Страница:
Смеемся. Рассказанный как-то в минуту отдыха старый анекдот про разницу поведений обезьяны и царского офицера популярен в бригаде.
– Уже усилил патрули взвода охраны своими молодцами, сейчас они все село и окрестности начинают прочесывать. Номоконов вчера в роще «Круглая» нашел гильзы от ракетницы, – продолжает тезка. – Подполковнику Калошину доложили.
– Ага, отлично. Да, а комбриг где, не знаешь?
– Убыл «на передок», после обеда будет.
– Ясно. Ну что же, действуйте.
Не успеваю распрощаться с Сергеевым, как мне навстречу попадается командир ремонтной роты, старший лейтенант Телепнев. С ним вместе и заходим в штабную землянку, добротную, отделанную деревом. Молодцы саперы, грамотно использовали несколько воронок и бывший погреб, выкопав на их месте почти дворец по фронтовым меркам. Да уж, если нагрянет какой-нибудь вышестоящий штаб, нас точно попросят освободить место. Шутка, ага. Но в каждой шутке, как говорил капитан Копылов, есть малость шутки. Ладно, посторонние мысли в сторону. Итак, что у нас с ремонтом…
Хорошо, что поле боя осталось за нами, по крайней мере, треть подбитых танков мы уже получили назад. Жаль, мало запчастей, да и оборудование мастерских… я печально вздыхаю, вспомнив трофейную мастерскую, сгоревшую во время боев под Рославлем. Что-то нам больше не везет, никак такую же не захватим.
Провозились с неотложными проблемами почти до ужина. Уже и Мельниченко с передовой вернулся, уже патрули кого-то в Особый отдел доставили. А мы все тришкин кафтан латали, пытаясь извернуться, имеющимися средствами максимум техники восстановить. Черт, никак не перестроится наша промышленность. Запчастей маловато выпускают, явно. Впрочем, если сравнить с нашей действительностью, то мне не ругаться надо, а плясать от радости.
Все же великая вещь – плановое государственное производство. Главное, задать нужные ориентиры, не ошибиться. И тогда вы получаете танки с новой трансмиссией, вооружением и большинство необходимых запчастей. Столько, сколько позволят мощности промышленности и способности рабочих. Увы, и то и другое в СССР сороковых сильно уступает даже пятидесятым годам, не говоря уже о более позднем времени. Но я подозреваю, что положение все равно намного лучше, чем в реале. Ленинград не в осаде, до Сталинграда немцам как до Луны пешком, если мы ошибок не наделаем. Харьков, правда, мы потеряли, но на Урале уже завод-дублер действует, если по рассказам знакомых танкистов судить. Так что все намного лучше, чем в нашей истории складывается.
Вообще, если подумать, история теперь очень резко отличается, даже в мелочах. Например, у немцев в нашем мире точно посыльные собаки были, а здесь и наши их широко используют. Да, как мне помнится, радиоэлектронной борьбой до сорок третьего ни мы, ни немцы широко не баловались, к тому же и целенаправленной «охоты на штабы» я что-то не помню. А уж советские радиостанции модульной схемы с «разъемами Бридмана», которые я видел, вообще поразили меня до глубины души. Молодец Сема, сумел многие мысли до кого надо донести. Интересно, а много ли удастся нам с Андреем? Все же мы пока живы, частично из-за везения, частично из-за армейских навыков. Впрочем, что бы ни писали после крушения Союза, боевая подготовка Советской Армии до середины восьмидесятых была неплохо поставлена, особенно офицеров. Нет, конечно, всякие там хозяйственные работы да наряды типа дежурства дополнительных офицеров – «ответственных» в солдатских казармах много времени отнимали, но все же за боевую подготовку тогда спрашивали. Это не то, что у нас в Украине последние годы творилось, – то самолет гражданский на учениях собьют, то «Точкой» в жилой дом запустят. Правда, полагаю, что и в России немногим лучше было, если по новостям судить.
Эти размышления нисколько не мешают мне оформить нужные документы, попрощаться со штабистами и поужинать в компании с уставшим Андреем. Он полдня провел на передовой, отлаживая взаимодействие пехоты и артиллерии, наблюдая за немцами и подпихивая лейтенантов. За один год недостатки в подготовке не исчезают, даже при усиленном обучении и военном опыте. Хорошо, что у нас в бригаде пехота все же стреляет, а не прячется по окопам, как в большинстве других частей. А уж у снайперов наших поучиться и с других фронтов приезжают. Андрей молодец, не зря в юности одним из перспективных офицеров считался. Если бы не перестройка, сокращение армии и последующий развал Союза… Так и ушел на гражданку капитаном без пенсии. Как говорил капитан Копылов: кому суждено быть генералом, в лейтенантах не засиживается.
Вечером после ужина набираю горячей воды и под обстрелом заинтересованных взглядов ребятишек пытаюсь спокойно побриться. Черт возьми, до сих пор опасной бритвой бреюсь, как будто самоубийством покончить хочу. А уж в первые дни… Как же на нее Сема реагировал, с таким неподдельным ужасом. Помню, бриться постоянно заставлять приходилось. Эх, Сема, Сема…
Сплю нормально, хотя сквозь сон слышу, как ночью Андрей куда-то выходит и возвращается.
28 июня 1942 г. Юго-Западный фронт. С. Пятихатки
29 июня 1942 г. Берлин
30 июня 1942 г. Ижевск. Завод номер ХХХ
1 июля 1942 г. Юго-Западный фронт. С. Пятихатки. Сергей Иванов
– Уже усилил патрули взвода охраны своими молодцами, сейчас они все село и окрестности начинают прочесывать. Номоконов вчера в роще «Круглая» нашел гильзы от ракетницы, – продолжает тезка. – Подполковнику Калошину доложили.
– Ага, отлично. Да, а комбриг где, не знаешь?
– Убыл «на передок», после обеда будет.
– Ясно. Ну что же, действуйте.
