Страница:
Ее владелец висел вверх ногами на покосившихся воротах и жалобно кудахтал. Бойцовые петушки с перевязанными после ночной домашней стычки головами избивали владельца деревянными палками, вместо того чтобы способствовать поддержанию порядка. Один из корпусов горел, другой пока лишь дымил. Добровольцы волокли от него к воротам еще нескольких обреченных. ""Фабрики громите"",- злорадно подумал Гусятяс. Что ж, пусть громят, олухи, садисты. - Она... меня... яиц кучу снесла... Это секретарь очнулся на заднем сидении. Господин Козодойн доставил его к Воробьиньшам. Дрофка кое-как перевязала Пеликсанса, уложила его в постель и поила какой-то горячей мятной пакостью. - А-а-а, друг мой Гусятяс! Не знаю как и благодарить вас и вашу очаровательную...- тут лучший юрист столицы залился слезами и добавил чуть тише: - Как она в меня швыряла... как вцепилась... - Пустяки, дорогой мой, пустяки,- прокудахтал Гусятяс, сгружая вновь потерявшего сознание секретаря на диван.- Дрофкочка, солнышко, займись-ка еще и этим птенчиком. Я пока что позвоню. Надеюсь, хоть ваш телефон не разбит? Гусятяс разговаривал около часа. Как он и опасался, птичничество постигла катастрофа ужасающих масштабов: во всех городах повторилось повальное яйценесение, семейные стычки, очереди в Инкубаторы и разгромы фабрик упредилок. - Дорогая, я срочно вылетаю на Тюльпанию,- вот первые слова Гусятяса, которые он произнес по возвращении в комнату. - Ты что, Гуся! - Дрофка в изумлении застыла с мокрым полотенцем над пришедшим в себя Вальдшнепсусом. - Не бросайте меня одного,- взмолился вдруг несчастный секретарь.- Моя цыпочка убьет меня, когда вернется. Она снесла сорок семь яиц. Господин Козодойн крайне изумился столь обильному потомству, но и вида не подал. - Вам же, мой птенчик, я советую побыстрее почистить перышки и выполнять те инструкции, которые я вам оставлю. Автовысиживание, небось, дорого стоит, да еще яиц полсотни! - Но что ты задумал, Гуся? - спросила Дрофка, предчувствуя новую гениальную аферу, аромат которой разливался уже в воздухе. - Что я задумал? - господин Козодойн заговорщически подмигнул и прокудахтал почти шепотом: - Я придумал, куда девать металлолом и еще многое другое, привезенное с Тюльпании. Я займусь экспортом сырья оттуда. - Гуся, но курс совершенно невыгодный...- начала было Дрофка, однако господин Козодойн лишь весело закудахтал. - Сейчас все птичничество занято вопросом, куда девать яйца да как бы кому отомстить неизвестно за что. Пусть себе беснуются и залечивают раны! Они не думают, где будут жить завтра их цыплятки и что они станут клевать на завтрак. Очень-очень скоро, птичка моя, стройматериалы подскочат в цене. И еда, и одежда, и удобрения - все! Я думаю, можно пойти на временные издержки, пока никто не вспомнил об одичавшей Тюльпании. Господин Воробьиньш издал удивленное: ""Ко-о-о-о?!"" Восхищенная Дрофка пискнула. Секретарь молча разинул клюв. - Пеликсанс, друг мой, вы окажете мне юридическую поддержку, не так ли? победоносно спросил Гусятяс и добавил: - Эта глупая провинциальная планетка уже принесла мне состояние. Думаю, теперь я его удвою. Господин Козодойн ошибался: за год пребывания на Тюльпании его состояние увеличилось не в два, а в четыре раза. Аборигены не проявляли на этот раз враждебности к пришельцам и вообще не представляли никакой угрозы. Они продолжали глупейшую гражданскую войну Тюльпанов, хотя не так давно старик Черный мирно скончался в собственной резиденции, а Алый постригся в монахи. Враждующие стороны не делали больше ни ядрометов, ни пружибоев. Они дрались дубинками, палицами и ножами, на худой конец - острыми или увесистыми обломками оружия, найденными на месте прошлых битв. Оружие (даже сделанное из высоколегированной стали) по-прежнему ломалось, однако патриотический энтузиазм тюльпанцев от этого не ослабевал. На петушков, нанятых Гусятясом, внимания никто не обращал. Если же и замечали, то могли даже принять как дорогих гостей, накормить, напоить и знаками объяснить, что вот, мол, мы сперва разберемся, который из Тюльпанов тут у нас главнее, а потом уж и вам вколотим это в ваши тухлые башки. Благодаря столь благоприятному стечению обстоятельств Гусятясу удалось поставить сбор сырья на широкую ногу. Он даже придумал менять кухонные ножи и мясорубки, которыми птичничество было завалено по горло, на обломки ядрометов по следующей таксе: 1 нож = 3 ядромета; 1 мясорубка = 7 ядрометов (можно возмещать осколками по весу). Солдаты обоих Тюльпанов охотно шли на обмен. Добытые таким способом ножи доставались исключительно фельдфебелям и командирам, а мясорубки насаживались на длинные прочные палки, моментально превращаясь в БОЕВЫЕ МЯСОРУБКИ. Последний вид оружия стал настолько популярным, что к концу года господин Козодойн распорядился менять на одну мясорубку: семь ядрометов; один мешок удобрений; один ствол дерева средней высоты; один мешок глины; пятьсот кирпичей; полмешка зерен; три мундира из натурального волокна; восемь мундиров из синтетического волокна (разумеется, принимались мундиры обоих Тюльпанов). Дрофка засыпала мужа то романтическими письмами, то страстными призывами вроде: ""Ну когда, когда же ты припорхнешь наконец под мое крылышко? Ты обещал еще в ТУ ночь..."" - то полными затаенного страха описаниями событий, происходивших дома. Из всех яиц, снесенных в злополучную ночь, вылупились исключительно курочки. Они росли буквально не по дням, а по часам, так что за год отсутствия Гусятяса успели превратиться во взрослых птиц. Они были чрезвычайно заносчивы, злы, грубы и не имели, казалось, никаких иных забот кроме яйценесения. Несчастные родители пытались сослеживать непутевых дочерей, но те все равно откладывали гигантские яйца в огромных количествах САМИ ПО СЕБЕ. Петушков они от всей души презирали и могли не задумываясь заклевать до смерти даже отца родного. Из страха перед новым поколением в птичничестве произошло большое волнение умов. Какие-то наиболее отчаявшиеся слюнтяи извлекли из запыленных анналов общественного сознания давным-давно забытую религию. Культы богов и божков росли и множились со скоростью цепной реакции деления урана. Наибольшее влияние имел некий пророк Попугаян. Его туманные высказывания имели один смысл: обрушившиеся столь внезапно беды являются карой Божьей за разбой в космосе и бессовестный грабеж слаборазвитых соседей по галактике; раз птичничество сильнее всех остальных цивилизаций, эту силу следовало употреблять для наставления ""братьев по разуму"" на путь истинный. Так как Попугаян призывал к полному уничтожению вывезенного с других планет (в частности, с Тюльпании) и к запрещению дальнейшего экспорта, Гусятяс был вынужден совместно с другими предпринимателями обратить на него ОСОБОЕ ВНИМАНИЕ. После нескольких месяцев бурной проповеднической деятельности досадная случайность заставила Попугаяна замолчать навсегда, а без лидера учение стало хиреть и потихоньку затухать. Господину Козодойну не очень нравилось все это. Не нравилось и новое поколение, и всякие там пророки. Однако дома его ждала ненаглядная Дрофкочка, а стремительный рост численности населения означал лишь соответствующее возрастание спроса на стройматериалы, одежду и пищу. И вот в один тихий вечер, когда небо Тюльпании уже почернело, хотя на горизонте еще не исчезли словно намалеванные широкими алыми мазками облака; когда Гусятяс мечтал о домашнем гнездышке, перечитывая письма жены; когда курс стройматериалов достиг невиданных высот - в этот вечер судьба господина Козодойна круто изменилась в последний раз. В его походный домик, сработанный не без претензии на роскошь, ворвались шестеро бойцовых петушков и дав изумленному предпринимателю двадцать минут на сборы доставили его на планету-метрополию. Перед птичничеством стояли колоссальные проблемы, да и злость свою курочки сорвали год назад на петушках, а петушки - на владельцах фабрик упредилок. Поэтому по пути от насестодрома до Центрального Столичного Суда Гусятяса избили всего дважды и сломали ему только одно крыло. Давний друг и соратник по аферам господин Пеликсанс Воробьиньш, пряча глаза за сводом законов жалобно простонал: - Господин Козодойн, проходил ли крем ""Дрофкочка"", выпускаемый ""Козодойн-компанией"", какие-либо проверки перед запуском в продажу? - Все, какие положено,- ответил Гусятяс, морщась от боли в сломанном крыле. Господин Воробьиньш близоруко щурясь покопался в куче документов, осмотрел их на свет и даже зачем-то понюхал, а после нехотя поднялся и вяло сообщил: - Господин Козодойн, вы обвиняетесь в преступлении против птичничества. Режим содержания до суда - самый строгий,- и рухнув на стул добавил шепотом: - Прости, друг Гусятя с... Уже в тюрьме ошарашенный, расстроенный и больной предприниматель ознакомился с солидным и весьма объемистым трудом некоего доктора медицины господина Бексаса Чайкена. Сей кабинетный червь задался четырьмя любопытными вопросами и попытался ответить на них. Вопросы были следующие: 1. почему из яиц, снесенных за последний год, вылупились исключительно курочки? 2. почему они видят смысл жизни в яйценесении? 3. как им удается нести яйца без всякого участия петушков? 4. как объяснить ненормально большие размеры и количества откладываемых яиц? не связаны ли эти факторы с ускоренным ростом и развитием молодых цыпочек? Видно, жена господина Чайкена снесла очень много яиц или слишком сильно била его, если кабинетный червь впервые в жизни (по его собственным словам) рискнул высунуть клюв на улицу. И вот доктор медицины со свойственной ему скрупулезностью и дотошностью установил, что у очень старых курочек и у представительниц наибеднейших слоев общества ничего подобного не наблюдалось! Затем путем опроса он выяснил, что эти курочки ничем существенно не отличались от прочих, кроме... равнодушия к косметике. В свою очередь ""ночь аномального яйценесения"" и появление в магазинах новейшего крема ""Дрофкочка"" разделяло всего полтора месяца... Дочитав опус до этих слов господин Козодойн запустил увесистым томом в стену тюремной камеры и минут десять истерически кудахтал. Однако наконец все же заставил себя подобрать труд господина Чайкена и прочесть его до конца. Итак, ученейший доктор на основании весьма остроумных опытов неопровержимо доказал следующее: 1. даже от самого краткосрочного употребления крема ""Дрофкочка"" возникает неизлечимая генетическая болезнь; 2. болезнь заключается в следующем: 2.1. в организме курочек (без какого-либо участия петушков, что крайне важно!) происходит слияние двух яйцеклеток в одно гигантское яйцо, поэтому появление петушка просто невозможно; 2.2. инстинкты курочек, вылупившихся из гигантских яиц, направлены исключительно на продолжение рода, причем тем же ""однополым"" путем; 2.3. если ""нормальным"" курочкам-матерям требовался ""первый толчок"" для того чтобы снести подобные яйца, то их дочерям никакого ""первого толчка"" не нужно; 3. птичничеству угрожает в самое ближайшее время губительное перенаселение со всеми вытекающими отсюда последствиями. Остаток ночи и еще двое суток Гусятяс мучительно силился угадать, к какой изуверской казни приговорит его суд. По правде говоря, он ожидал всего что угодно, вплоть до средневекового ощипывания и варки живьем в котле с кипящим на медленном огне маслом. Процесс длился всего-навсего три часа. Из них два с половиной ушло на зачитывание выдержек из пресловутого труда ученейшего доктора Чайкена и представление доказательств пагубного воздействия ""Дрофкочки"". Виной всему оказалась основа крема, синтезированная из тюльпанского бензина. Еще минут двадцать потратили на заслушивание показаний крайне жалкого свидетеля - секретаря Вальдшнепсуса, который мялся и кудахтал что-то невнятное. Выступила также ""разгневанная общественность"" в лице одной семейной четы. Приговор - пожизненное заключение с полнейшей конфискацией имущества - был зачитан напоследок и никого особо не взволновал. Не вызвал он резонанса и в птичничестве, как, впрочем, и чествования с пышными перезахоронениями останков невинно убиенных год назад владельцев и служащих фабрик упредилок, и строительство грандиозного памятника официально возведенному в ранг святых пророку Попугаяну. Больше всех недоумевал по поводу мягкости приговора сам осужденный. Как же так? Поймали, изобличили в страшном преступлении... и даже не отдали на растерзание толпам взбесившихся курочек? Выходит, все его терзания не стоили и выеденного яйца?.. К счастью (или несчастью?), птичничеству было не до Гусятяса. В последнее время в разных местах планеты-метрополии и в колониях угрожающе участились загадочные случаи самопроизвольного разрушения домов и инкубаторов, все больше попадалось некачественной пищи, от которой можно было умереть и одежды, которая без видимых причин рвалась и расползалась по швам. Накануне суда над господином Козодойном проходило заседание правительства. Решался единственный вопрос: как справиться с бедствием, расползавшимся по планете подобно раковой опухоли? Единственное предложение, которое пока что не вызывало ни у кого возражений, заключалось в немедленном принятии ""Закона о разбивании яиц"", хотя подобная мера противоречила всем этическим и моральным нормам. Заседание продолжалось уже три часа, когда в зал ворвалась толпа курочек из последнего выводка. Дочь господина Страусса Фламингена бесцеремонно спихнула папашу с председательского места, водрузила прямо на парадный насест коробку с яйцами, сама взгромоздилась поверх них и завладев микрофоном заорала во всю мочь: - Сестры!!! Наши предки протирают в правительстве перья на гузках и не могут сообразить, где что взять нам поклевать, во что нас одеть и в чем жить. Олухи они, вот кто! Эти слова Пингвины Фламингены Пятнадцатой были встречены таким оглушительным хлопаньем крыльев и кудахтаньем, что отцы-министры лишь поглубже втиснулись под мягкие кресла, на которых расположились их дочери-акселератки с яйцами. - Сестры, если наши папаши не могут решить все это, решим сами! - орала свое Пингвина, потрясая пышными телесами.- Я предлагаю вот что: этих олухов распотрошить и ощипать... В этом месте блистательная речь Фламингены Пятнадцатой была прервана хрустом и треском ломаемой мебели и беспорядочным хлопаньем крыльев поспешно улепетывающих отцов. Гвалт улегся лишь минуты через две. - Что ж, без них лучше,- равнодушно заметила Пингвина, осторожно поправляя драгоценные яйца.- Обойдемся! Сестры, я предлагаю вот что. Пусть некоторые из нас отрекутся от ненаглядных яичек... Нет-нет, не шумите! Я против ""Закона о разбивании яиц"", до которого додумались эти тупоклювые. И этот дурацкий закон мы похороним навеки!! Но пусть некоторые из вас отдадут невысиженных птенчиков другим сестрам, займут места всяких трусов в космических кораблях и полетят к другим звездам, чтобы обменять негодный товар. Ведь любая вещь, которая сама собой ломается: дом, платье или тарелка - на вид вполне годная. Поменяем же их, а не захочет кто менять силой отберем у подлеца!!! Или мы не самая сильная культура из всей галактики?! Вот с этой прочувствованной речи, не совсем грамотной и сдобренной ругательствами в адрес родителей начался этап ОБМЕНА в истории птичничества. Когда господин Козодойн отбывал к месту вечного заключения, первые корабли, груженные товаром со скрытым изъяном, отправились в разные концы галактики... Гусятяс отсиживал вторую неделю своей бессрочной. Он размышлял, какое это невезение и до чего это унылое занятие - коротать дни в тюрьме, если ты еще не стар телом и молод душой, а вдобавок - жертва обстоятельств... Да еще крыло не срастается... И как там жена... Еды он не получал уже второй день, поэтому когда дверь камеры тихонько скрипнула, господин Козодойн неловко порхнул вперед... да так и застыл на месте. Вместо грубого петуха-надзирателя на пороге мрачной камеры возникла не кто иная как его собственная супруга, обаятельная Дрофка Козодойна, Дрофкочка В ТОМ САМОМ халатике. - Гуся...- только и смогла простонать она бросаясь мужу на шею.- Гуся... - Дрофка, зачем ты здесь? - кудахтал несчастный господин Козодойн, заливаясь слезами.- Мне кажется, я попал в такое колючее гнездо, из которого ни за что не выбраться. - Знаю, знаю,- лепетала госпожа Козодойна.- И чтобы тебе не было грустно и одиноко в этой холодной дыре, я разделю ее с тобой. - Дрофка! - кукарекнул Гусятяс, но она зажала ему крылышком клюв и продолжала: - Господин Воробьиньш по старой дружбе все устроил. До нас никому нет дела. Но ты, наверное... - Мне второй день не дают еды,- сказал печально Гусятяс.- Ты можешь здесь погибнуть. - Будет у тебя еда,- заверила мужа Дрофка.- Будет, пока я с тобой. Говорят, для этого нужен лишь первый толчок... Госпожа Козодойна замялась и продолжала шепотом: - Из вещей мне позволили взять лишь одно платье. Гуся, разве ты не узнал мой старенький халатик? С ТОЙ САМОЙ ночи я не перестаю думать ОБ ЭТОМ,- в глазах Дрофки светилась любовь, только любовь... Когда все было кончено, она тихонько покудахтывая расстелила под жестким насестом тюремное одеяло и снесла на него семнадцать огромных розовых яиц. - Вот, Гуся, нам еда на семнадцать дней,- твердо сказала Дрофка. Господин Козодойн задрожал от отвращения. - Ты с ума сошла! Это же аморально! Есть собственных детей... - Там, снаружи, дела плохи,- возразила Дрофка.- Еды все меньше. Тебя не зря не кормят второй день. А я не собираюсь плодить безнадежно больных уродов, как это делают другие. Ну же, попробуем вместе! - Бред какой-то,- пробормотал Гусятяс. - Ешь,- мягко настаивала Дрофка.- Ешь. Говорят, наши предки не брезговали даже червями и личинками. Оно было удивительно вкусным, сладким и терпким одновременно. Остальные яйца Дрофка заботливо завернула в одеяло и положила в самый холодный угол камеры, где гулял пронзительный сквозняк. Потом муж и жена сидели обнявшись на жестком насесте. Но в конце концов это не важно, если вы смертельно устали от суеты жизни. Это очень даже приятно. Несмотря на то, что место вашего уединения - тюремная камера, а там, снаружи, птичничество катится в пропасть.
ГЛАВА 4. Бедность
- Дядя, а как ты думаешь, эти деревяшки настоящие? - Не знаю, малек. Посмотрим. Плоскарь вытащил обломок спички (еще ТОЙ спички), осторожно зажег ее и попытался развести костер. Поленья весело загорелись, однако через несколько секунд словно поперхнувшись чихнули тучей пузырьков и погасли. - Опять обманка? - Да, головастик. Они поплыли прочь в поисках дров. - Дядя, а почему так? Малек заплывал вперед и таращил любопытные глазенки на Плоскаря. - Наверное, здесь сливали удобрения. - А у меня была одна старая-престарая книжка, где было написано, что удобрения - это хорошо. Плоскарь раздраженно покосился на глупого малька и неопределенно хмыкнул. - Нет, была, была! - обиженно дергая плавниками запротестовал малек.Была, и все. - Ну и что? Мало ли какие вещи писали в старых книжках. Ведь то про обычные удобрения, а не про те, что внешники привезли. - Ага, значит, дрянь,- авторитетно сообщил малек, но тут же заколебался и спросил: - Дядя, а почему дрянь? - Не знаю,- буркнул Плоскарь. Малек уже начал раздражать его. Между тем крохотный надоеда опять пристал с расспросами: - Дядя, а кто они такие? - Внешники? - Ну да. - Такие же как мы,- едва скрывая ненависть пояснил Плоскарь.- Только мы плаваем здесь, а они - выше. - Это где нельзя жить? Плоскарь сильно замерз. Он мечтал лишь о вязанке хвороста и о кружке кипятка, поэтому его так и подмывало дать мальку под хвост и сказать: ""Знаешь что, мотай-ка ты отсюда к мамаше и задавай свои глупые вопросы ей"". Однако за этими внешне безобидными словами могло скрываться НЕЧТО УЖАСНОЕ, поэтому Плоскарь сдержался и промолчал. - Дядя, а как же они плавают, если там жить нельзя? И почему мы не можем там жить? - Не знаю. Они вообще не отсюда. Чужие они. - Ага, эти внешники с другой звездочки прилетели,- сказал малек глубокомысленно и важно, словно совершая великое научное открытие. - Ты откуда про другие звезды знаешь? - удивился Плоскарь. - Из книжек,- охотно ответил лупоглазый малек. ""Наверное, у вас дома много книжек,"" - едва не сказал Плоскарь, но опять сдержался. Вместо этого он как бы невзначай спросил: - А в этих твоих книжках не было про то, как незнакомые дяди ловили глупых мальков на обед? Плоскарь вновь почувствовал, что сползает на ЗАПРЕТНУЮ ТЕМУ. Но ему оставалось только скорчить страшную рожу, оскалить полусъеденные гнилые зубы и грозно зарычать. - Было,- сообщил нисколько не испугавшийся малек и уверенно добавил: Только ты не такой. Ты добрый. - Добрый! Вот это да. Плоскарь с наслаждением пнул малька под хвост. - Все равно добрый. Плоскарь хотел еще раз стукнуть его, но не смог. - Ага, вот и добрый, вот и добрый! - малек замельтешил перед глазами.- А еще у меня были такие книжки, где про добрых дядей, которые кормят глупых деток всякими вкусностями. - Лучше бы вообще никаких книжек не было,- процедил Плоскарь. - Нет, пусть было бы! - плаксиво запротестовал малек.- И с картинками. Я очень любил их смотреть. Плоскарь отметил про себя слово ""ЛЮБИЛ"" и быстро сказал: - Если б не книжки и прочая дрянь, может, внешники и не позарились бы на нас. - А почему...- начал малек, но Плоскарь метнулся к нему и прошипел: - Тихо! Замри и молчи. Убью... Из придорожных зарослей выплыли три огромные личности. Одна из них грозно рявкнула: - Эй, ты, съестное есть? - Ничего,- с показной беззаботностью ответил Плоскарь. Разумеется, к мальку вопрос не относился: на его лохмотьях даже карманов не было. - Выверни-ка мешок,- с гаденькой ухмылочкой приказала вторая личность. - Пожалуйста. Только тут все сплошная обманка,- тем же тоном продолжал Плоскарь, вытряхивая себе под ноги кучу объедков. - Обманка, говоришь,- мягко съязвила третья личность, спортивно поигрывая плавниками.