Страница:
п. п. генерал-майор Занкевич»
{39}.
С получением приказа Керенского раскол между солдатами обоих лагерей стал еще более глубоким. Контрреволюционное руководство бригадного комитета принимало все меры к тому, чтобы возбудить у солдат 3-й бригады непримиримую вражду к «мятежникам» Куртинского лагеря. Комитет проводил одно собрание за другим, [138] требуя от солдат безусловного подчинения Временному правительству, и призывал их к беспощадной расправе с «бунтовщиками», которые якобы являлись виновниками всех бед, постигших 3-ю бригаду.
Во всех ротах, батальонах и полках 3-й бригады, на заседаниях комитетов и офицерских собраниях контрреволюционное руководство комитета требовало одного: «Смерть мятежникам!», «Мятежники должны быть наказаны по заслугам!»
— Военный министр возмущен поведением кучки изменников. Дальше терпеть нельзя такого позора! И нам, не расправившимся с кучкой авантюристов, такой же позор! — говорили руководители бригадного комитета на солдатских собраниях.
— Мы должны с часу на час готовить удар по куртинцам и нанести его, как по врагам народной революции, как по изменщикам! — кричали их единомышленники.
— Мятежники бродят по деревням, грабят крестьян, насилуют женщин, а среди нас есть сочувствующие им, они выражают свое сожаление преступникам! — говорили пособники контрреволюции, пробравшиеся к руководству бригадным комитетом 3-й бригады.
— Куртинские главари продались немцам, как большевики в России. Они сознательно привели солдат на гибельный путь. От них отвернулось правительство! Отказался русский народ! Разгромить врагов революции, как они были разгромлены в России третьего июля! — кричала свора пьяных провокаторов.
Тринадцать тысяч русских солдат в лагере ля-Куртин, твердо стоявших на своих революционных позициях, сформулированных ими в одном лозунге «За буржуазию, за чужие интересы воевать не будем! Защищать родину и революцию будем только на своей земле вместе с революционным народом!», вызывали бешеную ненависть и у русской и у французской реакции.
Ультиматум Занкевича и слухи о подготовке контрреволюционных сил для нападения на Куртинский лагерь взволновали куртинцев. Солдаты собирались группами и оживленно обсуждали создавшееся положение: «Неужели приказ Керенского будет выполнен?» — спрашивали одни. «Неужели и французы вмешаются в нашу справедливую борьбу и повернут оружие против русских [139] солдат, своих верных боевых товарищей?» — говорили другие.
— Силы контрреволюции готовятся обрушить на нас свой удар, — говорил один старый солдат, — а мы одни, Россия далеко, нас никто там не слышит, никто не придет и на помощь оттуда, а помощь может быть только с родины, — заключил он.
— Как избежать кровопролития? — спрашивали многие солдаты. — Подчиниться и воевать за капиталистов? Так лучше смерть здесь за правду, чем в окопах за врагов!
— У нас есть оружие, а в нем — сила. На оружие изменников ответим оружием, на смерть — смертью, и дело с концом, — резюмировали наиболее решительные.
Ни один солдат не высказался за выполнение приказа генерала Занкевича. Единодушно был отвергнут этот приказ и на ротных собраниях. 2-я пулеметная рота, например, после всестороннего обсуждения приказа вынесла такое решение: «Мы считаем бесполезным продолжать, здесь войну. К тому же чувствуем полную усталость. Мы отказываемся подчиниться приказу и сложить оружие и требуем отправить нас в Россию, чтобы стать в ряды революции».
Так же категорично было и решение 3-й пулеметной роты: «Приказа не выполнять. Мы требуем, чтобы Временное правительство немедленно созвало Учредительное собрание и как гарантию революционных завоеваний прекратило войну и вернуло нас в Россию».
В то время когда солдаты единодушно голосовали за отклонение всех требований Занкевича, руководство отрядного исполнительного комитета заколебалось, а затем раскололось. На последнем заседании комитета, где присутствовали и представители рот и команд, приказ-ультиматум обсуждался так, как не обсуждался ни один приказ Занкевича.
За выполнение приказа-ультиматума, за разоружение и вывод бригады из лагеря высказалась вся руководящая головка комитета — Волков, Оалтайтис, Грахно, Валявка и другие, которые до последнего дня держали в своих руках дивизию. Воля и авторитет этих людей признавались всеми солдатами-куртинцами. Против подчинения высказались: Баранов, Ткаченко, Глоба и подавляющее большинство представителей полков и рот.
Отход от революционной линии значительной части [140] руководителей отрядного исполнительного комитета не был случайным. В течение нескольких дней (до получения ультиматума) в лагерь ля-Куртин часто приезжали члены эмигрантского комитета в Париже, «революционные» оборонцы — Морозов, Смирнов, Русанов, Иванов; журналист Туманов, уполномоченные Совета рабочих и солдатских депутатов Эрлих, Гольденберг и многие другие. Все они вели соответствующую работу и среди солдат и среди членов солдатских комитетов. Они-то и подготовили почву для капитуляции части руководителей солдатских комитетов куртинцев. Оборонцы и журналисты убеждали солдат и комитеты, что дальнейшее сопротивление бесполезно, что их требования противоречат интересам революции и народа, а потому русский народ не признает и не поддерживает куртинцев. Эта насквозь лживая и антинародная пропаганда, к сожалению, нашла сторонников среди части представителей солдатских комитетов.