Не успеваю распрощаться с Сергеевым, как мне навстречу попадается командир ремонтной роты, старший лейтенант Телепнев. С ним вместе и заходим в штабную землянку, добротную, отделанную деревом. Молодцы саперы, грамотно использовали несколько воронок и бывший погреб, выкопав на их месте почти дворец по фронтовым меркам. Да уж, если нагрянет какой-нибудь вышестоящий штаб, нас точно попросят освободить место. Шутка, ага. Но в каждой шутке, как говорил капитан Копылов, есть малость шутки. Ладно, посторонние мысли в сторону. Итак, что у нас с ремонтом…
Хорошо, что поле боя осталось за нами, по крайней мере, треть подбитых танков мы уже получили назад. Жаль, мало запчастей, да и оборудование мастерских… я печально вздыхаю, вспомнив трофейную мастерскую, сгоревшую во время боев под Рославлем. Что-то нам больше не везет, никак такую же не захватим.
Провозились с неотложными проблемами почти до ужина. Уже и Мельниченко с передовой вернулся, уже патрули кого-то в Особый отдел доставили. А мы все тришкин кафтан латали, пытаясь извернуться, имеющимися средствами максимум техники восстановить. Черт, никак не перестроится наша промышленность. Запчастей маловато выпускают, явно. Впрочем, если сравнить с нашей действительностью, то мне не ругаться надо, а плясать от радости.
Все же великая вещь – плановое государственное производство. Главное, задать нужные ориентиры, не ошибиться. И тогда вы получаете танки с новой трансмиссией, вооружением и большинство необходимых запчастей. Столько, сколько позволят мощности промышленности и способности рабочих. Увы, и то и другое в СССР сороковых сильно уступает даже пятидесятым годам, не говоря уже о более позднем времени. Но я подозреваю, что положение все равно намного лучше, чем в реале. Ленинград не в осаде, до Сталинграда немцам как до Луны пешком, если мы ошибок не наделаем. Харьков, правда, мы потеряли, но на Урале уже завод-дублер действует, если по рассказам знакомых танкистов судить. Так что все намного лучше, чем в нашей истории складывается.
Вообще, если подумать, история теперь очень резко отличается, даже в мелочах. Например, у немцев в нашем мире точно посыльные собаки были, а здесь и наши их широко используют. Да, как мне помнится, радиоэлектронной борьбой до сорок третьего ни мы, ни немцы широко не баловались, к тому же и целенаправленной «охоты на штабы» я что-то не помню. А уж советские радиостанции модульной схемы с «разъемами Бридмана», которые я видел, вообще поразили меня до глубины души. Молодец Сема, сумел многие мысли до кого надо донести. Интересно, а много ли удастся нам с Андреем? Все же мы пока живы, частично из-за везения, частично из-за армейских навыков. Впрочем, что бы ни писали после крушения Союза, боевая подготовка Советской Армии до середины восьмидесятых была неплохо поставлена, особенно офицеров. Нет, конечно, всякие там хозяйственные работы да наряды типа дежурства дополнительных офицеров – «ответственных» в солдатских казармах много времени отнимали, но все же за боевую подготовку тогда спрашивали. Это не то, что у нас в Украине последние годы творилось, – то самолет гражданский на учениях собьют, то «Точкой» в жилой дом запустят. Правда, полагаю, что и в России немногим лучше было, если по новостям судить.
Эти размышления нисколько не мешают мне оформить нужные документы, попрощаться со штабистами и поужинать в компании с уставшим Андреем. Он полдня провел на передовой, отлаживая взаимодействие пехоты и артиллерии, наблюдая за немцами и подпихивая лейтенантов. За один год недостатки в подготовке не исчезают, даже при усиленном обучении и военном опыте. Хорошо, что у нас в бригаде пехота все же стреляет, а не прячется по окопам, как в большинстве других частей. А уж у снайперов наших поучиться и с других фронтов приезжают. Андрей молодец, не зря в юности одним из перспективных офицеров считался. Если бы не перестройка, сокращение армии и последующий развал Союза… Так и ушел на гражданку капитаном без пенсии. Как говорил капитан Копылов: кому суждено быть генералом, в лейтенантах не засиживается.
Вечером после ужина набираю горячей воды и под обстрелом заинтересованных взглядов ребятишек пытаюсь спокойно побриться. Черт возьми, до сих пор опасной бритвой бреюсь, как будто самоубийством покончить хочу. А уж в первые дни… Как же на нее Сема реагировал, с таким неподдельным ужасом. Помню, бриться постоянно заставлять приходилось. Эх, Сема, Сема…
Сплю нормально, хотя сквозь сон слышу, как ночью Андрей куда-то выходит и возвращается.
28 июня 1942 г. Юго-Западный фронт. С. Пятихатки
– Как спалось? – идущий утром в столовую Андрей приветствует Сергея, подкармливающего кусочками рыбки довольно урчащую Мурку.
– Мне-то? Нормально. Это ты ночью шебаршил чего-то. Что произошло?
– Да ничего особенного. Ленг ночью отличился. Зверюга, блин. Проснулся и потихоньку из избы убежал. Ну, часовой думал, думал до самой смены, потом разводящему и доложил. Как раз старшина Рогальчук был, он сразу меня разбудил. Мы только до поста на околице добрались, а там уже часовой вовсю бучу поднял. Представляешь, на пост какой-то мужик прется, не останавливаясь. Хорошо, что мы успели, а то часовой точно бы его пристрелил. А мужик-то даже «бе» лишний раз сказать боится, не то, что остановиться, потому что сзади Ленг его конвоирует. Молодец, руки ему перекусил и теперь к штабу гонит. А в зубах, не поверишь, немецкую ракетницу тащит.
– Слушайте, «товарищ комбриг», я, конечно, в курсе, что Ленг умница. Но вашим «охотничьим байкам» не верю. Как он до такого догадался-то?
– Сам сразу не поверил. Ты же знаешь, что он себя человеком считает.
При этих словах сидевший с независимым видом, словно ни разговор, ни кусок рыбы в руке Сергея его абсолютно не интересует, Ленг шевельнул ушами.
– Ну и что? Видел, конечно, что он нам постоянно пытается подражать.
– Так вот. Вчера, пока ты в штабе сидел, мы подъехали к селу и понаблюдали, как патрули действуют. А там один известный тебе ретивый Олегович все ракетницей размахивал, у крестьян выпытывая, не видели они кого-нибудь с такой штукой. Вот, видно, у Тимурленга в башке и отложилось. Ну, а погулять по окрестностям я его и позавчера, и вчера отпускал.
