Страница:
– Ххххх… – длинно выдохнула пугливая дева и снова опала.
– И с такими-то нервами работать в средней школе?!
Малинин покрутил головой и пошел к шкафчику.
Там, кроме уже съеденного обоими лакомками варенья, на верхней полочке хранилась теткина аптечка со средствами первой медицинской помощи – зеленкой, валерианкой, нитроглицирином, активированным углем, стрептоцидом, бинтами, ватой и пластырем, а также стояли три аптечные бутылочки с делениями. В одной был нашатырь, в другой – медицинский спирт, а в третьей – разовая доза на редкость ядреного огуречного рассола. Последнюю бутылочку в аптечку добавил лично Малинин.
Ватка, пропитанная нашатырным спиртом, быстро оживила обморочную красавицу. Приподнявшись на локотках, она сделала попытку заглянуть за плечо Андрея.
– Но-но, не так быстро! – сказал он, вполне обоснованно предполагая возможность рецидива, и обернулся к медвежонку. – Ваня, не пугай хорошую девушку! Покажи-ка себя в лучшем виде! Давай, давай поработай!
Узнав команду, мишка потрусил в угол, куда Андрей впопыхах свалил его сценический реквизит.
– Ваня? – слабым голосом, с большим замедлением, повторила хорошая, но слабонервная и туповатая девушка. – А где Миша?
– Не волнуйся, сейчас все будут тутаньки! – Малинин посторонился, открывая ей вид на середину кухни: – Опаньки!
Ваня Пух, уже готовый к шоу, горделиво распрямился. Он зубасто улыбался, ибо точно знал, что несказанно хорош собою. На одном ухе у медвежонка болталась наспех нахлобученная шапка, с плеча свисала цветастая шаль с бахромой, а в лапах искристо поблескивала облупившимся лаком расписная балалайка.
Оля моргнула, как сова.
– Ой, вы, сени, мои сени! – на редкость немузыкально затянул Малинин.
Он широко развел руки, а затем соединил ладони со звуком, способным убить самую дюжую моль бесконтактно, одним акустическим ударом.
– Сени новые мои!
– Брынь! – с энтузиазмом сделал мишка.
Балалаечные струны затряслись, как балконные веревки, на которые с крыши упал пьяный кровельщик.
– Сени новые, кленовые! – с удовольствием, которое мог бы разделить с ним только глухонемой, распевался экс-подполковник Малинин. – Узор-ча-ты-ииииии!
Засмотревшись на своего аккомпаниатора, он отвернулся от девушки и спохватился только тогда, когда услышал негромкий деревянный стук затылка о дощатый пол:
– Ой!
– Брынь! – вновь ударил по струнам мишка, логично ожидая продолжения в виде обычного «вы сени, мои сени».
– Все, Ваня, все! Молодец, хватит!
Андрей снова побежал к шкафчику за нашатырем, но с полпути изменил свое намерение и сначала отвел в спальню мишку.
Вполне вознагражденный выданными ему за труды морковками и яблоками, Ваня Пух против временной изоляции нисколько не возражал. Это внушило его хозяину надежду на то, что теперь пугливая девица пробудет в сознании достаточно долго, чтобы успеть получить от него успокаивающие объяснения.
– Тебя как зовут-то? Напомни, а то я забыл, – игриво пощекотав изящный девичий носик нашатырной ваткой, попросил Малинин и посмотрел на часы.
В принципе делать такого рода шокируюшие признания пробуждающимся близ него девицам Андрею было не впервой, однако обычно ритуальная процедура освежения короткой мужской памяти бывала утренней, а не вечерней.
– Меня зовут Ольга Павловна, – слабым, но строгим учительским голосом сообщила Оля и села. – А вас?
– Нас-то?
Малинин оглянулся на дверь, за которой аппетитно хрустел дарами природы компанейский мишка.
– Его Ваней зовут, а меня Андреем… Петровичем.
– Очень приятно было познакомиться, – цивилизованно закончила штатную церемонию вежливая Оля и поерзала по полу пятками, недвусмысленно выражая желание встать.
– Уже уходите? – услужливо потянув ее за руку и установив вертикально, совершенно правильно расшифровал глагол прошедшего времени любезный хозяин. – Думаете, это правильно – на ночь глядя пускаться в дальний путь?
Оля нахмурилась.
Определенно, вопрос был с подвохом! И даже, кажется, не с одним…
Вопервых, сам собой напрашивался аморальный вариант – а не правильнее ли будет на ночь глядя остаться в сем гостеприимном доме? А вовторых…
– Почему это вы говорите, что путь дальний? – с подозрением уточнила она.
– Так ведь до города почти шестнадцать километров! – охотно объяснил Андрей.
– Но на машине всего пять минут…
– Так то на машине! А я вас, извините, отвезти не смогу, боюсь, бензина не хватит – все сжег, пока возил вашу Елку и ее бабку!
Не выражая ни малейшего огорчения из-за озвученного им факта, Малинин переместился к холодильнику, вытянул из-под кружевной салфеточки гигантских размеров ключ и принялся расковыривать им замок на дверце. Кроме бензина, он за этот хлопотный день сжег немало калорий и нервных клеток, и теперь здоровый мужской организм требовал пополнения внутренних резервов.
– Ой! Елка! – Вспомнив про подружку, Оля на время забыла о своих собственных проблемах. – Как она?
– Ну, как? «Теперь она нарядная на праздник к нам пришла!» – процитировал Малинин, вскрывая теткин холодильный батискаф и отважно погружаясь в его неуютные глубины. – То есть к ним! К коллективу работников и пациентов отделения экстренной терапии краевой клинической больницы… Взяли туда вашу Елку и сказали: приходите к нам лечиться и корова, и волчица, и жучок, и паучок…
Он извлек на свет пол-литровую банку с остатками чего-то, густо затянутого не то паутиной, не то плесенью, и с нескрываемым сомнением в выражении лица ее понюхал.
– Они ее вылечат? – с тревогой спросила Оля, машинально посмотрев в озарившееся туск-лым светом нутро холодильного агрегата.
Пустое, оно искрилось инеем и блестело сосульками, как карстовая пещера. Хозяйскому холодильнику, как пролетариату, нечего было терять, кроме своих цепей.
– И ее вылечат, и тебя вылечат, и меня вылечат, – рассеянно процитировал Андрей, которого в присутствии училки вдруг потянуло демонстировать общую эрудицию.
Он вернул подозрительную банку на место:
– Нет, это отрава смертельная… – И посмотрел на гостью: – Ты яблоки любишь?
– Вы! – поправила его Ольга Павловна, продолжая бороться за подобающее ее особе уважение. – То есть мы…
– Мы, вы, они! – с готовностью подхватил Андрей.
