Вместо послесловия
Наверное, последняя глава для того и существует, чтобы напихать в нее все, что не влезло в главы предыдущие, договорить то, что не успел или забыл сказать. Потом все это выдается за авторские выводы. Что ж, я тоже не буду отступать от этого золотого правила.
Прежде всего попытаюсь отвести упреки, которые, как мне кажется, могут мне адресовать. А раз я прогнозирую эти упреки, то, значит, уже сам прощупывал уязвимые места. Прощупывал основательно и понял, что кое-что нуждается в объяснениях.
Мало, поверхностно у меня описано то, что называется "фронтовым бытом". Но, поверьте, сделано это вовсе не из пренебрежения к этой тематике, высокомерной брезгливости. Я очень высоко ценю симоновский фильм "Шел солдат", где, по-моему, впервые быт на войне был "эстетически осмыслен", как пишут искусствоведы. Да, на войне совершают подвиги, ходят в атаки, на войне погибают. Но на войне и живут. Помню, как в очерке одного писателя приводились воспоминания женщины-фронтовички. Телефонистки, кажется. Так вот, самое страшное ее воспоминание: ей за всю войну ни разу толком не удалось вымыться. И я ее понимаю! Женщина на войне - это вообще очень горькая и жестокая тема, которую мало кто всерьез разрабатывает. Помню, рассказывала мне одна санинструкторша на войне:
- Назначили меня сначала в санчасть полка, стал мне там один командир куры строить, отправили меня тогда ближе к фронту - в батальон, а там та же история, шлют еще ближе к фронту - в роту, а вдруг и там командир молодой? Тогда меня к немцам отправят, что ли?
"Черный юмор" - так это теперь называется, кажется? Но опять я отвлекаюсь.
Важно, очень важно писать историю фронтового быта. Честь и хвала тому, кто это делает. Почему же я слишком малый вклад внес в это дело, отказавшись, таким образом, от своей доли хвалы и чести? Да причина самая элементарная: на войне делалось буквально все, чтобы облегчить летчикам этот самый быт. Обмундирование, кормежка - все было на высоте. И фронтовые сто грамм были всегда обеспечены. Роскоши, разумеется, никакой, но сыты, тепло одеты были всегда. И возможность выспаться была тоже. Понимаю, что многим пехотинцам такая жизнь на войне могла показаться раем. Но я пишу об этом безо всякого умиления. Летчику доверялась сложная, дорогостоящая техника, от действий которой зависели порой судьбы целых операций. Так было бы просто нерационально, согласитесь, давать управлять этой техникой голодному, невыспавшемуся, плохо одетому человеку. Так что дело тут не в гуманизме, не в какой-то особом расположении к летчикам, дело в элементарном здравом смысле. Но этот здравый смысл и не дал мне возможности живописать какие-то особые подробности быта летчиков на войне.
Да, совсем забыл: много россказней ходит о каком-то особом, "летчицком" суеверии. Скрывать не буду: было и такое. Например, перед вылетами никогда не брились по утрам, а только вечером. Не фотографировались перед полетом. Вот, пожалуй, и все. Так что, по-моему, в этих разговорах больше домыслов, чем правды. Видимо, кому-то хочется романтизировать, что ли, профессию военного летчика, окружить ее какой-то роковой тайной. Только грош цена такой романтике.
Теперь о втором, гипотетическом упреке. Впрочем, почему гипотетическом? Упрек этот я уже слышал и даже ответ дал.
Было дело в санатории "Ветеран". Съезжаются туда люди самые разные. Это сейчас мы все уже в возрасте, седые да лысые. Вроде бы и разницы никакой между нами нет. А ведь в прошлом должности мы занимали очень даже разные, и звания разные у нас были. По вечерам собирались мы у кого-нибудь в палате и вели бесконечные разговоры о прошлом, о войне. Но, как правило, разговор соскальзывал на дела сегодняшние. Особенно много говорили о публикациях, в которых обнародовались факты, ранее неизвестные, связанные с историей войны. Факты чаще всего негативные, "чернуха", как сейчас говорят да и пишут в газетах (кстати, почему это вдруг интеллигенция решила перейти на блатной язык, мода такая, что ли?). Так вот, когда очередной раз обсуждали эту тему, один из присутствующих не выдержал, видимо, и бросил в сердцах:
- Да кому это все нужно: снова перетряхивать наше прошлое, разыскивать да вытаскивать всякую грязь?
Тут я не выдержал. Вскипел даже. Но отвечаю предельно спокойно:
- Так может считать только тот, кто боится сменить вот такую уютную палату на тюремную камеру. Им это, конечно, не нужно. А всем честным людям правду знать - нужно, необходимо даже.
После моей такой речи в комнате повисла тишина. Никто не возражал, но и не поддерживал тоже. Потом снова завязался разговор, но он шел как-то вяло.
Спор, который не состоялся в палате санатория "Ветеран", наверное, миллионная того спора, что идет у нас в стране. Идет на самых различных уровнях: от бытового до философского. Один из авторов договорился до того, что разрушение мифов, укоренившихся в обществе, может быть губительным для самого общества. Не пугайтесь: я не буду делать обзор статей, в которых обсуждается эта проблема. Просто я хочу четко дать понять читателям, на какой позиции стою.
Я уверен, что правда, пусть самая страшная, пусть самая горькая, должна стать достоянием общества. Жить иллюзиями, мифами, как считает автор, которого я цитировал, право того, кто уже смертельно болен. Того, у кого ничего другого не остается.
Ни наш народ, ни нашу страну я смертельно больными по считаю. Да, они прошли тяжелейшие испытания, понесли громадные потери, и здоровье их не назовешь идеальным. И одно из главнейших условий того, чтобы здоровье было обретено заново, - правда в полном объеме, всегда и во всем. Разумеется, это касается и всех событий Великой Отечественной войны.
Вот о тех событиях, в которых участвовал, я и попытался рассказать максимально достоверно, ибо уверен, что правильные выводы можно сделать только в том случае, если обладаешь наиболее полной и объективной информацией.
Тут я перехожу к очередному объяснению. Разумеется, я понимал, что, когда рукопись будет готова, отнесу ее в Военное издательство, и если ее решат издать, то продавать книгу будут прежде всего в магазинах "Военкнига". Значит, покупатели и читатели кто? Думаю, люди военные. Или те, кто когда-то был военным. Опять-таки не буду скрывать, работая над рукописью, порой испытывал некоторую неуверенность: среди авторов мемуаров, как правило, маршалы, генералы, ну в крайнем случае полковники. И вот - здравствуйте! - появляюсь я в своих сержантских или старшинских погонах, которые носил во время войны. Это же целый переполох! Но, надеюсь, переполоха не будет. Не раз и не два читал я в газетах и журналах статьи, где отстаивалось право на существование именно солдатских мемуаров, подписи, кстати сказать, стояли под статьями весьма внушительные. Конечно, в годы застоя я, как и многие из нас, уже привык к тому, что лозунги и призывы существовали сами по себе, а дела - сами по себе. Но сейчас время иное, да и ситуация не та. Сколько могут звучать с горькой иронией строки поэта: "Города сдают солдаты, генералы их берут".