– Ну, бл…, прямо «Четыре таксиста, тьфу, танкиста и собака». Глядишь, он у тебя скоро и батальоном командовать будет.
– Хе, батальоном не батальоном, а вспомни, как он первым в атаку побежал под Рожище. Ну, когда еще тамошнему фрицу руку покусал.
– Нет, этого я помнить точно не могу, потому что в танке сидел. Это вы там геройствовали, а я так, сбоку припека.
– Конечно, конечно. Сразу скромность одолела. Ладно, идем в штаб, – Андрей, улыбаясь кончиками губ, слегка кивает на насторожившегося Ленга.
– Тэк-с, можно, конечно, и в штаб, но я Калошина уже видел, – ничего нового пока не произошло. Может, лучше сходим к особистам? Узнаем, что и как с этим покалеченным.
– Пойдем, посмотрим. Ненадолго только.
Спокойно сидевшая до этого Мурка внезапно подпрыгивает и когтем выдергивает из руки Сергея оставшийся кусок рыбы, быстро взбирается на завалинку и также в темпе заглатывает его. Смеется Андрей, смеются гуляющие дети, да и Сергей, сначала нахмурившийся, в конце концов, тоже смеется и говорит: – Ну, Мурка, ты и скотинка. Чуть не поцарапала. – Мурка, успешно позавтракав, победно посматривает на смеющихся людей и сидящего, слегка оскалив зубы, Ленга, а потом спокойно начинает умываться.
– Кошка, что с нее возьмешь. Животинка ленивая, самостоятельная и коварная, – иронически констатирует Андрей, добавив: – Ладно, пошли. Ленг, за мной.
Они поворачиваются и делают первые шаги, когда Мурка, бросив умываться, скользящим охотничьим скоком догоняет Сергея Иванова и запрыгивает ему на плечо.
Восторгу гуляющих детей нет предела, ну а Мурка невозмутимо удерживает равновесие, вцепившись когтями в специально обшитое дополнительной тканью плечо комбинезона. Сергей уже привычно, на ходу, подхватывает кошку и укладывает на плече поудобнее.
В укрытии, где размещен Особый Отдел, выкопанном неподалеку от штабного, уже кипит работа. Стонис и его помощник сержант Томилин только заканчивают допрос пойманного ночью «ракетчика». Завидев появившееся начальство, Артур оставляет заканчивать Томилина и выходит с ними на улицу.
Дружно закурив, все трое несколько секунд без слов разглядывают чистое, без единого облачка или самолета небо. Но война никуда не делась, от линии фронта доносится приглушенный расстоянием гул обстрела. Стонис докладывает без дополнительных вопросов:
– Зовут Егором Шварцманом, из так называемых фольксдойчей, из Литвы. Был репатриирован в Германию, призван в армию. Служит в «Бранденбурге», участвовал в прошлом году в нескольких акциях. Должны были действовать втроем, но наткнулись на наших отступающих солдат. Думали, что наши сдадутся, а те сопротивляться начали. В результате его напарники погибли. Он решил продолжать выполнение задания – сейчас за невыполнение приказа у них строго спрашивают.
– Что же, ясно. Что с ним планируете?
– Отправлю в армию, если прикажут. По правилам – расстрел, конечно.
– Хорошо, докладывайте в армию и заканчивайте с фильтрацией задержанных. Есть признаки, что придется отсюда уходить, – лицо Андрея мрачнеет.
– Поня-ял, товарищ полковник, – Стонис становится официальным до неприличия, одергивает гимнастерку и, отдав честь, спрашивает: – Разрешите идти?
– Идите, – отвечает ему, ответив на воинское приветствие, Андрей. Сергей тоже подтягивается, в результате недовольная Мурка спрыгивает с плеча и прячется за его ноги. Стонис уходит, и докурив, Мельниченко с Ивановым быстро направляются к штабу.
Целый день в штабе царит знакомая всем военным суета. Носятся посыльные, трещат звонки телефонов, связисты пытаются наладить радиосвязь через поставленные противником помехи. Нормальные штабные будни воюющей бригады.
Экипажу «Рыжего» сегодня, можно сказать, повезло. Проверив свои заведования и подготовив танк к бою, они пользуются каждой минутой предоставленного внеочередного отдыха. Кто-то пишет письма, спит или стирает, сержант Пушкин читает какую-то потрепанную книгу без обложки. Зато Мельниченко и Иванов выкладываются на всю катушку, даже обедая и ужиная на ходу. Обычный день войны проходит, как и множество других до и после него.
– Мне-то? Нормально. Это ты ночью шебаршил чего-то. Что произошло?
– Да ничего особенного. Ленг ночью отличился. Зверюга, блин. Проснулся и потихоньку из избы убежал. Ну, часовой думал, думал до самой смены, потом разводящему и доложил. Как раз старшина Рогальчук был, он сразу меня разбудил. Мы только до поста на околице добрались, а там уже часовой вовсю бучу поднял. Представляешь, на пост какой-то мужик прется, не останавливаясь. Хорошо, что мы успели, а то часовой точно бы его пристрелил. А мужик-то даже «бе» лишний раз сказать боится, не то, что остановиться, потому что сзади Ленг его конвоирует. Молодец, руки ему перекусил и теперь к штабу гонит. А в зубах, не поверишь, немецкую ракетницу тащит.
– Слушайте, «товарищ комбриг», я, конечно, в курсе, что Ленг умница. Но вашим «охотничьим байкам» не верю. Как он до такого догадался-то?
– Сам сразу не поверил. Ты же знаешь, что он себя человеком считает.
При этих словах сидевший с независимым видом, словно ни разговор, ни кусок рыбы в руке Сергея его абсолютно не интересует, Ленг шевельнул ушами.
– Ну и что? Видел, конечно, что он нам постоянно пытается подражать.
– Так вот. Вчера, пока ты в штабе сидел, мы подъехали к селу и понаблюдали, как патрули действуют. А там один известный тебе ретивый Олегович все ракетницей размахивал, у крестьян выпытывая, не видели они кого-нибудь с такой штукой. Вот, видно, у Тимурленга в башке и отложилось. Ну, а погулять по окрестностям я его и позавчера, и вчера отпускал.
– Ну, бл…, прямо «Четыре таксиста, тьфу, танкиста и собака». Глядишь, он у тебя скоро и батальоном командовать будет.
– Хе, батальоном не батальоном, а вспомни, как он первым в атаку побежал под Рожище. Ну, когда еще тамошнему фрицу руку покусал.
– Нет, этого я помнить точно не могу, потому что в танке сидел. Это вы там геройствовали, а я так, сбоку припека.
– Конечно, конечно. Сразу скромность одолела. Ладно, идем в штаб, – Андрей, улыбаясь кончиками губ, слегка кивает на насторожившегося Ленга.
– Тэк-с, можно, конечно, и в штаб, но я Калошина уже видел, – ничего нового пока не произошло. Может, лучше сходим к особистам? Узнаем, что и как с этим покалеченным.
– Пойдем, посмотрим. Ненадолго только.
Спокойно сидевшая до этого Мурка внезапно подпрыгивает и когтем выдергивает из руки Сергея оставшийся кусок рыбы, быстро взбирается на завалинку и также в темпе заглатывает его. Смеется Андрей, смеются гуляющие дети, да и Сергей, сначала нахмурившийся, в конце концов, тоже смеется и говорит: – Ну, Мурка, ты и скотинка. Чуть не поцарапала. – Мурка, успешно позавтракав, победно посматривает на смеющихся людей и сидящего, слегка оскалив зубы, Ленга, а потом спокойно начинает умываться.
– Кошка, что с нее возьмешь. Животинка ленивая, самостоятельная и коварная, – иронически констатирует Андрей, добавив: – Ладно, пошли. Ленг, за мной.
Они поворачиваются и делают первые шаги, когда Мурка, бросив умываться, скользящим охотничьим скоком догоняет Сергея Иванова и запрыгивает ему на плечо.
Восторгу гуляющих детей нет предела, ну а Мурка невозмутимо удерживает равновесие, вцепившись когтями в специально обшитое дополнительной тканью плечо комбинезона. Сергей уже привычно, на ходу, подхватывает кошку и укладывает на плече поудобнее.
В укрытии, где размещен Особый Отдел, выкопанном неподалеку от штабного, уже кипит работа. Стонис и его помощник сержант Томилин только заканчивают допрос пойманного ночью «ракетчика». Завидев появившееся начальство, Артур оставляет заканчивать Томилина и выходит с ними на улицу.
Дружно закурив, все трое несколько секунд без слов разглядывают чистое, без единого облачка или самолета небо. Но война никуда не делась, от линии фронта доносится приглушенный расстоянием гул обстрела. Стонис докладывает без дополнительных вопросов:
– Зовут Егором Шварцманом, из так называемых фольксдойчей, из Литвы. Был репатриирован в Германию, призван в армию. Служит в «Бранденбурге», участвовал в прошлом году в нескольких акциях. Должны были действовать втроем, но наткнулись на наших отступающих солдат. Думали, что наши сдадутся, а те сопротивляться начали. В результате его напарники погибли. Он решил продолжать выполнение задания – сейчас за невыполнение приказа у них строго спрашивают.
– Что же, ясно. Что с ним планируете?
– Отправлю в армию, если прикажут. По правилам – расстрел, конечно.
– Хорошо, докладывайте в армию и заканчивайте с фильтрацией задержанных. Есть признаки, что придется отсюда уходить, – лицо Андрея мрачнеет.
– Поня-ял, товарищ полковник, – Стонис становится официальным до неприличия, одергивает гимнастерку и, отдав честь, спрашивает: – Разрешите идти?
– Идите, – отвечает ему, ответив на воинское приветствие, Андрей. Сергей тоже подтягивается, в результате недовольная Мурка спрыгивает с плеча и прячется за его ноги. Стонис уходит, и докурив, Мельниченко с Ивановым быстро направляются к штабу.
Целый день в штабе царит знакомая всем военным суета. Носятся посыльные, трещат звонки телефонов, связисты пытаются наладить радиосвязь через поставленные противником помехи. Нормальные штабные будни воюющей бригады.
Экипажу «Рыжего» сегодня, можно сказать, повезло. Проверив свои заведования и подготовив танк к бою, они пользуются каждой минутой предоставленного внеочередного отдыха. Кто-то пишет письма, спит или стирает, сержант Пушкин читает какую-то потрепанную книгу без обложки. Зато Мельниченко и Иванов выкладываются на всю катушку, даже обедая и ужиная на ходу. Обычный день войны проходит, как и множество других до и после него.
«Вспоминает А. Шпеер: «В то время, когда армия желала получить танк, превосходящий по скорости и маневренности советский Т-34, Гитлер заявил, что главным в танке является пробивная способность его орудия и мощь бронирования… «Тигр», первоначально имевший массу пятьдесят тонн, в результате задания Гитлера стал весить семьдесят тонн…»
«Тигр. История создания и применения». Под ред. Ивана Кошкина, М., 1995 г.»
29 июня 1942 г. Берлин
В помещении Управления Вооружений царила тихая паника. Внезапно приехавший туда сам Фюрер и Великий канцлер уже готов был грызть ковры и бросаться на окружающих. Такое состояние Гитлера объяснялось очень просто – на совещании в ОКВ прозвучали подробности боевых действий созданных по его приказу тяжелых танков. Из пятнадцати «Тигров» после первых же боев уцелело всего два, причем семь оказались на территории, захваченной русскими. Вот тут фюрера, как говорится, и понесло. Прихватив с собой адъютантов Бормана и Кейтеля, он сразу поехал на Паризерплац, на которой возвышалось мрачновато-готическое серое здание Управления Вооружений Сухопутных Войск. Там обалдевший от неожиданного визита дежурный быстро провел фюрера и его свиту в кабинет начальника управления артиллерийского и танкового вооружения.
Там, в кабинете подполковника Хэнеля, он устроил такой разнос, что все, кто мог, постарались под любыми предлогами исчезнуть с рабочего места.