- Чего ж ты таскаешь ее на горбу? Выбросил бы давно. Или дорога как память? - Таскаю, чтоб дураков вроде тебя травить,- отважно пошутил Плоскарь. Третья личность тут же двинула его в зубы и завопила: - А ну жри!!! Плоскарь с ужасом отпрянул от протянутой корки, размазывая кровь по губам. - Хорошо играешь,- одобрительно заметила первая личность и ткнула насмерть перепуганного дракой малька мордочкой в кучу объедков.- Теперь ты. Малек с жадностью принялся за угощение, позабыв недавний страх. - Обманка, говоришь,- ехидно заметила первая личность, задиристо расправляя плавники. - Головастик не мой. Так, пристал по дороге. Пусть ест, мне-то что,пояснил Плоскарь и с показной заботливостью обратился к мальку, который уписывал объедки за обе щеки: - А ты зря это делаешь. Так и помереть недолго. Оставь корки-то. Оставь, говорю. - Как же, рассказывай сказки! Вот мы тебе... Вторая личность отшвырнула малька прочь и отправила себе в пасть солидную порцию объедков. Потом личности долго, с наслаждением и со знанием дела били Плоскаря. Наконец они устали и только приготовились перейти к обильному завтраку, как вдруг вторая личность странно икнула, перевернулась на спину и прохрипела: - Помираю, бра... - Обманка. Оставшиеся в живых личности попятились, во все глаза глядя на умирающего, и дали деру. - Акулы бродячие. Щучья банда. Кашалотово отродье,- ругался избитый Плоскарь, медленно поднимаясь и осматривая разорванную одежду. - Ой, дяденька... Я что, тоже... вот так? Малек трясся от ужаса. Плоскарь обернулся к нему и увидел, что этот негодник успел съесть почти все. - Чтоб ты лопнул, малявка!!! - рявкнул Плоскарь. - Ой, дяденька, не надо. Не хочу лопнуть! Не хочу вот так,- плаксиво заныл малек. Однако Плоскарь продолжал поносить его, стаскивая с дохлой личности теплый балахон. - Ты что, не мог мне оставить?! Мои же объедки! - крикнул он, распалившись до предела. - Это ж обманка, дядя... - Какая обманка?! Я тебе покажу обманку! - вопил Плоскарь.- Тут всего-то одна корка была из обманок, желтая с зелеными пятнышками, завернутая в отдельную тряпочку, и та досталась дохлому негодяю. А ты сожрал мои припасы на неделю! - Мне уже плохо, дядя,- пискнул малек. - Конечно станет плохо. Нельзя же так обжорствовать. - Дядя, а я не лопну? Плоскарь брезгливо поморщился, но уже тише спросил: - Видно, дня два ничего не ел? - Пять. - Пять?.. Гм,- Плоскарь совсем остыл, однако тут ему пришло на ум, что теперь он сам будет долго голодать из-за глупого малька. Быстро собрав все, что еще осталось от объедков, Плоскарь прикрикнул на него: - А ну марш отсюда! И чтоб больше я тебя не видел. - Не прогоняй, дядя... - Марш!!! - Я без тебя пропаду-у-у,- заплакал малек. - Это я с тобой пропаду. Вали отсюда к папе-маме! Плоскарь все же не сумел сдержаться, за что и был немедленно наказан. - Не могу,- малек всхлипнул.- Их съели. Нервный озноб пробрал Плоскаря с головы до хвоста. ИМЕННО ТАКОГО ответа он боялся больше всего, хотя и ожидал чего-то в этом роде. Конечно, не следовало больше волновать малька. Однако если речь о страшной трагедии все же зашла, расспрос следовало продолжить. - Где их съели? - Там,- махнул хвостом малек. - Давно? - Вчера. - Сколько мерзавцев на вас напало? - Шесть. Плоскарь поплыл вперед. - Куда ты, дядя? - малек припустил следом. Плоскарь хотел прогнать его, но раздумал. - Надо смываться отсюда подальше. Во-первых, кое-кто тут занялся КАБАНИЛИЗМОМ. Во-вторых, те мерзавцы, которые только что били меня, скоро займутся тем же. И еды у меня не осталось. - Дядя, а что такое КАБАНИЛИЗМ? - Не знаю. Так один умник повторять любил. Его потом сожрали. Наверное, кабанилизм - это что-то вроде рыбоедства. - А зачем моих мамочку и папу скушали? Плоскарь глубоко вздохнул. - Понимаешь, лупоглазик, кушать надо. Но сейчас кругом может быть обманка. Ее съел - и умер. Если кто живой плывет, значит, еще не успел проглотить обманку, раз живой. Значит, его самого можно преспокойно сожрать и не отравиться. Сам-то как уцелел? На этот раз промолчал малек. Он тихо следовал за Плоскарем, пока не увидел возле дороги какой-то рваный мешок. - Дядя, а это от удобрений внешников? - Да, малек. Они старательно обминули мешок боковой тропинкой. - А это ничего нельзя кушать из-за этих удобрений? - Да, малек. - А зачем мы их тогда покупали? Теперь задумался Плоскарь. - Видишь ли, головастик,- сказал он наконец.- Я и сам не очень-то хорошо все понимаю, я лишь мелкая рыбешка. Но объяснить попробую. Скажи, у тебя раньше были игрушки? - Были,- малек жалобно вздохнул. - А тебе хотелось еще лучших игрушек? - Хотелось. И сейчас хочется,- малек вновь вздохнул. - А если бы тебе предложили сменять твою плохую игрушку на хорошую чужую, ты бы согласился? - Конечно. - Вот и мы так попались на удочку, лупоглазик. Только попались все вместе. Внешники прилетели, стали порхать над водой и кричать: ""Эй, мы построим для вас новые удобные дома, отдайте только нам дрянные кирпичи от ваших лачуг! Мы понаделаем для вас дорог, машин и заводов, только отдайте нам все, из чего это делается. Мы завалим вас синтетической едой, одеждой!"" Вот мы и поменялись. Правда, все вещи внешников были красивыми на вид, крепкими и надежными. Но они