Страница:
– Папа, мне нужно купить кеды, – прервал мои мысли сын.
– По-моему, мы совсем недавно купили тебе кеды, – вовсе не имея в виду попрекать сына, просто так сказал я; однако жена сочла необходимым за него заступиться:
– Ты же знаешь, что он играет в футбол…
Я знал. И мне нравилось, как здорово у сына получается. Но кеды, которые он повадился покупать, были эквивалентны примерно двум «Кеннеди». Заработанных в чекере денег было, слова не подберу, как жалко!..
– Идея! – бодро сказал я. – Давайте попробуем починить старые, а если не выйдет…
– В Америке не чинят кеды, – уставясь в пол, буркнул сын.
– Но ведь мы же не американцы, – легко, по-спортивному, парировал я, ничуть не задевая юношеского самолюбия. – На Брайтоне есть русская мастерская. Почему бы тебе не зайти, не спросить?..
Ради Бога, объясните мне, что я сказал обидного? А сын – вспыхнул! Он вышел из-за стола, не сказав матери «спасибо», не придвинув за собой стул. Это было отвратительно. Я поднял палец, но жена схватила меня за руку. Я хотел сказать сыну, чтобы он вернулся и поставил стул на место, но жена прикрыла мне рот…
Хлопнула дверь. Я попытался высвободить руку:
– Интересно, зачем вы оба, стоит мне позвонить, говорите, чтоб я поскорей возвращался домой?
Жена отпустила руку:
– Потому что мы тебя совсем не видим.
– Ну, вот – увиделись…
– Я всегда гордилась тем, – сказала жена, – что в нашей семье не бывает ссор – из-за денег!
Я тоже гордился этим; и, наверное, поэтому сказал:
– Скандал произошел не из-за денег.
– А из-за чего?
– Из-за твоего ненужного заступничества!
Жена рассердилась: она говорила искренне, а я говорил неправду. Зеленые глаза загорелись, щеки вспыхнули, и она стала такой чужой и такой красивой, что мне немедленно захотелось покаяться и объяснить ей, почему я становлюсь таким: злым и мелочным – и рассказать ей хотя бы о сегодняшних весельчаках… О том, как, расплачиваясь со мной, шутник Чарли дал мне пятерку (при счетчике 3.95) и сказал, чтобы сдачу я оставил себе, и как все его веселые приятели вдруг рассердились! Ничего смешного в этой выходке они не усмотрели, протянутый мною доллар брать постеснялись и еще пуще стали отчитывать Чарли, окончательно, дескать, потерявшего чувство меры… Чарли оправдывался: он оставил мне 1.05 на чай потому, что я «хороший парень». Но один из приятелей, выражая мнение остальных, отвечал так: «Верно: парень он хороший, никто не спорит. Однако зачем же хорошего парня – портить?!».
Но я не мог рассказать об этом жене. Потому, что если бы я объяснил ей, какая у меня теперь работа, ее лицо стало бы жалким и маленьким, как дулька, и она сказала бы то, что я уже не раз слышал от нее за этот таксистский год:
– Ну, зачем, скажи мне, зачем мы сюда приехали?!..
– По-моему, мы совсем недавно купили тебе кеды, – вовсе не имея в виду попрекать сына, просто так сказал я; однако жена сочла необходимым за него заступиться:
– Ты же знаешь, что он играет в футбол…
Я знал. И мне нравилось, как здорово у сына получается. Но кеды, которые он повадился покупать, были эквивалентны примерно двум «Кеннеди». Заработанных в чекере денег было, слова не подберу, как жалко!..
– Идея! – бодро сказал я. – Давайте попробуем починить старые, а если не выйдет…
– В Америке не чинят кеды, – уставясь в пол, буркнул сын.
– Но ведь мы же не американцы, – легко, по-спортивному, парировал я, ничуть не задевая юношеского самолюбия. – На Брайтоне есть русская мастерская. Почему бы тебе не зайти, не спросить?..
Ради Бога, объясните мне, что я сказал обидного? А сын – вспыхнул! Он вышел из-за стола, не сказав матери «спасибо», не придвинув за собой стул. Это было отвратительно. Я поднял палец, но жена схватила меня за руку. Я хотел сказать сыну, чтобы он вернулся и поставил стул на место, но жена прикрыла мне рот…
Хлопнула дверь. Я попытался высвободить руку:
– Интересно, зачем вы оба, стоит мне позвонить, говорите, чтоб я поскорей возвращался домой?
Жена отпустила руку:
– Потому что мы тебя совсем не видим.
– Ну, вот – увиделись…
– Я всегда гордилась тем, – сказала жена, – что в нашей семье не бывает ссор – из-за денег!
Я тоже гордился этим; и, наверное, поэтому сказал:
– Скандал произошел не из-за денег.
– А из-за чего?
– Из-за твоего ненужного заступничества!
Жена рассердилась: она говорила искренне, а я говорил неправду. Зеленые глаза загорелись, щеки вспыхнули, и она стала такой чужой и такой красивой, что мне немедленно захотелось покаяться и объяснить ей, почему я становлюсь таким: злым и мелочным – и рассказать ей хотя бы о сегодняшних весельчаках… О том, как, расплачиваясь со мной, шутник Чарли дал мне пятерку (при счетчике 3.95) и сказал, чтобы сдачу я оставил себе, и как все его веселые приятели вдруг рассердились! Ничего смешного в этой выходке они не усмотрели, протянутый мною доллар брать постеснялись и еще пуще стали отчитывать Чарли, окончательно, дескать, потерявшего чувство меры… Чарли оправдывался: он оставил мне 1.05 на чай потому, что я «хороший парень». Но один из приятелей, выражая мнение остальных, отвечал так: «Верно: парень он хороший, никто не спорит. Однако зачем же хорошего парня – портить?!».
Но я не мог рассказать об этом жене. Потому, что если бы я объяснил ей, какая у меня теперь работа, ее лицо стало бы жалким и маленьким, как дулька, и она сказала бы то, что я уже не раз слышал от нее за этот таксистский год:
– Ну, зачем, скажи мне, зачем мы сюда приехали?!..
5
Вестибюль уголовного суда Манхеттена – это полумрак под высоченным сводом, каменные плиты пола, несмолкающий гул многотысячной черной толпы и безотчетное, гнетущее смятение…
«НЕ ВИНОВЕН – ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ!» – повторял я, как заклинание, а в душу гадкой холодной жабой закралось сомнение: а не посмеялся ли надо мной пассажир из отеля «Святой Мориц»? Почем знать, а вдруг это был розыгрыш, который сейчас вылезет мне боком? Ну, как разозлится судья за это самое «НЕ ВИНОВЕН – ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ» да упечет меня за решетку суток эдак на двадцать – в одну камеру с этими черными бандюгами, наводнившими вестибюль, среди которых я и в самом-то деле выглядел «белой вороной».
Черная чиновница в справочном окошечке долго разыскивала, но разыскала-таки номер моего дела (не потеряли, собаки!) и направила меня в Шестой зал, длинный, как станция сабвея, и до отказа забитый двумя-тремя сотнями негров-уголовников, половину которых составляли подростки.
С трудом отыскав свободный стул, я пристроился в предпоследнем ряду.
Все встали: величавый еврей в черной мантии взошел на кафедру. Судейский стражник с револьвером на боку начал вызывать преступников к ее подножию. Он неразборчиво выкрикивал обвинения, и преступники – все подряд, поголовно! – признавали себя виновными…
По-видимому, они понимали, что их участь решает какой-то ужасный судья, сообразил я, заметив, что ни один из обвиняемых не смеет и заикнуться перед этим судьей ни о «смягчающих обстоятельствах», ни, тем паче, заявить о своей невиновности.
– Виновен!
– Виновен!
– Виновен!
Однако же, прошло совсем немного времени, четверть часа, наверное, или еще меньше, и мой обострившийся слух, приспособившись к акустике гулкого зала, уловил вдруг слова приговора, который вынес судья очередному бандюге, признавшему себя виновным:
– Штраф пять долларов!
Я содрогнулся: такого не может быть! Вероятнее всего, я просто ослышался… Но следующий диалог между судьей и преступником прозвучал, повторив предыдущий слово в слово:
– Виновен.
– Штраф пять долларов.
Чересчур поспешное мнение мое о жестоком судье немедленно изменилось – на противоположное! «Какая отвратительная карикатура на правосудие!» – думал я, наблюдая, как все эти убийцы! грабители! насильники! – с наглыми усмешечками покидают зал суда, чтобы, наверняка, тут же приняться за свое…
«НЕ ВИНОВЕН – ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ!» – повторял я, как заклинание, а в душу гадкой холодной жабой закралось сомнение: а не посмеялся ли надо мной пассажир из отеля «Святой Мориц»? Почем знать, а вдруг это был розыгрыш, который сейчас вылезет мне боком? Ну, как разозлится судья за это самое «НЕ ВИНОВЕН – ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ» да упечет меня за решетку суток эдак на двадцать – в одну камеру с этими черными бандюгами, наводнившими вестибюль, среди которых я и в самом-то деле выглядел «белой вороной».
Черная чиновница в справочном окошечке долго разыскивала, но разыскала-таки номер моего дела (не потеряли, собаки!) и направила меня в Шестой зал, длинный, как станция сабвея, и до отказа забитый двумя-тремя сотнями негров-уголовников, половину которых составляли подростки.
С трудом отыскав свободный стул, я пристроился в предпоследнем ряду.
Все встали: величавый еврей в черной мантии взошел на кафедру. Судейский стражник с револьвером на боку начал вызывать преступников к ее подножию. Он неразборчиво выкрикивал обвинения, и преступники – все подряд, поголовно! – признавали себя виновными…
По-видимому, они понимали, что их участь решает какой-то ужасный судья, сообразил я, заметив, что ни один из обвиняемых не смеет и заикнуться перед этим судьей ни о «смягчающих обстоятельствах», ни, тем паче, заявить о своей невиновности.
– Виновен!
– Виновен!
– Виновен!
Однако же, прошло совсем немного времени, четверть часа, наверное, или еще меньше, и мой обострившийся слух, приспособившись к акустике гулкого зала, уловил вдруг слова приговора, который вынес судья очередному бандюге, признавшему себя виновным:
– Штраф пять долларов!
Я содрогнулся: такого не может быть! Вероятнее всего, я просто ослышался… Но следующий диалог между судьей и преступником прозвучал, повторив предыдущий слово в слово:
– Виновен.
– Штраф пять долларов.
Чересчур поспешное мнение мое о жестоком судье немедленно изменилось – на противоположное! «Какая отвратительная карикатура на правосудие!» – думал я, наблюдая, как все эти убийцы! грабители! насильники! – с наглыми усмешечками покидают зал суда, чтобы, наверняка, тут же приняться за свое…
6
Эта картинка представляется мне весьма поучительной в том смысле, что слишком часто и слишком неосторожно принимаем мы на веру самый несуразный вздор, стоит только рассказчику начать свою побрехушку с магических слов: «Я видел своими глазами»…
Я ведь тоже был очевидцем фарса, происходившего в уголовном суде Манхеттена. Я слышал все своими ушами! И если бы стражник с револьвером выкликнул бы мою фамилию одной из первых в то утро (то есть если бы мне не довелось проторчать в зале уголовного суда несколько часов), то я несомненно рассказывал бы после – и таксистам, и пассажирам – о том, как в моем присутствии судья приговорил добрую сотню головорезов-рецидивистов к штрафу в пять долларов! И слушатели мои кипели бы благородным негодованием…
Но стражник, казалось, забыл обо мне, и по мере того как на скамьях, что были поближе к кафедре, освобождались места, я стал короткими перебежками пробираться вперед: там по краиней мере хоть, не прирежут… Добравшись до третьего или четвертого ряда, я уже мог расслышать не только приговоры, но и обвинения, которые выкрикивал стражник, и вскоре понял, что все уголовники в моем зале четко делятся на две категории. Преступления подростков заключались в том, что они перебегали через пути сабвея или через шоссе. Этим судья присуждал по пять долларов, а преступники постарше были гарлемскими «джипси», то есть самыми несчастными кэбби, которые зарабатывают свой кусок хлеба в черных гетто. Они развозят черных пассажиров, которых обычно не берут «желтые короли», в кэбах без медальонов, без страховки, на искалеченных колымагах; а кэб одного из подсудимых, как выяснилось, не имел даже номерных знаков.
Тяжесть этих грехов судья определял – «на вес»…
– Незарегистрированный таксомотор!.. Без паспорта!.. Без страховки!.. Без лицензии на извоз!.. Техинспекцию не проходил!.. Водитель без водительских прав!.. – басил стражник с револьвером, бросая один за другим на столик, стоявший между ним и преступным кэбби, – штрафные талоны. Затем стражник собирал талоны в пачку, приподнимал ее на руке, чтоб судье было получше видно, а тот, прищурившись, оценивал: «50 долларов!»; а если пачка была потолще – «70 долларов!».
Через час-другой я уже настолько освоился в уголовном суде, что мне стало скучно…
– НАРОД ГОРОДА НЬЮ-ЙОРКА ПРОТИВ ВЛАДИМИРА ЛОБАСА! – вспомнив вдруг обо мне, выкрикнул стражник, и я, с трудом передвигая непослушные ноги, поволок себя к подножию кафедры.
Черная аудитория притихла, и в этой тишине я прочел ее мысли как свои собственные, только вывернутые наизнанку, дескать, этот БЕЛЫЙ, наверное, натворил дел, если уж попал в уголовный суд вместе с нами…
– Soliciting! – с мрачным видом сообщил судье стражник.
– НЕ ВИНОВЕН – ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ! – выпалил я и умолк, задохнувшись от ужаса…
Стражник скептически шмыгнул носом и на всякий случай поправил на боку револьвер.
Фигура в черной мантии зашевелилась, судья перегнулся через кафедру и смотрел на меня сверху вниз, моргая округлившимися от удивления глазами.
– ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, КЭББИ? – сказал судья.
Отступать теперь было поздно, и речь, которой научил меня пассажир из отеля «Святой Мориц» и которую я вызубрил наизусть, хлынула из меня, как шампанское из неохлажденной бутылки:
– Ваша честь! Прошу вас: обратите внимание только на одно обстоятельство – на место преступления, в котором меня обвиняют. Это же проклятая Богом Сорок вторая улица. Мой кэб окружали сто проституток, пристававших к мужчинам. Сто сутенеров приставали к прохожим, зазывая их в публичные дома! Сто торговцев наркотиками предлагали публике на выбор: марихуану, таблетки, кокаин… Но из всей этой замечательной компании полицейский выбрал меня: самого опасного уголовника – таксиста, который трудится в поте лица по 72 часа в неделю… Ваша Честь, я спрашиваю вас: где справедливость?!
Черный зал завыл от хохота. Судья махал обеими руками и кричал, обливая меня густым, как мед, еврейским акцентом:
– Ша! Ша! Хватит! Кэбби, ты закроешь, наконец, свой рот?! Ты, может быть, дашь и мне сказать слово?
Я покорно умолк.
Затих в ожидании приговора зал…
– УГОЛОВНОЕ ДЕЛО ЗА НОМЕРОМ…
Судья зачитал вслух нескончаемо длинный номер, поплямкал губами и, совсем уж вогнав меня в страх, кончил так:
– ОБЪЯВИТЬ ЗАКРЫТЫМ ЗА ОТСУТСТВИЕМ СОСТАВА ПРЕСТУПЛЕНИЯ!..
Я бежал по Бродвею! Несказанное счастье переполняло меня и изливалось – в беге! В эту минуту я, не задумываясь, дал бы на отсеченье руку, настолько я был уверен, что мой пассажир – мой спаситель! – был самым настоящим Комиссаром! Но сегодня, оглядываясь назад, я вынужден сознаться, что, к сожалению, наверняка я этого не знаю… И только сам мистер Ф.Ю.Гуинн, который возглавлял чикагскую полицию на пороге восьмидесятых годов, может теперь сказать: учил ли он когда-то попавшего в передрягу нью-йоркского кэбби, как выиграть дело в уголовном суде Манхеттена или же то был вовсе не он… Но вспомнит ли Комиссар такую чепуху?.. И еще ведь вопрос: попадет ли ему в руки моя книжка?..
Я ведь тоже был очевидцем фарса, происходившего в уголовном суде Манхеттена. Я слышал все своими ушами! И если бы стражник с револьвером выкликнул бы мою фамилию одной из первых в то утро (то есть если бы мне не довелось проторчать в зале уголовного суда несколько часов), то я несомненно рассказывал бы после – и таксистам, и пассажирам – о том, как в моем присутствии судья приговорил добрую сотню головорезов-рецидивистов к штрафу в пять долларов! И слушатели мои кипели бы благородным негодованием…
Но стражник, казалось, забыл обо мне, и по мере того как на скамьях, что были поближе к кафедре, освобождались места, я стал короткими перебежками пробираться вперед: там по краиней мере хоть, не прирежут… Добравшись до третьего или четвертого ряда, я уже мог расслышать не только приговоры, но и обвинения, которые выкрикивал стражник, и вскоре понял, что все уголовники в моем зале четко делятся на две категории. Преступления подростков заключались в том, что они перебегали через пути сабвея или через шоссе. Этим судья присуждал по пять долларов, а преступники постарше были гарлемскими «джипси», то есть самыми несчастными кэбби, которые зарабатывают свой кусок хлеба в черных гетто. Они развозят черных пассажиров, которых обычно не берут «желтые короли», в кэбах без медальонов, без страховки, на искалеченных колымагах; а кэб одного из подсудимых, как выяснилось, не имел даже номерных знаков.
Тяжесть этих грехов судья определял – «на вес»…
– Незарегистрированный таксомотор!.. Без паспорта!.. Без страховки!.. Без лицензии на извоз!.. Техинспекцию не проходил!.. Водитель без водительских прав!.. – басил стражник с револьвером, бросая один за другим на столик, стоявший между ним и преступным кэбби, – штрафные талоны. Затем стражник собирал талоны в пачку, приподнимал ее на руке, чтоб судье было получше видно, а тот, прищурившись, оценивал: «50 долларов!»; а если пачка была потолще – «70 долларов!».
Через час-другой я уже настолько освоился в уголовном суде, что мне стало скучно…
– НАРОД ГОРОДА НЬЮ-ЙОРКА ПРОТИВ ВЛАДИМИРА ЛОБАСА! – вспомнив вдруг обо мне, выкрикнул стражник, и я, с трудом передвигая непослушные ноги, поволок себя к подножию кафедры.
Черная аудитория притихла, и в этой тишине я прочел ее мысли как свои собственные, только вывернутые наизнанку, дескать, этот БЕЛЫЙ, наверное, натворил дел, если уж попал в уголовный суд вместе с нами…
– Soliciting! – с мрачным видом сообщил судье стражник.
– НЕ ВИНОВЕН – ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ! – выпалил я и умолк, задохнувшись от ужаса…
Стражник скептически шмыгнул носом и на всякий случай поправил на боку револьвер.
Фигура в черной мантии зашевелилась, судья перегнулся через кафедру и смотрел на меня сверху вниз, моргая округлившимися от удивления глазами.
– ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, КЭББИ? – сказал судья.
Отступать теперь было поздно, и речь, которой научил меня пассажир из отеля «Святой Мориц» и которую я вызубрил наизусть, хлынула из меня, как шампанское из неохлажденной бутылки:
– Ваша честь! Прошу вас: обратите внимание только на одно обстоятельство – на место преступления, в котором меня обвиняют. Это же проклятая Богом Сорок вторая улица. Мой кэб окружали сто проституток, пристававших к мужчинам. Сто сутенеров приставали к прохожим, зазывая их в публичные дома! Сто торговцев наркотиками предлагали публике на выбор: марихуану, таблетки, кокаин… Но из всей этой замечательной компании полицейский выбрал меня: самого опасного уголовника – таксиста, который трудится в поте лица по 72 часа в неделю… Ваша Честь, я спрашиваю вас: где справедливость?!
Черный зал завыл от хохота. Судья махал обеими руками и кричал, обливая меня густым, как мед, еврейским акцентом:
– Ша! Ша! Хватит! Кэбби, ты закроешь, наконец, свой рот?! Ты, может быть, дашь и мне сказать слово?
Я покорно умолк.
Затих в ожидании приговора зал…
– УГОЛОВНОЕ ДЕЛО ЗА НОМЕРОМ…
Судья зачитал вслух нескончаемо длинный номер, поплямкал губами и, совсем уж вогнав меня в страх, кончил так:
– ОБЪЯВИТЬ ЗАКРЫТЫМ ЗА ОТСУТСТВИЕМ СОСТАВА ПРЕСТУПЛЕНИЯ!..
Я бежал по Бродвею! Несказанное счастье переполняло меня и изливалось – в беге! В эту минуту я, не задумываясь, дал бы на отсеченье руку, настолько я был уверен, что мой пассажир – мой спаситель! – был самым настоящим Комиссаром! Но сегодня, оглядываясь назад, я вынужден сознаться, что, к сожалению, наверняка я этого не знаю… И только сам мистер Ф.Ю.Гуинн, который возглавлял чикагскую полицию на пороге восьмидесятых годов, может теперь сказать: учил ли он когда-то попавшего в передрягу нью-йоркского кэбби, как выиграть дело в уголовном суде Манхеттена или же то был вовсе не он… Но вспомнит ли Комиссар такую чепуху?.. И еще ведь вопрос: попадет ли ему в руки моя книжка?..
Глава восемнадцатая
Мой самый интересный собеседник
1
Всего двое суток не виделись мы с Фрэнком. Еще месяц назад мы даже не здоровались, а сейчас обрадовались встрече, как закадычнейшие, водой не разольешь, кореша! Прежде всего Фрэнк сообщил мне новость: ночью в комнате 2214 проститутка зарезала гостя.
Представитель немецкого бюро путешествий, сопровождавший группу туристов из Мюнхена, держал в бумажнике солидную пачку наличными – на непредвиденные дорожные расходы.
Проститутка, которую он подцепил в первый же по приезде вечер, каким-то образом пронюхала о деньгах. Вероятно, увидела, когда немец платил ей. Она исхитрилась подсыпать клиенту в стакан со спиртным снотворное, а когда тот уснул, полоснула по горлу опасной бритвой…
Мы заспорили. Я был уверен, что проститутку не поймают, а Фрэнк убеждал меня в обратном. Похохатывая, похлопывая один другого то по спине, то по плечу, мы заговорили о врачихе из Хьюстона. Ловко, ловко провел мой новый друг этих двух дураков – Акбара и Ким Ир Сена.
– И ОБРАТНО! – веселился я.
– И ОБРАТНО, VLADIMIR! – подмигивал Фрэнк.
Я достал из кармана два заранее приготовленных доллара…
Позволь, кэбби, позволь! А почему это ты приготовил для Фрэнка всего-навсего
двадоллара?.. Ты же сам проболтался (за язык тебя никто не тянул), что только в один конец, д о госпиталя твой счетчик выбил больше, чем если бы ты поехал в «Кеннеди». А сколько полагается швейцару за «Кеннеди», мы уже, слава Богу, знаем. Выходит, ты едва подружился с парнем, как тут же его и обжулил? Так?
Совершенно, совершенно не так! Подобной мысли у меня и быть не могло, чтобы Фрэнка – обжулить! Я просто не хотел его
портить. Сегодня я дам ему пятерку за Бруклин, а завтра за Лонг-Айленд он сам потребует десятку. Так ведь тоже нельзя… Но когда я достал эти два доллара, Фрэнк знаете что сказал? Он сказал: «О, нет, Vladimir, нет!». Он ведь был
честнымшвейцаром. А я стоял, как болван, со своими двумя долларами в руке, не зная, что делать…
А почему непременно ты должен был что-то «делать»? Неужто тебе необходимо было потянуть за собой в грязь и Фрэнка, всучить молодому парню свою пакостно-мелкую взятку?
Ох, с вами ни стань, ни ляг. Не дал – плохо, дал – тоже плохо. Разве я потому совал Фрэнку доллары, что старался сделать его таким же, каким становился я сам? Я думал совсем о другом. Ведь хотелось же мне и завтра, и послезавтра вернуться домой в девять вечера, а не в три часа ночи… Но какой же честный швейцар станет из дружеских побуждений ежедневно, постоянно допрашивать гостей отеля у вращающейся двери: куда им ехать? – и, обжуливая очередь горластых таксистов, подсовывать мне лакомые куски? И разве Фрэнк не жаловался, что зарабатывает меньше всех остальных швейцаров? А кроме того мне еще показалось, что свое «нет!» он произнес с какой-то несвойственной ему прежде интонацией, с которой обычно говорила Дылда-С-Изумленным-Лицом. Это самое «о, нет!» прозвучало у Фрэнка вроде бы категорически, но – не окончательно: в том смысле, что я, мол, хоть и отказываюсь, однако не могу запретить тебе попросить меня о том же еще раз…
Пока мы с Фрэнком пререкались, кореец Ким и аргентинец Альберто допрашивали гостей у вращающейся двери, но на угол их по-хулигански не прогоняли, а останавливали проезжавшие мимо такси, открывали дверцы и собирали чаевые. Набрав жменю квотеров, Ким Ир Сен подошел к Фрэнку и высыпал их в карман его сюртука. Поскольку это была не взятка – деньги эти, действительно, принадлежали Фрэнку, ибо были собраны на его «территории», честный швейцар возражать не стал, а чтобы не чувствовать себя должником подхалима-кэбби, вообще ничего не заметил.
Услыхав звон монет, которого не услышал Фрэнк, я неожиданно понял, что в моей таксистской карьере опять наступил важный момент.
– У тебя полным-полно мелочи, Фрэнк, – сказал я, – а мне сдачу давать нечем. Разменяй, пожалуйста, пять долларов.
Ни о какой взятке не было теперь и помину, и Фрэнк доверчиво принял мою пятерку. Он собрал четыре двадцатипятицентовика в столбик, отдал его мне и сказал «раз». Собрал еще столбик – «два». Следующий он укладывал, как мне показалось, чуть помедленней, может, думая о чем-то постороннем…
– Хватит, Фрэнк, сказал я, принимая третий столбик, и наши глаза встретились.
– Кончай! – неуверенно запротестовал было Фрэнк. – Я ведь дал тебе только три… – Но тут рассыльный вынес чемоданы, и я побежал открывать багажник. На прощанье Фрэнк погрозил мне пальцем: дескать, Vladimir, теперь-то уж я твои шутки знаю, больше ты меня не проведешь!..
– Не бери себе в голову! – крикнул я. – Мы еще увидимся!
Представитель немецкого бюро путешествий, сопровождавший группу туристов из Мюнхена, держал в бумажнике солидную пачку наличными – на непредвиденные дорожные расходы.
Проститутка, которую он подцепил в первый же по приезде вечер, каким-то образом пронюхала о деньгах. Вероятно, увидела, когда немец платил ей. Она исхитрилась подсыпать клиенту в стакан со спиртным снотворное, а когда тот уснул, полоснула по горлу опасной бритвой…
Мы заспорили. Я был уверен, что проститутку не поймают, а Фрэнк убеждал меня в обратном. Похохатывая, похлопывая один другого то по спине, то по плечу, мы заговорили о врачихе из Хьюстона. Ловко, ловко провел мой новый друг этих двух дураков – Акбара и Ким Ир Сена.
– И ОБРАТНО! – веселился я.
– И ОБРАТНО, VLADIMIR! – подмигивал Фрэнк.
Я достал из кармана два заранее приготовленных доллара…
Позволь, кэбби, позволь! А почему это ты приготовил для Фрэнка всего-навсего
двадоллара?.. Ты же сам проболтался (за язык тебя никто не тянул), что только в один конец, д о госпиталя твой счетчик выбил больше, чем если бы ты поехал в «Кеннеди». А сколько полагается швейцару за «Кеннеди», мы уже, слава Богу, знаем. Выходит, ты едва подружился с парнем, как тут же его и обжулил? Так?
Совершенно, совершенно не так! Подобной мысли у меня и быть не могло, чтобы Фрэнка – обжулить! Я просто не хотел его
портить. Сегодня я дам ему пятерку за Бруклин, а завтра за Лонг-Айленд он сам потребует десятку. Так ведь тоже нельзя… Но когда я достал эти два доллара, Фрэнк знаете что сказал? Он сказал: «О, нет, Vladimir, нет!». Он ведь был
честнымшвейцаром. А я стоял, как болван, со своими двумя долларами в руке, не зная, что делать…
А почему непременно ты должен был что-то «делать»? Неужто тебе необходимо было потянуть за собой в грязь и Фрэнка, всучить молодому парню свою пакостно-мелкую взятку?
Ох, с вами ни стань, ни ляг. Не дал – плохо, дал – тоже плохо. Разве я потому совал Фрэнку доллары, что старался сделать его таким же, каким становился я сам? Я думал совсем о другом. Ведь хотелось же мне и завтра, и послезавтра вернуться домой в девять вечера, а не в три часа ночи… Но какой же честный швейцар станет из дружеских побуждений ежедневно, постоянно допрашивать гостей отеля у вращающейся двери: куда им ехать? – и, обжуливая очередь горластых таксистов, подсовывать мне лакомые куски? И разве Фрэнк не жаловался, что зарабатывает меньше всех остальных швейцаров? А кроме того мне еще показалось, что свое «нет!» он произнес с какой-то несвойственной ему прежде интонацией, с которой обычно говорила Дылда-С-Изумленным-Лицом. Это самое «о, нет!» прозвучало у Фрэнка вроде бы категорически, но – не окончательно: в том смысле, что я, мол, хоть и отказываюсь, однако не могу запретить тебе попросить меня о том же еще раз…
Пока мы с Фрэнком пререкались, кореец Ким и аргентинец Альберто допрашивали гостей у вращающейся двери, но на угол их по-хулигански не прогоняли, а останавливали проезжавшие мимо такси, открывали дверцы и собирали чаевые. Набрав жменю квотеров, Ким Ир Сен подошел к Фрэнку и высыпал их в карман его сюртука. Поскольку это была не взятка – деньги эти, действительно, принадлежали Фрэнку, ибо были собраны на его «территории», честный швейцар возражать не стал, а чтобы не чувствовать себя должником подхалима-кэбби, вообще ничего не заметил.
Услыхав звон монет, которого не услышал Фрэнк, я неожиданно понял, что в моей таксистской карьере опять наступил важный момент.
– У тебя полным-полно мелочи, Фрэнк, – сказал я, – а мне сдачу давать нечем. Разменяй, пожалуйста, пять долларов.
Ни о какой взятке не было теперь и помину, и Фрэнк доверчиво принял мою пятерку. Он собрал четыре двадцатипятицентовика в столбик, отдал его мне и сказал «раз». Собрал еще столбик – «два». Следующий он укладывал, как мне показалось, чуть помедленней, может, думая о чем-то постороннем…
– Хватит, Фрэнк, сказал я, принимая третий столбик, и наши глаза встретились.
– Кончай! – неуверенно запротестовал было Фрэнк. – Я ведь дал тебе только три… – Но тут рассыльный вынес чемоданы, и я побежал открывать багажник. На прощанье Фрэнк погрозил мне пальцем: дескать, Vladimir, теперь-то уж я твои шутки знаю, больше ты меня не проведешь!..
– Не бери себе в голову! – крикнул я. – Мы еще увидимся!
2
Мы увиделись через несколько часов, когда рабочий день Фрэнка закончился, но он еще не ушел, а болтал о чем-то со сменившим его швейцаром. На углу нетерпеливо помахивала сумочкой Дылда-С-Изумленным-Лицом. За «Ла-Гвардию», откуда я только что вернулся, швейцару причитался доллар…
– Фрэнк, разменяй мне еще пятерку, – сказал я. – Серьезно. Без дураков.
– Ты опять! – погрозил мне пальцем Фрэнк, когда я, приняв четвертый столбик, отстранил его руку…
– А он неплохо разменивает тебе деньги! – заметил второй швейцар, подтолкнув Фрэнка плечом.
– Когда мой чекер стоит в хвосте очереди, – сказал я. – а его вызывают в «Кеннеди», я размениваю еще лучше. Чем дальше мой чекер стоит, тем лучше я размениваю…
Швейцары засмеялись.
– Познакомьтесь, – сказал Фрэнк. И представил меня: – Это мой друг!
– Марио.
Мы скрепили знакомство рукопожатием, а в это время из вращающейся двери показался третий цилиндр, принадлежавший хромому семидесятилетнему швейцару Монти.
Монти задыхался и не мог говорить: он слишком быстро бежал… Там, у центрального подъезда, где сейчас дежурит Монти, уже минут десять психует главный администратор отеля, мистер Крафт. Он опаздывает на поезд, но ни один из таксистов-аэропортщиков не хочет отвезти босса Монти на Пенсильванский вокзал. Свободного же такси на улице все никак нс попадалось, и Монти всерьез опасался, что его уволят. Кому нужен швейцар, который не может держать таксистов в узде…
Фрэнк выразительно посмотрел на меня.
– Садитесь, Монти! – сказал я. Мы лихо – на красный свет, еще раз на красный! – обогнули квартал и подлетели к центральному подъезду.
– Спасибо, Монти! – сказал мистер Крафт, протягивая швейцару доллар; это был достойный человек.
– Большое спасибо ВАМ, мистер Крафт, – отвечал Монти. Он благодарил босса не столько за доллар, сколько за то, что босс простил его.
Со мной же мистер Крафт расплатился еще лучше. По дороге он записал в блокнот мое имя, мой номер и сказал:
– Вернитесь в отель, найдите моего помощника, мистера Барнета и передайте ему, что я поручил вам доставить в «Ньюаркс» багаж финских спортсменов.
Я вернулся в отель, передал помощнику приказ начальства и добавил, не уточняя, от кого именно это исходит – от мистера Крафта или не от мистера Крафта, что ему, мистеру Барнету, следует записать мое имя и мой номер, как сделал это сам мистер Крафт – на случай, если возникнет необходимость в подобного рода работе.
– Вы всегда можете вызвать меня через любого швейцара, – сказал я: – Фрэнк, Монти, Марио – они все меня знают!..
– Фрэнк, разменяй мне еще пятерку, – сказал я. – Серьезно. Без дураков.
– Ты опять! – погрозил мне пальцем Фрэнк, когда я, приняв четвертый столбик, отстранил его руку…
– А он неплохо разменивает тебе деньги! – заметил второй швейцар, подтолкнув Фрэнка плечом.
– Когда мой чекер стоит в хвосте очереди, – сказал я. – а его вызывают в «Кеннеди», я размениваю еще лучше. Чем дальше мой чекер стоит, тем лучше я размениваю…
Швейцары засмеялись.
– Познакомьтесь, – сказал Фрэнк. И представил меня: – Это мой друг!
– Марио.
Мы скрепили знакомство рукопожатием, а в это время из вращающейся двери показался третий цилиндр, принадлежавший хромому семидесятилетнему швейцару Монти.
Монти задыхался и не мог говорить: он слишком быстро бежал… Там, у центрального подъезда, где сейчас дежурит Монти, уже минут десять психует главный администратор отеля, мистер Крафт. Он опаздывает на поезд, но ни один из таксистов-аэропортщиков не хочет отвезти босса Монти на Пенсильванский вокзал. Свободного же такси на улице все никак нс попадалось, и Монти всерьез опасался, что его уволят. Кому нужен швейцар, который не может держать таксистов в узде…
Фрэнк выразительно посмотрел на меня.
– Садитесь, Монти! – сказал я. Мы лихо – на красный свет, еще раз на красный! – обогнули квартал и подлетели к центральному подъезду.
– Спасибо, Монти! – сказал мистер Крафт, протягивая швейцару доллар; это был достойный человек.
– Большое спасибо ВАМ, мистер Крафт, – отвечал Монти. Он благодарил босса не столько за доллар, сколько за то, что босс простил его.
Со мной же мистер Крафт расплатился еще лучше. По дороге он записал в блокнот мое имя, мой номер и сказал:
– Вернитесь в отель, найдите моего помощника, мистера Барнета и передайте ему, что я поручил вам доставить в «Ньюаркс» багаж финских спортсменов.
Я вернулся в отель, передал помощнику приказ начальства и добавил, не уточняя, от кого именно это исходит – от мистера Крафта или не от мистера Крафта, что ему, мистеру Барнету, следует записать мое имя и мой номер, как сделал это сам мистер Крафт – на случай, если возникнет необходимость в подобного рода работе.
– Вы всегда можете вызвать меня через любого швейцара, – сказал я: – Фрэнк, Монти, Марио – они все меня знают!..
3
Фрэнк мужал день ото дня. Остепенился, перестал вертеться под цокот каблучков. Все его помыслы теперь поглощала Дылда-С-Изумленным-Лицом. Я был удостоен:
– Мэри.
– Рад познакомиться…
Тоскливая пауза.
– Фрэнк, тебе не передавал Монти? Твой дядя опять тобой недоволен. Он тут разорялся, приказал тебе зайти к нему…
Я ожидал, что Фрэнк подмигнет мне и скажет что нибудь вроде: «Опять этот выживший из ума старикан!..», но «наследник» не принял пас. Изумленная, как оказалось, была совсем из другой оперы: замужняя сорокалетняя дама, мать троих детей. С Фрэнком ее познакомил муж.
Проходя мимо «Мэдисона», он присматривался к аккуратному, чистоплотному, хотя и из «простых», парню. А присмотревшись, подошел, завел пустяшный разговор и – пригласил в гости…
Фрэнк отвечал без обиняков, по-солдатски: я, мол, не гомосексуалист. Но муж это прекрасно понимал. Он-то был многоопытным, убежденным гомосексуалистом. Привязанный, однако, к детям, он ничего не хотел менять в своей жизни и – повторил приглашение.
Фрэнк пришел, и был радушно принят. Бокал виски, легкий треп, и вот уже он с Изумленной – в спальне, вдвоем, и робкий голос за дверью:
– Солнышко, ты о'кей? Все – хорошо?
– Да, да! Сделай так, чтоб тебя искали…
Расстегнув сюртук, Фрэнк продемонстрировал на рубашке вензель «CD».
[57]Это она подарила. Вынул из «пистончика» часы с крышкой. Серебряные. Подарил – муж.
Удачу свою Фрэнк объяснял трезво:
– Я человек не их круга. Семью не разобью. И зачем мне в мои годы эта женщина с детьми? А они обо мне заботятся. Хотят, чтоб я учился на бухгалтера, Мэри говорит, что устроит всю мою жизнь.
– Мэри.
– Рад познакомиться…
Тоскливая пауза.
– Фрэнк, тебе не передавал Монти? Твой дядя опять тобой недоволен. Он тут разорялся, приказал тебе зайти к нему…
Я ожидал, что Фрэнк подмигнет мне и скажет что нибудь вроде: «Опять этот выживший из ума старикан!..», но «наследник» не принял пас. Изумленная, как оказалось, была совсем из другой оперы: замужняя сорокалетняя дама, мать троих детей. С Фрэнком ее познакомил муж.
Проходя мимо «Мэдисона», он присматривался к аккуратному, чистоплотному, хотя и из «простых», парню. А присмотревшись, подошел, завел пустяшный разговор и – пригласил в гости…
Фрэнк отвечал без обиняков, по-солдатски: я, мол, не гомосексуалист. Но муж это прекрасно понимал. Он-то был многоопытным, убежденным гомосексуалистом. Привязанный, однако, к детям, он ничего не хотел менять в своей жизни и – повторил приглашение.
Фрэнк пришел, и был радушно принят. Бокал виски, легкий треп, и вот уже он с Изумленной – в спальне, вдвоем, и робкий голос за дверью:
– Солнышко, ты о'кей? Все – хорошо?
– Да, да! Сделай так, чтоб тебя искали…
Расстегнув сюртук, Фрэнк продемонстрировал на рубашке вензель «CD».
[57]Это она подарила. Вынул из «пистончика» часы с крышкой. Серебряные. Подарил – муж.
Удачу свою Фрэнк объяснял трезво:
– Я человек не их круга. Семью не разобью. И зачем мне в мои годы эта женщина с детьми? А они обо мне заботятся. Хотят, чтоб я учился на бухгалтера, Мэри говорит, что устроит всю мою жизнь.
4
У бокового входа теперь царил новый порядок. Первая машина стояла с открытым багажником. За право открыть багажник и дожидаться аэропорта и Ким Ир Сен, и Акбар, и Альберто, и случайные «залетные» водители платили швейцару доллар. Вынесут «Ла-Гвардию» – ты в расчете; за «Кеннеди» – доплата…
Мистер Барнет ставил Фрэнка в пример всем остальным швейцарам: гостей, которым понадобился кэб для поездки по городу, от бокового входа на угол не прогоняли. Получая мзду с таксистов-аэропортщиков, Фрэнк не сокращал приток и законных чаевых. Пассажиров на короткие расстояния развозила машина, находившаяся в хвосте. Возвратясь же, кэбби не терял своего места в очереди за аэропортами. Нам нравился такой рациональный порядок…
Заработок швейцара у «Мэдисона» относительно скромен. Монти собирал за день долларов сорок, Марио – шестьдесят. Фрэнк, самый молодой, со стажем без году неделя, не уходил без сотни!
Источником сверхприбылей Фрэнка стала окрашенная в желтый цвет полоса бровки тротуара перед входом в «Мэдисон».
– Эй, мистер! – багровея, орал Фрэнк: – Не вздумайте оставлять здесь свой драндулет. Это вход в отель, а не стоянка!
Хрустнула зеленая бумажка.
– Сэр, не забирайте ключи! Вдруг придется подвинуть машину…
Ну, а если бумажка не хрустнула, если легкомысленный автомобилист, убегая по своим делишкам, бросал швейцару через плечо: «За мной – не заржавеет! Мы потом с тобой „увидимся“!» – Фрэнк нырял в свою каморку, вызывал по телефону тягач и, наблюдая, как «беспризорную» машину уволакивают на штрафплощадку, сардонически приговаривал: «Он потом со мной „увидится“! Ты „увидься“ со мной сейчас!».
– Vladimir, ты интересуешься баскетболом?
[58]
И – доверительно, понимая чужую слабость:
– Иногда…
Деньги в такси доставались мне нелегко, и даже ради Фрэнка я не хотел выбрасывать на игру н есколько долларов. Но Фрэнк не отставал:
– Если ты знаешь таксиста, который поигрывает – присылай его ко мне!..
Фрэнк стал самонужнейшим человеком в отеле. Я никогда не слыхал, чтобы гости интересовались, когда будут дежурить Марио или Монти, мистер Барнет или другой помощник мистера Крафта… А вот о Фрэнке каждый день кто-нибудь да спрашивал:
– Куда запропастился этот парень?! Будет утром? О, черт!
– Он завтра выходной? Oh, shit!
[59]
Мистер Барнет ставил Фрэнка в пример всем остальным швейцарам: гостей, которым понадобился кэб для поездки по городу, от бокового входа на угол не прогоняли. Получая мзду с таксистов-аэропортщиков, Фрэнк не сокращал приток и законных чаевых. Пассажиров на короткие расстояния развозила машина, находившаяся в хвосте. Возвратясь же, кэбби не терял своего места в очереди за аэропортами. Нам нравился такой рациональный порядок…
Заработок швейцара у «Мэдисона» относительно скромен. Монти собирал за день долларов сорок, Марио – шестьдесят. Фрэнк, самый молодой, со стажем без году неделя, не уходил без сотни!
Источником сверхприбылей Фрэнка стала окрашенная в желтый цвет полоса бровки тротуара перед входом в «Мэдисон».
– Эй, мистер! – багровея, орал Фрэнк: – Не вздумайте оставлять здесь свой драндулет. Это вход в отель, а не стоянка!
Хрустнула зеленая бумажка.
– Сэр, не забирайте ключи! Вдруг придется подвинуть машину…
Ну, а если бумажка не хрустнула, если легкомысленный автомобилист, убегая по своим делишкам, бросал швейцару через плечо: «За мной – не заржавеет! Мы потом с тобой „увидимся“!» – Фрэнк нырял в свою каморку, вызывал по телефону тягач и, наблюдая, как «беспризорную» машину уволакивают на штрафплощадку, сардонически приговаривал: «Он потом со мной „увидится“! Ты „увидься“ со мной сейчас!».
– Vladimir, ты интересуешься баскетболом?
[58]
И – доверительно, понимая чужую слабость:
– Иногда…
Деньги в такси доставались мне нелегко, и даже ради Фрэнка я не хотел выбрасывать на игру н есколько долларов. Но Фрэнк не отставал:
– Если ты знаешь таксиста, который поигрывает – присылай его ко мне!..
Фрэнк стал самонужнейшим человеком в отеле. Я никогда не слыхал, чтобы гости интересовались, когда будут дежурить Марио или Монти, мистер Барнет или другой помощник мистера Крафта… А вот о Фрэнке каждый день кто-нибудь да спрашивал:
– Куда запропастился этот парень?! Будет утром? О, черт!
– Он завтра выходной? Oh, shit!
[59]
5
Поскольку на «баскет» я не ставил и других кэбби не подбивал, Фрэнк быстро ко мне охладел. Но я все равно не возвращался теперь домой после десяти вечера. Дело было уже не в Фрэнке… И не в Марио. И не в мистере Барнете. И вообще не в отеле «Мэдисон». Разменяв однажды по наитию пятидолларовую бумажку на четыре доллара мелочью, я понял, что в руках у меня отмычка к сердцу самого спесивого, битком набитого деньгами швейцара. Богатеи из «Вальдорф-Астории» не могли противостоять соблазну, когда я спрашивал:
– Разменяешь пятерку – мелочью?
Каждый швейцар хочет избавиться от пригоршней монет, постоянно оттягивающих его карманы.
– Два… Три… Четыре…
– Хватит.
– Ты неплохо размениваешь!
– Если вынесут «Кеннеди», а ты вызовешь чекер, я разменяю еще лучше…
– О'кей, МОЙ ДРУГ! – это
мнеговорит незнакомый швейцар…
– Привет, Ирвинг! – здороваюсь я, подъезжая к отелю «Шератон». – Разменяй-ка…
– С удовольствием!..
– Возьми, пожалуйста, ключи: я смотаюсь в пиццерию.
И – через дорогу! Если очередь тронется, Ирвинг подвигать мой чекер не станет, но скажет кому-нибудь из таксистов, чтоб подвинули. Если вынесут «Кеннеди»…
Моя пицца уже в духовке. Уже прихлебываю я кофеек. Вдруг – пронзительный свист. Огладываюсь, Ирвинг машет рукой: давай, живо! А рассыльный уже захлопывает багажник моего чекера… Эй, сестренка, сунь-ка мою пиццу в кулечек! Дай-ка крышечку для стаканчика. Кофе будет хорош и остывший. Мы потом срубаем и холодную пищу. Некогда мне сейчас гужеваться – «Кеннеди»!
Проезжая по улице: с пассажиром ли, без пассажира ли – я здороваюсь с каждым швейцаром. С Мануэлем у «Эдисона», с Базилио у «Астории», с Фернандо у «Эмпайр», с Робертом у «Холидей Инн». Почему это Бруно не улыбнулся мне, а как-то странно развел руками? «Извините, мисс, минуточку! – говорю я пассажирке. – Я обслуживаю этот отель. Мне швейцар должен передать что-то важное…»
– Бруно, ты хотел мне что-то сказать?
– Но ты занят…
– Да я мигом: одна нога здесь, другая – там!
– Возвращайся немедленно!
– Через две минуты буду, как штык, МОЙ ДРУГ!
А что? Он теперь и в самом деле МОЙ ДРУГ. Возвратясь, размениваю традиционную пятерку.
– Раз, два…
О, это хороший признак, если швейцар за пять долларов дает мне всего два – мелочью. Так и есть.
– Скажи дежурному за конторкой, что я послал тебя отвезти портфель «дипломат» на «Люфтганзу». Гости забыли. Быстро!
О'кей! Мне не жалко трех долларов. Доставка портфеля – это особый сервис. Возить портфели без пассажиров Комиссия такси и лимузинов нам категорически запрещает. Я уж не премину сообщить об этом рассеянному немцу. Я не останусь в накладе!
– Привет, дружище!
– Привет! А ну, разменяй-ка…
Ассигнация исчезла, но никакой мелочи я не получаю. Прекрасно! Мне не жаль пяти долларов…
– В три ноль-ноль будь здесь, как часы! Вымой кэб. Поедешь на кладбище…
– Разменяешь пятерку – мелочью?
Каждый швейцар хочет избавиться от пригоршней монет, постоянно оттягивающих его карманы.
– Два… Три… Четыре…
– Хватит.
– Ты неплохо размениваешь!
– Если вынесут «Кеннеди», а ты вызовешь чекер, я разменяю еще лучше…
– О'кей, МОЙ ДРУГ! – это
мнеговорит незнакомый швейцар…
– Привет, Ирвинг! – здороваюсь я, подъезжая к отелю «Шератон». – Разменяй-ка…
– С удовольствием!..
– Возьми, пожалуйста, ключи: я смотаюсь в пиццерию.
И – через дорогу! Если очередь тронется, Ирвинг подвигать мой чекер не станет, но скажет кому-нибудь из таксистов, чтоб подвинули. Если вынесут «Кеннеди»…
Моя пицца уже в духовке. Уже прихлебываю я кофеек. Вдруг – пронзительный свист. Огладываюсь, Ирвинг машет рукой: давай, живо! А рассыльный уже захлопывает багажник моего чекера… Эй, сестренка, сунь-ка мою пиццу в кулечек! Дай-ка крышечку для стаканчика. Кофе будет хорош и остывший. Мы потом срубаем и холодную пищу. Некогда мне сейчас гужеваться – «Кеннеди»!
Проезжая по улице: с пассажиром ли, без пассажира ли – я здороваюсь с каждым швейцаром. С Мануэлем у «Эдисона», с Базилио у «Астории», с Фернандо у «Эмпайр», с Робертом у «Холидей Инн». Почему это Бруно не улыбнулся мне, а как-то странно развел руками? «Извините, мисс, минуточку! – говорю я пассажирке. – Я обслуживаю этот отель. Мне швейцар должен передать что-то важное…»
– Бруно, ты хотел мне что-то сказать?
– Но ты занят…
– Да я мигом: одна нога здесь, другая – там!
– Возвращайся немедленно!
– Через две минуты буду, как штык, МОЙ ДРУГ!
А что? Он теперь и в самом деле МОЙ ДРУГ. Возвратясь, размениваю традиционную пятерку.
– Раз, два…
О, это хороший признак, если швейцар за пять долларов дает мне всего два – мелочью. Так и есть.
– Скажи дежурному за конторкой, что я послал тебя отвезти портфель «дипломат» на «Люфтганзу». Гости забыли. Быстро!
О'кей! Мне не жалко трех долларов. Доставка портфеля – это особый сервис. Возить портфели без пассажиров Комиссия такси и лимузинов нам категорически запрещает. Я уж не премину сообщить об этом рассеянному немцу. Я не останусь в накладе!
– Привет, дружище!
– Привет! А ну, разменяй-ка…
Ассигнация исчезла, но никакой мелочи я не получаю. Прекрасно! Мне не жаль пяти долларов…
– В три ноль-ноль будь здесь, как часы! Вымой кэб. Поедешь на кладбище…
6
Едва ли когда-нибудь прежде задумывался я над тем, что все города на Земле для живых построены мертвыми, а мы, живые, где ни живем, – все строим и строим вокруг – города мертвых!..
Такие вот мысли вызвал у меня листок, вырванный из блокнота, который в обмен на пять долларов вручил мне один из приятелей-швейцаров, усадивший в свежевымытый, как и велено было мне, чекер некоего молчаливого господина. Причем, усаживая этого клиента, швейцар с нарочитой строгостью наказывал мне, чтобы я не за страх, а за совесть позаботился о нем, поскольку это настоящий джентльмен, хороший человек и притом – из Мельбурна…
Такие вот мысли вызвал у меня листок, вырванный из блокнота, который в обмен на пять долларов вручил мне один из приятелей-швейцаров, усадивший в свежевымытый, как и велено было мне, чекер некоего молчаливого господина. Причем, усаживая этого клиента, швейцар с нарочитой строгостью наказывал мне, чтобы я не за страх, а за совесть позаботился о нем, поскольку это настоящий джентльмен, хороший человек и притом – из Мельбурна…