Страница:
– Дани, Дани, Дани, какие малолетки! Это же я, Мишка. Дани, это ты?
– Была Дани, да вся вышла…
– Куда вышла?
– Да откуда я знаю. Сергей Охвостьич, вы презервативчик-то на член надевайте. От вибратора триппер не подхватишь. Вот так… О-о-о-о-о-о-о!.. Вышла, парень, твоя Дани из комнаты. Чего ты ей такого наговорил? А-а-а-а-а-а!.. Плачет, как будто своего первого вспомнила… Ну и аппарат у вас, Сергей Охвостьич! У-у-у-у-у-у-у!.. Ах, это не вы, а вибратор. Теперь понятно. А то я никак не могла понять, что ж такое: и там занято, и между зубами что-то застряло… Э-э-э-э-э-э!..
Вот тебе и любовь, вот тебе и бесконечно лирическая звездно-темная крымская ночь… Это что ж, я девушку на панель отправил? Впрочем, какую девушку… Ей же сейчас тоже под семьдесят… Это ж на какого любителя надо попасть… Хотя сейчас винтаж в моде… Да нет, не может быть… Черт знает, что творится…
– Девушка!..
– Подожди, мужик, я сейчас оргазм отработаю… Товарищ сержант!.. Есаул!.. Есаул!.. Комбат!.. Батяня комбат!.. Настоящий полковник!.. За нами – П-у-у-у-ути-и-и-ин!.. Все… Денежку, Сергей Охвостьич, на тумбочку положите. На девственность накиньте… Ах ты, совсем забыла… Вы же мне ее и восстанавливали. Так что мы в расчете… Всего хорошего, Сергей Охвостьич. Так чего тебе, мужик? Чего молчишь?.. Мужик, ты чего замолк?..
А замолк я, удивляясь причудливой бессмысленности бытия. Нет, не с Дани, с этим я еще буду разбираться. А с этой неведомой мне проституткой. В клиентах у нее был некий Сергей Охвостьич с потерей ориентации между собственным членом и вибратором. Хотя их, как я понял, трудно было спутать. Не может нормальный вибратор в зубах застрять. Ну да ладно. Как потом выяснилось, он этой проститутке восстанавливал девственность. За что она и расплатилась с ним этой самой девственностью. Формулируем. Восстановление девственности с последующей расплатой этой девственностью за ее восстановление. Смысл бизнес-проекта? У проститутки нет девственности, у Сергея Охвостьича – башлей. А впрочем, не моя это забота. Разбираться в русском бизнесе: бессмысленном и беспощадном.
– Так чего тебе, мужик? Может, сразу приедешь? Недорого. С наценкой на девственность. Секонд-хэнд.
– Я бы с Дани поговорил.
– Да нет тут никакой Дани. Это телефон выдрючивается. Он то со мной соединяет, то с твоей Даней, а то вообще с Министерством рыбного хозяйства. После перевода телефонов на что-то новое. Так что я сейчас положу трубочку, а ты еще раз позвони… Глядишь, твоя Дани и образуется.
– Департамент потрошеного окуня. Юлия.
Модернизация по-русски: бессмысленная и беспощадная. Придется перезвонить.
– Ну, куда ты пропал?
– Да тут я, тут… С телефонами лажа.
– Так и не можешь отвыкнуть от сленга?
– Наоборот, сберегаю и холю. Все остальное, все, что было, все, что ныло, все давным-давно уплыло, и осталась лишь лажа, лажа, лажа. Ну и гитара еще… Прежним звоном хороша.
– Какая гитара, Мишка?.. Сверчки переговаривались.
– Интимничали. А внизу, в лагере, магнитофон наяривал «Rock around the clock»… И ты тогда…
– Прекрати!!!
– Да ты что, девочка? Пятьдесят лет прошло.
– Дурак! Это же было в первый раз! Пятьдесят, шестьдесят… И через сто лет первый раз не станет вторым.
Это точно. У меня первый раз… Вот и не известно, когда был первый. И на ком… Лилькина подруга? Или сама Лилька?.. Не припоминаю… Были-то обе. Но вот в какой последовательности? Не помню… Мой дед, бывший помощник присяжного поверенного, обеим заплатил. Старомодный был. Он считал, что все услуги должны быть оплачены. И всем. Тем более что обе уверяли в своем первопроходстве. И обе были в этом уверены. Но дед, как адвокат и здравомыслящий человек дореволюционных времен, знающий цену деньгам и проституткам, требовал доказательств. А где их взять? Да и как определить, когда все – на одной койке. А лава от преждевременного вулканического выброса – посередине.
Так для меня и осталось тайной, с кем у меня был первый. У Маты Хари была такая же проблема. Не помнила, кто у нее был первый. Она мне говорила, когда перед расстрелом я исполнял ее последнее желание. Я тогда очень удачно пошутил: «Зато будешь твердо знать, кто был последним». И спросил телефончик. Для смеха. Ёпс… Вот он, на букву «Х». «Хари Мата – Штутгарт айн, цвай, драй, фир». Надо будет позвонить. Вдруг чего что. Я же на расстреле не присутствовал. Моя работа – последнее желание.
– Дани, милая, извини… Старый козел…
Плачет. И как ее утешить? Как вообще утешить женщину, которая вспомнила свои девятнадцать лет? А как утешить себя, который вспомнил свои девятнадцать? Кончились наши девятнадцать лет в горном Крыму, в Бахчисарайском районе, недалеко от пещерного города Чуфут-Кале.
Мы с ней встретились у подножия горы, куда она спустилась к роднику за водой. А я возвращался из ночного набега на казаков князя Воронцова. Я совершал набег в одиночку. Карданахи-Хан дал мне последнее испытание, чтобы, если я вернусь, передать мне род. Чтобы я правил им, пока последний русский не будет изгнан с нашей земли. Когда погасла последняя звезда и сон свалил часового, я сломал ему шею. После чего перерезал веревки палатки, а потом и горла шестерых казаков. Это было трудновато. Они копошились под брезентом, и нащупать шесть горл… Никому не пожелаю. Но однажды я промахнулся. Если пять раз после взмаха ножа раздавалось бульканье, то в шестой раздался вопль боли. Из-под брезента выкатился русский, держась окровавленными руками за яйца. Белые кальсоны на глазах краснели. А рубаха оставалась белой. И это сочетание резало мне глаза. Я нащупал его горло, услышал долгожданное бульканье… Теперь белье русского было ровного красного цвета.
И я вернулся из набега и взял Дани.
– Точно так и было, – прошептала она в телефонную трубку, – у тебя руки были в крови. Они тебе нос разбили. И я уже не знала, где моя кровь, где твоя. Наша кровь перемешалась.
Вот тебе и на. А я уж забыл, почему у меня нос хитро смотрит в левую сторону, если смотреть на меня. И в правую, если смотреть от меня.
– Дани, милая, приезжай ко мне, вспомним…
– Мишка, я не выхожу из дома. Я на коляске. Диабет. И не надо тебе видеть…
– Дани… Дани… Дани…
– Михаил Федорович, положите трубку. Нету Дани.
