Страница:
Ирка помчалась открывать дорогому гостю дверь и по пути размашисто перекрестилась на репродукцию шишкинской картины с тремя медведями, висящую в проеме между двумя большими шкафами.
– Слава тебе, господи! – воскликнула она. – Дождались! Теперь все образуется! Авось добрый папочка Курихин заберет от нас свою тронутую детку!
Как только Андрей Петрович вошел в дом и открыл рот, стало ясно, что святая медвежья троица приняла Иркину горячую молитву благосклонно.
– Добрый всем вечер, а вот и мы! – радостно возвестил отец блудной дочери. – Мы за Катюшей приехали!
По Иркиному счастливому лицу было видно, что вечер и в самом деле имеет тенденцию к существенному его улучшению. Я с интересом разглядывала толстяка, употребляющего вместо местоимения «я» монаршее «мы», и тут позади господина Курихина кто-то повторил:
– Добрый вечер!
Оказывается, местоимение «мы» объединяло Катькиного папу и еще одного представительного джентльмена. Просто мы не сразу разглядели его за шаровидным телом господина Курихина. Сам Андрей Петрович шутливо отрекомендовал своего спутника так:
– Это Вадим Иванович Тараскин, моя лучшая половинка! Прошу любить и жаловать!
– Добро пожаловать! – послушно откликнулась хозяйка дома.
Колян посмотрел на новых гостей с недоумением, качнулся ко мне поближе и опасливым шепотом спросил:
– «Голубые» они, что ли?
Я задумалась. Обычно люди называют своей половинкой мужа или жену. Супруги у Курихина нет, Ирка говорила, что он вдовец. Однако наличие у Андрея Петровича родной дочери, по идее, свидетельствовало о нормальной сексуальной ориентации. Хотя ориентацию ведь и поменять можно, нынче это даже модно.
Я внимательно рассматривала Катькиного папочку. Он не был похож на «голубого» той ярко выраженной разновидности, которая частенько встречается у нас на телевидении и в артистических кругах. Обычно это томные худощавые юноши с художественным беспорядком на голове и полным ртом чупа-чупсов. Андрей Петрович Курихин больше походил на другой стереотипный образ, с виду он был типичный «новый русский» из анекдота. Костюм на нем был солидный, дорогой, но не самый модный, такие «двойки» в полоску богатые банкиры и важные политики носили в прошлом году. В приталенном полосатом пиджаке толстый Курихин смахивал на арбуз, а помятый зеленый галстук, лежащий на выпуклом животе, напоминал прилипший к арбузу молодой лист хрена. Физиономия у арбузно-хренового тостяка была под стать общей огородной теме – самая простецкая, щекастая и курносая, с россыпью веснушек и лохматыми белесыми бровками. Такое жизнерадостное глуповатое лицо могло иметь пугало на грядке.
Пугало, однако, было богатенькое. Под распущенным галстуком поблескивала толстая золотая цепь, нагрудный карман пиджака, предназначенный для визиток, оттягивал ультратонкий мобильный телефон. Сережек в ушах у Курихина не было, зато на пухлых пальцах имелось четыре безвкусных и тяжелых золотых кольца. Все с такими массивными каменьями – хоть сургуч ими запечатывай! Вот интересно, Катька тонкая, вялая и блеклая, как вареная спаржа, а папочка у нее такой яркий круглый живчик – куда до него зеркальному новогоднему шару с позолотой! А как же законы наследственности? Или Катерина похожа не на папеньку, а на покойную маму?
– Мы с вами где-то встречались? – заволновался Катькин папочка, смущенный моим неотрывным взглядом. – Я Курихин Андрей Петрович, бизнесмен. А вы?
– Это моя лучшая подруга, Лена, – поспешила представить меня Ирка.
– Ну, конечно! – господин Курихин просиял и звонко хлопнул себя по лбу. – Звезда экрана! Я вас видел в «Новостях»! Елена, да?
– Просто Лена, – сказала я, вынужденно пожимая мясистую теплую руку Андрея Петровича.
– Очень приятно, Тараскин, – шагнув ко мне, скороговоркой произнес спутник господина Курихина.
Ладонь у него была холодная, твердая. Она рыбкой выскользнула из моей руки и нырнула в лапу Коляна, а потом перепрыгнула к Ирке.
– Тараскин Вадим Иванович, можно просто Вадим, – гудел наш новый знакомый. – А это что за милый мальчик? Как его завут?
– Его зовут Николай Николаевич! – высокомерно сообщил «милый мальчик» Масяня и спрятался за папу.
Я подумала, что общительный господин Тараскин ему не понравился. Обычно Мася запросто представляется Колей, а важное «Николай Николаевич» выдает только подозрительным и неприятным людям, от которых хочет держаться подальше, – например, процедурной медсестре в детской поликлинике.
Пока народ упражнялся в ритуальных реверансах и книксенах, я критически оглядела «половинку» Катькиного папочки и в отличие от Масяни не испытала желания убежать и спрятаться. Вадим Иванович Тараскин выглядел респектабельно: моложавый мужчина лет сорока с небольшим, высокий, подтянутый, с гладким загорелым лицом. Загар не горный, пятнами, а ровный, бронзовый – либо с далеких островов, либо из солярия, откуда еще в феврале месяце? Отличный костюм без малейшего сходства с овощами и фруктами, безупречная стрижка, из украшений – одно обручальное кольцо. Глаза синие, яркие, с легким хитроватым прищуром, а вот рот немного подкачал: губы слишком тонкие. Впрочем, положение спасает сияющая улыбка в тридцать два превосходных зуба.
Я представила себе, какие счета выставляет улыбчивому Вадиму Ивановичу его дантист, и мои собственные небезупречные зубы болезненно заныли.
– Проходите! Прошу сюда, к столу, мы как раз собираемся ужинать! – запела радушная хозяйка Ирка. – Присаживайтесь, устраивайтесь, а я сейчас Катеньку позову… Катя! Катюша!
Из-за Катькиного упрямства прелюдия к ужину несколько затянулась. Пока Ирка на все лады звала под дверью вредную девчонку, мы с Коляном и Масяней в меру сил развлекали новых гостей. Мася с детской непосредственностью рассмотрел шейное украшение господина Курихина и дружелюбно сообщил ему, что у нашей собачки Томки тоже есть такая блестящая толстая цепочка, к ней еще поводок пристегивается. Колян, не менее бестактный, чем его прямой потомок, не найдя лучшей темы для разговора, открытым текстом спросил Вадима Тараскина, в каком это смысле они с Курихиным «половинки»?
– Мы совладельцы одного предприятия! – с готовностью ответил Тараскин.
– И не только! – возвестил Андрей Петрович, с радостью оставив скользкую тему универсальных украшений.
Он значительно воздел вверх указательный палец, розовый, плотный, похожий на детскую соску, и Тараскин в ответ сделал то же самое, только палец оттопырил другой – безымянный. Сверкнуло золото обручального кольца. Курихин понимающе кивнул, тоже воздел безымянный палец, продемонстрировав безвкусный массивный перстень, и «половинки» весело засмеялись. Обмен жестами напоминал манипуляции биржевых брокеров. Я смысла этой пантомимы не уловила, но из вежливости улыбнулась. Бледненько так, чисто формально.
В гостиную вошла Ирка, она и вовсе не улыбалась. Виновато посмотрев на лучезарного Андрея Петровича Курихина, подруга огорченно сказала:
– К сожалению, Катюша никак не хочет выходить. Не знаю, что с ней делать.
– Да не волнуйтесь, Ирочка, все в порядке! – ничуть не опечалился Катькин папа, продолжая с подозрительной нежностью взирать на своего компаньона.
– Точно, «голубые»! – шепнул Колян.
– Как же «все в порядке»! – не сдержавшись, брякнула я. – Девчонка полдня пропадала неизвестно где и неизвестно с кем, вернулась сама не своя, заперлась в комнате и видеть никого не хочет!
Андрей Петрович на мои слова ответил беззаботным смехом, словно я необыкновенно удачно пошутила. А Вадим удивил нас и того больше. Он встал с дивана, застегнул пиджак, заявил:
– Я немедленно поговорю с Катей! – и твердой поступью вышел из гостиной.
– Вот и ладненько, Вадик восстановит мир! – потер ладони довольный господин Курихин.
Мы с Иркой озадаченно переглянулись, и тут в коридоре шумно грохнуло: похоже было, что миротворец Тараскин для начала выбил плечом закрытую дверь Катькиной комнаты.
– Моя дверь! – возмутилась рачительная хозяйка Ирка, разворачиваясь на звук и выразительно сжимая кулаки.
– Забудьте про эту дверь! Я вам все компенсирую! – быстро пообещал Андрей Петрович. Он неожиданно прытко вскочил с дивана и схватил разгневанную Ирку за руку, удерживая ее от скорой и неминуемой расправы над вредителем Тараскиным. – Прошу вас, Ирочка, не вмешивайтесь! Не надо!
Из Катькиной комнаты слышались крики. Катерина обзывала достопочтенного господина Тараскина разными нехорошими словами. Где только выучила такие затейливые ругательства? Мне запомнились «провинциальный Борджиа», «полнозубый синантроп» и «предприимчивый микроцефал». Я мельком подумала, что университетское образование – это, что ни говори, вещь! В то же время мне подумалось, что на досуге следует попробовать докопаться до смысла этой велеречивой ругани. Что-то в ней было. Во всяком случае, с тем, что Тараскин «полнозубый», спорить не стоило. В его возрасте у среднестатистического россиянина своих зубов вдвое меньше.
В Катькиной комнате орали, зато в гостиной сделалось тихо. Ирка, Колян и я сама застыли истуканами, решительно не зная, что надо делать и надо ли что-то делать вообще. Масяня не поленился сбегать в коридор и вернулся с докладом:
– Дверь совсем поломалась, и тетя Катя плачет!
Действительно, визгливые крики сменились тоскливым щенячьим подвыванием. У меня были сильные сомнения в том, что тетя Катя оплакивает сломанную дверь, но я промолчала. В напряженной тишине абсолютно некстати умиленно вздохнул Катькин папочка:
– Милые бранятся – только тешатся!
Тут я подумала, что Катькин идиотизм достался ей по наследству, от батюшки.
– Кто милые? – хмурясь, переспросила Ирка.
– Ну, молодые! – солнечно улыбаясь, объяснил Андрей Петрович.
– Кто молодые?
Катькин папочка запнулся, обвел нас удивленным взглядом и недоверчиво спросил:
– А вы разве не знаете?
– Чего мы не знаем?! – потеряв терпение, взревела Ирка.
– Что Катюшка с Вадиком сегодня поженились?
– Х-р-рясси! – Импортный диван, на который с размаху села шестипудовая Ирка, выдал что-то из непереводимого итальянского фольклора.
– Как поженились? – по инерции спросила еще моя подружка, валясь в подушки.
А Андрей Петрович Курихин, заливаясь счастливым смехом, как связка серебряных ямщицких колокольчиков, уже рассказывал нам, как порадовала его сегодня единственная дочь. Сделала папке роскошный подарок сюрпризом! Без предупреждения вышла замуж за того самого человека, которого родитель давно уже прочил ей в мужья, а Катька, хитрюга такая, делала вид, что жених ей совсем не люб, и нос от него воротила! И Вадим тоже хорош, разыграл компаньона, ни словечка не сказал Андрею Петровичу о том, что сумел поладить с капризной и упрямой Катериной.
Такую новость невозможно было проглотить натощак, и мы, не сговариваясь, налегли на ужин. Даже Мася, обычно возмутительно переборчивый в еде, молча уплетал нелюбимое овощное рагу. Под влиянием вкусной еды настроение присутствующих пошло вверх, как столбик термометра в руке успешного эстрасенса.
– Я, конечно, не слепой! – с аппетитом поедая тушеную свинину и жмурясь от удовольствия, повествовал папа Курихин. – Я видел, что с Катюшей что-то происходит. Это еще летом началось: она похудела, странная какая-то стала, задумчивая, подолгу где-то пропадала, косметики и тряпок накупила, прихорашиваться начала. По всем признакам – девчонка влюбилась, роман закрутила. Но я-то думал, что она в какого-то хлыща-молокососа с пустыми карманами втрескалась! Я спрашиваю: Катька, кто он? Она молчит! Я говорю: познакомь нас! Она ни в какую! И чем дальше, тем хуже дело, уже и по ночам девке дома не сидится! Тут в университете каникулы начались, на занятия ходить не надо, вот я и отослал ее от греха подальше, за город, к тете под крылышко.
Тут Андрей Петрович кивнул на Ирку, у которой от великого интереса к рассказу родственника глаза сделались яркими, как лампочки новогодней гирлянды.
– И что дальше? – спросила благодарная слушательница.
– А дальше вот что. Обедаю я сегодня с одним хорошим человеком в ресторанчике, и тут звонит мне Вадик, – отставив пустую тарелку и потянувшись к полной рюмке, продолжил Курихин.
– Как это он вам позвонил? – встряла я. – Мы тоже сегодня звонили вам с обеда и до ужина включительно, а у вас мобильный телефон выключен был!
– А у меня два мобильника, – кивнул Андрей Петрович, последовательно похлопав себя свободной рукой сначала по нагрудному карману пиджака, а потом по боковому. – Один разрядился, а второй в полном порядке был. Вадик оба номера знает. В общем, звонит он мне и озабоченно так говорит: «ЧП, Андрей Петрович! Приезжай срочно к банку на Ноябрьской, дело важное, отлагательства не терпит, и разговор не телефонный!» Я, конечно, все бросил и полетел. Мы как раз в этом банке на Ноябрьской кредит на новую линию розлива оформляем, понятно, что дело важное, и ясно, что не телефонный разговор.
Андрей Петрович весело оглядел слушателей, поднял рюмку:
– Выпьем за фантазию!
Мы были так заинтригованы, что выпили бы за что угодно, хоть за процветание Атлантиды, вечная ей память, лишь бы Катькин папочка поскорее продолжил свой увлекательный рассказ.
– И вот примчался я к банку. Уже на ступеньки взлетел, озираюсь в поисках Вадика и вдруг вижу: стоит он прямо через улицу, у Ноябрьского загса, улыбается во весь рот и ручкой мне машет. А другой ручкой держит под локоток в перчаточке девицу в белой фате! Ай, молодца! – Андрей Петрович хлопнул в ладоши. – Тут я, конечно, сообразил, что Вадик меня разыграл. Рассмеялся, иду поздравлять жениха и невесту, и тут второй сюрприз, да покруче первого! «Знакомься, Андрей Петрович, с моей молодой женой! – говорит Вадик. – Это Екатерина Андреевна Тараскина, в девичестве Курихина, прошу любить и жаловать!» То есть Катька моя! Тут я, признаться, чуть не упал!
– А сами вы дочку не признали, что ли? – удивилась Ирка.
– Трудно было ее признать! – засмеялся Андрей Петрович. – Представьте: наряд на ней белый-белый, аж глаза слепит, волосы хитрыми кудельками закручены, лицо фатой закрыто. Конечно, когда она занавеску эту подняла, я увидел – Катька это, только сильно раскрашенная. Она ж обычно косметикой не пользуется и волосы носит просто так, гречишным веником. А тут стоит красивая, как фарфоровая кукла, молчит, накладными ресницами хлопает и накрашенными губами улыбается. Я, впрочем, тоже ничего толкового сказать не успел, растерялся очень, а молодые мне ручками сделали – и бегом в машину! Только я их и видел! Одно слово: новобрачные!
– Но уже после бракосочетания молодые успели разругаться, так я понимаю? – спросила я.
– Не зря Масяня днем рассыпал соль, это верная примета, всегда ведет к ссоре! – вспомнила Ирка.
– Не поделили чего-то голубки, повздорили, – шире прежнего улыбнулся счастливый отец новобрачной. – Ничего, сейчас помирятся.
Действительно, в Катькиной комнате уже не орали, мебель и предметы быта не крушили. Это обнадеживало. Мы решили голубкам не мешать, пусть мирятся обстоятельно, скрепляют союз и так далее. Ирка сбегала в винный погреб и принесла еще одну симпатичную пузатую бутылочку. Мы распили ее за здоровье новобрачных, но кричать «Горько!» не спешили, чтобы не сглазить. После рассыпанной соли Ирка стала несколько суеверной.
Захмелевшая хозяйка дома в порыве энтузиазма порывалась бежать на кухню и срочно печь свадебный торт, а я вызвалась махнуть за тортом в кондитерскую. Сладкоежка Колян предлагал компромисс: Ирка печет один торт, а я еду за вторым. Потомственный лакомка Мася громко скандировал: «Тор-тик! Тор-тик!» – а происхождение вожделенного торта было ему до лампочки. В разгар дискуссии размякший, как подтаявший пломбир, Катькин папа вдруг зазывно сказал:
– Послушайте! А давайте прямо сейчас махнем все в горы?
Горы как-то не вписывались в контекст беседы о тортиках. Все, кроме Масяни, озадаченно замолчали, а Андрей Петрович продолжал нас агитировать:
– Нормальной свадьбы у ребят не было, так организуем праздничный выезд на природу! Представьте: шашлык, сауна, катание со снежных гор!
– Снега же почти нет! – напомнила я.
Зима в городе выдалась морозной, но малоснежной. Это ее не красило.
– Так я же говорю: в горы поедем! – не смутился Катькин папочка. – Там у меня неплохая дачка, все удобства, и снега вокруг – завались!
Завалиться в снег после баньки было бы, пожалуй, неплохо.
– Что скажете? – неуверенно спросила я мужа, сына и подругу.
– Шашлык! – мечтательно сказал Колян.
– Сауна! – в тон ему молвила Ирка.
А малыш высказался гораздо более пространно:
– Коля будет кататься с горы на санках, играть в снежки и лепить снеговика!
Минут за двадцать мы в общих чертах спланировали выездное мероприятие. Поедем на двух машинах, Иркину «шестерку» не трогаем, ей по заснеженной горной дороге не пройти. У партнеров-компаньонов у каждого по джипу, на них и двинемся. Компания такая: молодожены, счастливый отец и тесть – два в одном – Андрей Петрович, его дама сердца, нас четверо, а также свидетели свадебной церемонии – подружка Катерины Дина и приятель Вадика Антон.
Наконец из комнаты со сломанной дверью вышли умиротворенные молодожены. Вадим наши намерения горячо одобрил, а Катька была верна себе: она отстраненно помалкивала и то и дело закрывала глаза.
– То ли нас всех видеть не может, то ли снова кожное зрение тренирует? – заволновалась Ирка.
– Или просто устала до упаду и спать хочет, – примирительно сказала я. – Денек нынче выдался беспокойный!
С этим все согласились, поэтому единогласно постановили объявить сегодня ранний отбой, а уже завтра с утра ехать в горы. Молодожены Катька и Вадим и их общий отныне папенька Андрей Петрович убыли восвояси, а мы остались.
– А весело нынче было! – воскликнул Колян, обрушившись на диван сразу же после ухода гостей.
– Думаю, завтра будет еще веселее! – пробегая в кухню со стопкой грязных тарелок, заявила Ирка – и, как выяснилось позже, не ошиблась с прогнозом.
Идея ясновидения все сильнее овладевала массами.
7
– Слава тебе, господи! – воскликнула она. – Дождались! Теперь все образуется! Авось добрый папочка Курихин заберет от нас свою тронутую детку!
Как только Андрей Петрович вошел в дом и открыл рот, стало ясно, что святая медвежья троица приняла Иркину горячую молитву благосклонно.
– Добрый всем вечер, а вот и мы! – радостно возвестил отец блудной дочери. – Мы за Катюшей приехали!
По Иркиному счастливому лицу было видно, что вечер и в самом деле имеет тенденцию к существенному его улучшению. Я с интересом разглядывала толстяка, употребляющего вместо местоимения «я» монаршее «мы», и тут позади господина Курихина кто-то повторил:
– Добрый вечер!
