Страница:
– Это Германия или Австрия, точно! Такими длинномерными словесами отчаянно грешит именно немецкий язык!
– Итак, ты немка, – постановил внутренний голос и надолго замолчал.
Я тем временем на глазок прикинула свой рост – не меньше ста восьмидесяти сэмэ, оценила золотистый колер локонов и долго таращилась в полированный пятачок металлической пуговицы на манжете, выясняя, какого цвета у меня глаза. Вроде бы светлые.
– Рослая, белокурая, голубоглазая – типичная арийка! – взбодрился мой внутренний голос. – Как тебе имя Гретхен, ничего не говорит? Нет? Может, какое-нибудь другое германское имя в памяти всплывает? Что-нибудь особенно близкое и родное?
– Какая-то ерунда всплывает, – вздохнула я. – Клара Цеткин, Роза Люксембург, Инесса Арманд… А из сколько-нибудь родного и близкого германского только фрекен Бок, но это точно не я, у нее Карлсон был, а я одинока как перст. Торчу на этой стройке, как стремянка!
Ужасно захотелось заплакать.
– А ну не ныть! – прикрикнул на меня внутренний голос. – Где хваленый нордический характер? Давай думать, как прелестная немецкая фрейлейн могла оказаться одна на стройке. Может, ты местная ночная сторожиха?
– Еще чего! – возмутилась я. – Я отчетливо чувствую, что гораздо выше этого!
– Так, может, ты прораб или еще какой ценный строительный кадр? Вот у тебя и курточка оранжевая, как жилет дорожного рабочего!
Я снова покосилась на пухлые мешки в неудобочитаемых печатях:
– Будь я квалифицированным строителем, наверняка знала бы, чем набиты эти чувалы!
– Логично, – огорченно согласился внутренний.
Он немного помолчал и предложил, старательно сдерживая растущую панику:
– Давай подытожим, что мы имеем. Ты знаешь буквы, но не понимаешь слов, которые из них состоят. У тебя нет ни денег, ни документов, а ночуешь ты на стройке, лежа на бухте проволоки. Это все минусы. В плюсах у тебя гренадерский рост, роскошные золотые волосы и голубые глаза. Так что же получается?
– Получается, что я слабоумная бездомная Лорелея! – Я раздумала реветь и закатилась истерическим смехом, который только подтвердил эту версию.
Дикий хохот унесся прочь на крыльях свежего ночного ветра. Отсмеявшись и осушив слезы манжетами курточных рукавов, я взяла себя в руки и принялась сосредоточенно искать подсказку для решения сложносоставного вопроса: «Кто я, откуда, почему и зачем?»
Искала я ее в карманах, коих у меня оказалось восемь: пять на джинсах, два на куртке и еще один, декоративный, на голенище правого сапога.
Порадовали штаны – такие тугие, что сунуть руку в карман на попе стоило мне труда. Зато я нашла артефакт – небольшую квадратную фотографию в плотной бумажной рамочке. На ней была запечатлена светловолосая гражданка, улыбающаяся широко и бессмысленно, как разомлевший Чеширский Кот.
– Это я, что ли?
Отражение в курточной пуговице не позволяло с уверенностью отождествить себя с блондинкой на фото. Местность, на фоне которой снялась улыбчивая гражданка, я не узнала, но это явно была оживленная городская улица, забитая народом. Пешеходы шли по ней плотным строем, какая-то брюнетистая личность буквально висела у блондинки на плечах – растрепанная черноволосая голова запятнала картинку, как чернильная клякса.
Покрутив снимок так и сяк, я вернула его на место и продолжила ревизию. Очень скоро во втором заднем кармане нашлась серебристая бумажка, явно пережившая машинную стирку и скрутившаяся в тугой комочек в форме малюсенького веретена.
– О, это может быть еще одна ценная находка! – обрадовался мой внутренний голос.
Качественные, явно не копеечные джинсы, туго облегающие мою нижнюю половину, стерильной чистоты среди своих несомненных достоинств не числили – стирали их не сегодня и даже, наверное, не вчера, так что бумажное веретенце, несомненно, являлось материальным доказательством реальности моей прошлой жизни, а потому заслуживало внимательного изучения. Я крайне бережно развернула его и после долгих раздумий решила, что это какой-то билетик. Какой именно, понять не удалось. Но не в партер Большого театра, это точно. Скорее всего, на проезд в общественном транспорте: на хорошо отстиравшейся бумажке еще угадывались очертания не то вагона, не то фургона.
– Значит, ты не богатенькая дамочка, раскатывающая на лимузинах, – огорчился внутренний голос.
Я спрятала не сильно порадовавший меня билет поглубже в курточный карман и неожиданно нащупала в мягких внутренностях верхней одежды нечто гораздо более твердое, нежели гусиный пух, – постороннее вложение больше походило на фрагмент гусиного клюва.
– Спокойствие, только спокойствие! – сказала я себе, осторожно ощупывая непонятное затвердение дрожащими руками.
Я сняла куртку, встала точно под лампочкой, рассмотрела внутренние швы пуховика и довольно быстро обнаружила прореху, аккуратно заштопанную старомодным стежком «назад иголочкой». Ножа или ножниц у меня не было, но акриловый ноготь успешно их заменил. Покопавшись за подкладкой, я вытащила пластиковую карточку и крепко зажмурилась, не решаясь на нее посмотреть.
Если бы это оказался карманный календарик, или ярлык с указанием желательного режима стирки куртки, или дисконтная карта Гуанчжоуской фабрики плащевых и зонтичных изделий, или памятная пластинка с гравировкой «Из Китая – с любовью!», я бы умерла на месте от жестокого и нестерпимого разочарования. Но небеса сжалились надо мной: это была кредитная карточка VISA «Бета-банка», хитрый вензель которого был красиво вписан в ностальгический пейзаж с березками. Я едва не прослезилась, но вид вереницы серебристых буковок, выдавленных вдоль нижнего края карты, вернул мне солнечную улыбку. Теперь я знала, как меня зовут:
– Оказывается, я Катерина Разотрипята!
– Сочувствую, – бестактно ляпнул внутренний голос, испортив всю радость.