– Местоимения первого лица множественного числа, – машинально сказала русичка Ольга Павловна и покраснела, услышав веселый смех.
Выглядеть дурой, даже вполне уважаемой, ей не хотелось, да и Андрей Петрович показался мужчиной приятным и даже надежным, с каким вполне можно – без последствий – романтически поужинать непритязательными вегетарианскими кормами. Поэтому Оля перестала выпендриваться и просто сказала:
– Да, я люблю яблоки. Если в этом доме ничего другого нет…
– Как – нет? Есть еще морковка! – обиделся хозяин «этого дома».
– Ыыы! – с отчетливой претензией донеслось из-за перегородки.
Это круто изменило едва наметившуюся программу. К медведю в качестве сотрапезника Оля была не готова, и романтический ужин на троих ее отнюдь не прельщал.
– Спасибо, лучше я дома поужинаю! – слегка побледнев при звуке медвежьего рыка, сказала она и огляделась в поисках своей сумки. – Я сейчас такси вызову, у меня есть мобильник, и деньги тоже есть… Почти полтора сапога.
Таксист по вызову за ней приехал другой, не такой наглый и жадный, как первый, так что после расплаты за поездку в кошельке от «второго сапога» еще кое-что осталось – примерно каблучок, с грустью прикинула Оля.
– Так что, как хотите, а придется вам дожить до весны! – поставила она перед фактом свои старые сапоги, одновременно ставя их самих под батарею – сушиться.
Дома было тихо, сонно, пахло едой и свежезаваренным чаем. Из гостиной доносилось умиротворяющее бурчание, по волнистому стеклу межкомнатной двери расслабленными медузами плавали разноцветные пятна: родители смотрели телик.
Оля быстро переоделась в любимый халат и пошла мыть руки, предвкушая главное и самое любимое развлечение первого дня нового года – спокойные посиделки у телевизора с тарелкой, полной оставшейся после праздника вкусной еды.
В ванной в пластмассовом тазу кис, дожидаясь обещанной стирки, новый свитер Кос-тика.
– Завтра, завтра, не сегодня! – процитировала Ольга Павловна знаменитое стихотворение, переведенное с немецкого, опустив его вторую половину – «так ленивцы говорят».
Первого января немного побыть ленивцем не посчитал бы за грех даже запойный трудоголик, родом и происхождением из самых настоящих арийцев.
На ходу вытирая мокрые руки полотенцем, Оля прошлепала в кухню, открыла холодильник, которому еще было что терять, и выложила на большой тарелке цветик-семицветик из разных маминых салатов. Его она окружила кружевной каемочкой из слегка заветрившихся колбасных кружочков и сырных тре-угольничков, а потом еще украсила салатную горку зеленью и маслинами. Уже откровенно эстетствуя, скрутила розочкой полупрозрачный ломтик семги…
И в этот момент завопил Желтый Дьявол.
Красная рыба плюхнулась на пол. Оля тихо чертыхнулась.
Дьявол исторг из себя новый вопль.
– Кто-нибудь, снимите трубку, у меня руки в рыбе! – нервно закричала Оля.
– Иду, иду! – пропела мама. – Алле!
Дьявол затих, и мама тоже.
Оля выдохнула, подобрала семгу, выбросила ее в мусорку и протерла линолеум бумажным полотенцем. Мытьем пола, как и стиркой, заниматься не хотелось. Завтра, завтра, не сегодня!
Но руки снова надо было вымыть, причем безотлагательно. Оля прошла в ванную, подвинув при этом загородившую проход родительницу, пополоскала в мыльной воде ладошки, вышла и насторожилась, встретив мамин торжествующий взгляд.
– Оленька, милая, это тебя! – проворковала Галина Викторовна, сверкая глазами примерно так, как это делает проблесковый маячок, настойчивый сигнал которого совершенно невозможно проигнорировать. – Очень приятный мужской голос!
Оля изобразила опасливое удивление, приняла трубку и посмотрела на размеренно моргавшую маму с немым укором и вполне понятным намеком.
– Да-да, не буду вам мешать! – сказала Галина Викторовна и энергично потопталась на месте, в результате этого физкультурного упражнения не отдалившись от Оли с Желтым Дьяволом ни на дюйм.
– Мама!
– Да, да!
Галина Викторовна с откровенной неохотой вернулась в гостиную.
Оля посмотрела: нарядное, как соборный витраж, дверное стекло почти полностью потемнело, сохранив северное сияние цветных телевизионных сполохов только в верхней части – выше растрепанной головы Галины Викторовны, прильнувшей к двери всем телом и одним ухом. Под напором груди, вмещавшей любящее родительское сердце, дверь затре-щала.
– Мама!!! – рявкнула Оля.
– Ну, ушла уже, ушла! – недовольно откликнулась Галина Викторовна.
Освобожденная дверь просияла. Оля тоже постаралась улыбнуться и вежливо сказала в трубку:
– Здравствуйте, я вас слушаю.
– Это Ольга?
– Да.
– Ольга Павловна Романчикова?
– Да, это я.
– Олюнчик…
Официальный голос в трубке мигом изменился, пропитавшись жаркой страстью, как сухая поролоновая губка кипятком.
– Милая…
– Что?..
Оля растерялась.
Если бы «очень приятный мужской голос» не назвал ее полное ФИО, она решила бы, что он ошибся номером.
– Как ты одета? Что на тебе сейчас?
– Эээ…
Ответить на такой безобразно бестактный вопрос Оля не могла как минимум по двум причинам. Вопервых, от возмущения она потеряла дар литературной речи. А вовторых, сказать правду («Что-что, да черт знает что!») было невозможно, а вранья Ольга Павловна избегала по принципиальным соображениям.
«Давно пора было выбросить этот халат!» – буркнул внутренний голос, и Оля зарделась так, что маринованная красная рыба повторно умерла бы от зависти.
– Олюнчик, я хочу тебя раздеть! – не дождавшись ответа и нисколько этим не смутившись, с беспримерным нахальством сообщил «очень приятный мужской голос». – Хочу скользить своими мозолистыми руками по твоему гладкому нежному телу…
– Вы кто?! – высоким голосом тургеневской барышни на грани нервного срыва выкрикнула Ольга Павловна.
Северное сияние в стекле опять померкло, стертое, как ластиком, темной тучей плотной женской фигуры. Оля резко повернулась к двери спиной и отодвинулась подальше в коридор, до предела натянув телефонный шнур.
– Я – твоя радость!
– Что за шуточки?! Немедленно прекратите! И больше не смейте мне звонить!
Оля шваркнула трубку на рычаг и гневно засопела, раздувая ноздри и притопывая носком тапки.