– Как нету? Только сейчас была – и уже нету?
– Это называется «в одночасье». Три дня как похоронили.
– А ты кто такой?
– Я?.. Я Герасим. Кот Герасим. Михаил Федорович, возьмите меня к себе. А то мне одному печально.
– Да зачем мне кот?.. Дани, Дани, Дани…
– Михаил Федорович, мы вместе должны…
– С чего вдруг? На хер мне посторонний кот?
– Мужик, я тебе не посторонний. Ты у нее был первый. А я с ней был последний.
Да, этого я не ожидал… Кота придется брать. Что ж я, зверь какой, оставить кота одного. Без никакой любви.
– Герасим, ты меня слышишь?!
Трубка молчала. А с дивана раздался голос:
– Да не орите вы так. Я не глухой.
На диване сидел Герасим. И как он у меня очутился, я решительно не знаю. Можно, конечно, прочитать эту главу с начала… А зачем?.. Что изменится? А кот – вот он, сидит у меня на диване. Память. О ком?.. Да какая разница! Захочет – скажет… А мне надо как-то плотски обеспечить нонешнюю ночь…
Вспомнил! Дани звали Ленкой.
И вновь листаю свою, пережившую трех генсеков и трех президентов, телефонную книжку. Куда, кому?.. Кто это?.. Что это?.. Только два слова: Христос Воскрес. Хоть имя есть. Чего-то, наверное, связанное с Пасхой…
– Ну-ка, нырни, – говорю себе.
– Куда нырять-то? – спрашиваю себя. – С пятого этажа?
– Именно!
– Чувак, ты забыл: мое имя не Христос, а Михаил. Ежели я нырну, то не воскресну.
– Но я-то останусь…
Вот извечный мучительный вопрос: когда я умираю, что происходит с моим вторым «Я»? А если следовать мозговым вывертам одного семитского мистика, то возникает проблема с местонахождением и третьего. А если немножко выпить (что я немедленно и делаю), то со всех сторон начинают выползать аватары, реинкарнации от болотного ужа до старухи Изергиль с бродячим сердцем Данко под старческой подмышкой. А какая, собственно, подмышка может быть у старой пророчащей телки с сомнительным именем? Ожившие размышления обо мне моих близких. Дальних и средних. Случайных людей, с которыми познакомился на кишиневском погроме. И в прошлой книге… Куда они все?.. Со мной? С пятого этажа? Или как?.. Теория без практики мертва!
Стакан. Окно и без того нараспашку. Как души и тела весенних девушек. Летите, голуби, летите!
Опустился во дворе храма Николы Обыденного на углу Третьего и Первого Обыденских переулков. Суббота. Не Шабат, учитывая мое иудейское былое, а Великая суббота, принимая во внимание мое православное настоящее. Потому как проникся!!! Шел дождь и свячение куличей. Вот откуда в моей книжке запись «Христос воскрес» без малейшего указания, куда звонить. Ну да ничего, по идее, а я – махровый безнадежный идеалист, тут-то все и должно разрешиться. А что «все», узнаем, когда это все и разрешится. Софизм, конечно. Но что делать, если рядовое примитивное дискурсивное мышление не срабатывает. Тут уж только и остается, что… Не пытайтесь, ребята, достучаться до смысла моих слов и понять смысл смысла. Лично мне это ни разу не удалось. Мой мозг создан для того, чтобы подкидывать своему носителю мелкие подлянки, из-за которых я ни секунды не могу жить спокойно. О Господи! Как мне хочется попасти коров…
Так вот, шел дождь и подготовка к свячению куличей. Дощатый стол был уставлен десятками куличей, как покупных, так и самопальных, мисками с пасхой и сотнями разноцветных яиц, офигенно красивых. (Такие красивые яйца я встречал только однажды. У одного чувака в реанимации больницы имени Кащенко. Какой-то неведомый художник здорово потрудился над ними. Ногами. Для веры в то, что радуга обретается не только на небесах.)
Ветер постоянно задувал огонь свечей у стоящих вокруг стола разномастных верующих, меня и молоденькой чувишки одесную. По ощущениям, для нее – это первый бал Наташи. И я ей постоянно зажигал свечу. Спичками. У нее спичек не было. А зачем они ей? В те года молоденьким чувишкам спички были не нужны. Это вы, ребята, бросьте…
И вот из храма после службы вышел отец Николай, с которым мне неоднократно приходилось после службы… Понемногу. А чего?.. «Его и монаси приемлют»… Ну да бог с ним. Короче, из храма вышел отец Николай, сияющий, как пасхальное яйцо. А как еще ему сиять, если завтра Пасха? Если на его морде (лике) эти пасхальные яйца и отражались.
Очень хочется для демонстрации эрудиции воткнуть сюда что-нибудь о теории отражения по Лейбницу, Дидро или Ленину, но смиряю гордыню. А почему? А потому, что у меня свеча горела, а у чувишки – нет. Никак. И никакие спички не могли помочь. Особенно если они кончились. И вот уже отец Николай приближается к нам, и вот уже глаза у чувишки на мокром месте… Но тут пламя моей свечи суверенно отклонилось к черному фитилю чувишкиной свечи, торчащей из маленького кулича с лежащим рядом одиноким яичком. Оно было не крашеное, а белое. (Уж не к Тиберию ли она намылилась? Чтобы сообщить, что Христос Воскрес?) И загорелась чувишкина свеча, и поднялось пламя к небу, в котором на мгновение появилось хитрованистое солнце.
А потом мы пошли по Кропоткинскому бульвару в сторону Арбата. Завернули в какой-то двор, вошли в какой-то подъезд, поднялись на второй этаж и попали в маленькую квартирку. И в еще меньшую комнатку. Два стула около стола. Напротив кровать, которую просто невозможно не проштамповать эпитетом «девичья». В углу – икона Ииуса. А спичек, чтобы зажечь свечки, у нас не было. Мы сели на два стула около стола. По-прежнему шел дождь, солнце никак не давало о себе знать. Потому что оно по Птолемеевой системе крутануло вокруг Земли в западные места. И светило уже немцам. А может, и французам. А чего?.. Немцы и французы тоже какие-никакие, а люди. Им тоже солнышко нужно. Мне не жалко. К тому же на фиг мне ночью солнце? Хотя вру, ночь еще не наступила. Потому что, когда я попытался взять чувишку за руку, Христос на иконе недовольно нахмурился. Усекли? Нет? Да Великий Пост еще не закончился!.. Вам-то оно, может, и все равно, а вот нам с Христом – нет. И не потому, что нельзя… А потому, что нехорошо как-то… Мол, «Я еще не воскрес, а вы тут…».
И мы продолжали сидеть на двух стульях около стола. Напротив девичьей кровати.
И вдруг свечки ярко вспыхнули, на мгновение осветив смутную улыбку на иконе, и тут же засветились ровным разрешающем все светом.
– Besame, besame, mucho…
– Lips me! Take me! Love me!
И вопль женщин всех времен:
– Мой милый!!!
