем. Беда в том, что ему как раз понадобилось кой-куда заглянуть: он совсем старенький, так что живот у него, сама понимаешь… Его зовут Нильс, он приехал издалека, чтобы помочь нам. Тебе Ларс обо всем уже рассказал?..
Ки кивнула и собралась с духом:
– А он передал тебе, что я не намерена принимать участие в вашем Обряде? Спорю на что угодно, что мысль об этом пришла тебе, а не ему!
– Да, он мне передал, – безмятежно ответствовала Кора. – На что я сказала ему, что он, видать, недостаточно хорошо уговаривал. У моего мальчика отлично подвешен язык, и он умеет им пользоваться, когда захочет. Жаль только, весь его дар куда-то девается, когда я его об этом прошу… Ну что ж, придется мне упрашивать тебя самой. Нет, правда, Ки, почему бы тебе не поучаствовать в Обряде вместе со всеми? Заодно и убедила бы всех, что отныне твой дом – здесь, наши обычаи – твои обычаи, а наша семья – твоя семья…
– И тем самым обманула бы их, – произнесла Ки тихо, но твердо. Разговаривая таким образом, они с Корой обводили взглядами комнату, улыбаясь всякому, кто, как им казалось, обращал внимание на их беседу. Вот Лидия, встретившись глазами с Корой, вопросительным движением подняла стакан вина, и Кора с улыбкой кивнула. Лидия сейчас же подошла и налила обеим женщинам красного вина в два старинных бокала. Кора похвалила Лидию за то, что та додумалась украсить стол цветами. Ки тоже не забыла улыбнуться и благодарно кивнуть, принимая из рук Лидии винный бокал. Когда же та отошла, Ки так и осталась держать его в руке, а к губам не поднесла.
Кора отпила вина. Темные блестящие глаза пристально смотрели на Ки.
– Значит, ты не хочешь быть одной из нас? Так?
– Так, – ответила Ки. – Спасибо тебе за то, что хотела принять меня, но… Кора, ты просила меня остаться, и я осталась. Я честно попробовала жить той жизнью, которую ты мне предлагаешь. И окончательно убедилась, что эта жизнь не по мне.
– Время исцеления еще не истекло, – напомнила ей Кора.
– Да, и я буду здесь до конца, – сказала Ки. – Но потом я сразу уеду. И я не хочу, чтобы ты держала на меня зло. Время истечет, Кора, и ты сама отпустишь меня.
Настал черед Коры склониться перед волей Ки. Ки увидела, как обмякли ее обычно расправленные плечи, и ощутила острый укол совести.
– Что ж… я тебя отпущу, – сказала ей Кора. – Если тебя по-прежнему ничто не будет удерживать здесь – я тебя отпущу. И зла никакого на тебя не буду держать. А вот сожалеть буду, Ки, очень сожалеть. Ты знаешь, когда я была девочкой, я однажды подобрала раненого ястреба. Совсем молоденького, почти птенца. Я лечила его и ухаживала за ним, пока он не поправился. Я стала носить его на запястье, он добывал для меня дичь… Но я-то видела, что такая жизнь была ему не по сердцу. И в один прекрасный день я отпустила его – к великому негодованию моего батюшки. Вот видишь, я умею отпускать, Ки… А ты?
Ки слегка нахмурилась, гадая об истинном смысле вопроса. Ответить она так и не успела: Кора уже раскланивалась со стариком, усаживавшимся в кресло напротив.
Ки поразила его внешность. Гладкие, совершенно белые волосы были по-старинному связаны сзади на шее. Глаза под тонкими белыми бровями напоминали зимнее небо. Другие черты лица были выточены с тем же изяществом: тонкий прямой нос, небольшой рот. Он показался Ки похожим на тщательно сбереженную статую какой-то более ранней разновидности человеческого существа. Существа, для которого разум был несравненно важнее физической силы. Старик был хрупкого телосложения, а ростом – едва по плечо Ки. К тому же и возраст изрядно ссутулил его, согнув и без того узкие плечи вперед, к груди. И, тем не менее, от этого почти заморыша исходила ощутимая властность. Как-то само собой вышло так, что Ки поклонилась ему…
– Позволь, Нильс, представить тебе Ки, мою дочь по замужеству за Свеном, – сказала Кора.