Прошу понять меня правильно: я вовсе не в претензии на недостаток уважения к Солдату Великой Отечественной. Уважения больше чем хватает. В речах и докладах звучат обязательно слова благодарности ему, грудью защитившему страну, испытавшему все тяготы войны. И памятники ему отрывают, и песни слагают, пионеры цветы к памятникам возлагают. Пишу так безо всякой иронии. Все правильно, все так и надо. Но опять процитирую поэта: "И все же, и все же, и все же..."
Как-то получилось так, что Солдат стал этаким обобщенным образом. Как на плакате: добрая улыбка из-под седых усов, широкие ладони, ласково гладящие головку внука, ордена на лацкане пиджака... Любить и уважать такой "обобщенный образ" куда как просто и приятно. И в одной квартире он с тобой не живет, и но ночам его кашель не мучает, и опрятен он всегда, и характер к старости ничуть не испортился.
К сожалению, не с плакатными, а с вполне реальными, земными солдатами-ветеранами дело обстоит чаще всего иначе. И любить их, и заботиться о них - большой труд и для души, и для тела. И если, дорогие читатели, вы искренни хотя бы наедине с самими собой, то я уверен, что вы согласитесь со мной.
Не помню, кто сказал, но сказал, по-моему, точно: о социальном и нравственном здоровье общества судить можно но тому, как в нем относятся к старикам. Вот и давайте посмотрим на нашу ситуацию через призму этого утверждения. Поздравительные открытки ветеранам к празднику - это обязательно, может быть, и цветы - но это уж как кому повезет; в магазинах можно без очереди, на вокзалах тоже, но никто не гарантирован от того, что могут и накричать, и оскорбить, и оттолкнуть. Вывод напрашивается сам собой: мы больны лицемерием. Нужны еще подтверждения? Пожалуйста!
Десятки газет публикуют заметки под заголовком "Награда нашла героя". Речь в них, как правило, идет о том, что юные следопыты обнаружили гражданина X, который по время войны был награжден орденом или медалью (или даже несколькими), но они не были ему вручены. И вот теперь, спустя сорок пять лет... И так далее в том же духе. Вроде бы положено ликовать вместе с автором заметки. А не хочется. Потому что возникают вопросы. Первый: почему искали целых сорок пять лет и нашли лишь с помощью детей? А если бы те дети порешили заняться не поиском героев, а, например, прополкой грядок (дело тоже полезное), то так и остались бы солдаты без наград? Да и искали ли их те, кому это положено по должности? Вопрос конечно, риторический: нет, не искали. Вопрос второй: а почему солдат сам не обратился куда следует за положенной наградой, ведь о том, что его к ней представили, он скорее всего знал? Из-за скромности? Может быть. Но скорее всего потому, что побоялся: а вдруг шуганут да еще и пристыдят?
Еще пример из газеты: "Замечательный подарок получили инвалиды и ветераны войны - новый госпиталь с современным оборудованием..." Уж тут, простите, просто чертыхаться хочется. А где же ветераны сорок лет с лишним лечились? По-прежнему в медсанбате, что ли? И что за дед-мороз им такой подарок преподнес? Нет, не дело это все, совсем не дело!
И еще раз прошу понять меня правильно: я не требую и не прошу новых льгот для солдат-ветеранов, решений, постановлений, указов и разъяснений. Я очень хочу, чтобы выполнялись те, которые уже приняты. И выполнялись не по обязанности, через силу, но чтобы выполнение их было естественной человеческой потребностью, а не барственным жестом. Но для этого мы должны стать цивилизованнее, культурнее, благороднее. Пока же по-прежнему: "Города сдают солдаты..."
Я слишком сгустил краски? Может быть. Но это уже синдром человека, впервые за много лет попавшего на трибуну и стремящегося сказать обо всем, что наболело, и в максимально резкой форме - чтобы проняло.
Теперь снова возвращаюсь к тому, с чего начал: если эту мою рукопись издадут, читать ее (надеюсь!), скорее всего, будут ветераны войны и те, кто носит военную форму сегодня. И опять-таки не буду скрывать: очень хочется, чтобы читали сегодняшние военные не только с исторической точки зрения, а с самой что ни на есть современной. Порой слышишь: "Какая может быть в армии демократизация, какая перестройка? Жить и служить надо по уставу - вот и вся перестройка!" И вспоминаю я тогда слова, сказанные Яковом Дмитриевичем Басиловым, который прошел путь от младшего офицера царской армии до генерала нашей армии. Советской. Было это вскоре после войны, и служил я у него адъютантом-переводчиком. Выступал тогда генерал перед офицерами и сказал вот что:
- Если вы хотите, чтобы вас уважали подчиненные, достигнуть этого довольно просто. Вы должны относиться к ним так, как мать относится к своим детям. Видели вы когда-нибудь, чтобы мать села за стол первой? Нет, сначала она накормит детей, а уж потом сама кушает. Если и вы будете так поступать, подчиненные станут вас любить. Нужны строгость, порядок, организованность, но они будут пустым звуком, если не будет справедливости!
Вроде бы формула простая, элементарная даже. Но как много за ней стоит! Вот и я попытался как мог рассказать об атмосфере, царившей в нашем полку. Атмосфере доверия, внимания друг к другу, когда начальник очень внимателен к предложениям подчиненных, не стесняется спрашивать у них совета, а подчиненные, в свою очередь, готовы эти предложения вносить, потому что чувствуют себя полноправными участниками одного общего, очень важного дела.
Но пора заканчивать. Иначе последняя глава уже сама может превратиться в целую книгу.
Спасибо за внимание. Надеюсь, что время, потраченное на чтение написанного мной, вы не посчитаете потраченным зря.
Я был воздушным стрелком
Источник: Дуэль, 1999:44 (http://www.geocities.com/Nashville/Rodeo/8005/99/44/44_4_2.htm)
Под таким названием за год до известной августовской "рокировочки" - под лязг танковых гусениц да вопли демократов - еще в советском Крыму вышла скромная книжка с летящими на обложке штурмовиками. Автор ее Георгий Литвин воздушный стрелок тех грозных машин. В годы войны огонь из кабины его "горбатого", словно разящий меч, наводил страх на врага, а имя Георгия гремело по всему фронту. И то сказать, почти шесть десятков боевых вылетов на самолете, который немцы прозвали "черной смертью" - это очень много!.. Ведь по штурмовику, летящему на высоте соломенных крыш, били из всех видов оружия, кому только не лень - и пехота, и артиллерия, и танки. Об этом вспоминает в своей книге Георгий Афанасьевич Литвин, но, признаюсь, я больше любил слушать, как он рассказывает. Его живые, эмоциональные рассказы о боевом прошлом увлекали, захватывали - через минуту-другую ты и сам словно шел в атаку на штурмовике, взывая к истребителям: "Маленькие, прикройте. Атакую..."
...Георгия Литвина в армию призвали из Харьковского авиационного института и направили учиться в школу младших авиаспециалистов. С августа 1941 г. до начала 1943-го он уже механик по вооружению в 446-м истребительном авиаполку. "Начальник огня и дыма" из вчерашнего студента получился толковый - пушки на его самолетах работали безотказно, теорию и практику стрельбы Георгий знал хорошо, как и многие его друзья-вооруженцы. Но бои были напряженными решалась судьба России, и тогда вышел суровый приказ No 227.
- Мы на память знали многие строки приказа Сталина. Вот, например: "Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать до последней возможности... Отступать дальше - значит погубить себя и вместе с тем нашу Родину...".
Вспоминая тот приказ, Георгий Афанасьевич хмурится, его по-мальчишески непосредственный, открытый взгляд тяжелеет и тогда кажется, что вот таким сосредоточенным, решительным, собирая волю в кулак, он отправлялся на боевое задание...
Да, после того, как 446-й истребительский авиаполк обезлюдел и в неравных схватках с противником потерял почти все самолеты, он был расформирован. Механик по вооружению Литвин попал в полк к штурмовикам, где круто изменилась его боевая судьба.
- Написал я рапорт: "Хочу лично сражаться с врагом, оружие знаю и верю в него!" - и отдал командиру. Приказ о моем переводе в воздушные стрелки был подписан. А следом за мной с рапортом к командиру полка рванули еще два оружейника - Вася Сергеев и Ваня Свинолупов.
На всю жизнь Георгию Афанасьевичу запомнилась его первая победа в жаркой схватке над Эльтигеном. Дело было 2 ноября 1943 г. Шестерка "илов" стояла на старте в боевой готовности. Вылет тогда по каким-то причинам задерживался. Но вот сигнал - дан приказ лететь на Эльтиген, и загруженные боеприпасами штурмовики начали взлет. Последним должен был взлетать младший лейтенант Мансур Зиянбаев, скромный 20-летний паренек. У него это был всего-то второй боевой вылет. И по этой ли причине или что-то еще помешало, но стрелок с машины Зиянбаева занервничал, задергался. "Не полечу!" - кричит, а тут уже секунды на счету. Тогда командир полка Соколов, покрыв матом того сержанта, бросил Литвину одно только слово: "Парашют!" - и Георгий пулей в кабину стрелка. Уже там он застегнул парашютные лямки, беглым взглядом, как опытный маэстро, проверил в кабине свое хозяйство и бодро доложил Мансуру:
- Все в порядке, командир! Пошли на взлет...
Над Эльтигеном стоял сущий ад. Рвались бомбы, снаряды, земля была окутана плотным слоем дыма. Над головой, ревя моторами, носились истребители - и наши, и противника. Кто-то горящей свечкой уже падал в Керченский залив. В эфире надрывались по-немецки: "Ахтунг, ахтунг!"... Тут же летел русский мат, кто-то просил о помощи: "Вася, прикрой! Я ему... сейчас врежу!" Штурмовики с ходу бросали на цель бомбы, затем с бреющего полета поливали противника огнем из пушек и пулеметов. Напряжение боя нарастало.
Последнему в группе труднее всех. Он вечно догоняет остальных, он всюду открыт врагу.
- Первому гусю - почет и хвала, последнему гусю в ж... стрела! - образно выразил диспозицию того боевого вылета Георгий Афанасьевич и уточнил, - Сам посуди, идем последними, к нашей группе пристраиваются "мессеры". Кого им бить для разминки? Понятно, что тех, кто в хвосте. Но, слава Богу, наше прикрытие отгоняет противника, и мы благополучно выходим из боя. А дальше - вторая серия мыльной оперы...
Мансур тогда чуть отстал от группы - радиус-то разворота у замыкающего строй на пол-империи! Ну, тут как тут опять два "худых". Отбиваю их атаки, вдруг слышу, как трещит обшивка нашего "ильюши" - это несколько пуль крупнокалиберного пулемета все-таки угодило в машину. Самолетное переговорное устройство оказалось перебитым - теперь летчику ни слова не передать. Он не слышит моих команд на маневры для отражения атак, а немцы, будто поняв в чем дело, наглеют, подходят к нам парой и бьют из всех дудок!..
Метров с двухсот, поймав в прицел ведущего, я нажал на гашетку пулемета. Гляжу, "мессер" встрепенулся, взмыл вверх - видно угодил в него длинной-то очередью. Помню, дальше на противника свалился наш "лагг". Он добил немца - за самолетом потянулся густой черный шлейф. А я увлекся таким пейзажем и упустил из виду ведомого вражьей пары, который, конечно, воспользовался этим, подобрался к нам снизу и занял так называемое "мертвое пространство". Все! для стрелка в такой ситуации работа окончена - можешь отдыхать. Угол-то стрельбы турельной установки ограничен, под собой ни хрена не видно. Тогда, скажу честно, промелькнула недобрая мысль: конец!..
Я часами мог слушать, как Георгий Афанасьевич рассказывает о воздушных боях, об атаках сквозь огненную метель. Совершив на штурмовике десятки боевых вылетов (в которых не просто там как-то отпугивал "мессершмидтов" от своей машины, а насшибал их столько, что на полного кавалера орденов "славы" хватило, за что и был представлен ко всем трем высшим солдатским наградам), он неизменно оставался самим собой - честным и открытым к друзьям, непримиримым к врагу. Слава не изменила стрелка Георгия.
Нежданно-негаданно осенью 1944-го старшина Литвин получает направление на учебу в Военный институт иностранных языков. Под занавес войны он, уже военный переводчик, работает в советской военной администрации в Германии. Теперь ему приходится встречаться, понятно, не для праздных бесед, с видными военными и политическими деятелями нашего государства, союзниками по войне, командованием вермахта, люфтваффе. Не от тех ли встреч рождались позже невеселые мысли и ложились на бумагу строки: "Историю нельзя подправить задним числом. Ее нужно принимать такой, какой она была на самом деле. Мы теперь знаем больше, но многое предстоит нам и узнать, и осмыслить, многим людям еще необходимо мужество, чтобы освободиться от плена прежних своих представлений..."
Многое еще предстояло пройти, заново осмыслить и самому. А пока что воздушный стрелок Литвин в кабине израненного штурмовика искал выход - как одолеть крадущегося к ним в "мертвой зоне" врага, отстоять жизнь?..
- Знаешь, если строить бой по писаному - ничего путного не получится. Сколько было тех вражьих атак, сколько тысяч снарядов угрохали немцы, чтобы сшибить нашего "горбатого" - не вышло. А ведь бой на бой не походит, атаки - и те разнятся друг от друга, так что всякий раз приходилось искать решения неординарные, иначе - труба делу! В той схватке я решил стрелять по "мессеру" через фюзеляж собственного самолета. Ни в одной инструкции такого не вычитаешь. А что оставалось делать - ждать, когда очередью снарядов твою башку разнесет по кабине?..
Георгий Афанасьевич рассказывает о своих боевых делах просто, без пафоса. Пристроившись на кухне за маленьким столиком, мы разливаем в стаканы добрую украинскую горилку - "брат Вася з Харкива прэвиз" - и пьем за Россию, за то, чтобы выстоять, чтобы избавиться поскорее от чумы, охватившей нашу дивную многострадальную Родину...
- Развязка в том поединке с "мессером" произошла мгновенно, - вспоминает Георгий Афанасьевич. - Когда я прошил свой фюзеляж пулеметной очередью, Мансур бросил машину в сторону, полагая, что это бьет по нам немец, - и тут, действительно, снаряды от "мессера" красивой такой трассой проскочили мимо нашего "горбатого". А моя короткая, но злая очередь тут же впилась в самолет противника. Он камнем рухнул вниз. Как говорится, "пролетели утки с шумом и скрылися..."
Только через месяц наши десантники прорвали вражескую блокаду и ночью, пройдя от Эльтигена почти 20 км, заняли на южной окраине Керчи гору Митридат. Штурмовикам полка, с которыми летал Георгий Литвин, работы прибавилось - они уже не только громили противника, но и сбрасывали нашему десанту боеприпасы, продовольствие. Немцы встречали их плотным заградительным огнем зенитной артиллерии, счетверенных 20-миллиметровых установок "эрликон", стреляла пехота, танки.
И вот 8 декабря. В тот памятный день были сбиты младший лейтенант Лебедев и воздушный стрелок Кравцов. Их самолет врезался в скопление противника. Тогда же погиб и Мансур Зиянбаев. Место воздушного стрелка у него в том боевом вылете занимал сержант Алясов. Подбитый зениткой, их "Ил" приводнился в Керченском проливе и сразу пошел на дно. Воздушного стрелка из морской пучины выбросил надувной жилет. Моряки заметили попавшего в беду "летуна" и поспешили на помощь. А Мансура Зиянбаева навсегда поглотило море...
Не вернулись с боевого задания в тот день летчик Широков и стрелок Хромченко. Их сбили немецкие истребители. 9 декабря погибли лейтенант Макурин и сержант Столяров - в машину было прямое попадание зенитного снаряда. Зенитным же огнем противника повредило штурмовик замкомэска Папка. Самолет удалось приземлить на нейтральной полосе, откуда экипаж выбирался под прикрытием огня нашей пехоты.
Так они шли - фронтовые будни воздушного стрелка Литвина. Штурмовики, штурмовки... потери боевых друзей и снова вылет за вылетом. Под Керчью смертью героев пали летчики Заливадный, Тертычный, Толчанов, Агарков, Зотов, воздушные стрелки Павлик, Гудзь, Крыленко, Ткачев, Багарашвили... Пули обходили только Георгия - он даже ни разу не был ранен.
- О смерти на фронте не говорят. Вечером помянем ребят, приляжем, порой в холодной землянке, а утром снова боевая работа. Снова пробивайся сквозь огненную метель и бей, гони врага с родной земли...
Георгий Афанасьевич помнит всех ушедших в военное лихолетье друзей, память его возвращает детали боевых вылетов, мгновенья, которые навсегда врезались в сердце:
- Знаешь, мы раз вернулись на аэродром и машину нашу пришлось отмывать от... человеческой крови. Командир полка Соколов был великолепный мастер бреющих полетов, и вот врезались мы тогда с ним в колонну, как говорится, живой силы противника. Мало у них там осталось в живых-то от той силы... Дело это происходило уже над белорусской землей. Там меня, кстати, и представили к третьему ордену "Славы". Правда, пока представление то моталось по штабам, я укатил учиться на переводчика. Так что награда, как говорится, ищет героя. Уже полвека ищет...
После войны однополчане Георгия Афанасьевича - летчики-штурмовики, 12 Героев Советского Союза! - не раз обращались в различные инстанции, чтобы восстановить историческую справедливость, отметить заслуженной "Славой" подвиги воздушного стрелка. Пустое дело! В августе 1991 г. наградные документы, говорят, лежали уже на столе президента Горбачева. Но президент притомился, укатил на крымский пляж в Форос, а дальше известно - народу "танец маленьких лебедей" принялись демонстрировать.
В декабре 1991 г. один их чиновников ГУКа по поводу награды Литвина пытался было уточнить - кто, когда, куда направлял представление. Узнав же, что документы ушли в Президиум Верховного Совета СССР, вдруг нервно так расхохотался и спросил: "А где та страна?"
Ту страну, как заметил однажды Иосиф Виссарионович Сталин, большевики проср...и! Сказано это было летом сорок первого. Но тогда народ отстоял Россию от врага. Полвека спустя - без боя! - великой державы не стало...
Я уже не раз слышал от ветеранов давней войны горестную с надрывом фразу: "Лучше бы погибнуть в бою и не видеть, что творится нынче..." А вот бывший стрелок с "Ила" Георгий Литвин рассуждал иначе. На смерть он не соглашался!
- Мне бы сбросить годков 30 да в руки автомат Калашникова...
Программу смены власти стрелок Литвин развивал не слишком конституционную, но доходчивую, понятную и, главное, в интересах народа. Глаза его при этом молодо загорались, голос крепчал и представлялся мне этот бесстрашный человек в кабине своего штурмовика, косившего стальным винтом головы ненавистного врага!
"Наш народ хотя и говорит на русском языке, но часто думает не по-русски. Он безмолвствует, оказывается зрителем, надеется на "авось", а потом становится жертвой происходящих в России событий... И снова на нашей земле миллионы смертей, горе, слезы, невинные жертвы. Преступники правят бал, морально разлагая народ", - это из последней книги Георгия Афанасьевича - его обращение к соотечественникам. Сколько в этих словах душевной боли, неподдельной тревоги...
"Где же выход?
Почему лучшие, благородные помыслы нормальных людей не торжествуют?
Почему у нас правят бал мерзавцы и сатанисты, а народ молчит?
Почему русские люди ждут, что кто-то придет и за них все сделает: прогонит захватчиков, поднимет экономику, возродит культуру и традиции, защитит слабых?
Почему только некоторые идут на смерть и муки во имя торжества добра и справедливости?.."
Уже серьезно заболев, Георгий Афанасьевич дописывал эти строки. Многолетний труд под названием "На развалинах третьего рейха, или Маятник войны" выпустили небольшим тиражом в Германии его друзья-немцы. Однако книга-то писалась для русских! К нам взволнованные слова этого мужественного человека: "Очнись, оплеванная, обманутая, обворованная Россия, пробудись, российский народ, и посмотри вокруг, кто тобой правит! Новоявленные правители, смею уверить вас, напуганные до крайности. Не случайно же они через все свои органы массовой информации трубят на весь мир о русском фашизме, предстоящем еврейском погроме. Знает кошка, чье мясо съела..."
Пишу "серьезно заболел", "дописывал строки" и который день откладываю в сторону листки бумаги - рука останавливается, нет сил сказать то, что уже свершилось...
"Нужно возродить нашу национальную память, вернуть почтение к нашему великому прошлому и гордиться тем, что мы - русские. У нас есть, чем гордиться!.." - эти слова пламенного патриота России Георгия Литвина летят к нам уже из небытия. А с ними вера: "Наше дело правое. Победа будет за нами!"
"Дуэль" скорбит о своем авторе...
Станислав ГРИБАНОВ,
летчик-истребитель
Наверное, последняя глава для того и существует, чтобы напихать в нее все, что не влезло в главы предыдущие, договорить то, что не успел или забыл сказать. Потом все это выдается за авторские выводы. Что ж, я тоже не буду отступать от этого золотого правила.
Прежде всего попытаюсь отвести упреки, которые, как мне кажется, могут мне адресовать. А раз я прогнозирую эти упреки, то, значит, уже сам прощупывал уязвимые места. Прощупывал основательно и понял, что кое-что нуждается в объяснениях.
Мало, поверхностно у меня описано то, что называется "фронтовым бытом". Но, поверьте, сделано это вовсе не из пренебрежения к этой тематике, высокомерной брезгливости. Я очень высоко ценю симоновский фильм "Шел солдат", где, по-моему, впервые быт на войне был "эстетически осмыслен", как пишут искусствоведы. Да, на войне совершают подвиги, ходят в атаки, на войне погибают. Но на войне и живут. Помню, как в очерке одного писателя приводились воспоминания женщины-фронтовички. Телефонистки, кажется. Так вот, самое страшное ее воспоминание: ей за всю войну ни разу толком не удалось вымыться. И я ее понимаю! Женщина на войне - это вообще очень горькая и жестокая тема, которую мало кто всерьез разрабатывает. Помню, рассказывала мне одна санинструкторша на войне:
- Назначили меня сначала в санчасть полка, стал мне там один командир куры строить, отправили меня тогда ближе к фронту - в батальон, а там та же история, шлют еще ближе к фронту - в роту, а вдруг и там командир молодой? Тогда меня к немцам отправят, что ли?
"Черный юмор" - так это теперь называется, кажется? Но опять я отвлекаюсь.
Важно, очень важно писать историю фронтового быта. Честь и хвала тому, кто это делает. Почему же я слишком малый вклад внес в это дело, отказавшись, таким образом, от своей доли хвалы и чести? Да причина самая элементарная: на войне делалось буквально все, чтобы облегчить летчикам этот самый быт. Обмундирование, кормежка - все было на высоте. И фронтовые сто грамм были всегда обеспечены. Роскоши, разумеется, никакой, но сыты, тепло одеты были всегда. И возможность выспаться была тоже. Понимаю, что многим пехотинцам такая жизнь на войне могла показаться раем. Но я пишу об этом безо всякого умиления. Летчику доверялась сложная, дорогостоящая техника, от действий которой зависели порой судьбы целых операций. Так было бы просто нерационально, согласитесь, давать управлять этой техникой голодному, невыспавшемуся, плохо одетому человеку. Так что дело тут не в гуманизме, не в какой-то особом расположении к летчикам, дело в элементарном здравом смысле. Но этот здравый смысл и не дал мне возможности живописать какие-то особые подробности быта летчиков на войне.
Да, совсем забыл: много россказней ходит о каком-то особом, "летчицком" суеверии. Скрывать не буду: было и такое. Например, перед вылетами никогда не брились по утрам, а только вечером. Не фотографировались перед полетом. Вот, пожалуй, и все. Так что, по-моему, в этих разговорах больше домыслов, чем правды. Видимо, кому-то хочется романтизировать, что ли, профессию военного летчика, окружить ее какой-то роковой тайной. Только грош цена такой романтике.
Теперь о втором, гипотетическом упреке. Впрочем, почему гипотетическом? Упрек этот я уже слышал и даже ответ дал.
Было дело в санатории "Ветеран". Съезжаются туда люди самые разные. Это сейчас мы все уже в возрасте, седые да лысые. Вроде бы и разницы никакой между нами нет. А ведь в прошлом должности мы занимали очень даже разные, и звания разные у нас были. По вечерам собирались мы у кого-нибудь в палате и вели бесконечные разговоры о прошлом, о войне. Но, как правило, разговор соскальзывал на дела сегодняшние. Особенно много говорили о публикациях, в которых обнародовались факты, ранее неизвестные, связанные с историей войны. Факты чаще всего негативные, "чернуха", как сейчас говорят да и пишут в газетах (кстати, почему это вдруг интеллигенция решила перейти на блатной язык, мода такая, что ли?). Так вот, когда очередной раз обсуждали эту тему, один из присутствующих не выдержал, видимо, и бросил в сердцах:
- Да кому это все нужно: снова перетряхивать наше прошлое, разыскивать да вытаскивать всякую грязь?
Тут я не выдержал. Вскипел даже. Но отвечаю предельно спокойно:
- Так может считать только тот, кто боится сменить вот такую уютную палату на тюремную камеру. Им это, конечно, не нужно. А всем честным людям правду знать - нужно, необходимо даже.
После моей такой речи в комнате повисла тишина. Никто не возражал, но и не поддерживал тоже. Потом снова завязался разговор, но он шел как-то вяло.
Спор, который не состоялся в палате санатория "Ветеран", наверное, миллионная того спора, что идет у нас в стране. Идет на самых различных уровнях: от бытового до философского. Один из авторов договорился до того, что разрушение мифов, укоренившихся в обществе, может быть губительным для самого общества. Не пугайтесь: я не буду делать обзор статей, в которых обсуждается эта проблема. Просто я хочу четко дать понять читателям, на какой позиции стою.
Я уверен, что правда, пусть самая страшная, пусть самая горькая, должна стать достоянием общества. Жить иллюзиями, мифами, как считает автор, которого я цитировал, право того, кто уже смертельно болен. Того, у кого ничего другого не остается.
Ни наш народ, ни нашу страну я смертельно больными по считаю. Да, они прошли тяжелейшие испытания, понесли громадные потери, и здоровье их не назовешь идеальным. И одно из главнейших условий того, чтобы здоровье было обретено заново, - правда в полном объеме, всегда и во всем. Разумеется, это касается и всех событий Великой Отечественной войны.
Вот о тех событиях, в которых участвовал, я и попытался рассказать максимально достоверно, ибо уверен, что правильные выводы можно сделать только в том случае, если обладаешь наиболее полной и объективной информацией.
Тут я перехожу к очередному объяснению. Разумеется, я понимал, что, когда рукопись будет готова, отнесу ее в Военное издательство, и если ее решат издать, то продавать книгу будут прежде всего в магазинах "Военкнига". Значит, покупатели и читатели кто? Думаю, люди военные. Или те, кто когда-то был военным. Опять-таки не буду скрывать, работая над рукописью, порой испытывал некоторую неуверенность: среди авторов мемуаров, как правило, маршалы, генералы, ну в крайнем случае полковники. И вот - здравствуйте! - появляюсь я в своих сержантских или старшинских погонах, которые носил во время войны. Это же целый переполох! Но, надеюсь, переполоха не будет. Не раз и не два читал я в газетах и журналах статьи, где отстаивалось право на существование именно солдатских мемуаров, подписи, кстати сказать, стояли под статьями весьма внушительные. Конечно, в годы застоя я, как и многие из нас, уже привык к тому, что лозунги и призывы существовали сами по себе, а дела - сами по себе. Но сейчас время иное, да и ситуация не та. Сколько могут звучать с горькой иронией строки поэта: "Города сдают солдаты, генералы их берут".
Прошу понять меня правильно: я вовсе не в претензии на недостаток уважения к Солдату Великой Отечественной. Уважения больше чем хватает. В речах и докладах звучат обязательно слова благодарности ему, грудью защитившему страну, испытавшему все тяготы войны. И памятники ему отрывают, и песни слагают, пионеры цветы к памятникам возлагают. Пишу так безо всякой иронии. Все правильно, все так и надо. Но опять процитирую поэта: "И все же, и все же, и все же..."
Как-то получилось так, что Солдат стал этаким обобщенным образом. Как на плакате: добрая улыбка из-под седых усов, широкие ладони, ласково гладящие головку внука, ордена на лацкане пиджака... Любить и уважать такой "обобщенный образ" куда как просто и приятно. И в одной квартире он с тобой не живет, и но ночам его кашель не мучает, и опрятен он всегда, и характер к старости ничуть не испортился.
К сожалению, не с плакатными, а с вполне реальными, земными солдатами-ветеранами дело обстоит чаще всего иначе. И любить их, и заботиться о них - большой труд и для души, и для тела. И если, дорогие читатели, вы искренни хотя бы наедине с самими собой, то я уверен, что вы согласитесь со мной.
Не помню, кто сказал, но сказал, по-моему, точно: о социальном и нравственном здоровье общества судить можно но тому, как в нем относятся к старикам. Вот и давайте посмотрим на нашу ситуацию через призму этого утверждения. Поздравительные открытки ветеранам к празднику - это обязательно, может быть, и цветы - но это уж как кому повезет; в магазинах можно без очереди, на вокзалах тоже, но никто не гарантирован от того, что могут и накричать, и оскорбить, и оттолкнуть. Вывод напрашивается сам собой: мы больны лицемерием. Нужны еще подтверждения? Пожалуйста!
Десятки газет публикуют заметки под заголовком "Награда нашла героя". Речь в них, как правило, идет о том, что юные следопыты обнаружили гражданина X, который по время войны был награжден орденом или медалью (или даже несколькими), но они не были ему вручены. И вот теперь, спустя сорок пять лет... И так далее в том же духе. Вроде бы положено ликовать вместе с автором заметки. А не хочется. Потому что возникают вопросы. Первый: почему искали целых сорок пять лет и нашли лишь с помощью детей? А если бы те дети порешили заняться не поиском героев, а, например, прополкой грядок (дело тоже полезное), то так и остались бы солдаты без наград? Да и искали ли их те, кому это положено по должности? Вопрос конечно, риторический: нет, не искали. Вопрос второй: а почему солдат сам не обратился куда следует за положенной наградой, ведь о том, что его к ней представили, он скорее всего знал? Из-за скромности? Может быть. Но скорее всего потому, что побоялся: а вдруг шуганут да еще и пристыдят?
Еще пример из газеты: "Замечательный подарок получили инвалиды и ветераны войны - новый госпиталь с современным оборудованием..." Уж тут, простите, просто чертыхаться хочется. А где же ветераны сорок лет с лишним лечились? По-прежнему в медсанбате, что ли? И что за дед-мороз им такой подарок преподнес? Нет, не дело это все, совсем не дело!
И еще раз прошу понять меня правильно: я не требую и не прошу новых льгот для солдат-ветеранов, решений, постановлений, указов и разъяснений. Я очень хочу, чтобы выполнялись те, которые уже приняты. И выполнялись не по обязанности, через силу, но чтобы выполнение их было естественной человеческой потребностью, а не барственным жестом. Но для этого мы должны стать цивилизованнее, культурнее, благороднее. Пока же по-прежнему: "Города сдают солдаты..."
Я слишком сгустил краски? Может быть. Но это уже синдром человека, впервые за много лет попавшего на трибуну и стремящегося сказать обо всем, что наболело, и в максимально резкой форме - чтобы проняло.
Теперь снова возвращаюсь к тому, с чего начал: если эту мою рукопись издадут, читать ее (надеюсь!), скорее всего, будут ветераны войны и те, кто носит военную форму сегодня. И опять-таки не буду скрывать: очень хочется, чтобы читали сегодняшние военные не только с исторической точки зрения, а с самой что ни на есть современной. Порой слышишь: "Какая может быть в армии демократизация, какая перестройка? Жить и служить надо по уставу - вот и вся перестройка!" И вспоминаю я тогда слова, сказанные Яковом Дмитриевичем Басиловым, который прошел путь от младшего офицера царской армии до генерала нашей армии. Советской. Было это вскоре после войны, и служил я у него адъютантом-переводчиком. Выступал тогда генерал перед офицерами и сказал вот что:
- Если вы хотите, чтобы вас уважали подчиненные, достигнуть этого довольно просто. Вы должны относиться к ним так, как мать относится к своим детям. Видели вы когда-нибудь, чтобы мать села за стол первой? Нет, сначала она накормит детей, а уж потом сама кушает. Если и вы будете так поступать, подчиненные станут вас любить. Нужны строгость, порядок, организованность, но они будут пустым звуком, если не будет справедливости!
Вроде бы формула простая, элементарная даже. Но как много за ней стоит! Вот и я попытался как мог рассказать об атмосфере, царившей в нашем полку. Атмосфере доверия, внимания друг к другу, когда начальник очень внимателен к предложениям подчиненных, не стесняется спрашивать у них совета, а подчиненные, в свою очередь, готовы эти предложения вносить, потому что чувствуют себя полноправными участниками одного общего, очень важного дела.
Но пора заканчивать. Иначе последняя глава уже сама может превратиться в целую книгу.
Спасибо за внимание. Надеюсь, что время, потраченное на чтение написанного мной, вы не посчитаете потраченным зря.
Я был воздушным стрелком
Источник: Дуэль, 1999:44 (http://www.geocities.com/Nashville/Rodeo/8005/99/44/44_4_2.htm)
Под таким названием за год до известной августовской "рокировочки" - под лязг танковых гусениц да вопли демократов - еще в советском Крыму вышла скромная книжка с летящими на обложке штурмовиками. Автор ее Георгий Литвин воздушный стрелок тех грозных машин. В годы войны огонь из кабины его "горбатого", словно разящий меч, наводил страх на врага, а имя Георгия гремело по всему фронту. И то сказать, почти шесть десятков боевых вылетов на самолете, который немцы прозвали "черной смертью" - это очень много!.. Ведь по штурмовику, летящему на высоте соломенных крыш, били из всех видов оружия, кому только не лень - и пехота, и артиллерия, и танки. Об этом вспоминает в своей книге Георгий Афанасьевич Литвин, но, признаюсь, я больше любил слушать, как он рассказывает. Его живые, эмоциональные рассказы о боевом прошлом увлекали, захватывали - через минуту-другую ты и сам словно шел в атаку на штурмовике, взывая к истребителям: "Маленькие, прикройте. Атакую..."
...Георгия Литвина в армию призвали из Харьковского авиационного института и направили учиться в школу младших авиаспециалистов. С августа 1941 г. до начала 1943-го он уже механик по вооружению в 446-м истребительном авиаполку. "Начальник огня и дыма" из вчерашнего студента получился толковый - пушки на его самолетах работали безотказно, теорию и практику стрельбы Георгий знал хорошо, как и многие его друзья-вооруженцы. Но бои были напряженными решалась судьба России, и тогда вышел суровый приказ No 227.
- Мы на память знали многие строки приказа Сталина. Вот, например: "Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать до последней возможности... Отступать дальше - значит погубить себя и вместе с тем нашу Родину...".
Вспоминая тот приказ, Георгий Афанасьевич хмурится, его по-мальчишески непосредственный, открытый взгляд тяжелеет и тогда кажется, что вот таким сосредоточенным, решительным, собирая волю в кулак, он отправлялся на боевое задание...
Да, после того, как 446-й истребительский авиаполк обезлюдел и в неравных схватках с противником потерял почти все самолеты, он был расформирован. Механик по вооружению Литвин попал в полк к штурмовикам, где круто изменилась его боевая судьба.
- Написал я рапорт: "Хочу лично сражаться с врагом, оружие знаю и верю в него!" - и отдал командиру. Приказ о моем переводе в воздушные стрелки был подписан. А следом за мной с рапортом к командиру полка рванули еще два оружейника - Вася Сергеев и Ваня Свинолупов.
На всю жизнь Георгию Афанасьевичу запомнилась его первая победа в жаркой схватке над Эльтигеном. Дело было 2 ноября 1943 г. Шестерка "илов" стояла на старте в боевой готовности. Вылет тогда по каким-то причинам задерживался. Но вот сигнал - дан приказ лететь на Эльтиген, и загруженные боеприпасами штурмовики начали взлет. Последним должен был взлетать младший лейтенант Мансур Зиянбаев, скромный 20-летний паренек. У него это был всего-то второй боевой вылет. И по этой ли причине или что-то еще помешало, но стрелок с машины Зиянбаева занервничал, задергался. "Не полечу!" - кричит, а тут уже секунды на счету. Тогда командир полка Соколов, покрыв матом того сержанта, бросил Литвину одно только слово: "Парашют!" - и Георгий пулей в кабину стрелка. Уже там он застегнул парашютные лямки, беглым взглядом, как опытный маэстро, проверил в кабине свое хозяйство и бодро доложил Мансуру:
- Все в порядке, командир! Пошли на взлет...
Над Эльтигеном стоял сущий ад. Рвались бомбы, снаряды, земля была окутана плотным слоем дыма. Над головой, ревя моторами, носились истребители - и наши, и противника. Кто-то горящей свечкой уже падал в Керченский залив. В эфире надрывались по-немецки: "Ахтунг, ахтунг!"... Тут же летел русский мат, кто-то просил о помощи: "Вася, прикрой! Я ему... сейчас врежу!" Штурмовики с ходу бросали на цель бомбы, затем с бреющего полета поливали противника огнем из пушек и пулеметов. Напряжение боя нарастало.
Последнему в группе труднее всех. Он вечно догоняет остальных, он всюду открыт врагу.
- Первому гусю - почет и хвала, последнему гусю в ж... стрела! - образно выразил диспозицию того боевого вылета Георгий Афанасьевич и уточнил, - Сам посуди, идем последними, к нашей группе пристраиваются "мессеры". Кого им бить для разминки? Понятно, что тех, кто в хвосте. Но, слава Богу, наше прикрытие отгоняет противника, и мы благополучно выходим из боя. А дальше - вторая серия мыльной оперы...
Мансур тогда чуть отстал от группы - радиус-то разворота у замыкающего строй на пол-империи! Ну, тут как тут опять два "худых". Отбиваю их атаки, вдруг слышу, как трещит обшивка нашего "ильюши" - это несколько пуль крупнокалиберного пулемета все-таки угодило в машину. Самолетное переговорное устройство оказалось перебитым - теперь летчику ни слова не передать. Он не слышит моих команд на маневры для отражения атак, а немцы, будто поняв в чем дело, наглеют, подходят к нам парой и бьют из всех дудок!..
Метров с двухсот, поймав в прицел ведущего, я нажал на гашетку пулемета. Гляжу, "мессер" встрепенулся, взмыл вверх - видно угодил в него длинной-то очередью. Помню, дальше на противника свалился наш "лагг". Он добил немца - за самолетом потянулся густой черный шлейф. А я увлекся таким пейзажем и упустил из виду ведомого вражьей пары, который, конечно, воспользовался этим, подобрался к нам снизу и занял так называемое "мертвое пространство". Все! для стрелка в такой ситуации работа окончена - можешь отдыхать. Угол-то стрельбы турельной установки ограничен, под собой ни хрена не видно. Тогда, скажу честно, промелькнула недобрая мысль: конец!..
Я часами мог слушать, как Георгий Афанасьевич рассказывает о воздушных боях, об атаках сквозь огненную метель. Совершив на штурмовике десятки боевых вылетов (в которых не просто там как-то отпугивал "мессершмидтов" от своей машины, а насшибал их столько, что на полного кавалера орденов "славы" хватило, за что и был представлен ко всем трем высшим солдатским наградам), он неизменно оставался самим собой - честным и открытым к друзьям, непримиримым к врагу. Слава не изменила стрелка Георгия.
Нежданно-негаданно осенью 1944-го старшина Литвин получает направление на учебу в Военный институт иностранных языков. Под занавес войны он, уже военный переводчик, работает в советской военной администрации в Германии. Теперь ему приходится встречаться, понятно, не для праздных бесед, с видными военными и политическими деятелями нашего государства, союзниками по войне, командованием вермахта, люфтваффе. Не от тех ли встреч рождались позже невеселые мысли и ложились на бумагу строки: "Историю нельзя подправить задним числом. Ее нужно принимать такой, какой она была на самом деле. Мы теперь знаем больше, но многое предстоит нам и узнать, и осмыслить, многим людям еще необходимо мужество, чтобы освободиться от плена прежних своих представлений..."
Многое еще предстояло пройти, заново осмыслить и самому. А пока что воздушный стрелок Литвин в кабине израненного штурмовика искал выход - как одолеть крадущегося к ним в "мертвой зоне" врага, отстоять жизнь?..
- Знаешь, если строить бой по писаному - ничего путного не получится. Сколько было тех вражьих атак, сколько тысяч снарядов угрохали немцы, чтобы сшибить нашего "горбатого" - не вышло. А ведь бой на бой не походит, атаки - и те разнятся друг от друга, так что всякий раз приходилось искать решения неординарные, иначе - труба делу! В той схватке я решил стрелять по "мессеру" через фюзеляж собственного самолета. Ни в одной инструкции такого не вычитаешь. А что оставалось делать - ждать, когда очередью снарядов твою башку разнесет по кабине?..
Георгий Афанасьевич рассказывает о своих боевых делах просто, без пафоса. Пристроившись на кухне за маленьким столиком, мы разливаем в стаканы добрую украинскую горилку - "брат Вася з Харкива прэвиз" - и пьем за Россию, за то, чтобы выстоять, чтобы избавиться поскорее от чумы, охватившей нашу дивную многострадальную Родину...
- Развязка в том поединке с "мессером" произошла мгновенно, - вспоминает Георгий Афанасьевич. - Когда я прошил свой фюзеляж пулеметной очередью, Мансур бросил машину в сторону, полагая, что это бьет по нам немец, - и тут, действительно, снаряды от "мессера" красивой такой трассой проскочили мимо нашего "горбатого". А моя короткая, но злая очередь тут же впилась в самолет противника. Он камнем рухнул вниз. Как говорится, "пролетели утки с шумом и скрылися..."
Только через месяц наши десантники прорвали вражескую блокаду и ночью, пройдя от Эльтигена почти 20 км, заняли на южной окраине Керчи гору Митридат. Штурмовикам полка, с которыми летал Георгий Литвин, работы прибавилось - они уже не только громили противника, но и сбрасывали нашему десанту боеприпасы, продовольствие. Немцы встречали их плотным заградительным огнем зенитной артиллерии, счетверенных 20-миллиметровых установок "эрликон", стреляла пехота, танки.
И вот 8 декабря. В тот памятный день были сбиты младший лейтенант Лебедев и воздушный стрелок Кравцов. Их самолет врезался в скопление противника. Тогда же погиб и Мансур Зиянбаев. Место воздушного стрелка у него в том боевом вылете занимал сержант Алясов. Подбитый зениткой, их "Ил" приводнился в Керченском проливе и сразу пошел на дно. Воздушного стрелка из морской пучины выбросил надувной жилет. Моряки заметили попавшего в беду "летуна" и поспешили на помощь. А Мансура Зиянбаева навсегда поглотило море...
Не вернулись с боевого задания в тот день летчик Широков и стрелок Хромченко. Их сбили немецкие истребители. 9 декабря погибли лейтенант Макурин и сержант Столяров - в машину было прямое попадание зенитного снаряда. Зенитным же огнем противника повредило штурмовик замкомэска Папка. Самолет удалось приземлить на нейтральной полосе, откуда экипаж выбирался под прикрытием огня нашей пехоты.
Так они шли - фронтовые будни воздушного стрелка Литвина. Штурмовики, штурмовки... потери боевых друзей и снова вылет за вылетом. Под Керчью смертью героев пали летчики Заливадный, Тертычный, Толчанов, Агарков, Зотов, воздушные стрелки Павлик, Гудзь, Крыленко, Ткачев, Багарашвили... Пули обходили только Георгия - он даже ни разу не был ранен.
- О смерти на фронте не говорят. Вечером помянем ребят, приляжем, порой в холодной землянке, а утром снова боевая работа. Снова пробивайся сквозь огненную метель и бей, гони врага с родной земли...
Георгий Афанасьевич помнит всех ушедших в военное лихолетье друзей, память его возвращает детали боевых вылетов, мгновенья, которые навсегда врезались в сердце:
- Знаешь, мы раз вернулись на аэродром и машину нашу пришлось отмывать от... человеческой крови. Командир полка Соколов был великолепный мастер бреющих полетов, и вот врезались мы тогда с ним в колонну, как говорится, живой силы противника. Мало у них там осталось в живых-то от той силы... Дело это происходило уже над белорусской землей. Там меня, кстати, и представили к третьему ордену "Славы". Правда, пока представление то моталось по штабам, я укатил учиться на переводчика. Так что награда, как говорится, ищет героя. Уже полвека ищет...
После войны однополчане Георгия Афанасьевича - летчики-штурмовики, 12 Героев Советского Союза! - не раз обращались в различные инстанции, чтобы восстановить историческую справедливость, отметить заслуженной "Славой" подвиги воздушного стрелка. Пустое дело! В августе 1991 г. наградные документы, говорят, лежали уже на столе президента Горбачева. Но президент притомился, укатил на крымский пляж в Форос, а дальше известно - народу "танец маленьких лебедей" принялись демонстрировать.
В декабре 1991 г. один их чиновников ГУКа по поводу награды Литвина пытался было уточнить - кто, когда, куда направлял представление. Узнав же, что документы ушли в Президиум Верховного Совета СССР, вдруг нервно так расхохотался и спросил: "А где та страна?"
Ту страну, как заметил однажды Иосиф Виссарионович Сталин, большевики проср...и! Сказано это было летом сорок первого. Но тогда народ отстоял Россию от врага. Полвека спустя - без боя! - великой державы не стало...
Я уже не раз слышал от ветеранов давней войны горестную с надрывом фразу: "Лучше бы погибнуть в бою и не видеть, что творится нынче..." А вот бывший стрелок с "Ила" Георгий Литвин рассуждал иначе. На смерть он не соглашался!
- Мне бы сбросить годков 30 да в руки автомат Калашникова...
Программу смены власти стрелок Литвин развивал не слишком конституционную, но доходчивую, понятную и, главное, в интересах народа. Глаза его при этом молодо загорались, голос крепчал и представлялся мне этот бесстрашный человек в кабине своего штурмовика, косившего стальным винтом головы ненавистного врага!
"Наш народ хотя и говорит на русском языке, но часто думает не по-русски. Он безмолвствует, оказывается зрителем, надеется на "авось", а потом становится жертвой происходящих в России событий... И снова на нашей земле миллионы смертей, горе, слезы, невинные жертвы. Преступники правят бал, морально разлагая народ", - это из последней книги Георгия Афанасьевича - его обращение к соотечественникам. Сколько в этих словах душевной боли, неподдельной тревоги...
"Где же выход?
Почему лучшие, благородные помыслы нормальных людей не торжествуют?
Почему у нас правят бал мерзавцы и сатанисты, а народ молчит?
Почему русские люди ждут, что кто-то придет и за них все сделает: прогонит захватчиков, поднимет экономику, возродит культуру и традиции, защитит слабых?
Почему только некоторые идут на смерть и муки во имя торжества добра и справедливости?.."
Уже серьезно заболев, Георгий Афанасьевич дописывал эти строки. Многолетний труд под названием "На развалинах третьего рейха, или Маятник войны" выпустили небольшим тиражом в Германии его друзья-немцы. Однако книга-то писалась для русских! К нам взволнованные слова этого мужественного человека: "Очнись, оплеванная, обманутая, обворованная Россия, пробудись, российский народ, и посмотри вокруг, кто тобой правит! Новоявленные правители, смею уверить вас, напуганные до крайности. Не случайно же они через все свои органы массовой информации трубят на весь мир о русском фашизме, предстоящем еврейском погроме. Знает кошка, чье мясо съела..."
Пишу "серьезно заболел", "дописывал строки" и который день откладываю в сторону листки бумаги - рука останавливается, нет сил сказать то, что уже свершилось...
"Нужно возродить нашу национальную память, вернуть почтение к нашему великому прошлому и гордиться тем, что мы - русские. У нас есть, чем гордиться!.." - эти слова пламенного патриота России Георгия Литвина летят к нам уже из небытия. А с ними вера: "Наше дело правое. Победа будет за нами!"
"Дуэль" скорбит о своем авторе...
Станислав ГРИБАНОВ,
летчик-истребитель