– Вы окопались в тылу, не обремененные никакими заботами! Как вы могли допустить до испытаний такое убожество! Почему первый же бой танков, которые должны были уничтожать большевиков, закончился их уничтожением? Почему на танке стоит такая слабая пушка и негодная броня?
– Но, мой фюрер, пушка и бронирование соответствуют спецификации, – с трудом выдавил из себя побледневший подполковник.
– Соответствуют спецификации!!! – Гитлер взревел раненым бизоном, казалось, его сейчас хватит удар. – Вы и ваши специалисты должны были доказать неправильность спецификации, дойти до меня и доложить, что здесь ошибка!
Внезапно его настроение изменилось, и он другим, спокойным голосом, почти шепча, спросил: – Какая самая мощная пушка стоит у нас на вооружении? Семнадцатисантиметровая?
– Мой фюрер, – несмотря на неожиданность ситуации, в подполковнике проснулся профессионал, – семнадцатисантиметровое орудие слишком тяжело и громоздко, к тому же является плохим противотанковым орудием. Это орудие усиления. Наилучшим из имеющихся орудий для вооружения тяжелого танка…, – Хэнель задумался, – будет двенадцатисантиметровая зенитка. Мощный снаряд и высокая начальная скорость бронебойного снаряда сделают танк, вооруженный таким орудием, неуязвимым для русских танков. В то же время это орудие имеет достаточно мощный осколочно-фугасный снаряд, способный поразить большинство укрепленных целей на поле боя.
– Двенадцать и восемь десятых сантиметра? Русские ставят на свои танки пятнадцатисантиметровые орудия, не так ли, оберстлейтенант? – фюрер с интересом посмотрел на Хэнеля.
– Но, мой фюрер, это же штурмовое орудие, а согласно вашим указаниям, наш танк должен иметь и противотанковые свойства.
– А вы молодец, оберстлейтенант, – фюрер, как всегда после вспышки гнева, говорил тихо и неторопливо, заставляя всех вслушиваться в каждое еле слышимое слово.
– Кейтель, необходимо начать разработку новой модификации тяжелого танка фирмами, участвовавшими в разработке прежней модели. Максимальная унификация и максимальное усиление боевых свойств, надеюсь, ЭТО всем понятно? Оберст, ваш департамент должен в двух-…, нет, в трехдневный срок разработать новые спецификации и выслать на фирмы. Вам все ясно, оберст?
– Простите, мой фюрер, я оберстлейтенант, – рискнул поправить ошибку вождя подполковник.
– Нет, Хэнель, вы именно оберст, с чем вас и поздравляю, – вымученно улыбнулся, встопорщив знаменитые усики, Гитлер: – Кейтель, проследите.
– Есть, мой фюрер, – Кейтель вытянулся перед обожаемым им вождем, словно лакей, неожиданно получивший гигантские чаевые.
«Лакейтель» – крамольной мыслью мелькнуло в голове новоиспеченного полковника армейское прозвище генерала.
По дороге в рейхсканцелярию Гитлер был непривычно молчалив и хмур, и только выходя из машины, бросил Борману:
– Придется вести летнее наступление с тем, что есть на вооружении. Но я надеюсь, что хотя бы к осени мы получим столь необходимые нам танки. Поручаю вам проследить, чтобы наши конструкторы и наши заводы показали все свои возможности. Держите этот вопрос под контролем и немедленно докладывайте мне о любых сложностях в работе.
И добавил уже себе, но напрягший слух Борман все же расслышал и запомнил:
– Пусть полковник и прав, но надо подумать о разработке пятнадцатисантиметрового орудия и танка под него.
Там, в кабинете подполковника Хэнеля, он устроил такой разнос, что все, кто мог, постарались под любыми предлогами исчезнуть с рабочего места.
– Вы окопались в тылу, не обремененные никакими заботами! Как вы могли допустить до испытаний такое убожество! Почему первый же бой танков, которые должны были уничтожать большевиков, закончился их уничтожением? Почему на танке стоит такая слабая пушка и негодная броня?
– Но, мой фюрер, пушка и бронирование соответствуют спецификации, – с трудом выдавил из себя побледневший подполковник.
– Соответствуют спецификации!!! – Гитлер взревел раненым бизоном, казалось, его сейчас хватит удар. – Вы и ваши специалисты должны были доказать неправильность спецификации, дойти до меня и доложить, что здесь ошибка!
Внезапно его настроение изменилось, и он другим, спокойным голосом, почти шепча, спросил: – Какая самая мощная пушка стоит у нас на вооружении? Семнадцатисантиметровая?
– Мой фюрер, – несмотря на неожиданность ситуации, в подполковнике проснулся профессионал, – семнадцатисантиметровое орудие слишком тяжело и громоздко, к тому же является плохим противотанковым орудием. Это орудие усиления. Наилучшим из имеющихся орудий для вооружения тяжелого танка…, – Хэнель задумался, – будет двенадцатисантиметровая зенитка. Мощный снаряд и высокая начальная скорость бронебойного снаряда сделают танк, вооруженный таким орудием, неуязвимым для русских танков. В то же время это орудие имеет достаточно мощный осколочно-фугасный снаряд, способный поразить большинство укрепленных целей на поле боя.
– Двенадцать и восемь десятых сантиметра? Русские ставят на свои танки пятнадцатисантиметровые орудия, не так ли, оберстлейтенант? – фюрер с интересом посмотрел на Хэнеля.
– Но, мой фюрер, это же штурмовое орудие, а согласно вашим указаниям, наш танк должен иметь и противотанковые свойства.
– А вы молодец, оберстлейтенант, – фюрер, как всегда после вспышки гнева, говорил тихо и неторопливо, заставляя всех вслушиваться в каждое еле слышимое слово.
– Кейтель, необходимо начать разработку новой модификации тяжелого танка фирмами, участвовавшими в разработке прежней модели. Максимальная унификация и максимальное усиление боевых свойств, надеюсь, ЭТО всем понятно? Оберст, ваш департамент должен в двух-…, нет, в трехдневный срок разработать новые спецификации и выслать на фирмы. Вам все ясно, оберст?
– Простите, мой фюрер, я оберстлейтенант, – рискнул поправить ошибку вождя подполковник.