Старец спокойно кивнул.
– Я приехал, Ки, расхлебывать кашу, которую ты тут заварила. Сама-то ты что хоть думаешь по этому поводу?
Он говорил с нею так, словно ей было десять лет от роду. Ки подумала и не стала на него обижаться. Она сказала:
– Никто здесь не радуется тебе больше, чем я. Я вижу в тебе ключ к своей свободе, старец.
Кора нахмурилась: обращение «старец» показалось ей недостаточно почтительным. Сам же старец, однако, только откинул голову и расхохотался. Зубы у него оказались ровные и мелкие, а смех – оглушительный. Все в комнате моментально притихли и повернулись к Нильсу и Ки. Ки почувствовала, как жарко вспыхнули ее уши.
– А я-то боялся, что встречу в ней противницу! – обращаясь к Коре, громко сказал Нильс. – Помнится, ты предупреждала меня о духе столь значительном, что даже тебе оказалось не под силу совладать с ним во время Обряда. Я и вообразил, что встречу горечь, злобу и хитрость. И нате вам, выходит маленькая девочка и велит старому дедуле как следует постараться, наводя в душах порядок: она, мол, только скажет спасибо. Нет, Ки, с тобой любая развалина заново помолодеет…
Притихшая было комната вновь наполнилась гулом голосов. Ки смотрела на Нильса, гадая про себя, что в действительности было у него на уме. Его маленькие голубые глаза блестели, как у хорька. Их взгляд цепко удерживал Ки. Нильс едва заметно кивнул и громко сказал:
– Пусть твоя дочь, Кора, подаст мне руку и проводит за стол!
Ки послушно подошла к нему и встала сбоку. Ей было несколько не по себе. По ее мнению, следовало поискать старца, менее нуждавшегося в чьей-либо помощи, чем этот Нильс. Как бы то ни было, он крепко ухватил ее руку повыше локтя и оперся на нее довольно-таки тяжело, так что Ки даже качнулась в его сторону. Нильс, заметно уступавший ей ростом, двигался маленькими, медленными шажками так, словно это отнимало все его силы.
– А ты ничего, умненькая, – шепнул он Ки, пока та усаживала его за стол. – Посему скрывать от тебя цель моего пребывания здесь не только бессмысленно, но даже и вредно. Кора права: я должен все тебе рассказать. Так вот, сегодня вечером тебе предстоит изрядная трепка. Видишь ли, детка, ты насмерть перепугала всю эту публику. Стало быть, для того чтобы воссоединить их с их драгоценными гарпиями, я должен развеять их страх. Я должен сделать так, чтобы они перестали тебя бояться. Чтобы начали видеть в тебе не мощный противостоящий дух, а этакую маленькую девочку, не ведающую, что творит. Ты, конечно, можешь испортить мне все дело. Ты можешь воспользоваться своей молодостью, силой и твердостью и отлично высмеять их веру. Ткнуть всех нас носом в некоторые гадкие и безобразные стороны этой расы, подарившей нам свою дружбу… Но можешь ты поступить и по-другому: дать мне высмеять ТЕБЯ. Развенчать грозный призрак, превратив его в простую тень под кроватью. Что ты выбираешь?
Ки лихорадочно соображала, между тем как рука ее пододвигала старику стул.
– Не лучше ли будет, – сказала она, – если я предпочту попросту удалиться? Я уже говорила Коре, что не собираюсь участвовать в новом Обряде. Может, мне просто уйти к себе и не показываться?
– В этом случае все те страхи, которые эти люди сами вокруг себя нагромоздили, так с ними и пребудут. И до гробовой доски не перестанут их мучить. Обряд, который я проведу, не сможет ни на что повлиять. Никто из них никогда уже не увидится со своими мертвыми. И Обрядов Отпущения совершать больше не будет. Еще один обычай уйдет из их жизни, и жизнь обеднеет.
Ки держалась рукой за спинку стула, смиряя гордость, готовую взбунтоваться. Она обещала, что постарается загладить свою вину. Значит, придется ради этого потерпеть.