А наутро в распахнутое окно вкатилось огромное солнце. Вспыхнули на посошок свечи. Улыбнулся сквозь пламя Христос. Вспыхнули два стула вокруг стола. Вместе с девичьей (будем называть ее так по старой светлой памяти) кроватью…
Я стоял во дворе. Позади меня не было никакого дома, никакого подъезда. Ничего не было. Кроме пыльного бутафорского сквера. И красного яичка в правой руке. Что с ним случилось потом, я не помню.
Второй звонок
– Была Дани, да вся вышла…
– Куда вышла?
– Да откуда я знаю. Сергей Охвостьич, вы презервативчик-то на член надевайте. От вибратора триппер не подхватишь. Вот так… О-о-о-о-о-о-о!.. Вышла, парень, твоя Дани из комнаты. Чего ты ей такого наговорил? А-а-а-а-а-а!.. Плачет, как будто своего первого вспомнила… Ну и аппарат у вас, Сергей Охвостьич! У-у-у-у-у-у-у!.. Ах, это не вы, а вибратор. Теперь понятно. А то я никак не могла понять, что ж такое: и там занято, и между зубами что-то застряло… Э-э-э-э-э-э!..
Вот тебе и любовь, вот тебе и бесконечно лирическая звездно-темная крымская ночь… Это что ж, я девушку на панель отправил? Впрочем, какую девушку… Ей же сейчас тоже под семьдесят… Это ж на какого любителя надо попасть… Хотя сейчас винтаж в моде… Да нет, не может быть… Черт знает, что творится…
– Девушка!..
– Подожди, мужик, я сейчас оргазм отработаю… Товарищ сержант!.. Есаул!.. Есаул!.. Комбат!.. Батяня комбат!.. Настоящий полковник!.. За нами – П-у-у-у-ути-и-и-ин!.. Все… Денежку, Сергей Охвостьич, на тумбочку положите. На девственность накиньте… Ах ты, совсем забыла… Вы же мне ее и восстанавливали. Так что мы в расчете… Всего хорошего, Сергей Охвостьич. Так чего тебе, мужик? Чего молчишь?.. Мужик, ты чего замолк?..
А замолк я, удивляясь причудливой бессмысленности бытия. Нет, не с Дани, с этим я еще буду разбираться. А с этой неведомой мне проституткой. В клиентах у нее был некий Сергей Охвостьич с потерей ориентации между собственным членом и вибратором. Хотя их, как я понял, трудно было спутать. Не может нормальный вибратор в зубах застрять. Ну да ладно. Как потом выяснилось, он этой проститутке восстанавливал девственность. За что она и расплатилась с ним этой самой девственностью. Формулируем. Восстановление девственности с последующей расплатой этой девственностью за ее восстановление. Смысл бизнес-проекта? У проститутки нет девственности, у Сергея Охвостьича – башлей. А впрочем, не моя это забота. Разбираться в русском бизнесе: бессмысленном и беспощадном.
– Так чего тебе, мужик? Может, сразу приедешь? Недорого. С наценкой на девственность. Секонд-хэнд.
– Я бы с Дани поговорил.
– Да нет тут никакой Дани. Это телефон выдрючивается. Он то со мной соединяет, то с твоей Даней, а то вообще с Министерством рыбного хозяйства. После перевода телефонов на что-то новое. Так что я сейчас положу трубочку, а ты еще раз позвони… Глядишь, твоя Дани и образуется.
– Департамент потрошеного окуня. Юлия.
Модернизация по-русски: бессмысленная и беспощадная. Придется перезвонить.
– Ну, куда ты пропал?
– Да тут я, тут… С телефонами лажа.
– Так и не можешь отвыкнуть от сленга?
– Наоборот, сберегаю и холю. Все остальное, все, что было, все, что ныло, все давным-давно уплыло, и осталась лишь лажа, лажа, лажа. Ну и гитара еще… Прежним звоном хороша.
– Какая гитара, Мишка?.. Сверчки переговаривались.
– Интимничали. А внизу, в лагере, магнитофон наяривал «Rock around the clock»… И ты тогда…
– Прекрати!!!
– Да ты что, девочка? Пятьдесят лет прошло.
– Дурак! Это же было в первый раз! Пятьдесят, шестьдесят… И через сто лет первый раз не станет вторым.
Это точно. У меня первый раз… Вот и не известно, когда был первый. И на ком… Лилькина подруга? Или сама Лилька?.. Не припоминаю… Были-то обе. Но вот в какой последовательности? Не помню… Мой дед, бывший помощник присяжного поверенного, обеим заплатил. Старомодный был. Он считал, что все услуги должны быть оплачены. И всем. Тем более что обе уверяли в своем первопроходстве. И обе были в этом уверены. Но дед, как адвокат и здравомыслящий человек дореволюционных времен, знающий цену деньгам и проституткам, требовал доказательств. А где их взять? Да и как определить, когда все – на одной койке. А лава от преждевременного вулканического выброса – посередине.
Так для меня и осталось тайной, с кем у меня был первый. У Маты Хари была такая же проблема. Не помнила, кто у нее был первый. Она мне говорила, когда перед расстрелом я исполнял ее последнее желание. Я тогда очень удачно пошутил: «Зато будешь твердо знать, кто был последним». И спросил телефончик. Для смеха. Ёпс… Вот он, на букву «Х». «Хари Мата – Штутгарт айн, цвай, драй, фир». Надо будет позвонить. Вдруг чего что. Я же на расстреле не присутствовал. Моя работа – последнее желание.
– Дани, милая, извини… Старый козел…
Плачет. И как ее утешить? Как вообще утешить женщину, которая вспомнила свои девятнадцать лет? А как утешить себя, который вспомнил свои девятнадцать? Кончились наши девятнадцать лет в горном Крыму, в Бахчисарайском районе, недалеко от пещерного города Чуфут-Кале.
Мы с ней встретились у подножия горы, куда она спустилась к роднику за водой. А я возвращался из ночного набега на казаков князя Воронцова. Я совершал набег в одиночку. Карданахи-Хан дал мне последнее испытание, чтобы, если я вернусь, передать мне род. Чтобы я правил им, пока последний русский не будет изгнан с нашей земли. Когда погасла последняя звезда и сон свалил часового, я сломал ему шею. После чего перерезал веревки палатки, а потом и горла шестерых казаков. Это было трудновато. Они копошились под брезентом, и нащупать шесть горл… Никому не пожелаю. Но однажды я промахнулся. Если пять раз после взмаха ножа раздавалось бульканье, то в шестой раздался вопль боли. Из-под брезента выкатился русский, держась окровавленными руками за яйца. Белые кальсоны на глазах краснели. А рубаха оставалась белой. И это сочетание резало мне глаза. Я нащупал его горло, услышал долгожданное бульканье… Теперь белье русского было ровного красного цвета.
И я вернулся из набега и взял Дани.
– Точно так и было, – прошептала она в телефонную трубку, – у тебя руки были в крови. Они тебе нос разбили. И я уже не знала, где моя кровь, где твоя. Наша кровь перемешалась.
Вот тебе и на. А я уж забыл, почему у меня нос хитро смотрит в левую сторону, если смотреть на меня. И в правую, если смотреть от меня.
