Планеты-гиганты, в группу которых входят Юпитер, Сатурн, Уран и Нептун, слишком удалены от Солнца, поэтому ни они, ни их многочисленные спутники в колониальном проекте не рассматривались.
Таким образом, при внимательном изучении фактов единственным реальным кандидатом на колонизацию оказалась четвертая планета Солнечной системы.
Марс отвечал требованиям колониальной программы по двум основным параметрам: во-первых, годовые колебания температур на его поверхности укладываются в промежуток между тридцатью и минус ста градусами по шкале Цельсия, что уже приемлемо для существования определенного спектра простейшей органики, а во-вторых, Марс имеет атмосферу, на девяносто пять процентов состоящую из углекислого газа, который, как известно, составляет основу метаболизма выделяющих кислород простейших органических форм.
В идеале колонизация четвертой планеты Солнечной системы должна была стать проектом международным, и осваивать мертвые пространства коричневато-рыжих пустынь действительно начинали космические агентства ведущих мировых держав, но далее жизнь внесла свои весомые и достаточно неожиданные коррективы в планы отдельных людей и правительственных организаций.
...Маленький опрятный город спал, свернувшись зябким калачиком кольцевых улиц, под низким, давящим серым небом.
В отличие от стихийно возникающих поселений, он был тщательно спланирован и строился исходя из конкретных требований.
Двух– и трехэтажные дома, составляющие основу его застройки, отличались прежде всего своей нестандартной для современной Земли архитектурой. Они ничем не напоминали о существующих на прародине человечества средних нормах плотности населения, когда пеналообразные или пирамидальные небоскребы подпирали облака, образуя ступени городов-мегаполисов. Нет, на Марсе все было иначе, и каждый дом стандартного, среднестатистического поселения рассчитывался всего лишь на одну семью.
Казалось бы, при существующих на Земле проблемах тотального перенаселения такая архитектура неуместна, но тут вступали в игру реальные факторы, которые как раз и определяли преобразование марсианских пустынь, придавая им тот или иной вид.
В силу ряда экономических причин у красной планеты появились хозяева, а это, в свою очередь, в корне изменило изначальную колониальную политику.
Спустя двести лет после начала работ по планетному преобразованию Марса в колониальном проекте осталось пять участников: Россия, Европейский Союз, Объединенная Америка, концерн «Новая Азия» и корпорация «Дитрих фон Браун», причем последней принадлежало более шестидесяти процентов всех преобразованных площадей и, соответственно, планетарной техники.
Политика «Фон Брауна» являлась на сегодняшний день определяющей силой марсианских преобразований и была ориентирована прежде всего на получение прибыли, основным источником которой, помимо добычи полезных ископаемых, должны были стать комфортабельные поселения, возведенные на терраформированных площадях Марса. Естественно, что, продавая застроенные участки преобразованных марсианских пустынь, сотрудники корпорации опирались на те слои земного общества, которые могли заплатить реальные деньги за переселение из урбанизированных городов-муравейников на простор «Новой Земли», как все чаще именовали Марс в дорогостоящих рекламны акциях.
Реальность Марса сегодняшнего, нарисованная специалистами «Фон Брауна», демонстрировала потенциальным покупателям оживающий на глазах, обеспеченный всеми удобствами мир, разделенный на обширные, отстроенные «под ключ» усадьбы с полным комплексом робототехники, включая андроидов, в качестве домашней прислуги и броскими, умело обыгранными в рекламе надписями «private» на табличках у входа во владения будущих колонистов.
На фоне этого блекли и казались незначительными усилия по тотальному переселению, предпринимаемые странами и союзами государств, – проект «Колония» в течение столетия ненавязчиво перешел в категорию дорогостоящих коммерческих предприятий, и главным игроком на марсианском поле сегодня являлась корпорация «Дитрих фон Браун», монополизировавшая не только шестьдесят процентов освоенных территорий, но и львиную долю добычи полезных ископаемых.
...До рассвета оставалось еще два часа.
Андрей Зыбов проснулся от непонятного шума.
Открыв глаза, он некоторое время лежал, напряженно вслушиваясь в тишину. Ровное дыхание спящей жены не успокоило его, а, наоборот, сделало предрассветные сумерки еще более настороженными и какими-то недобрыми. Разбудивший его шум не повторялся, но уснуть снова Зыбов не смог.
Встав с постели, он подошел к окну.
Над городом висели хмурые, свинцово-серые облака. Накрапывал мелкий дождь. У горизонта несколько раз вспыхнула и погасла оранжевая зарница, но это не удивило Зыбова – он знал, что в той стороне расположен один из атмосферных процессоров – усеченная, похожая на вулкан пирамида, периодически выбрасывающая к облакам столбы призрачного пламени.
В общем-то жизнь на Марсе Зыбову нравилась. К пятидесяти годам он успел многое сделать на старушке Земле: рано поседел, научился ценить покой и не доверять людям. Заработав приличные деньги на торговле недвижимостью, он в определенный момент осознал, что ритм земной жизни в конце концов доконает его, и билет на Марс в такой ситуации показался ему вполне разумным выходом. Не в привычке Зыбова было слепо доверять рекламе, и сначала он прилетел сюда с ознакомительной экскурсией, которая сама по себе стоила немалых денег, но поездка имела смысл – ознакомившись с конкретными предложениями, Зыбов подписал контракт, в результате которого корпорация «Дитрих фон Браун» получила его агентство со всеми активами, а он – полностью автоматизированную усадьбу на красной планете.
Размышляя здраво, Зыбов еще ни разу не пожалел о принятом решении. Жизнь тут текла спокойно, размеренно, в окружении привычного ему общества состоятельных людей, но без нервотрепки и прочих неприятных аспектов земного бизнеса. Жизнь на Марсе являлась не чем иным, как вполне нормальным, заслуженным отдыхом после многих лет борьбы за выживание в обществе, где плотность населения в городах уже вплотную подошла к цифре сто человек на один квадратный метр урбанизированной площади, а самое приземистое здание насчитывало не менее пятидесяти этажей.
Он закурил и вдруг поймал себя на мысли, что за два года, прожитых на Марсе, он в первый раз стоит у окна полутемной комнаты и нервно курит. Такое состояние, привычное для земных будней, явилось неприятным напоминанием о прошлом.
Непонятно, чем было вызвано такое состояние – не то предчувствием, не то...
Он вздрогнул, потому что в конце просматриваемой из окна аллеи вдруг резко качнулась ветка кустарника и вновь послышался шум.
Некоторое время Зыбов пытливо вглядывался в сумрак.
Чертовы роботы, – неприязненно подумал он, глубоко затягиваясь сигаретой.
Мысль не была случайной, она основывалась на стойкой фобии – Зыбов никогда не приветствовал излишней «человекоподобности» некоторых серийных моделей бытовых автоматов, а в последнее время производящие этот тип техники новоазиаты совсем рехнулись – приспособились вживлять в свои машины искусственно выращенную нервную ткань... «Конечно, иметь в доме прислугу необходимо, но хорошо, что нам не достались эти новинки...» – подумал он, щелчком отправляя окурок за окно. Проследив за полетом мерцающего уголька, который, ударившись о покрытие садовой дорожки, разлетелся гаснущими брызгами искр, Зыбов собирался вернуться в постель, но в этот момент в сумерках опять промелькнула какая-то тень, едва заметная в бледном спектре дневного света, проникающего сквозь остекленные стены расположенных неподалеку оранжерей.
Он напрягся, непроизвольно подумав, что рано решил избавиться от привычки хранить в спальне огнестрельное оружие, – судя по дрожи, которая предательски прокралась от спины к затылку, вес автоматического пистолета в руке был бы сейчас лучшим успокоительным.
– Эй, кто там?! – хрипло осведомился Зыбов.
На улице стояла мертвая предрассветная тишь.
В конце садовой дорожки, которая вела от крыльца дома к воротам, опять показалась тень. Зыбов невнятно выругался. На этот раз силуэт оказался вполне узнаваемым – по дорожке к брошенному окурку шел дройд...
Кэтрин как-то умудрялась различать их, даже придумала каждому имя, но он не снисходил до подобного рода дурацкой привязанности к металлическим истуканам, ограничившись светящимися в темноте цифрами, которыми пометил свои машины...
Этот не носил на себе личного клейма Зыбова.
Приблудился, что ли? Может, с соседней усадьбы, от Мартинов?!
Дройд, едва слышно шелестя своими сервоприводами, подошел к истекающему дымком окурку и подобрал его. Зыбов продолжал неприязненно следить за испугавшей его машиной.
Сейчас уберет мусор и свалит, – подумалось ему, но нет... андроид зажал окурок между пальцами и вдруг... затянулся!
Зыбов стоял, не смея вздохнуть. Вырвавшийся из подсознания страх, который он тщательно скрывал в повседневной жизни, вдруг ледяными когтями вцепился в горло, не давая сделать очередной вдох.
Я так и знал... Эти новомодные штуки до добра не доведут...
Пока эта мысль оформлялась в голове оцепеневшего человека, андроид еще раз попытался сделать затяжку, но мало преуспел в своем обезьянничестве. Зыбов не обладал глубоким знанием робототехники, но мог поклясться, что за прорезиненными губами механического ублюдка располагалось все, что угодно, но только не гортань, ведущая к легким...
Дройд, похоже, начал подозревать нечто подобное.
Вытянув руку, он посмотрел на дымящийся окурок, который уже истлел до самого фильтра, и Зыбов вдруг услышал синтезированный голос машины:
– Что со мной случилось?.. – Дройд обернулся, посмотрев на расположенную неподалеку оранжерею. – Куда, мать вашу, подевался Нью-Гарлем?.. Где я?..
Зыбов медленно попятился от окна, споткнулся о кровать и с грохотом упал, повалив подставку с искусственными цветами.
Кэтрин испуганно вскрикнула, проснувшись.
– Что случилось?! – Она нашарила рукой выключатель и в свете прикроватного ночника увидела мужа, который, вскочив с пола, лихорадочно натягивал халат.
Он не ответил на ее вопрос – просто выбежал вон, и перепуганная женщина услышала, как через приоткрытую дверь спальни доносится его ругань и тяжелый, характерный звук открывшегося бронированного сейфа, в котором Зыбов держал документы и автоматический пистолет.
Спустя пару минут на улице оглушительно хлопнуло несколько выстрелов.
* * *
Земля.
Квартира Френка Лаймера
Одиночество вошло вместе с ней в гулкие, ставшие чужими и незнакомыми стены трехкомнатной квартиры на низковысотной фешенебельной окраине города.
Авария на производстве... Сощуренные глаза Майлера фон Брауна таили в себе ложь – чем больше Мари думала об этом, тем более убеждалась, что официальная версия событий – притянутая за уши чушь, призванная успокоить родственников тех, кто погиб на этом проклятом перерабатывающем комплексе...
Ее жизнь внезапно оказалась разбитой вдребезги. Не было сил смириться с этим, а покрасневшие глаза оставались сухими, словно у нее действительно что-то перегорело внутри.
Есть особая близость родителей и детей, когда взросление последних не мешает этим чувствам. После смерти жены Френк Лаймер проявлял особую заботу о дочери – девочка росла рядом с ним, как тонкая лоза, обернувшаяся вокруг надежного ствола приютившего ее дерева.
В семь лет она впервые побывала на Марсе.
Этот факт мог сказать о многом, например о том, какой вес имел ее отец в корпорации «Дитрих фон Браун». Путешествия девочки до Марса и обратно – не загородная прогулка и не командировка в соседний город, а он дважды брал ее с собой и только в этот, третий раз полетел один. Мари уже выросла, у нее начала складываться своя жизнь, на носу были выпускные экзамены и еще куча разных дел, казавшихся ей такими важными, значимыми.
И вот его не стало.
Все рассыпалось, как карточный домик, мгновенно превратившись в прах...
Она понимала, что должна жить дальше, но где взять сил для этого, когда твое сознание неожиданно начинает рушиться в пропасть, когда подрублены все его устои и из жизни безвозвратно ушло все самое ценное?
...Внезапно включился сферовизор. Мари вздрогнула, обернувшись, но проекционная полусфера матово серебрилась снежинками помех – передачи уже окончились.
Она дотянулась до пульта, выключила питание.
Через минуту компьютерный терминал часто замигал приводом активации, но Мари уже не заметила этих судорог, которые неожиданно пробежали по сетевому терминалу и тем электроприборам, что управлялись бытовыми компьютерными подсистемами.
Она сидела у окна, глядя на город, который сначала медленно расцветал феерией огненных красок ночной жизни, а потом начал постепенно угасать, становясь серым, блеклым, утилитарным.
Она не могла заставить себя спать.
Все, что было дорого, значимо, внезапно оказалось в прошлом. На фоне обрушившегося горя бледнели проблемы дня вчерашнего, казались надуманными и смехотворными его радости, стали не нужны назначенные встречи и планы на ближайшее будущее.
Уже за полночь ей позвонил Пит.
Они собирались встретиться в ночном клубе, но Мари после известия о смерти отца и посещения морга не могла даже помыслить о том, чтобы идти на какую-то вечеринку.
– Ну ладно, извини... – выслушав ее, произнес он. – Хочешь, я приеду?
– Зачем? – сжимая трубку мобильного коммуникатора похолодевшими пальцами, тихо спросила она.
– Ну, поговорим, посижу с тобой...
– Спасибо, Пит... Не нужно. Я сама... – Она машинально коснулась сенсора отключения и без сил опустилась в кресло, придвинутое к окну.
Он тоже не испытывал боли. Он был чужим человеком.
Мари не понимала, что с нею творится. Питер, которого она еще вчера считала славным парнем, вдруг вызвал острую неприязнь, и она отчетливо осознавала – это чувство уже не забудется, не пройдет. Моральные удары следовали один за другим, в ней все больше надламывался некий внутренний стержень, и в конце концов ближе к утру она не выдержала.
Нужно было как-то пережить это горе, найти новую точку опоры в пошатнувшемся мире.
Блеклая полоска зари зажглась у горизонта, подкрасив розовым серые облака, цепляющиеся за вершины города-мегаполиса. Она оделась и вышла в сонную прохладу загазованного осеннего утра.
Люди уже проснулись и спешили по своим делам.
Город на глазах превращался в шевелящийся муравейник. Мари некоторое время бесцельно брела по улице, но потом увеличивающаяся толпа прохожих начала затирать ее. Темп городской жизни не подразумевал бесцельных пеших прогулок в утренние и вечерние часы, когда миллионы людей спешили к транспортным развязкам уровней, чтобы успеть на очередной пневмопоезд.
С трудом выбравшись из стремнины людского потока, Мари, растрепанная и помятая, прижалась к холодной стене фасада многоэтажного здания.
Она всегда строго относилась к своей внешности. Хорошо выглядеть, следить за собой – означало в ее представлении возможность испытывать чувство внутреннего комфорта, быть уверенной и спокойной.
Сейчас ее волосы растрепались и спутались. Мари медленно приходила в себя, стоя у стены здания. Несколькими раздраженными движениями она попыталась привести в божеский вид предмет своей недавней гордости, но спутавшиеся волосы, мокрые от постоянно моросящего дождя, плохо подчинялись движению пальцев...
Внутри нее рос непонятный протест. Она чувствовала: еще немного такого состояния – и жизнь окончательно потеряет свой смысл... Требовалось немедленно что-то сделать, встряхнуться так, чтобы вытравить из души народившееся в эту ночь равнодушие к самой себе, к окружающему миру, к смыслу жизни...
Заметив тускло сияющую вывеску, Мари пошла в том направлении.
Салон красоты только что открылся, и посетителей еще не было. Навстречу Мари вышла девушка примерно ее лет, помогла снять пальто, пригласила в кабинет. Мари прошла, села в кресло, несколько секунд смотрела на свое отражение в огромном зеркале, а потом произнесла, вздрогнув от глухого звука собственного голоса:
– Я хочу подстричься.
– Как? – с милой улыбкой спросила девушка, протягивая руку к терминалу, память которого содержала каталоги причесок.
– Не нужно, – остановила ее Мари. – Под машинку.
Что это было? Форма внутреннего протеста? Способ встряхнуть свою психику или осознанное действие, смысл которого ускользал от нее в данный момент?
Мари не нашла немедленного ответа на данный вопрос. У нее были прекрасные волосы, которые она растила несколько лет. Теперь их не будет, и на свет появится новая Мари... Может быть...
Через десять минут, выйдя на улицу, она остановила такси.
– К гаражам Восемьсот шестнадцатого квартала, пятый городской уровень, – произнесла Мари, опускаясь на заднее сиденье.
Она собиралась взять свою машину и съездить к маме.
* * *
Там, где жизнь и смерть неразличимы, рождаются новые, неизвестные ранее чувства.
Мари ощущала, что ее тоскливое безумство затягивается и затягивает ее, словно черный водоворот, вырывающийся за рамки сознания.
Она остановила машину у бетонных ограждений, выкрашенных в кричащую желто-красную «зебру».
Ветер ерошил ее коротко остриженные волосы, холодил непривычную к таким прикосновениям кожу головы, и это ощущение было острым, непознанным, как дальнейшая судьба...
Она прошла несколько шагов, оперлась о холодный шероховатый бетонный блок и застыла, глядя в прозрачную осеннюю даль.
Они с отцом приезжали сюда... Поначалу часто, потом реже – ведь время, как известно, лечит душевные раны.
За прерывистой стеной из бетонных параллелепипедов начиналось мертвое пространство, посреди которого находилась остекленевшая коническая воронка, полная черной стоячей воды.
Мари не видела ее – эпицентр взрыва заслоняли мертвые коробки частично обрушившихся домов. Руины городских окраин обрамляли центр города, словно иззубренный венец, оброненный на землю великаном.
Чего я жду? – со страхом и внутренним смятением думала Мари, глядя на руины. Скорбь этого места смешивалась с ее свежим личным горем, делая его еще более невыносимым.
Неужели все так просто, так окончательно, так жестоко? Зачем же тогда мы живем, мучаемся, ненавидим, к чему-то стремимся, дышим, надеемся, любим?..
Зачем, если настанет миг и все исчезнет вместе с нашим сознанием?
Мари не понимала, что толкает ее именно на такие мысли. Она была измучена суетой города, узостью его стен, ей хотелось покоя, тишины, какого-то простора... И вот она нашла это место – неподалеку от почерневших, закопченных стен, у символической ограды, призванной отделять живых от мертвых...
Это несправедливо – с какой-то ребяческой, полудетской обидой думала она, глядя на руины города, где когда-то погибла ее мать.
Только повзрослев, она смогла связать воедино два факта: смерть молодой женщины, которую она едва помнила, и кадры страшной видеохроники, запечатлевшие вспышку ослепительного света, возникшую среди скопления высотных домов, и порыв неистовой, всесжигающей силы, дуновение которой вдруг вырвалось из тысяч окон сверкающей крошкой разбитого и испаряющегося уже на лету стекла...
Ее мать была штатным сотрудником гуманитарной миссии врачей Евросоюза и не могла остаться в стороне от эпидемии азиатской чумы, которая унесла за один месяц полтора миллиона жизней в двух городах...
Мари никогда не верила в бога, но и не кичилась собственным атеизмом – просто жила, и вот настал миг, когда ей вдруг жутко захотелось: пусть бы хоть кто-нибудь пришел оттуда, чтобы опровергнуть постулаты атеизма, поколебать эту удручающую окончательность всего сущего...
А может, мы не там ищем ответ?
Мысленный вопрос показался ей странным, более того, он испугал Мари.
Я просто тону в своем горе, вот и пытаюсь уцепиться за соломинку веры, – подумалось ей.
Ветер, дувший со стороны руин, окреп, он нес с собой холод почерневшего стеклобетона, его прикосновения казались скрипящими, дерущими по коже, словно ржавые крючья торчащей из руин арматуры. Мелкий, зарядивший вдруг дождь неприятно проводил по лицу порывами своей мороси.
Мари внезапно ощутила себя живой.
Она озябла. Ей хотелось назад, в уют автомобильного салона. Оказывается, у любой пропасти есть дно...
Медленно развернувшись, она пошла к машине.
Тихо хлопнула дверка, едва слышно заурчал мотор, мягко осветились шкалы приборов, с шелестом заработал отопитель, подавая к ее ногам сухое, фильтрованное тепло...
Мари сидела, впитывая его своим измученным телом, и ее глаза вдруг начали слипаться – наступил не только моральный, но и физический предел ее возможностей.
Она погружалась в черную бездну провального сна.
Неужели все так и будет – быстро, окончательно, беспросветно?..
* * *
Она спала, и ей снился странный сон...
Огромный сумеречный зал. Сводчатые потолки, под которыми гнездился мрак, холодные стены из серого камня, кое-где прикрытые фрагментами облицовки, вероятнее всего, пластиковой, но точно что не тканой...
Мари на удивление быстро осознала, что данная реальность создана ее разумом, а точнее, подсознанием, и понимание этого сделало картины еще более удивительными, острыми, ведь в жизни у нее не было никаких интересов, связанных с подобными интерьерами, которые на первый взгляд смахивали на обстановку мрачного Средневековья...
Удивление и даже легкий испуг тем не менее не прервали сон.
Любопытство начало разгораться. Она не поняла – повернула ли во сне голову или то была лишь мысль, на которую каким-то образом отреагировала сотканная из грез призрачная реальность, но в следующий миг Мари увидела стоящую у широкого окна женщину.
Она была одета в длинное платье с прямоугольным вырезом на спине, узкое в талии и пышное книзу, растекающееся по каменному полу тяжелым шуршащим шлейфом... Волосы незнакомки, собранные в прическу, накрывала тончайшая сетка с вплетенными в нее крохотными бусинками.
Мари каким-то образом ощущала, что находится позади нее и чуть правее. Внезапно реальность вновь дрогнула и начала смещаться, реагируя на острое желание увидеть лицо незнакомки.
Теперь она находилась сбоку от женщины, получив возможность взглянуть на нее в профиль.
Незнакомка выглядела лет на тридцать – красота еще не увяла, но бремя неодолимых забот уже наложило свой отпечаток на ее облик, ощущаясь во всем: в напряженной позе, в бархатистой серости лица, во влажном блеске печальных глаз, взгляд которых был устремлен на улицу.
Становилось понятно, что она глубоко переживает нечто происходящее вовне стен этого гулкого зала, но ясно различимое в проеме окна.
Сон становился не просто любопытным. В нем присутствовала какая-то пугающая реальность, осязаемость...
Мари тоже взглянула в окно и увидела широкую мощенную брусчаткой улицу, по которой двигалась длинная череда странных телег с ажурными легковесными колесами.
В первый миг ее внимание сосредоточилось именно на повозках, и она не сразу поняла, что их тянут... люди, облаченные в темно-серую свободно ниспадающую одежду, снабженную островерхими капюшонами.
Окно с толстым стеклом не должно было пропускать звук, но Мари в этот миг явственно показалось, что в гулкое огромное помещение все же проникают скрип колес, шарканье шагов по каменной брусчатке, легкий шелест от колыхания одежд и тихие, приглушенные реплики на непонятном языке, которыми обменивались двигавшиеся по бокам обоза воины.
Дальше ее сон приобрел ирреальную и уж совершенно фантастическую окраску.
...Мощеная дорога упиралась в массивные створы ворот, по обе стороны которых вдаль убегала череда колонн, поддерживающих каменный свод, нависающий над образующими улицу строениями.
Пространство между колоннами занимали вставки из прозрачного материала, похожего на стекло толщиной приблизительно в полметра.
Может ли во сне так явственно проползать озноб по шее и затылку?
Взгляд, брошенный сквозь мутноватые овальные окна, показал ей фрагмент непонятного, неприветливого мира, основные краски которого складывались из черного, коричневого и ослепительно желтого тонов.
Близкий горизонт щерился острыми горными пиками, за которые медленно опускался раскаленный диск звезды. Тени от скал казались угольно-черными, освещенное пространство резало глаз своей ослепительной желтизной, и лишь кое-где виднелись темно-коричневые или светло-серые пятна.
Ближайшая к окнам иззубренная стена, наверное, являлась естественной границей кратера, диаметр которого превышал несколько сот километров.
Этот вывод нашептало ее подсознание.
Обоз продолжал медленно тянуться к воротам шлюза.
Сзади, за спиной, раздались шаги. Мари вздрогнула во сне, а женщина в ее грезах машинально взглянула на часы.
Десять.
Время ежесуточного доклада.
Приблизившиеся шаги отчетливо прозвучали в сторожкой тиши огромного зала, и она начала медленно поворачиваться.
Вошедший в зал оказался высоким мужчиной средних лет, с открытым, волевым лицом. Короткая, аккуратно подстриженная бородка скрывала линию его губ, а заодно и несколько свежих, полученных совсем недавно шрамов...