– Воображаю, что ты мне устроишь, старик, – сказала она.
Нильс хихикнул и наградил ее пронзительным взглядом:
– Что ж, не забывай о своей решимости, детка. Она тебе ох как понадобится!..
Ки отступила прочь от стола, не будучи вполне уверена, куда следовало сесть ей самой. Она оглянулась на Кору… Кора ответила ей умоляющим взглядом. О чем молил этот взгляд?..
Появившийся Ларс молча повел Ки в самый низ стола. Подальше от важных персон да и вообще от всех взрослых людей. Ки поняла: Нильс загодя поведал Коре о том, что он собирался предпринять. И та сделала все необходимые приготовления. Сделала с безжалостностью волчицы, чьим щенкам угрожает опасность…
Все прочие уже рассаживались за столом. Подле Ки устроился Курт, старший сын Руфуса. Он покосился в ее сторону, немало сконфуженный ее присутствием рядом, и поспешно отвел глаза. По другую руку от Ки сел Эдвард, потом по одному подошли остальные дети и живо заполнили свободные места. Ки хмуро сидела среди ребятни, физически ощущая, как выделяется среди них, и только поглядывала на верхний конец стола, туда, где рассаживались Хафтор, Ларс, Лидия и другие. Вот Хафтор повернулся в ее сторону. Ки видела, как он с силой сжал зубы, а потом что-то коротко, резко бросил сидевшей рядом с ним сестре. Мара поднесла палец к губам: ей было неловко за брата. Темно-синий взгляд Хафтора внятно пообещал Ки заступничество. Она чуть заметно покачала головой и понадеялась, что он ее понял.
Что до Ларса, Руфуса и Коры, то они в ее сторону даже и не глядели. Все их внимание – как и внимание всех окружающих – было отдано Нильсу.
Маленькая девочка, сидевшая напротив Ки, испустила нервный смешок. Молодая женщина в самом полном смысле слова сидела не на своем месте, причем настолько, что это было вполне очевидно даже маленькому ребенку. Ки медленно, глубоко вздохнула и повернулась к Нильсу, как все.
Тому не было нужды прилагать какие-то усилия, чтобы привлечь внимание слушателей. Он просто открыл рот и стал говорить.
– Я приехал сюда, дабы по просьбе Коры залечить некую трещину, пролегшую между вами и гарпиями Арфистова Брода. Нет, нет, сегодня мы не будем обсуждать чью-то неосведомленность или, попросту говоря, узколобость…
Ки почувствовала, что краснеет. Хафтор так стиснул пальцами край стола, что побелели суставы.
– Я не собираюсь внушать вам то, что вы и без меня знаете, – продолжал Нильс. – Обрисуем лишь вкратце картину случившегося. Итак. Все вы воспитаны в духе уважения к некоторым идеалам. Вы привыкли наслаждаться добрым расположением существ, лучших, чем мы сами, существ, более приближенных к Вышнему. Случилось так, что ваши чувства по отношению к ним оказались замараны. Некий ум, испытавший ярость и горечь утраты, как бы забросал грязью их мысленный образ. Далее вы поступили мудро. Вы временно отказали себе в общении с гарпиями, чтобы ненароком не осквернить их дары неподобающими вам чувствами, помимо вашего желания внедрившимися в ваши души. Вы избрали путь ожидания, покаяния и примирения. И потому вы вернетесь к гарпиям столь же чистыми душой, как когда-то в детстве, когда вас впервые с ними познакомили. Сегодня мы сделаем первый шаг по этому пути…
Нильс сделал паузу. Как показалось Ки – исключительно затем, чтобы каждый человек за длинным столом успел хоть раз оглянуться в ее сторону. Во взглядах этих читалось все мыслимое разнообразие чувств. Кора без слов молила ее понять. Руфус смотрел холодно, Нильс – всезнающе. Холланд источала вражду и жажду отмщения. Марна смотрела изумленно. В глазах Хафтора было мрачное сострадание и обещание непонятно чего. Ларс смотрел из-под ресниц, тщательно скрывая какие-либо чувства. Он только поджал губы, как дитя, получившее подзатыльник.