– Олюшенька, кто звонил? – приоткрыв дверь, сладеньким голосом поинтересовалась заботливая мама.
– Крокодил! – огрызнулась неблагодарная дочь. – И со слезами просил: «Мой милый, хороший! Пришли мне галоши!»
Мама в ответ на цитату из Чуковского обиженно фыркнула и со стуком закрыла дверь.
Оля прошла к себе, легла на диван и уставилась в потолок, прокручивая в голове только что состоявшийся телефонный разговор.
Кому вообще могло прийти в голову говорить с ней, приличной девушкой, будто с какой-то сладострастной Клеопатрой?
«Хулиганам из восьмого «Б»? – предположил внутренний голос.
Оля кивнула, но без уверенности. Наиглавнейшим злодеем в ее учительской жизни был Витька Овчинников из пятого класса, но у него до ТАКИХ выходов еще, так сказать, нос не дорос! А хулиганы из восьмого «Б» подкладывали Ольге Павловне кнопки на стул, засовывали спички в замочную скважину двери кабинета литературы и прятали в портфель с тетрадками голодного хомяка. При всей своей возмутительности, выходки эти были детскими, можно даже сказать, вполне традиционными. А монолог телефонного хулигана был готовым сценарием для эротического фильма из категории «Восемнадцать плюс»!
– Ладно, я разберусь, – зловеще пообещала Ольга Павловна паутинке под потолком.
И тут же затрезвонил мобильник.
Оля неохотно взяла его и приложила к уху, не спеша откликаться из опасения вновь услышать гнусное предложение.
– Алло, Олечка! – зарокотала трубка напористым голосом Елкиной бабушки. – Оля, надо с этим разобраться!
– Я тоже так думаю!
– Зайди ко мне, поговорим!
Через пять минут, сменив будуарный халат на более приличные джинсы и свитер, Оля постучалась к соседке.
– Открыто! – бодро отозвалась баба Женя из кухни. – Проходи сюда, будем строить коварные планы и пить глинтвейн!
– Ух ты, – опасливо пробормотала праведница и трезвенница Ольга Павловна.
Планы она умела строить только поурочные, а глинтвейн считала буржуйской роскошью.
Евгения Евгеньевна колдовала у плиты, с невнятным бормотанием подсыпая в кастрюльку с ароматным варевом порошки из пакетиков без надписей. Выглядела она при этом как самая настоящая ведьма, и Оля заволновалась.
Свой безудержный авантюризм и твердый характер подруга Елка явно унаследовала по прямой линии от бабушки, так что коварные планы Евгении Евгеньевны вполне могли оказаться слишком смелыми для робкой училки.
– Пей!
Баба Женя поставила перед гостей толстостенную фаянсовую кружку.
– Только осторожно, горячее.
– Я буду осторожна, – пообещала Оля, имея в виду не только употребление глинт-вейна.
Напиток был не просто горячим – обжигающим. Оля отставила кружку и тут же услышала:
– Ты же понимаешь, что это нельзя так оставить?!
– Я только немного подожду, пока остынет!
– Будем ждать – след остынет! – убежденно кивнула баба Женя. – Тогда уж точно – концы в воду!
– Концы?
Оля опасливо заглянула в кружку.
Огнедышащее варево в ней пыхтело и пенилось самым пугающим образом. Запросто можно было поверить, что в рецептуру вошли не только загадочные концы, но также щепотка-другая адской серы, палец мертвеца и дохлая жаба.
В кружке булькнуло.
– А может, и живая! – прошептала Оля, имея в виду воображаемую жабу.
– Так ведь чудом живая! – всплеснула руками баба Женя. – Если бы этот хмырь деревенский ее не подобрал, замерзла бы моя принцесса, как сосулька!
Оля сразу же догадалась, что речь идет не о царевне-лягушке: принцессой Евгения Евгеньевна называла любимую внучку. Стало ясно, что построение коварных планов имеет прямое отношение к Елке.
– Мы должны узнать, какой злобный гад бросил бедную Дашеньку замерзать на снегу! – кровожадно оскалилась баба Женя.
– А полиция не узнает? – вякнула Оля, уже понимая, что спрашивает это зря.
– Деточка! Да кому и когда в этой стране помогала полиция?!
Евгения Евгеньевна потянулась через стол, стукнула своей кружкой по Олиной емкости и бодро сказала:
– Ну, за дело!
В этот момент Ольга Павловна впервые пожалела о том, что суровая миссия утром второго января конвоировать на новогоднюю елку и обратно группу пятиклассников по результатам жеребьевки в учительской выпала не ей, а биологичке Леночке.
– Встречаемся у лифта, завтра, в восемь! – непререкаемым тоном сказала Евгения Евгеньевна.
– Вечера? – с робкой надеждой спросила Оля.
– Ты что? Утра, конечно! – не обрадовала ее баба Женя. – Кто рано встает, тому Бог подает!
Она не уточнила, каких именно даров можно ожидать от Всевышнего за утреннюю гиперактивность в данном конкретном случае, и Оля ушла к себе в квартиру в невыразимой тоске.
Участвовать в самостийном расследовании на пару с энергичной пенсионеркой ей не хотелось, но отказаться было невозможно.
«Долг дружбы платежом красен!» – слегка переврав пословицу, обреченно сказал внутренний голос.
Все внешние звуки, включая шизоидное бормотание телевизора, разговоры родителей и даже писк нежданной эсэмэски, Оля пропустила мимо сознания. Помня о предстоящей ей побудке на заре, она пораньше залезла в постель, спряталась под одеяло с головой и тем самым уберегла себя от очередного стресса.
Текст поступившего на ее мобильник анонимного эсэмэс-сообщения был настолько смелым, что лишил бы покоя и сна даже сладострастную Клеопатру.
Точность – вежливость королей и педагогов.
Без пяти восемь Ольга Павловна стояла на лестничной площадке у лифта, одной рукой прикрывая рот, раскрывшийся в затяжном зевке, а другой протирая слипавшиеся глаза.
Из-за закрытой двери квартиры Елиных доносились энергичные шорохи, стуки и звоны, наводившие на мысли о скатке шинелей, паковке вещмешков и заточке клинков. Оля с легкостью вообразила себе героическую бабу Женю с зазубренной саблей и в красноармейской буденовке, но действительность оказалась еще колоритнее.
Евгения Евгеньевна выступила на лестнич-ную площадку в самовязанной шерстяной юбке, китайской пуховой куртке с капюшоном и в больших очках. Юбка была зеленая, куртка желтая, очки сиреневые, как линзы мощной лупы. Из-под капюшона выглядывал красный мотоциклетный шлем, яркий, гладкий и глянцевый, точно пасхальное яичко.
