Литовченко Тимур. До комунизма оставалось лет пятнадцать-двадцать

   - Экспертиза - вздор! Экспертиза - ноль! Голос экспертизы тоньше писка! Кто его услышит? Разве жена...
   - Так ты... МЕРТВЫЙ? - еле выдавил Юра. Парень прервал торжественную декламацию и посмотрев на него с каким-то болезненным интересом медленно и раздельно произнес: - Разумеется мертвый. Как и ты. Юре сделалось нехорошо. Наверное, со стороны это было очень заметно, потому что глаза гитариста полезли на лоб от изумления. - Так ты до сих пор ничегошеньки не понял?! - Н-нет...- пролепетал Юра. - Да ты что! Вот это надо же,- парень тяжело вздохнул и принялся терпеливо объяснять: - Я погиб, когда обвалился корпус психушки с частью горы. Тебя утопило в потоке или занесло селем. Понял? (Юра недоверчиво кивнул.) Ты же не дышишь. Тебе только КАЖЕТСЯ, что ты вдыхаешь и выдыхаешь. Понюхай: здесь нет никаких запахов! (Юра последовал совету гитариста и с ужасом обнаружил, что тот прав.) А твоя пупочка... Знаешь, откуда она приходила? ("С Сырца," - сказал Юра.) Верно. А что было когда-то на этом самом Сырце? (Юра молча смотрел на гитариста.) Ты разве не заметил пулевых ран у нее на груди? - Я ран вообще никогда не видел,- попытался оправдаться Юра. - Я тоже,- согласился гитарист.- Но хоть медицинскую энциклопедию можно было почитать, пока ты был жив?.. Ладно, не в этом дело. Ты лучше скажи, КТО и КОГДА мог раздеть ее на Сырце и прихлопнуть? Юра просто терялся в догадках. Парень отложил гитару, встал и процедил: - Ты хоть краем глаза заглядывал в "Бурю" Эренбурга? (Юра потерянно молчал.) Ты не слышал про Бабий Яр? НЕ СЛЫШАЛ!!! Так как Юра продолжал молчать, гитарист прошептал: "Вот так мы знаем историю Отечественной войны и своего города, м-м-м-мать твою!" - и принялся расхаживать взад-вперед. Наконец сказал: - Так вот, пусюнчик. Твою пупочку расстреляли в Бабьем Яру лет двадцать тому. Это было во время оккупации. Она мертвая, понял? И она, и я, и ты тоже. Протри свои паршивые зенки: мы под землей! Под нами земля, над нами тоже земля (парень ткнул пальцем в черный потолок со странным рисунком, похожим на речное дно), и вокруг нас, и в нас. Мы - это земля. УЖЕ земля. Мы бродим здесь, а не лежим в гробах, потому что хоронил нас сель, а не человек. А ее труп полили бензином и сожгли, когда в сорок третьем фрицы драпали из Киева. Понял? Юра зашатался, икнул и сел. Его тошнило. Значит, все они мертвецы. И он. И этот парень. А вдруг гитарист сейчас набросится на него и чего доброго начнет грызть, кусать и рвать на части?! Кто его знает, какие они, покойники... - Ты чего? Сдрейфил? - участливо спросил парень. Юра быстро кивнул.Мертвецов испугался? Эх, деточка! Ты же сам такой, как я. Ворон ворону глаз не выклюет, заруби это на своем сопливом носу. Впрочем, я тебя понимаю. Еще гениальный Пушкин сказал:
   Боже, парень я несильный! Съест меня упырь совсем, Коли сам земли могильной Я с молитвою не съем.
   Молитвы ты никакой не знаешь, тут и гадать нечего. Но горсть землицы предложить тебе могу. Вот, получи и распишись. Юра с отвращением оттолкнул руку парня... и тут словно какая-то невидимая пружина соскочила внутри. Он весь затрясся, упал на спину и царапая ногтями земляной пол истерически завопил: - Нет, нет! Я хочу назад! Пустите меня, пустите! - Кто тебя держит? Попробуй. Со странной смесью иронии и участия гитарист наблюдал, как Юра перевернулся на живот, встал на четвереньки, вскарабкался по стоявшей наклонно балке и прыгнул вверх. Ладони скользнули по потолку, и их обожгло неведомым огнем. Юра взвизгнул, свалился на груду кирпича, не обращая ни малейшего внимания на раздирающую боль в пальцах опять вскарабкался по балке, опять прыгнул, обжегся, упал... - Может, хватит? - устало спросил парень после пятой неудачной попытки. Юра обессиленно привалился боком к балке. Никакой боли от ушибов он не чувствовал, словно вовсе и не падал несколько раз подряд с шестиметровой высоты. Зато ладони и пальцы буквально горели. Юра сидел и громко всхлипывал. Гитарист обнял его за плечи и попытался утешить: - Ну-ну, что ты, что ты! Не надо. Это все ни к чему. Теперь тебе наверх не попасть просто так... Да не хнычь ты, рева-корова! Мужик ты или баба, в конце концов?! Юра по-детски отпихивался локтями и все продолжал рыдать. Наконец он немного успокоился и невнятно проговорил сквозь всхлипывания: - Я здесь не хо-чу... Я хочу назад... Там у меня мам... мам... мам-ма оста-лась... Как она без меня?.. Батя на войне... Баба Маня ум... ум... умер-ла... Одна мам-ка... Братан стар... ший уе... уе... уехал... Сестра за-муж... Од-дна она... Назад хочу... Там светло... - Нет тебе назад дороги,- парень сочувственно вздохнул.- А реветь прекрати. Нехорошо. Ну что тебе сделать? Песенку спеть? Ладно, нюня, слушай:
   А на кладбище все спокойненько, Все там померли, все покойники, Ну а также там по традиции Ни дружинников, ни милиции...
   О-о-о-ой, замолчи! Ну пошутил я неудачно, ну дурак я! Ну что ты сделаешь,гитарист нервно забил по струнам, потому что Юра разрыдался пуще прежнего. - Вот брошу тебя здесь, и плачь сколько влезет,- пригрозил он. В этот момент на вздрагивающее плечо Юры легла нежная ледяная ручка. Он всхлипнул в последний раз, вытянулся, медленно отнял заплаканное лицо от ладоней и замер. Рука ласково погладила плечи, спину, потом маленькие пальчики зарылись в его мягкие волосы на затылке. Юра прекрасно ЗНАЛ, кто ласкает его, поэтому не смел обернуться, чтобы не заглянуть ненароком в темно-карие глаза, мертвые много лет, чтобы не увидеть прекрасное нагое тело, бледную прозрачную кожу... Юра почувствовал, что краснеет. Гитарист смотрел ему за спину выпучив глаза. - Ты все еще не остыл. Тепло. Я уже почти забыла, какое оно приятное и ласковое. Как хорошо! Низкий голос девушки окончательно успокоил Юру. Он обмяк и завороженно слушал. - Встань и посмотри мне в глаза. Не бойся. Юра робко повиновался. Гитарист цокнул языком. - Вот это да! Везет же некоторым. И приласкают их, и утешат... Слушай, да я-то ведь тоже теплый!.. - Помолчи,- сказала девушка, даже не взглянув на гитариста. Тот послушно зажал рот ладонью, скорчил насмешливую рожу и отвернулся. - Ты пошел за мной,- продолжала девушка.- пошел и заблудился. Потерял путь. Всем мужчинам нужна путеводная нить. Иди за мной. Дай руку, чтобы не потеряться во второй раз. Дай руку, я так соскучилась по теплу. Она поднялась и протянула Юре свечку, брошенную на земляной пол во время тщетных попыток освободиться из плена тьмы. Он отдернул руку, боясь обжечься. - Это мертвое пламя,- сказала девушка и совершенно спокойно провела ладонью над огоньком. Юра недоверчиво повторил ее движение и почувствовал, что ровное немигающее пламя свечи действительно ХОЛОДНОЕ. Он слабо удивился тому, что не заметил этого сам, взял девушку за ледяную руку и послушно последовал за ней. - Эй, меня забыли! - спохватился парень, подобрал гитару, пристроил на грифе свою свечку и запел "Зубоврачебный романс". Он держался шагах в пяти позади от них и старался идти не очень быстро, чтобы не сокращать дистанцию. Юра молчал. Ему нравилось идти рука об руку с незнакомкой. Не надо было ни о чем думать и заботиться: его вели куда-то в неизвестность; но ПУСТЬ в неизвестность, зато О НЕМ ЗАБОТИЛИСЬ, ЗА НЕГО РЕШАЛИ. Юра был слишком молод, чтобы спокойно встретить как должное все, что свалилось на него несколько часов назад. Девушка дала именно то, чего ему так не доставало. Она как бы схватила и удержала хрупкими алебастрово-белыми ручками гнет подземной тьмы, давая юноше возможность отдышаться. И несмотря на ледяную холодность ее рукопожатия Юре было почему-то необычайно тепло рядом с ней. - Как тебя зовут? - спросил он наконец. - Судя по тому, что она норовит дать тебе путеводную нить, зовут ее не иначе как Ариадной, то есть Адой. Хоть на Тезея ты явно не тянешь,донесся сзади насмешливый голос гитариста. Что свидетельствовало о наглом беззастенчивом подслушивании, несмотря на кажущееся самозабвение от перезвона струн и собственного пения. - Судя по тому, как неловко ты вмешиваешься в разговор, тебя следует назвать Медведем, или проще Мишей. Хотя на самом деле это имя имеет совсем другое значение*,- отрезала девушка. Гитарист удивленно присвиснул.
   __________________________________________________________________ * Михаил (евр.) - "подобный Богу" (прим. авт.). __________________________________________________________________
   - Вот это да! В самую точку. Один-ноль в твою пользу, Ада. Кстати, прав я насчет тебя? - Соней меня зовут,- сказала девушка, и улыбнувшись Юре, добавила: - Не обращай на него внимания. - Я и не обращаю. Юра. Я Юра,- сказал он застенчиво. - Соня. София. Мудрость. Хм-м-м,- гитарист театрально откашлялся, сказал голосом Синявского: - Мимо ворот. Что ж, разрыв в счете сохраняется. Один-ноль,- и весело запел какую-то совершеннейшую чепуху:
   - А мне на девушек везло, тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля! А ту буквально как на зло, тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля! Вставную челюсть проглотил, ой-е-е-е-е-е-е-ей! И весь свой внешний вид сгубил, ай-я-я-я-я-я-я-яй!
   И так далее в том же духе. Вообще репертуар Миши был крайне разнообразен: пародийно-патриотические, аполитичные, откровенно блатные, бытовые, туристские, студенческие песни следовали одна за другой. Он действительно соскучился в психиатрической больнице за гитарой. А может он так старался, чтобы не слишком тоскливо и одиноко было брести в гору, потому что три крошечных мертвенных огонька лишь подчеркивали окружающую тьму. Гитарист как раз дошел до середины "Кирпичиков", когда неожиданно ушедший вверх потолок озарился желтоватыми отблесками. Соня обернулась, весело взглянула на спутников и бодро воскликнула:
   - Пришли! - И по камешкам, по кирпичикам Разобрали весь хлебный завод...
   Значит, это и есть Бабий Яр ИЗНУТРИ? И вы тут живете? - отозвался Миша. - Здесь. Но тебе надо выглядеть поприличнее. Последнее замечание относилось к Юре. Соня критически осмотрела его с головы до ног, сняла с рук до сих пор надетые на них подобно нелепым манжетам рукава пальто, оборвала до середины бедер висевшие лохмотьями штанины брюк и сказала: - Ну вот, теперь ты непременно понравишься моему дедушке, если мы встретимся. - Он понравится ему еще больше, если махнет неглядя свои туфли на мои прекрасные тапочки,- съязвил Миша. Соня вздохнула. Гитарист захихикал и сказал: - Что ж, не костюмом возьмем, так песнями. И бравируя заиграл "Прощание славянки". Слева вспыхнул и начал приближаться крошечный огонек. Скоро к ним подошел босой матрос в рваной тельняшке и черных клешах. Из-под густых усов и длинной щетины, покрывавшей его подбородок, пробивалась довольная улыбка, пышная шевелюра вздрагивала. Юре показалось, что у матроса чесотка, потому что он все время потирал правой ладонью грудь и живот. Однако присмотревшись как следует юноша различил под тельняшкой такие же темные пятна, как на груди у Сони. - Ах ты ж моя славненькая! Ах ты ж золотце! Музыку привела, ненаглядная,оживленно заговорил матрос.- И кто б еще за это подумал, кабы не Сонечка! И что б мы все без тебя делали? Тут уже появлялся один фраер,но он бацает только на пианине, а я здесь в упор наблюдаю гитару и виртуозного гитариста. - А ты сам играешь? - спросил Миша. Матрос блаженно закатил глаза. - Та когда я брал в руки баян, весь Привоз пускался в жуткую кадриль, даже перекупки бросали свои клумаки, только никто их не грабил, потому как вся шпана выкручивалась вместе с ними до упаду... Только где ж здесь взять баян? Пару раз попадалась ломанина, и то вроде аккордеона. А так бы я показал вам, особенно Сонечке:
   Ах лимончики, вы ж мои лимончики, Вы ж растете у Сони на балкончике...
   - Чубик! - одернула девушка матроса. Неожиданно для себя Юра обошел Соню и встал между ней и "обидчиком". Тот осведомился, даже не взглянув на юношу: - Сонечка, что за шмаровоза ты притащила? И чего это он уставился на меня как Ленин на контру? Мы с тобой тихо-мирно беседуем, как знакомые девятнадцать лет интеллигентные люди, а этот пижон... Гитарист резко ударил по струнам, оттеснил плечом Юру и представился: - Между прочим, Миша. А тебя кажется Чубиком зовут? Так вот, Чубик, я знаю место, где этих баянов больше, чем кукурузы на полях. По крайней мере один точно был в нашем корпусе психушки. Гитара оттуда же. Хорош инструмент? У нас врач мечтал сколотить музкружок из чокнутых, потому как сам был слегка помешан на музыке. Кстати, покажи своего фраера, я его обрадую: пианино у нас тоже было. Матрос по достоинству оценил своевременное вмешательство гитариста, хитро подмигнул ему, хлопнул по плечу, гаркнул: "Полный вперед! Айда!" - и скоро уже в отдалении послышалось задушевное пение дуэтом:
   - Рыбачка Соня как-то в мае...
   Девушка улыбнулась. - Чубик хороший. А задирается оттого, что без малого двадцать лет за мной ухаживал, а я даже за руку его ни разу не держала, как тебя вот держу. Обидно ему... Соня неожиданно умолкла, словно боялась сказать лишнее. - Почему ты его не держала? Может, он обидел тебя... Юра ощутил, как моментально напряглась рука девушки. Ее ледяные маленькие пальчики неожиданно сильно сдавили его кисть и казались теперь маленькими тисочками. - Потом... так уж повелось, а раньше... Соня отвернулась и задрожала. Юра почувствовал БОЛЬШУЮ БЕДУ. То ли он чем-либо ОБИДЕЛ девушку, то ли БЕДА все это время ЖИЛА В НЕЙ, скрытая, тщательно подавляемая, и своими словами юноша ЗАСТАВИЛ ее вспомнить НЕЧТО УЖАСНОЕ из земной жизни, оборвавшейся в начале войны. Юра шагнул к девушке, го был остановлен хриплым от напряжения голосом: - Когда немцы ГНАЛИ нас по Мельникова сюда, ГНАЛИ как стадо... Они отбирали вещи... ВСЕ вещи. Заставляли раздеваться, а потом... ВСЯКОЕ случалось... Юра сжал зубы, поняв, ЧТО ИМЕННО случилось с девушкой. Он неумело обнял Соню за плечи и слушал, как натужно роняла она слово за словом: - Они не видели в нас ЛЮДЕЙ. Мы были... ЖИДАМИ! Которых надо РАЗДАВИТЬ... Всех до единого. Но они отнюдь... НЕ БРЕЗГОВАЛИ. Я чуть с ума не сошла... Это было так... гадко... Меня расстреляли через день, а я думала... неделя прошла... Потом я была... дикая, пряталась от всех... на озере... - Перестань,- взмолился Юра. Но тут их окружили невесть откуда взявшиеся ребятишки. Они весело галдели, тянулись к Юре, трогали его и просили: - Дяденька, погладь меня! - Ты такой горячий! И меня погладь! - И меня! И меня! - Нет, я раньше. Меня. - Потрогай, дяденька! Юра чувствовал, что начинает мерзнуть, но тем не менее не мог отказать и касался рукой маленьких головок и протянутых к нему ручонок, отдавая детям последние капли тепла. Как бы издалека донесся Сонин голос: - Эти гады всех убивали: и больших, и маленьких...
   * * *
   - Мама! Мамочка! Света соскочила с кроватки и натыкаясь в темноте на мебель бросилась в комнату родителей. Она не чувствовала, что пижамка прилипла к ее вспотевшей спине, не думала, что ночью нельзя громко кричать и топать по полу - пережитый во сне ужас гнал девочку под защиту матери. Из темноты протянулись и подхватили ее заботливые руки. - Светик, Светик мой, что случилось? - Мамочка! Мне такое снилось, такое!.. - Что? Что тебя напугало? Но девочка не могла вымолвить больше ни слова. Свернувшись клубочком на коленях у матери, она ревела в три ручья, намотав на палец локон длинных маминых волос, уткнувшись носом ей в шею и постепенно забывая непонятный, но оттого не менее мучительный кошмар.
   СОН ВТОРОЙ. Советы умных людей
   - Так, хорошо. Теперь посиди тихонько. Невропатолог махнул молоточком с блестящей никелированной рукояткой в сторону белой клеенчатой кушетки и принялся быстро писать. Света послушно села, сложила руки на коленях и принялась рассматривать цветные пластмассовые игрушки, расставленные за стеклянными дверцами шкафчика у противоположной стены. Такой же точно петушок был когда-то у нее. И лошадка похожая. А вот пирамидка была не в виде жирафа, а обыкновенная, деревянная, с шишечкой сверху. И кубики были деревянные, четырех цветов, в деревянной же тележке. Интересно, кто играется этими игрушками? Ведь не доктор... Свете стало смешно. Она улыбнулась, однако не засмеялась, потому что была воспитанной и послушной девочкой. А раз доктор занят и велел посидеть тихонько, нельзя ему мешать глупым хихиканьем! - Света, скажи мне вот что,- обратился к ней врач.- Тут у тебя в карточке записано, что тебя водили к невропатологу в шестьдесят девятом году. А он выписал направление в городскую больницу. Я тогда у вас еще не работал. Скажи, что с тобой было? - Да-а-а... ерунда,- Света пожала плечами и несмотря на всю свою ПРИМЕРНОСТЬ принялась болтать ногами.- Приснилось что-то. Я тогда совсем маленькой была, а мама напугалась и потащила в поликлинику. - Ну и что тебе приснилось? - продолжал расспрашивать врач, изучая старую запись и сетуя в душе на излишние родительские волнения. - А я помню! - девочка беззаботно махнула рукой.- Ерунда какая-то. Хотя очень страшная. Как кто-то утонул, а там... под землей...- она неизвестно почему перестала болтать ногами и после паузы тихо докончила: - ...все живые были. - Хм-м-м... М-да-а-а...- врач поджал губы, исподлобья взглянул на Свету и спросил: - А на диспансерный учет тебя ставили? - Не-а,- Света поежилась, потому что слово "диспансер" всегда представлялось ей в виде огромного стального дикобраза на толстенных бегемотских ногах.- Так, спрашивали всякое, потом маму поспрашивали, потом папу, и все. Врач пробормотал что-то насчет сюрпризов во время школьных медосмотров и снова принялся писать. Света начала изучать лежавшие у него на столе стопки карточек. Ее всегда интересовало, почему у них такие разноцветные корешки. Мама объясняла, что так легче найти карточку на полке, потому что цвет корешка свой для каждого участка. Но вот на карточке Светы корешок был желтый с зеленым, а на карточках Марины и Оли, которые жили по соседству - красные с двумя белыми полосками. Нет, что-то мама перепутала! Тут Света решила почитать надписи на карточках. У ее новой подружки Ирки был старший брат. Когда в первом классе он готовил уроки, то садился прямо напротив сестренки. Получалось, что каждый раз книжка лежала перед Иркой вверх ногами, поэтому незаметно для себя она выучилась ВВЕРХ НОГАМИ читать и до сих пор преуспевала в этом. Света позавчера поспорила с ней на лимонное пирожное, что научится читать вверх ногами за три дня. Завтра ей предстояло либо купить пирожное, либо бесплатно получить его (пятнадцать копеек были на всякий случай отложены, но Света все же надеялась на выигрыш). Потренироваться лишний раз никогда не мешало, а карточки лежали так, как надо. Света сосредоточилась и внимательно прочна надпись на самой верхней:
   С-Т-А-В-С-К-А-Я С-О-Ф-Ь-Я
   1-9-2-4
   У-Ч-Е-Н-И-Ц-А 1-0 К-Л. К-И-Е-В Ж-Д... Ж-А-Д...
   Света сбилась, наморщила лоб и досадуя на себя за допущенный промах дочитала:
   Ж-А-Д-А-Н-О-В-С-К-О-Г-О, 4-1, К-В. 1-1
   Получилось вот что:
   Ставская Софья, 1924, ученица 10 кл., Киев, Жадановского, 41, кв.11
   Интересно, как это она может быть ученицей десятого класса, родившись в двадцать четвертом году? Ей же сейчас пятьдесят лет! Ничего себе ученица... На этот раз Света нервно рассмеялась... потому что... испугалась? Но чего?! Ставская Софья, тысяча девятьсот двадцать четвертый, ученица десятого класса, Жадановского, сорок один, квартира одиннадцать, Ставская Софья, двадцать четвертого, ученица десятого, Жадановского, Ставская Софья, ученица, Жадановского, Ставская Софья, Софья, Софья, Софья, Софья... По коде ползли мурашки, волосы на голове шевелились, перед глазами плясали фиолетовые буквы:
   С-О-Ф-Ь-Я-С-О-Ф-Ь-Я-С-О-Ф-Ь-Я-С-О-Ф-Ь-Я-С-О-Ф-Ь-Я...
   - А больше тебе ничего такого не снилось? - не поднимая головы спросил доктор. Света не слышала вопроса. Выкатив от напряжения глаза она уставилась на злополучную карточку.
   * * *
   - Юра. Юра! Да очнись ты... Юноша с усилием оторвал взгляд от крошечного огонька, в котором мерещились утерянные навсегда тепло и ласка. Соня опустилась на земляной пол рядом с ним и тихонько попросила: - Не будь таким. Не надо. Правая щека Юры нервно дернулась. - Нельзя так, Юра. Я знаю, что говорю. Сонины ладони легко дотронулись до его плеч. Когда-то давным-давно (или только вчера?!) это были две ледышки, теперь же Юра не чувствовал ни тепла, ни холода. Все окружающее было просто НИКАКИМ. - Поверь мне: так нельзя. И еще поверь: ты сам себя мучаешь. Это случается со всеми попавшими сюда - и это надо пережить, как корь или скарлатину. Переболеть. У тебя корь была? - Не помню,- буркнул Юра. На самом деле он просто НЕ ЖЕЛАЛ вспоминать, боялся всколыхнуть слои памяти, где каждый запечатленный миг - о ТОЙ жизни. Хватит с него и смутных грез в мирке, выхваченном из вечного мрака язычком мертвого пламени. - Зря ты затащила меня сюда,- сказал он после долглгл молчания.- Я думал, здесь хоть люди есть, а тут... Юра окинул взглядом поле таких же немигающих крошечных огоньков, как его собственный. ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ назад он пробовал сосчитать огоньки, но каждый раз сбивался, когда переваливал за двести тысяч. А свечек оставалось еще много-много, даже СЛИШКОМ много. - И поговорить не с кем. Одни старики да дети, да и тех раз-два, и обчелся... - А я? Да, Соня. Всегда рялом, с тех первых, а потому самых кошмарных минут и часов. Не очень заметная, но в то же время чрезвычайно заботливая. Иногда она чем-то напоминала Юре оставшуюся НАВЕРХУ маму. И как ни странно это звучит (ведь девушке не было еще семнадцати в момент расстрела), Юра был готов ПРИНЯТЬ ее в качестве матери... если бы не нагота. Он рос в тесной комнатушке такой же тесной коммуналки, где фанерные перегородки и самодельные ширмы отгораживали всех - от всех. Он любил бабушку Маню, старшую сестру и особенно маму, однако с младенчества, с тщательно заткнутых щелочек в фанере и досках, со шлепков и строгих окриков, когда пусть случайно, но НЕВОВРЕМЯ заглядываешь за перегородку твердо усвоил: на девушек и женщин разрешается смотреть лишь когда они одеты. Если же особа женского пола демонстрирует хотя бы ногу выше колена или плечи - она распущенная девка, потаскуха, вроде соседской Верки Шейкиной, которой звонить четыре раза (и плохо, что ЧЕТЫРЕ, а не ОДИН, потому как ходят к ней ПОСТОЯННО, и у тети Клавы уже голова раскалывается от этих звонков!). Соня не была похожа ни на Верку Шейкину, ни на девиц, в компании с которыми дворовые мальчишки любили посещать чердак после игры в "бутылочку". Тем не менее она ходила БЕЗ ОДЕЖДЫ, и это отделяло и отдаляло ее от юноши столь же надежно, как матерчатая ширма в цветочек от кровати старшей сестры и матери. Вот и сейчас Юра ВСЕЙ СПИНОЙ чувствовал девичью наготу. С каким удовольствием принял бы он заботу и ласку, если бы не это!.. Соня осторожно и мягко пригнула Юру к земляному полу так, что голова юноши оказалась у нее на коленях. Нежно перебирая его волосы, пропуская их между пальцами, заговорила: - А как же я? Я не ребенок и не старуха, и постоянно с тобой. Ты сам отворачиваешься от меня. Почему? Может, я противна тебе? Девушка развернула Юру лицом вверх, пытливо и настойчиво всмотрелась в его глаза... а он лишь увидел прямо перед собой ее грудь с тремя пулевыми ранами. И тут же представил, что лежит на ЗАПРЕТНО ГОЛЫХ БЕДРАХ... Затылок точно опалило позабытым уже жаром пламени. Юра оттолкнул руку девушки, вскочил и принялся яростно топтать свечки, выстроившиеся на черном полу неправильными рядами, приговаривая: - Нет, не ты, не ты! Все, все здесь непонятно, противно! И ни вверх, ни вниз - никуда! Почему, ну почему я очутился здесь?! Тоненькие свечки не падали и не ломались, несмотря на кажущуюся парафиновую хрупкость. Огоньки горели ровно и холодно. Как всегда. Всегда. ВСЕГДА... Это еще больше бесило Юру, но глупый его гнев не имея выхода раздувался, ширился в самом себе и внезапно сменился вялой апатией. Юноша осел на пол и не шевелился, пока говорила Соня: - А вкдь я ЗДЕСЬ, в ЭТОМ мире тоже одна-одинешенька. Может, и у меня никого нет. Может, у меня только ты. И тоже ни вверх, ни вниз. Ни в ДРУГОЙ мир. Правда, я ЗНАЮ, ПОЧЕМУ не могу уйти. Мне объяснили. - Кто? - с безнадежной тоской в голосе спросил Юра. - Те, кто ЛУЧШЕ меня. Кто МУДРЕЕ. Кто УШЕЛ отсюда, но чьи свечи остались здесь, ибо в том, ИНОМ мире, где света и без них хватает, они попросту не нужны. Юра сразу оживился и даже без особой застенчивости взглянул на девушку. - Вот бы повидать их! - А ты позови. Позови,- подбодрила Соня, ласково улыбаясь.- Хорошо бы мой дедушка пришел. - Так у тебя тут дедушка есть? - удивился Юра. Соня поджала губы. - Есть. Кстати, вот ОБ ЭТОМ ты мог бы спросить раньше. Юре не понравился намек, проскользнувший в словах девушки. Он действительно поступил крайне глупо, когда однажды принялся подробно расспрашивать Соню НА ЗЕМНОЙ МАНЕР. Право же, какой прок от того, что НАВЕРХУ она была Софьей Ставской, двадцать четвертого года рождения, ученицей десятого класса, комсомолкой, проживавшей по улице Жадановского, дом сорок один, квартира одиннадцать! Девушка давно ПОКИНУЛА ту оболочку. Гораздо важнее было знать, КТО ОНА СЕЙЧАС. О чем думает. К чему или к кому стремится. Вот и дедушка у нее здесь оказался, причем совершенно неожиданно для Юры. У него даже возникло ощущение, словно щеки загораются румянцем стыда. Впрочем, это было невозможно. Достаточно провести по ним ладонью, чтобы наваждение исчезло. - А почему я до сих пор его не видел? - Позови - узнаешь,- шепнула Соня с загадочным видом. - Как звать-то его? - Юру неизвестно почему насторожила таинственность девушки, а потому его вопрос прозвучал неуверенно. - Борух Пинхусович. Тоже Ставский. Тысяча восемьсот семидесятого года рождения, пенсионер, если ты это имеешь в виду,- язвительно добавила Соня. Юра обиженно отвернулся, повторил про себя мудреное имя, приставил ладони ко рту и что было сил завопил: - По-рох Пинце-хо-вич! По-о-рох Пин-це-хо-вич!!! Тихий смех девушки заставил его замолчать. - Изобретателя пороха - конечно европейского, а не китайского! действительно звали Барухом. Правда, это был Барух Шварц. Но Юра, разве ТАК зовут на помощь? Он непонимающе уставился на Соню. Глухое эхо умирало вдали под высоким черным сводом. - Ты зови МЫСЛЕННО. Зови того, кто опытнее. А уж кто явится...- девушка развела руками. Юра сконфузился, закрыл глаза и принялся думать о том, как бы этот Порох помог ему. Думал усиленно, СТАРАТЕЛЬНО, ТЩАТЕЛЬНО. Однако лишь когда он принялся УМОЛЯТЬ, чтоб явился КТО УГОДНО, лишь бы не было так муторно на душе, в окружающем мраке возникла некая ПЕРЕМЕНА. Юноша открыл глаза и не увидев ничего нового прислушался. Так и есть: могильную тишину нарушил звон гитары. - Видишь, ты ничего еще не можешь представить, кроме ЗЕМЛИ и ПОДЗЕМНОГО. Ну да ладно, хоть Мишу повидаем. - А твой дедушка разве не в земле, если он... здесь? - удивился Юра. - У НАС его во всяком случае нет, это ясно,- Соня усмехнулась.- Однажды я говорила, что все мы существуем ВМЕСТЕ, хотя в то же время - ОТДЕЛЬНО. Это как вложенные одна в другую матрешки. Если же ты не способен попасть НАВЕРХ, это еще не значит, что между ЗЕМЛЕЙ и ПОДЗЕМНЫМ, и НЕБОМ есть граница. Юра молча ткнул пальцем в потолок, однако Соня продолжала терпеливо объяснять: - Граница В ТЕБЕ САМОМ. ИЗЖИВИ ее - и уйдешь отсюда... Впрочем, о таких вещах дедушка говорит лучше. Пока что к нам направляется Миша. С ним еще кто-то... но не Чубик? Интересно,- девушка умолкла и прислушалась. Неподалеку двое пели речетативом: