Логачев Александр. Красный терминатор. Дорога как судьба

   С той стороны вагона параллельно Назарову перемещались ноги, обутые в яловые сапоги, очень уж осторожно ступавшие. Человек наступал только на шпалы, а не на щебень, хруст которого мог бы выдать идущего.
   «Допустимо и такое, что это прогуливается выставленный тут часовой», — подумал Федор, перешагнув через первую рельсовую нитку. Неизвестный притаился за углом вагона у первой отсюда колесной пары. Еще два шага, и он окажется в двух аршинах от неведомого обладателя яловых сапог.
   Фёдор подобрался, успокоил дыхание и сердцебиение. И сделал шаг.
   Левой ногой он переступил вторую рельсовую нить. Наклонился вперед, показывая себя затаившемуся человеку. Если у того преступные намерения — ждать он не будет. Сейчас напасть ему удобнее всего.
   То, чего ждал Назаров — произошло. Он уловил движение справа, от вагона. И сразу, готовый к этому, втолкнул себя внутрь колеи.
   Место, где он за мгновение до того находился, рассекла рука, сжимавшая увесистый кастет. Вслед за рукой вылетел из своего укрытия и ее хозяин. Явно ошарашенный необъяснимой неудачей.
   Нападавший оказался невысоким, но широким в плечах человеком с длинными руками. Обезьянья комплекция. Да и физиономия под стать: тяжелый подбородок, сломанный нос, пустые глазки, злобно сверкающие из-под кустистых бровей. Уголовная рожа.
   Бандит заметил жертву в двух шагах от себя. Жертва, то есть товарищ Назаров, не спасалась бегством, а спокойно поджидала его. Обезьяноподобный осклабился, не приметив в руках противника никакого оружия. Видимо, он не сомневался в успехе повторного удара кастетом. И не стал медлить. Зарычав, бросился вперед. Взрезая воздух, понесся к голове Назарова кулак, утяжеленный свинцом.
   Чего-то подобного Федор и ждал. Вот если бы смахивающий на обезьяну бандит сделал сальто-мортале или из рукава ему в ладонь выскочил бы браунинг, тогда он поставил бы перед Назаровым тяжелую задачку. А так… Многократно пройдено. Обыденщина, можно сказать.
   Шаг в сторону, поворот туловища с отклонением назад. Кастет пролетает мимо. А он, Назаров, вбивает свой кулак точно в незащищенные ребра врага.
   Коренастый охнул, скособочился, потерял на миг ориентацию — и этого хватило Федору для подкашивающего удара по ногам. Бандит очутился на земле. По-прежнему сжимая кастет, он непроизвольно оперся о шпалу. Безжалостный солдатский каблук обрушился сверху ему на руку. Уголовник заорал истошно, как, наверное, голосила во время родов его мамаша, давая жизнь будущему убийце, вскочил, припадочно запрыгал по шпалам, прижимая к животу поврежденную руку.
   Федор нагнулся, поднял оброненный кастет, вдел пальцы в отверстия. Обезьяноподобный налетчик, между прыжками углядев, кто теперь вооружен, а кто — нет, вдруг с резвостью, достойной хорошего зайца, бросился наутек, тряся на ходу отдавленнной кистью. Помчался он почему-то к темнеющей невдалеке полосе леса.
   Назаров проводил его взглядом. Не догнать. Да и нужно ли?
   Интересные дела происходят, интересные… Федор, сунув трофей — опасную свинчатку — в карман штанов, направился по прежнему маршруту. «Сдается мне, отоспаться в поезде не удастся», — подумал он.

* * *

   Назаров забрался на свою верхнюю полку. Лежал, поглядывая сверху на открытую его взору часть прохода по вагону, обдумывал случившееся.