– Нет, Хэнель, вы именно оберст, с чем вас и поздравляю, – вымученно улыбнулся, встопорщив знаменитые усики, Гитлер: – Кейтель, проследите.
– Есть, мой фюрер, – Кейтель вытянулся перед обожаемым им вождем, словно лакей, неожиданно получивший гигантские чаевые.
«Лакейтель» – крамольной мыслью мелькнуло в голове новоиспеченного полковника армейское прозвище генерала.
По дороге в рейхсканцелярию Гитлер был непривычно молчалив и хмур, и только выходя из машины, бросил Борману:
– Придется вести летнее наступление с тем, что есть на вооружении. Но я надеюсь, что хотя бы к осени мы получим столь необходимые нам танки. Поручаю вам проследить, чтобы наши конструкторы и наши заводы показали все свои возможности. Держите этот вопрос под контролем и немедленно докладывайте мне о любых сложностях в работе.
И добавил уже себе, но напрягший слух Борман все же расслышал и запомнил:
– Пусть полковник и прав, но надо подумать о разработке пятнадцатисантиметрового орудия и танка под него.
30 июня 1942 г. Ижевск. Завод номер ХХХ
– Ну, Яков Григорьевич, могу вас поздравить. Наш гранатомет официально принят на вооружение под маркой АГС-40 и шифром «Василек». Теперь нам поручено добиться большей эффективности боеприпаса. – Коровин улыбается, его хорошее настроение видно невооруженным глазом. Еще бы, суметь уложиться в срок и добиться, чтобы после полугода суровых фронтовых испытаний оружие, которое все считали абсолютно бесперспективным, было официально признано поступившим на вооружение…
– Боюсь, Сергей Александрович, все, что можно получить от существующих технологий, мы уже использовали. Вот если бы взрывчатку помощнее, – несмотря на радость от успешно выполненной работы и полученной справки об освобождении из-под следствия, Таубин был настроен скептически.
– Вы, Яков Григорьевич, ну прямо-таки пророк. Нам направлен новый образец взрывчатки, получим где-то через пару дней.
– А что за взрывчатка, не знаете?
– Нет, увы. Слышал краем уха, что вроде в Ленинграде моряк какой-то изобрел. Говорят, лично товарищ Сталин утвердил образец и приказал лабораторию по совершенствованию этой взрывчатки создать.
– Интересно, интересно. Что же, будем ждать взрывчатки. А сейчас мне бы хотелось обсудить проблемы в связи с недопоставкой спецстали номер семь с директором и снабженцами. Пожалуй, я пойду?
– Ну конечно, Яков Григорьевич, сходите. А я – в третий цех. Да, и еще, – Коровин несколько секунд помолчал, словно обдумывая, как лучше выразить свою мысль: – Вы понемногу забирайте все в свои руки. Есть у меня такое предчувствие, что меня, скорее всего, назад в Тулу переведут.
Весь день, решая текущие вопросы, казалось, полностью углубленный в эти проблемы, Таубин раздумывал о перспективах, открывающихся перед ним.
Вечером в заводской столовой, сидя за одним столиком с Коровиным и Барышевым, он, немного горячась и иногда непроизвольно начиная жестикулировать вилкой и ножом, рассказывал: – Первоочередное – это уменьшение трудоемкости и стоимости гранатомета, ну и конечно, решение поставленной перед нами задачи с повышением эффективности боеприпаса. Например, можно разработать в существующем калибре бронепрожигающую гранату, я уже дал указание начать предварительную проработку этой темы. Но кроме этого, перед нами огромное поле деятельности. Я немного подумал и считаю, что теперь мы можем начать разработку перспективных минометно-гранатометных автоматических комплексов. Представляете себе увеличенный гранатомет, способный стрелять миной или гранатой, в том числе и противотанковой бронепрожигающей, причем очередями! А при необходимости – задираем ствол и стреляем как из обычного миномета, закрепив боек в выдвинутом положении. Вот вам универсальное орудие поддержки в батальонном – полковом звене, калибром восемьдесят два и сто двадцать миллиметров. А еще, – тут Таубин непроизвольно вздохнул, – осталась незаконченной тема гранатомета для вооружения речных катеров…
– Знаете, Яков Григорьевич, – улыбнулся Коровин. – Вы придумали неплохую программу работ для нашего, вернее уже вашего, бюро. Только что получена телеграмма, меня отзывают в Тулу. Так что теперь решать вам. Да, чуть не забыл. Вы, конечно, попозже все равно ознакомитесь, но там еще было задание на разработку авиационного варианта гранатомета.
– Авиационного? – Таубин с недоверием посмотрел на Коровина, отставив в сторону стакан с недопитым компотом.
– Да, авиационного. Подробности прочтете в телеграмме, могу только добавить, что такой гранатомет собираются ставить на легкие автожиры, как противопехотное оружие.
– Интересно, а я и не знал, что автожиры на фронте используют, – проговорил до того молча и с интересом слушавший разговор начальства Барышев.
– Сам узнал с удивлением. Кстати, там еще написано, что для взаимодействия к нам из конструкторских бюро Братухин и Миль приезжают, – добавил Коровин.
– Неожиданно и непонятно, – Таубин странно отреагировал на это известие, выдав непонятную реплику и уклоняясь от возможных расспросов, взял стакан и допил оставшийся компот.
– Что же, после ужина начнем передачу дел. Так, Яков Григорьевич? – сказал, заканчивая разговор, Коровин, и, подмигнув удивленному непонятным окончанием разговора Анатолию Филипповичу, встал из-за стола. Вслед за ним поднялись и Барышев с Таубиным.
– Боюсь, Сергей Александрович, все, что можно получить от существующих технологий, мы уже использовали. Вот если бы взрывчатку помощнее, – несмотря на радость от успешно выполненной работы и полученной справки об освобождении из-под следствия, Таубин был настроен скептически.
– Вы, Яков Григорьевич, ну прямо-таки пророк. Нам направлен новый образец взрывчатки, получим где-то через пару дней.
– А что за взрывчатка, не знаете?
– Нет, увы. Слышал краем уха, что вроде в Ленинграде моряк какой-то изобрел. Говорят, лично товарищ Сталин утвердил образец и приказал лабораторию по совершенствованию этой взрывчатки создать.
– Интересно, интересно. Что же, будем ждать взрывчатки. А сейчас мне бы хотелось обсудить проблемы в связи с недопоставкой спецстали номер семь с директором и снабженцами. Пожалуй, я пойду?
– Ну конечно, Яков Григорьевич, сходите. А я – в третий цех. Да, и еще, – Коровин несколько секунд помолчал, словно обдумывая, как лучше выразить свою мысль: – Вы понемногу забирайте все в свои руки. Есть у меня такое предчувствие, что меня, скорее всего, назад в Тулу переведут.
Весь день, решая текущие вопросы, казалось, полностью углубленный в эти проблемы, Таубин раздумывал о перспективах, открывающихся перед ним.
Вечером в заводской столовой, сидя за одним столиком с Коровиным и Барышевым, он, немного горячась и иногда непроизвольно начиная жестикулировать вилкой и ножом, рассказывал: – Первоочередное – это уменьшение трудоемкости и стоимости гранатомета, ну и конечно, решение поставленной перед нами задачи с повышением эффективности боеприпаса. Например, можно разработать в существующем калибре бронепрожигающую гранату, я уже дал указание начать предварительную проработку этой темы. Но кроме этого, перед нами огромное поле деятельности. Я немного подумал и считаю, что теперь мы можем начать разработку перспективных минометно-гранатометных автоматических комплексов. Представляете себе увеличенный гранатомет, способный стрелять миной или гранатой, в том числе и противотанковой бронепрожигающей, причем очередями! А при необходимости – задираем ствол и стреляем как из обычного миномета, закрепив боек в выдвинутом положении. Вот вам универсальное орудие поддержки в батальонном – полковом звене, калибром восемьдесят два и сто двадцать миллиметров. А еще, – тут Таубин непроизвольно вздохнул, – осталась незаконченной тема гранатомета для вооружения речных катеров…
– Знаете, Яков Григорьевич, – улыбнулся Коровин. – Вы придумали неплохую программу работ для нашего, вернее уже вашего, бюро. Только что получена телеграмма, меня отзывают в Тулу. Так что теперь решать вам. Да, чуть не забыл. Вы, конечно, попозже все равно ознакомитесь, но там еще было задание на разработку авиационного варианта гранатомета.
– Авиационного? – Таубин с недоверием посмотрел на Коровина, отставив в сторону стакан с недопитым компотом.
– Да, авиационного. Подробности прочтете в телеграмме, могу только добавить, что такой гранатомет собираются ставить на легкие автожиры, как противопехотное оружие.
– Интересно, а я и не знал, что автожиры на фронте используют, – проговорил до того молча и с интересом слушавший разговор начальства Барышев.
– Сам узнал с удивлением. Кстати, там еще написано, что для взаимодействия к нам из конструкторских бюро Братухин и Миль приезжают, – добавил Коровин.
– Неожиданно и непонятно, – Таубин странно отреагировал на это известие, выдав непонятную реплику и уклоняясь от возможных расспросов, взял стакан и допил оставшийся компот.
– Что же, после ужина начнем передачу дел. Так, Яков Григорьевич? – сказал, заканчивая разговор, Коровин, и, подмигнув удивленному непонятным окончанием разговора Анатолию Филипповичу, встал из-за стола. Вслед за ним поднялись и Барышев с Таубиным.
«Из вечернего сообщения Совинформбюро от 30 июня 1942 г.
В течение 30 июня наши войска вели бои на МУРМАНСКОМ, ЛУЖСКОМ, ВОРОНЕЖСКОМ, ИЗЮМСКОМ, РОСЛАВЛЬСКОМ, ХЕРСОНСКОМ направлениях. Наши войска продолжают отбивать упорные атаки противника.
Наша авиация продолжала наносить удары по войскам противника и атаковала его аэродромы. В воздушных боях, на аэродромах и зенитной артиллерией уничтожено за 29 июля 80 немецких самолетов. Наши потери 32 самолета.
На Черном море во время обстрела порта Констанца нашими эскадренными миноносцами уничтожены два танкера водоизмещением в пятнадцать тысяч тонн и транспортное судно. При отходе наши корабли подверглись ожесточенным воздушным налетам противника. Потерян эскадренный миноносец «Способный». Экипаж, понеся незначительные потери, спасен другими нашими кораблями. Немцы потеряли 24 бомбардировщика от меткого огня зенитной артиллерии кораблей и действий истребителей.
В боях вновь отличились танкисты гвардейской танковой части под командованием гвардии полковника Мельниченко. Ими уничтожена рота новейших тяжелых танков противника».
1 июля 1942 г. Юго-Западный фронт. С. Пятихатки. Сергей Иванов
Завидую иногда интуиции Андрея прямо-таки черной завистью. Точно ведь определил, что отходить будем. Впрочем, поэтому-то он и был генеральным директором фирмы, а я «страшным инженегром». Да, уже через сутки немцы прорвались южнее, а нам пришел приказ отступать. Вот и отступаем, сдерживая напирающие части противника арьергардными боями. Опять на тезку Олеговича и его ребят основная нагрузка. Мотаются на своих Т-50, БА-64 и БТР-64 как бешеные. Интересно, а у нас в мире БТР-64, или как его индекс-то, БА-64З[2], что ли, в серию не пошел. Здесь же эти легкие безбашенные в буквальном и переносном смысле бэтээры с шестью разведчиками в экипаже используют на полную катушку. Разведгруппы на них ездят, при необходимости пехотные заслоны перебрасывают. Даже как-то ухитрились три расчета ПТР с их «удочками» – противотанковыми ружьями Симонова перебросить. Как уж там они разместились – тайна сия велика есть, думаю, заднюю дверцу вообще закрыть не могли.
Да, вот так и воюем. Сейчас вот моя группа организует очередную засаду на неприятельском пути. Ну а я, дав указания, пользуюсь привилегиями своего ранга – вместо того чтобы вместе со всеми готовить к бою «Рыжего», осматриваю в бинокль местность и почему-то вспоминаю позавчерашний день.
Черт, вот уже, кажется, всего понавидался за свою жизнь, в том числе в Афгане и здесь, а все равно цепляет вот эта вечная загадка человеческой натуры. Сподличать, струсить и тут же назвать виновными всех вокруг, оправдывая себя.
В общем, пригласил меня неожиданно Стонис и давай допрашивать о почти забытом мной посещении Харьковского машиностроительного завода. Ну, вспоминал я, вспоминал, а потом не выдержал и поинтересовался:
– А в чем, собственно, проблема?
Стонис немного подумал, а потом и говорит: – Понимаете, задержали мы одного человека. А он в показаниях вас назвал.
Тут меня вообще заколодило. Кто, думаю, мог меня назвать и с чего бы? Еще попаданец, что ли?
– Кто? – спрашиваю. – Я там никого и не знаю.
– Та-а, я тоже уверен, но проверить обязан. Тем более что трибунал уже сегодня заседать будет, в связи с указанием полковника Мельниченко.
– Трибунал?
– Та-а, у нас сейчас армейский трибунал как раз приехал. Вот и рассматриваем дела в ускоренном порядке, пока возможность есть.
– Понятно. Тэк-с, а все же при чем я?
– Понимаете, он уверяет, что является инженером-конструктором, и вы его знаете.
– Инженером? Стоп, стоп. Помнится, при получении стодвадцатимиллиметровых минометов мы с одним инженером разговаривали, точно. Павел Александрович, как мне помнится.
– Так, уже лучше. Что вы про него можете сказать?
– Да ничего конкретного. Разговаривали мы с четверть часа, в основном по делам, и все.
После официального допроса я подписал протокол, мы вышли из Особого отдела и уже в курилке спросил я у Артура, в чем дело. Он мне и объяснил:
– Задержали мы подозрительного гражданина. Без документов, одет как крестьянин, а сам явно на горожанина похож. Допрашивали, допрашивали, он, в конце концов и начал показания давать. Тут Томилин телеграммы поднял, в одной и говорится, что немцами, по данным разведки, захвачена в Харькове техдокументация по производству минометов вместе с частью сопровождающих лиц. Ответственным за эвакуацию от заводского КБ и был как раз этот инженер. Так что совсем непонятно, как он здесь оказался. Вот и пытаемся разобраться.
– Понятно. Опознать надо?
– Желательно. Сейчас проведем очную ставку, и подпишете еще один протокол.
Вернулись мы в Особый отдел, привели инженера. Точно, он. Опознал я его, а он на меня так зло смотрит. Как Ленин на мировую буржуазию, хе…
Потом вдруг как начал кричать, что мы – военные, сволочи, бросили их, присягу не выполнили, трусы. Сдали немцам Харьков, а теперь виновных ищем, на кого свои ошибки и трусость переложить. Мол, пришлось ему спасаться самостоятельно, раз мы такие. А он ни в чем не виноват, зато мы теперь его во всем виновным сделать хотим! Короче, ушел я из Особого отдела отнюдь не в лучшем настроении.
Да, вот так и воюем. Сейчас вот моя группа организует очередную засаду на неприятельском пути. Ну а я, дав указания, пользуюсь привилегиями своего ранга – вместо того чтобы вместе со всеми готовить к бою «Рыжего», осматриваю в бинокль местность и почему-то вспоминаю позавчерашний день.
Черт, вот уже, кажется, всего понавидался за свою жизнь, в том числе в Афгане и здесь, а все равно цепляет вот эта вечная загадка человеческой натуры. Сподличать, струсить и тут же назвать виновными всех вокруг, оправдывая себя.
В общем, пригласил меня неожиданно Стонис и давай допрашивать о почти забытом мной посещении Харьковского машиностроительного завода. Ну, вспоминал я, вспоминал, а потом не выдержал и поинтересовался:
– А в чем, собственно, проблема?
Стонис немного подумал, а потом и говорит: – Понимаете, задержали мы одного человека. А он в показаниях вас назвал.
Тут меня вообще заколодило. Кто, думаю, мог меня назвать и с чего бы? Еще попаданец, что ли?
– Кто? – спрашиваю. – Я там никого и не знаю.
– Та-а, я тоже уверен, но проверить обязан. Тем более что трибунал уже сегодня заседать будет, в связи с указанием полковника Мельниченко.
– Трибунал?
– Та-а, у нас сейчас армейский трибунал как раз приехал. Вот и рассматриваем дела в ускоренном порядке, пока возможность есть.
– Понятно. Тэк-с, а все же при чем я?
– Понимаете, он уверяет, что является инженером-конструктором, и вы его знаете.
– Инженером? Стоп, стоп. Помнится, при получении стодвадцатимиллиметровых минометов мы с одним инженером разговаривали, точно. Павел Александрович, как мне помнится.
– Так, уже лучше. Что вы про него можете сказать?
– Да ничего конкретного. Разговаривали мы с четверть часа, в основном по делам, и все.
После официального допроса я подписал протокол, мы вышли из Особого отдела и уже в курилке спросил я у Артура, в чем дело. Он мне и объяснил:
– Задержали мы подозрительного гражданина. Без документов, одет как крестьянин, а сам явно на горожанина похож. Допрашивали, допрашивали, он, в конце концов и начал показания давать. Тут Томилин телеграммы поднял, в одной и говорится, что немцами, по данным разведки, захвачена в Харькове техдокументация по производству минометов вместе с частью сопровождающих лиц. Ответственным за эвакуацию от заводского КБ и был как раз этот инженер. Так что совсем непонятно, как он здесь оказался. Вот и пытаемся разобраться.
– Понятно. Опознать надо?
– Желательно. Сейчас проведем очную ставку, и подпишете еще один протокол.
Вернулись мы в Особый отдел, привели инженера. Точно, он. Опознал я его, а он на меня так зло смотрит. Как Ленин на мировую буржуазию, хе…
Потом вдруг как начал кричать, что мы – военные, сволочи, бросили их, присягу не выполнили, трусы. Сдали немцам Харьков, а теперь виновных ищем, на кого свои ошибки и трусость переложить. Мол, пришлось ему спасаться самостоятельно, раз мы такие. А он ни в чем не виноват, зато мы теперь его во всем виновным сделать хотим! Короче, ушел я из Особого отдела отнюдь не в лучшем настроении.