быстро ломались и портились. На их удобрениях выросли ядовитые деревья и травы. Их одежда расползалась клочьями, а дома разваливались, стоило туда войти. - Зачем же внешники сделали это? - Ну, себе-то они забрали хорошие вещи, хоть и некрасивые. Хорошие, то есть без обманок. Тебе это мама объясняла? - осторожно спросил Плоскарь. - Объясняла, но я не поверил. Эти внешники - врунчики. Разве можно врать? Так делать плохо,- малек совсем расстроился. - Раз им хорошо, почему бы и не делать,- усмехнулся Плоскарь. - Значит, им стало хорошо вместо нас? И зачем они выдумали вещи с обманками! - малек даже зубы сцепил от несвойственного его возрасту возмущения. - Нет. Если и стало хорошо, то ненадолго. Понимаешь, головастик, тот умник, которого сожрали, говорил мне, что больные обманками вещи могут заражать здоровые. - А как? А почему? - тут же оживился малек, даже глазки его сразу заблестели. - Откуда я знаю! Что я такое? Мелкая рыбешка. А умников не осталось. Некому объяснять такие штуки. Знаю, что вещи внешников внутри больные. Все, кто поменял у них эти плохие вещи, никому ничего не говоря старался продать их. Или просто выбрасывал. Вот так и вышло, что эти дураки загадили всю планету. И еще я знаю, что проклятые внешники вряд ли много выиграли. Эти обманки не распознаешь все до единой, они как зараза. Когда-нибудь никто не захочет меняться с внешникам и... - Так они могут еще кого-нибудь обмануть кроме нас? То есть на другой звездочке,- малек совсем расстроился, так жалко ему стало других обманутых. - Могут, головастик, могут. Но когда некому станет меняться с внешниками, у них все-все перезаразится, и они окажутся в нашем положении. - Это когда кушать нечего? - Да, лупоглазик. Теперь они плыли рядом. Плоскарь не спеша работал хвостом, и малек без особых усилий мог держаться рядом с его головой. - Дядя, а в том месте, где ты делал костер, раньше можно было кушать? - Да, малек. - А там, куда мы плывем? - Посмотрим. Если там не выбросили обманку, можно. Малек долго думал, прежде чем задать последний, до невозможности глупый с точки зрения логики взрослого, но такой естественный для него вопрос: - Дядя, а что мы будем кушать, когда ничего нельзя будет кушать? Плоскаря так и подмывало гаркнуть: ""С голоду сдохнем!!"" Однако он сдержался и как можно спокойнее ответил: - Посмотрим, лупоглазик. После этого молчали всю дорогу, пока Плоскарь не сказал: - Ну вот и добрались. - Ой, какая вкусность! - взвизгнул малек и ринулся к раскидистому кусту, сплошь усеянному вытянутыми плодами. Опытного Плоскаря сразу же насторожило такое подозрительное обилие пищи и отсутствие мелюзги, которая обычно вилась в ветвях. Однако какое-то наполовину злорадное, наполовину милосердное чувство заставило его промолчать. - Вот так вкусность,- приговаривал малек сквозь смачное чавканье. Голод не покинул его несмотря на съеденный недавно запас корок. Он уплетал за обе щеки, сок из плодов брызгал во все стороны. Плоскарь ожидал, когда малек закричит и упадет. Малек не упал, а медленно и плавно осел на землю, прошептав напоследок: - Дядя, а почему... Плоскарь со вздохом отвернулся и поплыл на почти безнадежные поиски места, где можно было бы поесть. - М-да, хорошие росли тут кусты,- задумчиво бормотал он, поминутно оглядываясь. Малек лежал неподвижно, все еще сжимая недоеденный плод. - И какие ненормальные отваживаются заводить детей в такое время? Малек, малек, лучше бы я наелся обманок вместе с тобой. Лежишь себе брюхом вверх и не думаешь, что поесть да где обогреться, да не вылил ли кто тут удобрения внешников. Тебе хорошо. А мне? Эх ты, головастик, лупоглазик...
ГЛАВА 4. Бедность
- Дядя, а как ты думаешь, эти деревяшки настоящие? - Не знаю, малек. Посмотрим. Плоскарь вытащил обломок спички (еще ТОЙ спички), осторожно зажег ее и попытался развести костер. Поленья весело загорелись, однако через несколько секунд словно поперхнувшись чихнули тучей пузырьков и погасли. - Опять обманка? - Да, головастик. Они поплыли прочь в поисках дров. - Дядя, а почему так? Малек заплывал вперед и таращил любопытные глазенки на Плоскаря. - Наверное, здесь сливали удобрения. - А у меня была одна старая-престарая книжка, где было написано, что удобрения - это хорошо. Плоскарь раздраженно покосился на глупого малька и неопределенно хмыкнул. - Нет, была, была! - обиженно дергая плавниками запротестовал малек.Была, и все. - Ну и что? Мало ли какие вещи писали в старых книжках. Ведь то про обычные удобрения, а не про те, что внешники привезли. - Ага, значит, дрянь,- авторитетно сообщил малек, но тут же заколебался и спросил: - Дядя, а почему дрянь? - Не знаю,- буркнул Плоскарь. Малек уже начал раздражать его. Между тем крохотный надоеда опять пристал с расспросами: - Дядя, а кто они такие? - Внешники? - Ну да. - Такие же как мы,- едва скрывая ненависть пояснил Плоскарь.- Только мы плаваем здесь, а они - выше. - Это где нельзя жить? Плоскарь сильно замерз. Он мечтал лишь о вязанке хвороста и о кружке кипятка, поэтому его так и подмывало дать мальку под хвост и сказать: ""Знаешь что, мотай-ка ты отсюда к мамаше и задавай свои глупые вопросы ей"". Однако за этими внешне безобидными словами могло скрываться НЕЧТО УЖАСНОЕ, поэтому Плоскарь сдержался и промолчал. - Дядя, а как же они плавают, если там жить нельзя? И почему мы не можем там жить? - Не знаю. Они вообще не отсюда. Чужие они. - Ага, эти внешники с другой звездочки прилетели,- сказал малек глубокомысленно и важно, словно совершая великое научное открытие. - Ты откуда про другие звезды знаешь? - удивился Плоскарь. - Из книжек,- охотно ответил лупоглазый малек. ""Наверное, у вас дома много книжек,"" - едва не сказал Плоскарь, но опять сдержался. Вместо этого он как бы невзначай спросил: - А в этих твоих книжках не было про то, как незнакомые дяди ловили глупых мальков на обед? Плоскарь вновь почувствовал, что сползает на ЗАПРЕТНУЮ ТЕМУ. Но ему оставалось только скорчить страшную рожу, оскалить полусъеденные гнилые зубы и грозно зарычать. - Было,- сообщил нисколько не испугавшийся малек и уверенно добавил: Только ты не такой. Ты добрый. - Добрый! Вот это да. Плоскарь с наслаждением пнул малька под хвост. - Все равно добрый. Плоскарь хотел еще раз стукнуть его, но не смог. - Ага, вот и добрый, вот и добрый! - малек замельтешил перед глазами.- А еще у меня были такие книжки, где про добрых дядей, которые кормят глупых деток всякими вкусностями. - Лучше бы вообще никаких книжек не было,- процедил Плоскарь. - Нет, пусть было бы! - плаксиво запротестовал малек.- И с картинками. Я очень любил их смотреть. Плоскарь отметил про себя слово ""ЛЮБИЛ"" и быстро сказал: - Если б не книжки и прочая дрянь, может, внешники и не позарились бы на нас. - А почему...- начал малек, но Плоскарь метнулся к нему и прошипел: - Тихо! Замри и молчи. Убью... Из придорожных зарослей выплыли три огромные личности. Одна из них грозно рявкнула: - Эй, ты, съестное есть? - Ничего,- с показной беззаботностью ответил Плоскарь. Разумеется, к мальку вопрос не относился: на его лохмотьях даже карманов не было. - Выверни-ка мешок,- с гаденькой ухмылочкой приказала вторая личность. - Пожалуйста. Только тут все сплошная обманка,- тем же тоном продолжал Плоскарь, вытряхивая себе под ноги кучу объедков. - Обманка, говоришь,- мягко съязвила третья личность, спортивно поигрывая плавниками.- Чего ж ты таскаешь ее на горбу? Выбросил бы давно. Или дорога как память? - Таскаю, чтоб дураков вроде тебя травить,- отважно пошутил Плоскарь. Третья личность тут же двинула его в зубы и завопила: - А ну жри!!! Плоскарь с ужасом отпрянул от протянутой корки, размазывая кровь по губам. - Хорошо играешь,- одобрительно заметила первая личность и ткнула насмерть перепуганного дракой малька мордочкой в кучу объедков.- Теперь ты. Малек с жадностью принялся за угощение, позабыв недавний страх. - Обманка, говоришь,- ехидно заметила первая личность, задиристо расправляя плавники. - Головастик не мой. Так, пристал по дороге. Пусть ест, мне-то что,пояснил Плоскарь и с показной заботливостью обратился к мальку, который уписывал объедки за обе щеки: - А ты зря это делаешь. Так и помереть недолго. Оставь корки-то. Оставь, говорю. - Как же, рассказывай сказки! Вот мы тебе... Вторая личность отшвырнула малька прочь и отправила себе в пасть солидную порцию объедков. Потом личности долго, с наслаждением и со знанием дела били Плоскаря. Наконец они устали и только приготовились перейти к обильному завтраку, как вдруг вторая личность странно икнула, перевернулась на спину и прохрипела: - Помираю, бра... - Обманка. Оставшиеся в живых личности попятились, во все глаза глядя на умирающего, и дали деру. - Акулы бродячие. Щучья банда. Кашалотово отродье,- ругался избитый Плоскарь, медленно поднимаясь и осматривая разорванную одежду. - Ой, дяденька... Я что, тоже... вот так? Малек трясся от ужаса. Плоскарь обернулся к нему и увидел, что этот негодник успел съесть почти все. - Чтоб ты лопнул, малявка!!! - рявкнул Плоскарь. - Ой, дяденька, не надо. Не хочу лопнуть! Не хочу вот так,- плаксиво заныл малек. Однако Плоскарь продолжал поносить его, стаскивая с дохлой личности теплый балахон. - Ты что, не мог мне оставить?! Мои же объедки! - крикнул он, распалившись до предела. - Это ж обманка, дядя... - Какая обманка?! Я тебе покажу обманку! - вопил Плоскарь.- Тут всего-то одна корка была из обманок, желтая с зелеными пятнышками, завернутая в отдельную тряпочку, и та досталась дохлому негодяю. А ты сожрал мои припасы на неделю! - Мне уже плохо, дядя,- пискнул малек. - Конечно станет плохо. Нельзя же так обжорствовать. - Дядя, а я не лопну? Плоскарь брезгливо поморщился, но уже тише спросил: - Видно, дня два ничего не ел? - Пять. - Пять?.. Гм,- Плоскарь совсем остыл, однако тут ему пришло на ум, что теперь он сам будет долго голодать из-за глупого малька. Быстро собрав все, что еще осталось от объедков, Плоскарь прикрикнул на него: - А ну марш отсюда! И чтоб больше я тебя не видел. - Не прогоняй, дядя... - Марш!!! - Я без тебя пропаду-у-у,- заплакал малек. - Это я с тобой пропаду. Вали отсюда к папе-маме! Плоскарь все же не сумел сдержаться, за что и был немедленно наказан. - Не могу,- малек всхлипнул.- Их съели. Нервный озноб пробрал Плоскаря с головы до хвоста. ИМЕННО ТАКОГО ответа он боялся больше всего, хотя и ожидал чего-то в этом роде. Конечно, не следовало больше волновать малька. Однако если речь о страшной трагедии все же зашла, расспрос следовало продолжить. - Где их съели? - Там,- махнул хвостом малек. - Давно? - Вчера. - Сколько мерзавцев на вас напало? - Шесть. Плоскарь поплыл вперед. - Куда ты, дядя? - малек припустил следом. Плоскарь хотел прогнать его, но раздумал. - Надо смываться отсюда подальше. Во-первых, кое-кто тут занялся КАБАНИЛИЗМОМ. Во-вторых, те мерзавцы, которые только что били меня, скоро займутся тем же. И еды у меня не осталось. - Дядя, а что такое КАБАНИЛИЗМ? - Не знаю. Так один умник повторять любил. Его потом сожрали. Наверное, кабанилизм - это что-то вроде рыбоедства. - А зачем моих мамочку и папу скушали? Плоскарь глубоко вздохнул. - Понимаешь, лупоглазик, кушать надо. Но сейчас кругом может быть обманка. Ее съел - и умер. Если кто живой плывет, значит, еще не успел проглотить обманку, раз живой. Значит, его самого можно преспокойно сожрать и не отравиться. Сам-то как уцелел? На этот раз промолчал малек. Он тихо следовал за Плоскарем, пока не увидел возле дороги какой-то рваный мешок. - Дядя, а это от удобрений внешников? - Да, малек. Они старательно обминули мешок боковой тропинкой. - А это ничего нельзя кушать из-за этих удобрений? - Да, малек. - А зачем мы их тогда покупали? Теперь задумался Плоскарь. - Видишь ли, головастик,- сказал он наконец.- Я и сам не очень-то хорошо все понимаю, я лишь мелкая рыбешка. Но объяснить попробую. Скажи, у тебя раньше были игрушки? - Были,- малек жалобно вздохнул. - А тебе хотелось еще лучших игрушек? - Хотелось. И сейчас хочется,- малек вновь вздохнул. - А если бы тебе предложили сменять твою плохую игрушку на хорошую чужую, ты бы согласился? - Конечно. - Вот и мы так попались на удочку, лупоглазик. Только попались все вместе. Внешники прилетели, стали порхать над водой и кричать: ""Эй, мы построим для вас новые удобные дома, отдайте только нам дрянные кирпичи от ваших лачуг! Мы понаделаем для вас дорог, машин и заводов, только отдайте нам все, из чего это делается. Мы завалим вас синтетической едой, одеждой!"" Вот мы и поменялись. Правда, все вещи внешников были красивыми на вид, крепкими и надежными. Но они быстро ломались и портились. На их удобрениях выросли ядовитые деревья и травы. Их одежда расползалась клочьями, а дома разваливались, стоило туда войти. - Зачем же внешники сделали это? - Ну, себе-то они забрали хорошие вещи, хоть и некрасивые. Хорошие, то есть без обманок. Тебе это мама объясняла? - осторожно спросил Плоскарь. - Объясняла, но я не поверил. Эти внешники - врунчики. Разве можно врать? Так делать плохо,- малек совсем расстроился. - Раз им хорошо, почему бы и не делать,- усмехнулся Плоскарь. - Значит, им стало хорошо вместо нас? И зачем они выдумали вещи с обманками! - малек даже зубы сцепил от несвойственного его возрасту возмущения. - Нет. Если и стало хорошо, то ненадолго. Понимаешь, головастик, тот умник, которого сожрали, говорил мне, что больные обманками вещи могут заражать здоровые. - А как? А почему? - тут же оживился малек, даже глазки его сразу заблестели. - Откуда я знаю! Что я такое? Мелкая рыбешка. А умников не осталось. Некому объяснять такие штуки. Знаю, что вещи внешников внутри больные. Все, кто поменял у них эти плохие вещи, никому ничего не говоря старался продать их. Или просто выбрасывал. Вот так и вышло, что эти дураки загадили всю планету. И еще я знаю, что проклятые внешники вряд ли много выиграли. Эти обманки не распознаешь все до единой, они как зараза. Когда-нибудь никто не захочет меняться с внешникам и... - Так они могут еще кого-нибудь обмануть кроме нас? То есть на другой звездочке,- малек совсем расстроился, так жалко ему стало других обманутых. - Могут, головастик, могут. Но когда некому станет меняться с внешниками, у них все-все перезаразится, и они окажутся в нашем положении. - Это когда кушать нечего? - Да, лупоглазик. Теперь они плыли рядом. Плоскарь не спеша работал хвостом, и малек без особых усилий мог держаться рядом с его головой. - Дядя, а в том месте, где ты делал костер, раньше можно было кушать? - Да, малек. - А там, куда мы плывем? - Посмотрим. Если там не выбросили обманку, можно. Малек долго думал, прежде чем задать последний, до невозможности глупый с точки зрения логики взрослого, но такой естественный для него вопрос: - Дядя, а что мы будем кушать, когда ничего нельзя будет кушать? Плоскаря так и подмывало гаркнуть: ""С голоду сдохнем!!"" Однако он сдержался и как можно спокойнее ответил: - Посмотрим, лупоглазик. После этого молчали всю дорогу, пока Плоскарь не сказал: - Ну вот и добрались. - Ой, какая вкусность! - взвизгнул малек и ринулся к раскидистому кусту, сплошь усеянному вытянутыми плодами. Опытного Плоскаря сразу же насторожило такое подозрительное обилие пищи и отсутствие мелюзги, которая обычно вилась в ветвях. Однако какое-то наполовину злорадное, наполовину милосердное чувство заставило его промолчать. - Вот так вкусность,- приговаривал малек сквозь смачное чавканье. Голод не покинул его несмотря на съеденный недавно запас корок. Он уплетал за обе щеки, сок из плодов брызгал во все стороны. Плоскарь ожидал, когда малек закричит и упадет. Малек не упал, а медленно и плавно осел на землю, прошептав напоследок: - Дядя, а почему... Плоскарь со вздохом отвернулся и поплыл на почти безнадежные поиски места, где можно было бы поесть. - М-да, хорошие росли тут кусты,- задумчиво бормотал он, поминутно оглядываясь. Малек лежал неподвижно, все еще сжимая недоеденный плод. - И какие ненормальные отваживаются заводить детей в такое время? Малек, малек, лучше бы я наелся обманок вместе с тобой. Лежишь себе брюхом вверх и не думаешь, что поесть да где обогреться, да не вылил ли кто тут удобрения внешников. Тебе хорошо. А мне? Эх ты, головастик, лупоглазик...