   «Ограбить его хотели? Маловероятно. Для грабежа выбрали бы другую фигуру: увешанную добром и менее способную к сопротивлению, чем солдат. Что же тогда? Выходит, убить хотели. Просто убить. Кому же я помешал? Обезьяноподобного видел впервые в жизни, такого не запомнить невозможно. Получается, урода этого подослали. Кто? Чекисты из спецвагона? А зачем им прибегать к услугам уголовника, разве у них своих способов расправиться с кем угодно мало? И притом это верно лишь в том случае, если я себя перед ними обнаружил. Стоп, стоп».
   Его увидеть и опознать мог только один из чекистов, который другим, может быть, не сказал ничего. А почему не сказал бы? Вот… Уже вырисовывается что-то похожее на правду.
   Итак, если человек из охраны спецвагона, в котором он узнал уголовника, задержанного вчера в «Красном кабачке», каким-то образом ушел из-под ареста и, прикидываясь чекистом, затесался в караульное сопровождение вагона специального назначения, скажем, для того, чтобы смыться из Монастырска — этот человек должен бояться разоблачения. И вот он замечает солдата, которого видел в ЧК, и то, что этот солдат интересуется им. Он встревожен и подговаривает уголовного дружка, также едущего в поезде, убить беспокойного солдата. Концы в воду, и можно продолжать дальше спокойно работать под чекиста. Но покушение срывается. И это значит, что ему, Назарову, надо ждать следующего.
   Правда, много неясного, нескладного в получившейся истории. Как, например, за одну ночь человек может уйти из-под ареста, превратиться из уголовника в чекиста, да еще попасть в охрану вагона? Если… Если ему кто-то не помог из самого же ЧК. Что ж, не исключено… Тогда он, Назаров, тем более опасный свидетель, который создает угрозу разоблачения еще и окопавшемуся в ЧК уголовному элементу.
   В общем, опять он кому-то как кость в горле, опять находятся желающие лишить его жизни, и, похоже, опять ему придется поумерить пыл этих желающих. Несколько минут назад поезд тронулся с места и сейчас покидал территорию Рузовки.
   «Та обезьяна забежала в лес, — продолжал размышлять Федор. — Потом бандит десять раз мог вернуться к дружку, рассказать, что все сорвалось. И если я не напридумывал с три короба, меня постараются кокнуть как можно скорее. Я ж могу в любой момент поднять шум. К охранникам вагона, ясное дело, я не попрусь, мол, хватайте вашего человека, он — уголовник и контра. Мне не поверят и, в лучшем случае, просто отгонят подальше. Тем более нельзя исключать, что все там заодно. Вряд ли, конечно, но чем черт не шутит… Значит, такой бестолковости с моей стороны опасаться не должны. Но вдруг я обращусь на одной из станций, хоть на следующей, в местное, привокзальное ЧК, попрошу проверить, запросить Монастырск, дать знать в Москву. Короче говоря, я могу, как у них говорят, настоящий кипеж поднять. Стал бы я что-то из этого проделывать — вопрос, но меня должны бояться. Уже боятся, раз подослали убийцу. И не замедлят — будем исходить из худшего — подослать второго.
   Убийца попытается напасть на одной из остановок, если его нет в трех наших классных вагонах. Если есть — то он, вполне вероятно, не станет дожидаться остановки. Опять берем худшее. Убийца уже сейчас в одном из классных вагонов. Что он будет делать? В первую очередь, должен отыскать меня. То есть рано или поздно он пройдет мимо. Значит, я обязан распознать его и… И что дальше? А дальше нужно придумать, как заставить его выдать себя, потом обезвредить и допросить. Всего ничего… Ну, а сейчас следует слезть, сесть с краю на нижней полке и просматривать вагон».
   Так Назаров и поступил. Пускай он не очень-то верил в свои умозрительные построения, вернее, надеялся, что ошибается, но, как говорят, лучше дизентерия, чем недоед.
   Внизу царила послеобеденная благодушная расслабленность. Баба на мешке, мужик в картузе и двое подсевших в Рузовке с умилением на лицах перекидывались в картишки. Марсель Прохорович занимал девицу Лидию Петровну разговорами, то и дело переходя на нежный шепот, поднося губы чрезвычайно близко к бархатному ушку, украшенному простенькой сережкой. Почему-то барышня в этих, нередких, случаях заливалась краской. Слышимая часть разговора вертелась вокруг — спасибо обеду — всевозможных гастрономических тем.