Следует сказать, что капитулянтские настроения некоторых руководителей отрядного исполнительного комитета проявились особенно после того, как члены эмигрантского комитета начали свою контрреволюционную работу. Эти капитулянтские настроения выражались на встречах, которые устраивали эмигрантам руководители отрядного комитета. По случаю приезда каждого из этих представителей куртинский комитет организовывал встречу. Люди выстраивались на плацу; подавалась команда «Смирно»; полковые оркестры исполняли встречный марш, затем «Марсельезу», а председатель комитета или товарищ председателя по всем правилам устава брал под козырек и отдавал рапорт прибывшему. Только после этого начинался митинг, где первое слово принадлежало прибывшему в лагерь эмиссару Временного правительства.
Длинные и нудные речи представителей Керенского к солдатам сводились к одному:
— Вы находитесь далеко от России, — говорили они, — не знаете хода событий, поэтому вы заблудились и идете по неправильному пути. Ваше поведение наносит вред родине. Россия истекает кровью! Подчинитесь Временному правительству! Подчинитесь своему командованию! Просите своих офицеров вернуться к вам. Обещайте в знак покорности сложить оружие, чтобы затем достойно, получить его. Вы, доблестные солдаты, покрывшие себя вечной славой, не потерпите такого позора, каким вы покрыли себя и доверенное вам оружие... [141]
Эти речи встречались солдатами неизменно холодно. Солдаты продолжали верить в правоту своего дела. Но яд сомнения стал проникать в руководство.
Прения в отрядном исполнительном комитете по поводу ультиматума продолжались около суток. Вначале спокойные, они вылились наконец в бурные споры. В заключение выступил с капитулянтской речью руководитель комитета Волков.
— Всем вам известно, — сказал он, — что наша последняя поездка в Париж ничего не дала. Генерал Занкевич в приеме нам отказал, военный комиссар Рапп — также, заявив, что с представителями мятежного лагеря он говорить не желает. Эмигранты Иванов и Смирнов ответили: «Ничем помочь не можем»; журналист Туманов отказался дать о нас корреспонденцию в Россию... Мы ничего не добились. Все провалилось. Наши планы на возвращение в Россию разрушены. Теперь нам ничего не остается, как изменить тактику — подчиниться приказу, сложить оружие, вывести бригаду и оставить лагерь...
Волкова горячо поддержал член отрядного комитета Оалтайтис:
— Я разделяю точку зрения Волкова и высказываюсь за то, чтобы подчиниться, сложить оружие и вывести людей. Я имею все основания думать, — наивно заявил Оалтайтис, — что нас сольют с третьей бригадой. И так как первая бригада численно превосходит третью почти в три раза, а политически она стоит выше, третья бригада быстро растворится в составе первой. Таким образом, нам легко удастся вырвать солдат противного лагеря из рук начальства и привлечь их на свою сторону.
Точку зрения Волкова, Оалтайтиса и других поддержали также члены комитета Валявка и Грахно.
Наступили тяжелые минуты. Солдаты с волнением слушали своих руководителей, которые в самый критический момент стали на путь капитуляции. Многие солдаты были потрясены. Затаив дыхание, они внимательно вслушивались в каждое слово членов комитета — капитулянтов, удивляясь их столь резкому повороту.
Кроме официально приглашенных лиц, на этом расширенном заседании комитета присутствовало много солдат, окруживших помещение, где шло заседание. Здесь решалась судьба 13 тысяч человек. Каждое слово, сказанное на совещании, тут же передавалось солдатами друг другу. [142]
Члены комитета, оставшиеся на революционных позициях, решительно возражали против капитулянтского плана «перемены тактики», выдвинутого руководителями комитета.
Один из авторитетных членов комитета, командир взвода младший унтер-офицер Глоба в своей короткой речи обрушился на капитулянтов:
— Мнение Волкова, Валявки и других сторонников подчинения — ошибочно и опасно. Их план следует рассматривать не как «перемену тактики», а как постыдную капитуляцию. Постыдно и позорно в столь критический момент, — гневно говорил Глоба, обращаясь к Волкову и другим капитулянтам, — оставлять людей одних, если они с вами не пойдут, а если пойдут — отдать их на съедение царским палачам. И в том и в другом случае это будет актом предательства, и вам никто не позволит идти в роты и выводить из лагеря безоружных людей. Если вы решили менять тактику — меняйте одни, но в этом вы скоро раскаетесь.
Волков, Грахно, Валявка и другие капитулянты остались при своем мнении, заявив, что, если с ними не согласны, они уходят одни. Сказав это, они встали из-за стола и вышли. Вслед за ними стали расходиться остальные участники заседания.
Капитулянтство руководителей отрядного комитета поставило солдат 1-й бригады в тяжелое положение. До истечения срока ультиматума оставалось всего лишь несколько часов. Было очевидно, что отказ солдат выполнить требование приказа Занкевича заставит последнего решиться на крайние меры.
В эту ночь солдаты не только не спали, но даже не заходили в казармы. Они до рассвета оживленно обсуждали сложившуюся обстановку. Капитулянтство руководителей отрядного комитета не сломило их духа.
— Пусть нам объяснят цели продолжения войны, — говорили одни, — и тогда мы решим, как нам следует поступить.
— За чужие интересы воевать не будем! А если и будем, то против тех, кто нас заставляет, — говорили другие.
— Никаких приказов не выполнять! Возвращение в Россию — и никаких уступок! Защитить себя сумеем! Пусть подумает тот, кто хочет применить к нам силу оружия, [143] чем все это кончится! — обращаясь к массе солдат, говорили третьи.
В 5-й пулеметной роте председатель ротного комитета рядовой Шафоростов, член комитета старший унтер-офицер Афанасьев и бывший председатель комитета ротный писарь Дмитриев сделали попытку подбить на капитуляцию солдат. Они стали собирать свои вещи, сносить в один угол оружие. Но их действия были решительно пресечены солдатами-пулеметчиками, и капитулянты покинули помещение роты под выкрики солдат, не захватив даже своих собственных вещей.
То же самое произошло во 2, 3 и 4-й пулеметных ротах, в стрелковых ротах и в 1-м маршевом батальоне. И бывшие руководители исполнительного комитета, вчера еще всеми уважаемые люди, в 7 часов утра 3 августа оставили Куртинский лагерь и напутствуемые презрительными выкриками солдат ушли в лагерь противника. Вместе с ними ушли человек сто солдат и человек двадцать членов ротных и полковых комитетов.
Никто из оставшихся верными делу революции не пожал им руки. От них, вчерашних авторитетных людей, сейчас отвернулись все.
Десяти часов утра — времени истечения срока ультиматума — с волнением и тревогой ожидали все. В утренние часы лагерь ля-Куртин напоминал встревоженный улей. С приближением часовой стрелки к цифре 10 лагерь оживился еще более и превратился в бурлящее море. Солдаты огромными толпами, с оружием и без оружия, с духовыми оркестрами, с пением «Марсельезы» шли к помещению исполнительного комитета, которого по существу уже не было.
Согласно приказу-ультиматуму ровно в 10 часов утра к неподчинившимся солдатам должна была быть применена сила оружия. И вот этот срок наступил. Но на стороне «усмирителей» не было заметно никакого движения, не раздалось ни одного выстрела. И когда часовая стрелка миновала цифру 10 — «предсмертную», как ее называли некоторые солдаты, стихийно возникшая демонстрация развернулась с еще большей силой. К духовым оркестрам 1-го и 2-го полков присоединился оркестр маршевого батальона. Торжественные звуки «Марсельезы», исполнявшейся тремя оркестрами, потрясали воздух, а тысячи солдатских голосов дружно пели: «Поднимайтесь, сыны отчизны, наш день славы наступил..!» [144]
Получив приказ Керенского — силой оружия «навести порядок» в 1-й бригаде, Занкевич вошел в переговоры с командующим округом генералом Комби. Он настоятельно просил его выслать в район лагеря Куртин артиллерийские и пехотные части местных гарнизонов, чтобы они продефилировали перед солдатами 1-й бригады и тем самым побудили их сложить оружие и оставить лагерь. В том случае, если демонстрация французских войск окажется безрезультатной, они заставят русских солдат выполнить приказ силой оружия.
Генерал Комби на просьбу Занкевича ответил отрицательно, заявив, что ему для этого необходимы приказ высшего командования и санкция военного министра. Однако Комби обещал Занкевичу принять все зависящие от него меры, чтобы помочь 3-й русской бригаде расправиться с русскими революционными солдатами. Однако солдаты 3-й бригады не хотели поднимать оружие против своих братьев. Поэтому, когда им объявили, что они вместе с французами будут силой оружия усмирять «бунтовщиков 1-й бригады» и что французские части уже прибыли в район лагеря ля-Куртин, они заявили, что такого приказа выполнять не будут. Французы, видя, что 3-я русская бригада отказалась действовать против 1-й, также снялись с места и ушли в пункты своего расквартирования.
Так приказ-ультиматум № 34 генерала Занкевича остался невыполненным.
После окончания демонстрации солдаты лагеря ля-Куртин снова взялись за работу. Нужно было срочно выбрать новое руководство, созвать экстренное совещание оставшихся верными делу революции членов отрядного исполнительного комитета, членов полковых комитетов и представителей рот. Совещание решило вместо бывшего отрядного исполнительного комитета организовать «Совет солдатских депутатов лагеря Куртин». Полковые и ротные комитеты оставить, пополнить их состав и подчинить непосредственно Совету.
В состав Совета солдатских депутатов вошли: Глоба (председатель Совета), Ткаченко (заместитель), Смирнов, Фролов, Баранов, Симченко, Иванченко, Варначев, Лисовенко (члены Совета).
В состав членов Куртинского Совета солдатских депутатов решено было ввести также всех председателей ротных комитетов.
Глава VII. Ловушка
С получением приказа Керенского раскол между солдатами обоих лагерей стал еще более глубоким. Контрреволюционное руководство бригадного комитета принимало все меры к тому, чтобы возбудить у солдат 3-й бригады непримиримую вражду к «мятежникам» Куртинского лагеря. Комитет проводил одно собрание за другим, [138] требуя от солдат безусловного подчинения Временному правительству, и призывал их к беспощадной расправе с «бунтовщиками», которые якобы являлись виновниками всех бед, постигших 3-ю бригаду.
Во всех ротах, батальонах и полках 3-й бригады, на заседаниях комитетов и офицерских собраниях контрреволюционное руководство комитета требовало одного: «Смерть мятежникам!», «Мятежники должны быть наказаны по заслугам!»
— Военный министр возмущен поведением кучки изменников. Дальше терпеть нельзя такого позора! И нам, не расправившимся с кучкой авантюристов, такой же позор! — говорили руководители бригадного комитета на солдатских собраниях.
— Мы должны с часу на час готовить удар по куртинцам и нанести его, как по врагам народной революции, как по изменщикам! — кричали их единомышленники.
— Мятежники бродят по деревням, грабят крестьян, насилуют женщин, а среди нас есть сочувствующие им, они выражают свое сожаление преступникам! — говорили пособники контрреволюции, пробравшиеся к руководству бригадным комитетом 3-й бригады.
— Куртинские главари продались немцам, как большевики в России. Они сознательно привели солдат на гибельный путь. От них отвернулось правительство! Отказался русский народ! Разгромить врагов революции, как они были разгромлены в России третьего июля! — кричала свора пьяных провокаторов.
Тринадцать тысяч русских солдат в лагере ля-Куртин, твердо стоявших на своих революционных позициях, сформулированных ими в одном лозунге «За буржуазию, за чужие интересы воевать не будем! Защищать родину и революцию будем только на своей земле вместе с революционным народом!», вызывали бешеную ненависть и у русской и у французской реакции.
Ультиматум Занкевича и слухи о подготовке контрреволюционных сил для нападения на Куртинский лагерь взволновали куртинцев. Солдаты собирались группами и оживленно обсуждали создавшееся положение: «Неужели приказ Керенского будет выполнен?» — спрашивали одни. «Неужели и французы вмешаются в нашу справедливую борьбу и повернут оружие против русских [139] солдат, своих верных боевых товарищей?» — говорили другие.
— Силы контрреволюции готовятся обрушить на нас свой удар, — говорил один старый солдат, — а мы одни, Россия далеко, нас никто там не слышит, никто не придет и на помощь оттуда, а помощь может быть только с родины, — заключил он.
— Как избежать кровопролития? — спрашивали многие солдаты. — Подчиниться и воевать за капиталистов? Так лучше смерть здесь за правду, чем в окопах за врагов!
— У нас есть оружие, а в нем — сила. На оружие изменников ответим оружием, на смерть — смертью, и дело с концом, — резюмировали наиболее решительные.
Ни один солдат не высказался за выполнение приказа генерала Занкевича. Единодушно был отвергнут этот приказ и на ротных собраниях. 2-я пулеметная рота, например, после всестороннего обсуждения приказа вынесла такое решение: «Мы считаем бесполезным продолжать, здесь войну. К тому же чувствуем полную усталость. Мы отказываемся подчиниться приказу и сложить оружие и требуем отправить нас в Россию, чтобы стать в ряды революции».
Так же категорично было и решение 3-й пулеметной роты: «Приказа не выполнять. Мы требуем, чтобы Временное правительство немедленно созвало Учредительное собрание и как гарантию революционных завоеваний прекратило войну и вернуло нас в Россию».
В то время когда солдаты единодушно голосовали за отклонение всех требований Занкевича, руководство отрядного исполнительного комитета заколебалось, а затем раскололось. На последнем заседании комитета, где присутствовали и представители рот и команд, приказ-ультиматум обсуждался так, как не обсуждался ни один приказ Занкевича.
За выполнение приказа-ультиматума, за разоружение и вывод бригады из лагеря высказалась вся руководящая головка комитета — Волков, Оалтайтис, Грахно, Валявка и другие, которые до последнего дня держали в своих руках дивизию. Воля и авторитет этих людей признавались всеми солдатами-куртинцами. Против подчинения высказались: Баранов, Ткаченко, Глоба и подавляющее большинство представителей полков и рот.
Отход от революционной линии значительной части [140] руководителей отрядного исполнительного комитета не был случайным. В течение нескольких дней (до получения ультиматума) в лагерь ля-Куртин часто приезжали члены эмигрантского комитета в Париже, «революционные» оборонцы — Морозов, Смирнов, Русанов, Иванов; журналист Туманов, уполномоченные Совета рабочих и солдатских депутатов Эрлих, Гольденберг и многие другие. Все они вели соответствующую работу и среди солдат и среди членов солдатских комитетов. Они-то и подготовили почву для капитуляции части руководителей солдатских комитетов куртинцев. Оборонцы и журналисты убеждали солдат и комитеты, что дальнейшее сопротивление бесполезно, что их требования противоречат интересам революции и народа, а потому русский народ не признает и не поддерживает куртинцев. Эта насквозь лживая и антинародная пропаганда, к сожалению, нашла сторонников среди части представителей солдатских комитетов.
Следует сказать, что капитулянтские настроения некоторых руководителей отрядного исполнительного комитета проявились особенно после того, как члены эмигрантского комитета начали свою контрреволюционную работу. Эти капитулянтские настроения выражались на встречах, которые устраивали эмигрантам руководители отрядного комитета. По случаю приезда каждого из этих представителей куртинский комитет организовывал встречу. Люди выстраивались на плацу; подавалась команда «Смирно»; полковые оркестры исполняли встречный марш, затем «Марсельезу», а председатель комитета или товарищ председателя по всем правилам устава брал под козырек и отдавал рапорт прибывшему. Только после этого начинался митинг, где первое слово принадлежало прибывшему в лагерь эмиссару Временного правительства.
Длинные и нудные речи представителей Керенского к солдатам сводились к одному:
— Вы находитесь далеко от России, — говорили они, — не знаете хода событий, поэтому вы заблудились и идете по неправильному пути. Ваше поведение наносит вред родине. Россия истекает кровью! Подчинитесь Временному правительству! Подчинитесь своему командованию! Просите своих офицеров вернуться к вам. Обещайте в знак покорности сложить оружие, чтобы затем достойно, получить его. Вы, доблестные солдаты, покрывшие себя вечной славой, не потерпите такого позора, каким вы покрыли себя и доверенное вам оружие... [141]
Эти речи встречались солдатами неизменно холодно. Солдаты продолжали верить в правоту своего дела. Но яд сомнения стал проникать в руководство.
Прения в отрядном исполнительном комитете по поводу ультиматума продолжались около суток. Вначале спокойные, они вылились наконец в бурные споры. В заключение выступил с капитулянтской речью руководитель комитета Волков.
— Всем вам известно, — сказал он, — что наша последняя поездка в Париж ничего не дала. Генерал Занкевич в приеме нам отказал, военный комиссар Рапп — также, заявив, что с представителями мятежного лагеря он говорить не желает. Эмигранты Иванов и Смирнов ответили: «Ничем помочь не можем»; журналист Туманов отказался дать о нас корреспонденцию в Россию... Мы ничего не добились. Все провалилось. Наши планы на возвращение в Россию разрушены. Теперь нам ничего не остается, как изменить тактику — подчиниться приказу, сложить оружие, вывести бригаду и оставить лагерь...
Волкова горячо поддержал член отрядного комитета Оалтайтис:
— Я разделяю точку зрения Волкова и высказываюсь за то, чтобы подчиниться, сложить оружие и вывести людей. Я имею все основания думать, — наивно заявил Оалтайтис, — что нас сольют с третьей бригадой. И так как первая бригада численно превосходит третью почти в три раза, а политически она стоит выше, третья бригада быстро растворится в составе первой. Таким образом, нам легко удастся вырвать солдат противного лагеря из рук начальства и привлечь их на свою сторону.
Точку зрения Волкова, Оалтайтиса и других поддержали также члены комитета Валявка и Грахно.
Наступили тяжелые минуты. Солдаты с волнением слушали своих руководителей, которые в самый критический момент стали на путь капитуляции. Многие солдаты были потрясены. Затаив дыхание, они внимательно вслушивались в каждое слово членов комитета — капитулянтов, удивляясь их столь резкому повороту.
Кроме официально приглашенных лиц, на этом расширенном заседании комитета присутствовало много солдат, окруживших помещение, где шло заседание. Здесь решалась судьба 13 тысяч человек. Каждое слово, сказанное на совещании, тут же передавалось солдатами друг другу. [142]
Члены комитета, оставшиеся на революционных позициях, решительно возражали против капитулянтского плана «перемены тактики», выдвинутого руководителями комитета.
Один из авторитетных членов комитета, командир взвода младший унтер-офицер Глоба в своей короткой речи обрушился на капитулянтов:
— Мнение Волкова, Валявки и других сторонников подчинения — ошибочно и опасно. Их план следует рассматривать не как «перемену тактики», а как постыдную капитуляцию. Постыдно и позорно в столь критический момент, — гневно говорил Глоба, обращаясь к Волкову и другим капитулянтам, — оставлять людей одних, если они с вами не пойдут, а если пойдут — отдать их на съедение царским палачам. И в том и в другом случае это будет актом предательства, и вам никто не позволит идти в роты и выводить из лагеря безоружных людей. Если вы решили менять тактику — меняйте одни, но в этом вы скоро раскаетесь.
Волков, Грахно, Валявка и другие капитулянты остались при своем мнении, заявив, что, если с ними не согласны, они уходят одни. Сказав это, они встали из-за стола и вышли. Вслед за ними стали расходиться остальные участники заседания.
Капитулянтство руководителей отрядного комитета поставило солдат 1-й бригады в тяжелое положение. До истечения срока ультиматума оставалось всего лишь несколько часов. Было очевидно, что отказ солдат выполнить требование приказа Занкевича заставит последнего решиться на крайние меры.
В эту ночь солдаты не только не спали, но даже не заходили в казармы. Они до рассвета оживленно обсуждали сложившуюся обстановку. Капитулянтство руководителей отрядного комитета не сломило их духа.
— Пусть нам объяснят цели продолжения войны, — говорили одни, — и тогда мы решим, как нам следует поступить.
— За чужие интересы воевать не будем! А если и будем, то против тех, кто нас заставляет, — говорили другие.
— Никаких приказов не выполнять! Возвращение в Россию — и никаких уступок! Защитить себя сумеем! Пусть подумает тот, кто хочет применить к нам силу оружия, [143] чем все это кончится! — обращаясь к массе солдат, говорили третьи.
В 5-й пулеметной роте председатель ротного комитета рядовой Шафоростов, член комитета старший унтер-офицер Афанасьев и бывший председатель комитета ротный писарь Дмитриев сделали попытку подбить на капитуляцию солдат. Они стали собирать свои вещи, сносить в один угол оружие. Но их действия были решительно пресечены солдатами-пулеметчиками, и капитулянты покинули помещение роты под выкрики солдат, не захватив даже своих собственных вещей.
То же самое произошло во 2, 3 и 4-й пулеметных ротах, в стрелковых ротах и в 1-м маршевом батальоне. И бывшие руководители исполнительного комитета, вчера еще всеми уважаемые люди, в 7 часов утра 3 августа оставили Куртинский лагерь и напутствуемые презрительными выкриками солдат ушли в лагерь противника. Вместе с ними ушли человек сто солдат и человек двадцать членов ротных и полковых комитетов.
Никто из оставшихся верными делу революции не пожал им руки. От них, вчерашних авторитетных людей, сейчас отвернулись все.
Десяти часов утра — времени истечения срока ультиматума — с волнением и тревогой ожидали все. В утренние часы лагерь ля-Куртин напоминал встревоженный улей. С приближением часовой стрелки к цифре 10 лагерь оживился еще более и превратился в бурлящее море. Солдаты огромными толпами, с оружием и без оружия, с духовыми оркестрами, с пением «Марсельезы» шли к помещению исполнительного комитета, которого по существу уже не было.
Согласно приказу-ультиматуму ровно в 10 часов утра к неподчинившимся солдатам должна была быть применена сила оружия. И вот этот срок наступил. Но на стороне «усмирителей» не было заметно никакого движения, не раздалось ни одного выстрела. И когда часовая стрелка миновала цифру 10 — «предсмертную», как ее называли некоторые солдаты, стихийно возникшая демонстрация развернулась с еще большей силой. К духовым оркестрам 1-го и 2-го полков присоединился оркестр маршевого батальона. Торжественные звуки «Марсельезы», исполнявшейся тремя оркестрами, потрясали воздух, а тысячи солдатских голосов дружно пели: «Поднимайтесь, сыны отчизны, наш день славы наступил..!» [144]
Получив приказ Керенского — силой оружия «навести порядок» в 1-й бригаде, Занкевич вошел в переговоры с командующим округом генералом Комби. Он настоятельно просил его выслать в район лагеря Куртин артиллерийские и пехотные части местных гарнизонов, чтобы они продефилировали перед солдатами 1-й бригады и тем самым побудили их сложить оружие и оставить лагерь. В том случае, если демонстрация французских войск окажется безрезультатной, они заставят русских солдат выполнить приказ силой оружия.
Генерал Комби на просьбу Занкевича ответил отрицательно, заявив, что ему для этого необходимы приказ высшего командования и санкция военного министра. Однако Комби обещал Занкевичу принять все зависящие от него меры, чтобы помочь 3-й русской бригаде расправиться с русскими революционными солдатами. Однако солдаты 3-й бригады не хотели поднимать оружие против своих братьев. Поэтому, когда им объявили, что они вместе с французами будут силой оружия усмирять «бунтовщиков 1-й бригады» и что французские части уже прибыли в район лагеря ля-Куртин, они заявили, что такого приказа выполнять не будут. Французы, видя, что 3-я русская бригада отказалась действовать против 1-й, также снялись с места и ушли в пункты своего расквартирования.
Так приказ-ультиматум № 34 генерала Занкевича остался невыполненным.
После окончания демонстрации солдаты лагеря ля-Куртин снова взялись за работу. Нужно было срочно выбрать новое руководство, созвать экстренное совещание оставшихся верными делу революции членов отрядного исполнительного комитета, членов полковых комитетов и представителей рот. Совещание решило вместо бывшего отрядного исполнительного комитета организовать «Совет солдатских депутатов лагеря Куртин». Полковые и ротные комитеты оставить, пополнить их состав и подчинить непосредственно Совету.
В состав Совета солдатских депутатов вошли: Глоба (председатель Совета), Ткаченко (заместитель), Смирнов, Фролов, Баранов, Симченко, Иванченко, Варначев, Лисовенко (члены Совета).
В состав членов Куртинского Совета солдатских депутатов решено было ввести также всех председателей ротных комитетов.
Глава VII. Ловушка
В 16 часов 21 июля в лагерь ля-Куртин приехал военный комиссар Рапп. С раннего утра он находился в расположенной вблизи Куртинского лагеря гостинице «Сайон» и оттуда наблюдал за тем, что происходило в лагере.
Прошло всего лишь шесть часов после истечения срока ультиматума, но Рапп за это короткое время имел возможность увидеть многое. Утром, когда стрелка приближалась к десяти часам, он слышал песни, музыку и «Марсельезу», которую с большим подъемом пели солдаты, как свой священный гимн. Наконец, он видел, как солдаты под оркестр на ходу строились в колонны и строем расходились по казармам. Установить какое-либо смятение среди солдат или бегство из лагеря ему не удалось.
Унтер-офицеры, оставшиеся в лагере, по приказанию нового Совета в 2 часа дня вывели роты на строевые занятия, или, точнее, на прогулку. После всего пережитого солдаты с удовольствием маршировали на учебном плацу.
Рапп, придя на территорию лагеря, видел, что роты, закончив прогулку, строевым шагом, с песнями шли в казармы.
После прогулки почти все солдаты остались во дворах казарм и вели оживленный разговор о событиях дня.
Скоро послышались звуки гармоний, а затем и песни. Пряча свою тревогу, солдаты пели бодрые русские и украинские песни. Кое-где песни сменялись плясками. Рапп направился к одной из групп, где было особенно оживленно. Солдаты узнали о прибытии Раппа и приготовились встретить его. Как только Рапп стал приближаться к группе, солдаты образовали круг. Вышедший из круга солдат, выбивая ногами четкую дробь, запел: [146]
На второй день, 23 июля (4 августа), рано утром Куртинский Совет получил два предложения: первое — от комитета 3-й бригады, второе — от генерала Занкевича.
Соглашательский комитет 3-й бригады писал в своем обращении к революционным солдатам русской дивизии:
Как ни покажется это наивным и странным читателю, но Куртинский Совет решил воспользоваться предложением Занкевича. Совет созвал общий митинг бригады, где и доложил содержание полученных документов. Председатель Совета Глоба объявил собравшимся, что Совет постановил довериться обещаниям командования и выйти на соединение бригад без оружия.
Солдаты одобрили решение Совета. Совет сообщил об этом по телефону в Фельтен, потребовав, однако, гарантий неприкосновенности солдат лагеря ля-Куртин.
Совет распорядился при выводе 1-й бригады из лагеря оставить 3000 человек для охраны лагеря, складов и оружия.
В 13 часов 1-я бригада и маршевые батальоны без оружия отправились в путь. Во главе бригадной колонны шли члены Куртинского Совета, во главе полковых колонн и маршевых батальонов — командиры из унтер-офицеров. Подразделения шли с песнями.
Все население местечка ля-Куртин вышло провожать русских солдат. Жители местечка не знали, что случилось и почему русские покидают лагерь и к тому же без оружия. Поэтому одни из них стояли молча, в недоумении, другие, помахивая белыми платочками, кричали: «Бон вояж» {40}. Некоторые французы спрашивали у солдат: «Что случилось?», «Куда уходите?», «Почему без оружия?», «Вернетесь ли вновь?», «Скоро ли?»...
Отойдя от лагеря на три километра, революционные солдаты заметили, что по обеим сторонам дороги стоят вооруженные люди. И чем дальше уходили куртинцы от лагеря, тем вооруженных людей становилось больше.
— Что это за вооруженные люди в русской форме, откуда они взялись? — спросил недоумевая член Совета Ткаченко, обращаясь к Глобе. — Ведь третья бригада нас ожидает где-то в другом месте и без оружия?..
— А ты разве не видишь? Это и есть третья бригада, — [148] ответил один из членов Совета, шедший рядом с Глобой. — Командование, очевидно, таким способом решило объединить дивизию. Я вижу — нас жестоко обманули, — заключил он.
— Занкевич надеется, что мы, молодое руководство, не справимся со своей задачей, — добавил Глоба.
— Не может этого быть, — возразил Ткаченко, не допуская мысли, что командование русских войск может пойти на такое вероломство. Но это было так. Вдоль всего пути следования куртинцев были расставлены вооруженные посты солдат 3-й бригады, за которыми находились стрелковые и пулеметные роты во главе со своими офицерами.
Стало ясно, что куртинцы попали в засаду. Об этом говорили и вооруженные люди, и боевой порядок, в котором находились подразделения 3-й бригады.
Еще один — два километра пути, и все убедились, что 10 тыс. человек, вышедших по призыву генерала Занкевича на соединение бригад без оружия, оказались в сплошном кольце вооруженных солдат 3-й бригады, которые все были пьяны и вели себя так, что каждую минуту от них можно было ожидать открытого вооруженного нападения. Раздумывать было поздно. Совет понял, что он дал себя обмануть и что теперь, как никогда, нужны выдержка и спокойствие. Поэтому куртинцы продолжали свой путь.
В пункте, намеченном для соединения бригад, куртинцев встретили генералы Занкевич и Лохвицкий, старшие командиры и военный комиссар Рапп.
Генерал Занкевич, расплываясь в довольной улыбке, с напускной торжественностью держа руку под козырек, подошел к Глобе, окруженному членами Совета, и сказал:
— Благодарю вас, господа, за покорность, внимание к моим приказам и подчинение Временному правительству! — И, не дожидаясь ответа, сразу же обратился к солдатам:
— Благодарю и вас, братцы, храбрые воины не царской, а новой, революционной армии! Я счастлив, что вы наконец одумались и сами пришли искупить свою вину. Я буду рад сегодня же телеграфировать Временному правительству и военному министру, что вы, вчера еще непокорные войска, сегодня раскаялись и готовы выполнить любой приказ...
На речь Занкевича не последовало ни криков «ура», ни возгласов одобрения. Все затихло в тревожной тишине... [149] И Занкевич, постояв несколько секунд в таком положении, под гробовое молчание куртинцев, уступил свое место командиру 5-го полка 3-й бригады полковнику Котовичу, который объявил:
— Все пришедшие на соединение дивизии располагаются на месте, отведенном для каждого полка. Вам сейчас раздадут палатки и укажут место для разбивки лагеря поротно. Через полчаса вам подадут кухни с готовым горячим обедом...
Полил сильный дождь. Кругом было голое поле, заросшее бурьяном. Солдаты спокойно выслушали речь Занкевича и объявление полковника Котовича. Но как только последний кончил говорить, поднялся страшный шум. Послышались голоса: «Обман, позор!», «Все равно силой не возьмете!», «За себя постоим!»
Прошло всего лишь шесть часов после истечения срока ультиматума, но Рапп за это короткое время имел возможность увидеть многое. Утром, когда стрелка приближалась к десяти часам, он слышал песни, музыку и «Марсельезу», которую с большим подъемом пели солдаты, как свой священный гимн. Наконец, он видел, как солдаты под оркестр на ходу строились в колонны и строем расходились по казармам. Установить какое-либо смятение среди солдат или бегство из лагеря ему не удалось.
Унтер-офицеры, оставшиеся в лагере, по приказанию нового Совета в 2 часа дня вывели роты на строевые занятия, или, точнее, на прогулку. После всего пережитого солдаты с удовольствием маршировали на учебном плацу.
Рапп, придя на территорию лагеря, видел, что роты, закончив прогулку, строевым шагом, с песнями шли в казармы.
После прогулки почти все солдаты остались во дворах казарм и вели оживленный разговор о событиях дня.
Скоро послышались звуки гармоний, а затем и песни. Пряча свою тревогу, солдаты пели бодрые русские и украинские песни. Кое-где песни сменялись плясками. Рапп направился к одной из групп, где было особенно оживленно. Солдаты узнали о прибытии Раппа и приготовились встретить его. Как только Рапп стал приближаться к группе, солдаты образовали круг. Вышедший из круга солдат, выбивая ногами четкую дробь, запел: [146]
Затем вышел второй солдат, который продолжал:
Так гуди, моя гармошка,
С Раппа выпили немножко,
А закусим под кнутом
У Занкевича потом.
А третий звонко пропел:
На куртиноком солнышке
Расцвели подсолнушки,
На куртинских веточках —
Рапповы конфеточки.
Круг танцующих расширялся. Каждый вновь вступавший в пляску начинал ее злой импровизированной частушкой по адресу русского военного командования во Франции. Постояв несколько минут, Рапп, не сказав ни одного слова солдатам, ушел из лагеря.
Мы деремся здесь в Куртине
И порхаем птицею;
Попадем сегодня все
К Раппу мы в полицию.
На второй день, 23 июля (4 августа), рано утром Куртинский Совет получил два предложения: первое — от комитета 3-й бригады, второе — от генерала Занкевича.