Я крякнула и посмотрела на серебристые буковки с легкой тоской. Случалось мне слышать еще менее благозвучные ФИО, но и Катей Разотрипятой по собственной воле я бы нипочем не стала, это точно. Значит, Разотринога, тьфу, пята, я не по мужу, это моя девичья фамилия. Так сказать, родовое проклятие, унаследованное от предков, которых я, надо полагать, очень сильно люблю, иначе непременно сменила бы трагикомическое отчее имя в день получения паспорта. Я почувствовала желание срочно выйти замуж за первого встречного с непритязательной фамилией Иванов, Петров или Кузнецов. С поправкой на актуальную географию – Иохансон, Петерс или Шмидт (Мюллер, Борман, Штирлиц и Шелленберг тоже сгодились бы).
Впрочем, никаких таких реальных знакомых у меня не было или же я их просто не помнила. Поэтому мои матримониальные мысли были абстрактными, чистыми и прекрасными, как букет флёрдоранжа.
Внезапно на этом красивом и нежном ментальном фоне грязным пятном вздулся ядерный гриб дикой ярости. Я случайно посмотрела на спину куртки, которую машинально вертела в руках, и увидела на ней четкий отпечаток ребристой подошвы!
– Ах вот оно что! – моментально взбесилась я.
Темный отпечаток был не грязный, просто мокрый. Курточная ткань просыхает быстро, значит, кто-то дал мне пинка совсем недавно. А перед этим наступил на мокрое место.
Я быстро огляделась. Вокруг не было никаких луж, и ближайшая ко мне водосточная канава была сухой, как спирт в таблетках. В поисках водоема, где намочил копыто лягнувший меня мерзавец, я еще раз обежала церквушку. Не поленилась даже залезть на леса – и правильно сделала: перевернутая плошка с откисавшим в ней шпателем нашлась именно там. Вода уже впиталась в доски, осталось только мокрое пятно, но мне и этого было достаточно. Выглянув с лесов, я увидела внизу свой помятый проволочный стожок и сразу же поняла, как все было. Значит, я стояла вот тут, а он подскочил сзади, толкнул меня ногой, и я бухнулась с трехметровой высоты, не сломав себе шею только благодаря своевременной встрече с чудесной, замечательной, прекрасной проволокой!
– Шею не сломала, но башкой ударилась и память потеряла! – напомнил внутренний голос.
– Слушай! – задумалась я. – Если этот ногастый гад хотел меня убить, значит, он имел на то серьезную причину? Знать бы, какую… Наверное, у него ко мне что-то личное? То есть он неплохо со мной знаком и…
– И если он тоже не потерял память, то знает о твоей жизни гораздо больше, чем ты сама! – договорил смышленый внутренний.
– Значит, нам имеет смысл познакомиться заново! – подытожила я и с риском повторно сверзиться с лесов высунулась подальше, чтобы оглядеть окрестности из-под ладошки.
Была надежда, что лягастый-ногастый не успел далеко уйти, и я поклялась себе найти его.
Ничего особенного для этого делать не пришлось, он нашелся сам. Я услышала, как скрипнули доски, обернулась и увидела поднимающегося на леса мужчину в темной одежде – то ли в синем, то ли в коричневом, я не присматривалась. Меня интересовала главным образом его обувь. На ногах у незнакомца были кроссовки. Можно было не сомневаться, что подошвы у них ребристые!
– Он чуть вошел – она узнала, вся обомлела, запылала и молча молвила: «Вот Он!» – внутренний голос очень удачно прокомментировал ситуацию стихами, автора которых я запамятовала.
И еще добавил с невольным уважением:
– Смотри, какой упорный гад! С первого раза укокошить тебя не смог, пришел еще раз попытаться!
– Это мы еще посмотрим, кто кого укокошит, – свирепо пробормотала я и приготовилась атаковать первой.
4
5. Катя
– Итак, ты немка, – постановил внутренний голос и надолго замолчал.
Я тем временем на глазок прикинула свой рост – не меньше ста восьмидесяти сэмэ, оценила золотистый колер локонов и долго таращилась в полированный пятачок металлической пуговицы на манжете, выясняя, какого цвета у меня глаза. Вроде бы светлые.
– Рослая, белокурая, голубоглазая – типичная арийка! – взбодрился мой внутренний голос. – Как тебе имя Гретхен, ничего не говорит? Нет? Может, какое-нибудь другое германское имя в памяти всплывает? Что-нибудь особенно близкое и родное?
– Какая-то ерунда всплывает, – вздохнула я. – Клара Цеткин, Роза Люксембург, Инесса Арманд… А из сколько-нибудь родного и близкого германского только фрекен Бок, но это точно не я, у нее Карлсон был, а я одинока как перст. Торчу на этой стройке, как стремянка!
Ужасно захотелось заплакать.
– А ну не ныть! – прикрикнул на меня внутренний голос. – Где хваленый нордический характер? Давай думать, как прелестная немецкая фрейлейн могла оказаться одна на стройке. Может, ты местная ночная сторожиха?
– Еще чего! – возмутилась я. – Я отчетливо чувствую, что гораздо выше этого!
– Так, может, ты прораб или еще какой ценный строительный кадр? Вот у тебя и курточка оранжевая, как жилет дорожного рабочего!
Я снова покосилась на пухлые мешки в неудобочитаемых печатях:
– Будь я квалифицированным строителем, наверняка знала бы, чем набиты эти чувалы!
– Логично, – огорченно согласился внутренний.
Он немного помолчал и предложил, старательно сдерживая растущую панику:
– Давай подытожим, что мы имеем. Ты знаешь буквы, но не понимаешь слов, которые из них состоят. У тебя нет ни денег, ни документов, а ночуешь ты на стройке, лежа на бухте проволоки. Это все минусы. В плюсах у тебя гренадерский рост, роскошные золотые волосы и голубые глаза. Так что же получается?
– Получается, что я слабоумная бездомная Лорелея! – Я раздумала реветь и закатилась истерическим смехом, который только подтвердил эту версию.
Дикий хохот унесся прочь на крыльях свежего ночного ветра. Отсмеявшись и осушив слезы манжетами курточных рукавов, я взяла себя в руки и принялась сосредоточенно искать подсказку для решения сложносоставного вопроса: «Кто я, откуда, почему и зачем?»
Искала я ее в карманах, коих у меня оказалось восемь: пять на джинсах, два на куртке и еще один, декоративный, на голенище правого сапога.
Порадовали штаны – такие тугие, что сунуть руку в карман на попе стоило мне труда. Зато я нашла артефакт – небольшую квадратную фотографию в плотной бумажной рамочке. На ней была запечатлена светловолосая гражданка, улыбающаяся широко и бессмысленно, как разомлевший Чеширский Кот.
– Это я, что ли?
Отражение в курточной пуговице не позволяло с уверенностью отождествить себя с блондинкой на фото. Местность, на фоне которой снялась улыбчивая гражданка, я не узнала, но это явно была оживленная городская улица, забитая народом. Пешеходы шли по ней плотным строем, какая-то брюнетистая личность буквально висела у блондинки на плечах – растрепанная черноволосая голова запятнала картинку, как чернильная клякса.
Покрутив снимок так и сяк, я вернула его на место и продолжила ревизию. Очень скоро во втором заднем кармане нашлась серебристая бумажка, явно пережившая машинную стирку и скрутившаяся в тугой комочек в форме малюсенького веретена.
– О, это может быть еще одна ценная находка! – обрадовался мой внутренний голос.
Качественные, явно не копеечные джинсы, туго облегающие мою нижнюю половину, стерильной чистоты среди своих несомненных достоинств не числили – стирали их не сегодня и даже, наверное, не вчера, так что бумажное веретенце, несомненно, являлось материальным доказательством реальности моей прошлой жизни, а потому заслуживало внимательного изучения. Я крайне бережно развернула его и после долгих раздумий решила, что это какой-то билетик. Какой именно, понять не удалось. Но не в партер Большого театра, это точно. Скорее всего, на проезд в общественном транспорте: на хорошо отстиравшейся бумажке еще угадывались очертания не то вагона, не то фургона.
– Значит, ты не богатенькая дамочка, раскатывающая на лимузинах, – огорчился внутренний голос.
Я спрятала не сильно порадовавший меня билет поглубже в курточный карман и неожиданно нащупала в мягких внутренностях верхней одежды нечто гораздо более твердое, нежели гусиный пух, – постороннее вложение больше походило на фрагмент гусиного клюва.
– Спокойствие, только спокойствие! – сказала я себе, осторожно ощупывая непонятное затвердение дрожащими руками.
Я сняла куртку, встала точно под лампочкой, рассмотрела внутренние швы пуховика и довольно быстро обнаружила прореху, аккуратно заштопанную старомодным стежком «назад иголочкой». Ножа или ножниц у меня не было, но акриловый ноготь успешно их заменил. Покопавшись за подкладкой, я вытащила пластиковую карточку и крепко зажмурилась, не решаясь на нее посмотреть.
Если бы это оказался карманный календарик, или ярлык с указанием желательного режима стирки куртки, или дисконтная карта Гуанчжоуской фабрики плащевых и зонтичных изделий, или памятная пластинка с гравировкой «Из Китая – с любовью!», я бы умерла на месте от жестокого и нестерпимого разочарования. Но небеса сжалились надо мной: это была кредитная карточка VISA «Бета-банка», хитрый вензель которого был красиво вписан в ностальгический пейзаж с березками. Я едва не прослезилась, но вид вереницы серебристых буковок, выдавленных вдоль нижнего края карты, вернул мне солнечную улыбку. Теперь я знала, как меня зовут:
– Оказывается, я Катерина Разотрипята!
– Сочувствую, – бестактно ляпнул внутренний голос, испортив всю радость.
Я крякнула и посмотрела на серебристые буковки с легкой тоской. Случалось мне слышать еще менее благозвучные ФИО, но и Катей Разотрипятой по собственной воле я бы нипочем не стала, это точно. Значит, Разотринога, тьфу, пята, я не по мужу, это моя девичья фамилия. Так сказать, родовое проклятие, унаследованное от предков, которых я, надо полагать, очень сильно люблю, иначе непременно сменила бы трагикомическое отчее имя в день получения паспорта. Я почувствовала желание срочно выйти замуж за первого встречного с непритязательной фамилией Иванов, Петров или Кузнецов. С поправкой на актуальную географию – Иохансон, Петерс или Шмидт (Мюллер, Борман, Штирлиц и Шелленберг тоже сгодились бы).
Впрочем, никаких таких реальных знакомых у меня не было или же я их просто не помнила. Поэтому мои матримониальные мысли были абстрактными, чистыми и прекрасными, как букет флёрдоранжа.
Внезапно на этом красивом и нежном ментальном фоне грязным пятном вздулся ядерный гриб дикой ярости. Я случайно посмотрела на спину куртки, которую машинально вертела в руках, и увидела на ней четкий отпечаток ребристой подошвы!
– Ах вот оно что! – моментально взбесилась я.
Темный отпечаток был не грязный, просто мокрый. Курточная ткань просыхает быстро, значит, кто-то дал мне пинка совсем недавно. А перед этим наступил на мокрое место.
Я быстро огляделась. Вокруг не было никаких луж, и ближайшая ко мне водосточная канава была сухой, как спирт в таблетках. В поисках водоема, где намочил копыто лягнувший меня мерзавец, я еще раз обежала церквушку. Не поленилась даже залезть на леса – и правильно сделала: перевернутая плошка с откисавшим в ней шпателем нашлась именно там. Вода уже впиталась в доски, осталось только мокрое пятно, но мне и этого было достаточно. Выглянув с лесов, я увидела внизу свой помятый проволочный стожок и сразу же поняла, как все было. Значит, я стояла вот тут, а он подскочил сзади, толкнул меня ногой, и я бухнулась с трехметровой высоты, не сломав себе шею только благодаря своевременной встрече с чудесной, замечательной, прекрасной проволокой!
– Шею не сломала, но башкой ударилась и память потеряла! – напомнил внутренний голос.
– Слушай! – задумалась я. – Если этот ногастый гад хотел меня убить, значит, он имел на то серьезную причину? Знать бы, какую… Наверное, у него ко мне что-то личное? То есть он неплохо со мной знаком и…
– И если он тоже не потерял память, то знает о твоей жизни гораздо больше, чем ты сама! – договорил смышленый внутренний.
– Значит, нам имеет смысл познакомиться заново! – подытожила я и с риском повторно сверзиться с лесов высунулась подальше, чтобы оглядеть окрестности из-под ладошки.
Была надежда, что лягастый-ногастый не успел далеко уйти, и я поклялась себе найти его.
Ничего особенного для этого делать не пришлось, он нашелся сам. Я услышала, как скрипнули доски, обернулась и увидела поднимающегося на леса мужчину в темной одежде – то ли в синем, то ли в коричневом, я не присматривалась. Меня интересовала главным образом его обувь. На ногах у незнакомца были кроссовки. Можно было не сомневаться, что подошвы у них ребристые!
– Он чуть вошел – она узнала, вся обомлела, запылала и молча молвила: «Вот Он!» – внутренний голос очень удачно прокомментировал ситуацию стихами, автора которых я запамятовала.
И еще добавил с невольным уважением:
– Смотри, какой упорный гад! С первого раза укокошить тебя не смог, пришел еще раз попытаться!
– Это мы еще посмотрим, кто кого укокошит, – свирепо пробормотала я и приготовилась атаковать первой.
4
Лео Амтманн на выходе из участка притормозил у торгового автомата и с вожделением засмотрелся на молочную шоколадку с изображением дойной коровы. Это была его ошибка. По мнению Марты, Лео вообще следовало забыть о любимых сладостях, которые – вкупе с любимым пивом – к двадцати шести годам наградили его круглым животиком. В присутствии жены Лео на шоколадки даже не смотрел, тихо радуясь, что Марта не предала анафеме и пиво. С Марты сталось бы объявить мораторий на употребление любого неугодного ей продукта без учета мнения Лео – характер она унаследовала от отца. До свадьбы влюбленный Амтманн этого как-то не замечал, но спустя полгода после похода к алтарю начал терзаться вопросом: какого черта он взял в спутницы жизни женский вариант лейтенанта Бохмана?!
Если честно, Лео думал, что новое родство даст ему шанс дожить до пенсии, не скончавшись от раннего инсульта в момент очередной служебной головомойки. Надежда не оправдалась, скандалист и придира Бохман начал тиранить бедолагу Амтманна вдвойне: и как начальник, и как родственник.
Определенно, Лео не следовало задерживаться в коридоре. Его смена закончилась, и он имел полное право на ночной отдых, который обещал быть особенно спокойным и приятным, потому что потомственная тиранша Марта уехала в Зальцбург на свадьбу двоюродной сестры. Однако лишняя минута промедления все испортила.
– Лео, сынок! – добрым голосом сытого тигра позвал Бохман, выглянув из своего стеклянного кабинета. – Собрался уходить?
По мнению Амтманна, вопрос был риторическим и не заслуживал ответа, но он все-таки кивнул.
– Зайди на минутку! – сказал Бохман и скрылся в своем террариуме, даже не дождавшись ответа.
Он нисколько не сомневался, что Лео безропотно подчинится, и оказался прав.
– Да, Вальтер? – Амтманн послушно заглянул в кабинет.
Назвав лейтенанта по имени, он тем самым прозрачно намекнул, что рабочий день закончен и они двое уже не начальник и подчиненный, а тесть и зять.
– Лео, видишь эту милую молодую даму?
Лео повертел головой, но никого такого не увидел. Помимо самого лейтенанта, в кабинете были еще какой-то гном в плаще с капюшоном и незнакомый усатый парень в форме постового. Из них двоих на милую молодую даму гораздо больше походил именно постовой.
– Вот она! – сердито покраснев под вопросительным взглядом Амтманна, сказал он.
Лео повнимательнее присмотрелся к затененному капюшоном узкому личику в разноцветных разводах косметики и неуверенно кивнул.
– Эта милая молодая дама утверждает, что на нашем участке на нее было совершено разбойное нападение! – сообщил Бохман, интонацией выразив откровенное недоверие к словам милой гномовидной дамы.
Солидаризируясь с шефом, Лео высоко поднял и выгнул брови эмблемой «Макдоналдса». Их участок располагался в респектабельном районе и считался очень спокойным. Слава местечка, опасного для сколько-нибудь милых дам, могла повредить ему в глазах туристов и торговцев недвижимостью. А Лео с Мартой как раз подумывали о том, чтобы продать свою маленькую квартирку и купить жилье чуть подальше от центра, но попросторнее. Лейтенант и его зять сцепились многозначительными взглядами и замолчали.
Постовой нетерпеливо взглянул на часы и нервно заговорил:
– Эта дама, – Лео мысленно отметил, что он не назвал ее ни молодой, ни милой, – гуляла у закрытой церкви вблизи русского посольства. Она утверждает, что в тот момент, когда она взывала к господу и его ангелам, ее ударили по голове.
– Какое кощунство! – неискренне возмутился Бохман, сам систематически проявляющий крайне непочтительное отношение к господу и всем его ангелам.
В приступе гнева лейтенант массово метал в небеса тяжкие ругательства, способные основательно проредить стаю крылатых серафимов.
– Фрау ударили по голове? – повторил Лео.
– Я фрейлейн! – плаксиво поправила гномша, продемонстрировав знакомство с азами местного этикета.
– Фрейлейн говорит по-немецки? – оживился лейтенант.
– Фрейлейн говорит только по-русски, да и то невнятно, гораздо лучше фрейлейн ревет и хватает за руки полицейского! – с досадой сказал постовой и одернул на себе мундир. – Господа, позвольте откланяться! Я не могу надолго оставить свой пост!
Он быстро вышел, козырнув лейтенанту, кивнув Лео и адресовав холодное «ауфвидерзеен» фрейлейн Гном. Эта условно милая дама осталась сидеть.
Амтманн прищурился.
Поверить в то, что фрейлейн подверглась нападению, было нетрудно: она выглядела так, словно ее били по голове не один раз. Из-под перекосившегося капюшона выглядывала вязаная шапочка, к пуху которой припутался сухой березовый лист. Одежда милой русской гномши была перепачкана серой цементной пылью, а из кармана плаща свесилась широкая белая лента. Присмотревшись, Амтманн с удивлением узнал в ней туалетную бумагу.
– Лео, сынок! – лучась добротой, как весеннее солнышко, сказал тем временем Бохман. – Не в службу, а в дружбу: проводи милую фрейлейн до ее отеля и загляни на ту строительную площадку. Мы не можем оставить без внимания жалобу иностранной туристки.
Амтманн мысленно застонал и обругал себя теми самыми словами, которые с избытком имелись в лексиконе его тестя. Какого дьявола он не убежал домой, пока была такая возможность?! Лео прекрасно понял все резоны Вальтера Бохмана. Доброе имя района, конечно, было лейтенанту небезразлично, но он не случайно повесил это поручение именно на Амтманна. Наверняка это ревнивая дурочка Марта попросила своего папочку поплотнее занять Лео службой на те дни, пока она будет в отъезде. Чтобы, значит, он не посвятил свободное время каким-нибудь недостойным занятиям!
– Ты все равно будешь идти мимо посольства, – с улыбкой добавил Бохман.
Тут Амтманн скрипнул зубами и с трудом удержался от напоминания, что ему не пришлось бы идти пешком мимо русского посольства к станции метро, если бы Марта с ее мамочкой не укатили в Зальцбург на машине Лео! Однако ссориться со старшим по званию и семейному статусу Бохманом Амтманну было не с руки.
– Конечно, Вальтер, я все сделаю, – сказал он и посмотрел на фрейлейн Русиш Гном с плохо скрытой неприязнью.
Милая стукнутая дама, даром что травмированная, шагала резво, так что до отеля они дошли быстро, скоротав время за подобием светской беседы. Фрейлейн безостановочно лопотала по-русски, поминутно пытаясь ухватить Лео за рукав и заглянуть ему в лицо. Амтманн на непонятные ему вопросы «Кто же должен за это отвечать?» и «Кто мне в этом поможет?» односложно отвечал по-немецки:
– Я, я!
Он знал, что умалишенных злить неразумно, гораздо безопаснее с ними соглашаться. Гномша действительно заметно успокоилась, приободрилась и в просторный холл отеля вошла, распрямив спину и сложив бледные губы в призрачную сомнамбулическую улыбку. Учтиво сопроводив ее до лифта, Лео затем вернулся к портье и попросил его присматривать за придурковатой русской туристкой, имеющей обыкновение совершать подозрительные ночные прогулки по достопримечательностям культурной столицы с рулоном пипифакса в кармане.
Осматривать стройку Амтманну откровенно не хотелось, но он обещал Бохману, что сделает это, и чувствовал внутреннюю потребность сдержать слово.
Вблизи реставрируемого объекта никого не было, даже сторожа, хотя его присутствие как раз не помешало бы. Хозяйственный Лео заметил явственные приметы того, что заведенный на площадке порядок весьма далек от образцового: разваленный штабель мешков со штукатуркой, помятая бухта строительной проволоки… А потом ему показалось, что по доскам над его головой кто-то ходит. Стараясь не шуметь, Лео поднялся по трапу на первый ярус – там было пусто, и он полез выше, мельком пожалев о том, что перед уходом из участка переоделся в штатское и оставил в шкафчике свой пистолет. Кто мог прятаться в двенадцатом часу ночи в густой тени на верхотуре строительных лесов? Только псих, лунатик или злоумышленник.
Амтманн полностью убедился в своей правоте, когда из темной ниши на него выскочила долговязая фигура. Пробежав по качающейся доске с грацией лунатика, она с ловкостью футболиста подсекла Лео подножкой и, когда он упал, прыгнула на него сверху, схватила за воротник, пару раз стукнула головой о доски и при этом с настойчивостью законченного психопата вопрошала:
– А ну говори, гад, кто ты такой и кто я такая?!
Смысла вопроса на незнакомом языке Лео не понял, а потому не стал терять время и силы на беседу и успешно реализовал на практике навыки борьбы, полученные в спортивном классе полицейской школы.
Если честно, Лео думал, что новое родство даст ему шанс дожить до пенсии, не скончавшись от раннего инсульта в момент очередной служебной головомойки. Надежда не оправдалась, скандалист и придира Бохман начал тиранить бедолагу Амтманна вдвойне: и как начальник, и как родственник.
Определенно, Лео не следовало задерживаться в коридоре. Его смена закончилась, и он имел полное право на ночной отдых, который обещал быть особенно спокойным и приятным, потому что потомственная тиранша Марта уехала в Зальцбург на свадьбу двоюродной сестры. Однако лишняя минута промедления все испортила.
– Лео, сынок! – добрым голосом сытого тигра позвал Бохман, выглянув из своего стеклянного кабинета. – Собрался уходить?
По мнению Амтманна, вопрос был риторическим и не заслуживал ответа, но он все-таки кивнул.
– Зайди на минутку! – сказал Бохман и скрылся в своем террариуме, даже не дождавшись ответа.
Он нисколько не сомневался, что Лео безропотно подчинится, и оказался прав.
– Да, Вальтер? – Амтманн послушно заглянул в кабинет.
Назвав лейтенанта по имени, он тем самым прозрачно намекнул, что рабочий день закончен и они двое уже не начальник и подчиненный, а тесть и зять.
– Лео, видишь эту милую молодую даму?
Лео повертел головой, но никого такого не увидел. Помимо самого лейтенанта, в кабинете были еще какой-то гном в плаще с капюшоном и незнакомый усатый парень в форме постового. Из них двоих на милую молодую даму гораздо больше походил именно постовой.
– Вот она! – сердито покраснев под вопросительным взглядом Амтманна, сказал он.
Лео повнимательнее присмотрелся к затененному капюшоном узкому личику в разноцветных разводах косметики и неуверенно кивнул.
– Эта милая молодая дама утверждает, что на нашем участке на нее было совершено разбойное нападение! – сообщил Бохман, интонацией выразив откровенное недоверие к словам милой гномовидной дамы.
Солидаризируясь с шефом, Лео высоко поднял и выгнул брови эмблемой «Макдоналдса». Их участок располагался в респектабельном районе и считался очень спокойным. Слава местечка, опасного для сколько-нибудь милых дам, могла повредить ему в глазах туристов и торговцев недвижимостью. А Лео с Мартой как раз подумывали о том, чтобы продать свою маленькую квартирку и купить жилье чуть подальше от центра, но попросторнее. Лейтенант и его зять сцепились многозначительными взглядами и замолчали.
Постовой нетерпеливо взглянул на часы и нервно заговорил:
– Эта дама, – Лео мысленно отметил, что он не назвал ее ни молодой, ни милой, – гуляла у закрытой церкви вблизи русского посольства. Она утверждает, что в тот момент, когда она взывала к господу и его ангелам, ее ударили по голове.
– Какое кощунство! – неискренне возмутился Бохман, сам систематически проявляющий крайне непочтительное отношение к господу и всем его ангелам.
В приступе гнева лейтенант массово метал в небеса тяжкие ругательства, способные основательно проредить стаю крылатых серафимов.
– Фрау ударили по голове? – повторил Лео.
– Я фрейлейн! – плаксиво поправила гномша, продемонстрировав знакомство с азами местного этикета.
– Фрейлейн говорит по-немецки? – оживился лейтенант.
– Фрейлейн говорит только по-русски, да и то невнятно, гораздо лучше фрейлейн ревет и хватает за руки полицейского! – с досадой сказал постовой и одернул на себе мундир. – Господа, позвольте откланяться! Я не могу надолго оставить свой пост!
Он быстро вышел, козырнув лейтенанту, кивнув Лео и адресовав холодное «ауфвидерзеен» фрейлейн Гном. Эта условно милая дама осталась сидеть.
Амтманн прищурился.
Поверить в то, что фрейлейн подверглась нападению, было нетрудно: она выглядела так, словно ее били по голове не один раз. Из-под перекосившегося капюшона выглядывала вязаная шапочка, к пуху которой припутался сухой березовый лист. Одежда милой русской гномши была перепачкана серой цементной пылью, а из кармана плаща свесилась широкая белая лента. Присмотревшись, Амтманн с удивлением узнал в ней туалетную бумагу.
– Лео, сынок! – лучась добротой, как весеннее солнышко, сказал тем временем Бохман. – Не в службу, а в дружбу: проводи милую фрейлейн до ее отеля и загляни на ту строительную площадку. Мы не можем оставить без внимания жалобу иностранной туристки.
Амтманн мысленно застонал и обругал себя теми самыми словами, которые с избытком имелись в лексиконе его тестя. Какого дьявола он не убежал домой, пока была такая возможность?! Лео прекрасно понял все резоны Вальтера Бохмана. Доброе имя района, конечно, было лейтенанту небезразлично, но он не случайно повесил это поручение именно на Амтманна. Наверняка это ревнивая дурочка Марта попросила своего папочку поплотнее занять Лео службой на те дни, пока она будет в отъезде. Чтобы, значит, он не посвятил свободное время каким-нибудь недостойным занятиям!
– Ты все равно будешь идти мимо посольства, – с улыбкой добавил Бохман.
Тут Амтманн скрипнул зубами и с трудом удержался от напоминания, что ему не пришлось бы идти пешком мимо русского посольства к станции метро, если бы Марта с ее мамочкой не укатили в Зальцбург на машине Лео! Однако ссориться со старшим по званию и семейному статусу Бохманом Амтманну было не с руки.
– Конечно, Вальтер, я все сделаю, – сказал он и посмотрел на фрейлейн Русиш Гном с плохо скрытой неприязнью.
Милая стукнутая дама, даром что травмированная, шагала резво, так что до отеля они дошли быстро, скоротав время за подобием светской беседы. Фрейлейн безостановочно лопотала по-русски, поминутно пытаясь ухватить Лео за рукав и заглянуть ему в лицо. Амтманн на непонятные ему вопросы «Кто же должен за это отвечать?» и «Кто мне в этом поможет?» односложно отвечал по-немецки:
– Я, я!
Он знал, что умалишенных злить неразумно, гораздо безопаснее с ними соглашаться. Гномша действительно заметно успокоилась, приободрилась и в просторный холл отеля вошла, распрямив спину и сложив бледные губы в призрачную сомнамбулическую улыбку. Учтиво сопроводив ее до лифта, Лео затем вернулся к портье и попросил его присматривать за придурковатой русской туристкой, имеющей обыкновение совершать подозрительные ночные прогулки по достопримечательностям культурной столицы с рулоном пипифакса в кармане.
Осматривать стройку Амтманну откровенно не хотелось, но он обещал Бохману, что сделает это, и чувствовал внутреннюю потребность сдержать слово.
Вблизи реставрируемого объекта никого не было, даже сторожа, хотя его присутствие как раз не помешало бы. Хозяйственный Лео заметил явственные приметы того, что заведенный на площадке порядок весьма далек от образцового: разваленный штабель мешков со штукатуркой, помятая бухта строительной проволоки… А потом ему показалось, что по доскам над его головой кто-то ходит. Стараясь не шуметь, Лео поднялся по трапу на первый ярус – там было пусто, и он полез выше, мельком пожалев о том, что перед уходом из участка переоделся в штатское и оставил в шкафчике свой пистолет. Кто мог прятаться в двенадцатом часу ночи в густой тени на верхотуре строительных лесов? Только псих, лунатик или злоумышленник.
Амтманн полностью убедился в своей правоте, когда из темной ниши на него выскочила долговязая фигура. Пробежав по качающейся доске с грацией лунатика, она с ловкостью футболиста подсекла Лео подножкой и, когда он упал, прыгнула на него сверху, схватила за воротник, пару раз стукнула головой о доски и при этом с настойчивостью законченного психопата вопрошала:
– А ну говори, гад, кто ты такой и кто я такая?!
Смысла вопроса на незнакомом языке Лео не понял, а потому не стал терять время и силы на беседу и успешно реализовал на практике навыки борьбы, полученные в спортивном классе полицейской школы.
5. Катя
Ночка выдалась нескучная и такая познавательная – куда там университетскому семестру! Открытия следовали одно за другим, и все не те, что нужно!
Когда мужик, которого я уже начала допрашивать в бестрепетной гестаповской манере, ловко перевернулся, опрокинув и придавив меня, я поняла, что сильно переоценила свою физическую подготовку. Через минуту, на протяжении которой я получила пару оплеух и вынужденно приняла унизительную коленопреклоненную позу с заломленными руками, мой победоносный противник звякнул куда-то по мобильнику. В прозвучавшей короткой речи на немецком я разобрала слово «полицай» и поняла, что произошла ужасная ошибка. Я приняла за злоумышленника добропорядочного бюргера, забравшегося на леса с какой-то вполне невинной целью! Правда, такую цель я придумать не смогла, хотя посветила этому все время нашей короткой поездки в машине с мигалкой. А по прибытии в участок стало ясно, что бюргер мой не просто вызвал полицию, он сам полиция и есть. Таким образом, моя ошибка могла квалифицироваться как нападение на представителя закона и при данной трактовке «тянула» на пару месяцев (если не лет!) пребывания в режимном австрийском заведении.
– Не нравилось тебе амплуа бездомной идиотки, теперь примерь на себя роль тюремной арестантки! – застращал меня внутренний голос.
Я крепко загрустила, а когда вспомнила, что не располагаю не только документами, но вообще почти никакими сведениями о собственной личности, совсем упала духом. Если австрийская Фемида окажется суровой, меня посадят за налет на полицейского, а если она проявит гуманизм – я окажусь в каком-нибудь местном богоугодном заведении для психов. Ни один из вариантов не казался мне привлекательным. Я взяла себя в руки и напрягла мозги и внутреннее зрение, пытаясь найти в туманном будущем более приятную перспективу. К счастью, господа полицейские мне не мешали. После того как я на пару десятков заданных мне вопросов с подкупающей готовностью дала один и тот же ответ: «Моя твоя нихт ферштеен!» – меня оставили в покое. Если я правильно поняла, для продолжения этого увлекательного разговора был вызван переводчик. В ожидании его прибытия я сиротливо сидела на жестком стульчике у края стола, за которым устроился пленивший меня полицейский в штатском. Физиономия у него была такая же мрачная, как у меня. Похоже, он тоже не считал нашу встречу приятной.
– Может, попытаешься завербовать его в союзники? – встрепенулся внутренний голос.
– Как? – безнадежно вопросила я.
– А то ты не знаешь, как молодая красивая девушка может привлечь на свою сторону молодого здорового мужчину!
Я прислушалась к своим ощущениям. Они настойчиво подсказывали, что я очень хорошо знаю, как привлекать на свою сторону мужчин. И мне не надо было долго думать, о какой именно стороне в данном случае идет речь – я уже была ориентирована к объекту именно ею. Я чуть-чуть расстегнула «молнию» куртки, быстрым взглядом измерила глубину открывшегося декольте и с радостью убедилась, что это действительно моя очень и очень сильная сторона.
– Если есть силы – надо действовать, – высказался внутренний голос. – Что с того, что у тебя нет ни имени, ни документов, и потому для властей ты вроде как не существуешь? Привидения – они тоже официально не существуют, наука их не признает, ну и что?
– Что? – заинтересовалась я.
– А ничего! Они все равно являются, слоняются, стенают, заламывают руки – и чего-то, в конце концов, добиваются. А ты что, хуже бесплотного призрака?
– Я лучше. Я очень даже во плоти! – согласилась я и в подтверждение сказанного потянула вниз язычок «молнии».
На треск застежки полицейский отреагировал как всякий нормальный человек – нашел глазами источник звука, а затем проявил себя и как нормальный мужик: замер и уставился на мою грудь. Я исторгла из нее долгий страдальческий вздох, поколебавший и мои прелести, и его суровость. Парень тоже вздохнул и заерзал на стуле. Я подумала, что еще чуть-чуть – и мы как-нибудь найдем общий язык без переводчика, но тут едва наметившийся лирический сюжет круто вильнул в сторону черной комедии.
Дверь участка с грохотом распахнулась, пропуская шумную группу горцев, которые гортанно ругались на вполне понятном мне языке. Услышав площадный русский мат, я едва не прослезилась от счастья. Это была нетипичная реакция, вызванная надеждой на понимание, помощь и поддержку.
Пару минут я с умилением слушала бурное выяснение отношений между юной порослью чеченской и грузинской диаспор. Затем в эмоциональный разговор, отчетливо тяготеющий к поножовщине, вмешался лысый дядечка, старший над прочими полицейскими, и в матерных русско-немецких криках с кавказским акцентом прорезалось интернациональное слово «вело». Что такое эротичное произошло с этим самым велосипедом, я не вполне уяснила, и старший полицейский, по-моему, тоже. Собственная непонятливость его сильно расстроила, дядечка тоже начал орать, да так громко и напряженно, что лысина его стала малиновой, как берет Татьяны Лариной.
– Во дает старый хрен! – восхитился один из юных горцев.
Старый полицейский хрен «давал» по-немецки, поэтому я лично оценить его красноречие не могла, но все остальные и заслушались, и засмотрелись.
– Эй, братишка! – привстав со стула, тихонько позвала я ближайшего горца. – Мне бы тихо сдернуть отсюда. Прикроешь?
– Ты наша? – удивился горбоносый брюнет.
– Наша Раша! – подтвердила я.
– Ваша, ваша! – нетерпеливо поддакнул внутренний голос. – Чья угодно, лишь бы не австрийской Фемиды!
Два юных австро-чеченских горца синхронно шагнули вперед, позволив мне просочиться между ними и спрятаться за братскими спинами. Я поняла, что мне представился реальный шанс уйти из этой многоязычной компании по-английски, и на полусогнутых, боком, как шустрый краб, шмыгнула к выходу.
Наручников на мне не было, полосатой робы тюремного тоже, так что смотрелась я не криминальнее других, и полицейский за конторкой на входе не остановил меня грозным окриком. Кажется, он вообще меня не заметил: сидел, как и другие полицейские, мимо которых я прошла, с закрытыми глазами!
– Это, наверное, у них что-то вроде производственной гимнастики, – высказался по этому поводу мой внутренний голос. – Пятьдесят минут таращатся в мониторы, а потом на десять минут зажмуриваются, чтобы глаза отдохнули.
Я тоже читала соответствующие рекомендации окулистов, но никогда их не соблюдала. А немцы действительно дисциплинированный народ! Вот только я бы на их месте зажмуривалась по скользящему графику, чтобы не оставлять участок совсем уж без присмотра. Впрочем, мне-то на это жаловаться не следовало.
В дверях мне любезно уступил дорогу какой-то пожилой австрийский герр. Я машинально сказала ему спасибо и выскользнула на улицу. Отбежала подальше, спряталась за углом, выглянула из-за него, проверяя, нет ли за мной погони – любезный герр по-прежнему стоял на крыльце, как предупредительный швейцар, но полицейские с собаками из участка не выбегали. Я огляделась, выбрала среди ближайших улиц наиболее узкую и, стало быть, наименее пригодную для преследования меня на автомобилях и мотоциклах, и шурхнула в эту темную расщелину с проворством крысы Шушеры.
Когда мужик, которого я уже начала допрашивать в бестрепетной гестаповской манере, ловко перевернулся, опрокинув и придавив меня, я поняла, что сильно переоценила свою физическую подготовку. Через минуту, на протяжении которой я получила пару оплеух и вынужденно приняла унизительную коленопреклоненную позу с заломленными руками, мой победоносный противник звякнул куда-то по мобильнику. В прозвучавшей короткой речи на немецком я разобрала слово «полицай» и поняла, что произошла ужасная ошибка. Я приняла за злоумышленника добропорядочного бюргера, забравшегося на леса с какой-то вполне невинной целью! Правда, такую цель я придумать не смогла, хотя посветила этому все время нашей короткой поездки в машине с мигалкой. А по прибытии в участок стало ясно, что бюргер мой не просто вызвал полицию, он сам полиция и есть. Таким образом, моя ошибка могла квалифицироваться как нападение на представителя закона и при данной трактовке «тянула» на пару месяцев (если не лет!) пребывания в режимном австрийском заведении.
– Не нравилось тебе амплуа бездомной идиотки, теперь примерь на себя роль тюремной арестантки! – застращал меня внутренний голос.
Я крепко загрустила, а когда вспомнила, что не располагаю не только документами, но вообще почти никакими сведениями о собственной личности, совсем упала духом. Если австрийская Фемида окажется суровой, меня посадят за налет на полицейского, а если она проявит гуманизм – я окажусь в каком-нибудь местном богоугодном заведении для психов. Ни один из вариантов не казался мне привлекательным. Я взяла себя в руки и напрягла мозги и внутреннее зрение, пытаясь найти в туманном будущем более приятную перспективу. К счастью, господа полицейские мне не мешали. После того как я на пару десятков заданных мне вопросов с подкупающей готовностью дала один и тот же ответ: «Моя твоя нихт ферштеен!» – меня оставили в покое. Если я правильно поняла, для продолжения этого увлекательного разговора был вызван переводчик. В ожидании его прибытия я сиротливо сидела на жестком стульчике у края стола, за которым устроился пленивший меня полицейский в штатском. Физиономия у него была такая же мрачная, как у меня. Похоже, он тоже не считал нашу встречу приятной.
– Может, попытаешься завербовать его в союзники? – встрепенулся внутренний голос.
– Как? – безнадежно вопросила я.
– А то ты не знаешь, как молодая красивая девушка может привлечь на свою сторону молодого здорового мужчину!
Я прислушалась к своим ощущениям. Они настойчиво подсказывали, что я очень хорошо знаю, как привлекать на свою сторону мужчин. И мне не надо было долго думать, о какой именно стороне в данном случае идет речь – я уже была ориентирована к объекту именно ею. Я чуть-чуть расстегнула «молнию» куртки, быстрым взглядом измерила глубину открывшегося декольте и с радостью убедилась, что это действительно моя очень и очень сильная сторона.
– Если есть силы – надо действовать, – высказался внутренний голос. – Что с того, что у тебя нет ни имени, ни документов, и потому для властей ты вроде как не существуешь? Привидения – они тоже официально не существуют, наука их не признает, ну и что?
– Что? – заинтересовалась я.
– А ничего! Они все равно являются, слоняются, стенают, заламывают руки – и чего-то, в конце концов, добиваются. А ты что, хуже бесплотного призрака?
– Я лучше. Я очень даже во плоти! – согласилась я и в подтверждение сказанного потянула вниз язычок «молнии».
На треск застежки полицейский отреагировал как всякий нормальный человек – нашел глазами источник звука, а затем проявил себя и как нормальный мужик: замер и уставился на мою грудь. Я исторгла из нее долгий страдальческий вздох, поколебавший и мои прелести, и его суровость. Парень тоже вздохнул и заерзал на стуле. Я подумала, что еще чуть-чуть – и мы как-нибудь найдем общий язык без переводчика, но тут едва наметившийся лирический сюжет круто вильнул в сторону черной комедии.
Дверь участка с грохотом распахнулась, пропуская шумную группу горцев, которые гортанно ругались на вполне понятном мне языке. Услышав площадный русский мат, я едва не прослезилась от счастья. Это была нетипичная реакция, вызванная надеждой на понимание, помощь и поддержку.
Пару минут я с умилением слушала бурное выяснение отношений между юной порослью чеченской и грузинской диаспор. Затем в эмоциональный разговор, отчетливо тяготеющий к поножовщине, вмешался лысый дядечка, старший над прочими полицейскими, и в матерных русско-немецких криках с кавказским акцентом прорезалось интернациональное слово «вело». Что такое эротичное произошло с этим самым велосипедом, я не вполне уяснила, и старший полицейский, по-моему, тоже. Собственная непонятливость его сильно расстроила, дядечка тоже начал орать, да так громко и напряженно, что лысина его стала малиновой, как берет Татьяны Лариной.
– Во дает старый хрен! – восхитился один из юных горцев.
Старый полицейский хрен «давал» по-немецки, поэтому я лично оценить его красноречие не могла, но все остальные и заслушались, и засмотрелись.
– Эй, братишка! – привстав со стула, тихонько позвала я ближайшего горца. – Мне бы тихо сдернуть отсюда. Прикроешь?
– Ты наша? – удивился горбоносый брюнет.
– Наша Раша! – подтвердила я.
– Ваша, ваша! – нетерпеливо поддакнул внутренний голос. – Чья угодно, лишь бы не австрийской Фемиды!
Два юных австро-чеченских горца синхронно шагнули вперед, позволив мне просочиться между ними и спрятаться за братскими спинами. Я поняла, что мне представился реальный шанс уйти из этой многоязычной компании по-английски, и на полусогнутых, боком, как шустрый краб, шмыгнула к выходу.
Наручников на мне не было, полосатой робы тюремного тоже, так что смотрелась я не криминальнее других, и полицейский за конторкой на входе не остановил меня грозным окриком. Кажется, он вообще меня не заметил: сидел, как и другие полицейские, мимо которых я прошла, с закрытыми глазами!
– Это, наверное, у них что-то вроде производственной гимнастики, – высказался по этому поводу мой внутренний голос. – Пятьдесят минут таращатся в мониторы, а потом на десять минут зажмуриваются, чтобы глаза отдохнули.
Я тоже читала соответствующие рекомендации окулистов, но никогда их не соблюдала. А немцы действительно дисциплинированный народ! Вот только я бы на их месте зажмуривалась по скользящему графику, чтобы не оставлять участок совсем уж без присмотра. Впрочем, мне-то на это жаловаться не следовало.
В дверях мне любезно уступил дорогу какой-то пожилой австрийский герр. Я машинально сказала ему спасибо и выскользнула на улицу. Отбежала подальше, спряталась за углом, выглянула из-за него, проверяя, нет ли за мной погони – любезный герр по-прежнему стоял на крыльце, как предупредительный швейцар, но полицейские с собаками из участка не выбегали. Я огляделась, выбрала среди ближайших улиц наиболее узкую и, стало быть, наименее пригодную для преследования меня на автомобилях и мотоциклах, и шурхнула в эту темную расщелину с проворством крысы Шушеры.