   Назаров с занятого им внизу места держал под наблюдением весь проход по вагону, но пока ничего настораживающего не углядывал. Люди изредка поднимались со своих мест и направлялись либо в туалет, либо покурить в тамбуре, либо не-пойми-зачем, но никто из них и отдаленно на убийц не тянул.
   За окнами вечерело. Поезд мчался на всех парах к Рязанщине, за окном мелькали среднерусские пейзажи в обрамлении надвигающихся сумерек.
   «Эх, — подумал Назаров, — насочинял я страшных историй себе на голову. Мучайся теперь манией преследования, не спи. Эх, довоевался…»
   Под аккомпанемент печальных мыслей прошел где-то час. Ничего по существу не изменилось. Если не считать того, что Марсель Прохорович стал вызывать пока молчаливое недовольство бабы на мешке, которая (что, вероятно, боец Раков не слишком хорошо запомнил) приходилась мамашей барышне Лидии. Баба продолжала дуться в карты с попутчиками, но все чаще отрывалась от игры и недобро косилась на молодого красноармейца, который уже не отрывал шепчущих что-то губ от уха ее дочери. По тому же поводу беспокоился и Федор Назаров. «Ой, подарит мне скандал товарищ Раков. Приказать ему, что ли, поумерить пыл?»
   В вагон кто-то вошел, по-видимому, гости из других классных вагонов. Они неторопливо двинулись по проходу. Наконец удалось разглядеть первого: среднего роста, узкоплечий, в пиджачной паре, в сапогах с обрезанными голенищами, с лицом из тех, что обычно невозможно запомнить из-за полной невыразительности. В руках у него ничего не было. Свободными ото всего оказались руки и у второго, что выяснилось, когда они прошли мимо. Но еще до этого Назаров прикрыл глаза. «Пускай думают, что я их не заметил». А видеть все, что надо, из-под опущенных век он выучился давно. Полезное умение.
   Второй в этой парочке был и повыше, и поплечистее первого, правую его щеку уродовал шрам. Если номер первый миновал притворно спящего Назарова, не то что не посмотрев на него, а даже глядя в другую сторону, то номер второй повернул голову, на какое-то мгновение остановил на красноармейце взгляд и прошел дальше вслед за своим товарищем. Пропустив подозрительную парочку, Федор открыл глаза. По всем признакам, эти люди походили на тех, кого он ждал и опасался: праздно слоняются по вагону, без багажа, обликом вполне тянут на уголовников, один явно проявил особое внимание именно к нему. Но… мало ли случайных совпадений на свете?
   Насторожившие Федора гости не возвращались, видимо, осели в одном из двух отсеков, находившихся до выхода в нерабочий тамбур.
   «Опять предположим самое худшее, — размышлял Назаров. — Они — убийцы и теперь выжидают удобного случая. Какого? Или ночи, когда я усну вместе со всеми, или когда я выйду в тамбур, или когда пошлепаю в туалет. Ну и что мне делать в виду наихудших предположений? Кажется, остается одно — создать ситуацию, когда они раскрыли бы свои намерения, но преимущество оказалось бы на моей стороне».
   Федор помозговал и накидал показавшийся ему приемлемым план. После чего снял часы с запястья, завел их и обратился к увлеченному беседой бойцу Ракову. Негромко.
   — Марсель Прохорович, соблаговолите подсесть ко мне на минуточку-другую.
   Но — пришлось повысить голос:
   — Товарищ Раков, ко мне!
   Наконец подчиненный услышал своего командира. Выполняя приказ, он нехотя расстался с барышней и подсел к Назарову.