– Боже милостивый, – в тему прошептала Оля и окончательно проснулась. – Здрасте…
– Здра-жла! – бодро ответила баба Женя. – В колонну по два, стройссссь!
Она протолкнула соратницу в кабину лифта, снайперски тюкнула пальцем в нужную кнопку и позвенела ключами на кольце, туго надетом на палец в перчатке:
– Во, видала? Я решила, что мы с тобой должны быть мобильным подразделением! Заодно и на общественном транспорте немножко сэкономим.
– Мобильным подразделением? – повторила Оля, еще не вникнув.
– Так ведь проезд-то с первого января, слыхала, опять подорожал! – тарахтела баба Женя, пробивая по снежной целине двора тропинку к старому гаражу.
Легендарный мотоцикл «Ява», на котором Елкина бабка с Елкиным же дедом по молодости лет объехали чуть ли не всю страну, все еще был цел и даже, что удивительно, на ходу.
Ох, елки-палки!
– Ой, баб Жень, я вспомнила об одном важном деле!
Смекнув, что к чему, Оля задергалась.
– Давайте я вас чуть позже догоню, на такси подъеду…
– Не выдумывай! – оборвала ее баба Женя.
Не развеявшееся, чтоб его, воспоминание юности – мотоцикл с коляской – приветственно блеснул малиновым лаком.
Обреченно напяливая на макушку скорлупку шлема, Оля предательски подумала, что хорошо было бы встретить где-то поблизости, лучше всего – сразу за ближайшим углом, дорожный патруль. Авось добрый дяденька инспектор ссадил бы их с бабой Женей с мотоцикла, уберег бы от опасности и позора…
Но известные романтики большой дороги, сержант Шишкин и младший лейтенант Лейкин, вкушали в этот день заслуженный отдых, а их коллеги подстерегали нарушителей в каких-то других местах.
«Ява» пронеслась по улицам с шумом и грохотом, напомнившим Ольге Павловне незабываемое, сказочное: «Это моя лягушонка в коробчонке едет».
Подобающе позеленевшая, по прибытии на место Оля выбралась из тряской коляски и первым делом дала себе страшную клятву: впредь – никогда! Ни за что! Не раскатывать на драндулетах прошлого века! За исключением разве что дорогих коллекционных автомобилей, да и то лишь в том случае, если за рулем будет кто-то помоложе и поотзывчивее, чем несгибаемая и непреклонная Елкина бабушка. И уж непременно – другого пола!
– Ах она негодяйка! – сняв с головы красный шлем, похожий на половинку помидора, воскликнула Евгения Евгеньевна. – Вчера ведь еще пластом лежала, с кровати не вставала!
Ольга подняла голову и успела увидеть длинные локоны, скользнувшие по жестяному подоконнику на втором этаже. Серебристые, блестящие и тугие, как металлическая стружка, локоны шустрыми змейками утекли в помещение, и окно со стуком закрылось.
– Ты смотри, что творит! Она уже курить выползла! – всплеснула руками баба Женя.
– Значит, ей стало лучше! – обрадовалась Оля, тоже узнавшая знакомую шевелюру.
Подруга Елка всегда и во всем отличалась изумительно пошлым вкусом. Волосы у нее были длинные, платиновые, закрученные в кукольные кудри, ресницы – иссиня-черные и сумрачно густые, как вороньи крылья, губы пухлые и блестящие, как мокрый плавательный матрас, а глаза – то зеленые, то голубые, то фиолетовые, но непременно яркие и сверкающие, как стеклянные пуговицы. Елка одинаково азартно и безудержно транжирила мировые запасы декоративной косметики, накладных волос, силикона, цветных линз и пылких кавалеров, из чего Оля с сожалением сделала в свое время вывод, что мужчины в массе своей тоже отличаются на редкость пошлым вкусом.
Самой-то Оле подруга нравилась в любом виде. И чем проще, тем лучше!
Они с бабой Женей дружно протопали по скучному больничному коридору, поднялись по лестнице – на задымленном рубеже последней лестничной площадки никого уже не было – и за скромную сумму в сто рублей купили себе у хмурой дежурной право разового прохода в отделение.
– На пять минуточек, не больше! – пряча купюру, строго сказала дежурная.
– Расценочки, как в дорогом борделе! – шепнула бравая Елкина бабка на ушко Оле, но сама при этом даже не улыбнулась.
Ольга тоже поспешила сделать грустное и озабоченное лицо, уместное при посещении больной.
Хотя было понятно, что больная уже не только ходячая, но и курящая, и даже, весьма вероятно, флиртующая: в отличие от бабы Жени, поднимаясь по лестнице, Оля успела разглядеть, что кофейная банка на подоконнике курилась сразу двумя дымками от плохо затушенных сигарет. А рядом с импровизированной пепельницей стояла пустая бутылочка из-под минералки – ее Оля тоже заметила и усмехнулась: очевидно, беспутную подружку мучала невыносимая жажда послепраздничного происхождения, в просторечье именуемая выразительным словом «сушняк». В этом состоянии Елка имела обыкновение пить воду часто, помногу и залпом, так что она переливалась из бутылки в пищевод с задорным бульканьем.
В палате, которую Елка делила с пятью другими пациентками, было шумно, как в баскетбольном зале. Громкий кашель на шесть голосов отражался от высоких сводов и голых стен скудно меблированного помещения гулким эхом, так что доверительно побеседовать было сложно. А Оля быстро смекнула, что многомудрая баба Женя притащила ее к ложу хворой Елки не просто так, в рамках светского визита с легкой воспитательной функцией («А вот посмотри-ка, Дашенька, вот ведь Оленька не пьет, не курит, в сомнительных компаниях не бывает, так и сама жива-здорова, и родных и близких своих не травмирует!»), а с конкретной целью «развести» подружку на разговор по душам. Было ясно, что своей дорогой и любимой бабушке Елка ни слова не сказала – и не скажет! – о том, с кем и как она провела бурную новогоднюю ночь. В роли разведчика должна была выступить Оля.
– Ну, вы тут посидите, посекретничайте, а я в ординаторскую схожу, поговорю с врачом, – сказала хитрая старушка, сухими и крепкими, как барабанные палочки, пальцами придавливая Олины плечи.
Оля вынужденно опустилась на край древней панцирной кровати, добавившей к хороводу кашля музыкальный стон. Баба Женя удалилась, успев еще воодушевляюще подмигнуть соратнице из-под прикрытия закрывающейся двери.
Оля вздохнула и посмотрела на подружку кротким и печальным взглядом Коровки из русской народной сказки про хорошую, но невезучую девочку Крошечку-Хаврошечку.
Плохая, но тоже невезучая девочка Дашечка-Потеряшечка вызываюше кашлянула, помотала головой и решительным голосом с мужественной бронхиальной хрипотцой сказала:
– И с такими-то нервами работать в средней школе?!
Малинин покрутил головой и пошел к шкафчику.
Там, кроме уже съеденного обоими лакомками варенья, на верхней полочке хранилась теткина аптечка со средствами первой медицинской помощи – зеленкой, валерианкой, нитроглицирином, активированным углем, стрептоцидом, бинтами, ватой и пластырем, а также стояли три аптечные бутылочки с делениями. В одной был нашатырь, в другой – медицинский спирт, а в третьей – разовая доза на редкость ядреного огуречного рассола. Последнюю бутылочку в аптечку добавил лично Малинин.
Ватка, пропитанная нашатырным спиртом, быстро оживила обморочную красавицу. Приподнявшись на локотках, она сделала попытку заглянуть за плечо Андрея.
– Но-но, не так быстро! – сказал он, вполне обоснованно предполагая возможность рецидива, и обернулся к медвежонку. – Ваня, не пугай хорошую девушку! Покажи-ка себя в лучшем виде! Давай, давай поработай!
Узнав команду, мишка потрусил в угол, куда Андрей впопыхах свалил его сценический реквизит.
– Ваня? – слабым голосом, с большим замедлением, повторила хорошая, но слабонервная и туповатая девушка. – А где Миша?
– Не волнуйся, сейчас все будут тутаньки! – Малинин посторонился, открывая ей вид на середину кухни: – Опаньки!
Ваня Пух, уже готовый к шоу, горделиво распрямился. Он зубасто улыбался, ибо точно знал, что несказанно хорош собою. На одном ухе у медвежонка болталась наспех нахлобученная шапка, с плеча свисала цветастая шаль с бахромой, а в лапах искристо поблескивала облупившимся лаком расписная балалайка.
Оля моргнула, как сова.
– Ой, вы, сени, мои сени! – на редкость немузыкально затянул Малинин.
Он широко развел руки, а затем соединил ладони со звуком, способным убить самую дюжую моль бесконтактно, одним акустическим ударом.
– Сени новые мои!
– Брынь! – с энтузиазмом сделал мишка.
Балалаечные струны затряслись, как балконные веревки, на которые с крыши упал пьяный кровельщик.
– Сени новые, кленовые! – с удовольствием, которое мог бы разделить с ним только глухонемой, распевался экс-подполковник Малинин. – Узор-ча-ты-ииииии!
Засмотревшись на своего аккомпаниатора, он отвернулся от девушки и спохватился только тогда, когда услышал негромкий деревянный стук затылка о дощатый пол:
– Ой!
– Брынь! – вновь ударил по струнам мишка, логично ожидая продолжения в виде обычного «вы сени, мои сени».
– Все, Ваня, все! Молодец, хватит!
Андрей снова побежал к шкафчику за нашатырем, но с полпути изменил свое намерение и сначала отвел в спальню мишку.
Вполне вознагражденный выданными ему за труды морковками и яблоками, Ваня Пух против временной изоляции нисколько не возражал. Это внушило его хозяину надежду на то, что теперь пугливая девица пробудет в сознании достаточно долго, чтобы успеть получить от него успокаивающие объяснения.
– Тебя как зовут-то? Напомни, а то я забыл, – игриво пощекотав изящный девичий носик нашатырной ваткой, попросил Малинин и посмотрел на часы.
В принципе делать такого рода шокируюшие признания пробуждающимся близ него девицам Андрею было не впервой, однако обычно ритуальная процедура освежения короткой мужской памяти бывала утренней, а не вечерней.
– Меня зовут Ольга Павловна, – слабым, но строгим учительским голосом сообщила Оля и села. – А вас?
– Нас-то?
Малинин оглянулся на дверь, за которой аппетитно хрустел дарами природы компанейский мишка.
– Его Ваней зовут, а меня Андреем… Петровичем.
– Очень приятно было познакомиться, – цивилизованно закончила штатную церемонию вежливая Оля и поерзала по полу пятками, недвусмысленно выражая желание встать.
– Уже уходите? – услужливо потянув ее за руку и установив вертикально, совершенно правильно расшифровал глагол прошедшего времени любезный хозяин. – Думаете, это правильно – на ночь глядя пускаться в дальний путь?
Оля нахмурилась.
Определенно, вопрос был с подвохом! И даже, кажется, не с одним…
Вопервых, сам собой напрашивался аморальный вариант – а не правильнее ли будет на ночь глядя остаться в сем гостеприимном доме? А вовторых…
– Почему это вы говорите, что путь дальний? – с подозрением уточнила она.
– Так ведь до города почти шестнадцать километров! – охотно объяснил Андрей.
– Но на машине всего пять минут…
– Так то на машине! А я вас, извините, отвезти не смогу, боюсь, бензина не хватит – все сжег, пока возил вашу Елку и ее бабку!
Не выражая ни малейшего огорчения из-за озвученного им факта, Малинин переместился к холодильнику, вытянул из-под кружевной салфеточки гигантских размеров ключ и принялся расковыривать им замок на дверце. Кроме бензина, он за этот хлопотный день сжег немало калорий и нервных клеток, и теперь здоровый мужской организм требовал пополнения внутренних резервов.
– Ой! Елка! – Вспомнив про подружку, Оля на время забыла о своих собственных проблемах. – Как она?
– Ну, как? «Теперь она нарядная на праздник к нам пришла!» – процитировал Малинин, вскрывая теткин холодильный батискаф и отважно погружаясь в его неуютные глубины. – То есть к ним! К коллективу работников и пациентов отделения экстренной терапии краевой клинической больницы… Взяли туда вашу Елку и сказали: приходите к нам лечиться и корова, и волчица, и жучок, и паучок…
Он извлек на свет пол-литровую банку с остатками чего-то, густо затянутого не то паутиной, не то плесенью, и с нескрываемым сомнением в выражении лица ее понюхал.
– Они ее вылечат? – с тревогой спросила Оля, машинально посмотрев в озарившееся туск-лым светом нутро холодильного агрегата.
Пустое, оно искрилось инеем и блестело сосульками, как карстовая пещера. Хозяйскому холодильнику, как пролетариату, нечего было терять, кроме своих цепей.
– И ее вылечат, и тебя вылечат, и меня вылечат, – рассеянно процитировал Андрей, которого в присутствии училки вдруг потянуло демонстировать общую эрудицию.
Он вернул подозрительную банку на место:
– Нет, это отрава смертельная… – И посмотрел на гостью: – Ты яблоки любишь?
– Вы! – поправила его Ольга Павловна, продолжая бороться за подобающее ее особе уважение. – То есть мы…
– Мы, вы, они! – с готовностью подхватил Андрей.
– Местоимения первого лица множественного числа, – машинально сказала русичка Ольга Павловна и покраснела, услышав веселый смех.
Выглядеть дурой, даже вполне уважаемой, ей не хотелось, да и Андрей Петрович показался мужчиной приятным и даже надежным, с каким вполне можно – без последствий – романтически поужинать непритязательными вегетарианскими кормами. Поэтому Оля перестала выпендриваться и просто сказала:
– Да, я люблю яблоки. Если в этом доме ничего другого нет…
– Как – нет? Есть еще морковка! – обиделся хозяин «этого дома».
– Ыыы! – с отчетливой претензией донеслось из-за перегородки.
Это круто изменило едва наметившуюся программу. К медведю в качестве сотрапезника Оля была не готова, и романтический ужин на троих ее отнюдь не прельщал.
– Спасибо, лучше я дома поужинаю! – слегка побледнев при звуке медвежьего рыка, сказала она и огляделась в поисках своей сумки. – Я сейчас такси вызову, у меня есть мобильник, и деньги тоже есть… Почти полтора сапога.
Таксист по вызову за ней приехал другой, не такой наглый и жадный, как первый, так что после расплаты за поездку в кошельке от «второго сапога» еще кое-что осталось – примерно каблучок, с грустью прикинула Оля.
– Так что, как хотите, а придется вам дожить до весны! – поставила она перед фактом свои старые сапоги, одновременно ставя их самих под батарею – сушиться.
Дома было тихо, сонно, пахло едой и свежезаваренным чаем. Из гостиной доносилось умиротворяющее бурчание, по волнистому стеклу межкомнатной двери расслабленными медузами плавали разноцветные пятна: родители смотрели телик.
Оля быстро переоделась в любимый халат и пошла мыть руки, предвкушая главное и самое любимое развлечение первого дня нового года – спокойные посиделки у телевизора с тарелкой, полной оставшейся после праздника вкусной еды.
В ванной в пластмассовом тазу кис, дожидаясь обещанной стирки, новый свитер Кос-тика.
– Завтра, завтра, не сегодня! – процитировала Ольга Павловна знаменитое стихотворение, переведенное с немецкого, опустив его вторую половину – «так ленивцы говорят».
Первого января немного побыть ленивцем не посчитал бы за грех даже запойный трудоголик, родом и происхождением из самых настоящих арийцев.
На ходу вытирая мокрые руки полотенцем, Оля прошлепала в кухню, открыла холодильник, которому еще было что терять, и выложила на большой тарелке цветик-семицветик из разных маминых салатов. Его она окружила кружевной каемочкой из слегка заветрившихся колбасных кружочков и сырных тре-угольничков, а потом еще украсила салатную горку зеленью и маслинами. Уже откровенно эстетствуя, скрутила розочкой полупрозрачный ломтик семги…
И в этот момент завопил Желтый Дьявол.
Красная рыба плюхнулась на пол. Оля тихо чертыхнулась.
Дьявол исторг из себя новый вопль.
– Кто-нибудь, снимите трубку, у меня руки в рыбе! – нервно закричала Оля.
– Иду, иду! – пропела мама. – Алле!
Дьявол затих, и мама тоже.
Оля выдохнула, подобрала семгу, выбросила ее в мусорку и протерла линолеум бумажным полотенцем. Мытьем пола, как и стиркой, заниматься не хотелось. Завтра, завтра, не сегодня!
Но руки снова надо было вымыть, причем безотлагательно. Оля прошла в ванную, подвинув при этом загородившую проход родительницу, пополоскала в мыльной воде ладошки, вышла и насторожилась, встретив мамин торжествующий взгляд.
– Оленька, милая, это тебя! – проворковала Галина Викторовна, сверкая глазами примерно так, как это делает проблесковый маячок, настойчивый сигнал которого совершенно невозможно проигнорировать. – Очень приятный мужской голос!
Оля изобразила опасливое удивление, приняла трубку и посмотрела на размеренно моргавшую маму с немым укором и вполне понятным намеком.
– Да-да, не буду вам мешать! – сказала Галина Викторовна и энергично потопталась на месте, в результате этого физкультурного упражнения не отдалившись от Оли с Желтым Дьяволом ни на дюйм.
– Мама!
– Да, да!
Галина Викторовна с откровенной неохотой вернулась в гостиную.
Оля посмотрела: нарядное, как соборный витраж, дверное стекло почти полностью потемнело, сохранив северное сияние цветных телевизионных сполохов только в верхней части – выше растрепанной головы Галины Викторовны, прильнувшей к двери всем телом и одним ухом. Под напором груди, вмещавшей любящее родительское сердце, дверь затре-щала.
– Мама!!! – рявкнула Оля.
– Ну, ушла уже, ушла! – недовольно откликнулась Галина Викторовна.
Освобожденная дверь просияла. Оля тоже постаралась улыбнуться и вежливо сказала в трубку:
– Здравствуйте, я вас слушаю.
– Это Ольга?
– Да.
– Ольга Павловна Романчикова?
– Да, это я.
– Олюнчик…
Официальный голос в трубке мигом изменился, пропитавшись жаркой страстью, как сухая поролоновая губка кипятком.
– Милая…
– Что?..
Оля растерялась.
Если бы «очень приятный мужской голос» не назвал ее полное ФИО, она решила бы, что он ошибся номером.
– Как ты одета? Что на тебе сейчас?
– Эээ…
Ответить на такой безобразно бестактный вопрос Оля не могла как минимум по двум причинам. Вопервых, от возмущения она потеряла дар литературной речи. А вовторых, сказать правду («Что-что, да черт знает что!») было невозможно, а вранья Ольга Павловна избегала по принципиальным соображениям.
«Давно пора было выбросить этот халат!» – буркнул внутренний голос, и Оля зарделась так, что маринованная красная рыба повторно умерла бы от зависти.
– Олюнчик, я хочу тебя раздеть! – не дождавшись ответа и нисколько этим не смутившись, с беспримерным нахальством сообщил «очень приятный мужской голос». – Хочу скользить своими мозолистыми руками по твоему гладкому нежному телу…
– Вы кто?! – высоким голосом тургеневской барышни на грани нервного срыва выкрикнула Ольга Павловна.
Северное сияние в стекле опять померкло, стертое, как ластиком, темной тучей плотной женской фигуры. Оля резко повернулась к двери спиной и отодвинулась подальше в коридор, до предела натянув телефонный шнур.
– Я – твоя радость!
– Что за шуточки?! Немедленно прекратите! И больше не смейте мне звонить!
Оля шваркнула трубку на рычаг и гневно засопела, раздувая ноздри и притопывая носком тапки.
– Олюшенька, кто звонил? – приоткрыв дверь, сладеньким голосом поинтересовалась заботливая мама.
– Крокодил! – огрызнулась неблагодарная дочь. – И со слезами просил: «Мой милый, хороший! Пришли мне галоши!»
Мама в ответ на цитату из Чуковского обиженно фыркнула и со стуком закрыла дверь.
Оля прошла к себе, легла на диван и уставилась в потолок, прокручивая в голове только что состоявшийся телефонный разговор.
Кому вообще могло прийти в голову говорить с ней, приличной девушкой, будто с какой-то сладострастной Клеопатрой?
«Хулиганам из восьмого «Б»? – предположил внутренний голос.
Оля кивнула, но без уверенности. Наиглавнейшим злодеем в ее учительской жизни был Витька Овчинников из пятого класса, но у него до ТАКИХ выходов еще, так сказать, нос не дорос! А хулиганы из восьмого «Б» подкладывали Ольге Павловне кнопки на стул, засовывали спички в замочную скважину двери кабинета литературы и прятали в портфель с тетрадками голодного хомяка. При всей своей возмутительности, выходки эти были детскими, можно даже сказать, вполне традиционными. А монолог телефонного хулигана был готовым сценарием для эротического фильма из категории «Восемнадцать плюс»!
– Ладно, я разберусь, – зловеще пообещала Ольга Павловна паутинке под потолком.
И тут же затрезвонил мобильник.
Оля неохотно взяла его и приложила к уху, не спеша откликаться из опасения вновь услышать гнусное предложение.
– Алло, Олечка! – зарокотала трубка напористым голосом Елкиной бабушки. – Оля, надо с этим разобраться!
– Я тоже так думаю!
– Зайди ко мне, поговорим!
Через пять минут, сменив будуарный халат на более приличные джинсы и свитер, Оля постучалась к соседке.
– Открыто! – бодро отозвалась баба Женя из кухни. – Проходи сюда, будем строить коварные планы и пить глинтвейн!
– Ух ты, – опасливо пробормотала праведница и трезвенница Ольга Павловна.
Планы она умела строить только поурочные, а глинтвейн считала буржуйской роскошью.
Евгения Евгеньевна колдовала у плиты, с невнятным бормотанием подсыпая в кастрюльку с ароматным варевом порошки из пакетиков без надписей. Выглядела она при этом как самая настоящая ведьма, и Оля заволновалась.
Свой безудержный авантюризм и твердый характер подруга Елка явно унаследовала по прямой линии от бабушки, так что коварные планы Евгении Евгеньевны вполне могли оказаться слишком смелыми для робкой училки.
– Пей!
Баба Женя поставила перед гостей толстостенную фаянсовую кружку.
– Только осторожно, горячее.
– Я буду осторожна, – пообещала Оля, имея в виду не только употребление глинт-вейна.
Напиток был не просто горячим – обжигающим. Оля отставила кружку и тут же услышала:
– Ты же понимаешь, что это нельзя так оставить?!
– Я только немного подожду, пока остынет!
– Будем ждать – след остынет! – убежденно кивнула баба Женя. – Тогда уж точно – концы в воду!
– Концы?
Оля опасливо заглянула в кружку.
Огнедышащее варево в ней пыхтело и пенилось самым пугающим образом. Запросто можно было поверить, что в рецептуру вошли не только загадочные концы, но также щепотка-другая адской серы, палец мертвеца и дохлая жаба.
В кружке булькнуло.
– А может, и живая! – прошептала Оля, имея в виду воображаемую жабу.
– Так ведь чудом живая! – всплеснула руками баба Женя. – Если бы этот хмырь деревенский ее не подобрал, замерзла бы моя принцесса, как сосулька!
Оля сразу же догадалась, что речь идет не о царевне-лягушке: принцессой Евгения Евгеньевна называла любимую внучку. Стало ясно, что построение коварных планов имеет прямое отношение к Елке.
– Мы должны узнать, какой злобный гад бросил бедную Дашеньку замерзать на снегу! – кровожадно оскалилась баба Женя.
– А полиция не узнает? – вякнула Оля, уже понимая, что спрашивает это зря.
– Деточка! Да кому и когда в этой стране помогала полиция?!
Евгения Евгеньевна потянулась через стол, стукнула своей кружкой по Олиной емкости и бодро сказала:
– Ну, за дело!
В этот момент Ольга Павловна впервые пожалела о том, что суровая миссия утром второго января конвоировать на новогоднюю елку и обратно группу пятиклассников по результатам жеребьевки в учительской выпала не ей, а биологичке Леночке.
– Встречаемся у лифта, завтра, в восемь! – непререкаемым тоном сказала Евгения Евгеньевна.
– Вечера? – с робкой надеждой спросила Оля.
– Ты что? Утра, конечно! – не обрадовала ее баба Женя. – Кто рано встает, тому Бог подает!
Она не уточнила, каких именно даров можно ожидать от Всевышнего за утреннюю гиперактивность в данном конкретном случае, и Оля ушла к себе в квартиру в невыразимой тоске.
Участвовать в самостийном расследовании на пару с энергичной пенсионеркой ей не хотелось, но отказаться было невозможно.
«Долг дружбы платежом красен!» – слегка переврав пословицу, обреченно сказал внутренний голос.
Все внешние звуки, включая шизоидное бормотание телевизора, разговоры родителей и даже писк нежданной эсэмэски, Оля пропустила мимо сознания. Помня о предстоящей ей побудке на заре, она пораньше залезла в постель, спряталась под одеяло с головой и тем самым уберегла себя от очередного стресса.
Текст поступившего на ее мобильник анонимного эсэмэс-сообщения был настолько смелым, что лишил бы покоя и сна даже сладострастную Клеопатру.
Точность – вежливость королей и педагогов.
Без пяти восемь Ольга Павловна стояла на лестничной площадке у лифта, одной рукой прикрывая рот, раскрывшийся в затяжном зевке, а другой протирая слипавшиеся глаза.
Из-за закрытой двери квартиры Елиных доносились энергичные шорохи, стуки и звоны, наводившие на мысли о скатке шинелей, паковке вещмешков и заточке клинков. Оля с легкостью вообразила себе героическую бабу Женю с зазубренной саблей и в красноармейской буденовке, но действительность оказалась еще колоритнее.
Евгения Евгеньевна выступила на лестнич-ную площадку в самовязанной шерстяной юбке, китайской пуховой куртке с капюшоном и в больших очках. Юбка была зеленая, куртка желтая, очки сиреневые, как линзы мощной лупы. Из-под капюшона выглядывал красный мотоциклетный шлем, яркий, гладкий и глянцевый, точно пасхальное яичко.
– Боже милостивый, – в тему прошептала Оля и окончательно проснулась. – Здрасте…
– Здра-жла! – бодро ответила баба Женя. – В колонну по два, стройссссь!
Она протолкнула соратницу в кабину лифта, снайперски тюкнула пальцем в нужную кнопку и позвенела ключами на кольце, туго надетом на палец в перчатке:
– Во, видала? Я решила, что мы с тобой должны быть мобильным подразделением! Заодно и на общественном транспорте немножко сэкономим.
– Мобильным подразделением? – повторила Оля, еще не вникнув.
– Так ведь проезд-то с первого января, слыхала, опять подорожал! – тарахтела баба Женя, пробивая по снежной целине двора тропинку к старому гаражу.
Легендарный мотоцикл «Ява», на котором Елкина бабка с Елкиным же дедом по молодости лет объехали чуть ли не всю страну, все еще был цел и даже, что удивительно, на ходу.
Ох, елки-палки!
– Ой, баб Жень, я вспомнила об одном важном деле!
Смекнув, что к чему, Оля задергалась.
– Давайте я вас чуть позже догоню, на такси подъеду…
– Не выдумывай! – оборвала ее баба Женя.
Не развеявшееся, чтоб его, воспоминание юности – мотоцикл с коляской – приветственно блеснул малиновым лаком.
Обреченно напяливая на макушку скорлупку шлема, Оля предательски подумала, что хорошо было бы встретить где-то поблизости, лучше всего – сразу за ближайшим углом, дорожный патруль. Авось добрый дяденька инспектор ссадил бы их с бабой Женей с мотоцикла, уберег бы от опасности и позора…
Но известные романтики большой дороги, сержант Шишкин и младший лейтенант Лейкин, вкушали в этот день заслуженный отдых, а их коллеги подстерегали нарушителей в каких-то других местах.
«Ява» пронеслась по улицам с шумом и грохотом, напомнившим Ольге Павловне незабываемое, сказочное: «Это моя лягушонка в коробчонке едет».
Подобающе позеленевшая, по прибытии на место Оля выбралась из тряской коляски и первым делом дала себе страшную клятву: впредь – никогда! Ни за что! Не раскатывать на драндулетах прошлого века! За исключением разве что дорогих коллекционных автомобилей, да и то лишь в том случае, если за рулем будет кто-то помоложе и поотзывчивее, чем несгибаемая и непреклонная Елкина бабушка. И уж непременно – другого пола!
– Ах она негодяйка! – сняв с головы красный шлем, похожий на половинку помидора, воскликнула Евгения Евгеньевна. – Вчера ведь еще пластом лежала, с кровати не вставала!
Ольга подняла голову и успела увидеть длинные локоны, скользнувшие по жестяному подоконнику на втором этаже. Серебристые, блестящие и тугие, как металлическая стружка, локоны шустрыми змейками утекли в помещение, и окно со стуком закрылось.
– Ты смотри, что творит! Она уже курить выползла! – всплеснула руками баба Женя.
– Значит, ей стало лучше! – обрадовалась Оля, тоже узнавшая знакомую шевелюру.
Подруга Елка всегда и во всем отличалась изумительно пошлым вкусом. Волосы у нее были длинные, платиновые, закрученные в кукольные кудри, ресницы – иссиня-черные и сумрачно густые, как вороньи крылья, губы пухлые и блестящие, как мокрый плавательный матрас, а глаза – то зеленые, то голубые, то фиолетовые, но непременно яркие и сверкающие, как стеклянные пуговицы. Елка одинаково азартно и безудержно транжирила мировые запасы декоративной косметики, накладных волос, силикона, цветных линз и пылких кавалеров, из чего Оля с сожалением сделала в свое время вывод, что мужчины в массе своей тоже отличаются на редкость пошлым вкусом.
Самой-то Оле подруга нравилась в любом виде. И чем проще, тем лучше!
Они с бабой Женей дружно протопали по скучному больничному коридору, поднялись по лестнице – на задымленном рубеже последней лестничной площадки никого уже не было – и за скромную сумму в сто рублей купили себе у хмурой дежурной право разового прохода в отделение.
– На пять минуточек, не больше! – пряча купюру, строго сказала дежурная.
– Расценочки, как в дорогом борделе! – шепнула бравая Елкина бабка на ушко Оле, но сама при этом даже не улыбнулась.
Ольга тоже поспешила сделать грустное и озабоченное лицо, уместное при посещении больной.
Хотя было понятно, что больная уже не только ходячая, но и курящая, и даже, весьма вероятно, флиртующая: в отличие от бабы Жени, поднимаясь по лестнице, Оля успела разглядеть, что кофейная банка на подоконнике курилась сразу двумя дымками от плохо затушенных сигарет. А рядом с импровизированной пепельницей стояла пустая бутылочка из-под минералки – ее Оля тоже заметила и усмехнулась: очевидно, беспутную подружку мучала невыносимая жажда послепраздничного происхождения, в просторечье именуемая выразительным словом «сушняк». В этом состоянии Елка имела обыкновение пить воду часто, помногу и залпом, так что она переливалась из бутылки в пищевод с задорным бульканьем.
В палате, которую Елка делила с пятью другими пациентками, было шумно, как в баскетбольном зале. Громкий кашель на шесть голосов отражался от высоких сводов и голых стен скудно меблированного помещения гулким эхом, так что доверительно побеседовать было сложно. А Оля быстро смекнула, что многомудрая баба Женя притащила ее к ложу хворой Елки не просто так, в рамках светского визита с легкой воспитательной функцией («А вот посмотри-ка, Дашенька, вот ведь Оленька не пьет, не курит, в сомнительных компаниях не бывает, так и сама жива-здорова, и родных и близких своих не травмирует!»), а с конкретной целью «развести» подружку на разговор по душам. Было ясно, что своей дорогой и любимой бабушке Елка ни слова не сказала – и не скажет! – о том, с кем и как она провела бурную новогоднюю ночь. В роли разведчика должна была выступить Оля.
– Ну, вы тут посидите, посекретничайте, а я в ординаторскую схожу, поговорю с врачом, – сказала хитрая старушка, сухими и крепкими, как барабанные палочки, пальцами придавливая Олины плечи.
Оля вынужденно опустилась на край древней панцирной кровати, добавившей к хороводу кашля музыкальный стон. Баба Женя удалилась, успев еще воодушевляюще подмигнуть соратнице из-под прикрытия закрывающейся двери.
Оля вздохнула и посмотрела на подружку кротким и печальным взглядом Коровки из русской народной сказки про хорошую, но невезучую девочку Крошечку-Хаврошечку.
Плохая, но тоже невезучая девочка Дашечка-Потеряшечка вызываюше кашлянула, помотала головой и решительным голосом с мужественной бронхиальной хрипотцой сказала: