Логунова Елена. Банда отпетых дизайнеров

   – Дюшенька, что случилось? – поймав меня в коридоре, спросил папуля. Он с беспокойством прислушивался к музыке, доносящейся из-за двери. – Зяма чем-то расстроен?
   Музыкальные пристрастия членов нашей семьи разнообразны, но предсказуемы. Известно, что мамуля в хорошем настроении распевает оперные арии, а в плохом насвистывает. Папуля, будучи в ударе, горланит военные марши, а в грусти и печали жалобным голосом напевает «ля, ля, ля-ля!» на мотив моцартовского реквиема. Я в дурном настроении предпочитаю помалкивать, а в хорошем безжалостно перевираю популярные хиты. А Зямка кайфует под хард-рок и упивается горем под гитарные переливы.
   – Ничего страшного, – по возможности легко ответила я. – Просто у одного нашего общего знакомого серьезные неприятности, и Зяма проникся сочувствием. Это пройдет.
   – Я могу чем-то помочь? – тут же спросил папуля.
   Он у нас славный. Настоящий полковник, правда, в отставке, но боевой дух сохранил и всегда готов включиться в военные действия на благо семьи. Иногда мне действительно приходится прибегать к папулиной помощи – как в тот раз, когда мы с Зямой сражались с бандитами за немецкий шкаф и просили в подкрепление четверку спецназа.^[3] Однако в данный момент я не видела, чем может помочь папуля, поэтому в ответ на его вопрос выразительно покачала головой.
   От ужина я отказалась, ушла к себе, немного побегала из угла в угол, собрала в пучок растрепанные нервы и позвонила своему давнему поклоннику Максу Смеловскому. Он работает на телевидении, причастен к процессу создания новостей и имеет массу полезных знакомых.
   – Максик, это я! – быстро сказала я, с ходу переходя к делу. – Мне нужна твоя помощь, речь идет об убийстве.
   Сказано было сильно, но верный рыцарь не дрогнул.
   – Хочешь, чтобы я кого-то убил? – с подкупающей готовностью спросил Макс. – Или желаешь с моей помощью убить свободное время? Повелевай, я готов на все!
   – Смеловский, ты просто золотой парень! – искренне восхитилась я. – Ты так хорош, что я тебя не заслуживаю и только поэтому не выхожу за тебя замуж. Но и ни за кого другого тоже пока не выхожу!
   – Видимо, тебя окружают исключительно золотые парни! – не удержавшись, съязвил Макс.
   – Нет, есть и чугунные! – пожаловалась я, вспомнив непробиваемого, как броня, капитана Барабанова. – Такие нечуткие люди попадаются, хоть плачь! Сегодня я расспрашивала одного железного чурбана относительно некоторого криминального происшествия, а он наотрез отказался удовлетворить мое любопытство!
   – Давай я удовлетворю! – вызвался Смеловский.
   Я предпочла проигнорировать второй смысл этого смелого предложения и согласилась:
   – Давай! Мне нужно знать все подробности гибели гражданки Цибулькиной.
   – Это кто такая?
   – Понятия не имею! – совершенно искренне ответила я, отметив про себя, что сие есть большое упущение. – Я ничего об этой даме не знаю, кроме фамилии и того печального факта, что ее уже нет среди живых.
   – И как давно нет?
   – Со второй половины сегодняшнего дня, – ответила я.
   – Где она жила? – мастер интервью направлял меня точными вопросами.
   – Где-то в нашем городе, в Центральном округе, точнее не скажу.
   – И отчего у тебя внезапный интерес к незнакомой покойнице, тоже не скажешь? – проявил проницательность Смеловский.
   – Пока не скажу! – подтвердила я.
   – Значит, все детали при личной встрече, – подвел черту Макс. – Считай, ты обещала мне свидание!
   – Обещаю и торжественно клянусь! – сказала я, скрестив пальцы, чтобы не считалось, что я обманываю.
   На этом мы закончили разговор. Я положила трубку, приклеила ухо к стене, разделяющей наши с Зямой комнаты, и услышала, как рыдают струны. Чего это Зямка так раскис? Если бы я не знала, что мой братец убежденный натурал, решила бы, что плененный Бронич его сердечный друг! Или Зяму расстроила не печальная история моего шефа, а что-то другое?
   Я люблю своих родственников и всегда стараюсь облегчить им тяготы земного существования, не делая исключения даже для старшего брата, с которым нередко конфликтую. В детстве мы с Зямкой даже дрались иногда, потому что он меня тиранил, как младшенькую, и еще обзывал Индюшонком. С годами братец не стал умнее и деликатнее, зато я научилась держать удар и не реагирую на мелкие колкости. Более того, я готова проявить великодушие к неразумному созданию, доставшемуся мне в братья.
   – Скажи мне, Зяма, что тебя печалит? – роскошным ямбом вопросила я, выйдя из своей комнаты и постучавшись в соседнюю.
   Гитарные стоны сделались тише, я услышала вздох облегчения, который издало надувное кресло, а затем и страдальческий голос брата:
   – Ты правда хочешь это знать?
   – Ну… да, – не совсем уверенно ответила я.
   Щелкнул замок. Дверь открылась. Зяма жестом пригласил меня войти, выглянул в коридор, проверяя, нет ли там кого, снова закрыл дверь, подпер ее спиной и устремил на меня испытующий взгляд. Мне сделалось не по себе.
   – Если ты печалишься оттого, что у тебя нет нового транспортного средства, то я готова добавить тебе денег на скуттер, – предложила я, уже понимая, что дело не в скуттере.
   – У меня беда, Индиана Джонс! – напряженно сказал Зяма.
   – Беда? – бледнея, повторила я. Индианой Джонсом брат называет меня крайне редко, только в пиковых ситуациях. – Какая беда?
   – Как у тебя с Гамлетом, – братец криво усмехнулся.
   Поскольку у меня никогда не было ничего общего с Принцем Датским, я сразу же поняла, что Зяма, слегка перепутав, упоминает Ашота Гамлетовича Полуянца – приятного мужчину, с которым у меня тоже было очень мало общего. Собственно, я просто обнаружила его хладный труп и едва не угодила в подозреваемые в совершении убийства.^[4]
   – Видишь ли, я был знаком с гражданкой, носящей редкую фамилию Цибулькина, – с сожалением глядя на мое испуганное лицо, признался Зяма. – Это с ней я встречался вчера с двух до трех часов пополудни. В ее квартире с балконом, вблизи которого очень удобно расположена пожарная лестница.
   Я ахнула и мгновенно догадалась обо всем остальном.
   – Когда Бронич буянил в подъезде, ты был у этой бабы и сбежал через балкон?!
   Зяма кивнул.
   – Да ты просто псих! – воскликнула я.
   – Нет, это было совсем не опасно, с балкона до лестницы рукой подать! – запротестовал братец.
   – Ты сексуальный маньяк! Неразборчивость в связях доведет тебя до тюрьмы! – запальчиво заявила я.
   – Ага, одного уже довела, – кивнул Зяма. – Твой шеф, видать, тоже маньяк! Интересно, сексуальный или не очень?
   Я заткнулась. Природу скандального интереса Бронича к гражданке Цибулькиной требовалось прояснить безотлагательно. Я задумалась, Зяма тоже примолк и даже выключил музыку, чтобы мне не мешать. В наступившей тишине стали слышны шорохи в коридоре.
   – Папуля! – сказал мне Зяма одними губами.
   Я кивнула. Любящий отец забеспокоился и начал проявлять повышенный интерес к тому, что происходит с его детками.
   – В сад, все в сад! – конспиративной фразой я призвала Зяму уйти на территорию, свободную от прослушивания.
   Понятливый братец кивнул, и мы вышли из комнаты.
   Под дверью отирался не один папуля, компанию ему составляла наша маменька. При нашем появлении родители разогнули спины и сделали невинные лица, из чего я заключила, что за секунду до этого они в полуприсяде толкались локтями, борясь за место у замочной скважины.
   – Папа? – спросила я.
   – Мама? – произнес Зяма.
   – Дети! – ответил папуля.
   Не зная, что сказать в продолжение, он замолчал и сделал приглашающий жест мамуле.
   – Дети, я хотела поделиться с вами своей маленькой победой! – оживленно сказала находчивая родительница. – Новое имя моего героя одобрено и принято. Злодея будут звать Марат Паханов.
   – Марат-парад, – буркнул братец, чтобы сказать хоть что-то.
   – Парад Маньяков! – ляпнула я, думая о том, что было предметом нашего разговора с Зямой минуту назад.
   – Тоже хорошее имя, но уже поздно, – с легким сожалением сказала мамуля.
   – Да! Уже поздно! – встрепенулся Зяма. – Уж вечер наступил! А с ним пришла прохлада! Мы с Дюхой выйдем в сад!
   – Так надо! – брякнула я, красиво завершив рифмованный экспромт.
   – Кажется, литераторов в нашей семье прибавилось! – пробормотал впечатленный папуля.
   – За сим мы вас покинем ненадолго! – выталкивая меня в открытую дверь и вываливаясь следом, возвестил Зяма, которого неудержимо понесло стихами.
   – Мы будем ожидать вас к чаю с тортом! – не задержалась с ответом мамуля.
   – Я с вами скоро чокнусь, это точно! – сердито сообщила я братцу на лестнице.
   Спохватилась, что тоже подпала под обаяние пятистопного ямба, плюнула и замолчала. Зяма же, напротив, разговорился.
   – Идем во двор и посидим в беседке, – предложил он.
   Я мрачно посмотрела на него. Нарочно он шпарит ямбическим стихом или это случайно вышло?
   – Обсудим это пакостное дело, – сказал братец, по-своему истолковав мой вопросительный взгляд.
   Наша беседа все больше напоминала диалог героев шекспировской трагедии.
   Индия и Казимир:
   – Да, дело дрянь!
   – Но мы его поправим?
   – Попробуем. Боюсь, что будет трудно,
   Раз с нами нет Дениса.
   – Кстати, где он?
   – На море смылся! Без меня, скотина!
   – Досадно это, нам бы пригодился
   Проверенный товарищ из ментовки!
   Обмениваясь репликами, мы быстро шагали вниз по лестнице. На площадке пятого этажа за сетчатой дверью, как за полупрозрачной драпировкой, возникла хрупкая фигурка в белом. Началась сцена «Те же и Алка».
   – О Трошкина! О нимфа! – воззвала я, начиная истерически веселиться.
   – Это кто тут? – откликнулась подслеповатая Алка, умудрившись не поломать мне стих.
   – Мы, Кузнецовы! Зяма и Индюха!
   – Куда идете?
   – Вниз!
   – Зайдите в гости! Я сделала желе из ежевики!
   – Сейчас умру! – плача от смеха, пожаловалась я потолочному перекрытию.
   – А что с ней?
   – Так, свихнулась!
   – И было отчего! – посуровев, напомнила я.
   – Зайдем, пожалуй! – постановил Зяма.
   Трошкина открыла нам сетчатую ширму, мы вошли в квартиру и сразу же перестали изъясняться стихами. Очевидно, Алкина сеточка была не такой уж бестолковой и не пропускала поэтические бациллы, заполонившие подъезд.
   Взглянув на Зяму, проницательная Трошкина встревожилась:
   – Случилось еще что-нибудь? Я имею в виду, еще что-нибудь плохое?
   – Да как тебе сказать…
   Зяма замялся, не рискуя с ходу признаваться милой девушке в своих прегрешениях.
   – Если очень постараться, то в случившемся можно найти и положительные моменты, – дипломатично сказала я.
   – Какие, например? – братец сильно удивился.
   – Например, если ты сядешь в тюрьму, то папуля с мамулей будут меньше платить за квартиру, а я займу твою комнату, она больше и лучше, чем моя.
   – Еще что-нибудь? – Зяма был кроток.
   – Ну… Еще нашей семье не придется тратиться на твой скуттер.
   – Минуточку! – встряла в разговор Алка. – А почему это Зяма должен сесть в тюрьму?
   – И не должен, и не хочу, а как обернется – один бог знает! – вздохнул братец и понурился.
   – Посмотри на этого человека, Аллочка! – призвала я. – Ты видишь перед собой экземпляр Хомо Кобелиус, или Мужика Кобелирующего, страдания которого имеют тот же источник, что и его радости.
   – Надеюсь, это не заразно? – опасливо спросила Трошкина и попятилась.
   – Нет, нет, – успокоила я подружку. – Нам с тобой это грозит разве что сильной мигренью. Придется крепко поломать головы, как выручить нашего обормота из ямы, в которую он сам себя загнал. Дело в том, что Зяма имел неосторожность своими ушами слышать шумы, которые беснующийся Бронич производил под дверью убитой гражданки Цидулькиной.
   – Цибулькиной, – поправил меня Зяма.
   Алка взглянула на него и помрачнела. Она все поняла.
   – Ты был внутри? С этой убитой гражданкой?
   – Только тогда она была еще живой! – Судя по мимолетной улыбке, Зяму посетило приятное воспоминание. – Даже очень живой…
   Трошкина в приступе ревности скрипнула зубами, но тут же взяла себя в руки и разжала стиснутые кулачки. Должно быть, вспомнила, что ее счастливую соперницу уже убил кто-то другой.
   – Кто же ее убил, интересно? – задумалась я.
   – Так. Надо прояснить условия нашей задачи, – постановила бывшая отличница-медалистка. – Сейчас мы сядем, возьмем бумагу и ручку и запишем все известные нам факты.
   – Спокойно, сядем все! – жестоко пошутила я.
   Трошкина посмотрела на меня с укором, а Зяма больно щелкнул по макушке и сделал зверское лицо. Я усовестилась, окоротила язык и благонравно присела на диванчик в Алкиной светлице. Братец опустился рядом со мной, а Трошкина, нацепив очки, устроилась за столом с блокнотом и ручкой. Затем последовал обстоятельный допрос, в ходе которого выяснилось следующее.