   — Слушай меня внимательно, Марсель свет Прохорович, — шепотом заговорил Федор, — не перебивай, не показывай удивления. Главное, не шуми. Вот что…
   Лицо бойца Ракова вытянулось, глаза округлились. Он, как велели, молча дослушал старшего товарища, на вопрос «все понял?» кивнул и принял в подрагивающие руки наручные часы Назарова.
   — Тогда я пошел, тянуть нечего, — Федор поднялся. — Ни звука, товарищ Раков, — он положил руку на плечо молодого бойца, заметив, что тот открыл рот для возражений. — Приказ получил? Выполняй!
   Назаров ступил в проход и быстрым шагом направился к нерабочему тамбуру. В сектор бокового зрения попали рассевшиеся по разным лавкам те самые подозрительные личности. Федор шагнул на площадку перед ватерклозетом и, закрывая за собой дверь в вагон, обернулся — никто за ним пока не устремился. «Хорошо», — он зашел в тамбур, на ходу вытаскивая трехгранный ключ. Не мешкая отпер и распахнул настежь одну из боковых дверей. Затем подошел к двери, предназначенной для перехода из вагона в вагон. Правда, сейчас с этого торца вагона была прицеплена теплушка, чья глухая стена покачивалась в мутном окне. Великолепный ключ открыл очередной дверной замок. Назаров потянул дверь на себя и ступил в образовавшийся проем. Медлить было нельзя — тот, кто предположительно шел за ним, мог в любой момент войти. Но и торопиться не следовало — чуть не так поставишь ногу — и полетишь сначала вниз, под громыхающий состав, и сразу за тем — на небеса. Федор нащупал с наружной стороны вагона поручень. Крепко ухватившись за него рукой, он одной ногой укрепился на небольшом выступе, идущем снаружи на уровне порога, другую оставил на самом пороге. Вторую руку расположил на дверной ручке, притворив за собой дверь.
   Внизу скрипела сцепка, пролетали уже плохо различимые в надвинувшейся вечерней полутьме шпалы.
   Позицию он занял. Увидеть из тамбура его не могут. Если только не дернут дверь. Но не должны. Вернее, должна сработать его приманка. Если вообще он не дует на воду и эти люди…
   Сквозь громыхание мчащегося состава прошел посторонний звук — хлопок. Значит, дверь из вагона в тамбур кто-то открыл.
   — Где он? — долетело до Назарова. Дальше — ничего, кроме лязга, грохотания, колесного перестука.
   Проползали тягучие секунды неизвестности… И вдруг — к нему сквозь поездной шум пробились обрывки фраз:
   — Выпрыгнул… Не может быть… Падла…
   Сработало! Преследователи вошли в тамбур. Преследуемого нет. Куда подевался? Хлопает открытая дверь бокового выхода. Естественно, они бросаются к ней, потому что больше вроде некуда. Сейчас как раз высунули головы наружу. Пора.
   Рывком дверь от себя. Прыжок внутрь темного тамбура. Прыжок к двум узнаваемым фигурам, оборачивающимся на неожиданный звук, выпрямляющимся в прямоугольнике дверного проема. Рука одного поднимается…
   Назаров с разбегу нанес удар ногой в живот. Отброшенный назад бандит закачался, балансируя на пороге, отчаянно размахивая руками — мелькнули очертания револьвера в его ладони — и вывалился наружу. Вскрик тотчас погас в грохоте и темноте.
   Второй бандит оказался проворнее. У него оставался, пожалуй, единственный шанс не последовать за приятелем, сбив Назарова с ног, пока тот разворачивался к нему. И уголовник использовал этот шанс — сделал солдату подсечку.
   Федор, получив удар по ногам, упал на пол. Вскакивая, услышал характерный щелчок и, не раздумывая, метнулся к противоположной, закрытой двери. Обернулся. Бандит надвигался на него, поигрывая финкой.
   Это был тот самый, что шел по вагону первым, в серой пиджачной паре, в сапогах с обрезанными голенищами, пониже и поуже в плечах своего выброшенного из поезда приятеля.
   Назаров помнил о кастете. Но доставать не собирался. Стоит полезть в карман, и бандит немедленно нападет. А пока забавляющийся финским ножом уголовник не спешил с решающей атакой, что было на руку Федору.
   Сколько прошло с того момента, как его преследователи вошли в тамбур? Где-то полминуты. Неплохо бы выиграть другую половину минуты. Как? Можно попробовать вот так…
   — Парень, — обратился Назаров к неопределенного возраста бандиту. Последний замедлил движение. Противников разделяло метра полтора. — Кроме меня про ваши дела в поезде знают еще четыре человека. Вы их всех собираетесь прикончить? Вы их всех знаете? Тебе их перечислить?
   То была явная выдумка, но она остановила лиходея, который, нагло ухмыляясь, вступил-таки в беседу:
   — Брешешь, подлюга. На понт берешь. Ну, скажи, кто эти хмыри?
   «Попался, лопух», — подумал Назаров, а вслух понес полную ахинею:
   — Филька Комар, что едет во втором вагоне, переодетый в торговца рыбой. Сенька Слепак, бывший предкомбеда. Он едет в теплушке, переодетый в женское платье… Адриано Челентано, переодетый бургомистром…
   Уже поворачивалась ручка двери, которую Федор держал под наблюдением. Потом произошло то самое, на что он рассчитывал, о чем договаривался.
   Дверь за спиной бандита распахнулась, и из вагона в тамбур проник пригнувшийся, с маузером в подрагивающей руке, товарищ Раков. Уголовник обернулся на посторонний звук.
   — Лягай, басурманин! — взвизгнул Марсель Прохорович, наставляя на бандита пистолет. Поймав сей подходящий момент, Назаров стремительно шагнул вперед и крюком снизу вбил в подбородок противника грубый солдатский кулак, вложив в удар всю имевшуюся в запасе злость и мощь.
   Звякнула упавшая на пол финка. За ней там же оказалось обмякшее тело. Федор наклонился, поднял нож, который при неудачном раскладе мог сейчас торчать из его живота, и выбросил в открытый дверной проем. Вытащил из кармана все тот же трехгранный ключ.
   — Закрой-ка, Марсель Прохорович, доступ в тамбур. А то, не ровен час, нам помешают. И пистолет мой верни.
   Боец Раков забрал ключ, а вернул не только маузер, но и командирский вещмешок.
   — Не выуживать же было пистолетик на глазах у всего населения, — пояснил он. — Я и захватил его вместе с котомкой вашенской, а тута перед заходом выхватил.
   — Молодец, — похвалил командир. — Все исполнил согласно приказу, единственный наш пистолет не потерял. Объявляю благодарность. Только оружие с предохранителя мог бы снять. Вдруг чего…
   — Ах ты! — всплеснул руками Марсель. — Забыл! От волнения и нервов, товарищ Назаров.
   — Ладно, ладно. Запер дверь? Тогда помоги мне подтащить этого господина к выходу.
   — Выбросить хотите?! — воскликнул Раков.
   — Отставить разговоры! Выполняйте приказ, боец. Они подхватили бездвижное тело под мышки и отволокли к открытому дверному проему.
   — Отойди теперь в сторонку, товарищ Раков, — распорядился командир, сажая до сих пор не пришедшего в себя бандита на дверной порог так, что ноги того оказались свесившимися наружу. Придерживая нокаутированного врага за шиворот, Назаров наклонил его безвольно уроненную на грудь голову вперед, подставляя под свистящий ветер.
   Бандит начал приходить в себя.
   Каков же был его испуг, когда, открыв глаза, он увидел перед собой проносящееся с дьявольской скоростью открытое сумеречное пространство, а под собой — крутой каменный откос. Добавляя впечатлений, в подбородок уперся холодный ствол и над ухом зазвучал спокойный и насмешливый голос живучего солдата:
   — С пробужденьицем, товарищ уголовник! Плохи твои дела, да? Так уж вышло, прости. Получилось — теперь все козыри у меня. А у тебя что, спрашивается?
   Дуло больно вдавливалось в кожу.
   — У тебя, — продолжал солдат, — есть всего два пути. Или ты честно, не дуркуя, отвечаешь на мои вопросы и выпрыгиваешь из поезда, или молчишь, темнишь, гонишь тюльку и тогда вываливаешься отсюда с пулей в башке. Вопрос первый: кто приказал меня убить?
   Неудачливый убийца носил кличку Пастух, имел за спиной пять лет каторги, зарабатывал на пропитание деятельным участием в налетах, чтил воровские обычаи и сдавать дружков не собирался.
   — Служивый, падлой буду, я тут с краю. Васька-Мозоль, кого ты скинул, взял меня на стреме постоять. Втравил, сука. Пойдем, говорит…
   — Ты сделал выбор.
   Стриженая голова, направленная солдатской рукой, опасно зависла над летящей бездной, дуло угрожающе переместилось с подбородка на затылок. В движениях солдата отсутствовали игра и сомнение. Пастуху сразу очень захотелось жить.
   — Стой, командир! — завопил он. — Киря послал!
   — Высокий, блондин, едет в спецвагоне, красится под чекиста?
   — На понт берешь? Это Ленька-Баркас. Киря с тебя ростом, сутулый. Конечно, в спеце едет, где еще?
   — В спецвагоне все ваши или натуральные чекисты имеются? — Назаров, демонстрируя временную благожелательность, вернул пистолетный ствол к подбородку, а бандитскую голову — в прежнее, менее жуткое положение.
   — Наши одни. Деловые. Отпусти!
   — Ты думаешь все? Мы только начали разговор. Учти, висельник, если что мне не понравится — моментом пуля. Уяснил?
   Давно Пастух не попадал в такую скверную историю. Последний раз — когда взял за горло полковник Терехин из пензенского сыска. Тогда пришлось навести на хазу, где хранилось золотишко, тиснутое из сейфа купца Панкратова, и отдать всех провернувших это дельце воров, чтоб самому не загреметь за мелкую кражонку, на которую Терехин сам и вывел его, взял с поличным и сломал. Теперь Пастуху приходилось откровенничать в обмен на призрачную надежду остаться в живых.
   — Ты в каком вагоне ехал? — продолжал допрашивать солдат.
   — Я? Да с мужиками! Через вагон от тебя.
   — Кто еще из ваших едет не в спецвагоне?
   — Никого. Трое всего и было.
   — Чем я Кире помешал, знаешь?
   — Падлой буду, толком не знаю. Сказали — дело срываешь.
   — Сколько тебе за меня пообещали?
   — Как сколько! Я долю отрабатываю.
   — Документы у тех, из вагона, чекистские, верные?
   — Верняк. Мандаты кондовые.
   Теперь можно было переходить и к главному.
   — Чего везете-то?
   — Не знаю, солдат, Богом клянусь! — Если бы Пастух не боялся, что за резкое движение рукой его пристрелят, то обязательно бы перекрестился.
   «Врет, — понял Назаров, — и еще о Боге вспомнил, уголовная морда». Федор толкнул голову бандита вперед, под ветер, приставил маузер к затылку и нажал на курок.
   Испуганно ойкнул боец Раков.
   — Что ж ты, Марсель Прохорович, так тебя разэтак, пистолетик с предохранителя не снял! Выговор тебе, командирское порицание. А кабы в бою? Ну да ладно, дело поправимое, — Назаров сдвинул предохранитель.
   Пастух за те доли секунды, пока палец жестокого солдата давил на спуск, успел не только проклясть свою нефартовую жизнь, дело, в которое ввязался по дурости, Ваську-Мозоля заодно, но также немного по— седеть и малость подсадить сердце.
   Едва щелкнул выставляемый в правильное положение предохранитель, Пастух перепуганно заорал:
   — Солдатик, я на полпальца только чего-то знаю! Мазанул ухом чучка! Только слушок непроверенный!
   И затараторил, давясь словами, боясь делать паузы:
   — Гвоздь трепал — спирт везут. Он слыхал, как москвич базарил с нашим паханом. Торговались, на сколько ведер тянет товар. Гвоздь, он, может, и трепался. Гвоздь — он…
   — Что за товар предлагал москвич за спирт? — не давал опомниться или увести разговор в сторону Назаров.
   — Гвоздь у двери подслушивал, базар по кускам хватал. Какие-то цацки из ихнего, московского, музея…
   — Из музея?
   — Ну. Москвич толковал Кире, вещички, мол, заметные. Потому, дескать, и цена божеская. А так бы, дескать…
   — Киря — ваш пахан?
   — Ну.
   — Москвича как звать?
   Пастух опять призадумался, быть ли откровенным до конца, но в памяти вовремя щелкнул предохранитель солдатского пистолета, и это воспоминание вернуло его на праведный путь чистосердечных признаний.
   — Киря кликал его Рваным.
   — Кто такой, что о нем известно?
   — Гвоздь болтал, тот от какого-то Князя приехал дела вести. О Князе сам слышу впервые. Богом клянусь, солдат!
   «А теперь не врет», — распознал Назаров. И, не сбавляя темп допроса, спросил:
   — Сколько людей в спецвагоне?
   — Девять их. А зачем тебе? — Федор Иванович почувствовал, что Пастуха опять слегка отпустило и тот готов вновь приняться гнусно врать и изворачиваться. Пришлось слегка двинуть уголовника маузером по скуле. А что делать? Еще оставались вопросы.
   — Без болтовни мне. Быстро — кто в каком купе едет?
   — Да ладно, чего ты… Короче, в первом от конца поезда Киря и Патрон, в двух за ними — остальные ребятки.
   — В других купе спирт?
   — Ну.
   — В пути, не на стоянках, как охраняется вагон? Сколько, где стоят?
   — Да как… Не знаю! Вдали я, с мужиками ехал! Падлой буду…
   Пока в прокуренном тамбуре проходило несанкционированное дознание, дверь изредка подергивали, в нее барабанили и из-за нее доносилась ругань. Это несколько нервировало товарища Ракова, но Назаров и Пастух не обращали на помехи никакого внимания. Одному и другому было сейчас не до пустяков.
   — Кто в Монастырском Чека работает на вас?
   Пастух дернулся, повернул к Назарову испуганное лицо.
   — Да, ты что, солдат? Мой номер шестой, кто ж мне скажет. О том, кроме Кири, кто может знать? Может, Патрон еще. Он по пьяни знакомством в Чеке хвастал… И то… Ха, ты думаешь, я профессор?
   — Шлепнуть бы тебя, — мечтательно проговорил Федор, — по законам революционного времени. Да ведь пообещал отпустить, старый дурак. Так что прыгай-ка! Останешься в живых — завязывай. Освой какое-нибудь честное ремесло. Пошел!
   Справедливый солдат чуть подтолкнул бандита в спину, но тот уцепился за поручни и заголосил:
   — Давай до станции доедем! Скоро будет. Разобьюсь ведь к едрене фене! Солдатик!
   — Придется столкнуть, — железным голосом провозгласил Назаров. — Уж не обессудь. И полетишь головой вниз. Ну, готовься…
   — Нет, я сам! — Пастух нащупал ногами подножку вагона, согнул колени, оторвал правую руку от поручня, размашисто перекрестился, прошептал что-то про Бога и его безграничные милости и, оттолкнувшись, полетел навстречу удару оземь…
   — Не должен сильно разбиться, — сказал Назаров, закрывая за уголовником дверь. — Поезд сбавил ход. В гору идем, — и о чем-то задумался.
   — Часики ваши примите. В сохранности оне, — прервал его задумчивость товарищ Раков.
   — Оставь пока у себя, Марсель Прохорович. Позже отдашь.
   — В вертеп собрались?! В осиное гнездо?! — официант вскинул руки на манер провинциальных трагиков. Ему бы еще за сердце схватиться.