Соглашательский комитет 3-й бригады писал в своем обращении к революционным солдатам русской дивизии:
«Что вы делаете, куда вы идете? Пожалейте себя и свои семьи! Вы не выполнили приказа Временного правительства, вы нарушили законы. Знайте же, что ожидает тех, кто идет против законов: Временное правительство уже высказало мнение — наказать смертью изменников, ибо те, кто идут против установленных законов, мешают работе правительства. Сердце вашей матери, Родины, будет обливаться кровью, когда она узнает, что сыны ее, посланные ею, нарушили ее волю и законы. Мы даем вам последнюю возможность вернуться к нам... Мы примем в наши ряды тех, кто несознательно заблудился, но не тех, кто вывел вас на преступный путь. Ваши вожаки ушли от вас; они пришли, чтобы иметь возможность вернуться в Россию. Идите и вы; сейчас или никогда! Комитет 3-й бригады».Предложение генерала Занкевича сводилось к тому, чтобы мирным путем соединиться с 3-й бригадой, забыть все прошлое и заняться боевой работой. Для этого 1-й бригаде в полном составе без оружия необходимо выйти [147] по шоссейной дороге на станцию Клерво, где 3-я бригада в таком же порядке, выйдя навстречу 1-й бригаде, будет ожидать ее. После соединения бригады разойдутся по своим лагерям со своими офицерами и под единым началом займутся полезной боевой работой, «после чего, — подчеркивалось в предложении, — к старому возврата быть не должно».
Как ни покажется это наивным и странным читателю, но Куртинский Совет решил воспользоваться предложением Занкевича. Совет созвал общий митинг бригады, где и доложил содержание полученных документов. Председатель Совета Глоба объявил собравшимся, что Совет постановил довериться обещаниям командования и выйти на соединение бригад без оружия.
Солдаты одобрили решение Совета. Совет сообщил об этом по телефону в Фельтен, потребовав, однако, гарантий неприкосновенности солдат лагеря ля-Куртин.
Совет распорядился при выводе 1-й бригады из лагеря оставить 3000 человек для охраны лагеря, складов и оружия.
В 13 часов 1-я бригада и маршевые батальоны без оружия отправились в путь. Во главе бригадной колонны шли члены Куртинского Совета, во главе полковых колонн и маршевых батальонов — командиры из унтер-офицеров. Подразделения шли с песнями.
Все население местечка ля-Куртин вышло провожать русских солдат. Жители местечка не знали, что случилось и почему русские покидают лагерь и к тому же без оружия. Поэтому одни из них стояли молча, в недоумении, другие, помахивая белыми платочками, кричали: «Бон вояж» {40}. Некоторые французы спрашивали у солдат: «Что случилось?», «Куда уходите?», «Почему без оружия?», «Вернетесь ли вновь?», «Скоро ли?»...
Отойдя от лагеря на три километра, революционные солдаты заметили, что по обеим сторонам дороги стоят вооруженные люди. И чем дальше уходили куртинцы от лагеря, тем вооруженных людей становилось больше.
— Что это за вооруженные люди в русской форме, откуда они взялись? — спросил недоумевая член Совета Ткаченко, обращаясь к Глобе. — Ведь третья бригада нас ожидает где-то в другом месте и без оружия?..
— А ты разве не видишь? Это и есть третья бригада, — [148] ответил один из членов Совета, шедший рядом с Глобой. — Командование, очевидно, таким способом решило объединить дивизию. Я вижу — нас жестоко обманули, — заключил он.
— Занкевич надеется, что мы, молодое руководство, не справимся со своей задачей, — добавил Глоба.
— Не может этого быть, — возразил Ткаченко, не допуская мысли, что командование русских войск может пойти на такое вероломство. Но это было так. Вдоль всего пути следования куртинцев были расставлены вооруженные посты солдат 3-й бригады, за которыми находились стрелковые и пулеметные роты во главе со своими офицерами.
Стало ясно, что куртинцы попали в засаду. Об этом говорили и вооруженные люди, и боевой порядок, в котором находились подразделения 3-й бригады.
Еще один — два километра пути, и все убедились, что 10 тыс. человек, вышедших по призыву генерала Занкевича на соединение бригад без оружия, оказались в сплошном кольце вооруженных солдат 3-й бригады, которые все были пьяны и вели себя так, что каждую минуту от них можно было ожидать открытого вооруженного нападения. Раздумывать было поздно. Совет понял, что он дал себя обмануть и что теперь, как никогда, нужны выдержка и спокойствие. Поэтому куртинцы продолжали свой путь.
В пункте, намеченном для соединения бригад, куртинцев встретили генералы Занкевич и Лохвицкий, старшие командиры и военный комиссар Рапп.
Генерал Занкевич, расплываясь в довольной улыбке, с напускной торжественностью держа руку под козырек, подошел к Глобе, окруженному членами Совета, и сказал:
— Благодарю вас, господа, за покорность, внимание к моим приказам и подчинение Временному правительству! — И, не дожидаясь ответа, сразу же обратился к солдатам:
— Благодарю и вас, братцы, храбрые воины не царской, а новой, революционной армии! Я счастлив, что вы наконец одумались и сами пришли искупить свою вину. Я буду рад сегодня же телеграфировать Временному правительству и военному министру, что вы, вчера еще непокорные войска, сегодня раскаялись и готовы выполнить любой приказ...
На речь Занкевича не последовало ни криков «ура», ни возгласов одобрения. Все затихло в тревожной тишине... [149] И Занкевич, постояв несколько секунд в таком положении, под гробовое молчание куртинцев, уступил свое место командиру 5-го полка 3-й бригады полковнику Котовичу, который объявил:
— Все пришедшие на соединение дивизии располагаются на месте, отведенном для каждого полка. Вам сейчас раздадут палатки и укажут место для разбивки лагеря поротно. Через полчаса вам подадут кухни с готовым горячим обедом...
Полил сильный дождь. Кругом было голое поле, заросшее бурьяном. Солдаты спокойно выслушали речь Занкевича и объявление полковника Котовича. Но как только последний кончил говорить, поднялся страшный шум. Послышались голоса: «Обман, позор!», «Все равно силой не возьмете!», «За себя постоим!»