Страница:
Но это уже другие дела. Что же до истории с маминой "пятой графой" и папиным партбилетом, то родители старались о ней не вспоминать. Только однажды, года через два мама Феня сказала, целуя меня на ночь:
- Запомни, Саша, ты, как и я - тоже еврей, хоть и скрытый. Некоторые скажут: "Жидовское отродье". Другие скажут: "Хохляцкий ублюдок". Но ты плюнь на них на всех, спокойно развернись и уйди. Потому что есть другие люди. И уже ради этого стоит жить.
- Как наш папа Ваня? - спросил я.
- Как наш папа. И не только он.
- Как баба Варя?
- Да, да, как мама Варя... Спи. И запомни это.
5
Вот, пожалуй, случай с бабушкой Варварой и стал как раз первым, когда "пятая графа" остро проявилась в моей жизни. Точнее, меня тогда ещё и в проекте не было, происходило это с моими родителями. Это для нас троих тоже общее. То есть, для четверых - вместе с бабушкой Варей, которую я теперь даже не помню как следует...
Я тогда ещё в детский садик ходил. Как-то в воскресенье родители поехали электричкой в далёкое село на Черниговщине, где родилась и жила папина мать, бабушка Варвара, которую я запомнил очень смутно. Меня взяли с собой. Помню, едва поздоровавшись с бабушкой, прежде всего мы вчетвером отправились на кладбище, где мама Феня молча положила на одинокую, на отшибе расположенную могилу огромный букет цветов. Потом бабушка ушла к себе, а мы заглянули к какому-то деду Мокею, где меня накормили от пуза блюдом, которого я до тех пор не пробовал - варениками с клубникой, обильно политыми густой домашней сметаной. Ещё помню, что посмотреть на меня сбежалась половина села, а я всё не понимал причину столь обострённого внимания к своей скромной маленькой персоне. Когда услышал за окошком изумлённое: "Диви, диви, яке товстеньке жиденя..."
- Папа, а чего они ругаются? - я тихонько дёрнул отца за полу пиджака.
- Они не ругаются, сынок. В селе иначе не говорят. Давай-ка вечером... А пока нажимай на вареники, а то у тебя в тарелке растёт, - прошептал тихонько папа и обратился к маме: - Феня! Присмотри за ним, дай мне с дедом Мокеем поговорить спокойно.
Вообще-то папа общался со мной мало, потому что ужасно уставал на своём заводе и рано ложился спать. (Дело было задолго до истории с партбилетом, я тогда в детсад ещё ходил, понимаете?) Но в этот воскресный вечер спать он не ушёл, пока не рассказал мне удивительную историю своей и маминой жизни...
Это произошло то ли в конце лета, то ли в начале осени 1941-го года. Через село шли колонны беженцев, среди них было много пассажиров железнодорожных эшелонов, которые разбомбили немецкие лётчики. Однажды вечером в дом к "солдатке" Варваре Проценко попросилась переночевать молодая еврейка с годовалой дочкой Фейгой, которая ещё и говорить-то толком не выучилась. Однако на следующий день уйти дальше на восток постоялица не смогла: ночью у неё начались жар и кашель, медицины в селе, разумеется, не было никакой, кроме народной... В общем, не сумела Варвара отпоить постоялицу калиновым взваром с мёдом. Женщине становилось всё хуже, она уже не понимала, что с ней и где находится, только по постели металась да крохотулю Фейгу звала. Через три дня умерла, схоронили покойницу подальше за оградой деревенского погоста, а Фейга осталась на руках у "солдатки" Варвары. Куда такую малявку денешь!
А девчушка была - просто загляденье: маленькая, пухленькая, с васильковыми глазками, пшеничными волосиками и ямочками на розовых щёчках. Ну, просто ангелочек! Всё село дивилось: и откуда этакое чудо? Да и бывают разве евреи такими вот беленькими, они ж обычно чернявые, кудрявые. А может, дитё вовсе и не еврейское? Может, покойница его попросту украла, а Бог (хотя Его при советской-то власти и нет вовсе) за то и покарал воровку смертью безвременной?
Только "солдатка" не верила этим домыслам. Подсказывало Варваре сердце, что умершая постоялица не крала ребёночка, что это её родная кровинушка. Но в любом случае искать других родственников Фейги не было ни малейшей возможности.
В то время практически никто не представлял, до какой степени нацисты ненавидят евреев и какую участь им уготовили, но листовки всякие с немецких самолётов падали в изобилии ("Бей жида-политрука, морда просит кирпича!"), да и слухами земля полнится... Короче, Варвара решила оставить у себя крошку Фейгу вместе со своим шестилетним Ванюшкой, но вдруг кто оккупантам расскажет?.. И тогда "солдатка" взяла топор, которым обычно дрова колола, вышла на сельский "майдан" и перед всем миром заявила:
- Я беру жидiвську дiвчинку до себе. Якщо якась паскуда фрицям бодай одненьке слово бовкне - зарубаю оцiєю самою сокирою! Нехай мене вiшають, хай стрiляють, та я встигну, не сумнiвайтеся. А потiм iще й на тому свiтi поквитаємося.
Да уж, решительная была женщина...
Трудно сказать, по какой причине, однако известную всему селу тайну немцам не раскрыл никто. Даже записавшийся в полицаи Николай Щупаченко молчал. В то же время от "солдаткиной" семьи все стремились держаться подальше: если её всё же схватят, кто знает, в какой мере пострадают общавшиеся с ней. Кроме того, люди считали, что она ни в коем случае не должна была рисковать жизнью единственного сына - лучше бы потихоньку привязала чужой девчонке камень на шею да утопила в речке, как котёнка.
Но Варвара ни о чём не жалела, даже не плакала в подушку по ночам, только иногда молча сидела на небольшой скамеечке возле печи и без единого слова покачивалась взад-вперёд, закусив нижнюю губу. А удочерённую еврейскую девочку воспитывала как свою. При немцах возобновилось богослужения, в другом селе за девять вёрст был храм, и Варвара быстренько окрестила Фейгу, "щоб не була ця маленька душа пропащою". Девочка получила при крещении имя Секлета (по понятиям "солдатки", консультировавшейся со священником, Фейга соответствовала Фене, Феня - Фёкле, Фёкла по-украински - Текля или Секлета). Так и подрастала Фейга-Феня-Текля вместе с Ванюшкой, наловчилась бойко лопотать по-украински без малейшего акцента, а также выучилась всем видам сельскохозяйственных работ.
Как вдруг аж в 1946-м году в село примчался зелёный армейский "козлик", откуда вышел молодцеватый полковник при многих орденах, а с ним нарядная дама, казалось, состоявшая из одних кружев. Оказывается, это была единственная уцелевшая Фенина родня - двоюродная бабушка с мужем. Ближе не осталось никого, мужчины лежали в могилах от Сталинграда до Берлина, всех остальных поглотила ненасытная утроба Бабьего Яра. Из огромной еврейской мишпохи летом сорок первого вместе с оборонным заводом из Киева эвакуировалась только Рива Гольц с маленькой дочуркой, но и Рива давно уже спала вечным сном в могиле за оградой сельского кладбища...
Разумеется, Феню забрали в город: Варвара так и не дождалась своего мужа-танкиста, так что девочке лучше было превратиться во внучку полковника, чем оставаться простой крестьянкой. Впрочем, полковник не забыл и "солдатку" с её родным сыном, сумел вытащить их в город - и хорошо, потому что вскоре по сёлам прокатился послевоенный, третий по счёту голодомор. Варвара же пристроилась в полковничьей семье домработницей, Ванюшка учился в городской школе, затем в ГПТУ, отслужил в армии, пошёл на завод.
И всё бы хорошо, если б на скромной вечеринке, посвящённой возвращению Ивана из армии, старшеклассница Феня не втрескалась в него по уши! После долгой разлуки и он посмотрел на названную сестричку Теклю глазами созревшего мужчины и нашёл, что она действительно расцвела и если не считать лёгкой горбинки на носу, стала настоящей красавицей. Впрочем, горбатый нос нисколечко не портил прекрасного девичьего лица, даже наоборот - предавал ему неизъяснимую прелесть...
Короче, их чувство быстро стало взаимным. Ещё пару лет молодые люди тщательно таились от окружающих: ждали, пока Феня закончит школу и поступит на первый курс недавно открывшегося Института народного хозяйства. Вот тут они и заявили: всё, подаём заявление в ЗАГС, свадьба через три месяца. Все были в шоке. Двоюродная бабушка, жена полковника билась в истерике и вопила, что Иван ударил её кинжалом прямо в сердце, что она давно обо всём подозревала, но не хотела верить, что порядочная девушка из порядочной еврейской семьи решится выйти замуж за гоя... (Хотя это, конечно, ерунда, ни о чём она не подозревала, потому что Фенечка много лет росла рядом с Ванечкой как сестра - каким подозрениям тут было место?!)
Полковник угрюмо молчал. Кажется, в глубине души он даже сочувствовал молодым, и если бы всё зависело только от него, так бы одними женскими воплями и обошлось. Но тут, за неимением ближних, в дело вмешались дальние родственники и единодушно заявили, что во всём виновата "солдатка" Варвара, самовольно, без чьего-либо согласия окрестившая еврейскую девчушку. И вообще, спасаться от верной гибели в украинской семье - одно дело, но выходить замуж за украинца, менять благородную фамилию Гольц на Проценко и рожать детей-полукровок - совершенно другое. Всему же есть предел!..
Короче, разгорелся нешуточный семейный скандал, в результате которого разъярённая Феня сверкнула огромными васильковыми глазами, топнула ножкой и вместе с будущей свекровью ушла жить на квартиру к будущему мужу - благо завод выделил Ивану восьмиметровую комнатушку в коммуналке. Никто их не провожал, никто не сказал доброго слова на прощанье. Только угрюмый полковник без лишних слов поманил Ивана в свой домашний кабинет, извлёк из шкафа солдатскую флягу, плеснул в две небольшие кружки чистейшего спирта и промолвил, чокнувшись: "Держись, парень".
Такую вот историю услышал я от отца в ту ночь...
6
Потом родился я. Затем умерла бабушка Варя - что-то там у неё с сердцем случилось, хотя лично я подозреваю, что больше всего её угнетала нелепая, полная странных поворотов история с удочерением еврейской девочки и "благодарностью" за это.
Ни с еврейской, ни с украинской роднёй никто из нас контактов не поддерживал: поступки бабушки и родителей были строжайше осуждены с обеих сторон. Каждый смотрел на ситуацию со своей колокольни. Украинцы говорили о бабушке Варе и об отце: зачем было спасать эту жи... еврейку, то есть чтобы их из-за этого грязью облили?! Евреи говорили о маме: зачем было выходить за Ивана замуж, к чему ложиться с ним в супружескую постель - разве мало, что его с матерью от голода спасли?! При этом каждый по-своему, с обывательской точки зрения был вроде бы прав... и в то же время жесточайшим образом заблуждался! Они ж одного не учитывали: теплоты простого человеческого сердца, простой человеческой любви, которую каждому дано познать хотя бы раз в жизни, да не каждый умеет распознать это святое чувство...
Вот так и получилось, что подвиг (да-да - настоящий подвиг!) "солдатки" Варвары был вроде бы достоин увековеченья в музее Яд-Вашем, но в то же время об этом не могло быть и речи.
А может, сами эти люди и не любили никогда по-настоящему, а?! Потому и думали так, как думали... Помогали тому лишь, кому нужно помочь - так как завтра он тебе руку помощи протянет. Женились только на женщинах своего круга, замуж выходили за нужных женихов.
Жаль мне их, однако.
А бабушка Варя... А что бабушка?! Старая солдатка не требовала абсолютно ничего, никакой благодарности. Видела ее разве что от родителей... Помню бабушку в её родном селе на Черниговщине - туда она после безобразного скандала сбежала доживать остаток жизни. Внешность её представляется мне какой-то туманной, нереальной, зато хорошо помню странную для меня, тогдашнего картину: бабушка Варя сидит на своей кровати - ну, знаете, обычная железная кровать с никелированными шариками на спинках, - а мама с папой по обеим сторонам присели, и каждый опустил голову ей на колени: мама слева, папа справа. Бабушка Варя гладит по голове каждого да приговаривает: "Дiти мої, дiточки..." Вот и вся благодарность! И зачем ей что-то ещё, какие-то другие знаки внимания, когда оба ребёнка, родной сын и названная дочь и теперь вместе с ней? Зачем деревце "праведника мира" в Яд-Вашем, когда у Ванечки и Фенечки-Секлеты в свою очередь - сын, её внук. То есть я...
Да, я был смущён вниманием со стороны жителей деревни и немного обиделся на "товстеньке жиденя" - но я ведь не знал тогда, насколько особенным ребёнком был!
Да, я молчал и не возмущался, когда Герку Хайкина исключали из пионеров - но ведь я был сыном коммуниста, "предательски" порвавшего самое священное достояние - партбилет! А одноклассникам знать об этом было совсем необязательно...
Да, не разобравшись в ситуации, Самуил Львович зарезал мне законную "пятёрку" - но я и с незаконной "четвёркой" поступил в политехнический! Потому что был сыном отца, которому не стыдно было смотреть в глаза жене, не совестно положить цветы на могилу матери. Внуком "солдатки", рисковавшей своей собственной головой и жизнью сына, лишь бы спасти еврейскую девчушку, и не ждавшей за это никакой благодарности.
Да, я блестяще отучился в КПИ, потому что всю жизнь чувствовал за спиной не только горе одинокой матери-вдовы, но и призрачные, немного завистливые, в меру сочувствующие взгляды людей, которым это было не дано: того же Борьки Лернера, уехавшего "за бугор" Герки Хайкина, толпы ненародившихся детей и внуков тех, кто костьми и пеплом лёг в Бабьем Яру...
Да, я до последнего держался в своём НИИ, пытался защитить диссертацию, таскал мимо милиции и рэкетиров полные сумки сигарет, потому что не имел ни малейшего права сдаваться. Потому что где-то на Земле Обетованной доживал последние дни совершенно полысевший, окончательно одряхлевший полковник, в момент прощания плеснувший из солдатской фляги спирт на двоих и приказавший гою Ивану: "Держись, парень..." Не мог я ударить в грязь лицом, сложить на груди лапки и жалобно скуля, уползти в ближайшую подворотню к бомжам. Потому что дряхлый ветеран страшной войны поднял бы на мгновение голову, сверкнул потускневшими глазами и молвил с укоризной: ну, что же ты, сынок, сукой беспомощной оказался, да? Расстрелял бы я тебя перед строем - да жаль, советское правительство пистолет именной в Израиль вывезти не дозволило... Да и бабушка Варя выронила бы знаменитый свой топор - зачем какого-то слабака защищать?!
И вот я тот, кем стал. И сегодняшний день подтвердил, что быть евреем, пусть и галахическим, иногда очень даже полезно. Вот как жизнь иногда поворачивает!
7
Кстати, где-то с месяц тому прелюбопытнейший случай произошёл. Мама Феня позвонила вдруг вечером: срочно приезжай, причём прямо сейчас! Дело безотлагательное. Я только с работы пришёл, устал до чёртиков... Так нет приезжай, и всё! И не вздумай переодеваться! Что поделаешь: зажевал наскоро того, что нашёл в холодильнике - и к матери. Едва порог переступил, не успел ещё спросить, что к чему - как новый звонок.
Оказалось, это какой-то её четвероюродный братец из США прикатил. Мой пятиюродный дядя, значит. Ничего старичок, в бейсболке, сандалиях с носками "от Кардена", в тенниске цветастой и линялых шортах до колен - ну, знаете, как американцы ходят? Это он, значит, уже второй день в Киеве. Семейное предание гласит, что где-то здесь осталась его непутёвая дальняя сестра, вышедшая замуж за гоя, который погиб дурной смертью. Так вот, решив посетить далёкий Киев, где дядя не был уже лет двадцать, наперекор семье он отважился разыскать пропащую сестру Фейгу и оказать ей огромную, по украинским меркам, материальную помощь в размере двадцати долларов! Мелет он, значит, всю эту ахинею и держит свои двадцать баксов в руке. Без конверта, по-простецки этак.
Мама Феня выслушала его спокойно, а потом и говорит: "Ну, что ж это мы на пороге стоим? Пошли на кухню хотя бы..." Только тут пятиюродный дядюшка спросить догадался: а кто этот молодой человек, который с нами? Но когда он узнал, что это сын непутёвой Фейги (а я же в рабочем костюме, даже с галстуком, несмотря на жару), да когда вдобавок мамеле открыла холодильник и выставила оттуда отменное угощение... Короче, тут американский дядюшка окончательно скис, сгрёб со стола свою двадцатку и разочарованно констатировал: врёт семейное предание, и вовсе не бедует эта Фейга, потому что и в самом Нью-Йорке таких кушаний не найти! С тем и ушёл восвояси.
* * *
А вот теперь скажите по совести: имею я право сегодня напиться или нет?!
- Запомни, Саша, ты, как и я - тоже еврей, хоть и скрытый. Некоторые скажут: "Жидовское отродье". Другие скажут: "Хохляцкий ублюдок". Но ты плюнь на них на всех, спокойно развернись и уйди. Потому что есть другие люди. И уже ради этого стоит жить.
- Как наш папа Ваня? - спросил я.
- Как наш папа. И не только он.
- Как баба Варя?
- Да, да, как мама Варя... Спи. И запомни это.
5
Вот, пожалуй, случай с бабушкой Варварой и стал как раз первым, когда "пятая графа" остро проявилась в моей жизни. Точнее, меня тогда ещё и в проекте не было, происходило это с моими родителями. Это для нас троих тоже общее. То есть, для четверых - вместе с бабушкой Варей, которую я теперь даже не помню как следует...
Я тогда ещё в детский садик ходил. Как-то в воскресенье родители поехали электричкой в далёкое село на Черниговщине, где родилась и жила папина мать, бабушка Варвара, которую я запомнил очень смутно. Меня взяли с собой. Помню, едва поздоровавшись с бабушкой, прежде всего мы вчетвером отправились на кладбище, где мама Феня молча положила на одинокую, на отшибе расположенную могилу огромный букет цветов. Потом бабушка ушла к себе, а мы заглянули к какому-то деду Мокею, где меня накормили от пуза блюдом, которого я до тех пор не пробовал - варениками с клубникой, обильно политыми густой домашней сметаной. Ещё помню, что посмотреть на меня сбежалась половина села, а я всё не понимал причину столь обострённого внимания к своей скромной маленькой персоне. Когда услышал за окошком изумлённое: "Диви, диви, яке товстеньке жиденя..."
- Папа, а чего они ругаются? - я тихонько дёрнул отца за полу пиджака.
- Они не ругаются, сынок. В селе иначе не говорят. Давай-ка вечером... А пока нажимай на вареники, а то у тебя в тарелке растёт, - прошептал тихонько папа и обратился к маме: - Феня! Присмотри за ним, дай мне с дедом Мокеем поговорить спокойно.
Вообще-то папа общался со мной мало, потому что ужасно уставал на своём заводе и рано ложился спать. (Дело было задолго до истории с партбилетом, я тогда в детсад ещё ходил, понимаете?) Но в этот воскресный вечер спать он не ушёл, пока не рассказал мне удивительную историю своей и маминой жизни...
Это произошло то ли в конце лета, то ли в начале осени 1941-го года. Через село шли колонны беженцев, среди них было много пассажиров железнодорожных эшелонов, которые разбомбили немецкие лётчики. Однажды вечером в дом к "солдатке" Варваре Проценко попросилась переночевать молодая еврейка с годовалой дочкой Фейгой, которая ещё и говорить-то толком не выучилась. Однако на следующий день уйти дальше на восток постоялица не смогла: ночью у неё начались жар и кашель, медицины в селе, разумеется, не было никакой, кроме народной... В общем, не сумела Варвара отпоить постоялицу калиновым взваром с мёдом. Женщине становилось всё хуже, она уже не понимала, что с ней и где находится, только по постели металась да крохотулю Фейгу звала. Через три дня умерла, схоронили покойницу подальше за оградой деревенского погоста, а Фейга осталась на руках у "солдатки" Варвары. Куда такую малявку денешь!
А девчушка была - просто загляденье: маленькая, пухленькая, с васильковыми глазками, пшеничными волосиками и ямочками на розовых щёчках. Ну, просто ангелочек! Всё село дивилось: и откуда этакое чудо? Да и бывают разве евреи такими вот беленькими, они ж обычно чернявые, кудрявые. А может, дитё вовсе и не еврейское? Может, покойница его попросту украла, а Бог (хотя Его при советской-то власти и нет вовсе) за то и покарал воровку смертью безвременной?
Только "солдатка" не верила этим домыслам. Подсказывало Варваре сердце, что умершая постоялица не крала ребёночка, что это её родная кровинушка. Но в любом случае искать других родственников Фейги не было ни малейшей возможности.
В то время практически никто не представлял, до какой степени нацисты ненавидят евреев и какую участь им уготовили, но листовки всякие с немецких самолётов падали в изобилии ("Бей жида-политрука, морда просит кирпича!"), да и слухами земля полнится... Короче, Варвара решила оставить у себя крошку Фейгу вместе со своим шестилетним Ванюшкой, но вдруг кто оккупантам расскажет?.. И тогда "солдатка" взяла топор, которым обычно дрова колола, вышла на сельский "майдан" и перед всем миром заявила:
- Я беру жидiвську дiвчинку до себе. Якщо якась паскуда фрицям бодай одненьке слово бовкне - зарубаю оцiєю самою сокирою! Нехай мене вiшають, хай стрiляють, та я встигну, не сумнiвайтеся. А потiм iще й на тому свiтi поквитаємося.
Да уж, решительная была женщина...
Трудно сказать, по какой причине, однако известную всему селу тайну немцам не раскрыл никто. Даже записавшийся в полицаи Николай Щупаченко молчал. В то же время от "солдаткиной" семьи все стремились держаться подальше: если её всё же схватят, кто знает, в какой мере пострадают общавшиеся с ней. Кроме того, люди считали, что она ни в коем случае не должна была рисковать жизнью единственного сына - лучше бы потихоньку привязала чужой девчонке камень на шею да утопила в речке, как котёнка.
Но Варвара ни о чём не жалела, даже не плакала в подушку по ночам, только иногда молча сидела на небольшой скамеечке возле печи и без единого слова покачивалась взад-вперёд, закусив нижнюю губу. А удочерённую еврейскую девочку воспитывала как свою. При немцах возобновилось богослужения, в другом селе за девять вёрст был храм, и Варвара быстренько окрестила Фейгу, "щоб не була ця маленька душа пропащою". Девочка получила при крещении имя Секлета (по понятиям "солдатки", консультировавшейся со священником, Фейга соответствовала Фене, Феня - Фёкле, Фёкла по-украински - Текля или Секлета). Так и подрастала Фейга-Феня-Текля вместе с Ванюшкой, наловчилась бойко лопотать по-украински без малейшего акцента, а также выучилась всем видам сельскохозяйственных работ.
Как вдруг аж в 1946-м году в село примчался зелёный армейский "козлик", откуда вышел молодцеватый полковник при многих орденах, а с ним нарядная дама, казалось, состоявшая из одних кружев. Оказывается, это была единственная уцелевшая Фенина родня - двоюродная бабушка с мужем. Ближе не осталось никого, мужчины лежали в могилах от Сталинграда до Берлина, всех остальных поглотила ненасытная утроба Бабьего Яра. Из огромной еврейской мишпохи летом сорок первого вместе с оборонным заводом из Киева эвакуировалась только Рива Гольц с маленькой дочуркой, но и Рива давно уже спала вечным сном в могиле за оградой сельского кладбища...
Разумеется, Феню забрали в город: Варвара так и не дождалась своего мужа-танкиста, так что девочке лучше было превратиться во внучку полковника, чем оставаться простой крестьянкой. Впрочем, полковник не забыл и "солдатку" с её родным сыном, сумел вытащить их в город - и хорошо, потому что вскоре по сёлам прокатился послевоенный, третий по счёту голодомор. Варвара же пристроилась в полковничьей семье домработницей, Ванюшка учился в городской школе, затем в ГПТУ, отслужил в армии, пошёл на завод.
И всё бы хорошо, если б на скромной вечеринке, посвящённой возвращению Ивана из армии, старшеклассница Феня не втрескалась в него по уши! После долгой разлуки и он посмотрел на названную сестричку Теклю глазами созревшего мужчины и нашёл, что она действительно расцвела и если не считать лёгкой горбинки на носу, стала настоящей красавицей. Впрочем, горбатый нос нисколечко не портил прекрасного девичьего лица, даже наоборот - предавал ему неизъяснимую прелесть...
Короче, их чувство быстро стало взаимным. Ещё пару лет молодые люди тщательно таились от окружающих: ждали, пока Феня закончит школу и поступит на первый курс недавно открывшегося Института народного хозяйства. Вот тут они и заявили: всё, подаём заявление в ЗАГС, свадьба через три месяца. Все были в шоке. Двоюродная бабушка, жена полковника билась в истерике и вопила, что Иван ударил её кинжалом прямо в сердце, что она давно обо всём подозревала, но не хотела верить, что порядочная девушка из порядочной еврейской семьи решится выйти замуж за гоя... (Хотя это, конечно, ерунда, ни о чём она не подозревала, потому что Фенечка много лет росла рядом с Ванечкой как сестра - каким подозрениям тут было место?!)
Полковник угрюмо молчал. Кажется, в глубине души он даже сочувствовал молодым, и если бы всё зависело только от него, так бы одними женскими воплями и обошлось. Но тут, за неимением ближних, в дело вмешались дальние родственники и единодушно заявили, что во всём виновата "солдатка" Варвара, самовольно, без чьего-либо согласия окрестившая еврейскую девчушку. И вообще, спасаться от верной гибели в украинской семье - одно дело, но выходить замуж за украинца, менять благородную фамилию Гольц на Проценко и рожать детей-полукровок - совершенно другое. Всему же есть предел!..
Короче, разгорелся нешуточный семейный скандал, в результате которого разъярённая Феня сверкнула огромными васильковыми глазами, топнула ножкой и вместе с будущей свекровью ушла жить на квартиру к будущему мужу - благо завод выделил Ивану восьмиметровую комнатушку в коммуналке. Никто их не провожал, никто не сказал доброго слова на прощанье. Только угрюмый полковник без лишних слов поманил Ивана в свой домашний кабинет, извлёк из шкафа солдатскую флягу, плеснул в две небольшие кружки чистейшего спирта и промолвил, чокнувшись: "Держись, парень".
Такую вот историю услышал я от отца в ту ночь...
6
Потом родился я. Затем умерла бабушка Варя - что-то там у неё с сердцем случилось, хотя лично я подозреваю, что больше всего её угнетала нелепая, полная странных поворотов история с удочерением еврейской девочки и "благодарностью" за это.
Ни с еврейской, ни с украинской роднёй никто из нас контактов не поддерживал: поступки бабушки и родителей были строжайше осуждены с обеих сторон. Каждый смотрел на ситуацию со своей колокольни. Украинцы говорили о бабушке Варе и об отце: зачем было спасать эту жи... еврейку, то есть чтобы их из-за этого грязью облили?! Евреи говорили о маме: зачем было выходить за Ивана замуж, к чему ложиться с ним в супружескую постель - разве мало, что его с матерью от голода спасли?! При этом каждый по-своему, с обывательской точки зрения был вроде бы прав... и в то же время жесточайшим образом заблуждался! Они ж одного не учитывали: теплоты простого человеческого сердца, простой человеческой любви, которую каждому дано познать хотя бы раз в жизни, да не каждый умеет распознать это святое чувство...
Вот так и получилось, что подвиг (да-да - настоящий подвиг!) "солдатки" Варвары был вроде бы достоин увековеченья в музее Яд-Вашем, но в то же время об этом не могло быть и речи.
А может, сами эти люди и не любили никогда по-настоящему, а?! Потому и думали так, как думали... Помогали тому лишь, кому нужно помочь - так как завтра он тебе руку помощи протянет. Женились только на женщинах своего круга, замуж выходили за нужных женихов.
Жаль мне их, однако.
А бабушка Варя... А что бабушка?! Старая солдатка не требовала абсолютно ничего, никакой благодарности. Видела ее разве что от родителей... Помню бабушку в её родном селе на Черниговщине - туда она после безобразного скандала сбежала доживать остаток жизни. Внешность её представляется мне какой-то туманной, нереальной, зато хорошо помню странную для меня, тогдашнего картину: бабушка Варя сидит на своей кровати - ну, знаете, обычная железная кровать с никелированными шариками на спинках, - а мама с папой по обеим сторонам присели, и каждый опустил голову ей на колени: мама слева, папа справа. Бабушка Варя гладит по голове каждого да приговаривает: "Дiти мої, дiточки..." Вот и вся благодарность! И зачем ей что-то ещё, какие-то другие знаки внимания, когда оба ребёнка, родной сын и названная дочь и теперь вместе с ней? Зачем деревце "праведника мира" в Яд-Вашем, когда у Ванечки и Фенечки-Секлеты в свою очередь - сын, её внук. То есть я...
Да, я был смущён вниманием со стороны жителей деревни и немного обиделся на "товстеньке жиденя" - но я ведь не знал тогда, насколько особенным ребёнком был!
Да, я молчал и не возмущался, когда Герку Хайкина исключали из пионеров - но ведь я был сыном коммуниста, "предательски" порвавшего самое священное достояние - партбилет! А одноклассникам знать об этом было совсем необязательно...
Да, не разобравшись в ситуации, Самуил Львович зарезал мне законную "пятёрку" - но я и с незаконной "четвёркой" поступил в политехнический! Потому что был сыном отца, которому не стыдно было смотреть в глаза жене, не совестно положить цветы на могилу матери. Внуком "солдатки", рисковавшей своей собственной головой и жизнью сына, лишь бы спасти еврейскую девчушку, и не ждавшей за это никакой благодарности.
Да, я блестяще отучился в КПИ, потому что всю жизнь чувствовал за спиной не только горе одинокой матери-вдовы, но и призрачные, немного завистливые, в меру сочувствующие взгляды людей, которым это было не дано: того же Борьки Лернера, уехавшего "за бугор" Герки Хайкина, толпы ненародившихся детей и внуков тех, кто костьми и пеплом лёг в Бабьем Яру...
Да, я до последнего держался в своём НИИ, пытался защитить диссертацию, таскал мимо милиции и рэкетиров полные сумки сигарет, потому что не имел ни малейшего права сдаваться. Потому что где-то на Земле Обетованной доживал последние дни совершенно полысевший, окончательно одряхлевший полковник, в момент прощания плеснувший из солдатской фляги спирт на двоих и приказавший гою Ивану: "Держись, парень..." Не мог я ударить в грязь лицом, сложить на груди лапки и жалобно скуля, уползти в ближайшую подворотню к бомжам. Потому что дряхлый ветеран страшной войны поднял бы на мгновение голову, сверкнул потускневшими глазами и молвил с укоризной: ну, что же ты, сынок, сукой беспомощной оказался, да? Расстрелял бы я тебя перед строем - да жаль, советское правительство пистолет именной в Израиль вывезти не дозволило... Да и бабушка Варя выронила бы знаменитый свой топор - зачем какого-то слабака защищать?!
И вот я тот, кем стал. И сегодняшний день подтвердил, что быть евреем, пусть и галахическим, иногда очень даже полезно. Вот как жизнь иногда поворачивает!
7
Кстати, где-то с месяц тому прелюбопытнейший случай произошёл. Мама Феня позвонила вдруг вечером: срочно приезжай, причём прямо сейчас! Дело безотлагательное. Я только с работы пришёл, устал до чёртиков... Так нет приезжай, и всё! И не вздумай переодеваться! Что поделаешь: зажевал наскоро того, что нашёл в холодильнике - и к матери. Едва порог переступил, не успел ещё спросить, что к чему - как новый звонок.
Оказалось, это какой-то её четвероюродный братец из США прикатил. Мой пятиюродный дядя, значит. Ничего старичок, в бейсболке, сандалиях с носками "от Кардена", в тенниске цветастой и линялых шортах до колен - ну, знаете, как американцы ходят? Это он, значит, уже второй день в Киеве. Семейное предание гласит, что где-то здесь осталась его непутёвая дальняя сестра, вышедшая замуж за гоя, который погиб дурной смертью. Так вот, решив посетить далёкий Киев, где дядя не был уже лет двадцать, наперекор семье он отважился разыскать пропащую сестру Фейгу и оказать ей огромную, по украинским меркам, материальную помощь в размере двадцати долларов! Мелет он, значит, всю эту ахинею и держит свои двадцать баксов в руке. Без конверта, по-простецки этак.
Мама Феня выслушала его спокойно, а потом и говорит: "Ну, что ж это мы на пороге стоим? Пошли на кухню хотя бы..." Только тут пятиюродный дядюшка спросить догадался: а кто этот молодой человек, который с нами? Но когда он узнал, что это сын непутёвой Фейги (а я же в рабочем костюме, даже с галстуком, несмотря на жару), да когда вдобавок мамеле открыла холодильник и выставила оттуда отменное угощение... Короче, тут американский дядюшка окончательно скис, сгрёб со стола свою двадцатку и разочарованно констатировал: врёт семейное предание, и вовсе не бедует эта Фейга, потому что и в самом Нью-Йорке таких кушаний не найти! С тем и ушёл восвояси.
* * *
А вот теперь скажите по совести: имею я право сегодня напиться или нет?!