– Дани, милая, приезжай ко мне, вспомним…
– Мишка, я не выхожу из дома. Я на коляске. Диабет. И не надо тебе видеть…
– Дани… Дани… Дани…
– Михаил Федорович, положите трубку. Нету Дани.
– Как нету? Только сейчас была – и уже нету?
– Это называется «в одночасье». Три дня как похоронили.
– А ты кто такой?
– Я?.. Я Герасим. Кот Герасим. Михаил Федорович, возьмите меня к себе. А то мне одному печально.
– Да зачем мне кот?.. Дани, Дани, Дани…
– Михаил Федорович, мы вместе должны…
– С чего вдруг? На хер мне посторонний кот?
– Мужик, я тебе не посторонний. Ты у нее был первый. А я с ней был последний.
Да, этого я не ожидал… Кота придется брать. Что ж я, зверь какой, оставить кота одного. Без никакой любви.
– Герасим, ты меня слышишь?!
Трубка молчала. А с дивана раздался голос:
– Да не орите вы так. Я не глухой.
На диване сидел Герасим. И как он у меня очутился, я решительно не знаю. Можно, конечно, прочитать эту главу с начала… А зачем?.. Что изменится? А кот – вот он, сидит у меня на диване. Память. О ком?.. Да какая разница! Захочет – скажет… А мне надо как-то плотски обеспечить нонешнюю ночь…
Вспомнил! Дани звали Ленкой.
И вновь листаю свою, пережившую трех генсеков и трех президентов, телефонную книжку. Куда, кому?.. Кто это?.. Что это?.. Только два слова: Христос Воскрес. Хоть имя есть. Чего-то, наверное, связанное с Пасхой…
– Ну-ка, нырни, – говорю себе.
– Куда нырять-то? – спрашиваю себя. – С пятого этажа?
– Именно!
– Чувак, ты забыл: мое имя не Христос, а Михаил. Ежели я нырну, то не воскресну.
– Но я-то останусь…
Вот извечный мучительный вопрос: когда я умираю, что происходит с моим вторым «Я»? А если следовать мозговым вывертам одного семитского мистика, то возникает проблема с местонахождением и третьего. А если немножко выпить (что я немедленно и делаю), то со всех сторон начинают выползать аватары, реинкарнации от болотного ужа до старухи Изергиль с бродячим сердцем Данко под старческой подмышкой. А какая, собственно, подмышка может быть у старой пророчащей телки с сомнительным именем? Ожившие размышления обо мне моих близких. Дальних и средних. Случайных людей, с которыми познакомился на кишиневском погроме. И в прошлой книге… Куда они все?.. Со мной? С пятого этажа? Или как?.. Теория без практики мертва!
Стакан. Окно и без того нараспашку. Как души и тела весенних девушек. Летите, голуби, летите!
Опустился во дворе храма Николы Обыденного на углу Третьего и Первого Обыденских переулков. Суббота. Не Шабат, учитывая мое иудейское былое, а Великая суббота, принимая во внимание мое православное настоящее. Потому как проникся!!! Шел дождь и свячение куличей. Вот откуда в моей книжке запись «Христос воскрес» без малейшего указания, куда звонить. Ну да ничего, по идее, а я – махровый безнадежный идеалист, тут-то все и должно разрешиться. А что «все», узнаем, когда это все и разрешится. Софизм, конечно. Но что делать, если рядовое примитивное дискурсивное мышление не срабатывает. Тут уж только и остается, что… Не пытайтесь, ребята, достучаться до смысла моих слов и понять смысл смысла. Лично мне это ни разу не удалось. Мой мозг создан для того, чтобы подкидывать своему носителю мелкие подлянки, из-за которых я ни секунды не могу жить спокойно. О Господи! Как мне хочется попасти коров…
Так вот, шел дождь и подготовка к свячению куличей. Дощатый стол был уставлен десятками куличей, как покупных, так и самопальных, мисками с пасхой и сотнями разноцветных яиц, офигенно красивых. (Такие красивые яйца я встречал только однажды. У одного чувака в реанимации больницы имени Кащенко. Какой-то неведомый художник здорово потрудился над ними. Ногами. Для веры в то, что радуга обретается не только на небесах.)
Ветер постоянно задувал огонь свечей у стоящих вокруг стола разномастных верующих, меня и молоденькой чувишки одесную. По ощущениям, для нее – это первый бал Наташи. И я ей постоянно зажигал свечу. Спичками. У нее спичек не было. А зачем они ей? В те года молоденьким чувишкам спички были не нужны. Это вы, ребята, бросьте…
И вот из храма после службы вышел отец Николай, с которым мне неоднократно приходилось после службы… Понемногу. А чего?.. «Его и монаси приемлют»… Ну да бог с ним. Короче, из храма вышел отец Николай, сияющий, как пасхальное яйцо. А как еще ему сиять, если завтра Пасха? Если на его морде (лике) эти пасхальные яйца и отражались.
Очень хочется для демонстрации эрудиции воткнуть сюда что-нибудь о теории отражения по Лейбницу, Дидро или Ленину, но смиряю гордыню. А почему? А потому, что у меня свеча горела, а у чувишки – нет. Никак. И никакие спички не могли помочь. Особенно если они кончились. И вот уже отец Николай приближается к нам, и вот уже глаза у чувишки на мокром месте… Но тут пламя моей свечи суверенно отклонилось к черному фитилю чувишкиной свечи, торчащей из маленького кулича с лежащим рядом одиноким яичком. Оно было не крашеное, а белое. (Уж не к Тиберию ли она намылилась? Чтобы сообщить, что Христос Воскрес?) И загорелась чувишкина свеча, и поднялось пламя к небу, в котором на мгновение появилось хитрованистое солнце.
А потом мы пошли по Кропоткинскому бульвару в сторону Арбата. Завернули в какой-то двор, вошли в какой-то подъезд, поднялись на второй этаж и попали в маленькую квартирку. И в еще меньшую комнатку. Два стула около стола. Напротив кровать, которую просто невозможно не проштамповать эпитетом «девичья». В углу – икона Ииуса. А спичек, чтобы зажечь свечки, у нас не было. Мы сели на два стула около стола. По-прежнему шел дождь, солнце никак не давало о себе знать. Потому что оно по Птолемеевой системе крутануло вокруг Земли в западные места. И светило уже немцам. А может, и французам. А чего?.. Немцы и французы тоже какие-никакие, а люди. Им тоже солнышко нужно. Мне не жалко. К тому же на фиг мне ночью солнце? Хотя вру, ночь еще не наступила. Потому что, когда я попытался взять чувишку за руку, Христос на иконе недовольно нахмурился. Усекли? Нет? Да Великий Пост еще не закончился!.. Вам-то оно, может, и все равно, а вот нам с Христом – нет. И не потому, что нельзя… А потому, что нехорошо как-то… Мол, «Я еще не воскрес, а вы тут…».
И мы продолжали сидеть на двух стульях около стола. Напротив девичьей кровати.
И вдруг свечки ярко вспыхнули, на мгновение осветив смутную улыбку на иконе, и тут же засветились ровным разрешающем все светом.
– Besame, besame, mucho…
– Lips me! Take me! Love me!
И вопль женщин всех времен:
– Мой милый!!!
А наутро в распахнутое окно вкатилось огромное солнце. Вспыхнули на посошок свечи. Улыбнулся сквозь пламя Христос. Вспыхнули два стула вокруг стола. Вместе с девичьей (будем называть ее так по старой светлой памяти) кроватью…
Я стоял во дворе. Позади меня не было никакого дома, никакого подъезда. Ничего не было. Кроме пыльного бутафорского сквера. И красного яичка в правой руке. Что с ним случилось потом, я не помню.
Второй звонок
Я посмотрел в телефонную книжку. Рядом с фразой «Христос Воскрес» появился телефон: 2-228-81-22. Я поднял трубку и набрал номер.
Мне ответил женский голос. Только что выпрыгнувший из девичества и балансирующий на краю несформировавшейся женственности. Она или не она?.. Слишком молодой голос… А собственно говоря, идентифицировать голос через пятнадцать, нет, двадцать, нет, двадцать пять лет, как раз в период третьего междуженья, по одному водопадному «Мой ми-и-и-илый!!!»… Смешно… Нет, грустно…
– Это ты?
– Я.
– Ну наконец-то. Ты, конечно, извини, что я не звонил, конечно, но телефон (что «телефон»?), который ты дала, конечно, куда-то… Ну вот… В тот раз я забыл спросить… (Что я забыл спросить?) Как ты?
– Да я пока не знаю… Ведь только-только… А ты уже ушел… А потом то ли пожар… то ли еще что-то… Скажи, Пасха уже закончилась?..
– Закончилась. (Чего-то у чувихи с мозгами… Какой-то прокол… Если что у нас… то надо будет ее Шмиловичу показать.) Прости, детка, провал в памяти, как тебя зовут?
– Не знаю. Меня никто никогда не звал. Так что откуда же мне знать…
Так. Точно крезанутая. Такой у меня еще не было. Разные были. Одноногая даже была. На гастролях в Благовещенске. Очень смешно: оглянешься – слева есть нога, а справа – нет. Правой ноги у нее не было… Или нет – левой. Конечно, левой. Потому что лицом ко мне – значит, все наоборот. Если слева от меня – то правая нога, а если справа – то левая. Которой-то как раз и не было. Вот я и запутался слегка. Вообще-то, как говорил Изя Блех, балетмейстер Большого театра, философ по душевному содержанию, ноги значения не имеют, они все равно в стороны идут.
Да это еще что! Как-то в семьдесят втором в два часа ночи шел я по Красной площади из «Националя» домой. Вообще-то домой мне в другую сторону, но я вот шел по Красной площади. А навстречу девица и что-то спрашивает на непонятном языке. Надо полагать, иностранка. Надо полагать, Кремлем интересуется. (Для тех, кто, может быть, неосведомлен, у нас очень красивый Кремль.) И я ей показываю Кремль. Снаружи, конечно. Внутрь тогда еще не пускали. Она бормочет что-то по-своему и отпивает прямо из горлышка трехзвездочный коньяк «Самтрест», который я прихватил из «Националя», чтобы до дома дойти. А как иначе ночью без коньяка до дома дойти, если на Красной площади иностранка Кремлем интересуется? И я, лежа на гостевой трибуне, объясняю ей про Спасскую башню, про библиотеку Ивана Грозного… А мимо идут курсанты Военно-политической Академии имени Дзержинского! Ур-р-ра! Овеянные славой танки гвардейской Кантемировской дивизии! Ур-р-ра! Защитившие небо над Москвой в грозном сорок первом зенитные комплексы ЗРК-4! Ур-р-ра! (Не было в сорок первом ЗРК-4.) И новейшая разработка наших ученых! Ур-ра! Как пиз…анет… лучше уж не говорить. Потому что со-вер-шен-но сек-рет-но.
Короче говоря, она глухонемой оказалась. Вот так вот… На Красной площади… Глухонемую… За квинту… А вы говорите, одноногая… Не говорите?.. Вот и молчите, если ничего сказать не можете… А чего у меня в руке телефонная трубка?
– Аллё! Я вас слушаю!..
– Это я тебя слушаю.
– Ой-ей-ей… (это я про себя) Понял, понял, понял… А как меня зовут, ты хоть знаешь?
– Конечно. Тебя зовут «Ми-и-и-илый!!!». Правильно?
Что-то мне стало как-то холодно… Жаркой ночью в Москве… И в горле пересохло так, что слова сказать нет никакой возможности. Быстро к холодильнику. Так. Лучше.
– Ты еще здесь?
– Я всегда здесь, ми-и-и-илый.
Я сейчас умру.
– Еще скажи…
– Что «еще»?
– Как меня зовут.
– Ми-и-и-и-лый.
Нет, я сейчас точно умру. А зачем больше?
– Скажи, пожалуйста, девочка, к тебе можно?
Куда «можно»? Ведь все же сгорело. Или нет?
Хуже. Когда я обернулся, не было ни дома, ни подъезда. Не было ничего. Кроме пыльного бутафорского сквера…
Я стоял напротив подъезда старого московского дома, что во дворе по левой стороне Кропоткинского бульвара, если идти к Арбату. Поднялся на второй этаж, открыл дверь, вошел в маленькую квартирку, оттуда в еще меньшую комнатку.
Два стула около стола напротив узкой девичьей кровати. Хотя уже нет, не девичьей. Она сидела на ней, спрятав руки между коленями, и кротко смотрела на меня.
– Ты пришел, ми-и-и-илый…
– Я пришел, девочка. Как я мог не прийти? Я тебе кое-что принес…
Я раскрыл ладонь и положил на стол красное яичко.
– Христос Воскрес, девочка.
– Да. Конечно.
Она, не вставая, наклонилась вперед, закрыла глаза и приоткрыла рот. (Механизм, что ли, такой у них?)
Я шагнул к ней и зацепил яичко рукавом. Яичко упало и разбилось.
В телефонной книжке не было ни слов «Христос Воскрес», ни телефона 2-228-81-22. А зачем в записной книжке телефон из восьми цифр? Абсурд, нонсенс, игра больного воображения. Наука знает не очень много гитик. А я тем более.
Жаркой ночью в Москве.
– Печально это все, – сказал говорящий кот Герасим. – Ну да ладно, это ваша жизнь. Кстати, мы не уговорились, как прикажете вас называть?
– Дани называла меня Мишкой. Так что по наследству можешь называть меня Мишкой…
Кот задумался:
– Нет, «Мишка» каким-то амикошонством отдает. Вы все-таки весьма взрослый человек.
– Что значит «весьма»? – поинтересовался я, с недавних пор интересовавшийся геронтологией.
– Понимаете, прямо ответить на этот вопрос затруднительно. Проще – в метафорической форме. Вы представляете себе, что такое метафора?
– В общих чертах. Достаточно, чтобы периодически на них зарабатывать.
– Тогда вы поймете. Вы мне напоминаете старую мягкую игрушку, которой играли в детстве и которую ваш выросший внук никак не соберется выкинуть.
(Клевая метафора. Жаль, что это кот, а не я ее придумал.)
– Так что можно я буду называть вас Михаилом Федоровичем?
– Да ради бога.
(И тут меня чуть не вырвало. Вот уже три месяца я ищу концы в системе МГТС, «Ростелеком», «Охрана-Телеком» и «Стрим» на предмет снятия моей квартиры с охранной сигнализации. Сигнализации два месяца нет, а сведений, что ее нет, нигде нет. И я не могу установить у себя Интернет-СТРИМ без сигнализации. На тысячи моих звонков я слышал один и тот же текст:
– Здравствуйте, это Ирина, Алла, Кира, Евгения, чем я могу быть вам полезна?
– Это телефон 8-483-224-51-33.
– На кого зарегистрирован договор?
– На Липскерова Михаила Федоровича.
– Как лучше вас называть?
– Как «как»? Михаилом Федоровичем.
– Благодарю вас, Михаил Федорович, не кладите трубку, не более через минуту я вам сообщу ответ. – И через десять минут: – Михаил Федорович, у нас нет сведений по вашему вопросу. Я могу быть вам еще чем-то полезна?..
И это «Как лучше вас называть?» я слышал сотни раз. Наконец не выдержал и ответил:
– Себастьян Негорович.
– Как?! – ответило что-то на том конце провода. – А у меня записано «Михаил Федорович»…
Ну не… твою мать! (Что там с ними делают?..)
– Детонька, наш разговор записывается?
– Конечно. Для удобства обслуживания.
– Очень хорошо. Так вот: ваша организация самая гнусная и паскудная в этом гнусном и паскудном государстве. После трех ветвей власти, конечно.
– Так что, Герасим, Михаил Федорович я.
– Понял, – ответил Герасим. – Так, скажите, Михаил Федорович, интересно ли вам знать, откуда есть пошли на Руси говорящие коты?
– Отчего ж нет, – согласился я. – Дамы подождут. – И закурил.
Пора сделать передышку в звонках и попытаться выяснить природу кота Герасима, переправленного мне по телефонной связи МГТС. Вот он, лежит на моем диване и ждет вопросов. И это естественно – ждать вопросов. Представьте себе: вас неведомым путем зашвырнуло к одинокому коту. К тому же вы мяукаете, а не говорите, как это и подобает человеку в возрасте. И этот кот вправе ждать от вас подробного рассказа, откуда появились на Святой руси мяукающие люди.
Так и Герасим, не дожидаясь от меня скрыто-вопросительных взглядов, откашлялся и приступил к рассказу.
Откуда есть пошли на Руси говорящие коты
– Хозяйка моя, Елена Михайловна, которую вы изволили именовать Дани, и это ваше право, если Елена Михайловна на эту кличку отзывалась, тысячу раз рассказывала, как вы освободили ее от возможного насилия со стороны своих однокурсников, в благодарность за что она и подарила вам свой первый поцелуй со всеми сопутствующими деталями. О чем, разумеется, не мне вам рассказывать, потому что вы наверняка эти детали помните лучше меня (ох, как помню), а я их не знаю вовсе. Потому что Елена Михайловна начинала плакать. Но, я полагаю, вас интересуют не эти наверняка милые для вас детали, а каким образом у Елены Михайловны появился говорящий кот по имени Герасим.
Видите ли, я всегда был взрослым котом. С тех пор, как начал говорить. А говорю я по-человечески более семисот лет. Со дня своего рождения, который пришелся на день святого Герасима-водохлеба. В этот день православный люд праздновал чудесное освобождение городка Диканька от осады орд Сабудай-багатура. Тогда…
– А бекицер нельзя? – попросил я кота.
– Можно, – ответил кот, – но не думаю, что вы еще когда-нибудь от кого-нибудь узнаете о существовании на Святой Руси говорящих котов.
– Ладно, – согласился я, – продолжай.
– Да, кстати, я бы попросил вас не употреблять идиш всуе. Итак, городок Диканька был осажден ордами Сабудай-багатура… И налетели злые татарове на землю русичей, и села, и нивы их обрекли мечам и пожарам… хотя это не отсюда. А перед городком текла речка Выя, которая мешала злым татаровям броситься на штурм Диканьки. И пятый день идет осада, и шестой, и седьмой, и восьмой, и девятый, а дальше я считать не умею.
Истомились злые татарове, да и русичам поднадоело в осаде сидеть. И вот однажды – о чудо! – речка высохла. Дави не дави – капли не выжмешь. А это местный кузнец Вакула по имени Герасим, возвращаясь от Оксаны, которую он одарил черевичками, которые получил у царицы, которой на Святой Руси тогда не существовало, а черевички были – загадка природы, да и черт, на котором Вакула летал к несуществующей царице за черевичками для Оксаны, тоже загадка природы, однако ж было, и Оксане черевички так пришлись по ноге и душе, что она отблагодарила Вакулу чем могла, а могла много, так вот, поутру кузнец Вакула по имени Герасим, жаждою томим, выпил всю нехитрую речку Выю.
А тут и злые татарове проснулись. И увидели, что речка-то высохла. Дави не дави – капли не выжмешь. И бросились на штурм Диканьки. Но не учли басурмане, что кузнец Вакула по имени Герасим еще недалеко отошел от бывшей реки Выи. Услышав вопли злых татарове, он выплюнул обратно в речку Выю всю воду, вплоть до последней капли. И утопил в ней злых татарове. И освободил от них славный городок Диканьку. А сам умер от жажды. И прозвали его святым Герасимом-водохлебом.
Как раз в этот день народился я. Один. Что среди котов такая же редкость, как пятерня среди людей. И нарекли меня Герасимом. И был я жутко одинок.
Но в этот же день у сучки Гюльнары, любимой сучки Сабудай-багатура, родился щенок. Один. Что среди собак такая же редкость, как и среди котов. Или как пятерня среди людей. И его в честь утопления злых татарове последний утопший назвал Асланом. Какое отношение имеет утопление злых татарове к имени Аслан, мне невдомек. Но, Михаил Федорович, как было, так я и излагаю. И этот Аслан каким-то чутьем приполз к моей матушке и присосался к ней рядом со мной. (С этого момента зародился на Святой Руси институт приемных детей.)
Честно говоря, джентльмены, я уже порядочно забалдел от этой истории, которая пока не привела меня к разгадке говорящего кота. Но тут кот Герасим как будто почувствовал, что его, несмотря на богатое прошлое, могут выкинуть из квартиры, в которой он неплохо прижился, и сказал:
– Ну, отбросим подробности. Насытившись, мы со щенком решили пообщаться. Но не тут-то было. Я мяукал, а он лаял! Вавилонская башня в миниатюре в городке Диканьке. И тут явился Герасим-водохлеб в нимбовом сиянии и сказал: «Дети мои, я назначаю языком межродового общения язык человеческий! Говорите друг с другом, общайтесь меж собой на человеческом языке. А самое главное, ведите себя друг с другом по-людски».
И исчез. Мы с Асланом выросли, дороги наши разошлись. Но где бы мы ни встречались, мы рано или поздно находили общий язык.
А в речке Вые с той поры топли поляки, немцы, французы, опять немцы… А потом всяк человек сбрасывал в нее разную пакость. Но бьющие в верховье реки родники очищали воду и уносили ее дальше, и дальше, и дальше… В Яузу, притоком которой и является речка Выя.
Мне ответил женский голос. Только что выпрыгнувший из девичества и балансирующий на краю несформировавшейся женственности. Она или не она?.. Слишком молодой голос… А собственно говоря, идентифицировать голос через пятнадцать, нет, двадцать, нет, двадцать пять лет, как раз в период третьего междуженья, по одному водопадному «Мой ми-и-и-илый!!!»… Смешно… Нет, грустно…
– Это ты?
– Я.
– Ну наконец-то. Ты, конечно, извини, что я не звонил, конечно, но телефон (что «телефон»?), который ты дала, конечно, куда-то… Ну вот… В тот раз я забыл спросить… (Что я забыл спросить?) Как ты?
– Да я пока не знаю… Ведь только-только… А ты уже ушел… А потом то ли пожар… то ли еще что-то… Скажи, Пасха уже закончилась?..
– Закончилась. (Чего-то у чувихи с мозгами… Какой-то прокол… Если что у нас… то надо будет ее Шмиловичу показать.) Прости, детка, провал в памяти, как тебя зовут?
– Не знаю. Меня никто никогда не звал. Так что откуда же мне знать…
Так. Точно крезанутая. Такой у меня еще не было. Разные были. Одноногая даже была. На гастролях в Благовещенске. Очень смешно: оглянешься – слева есть нога, а справа – нет. Правой ноги у нее не было… Или нет – левой. Конечно, левой. Потому что лицом ко мне – значит, все наоборот. Если слева от меня – то правая нога, а если справа – то левая. Которой-то как раз и не было. Вот я и запутался слегка. Вообще-то, как говорил Изя Блех, балетмейстер Большого театра, философ по душевному содержанию, ноги значения не имеют, они все равно в стороны идут.
Да это еще что! Как-то в семьдесят втором в два часа ночи шел я по Красной площади из «Националя» домой. Вообще-то домой мне в другую сторону, но я вот шел по Красной площади. А навстречу девица и что-то спрашивает на непонятном языке. Надо полагать, иностранка. Надо полагать, Кремлем интересуется. (Для тех, кто, может быть, неосведомлен, у нас очень красивый Кремль.) И я ей показываю Кремль. Снаружи, конечно. Внутрь тогда еще не пускали. Она бормочет что-то по-своему и отпивает прямо из горлышка трехзвездочный коньяк «Самтрест», который я прихватил из «Националя», чтобы до дома дойти. А как иначе ночью без коньяка до дома дойти, если на Красной площади иностранка Кремлем интересуется? И я, лежа на гостевой трибуне, объясняю ей про Спасскую башню, про библиотеку Ивана Грозного… А мимо идут курсанты Военно-политической Академии имени Дзержинского! Ур-р-ра! Овеянные славой танки гвардейской Кантемировской дивизии! Ур-р-ра! Защитившие небо над Москвой в грозном сорок первом зенитные комплексы ЗРК-4! Ур-р-ра! (Не было в сорок первом ЗРК-4.) И новейшая разработка наших ученых! Ур-ра! Как пиз…анет… лучше уж не говорить. Потому что со-вер-шен-но сек-рет-но.
Короче говоря, она глухонемой оказалась. Вот так вот… На Красной площади… Глухонемую… За квинту… А вы говорите, одноногая… Не говорите?.. Вот и молчите, если ничего сказать не можете… А чего у меня в руке телефонная трубка?
– Аллё! Я вас слушаю!..
– Это я тебя слушаю.
– Ой-ей-ей… (это я про себя) Понял, понял, понял… А как меня зовут, ты хоть знаешь?
– Конечно. Тебя зовут «Ми-и-и-илый!!!». Правильно?
Что-то мне стало как-то холодно… Жаркой ночью в Москве… И в горле пересохло так, что слова сказать нет никакой возможности. Быстро к холодильнику. Так. Лучше.
– Ты еще здесь?
– Я всегда здесь, ми-и-и-илый.
Я сейчас умру.
– Еще скажи…
– Что «еще»?
– Как меня зовут.
– Ми-и-и-и-лый.
Нет, я сейчас точно умру. А зачем больше?
– Скажи, пожалуйста, девочка, к тебе можно?
Куда «можно»? Ведь все же сгорело. Или нет?
Хуже. Когда я обернулся, не было ни дома, ни подъезда. Не было ничего. Кроме пыльного бутафорского сквера…
Я стоял напротив подъезда старого московского дома, что во дворе по левой стороне Кропоткинского бульвара, если идти к Арбату. Поднялся на второй этаж, открыл дверь, вошел в маленькую квартирку, оттуда в еще меньшую комнатку.
Два стула около стола напротив узкой девичьей кровати. Хотя уже нет, не девичьей. Она сидела на ней, спрятав руки между коленями, и кротко смотрела на меня.
– Ты пришел, ми-и-и-илый…
– Я пришел, девочка. Как я мог не прийти? Я тебе кое-что принес…
Я раскрыл ладонь и положил на стол красное яичко.
– Христос Воскрес, девочка.
– Да. Конечно.
Она, не вставая, наклонилась вперед, закрыла глаза и приоткрыла рот. (Механизм, что ли, такой у них?)
Я шагнул к ней и зацепил яичко рукавом. Яичко упало и разбилось.
В телефонной книжке не было ни слов «Христос Воскрес», ни телефона 2-228-81-22. А зачем в записной книжке телефон из восьми цифр? Абсурд, нонсенс, игра больного воображения. Наука знает не очень много гитик. А я тем более.
Жаркой ночью в Москве.
– Печально это все, – сказал говорящий кот Герасим. – Ну да ладно, это ваша жизнь. Кстати, мы не уговорились, как прикажете вас называть?
– Дани называла меня Мишкой. Так что по наследству можешь называть меня Мишкой…
Кот задумался:
– Нет, «Мишка» каким-то амикошонством отдает. Вы все-таки весьма взрослый человек.
– Что значит «весьма»? – поинтересовался я, с недавних пор интересовавшийся геронтологией.
– Понимаете, прямо ответить на этот вопрос затруднительно. Проще – в метафорической форме. Вы представляете себе, что такое метафора?
– В общих чертах. Достаточно, чтобы периодически на них зарабатывать.
– Тогда вы поймете. Вы мне напоминаете старую мягкую игрушку, которой играли в детстве и которую ваш выросший внук никак не соберется выкинуть.
(Клевая метафора. Жаль, что это кот, а не я ее придумал.)
– Так что можно я буду называть вас Михаилом Федоровичем?
– Да ради бога.
(И тут меня чуть не вырвало. Вот уже три месяца я ищу концы в системе МГТС, «Ростелеком», «Охрана-Телеком» и «Стрим» на предмет снятия моей квартиры с охранной сигнализации. Сигнализации два месяца нет, а сведений, что ее нет, нигде нет. И я не могу установить у себя Интернет-СТРИМ без сигнализации. На тысячи моих звонков я слышал один и тот же текст:
– Здравствуйте, это Ирина, Алла, Кира, Евгения, чем я могу быть вам полезна?
– Это телефон 8-483-224-51-33.
– На кого зарегистрирован договор?
– На Липскерова Михаила Федоровича.
– Как лучше вас называть?
– Как «как»? Михаилом Федоровичем.
– Благодарю вас, Михаил Федорович, не кладите трубку, не более через минуту я вам сообщу ответ. – И через десять минут: – Михаил Федорович, у нас нет сведений по вашему вопросу. Я могу быть вам еще чем-то полезна?..
И это «Как лучше вас называть?» я слышал сотни раз. Наконец не выдержал и ответил:
– Себастьян Негорович.
– Как?! – ответило что-то на том конце провода. – А у меня записано «Михаил Федорович»…
Ну не… твою мать! (Что там с ними делают?..)
– Детонька, наш разговор записывается?
– Конечно. Для удобства обслуживания.
– Очень хорошо. Так вот: ваша организация самая гнусная и паскудная в этом гнусном и паскудном государстве. После трех ветвей власти, конечно.
– Так что, Герасим, Михаил Федорович я.
– Понял, – ответил Герасим. – Так, скажите, Михаил Федорович, интересно ли вам знать, откуда есть пошли на Руси говорящие коты?
– Отчего ж нет, – согласился я. – Дамы подождут. – И закурил.
Пора сделать передышку в звонках и попытаться выяснить природу кота Герасима, переправленного мне по телефонной связи МГТС. Вот он, лежит на моем диване и ждет вопросов. И это естественно – ждать вопросов. Представьте себе: вас неведомым путем зашвырнуло к одинокому коту. К тому же вы мяукаете, а не говорите, как это и подобает человеку в возрасте. И этот кот вправе ждать от вас подробного рассказа, откуда появились на Святой руси мяукающие люди.
Так и Герасим, не дожидаясь от меня скрыто-вопросительных взглядов, откашлялся и приступил к рассказу.
Откуда есть пошли на Руси говорящие коты
– Хозяйка моя, Елена Михайловна, которую вы изволили именовать Дани, и это ваше право, если Елена Михайловна на эту кличку отзывалась, тысячу раз рассказывала, как вы освободили ее от возможного насилия со стороны своих однокурсников, в благодарность за что она и подарила вам свой первый поцелуй со всеми сопутствующими деталями. О чем, разумеется, не мне вам рассказывать, потому что вы наверняка эти детали помните лучше меня (ох, как помню), а я их не знаю вовсе. Потому что Елена Михайловна начинала плакать. Но, я полагаю, вас интересуют не эти наверняка милые для вас детали, а каким образом у Елены Михайловны появился говорящий кот по имени Герасим.
Видите ли, я всегда был взрослым котом. С тех пор, как начал говорить. А говорю я по-человечески более семисот лет. Со дня своего рождения, который пришелся на день святого Герасима-водохлеба. В этот день православный люд праздновал чудесное освобождение городка Диканька от осады орд Сабудай-багатура. Тогда…
– А бекицер нельзя? – попросил я кота.
– Можно, – ответил кот, – но не думаю, что вы еще когда-нибудь от кого-нибудь узнаете о существовании на Святой Руси говорящих котов.
– Ладно, – согласился я, – продолжай.
– Да, кстати, я бы попросил вас не употреблять идиш всуе. Итак, городок Диканька был осажден ордами Сабудай-багатура… И налетели злые татарове на землю русичей, и села, и нивы их обрекли мечам и пожарам… хотя это не отсюда. А перед городком текла речка Выя, которая мешала злым татаровям броситься на штурм Диканьки. И пятый день идет осада, и шестой, и седьмой, и восьмой, и девятый, а дальше я считать не умею.
Истомились злые татарове, да и русичам поднадоело в осаде сидеть. И вот однажды – о чудо! – речка высохла. Дави не дави – капли не выжмешь. А это местный кузнец Вакула по имени Герасим, возвращаясь от Оксаны, которую он одарил черевичками, которые получил у царицы, которой на Святой Руси тогда не существовало, а черевички были – загадка природы, да и черт, на котором Вакула летал к несуществующей царице за черевичками для Оксаны, тоже загадка природы, однако ж было, и Оксане черевички так пришлись по ноге и душе, что она отблагодарила Вакулу чем могла, а могла много, так вот, поутру кузнец Вакула по имени Герасим, жаждою томим, выпил всю нехитрую речку Выю.
А тут и злые татарове проснулись. И увидели, что речка-то высохла. Дави не дави – капли не выжмешь. И бросились на штурм Диканьки. Но не учли басурмане, что кузнец Вакула по имени Герасим еще недалеко отошел от бывшей реки Выи. Услышав вопли злых татарове, он выплюнул обратно в речку Выю всю воду, вплоть до последней капли. И утопил в ней злых татарове. И освободил от них славный городок Диканьку. А сам умер от жажды. И прозвали его святым Герасимом-водохлебом.
Как раз в этот день народился я. Один. Что среди котов такая же редкость, как пятерня среди людей. И нарекли меня Герасимом. И был я жутко одинок.
Но в этот же день у сучки Гюльнары, любимой сучки Сабудай-багатура, родился щенок. Один. Что среди собак такая же редкость, как и среди котов. Или как пятерня среди людей. И его в честь утопления злых татарове последний утопший назвал Асланом. Какое отношение имеет утопление злых татарове к имени Аслан, мне невдомек. Но, Михаил Федорович, как было, так я и излагаю. И этот Аслан каким-то чутьем приполз к моей матушке и присосался к ней рядом со мной. (С этого момента зародился на Святой Руси институт приемных детей.)
Честно говоря, джентльмены, я уже порядочно забалдел от этой истории, которая пока не привела меня к разгадке говорящего кота. Но тут кот Герасим как будто почувствовал, что его, несмотря на богатое прошлое, могут выкинуть из квартиры, в которой он неплохо прижился, и сказал:
– Ну, отбросим подробности. Насытившись, мы со щенком решили пообщаться. Но не тут-то было. Я мяукал, а он лаял! Вавилонская башня в миниатюре в городке Диканьке. И тут явился Герасим-водохлеб в нимбовом сиянии и сказал: «Дети мои, я назначаю языком межродового общения язык человеческий! Говорите друг с другом, общайтесь меж собой на человеческом языке. А самое главное, ведите себя друг с другом по-людски».
И исчез. Мы с Асланом выросли, дороги наши разошлись. Но где бы мы ни встречались, мы рано или поздно находили общий язык.
А в речке Вые с той поры топли поляки, немцы, французы, опять немцы… А потом всяк человек сбрасывал в нее разную пакость. Но бьющие в верховье реки родники очищали воду и уносили ее дальше, и дальше, и дальше… В Яузу, притоком которой и является речка Выя.