Оказывается, местоимение «мы» объединяло Катькиного папу и еще одного представительного джентльмена. Просто мы не сразу разглядели его за шаровидным телом господина Курихина. Сам Андрей Петрович шутливо отрекомендовал своего спутника так:
– Это Вадим Иванович Тараскин, моя лучшая половинка! Прошу любить и жаловать!
– Добро пожаловать! – послушно откликнулась хозяйка дома.
Колян посмотрел на новых гостей с недоумением, качнулся ко мне поближе и опасливым шепотом спросил:
– «Голубые» они, что ли?
Я задумалась. Обычно люди называют своей половинкой мужа или жену. Супруги у Курихина нет, Ирка говорила, что он вдовец. Однако наличие у Андрея Петровича родной дочери, по идее, свидетельствовало о нормальной сексуальной ориентации. Хотя ориентацию ведь и поменять можно, нынче это даже модно.
Я внимательно рассматривала Катькиного папочку. Он не был похож на «голубого» той ярко выраженной разновидности, которая частенько встречается у нас на телевидении и в артистических кругах. Обычно это томные худощавые юноши с художественным беспорядком на голове и полным ртом чупа-чупсов. Андрей Петрович Курихин больше походил на другой стереотипный образ, с виду он был типичный «новый русский» из анекдота. Костюм на нем был солидный, дорогой, но не самый модный, такие «двойки» в полоску богатые банкиры и важные политики носили в прошлом году. В приталенном полосатом пиджаке толстый Курихин смахивал на арбуз, а помятый зеленый галстук, лежащий на выпуклом животе, напоминал прилипший к арбузу молодой лист хрена. Физиономия у арбузно-хренового тостяка была под стать общей огородной теме – самая простецкая, щекастая и курносая, с россыпью веснушек и лохматыми белесыми бровками. Такое жизнерадостное глуповатое лицо могло иметь пугало на грядке.
Пугало, однако, было богатенькое. Под распущенным галстуком поблескивала толстая золотая цепь, нагрудный карман пиджака, предназначенный для визиток, оттягивал ультратонкий мобильный телефон. Сережек в ушах у Курихина не было, зато на пухлых пальцах имелось четыре безвкусных и тяжелых золотых кольца. Все с такими массивными каменьями – хоть сургуч ими запечатывай! Вот интересно, Катька тонкая, вялая и блеклая, как вареная спаржа, а папочка у нее такой яркий круглый живчик – куда до него зеркальному новогоднему шару с позолотой! А как же законы наследственности? Или Катерина похожа не на папеньку, а на покойную маму?
– Мы с вами где-то встречались? – заволновался Катькин папочка, смущенный моим неотрывным взглядом. – Я Курихин Андрей Петрович, бизнесмен. А вы?
– Это моя лучшая подруга, Лена, – поспешила представить меня Ирка.
– Ну, конечно! – господин Курихин просиял и звонко хлопнул себя по лбу. – Звезда экрана! Я вас видел в «Новостях»! Елена, да?
– Просто Лена, – сказала я, вынужденно пожимая мясистую теплую руку Андрея Петровича.
– Очень приятно, Тараскин, – шагнув ко мне, скороговоркой произнес спутник господина Курихина.
Ладонь у него была холодная, твердая. Она рыбкой выскользнула из моей руки и нырнула в лапу Коляна, а потом перепрыгнула к Ирке.
– Тараскин Вадим Иванович, можно просто Вадим, – гудел наш новый знакомый. – А это что за милый мальчик? Как его завут?
– Его зовут Николай Николаевич! – высокомерно сообщил «милый мальчик» Масяня и спрятался за папу.
Я подумала, что общительный господин Тараскин ему не понравился. Обычно Мася запросто представляется Колей, а важное «Николай Николаевич» выдает только подозрительным и неприятным людям, от которых хочет держаться подальше, – например, процедурной медсестре в детской поликлинике.
Пока народ упражнялся в ритуальных реверансах и книксенах, я критически оглядела «половинку» Катькиного папочки и в отличие от Масяни не испытала желания убежать и спрятаться. Вадим Иванович Тараскин выглядел респектабельно: моложавый мужчина лет сорока с небольшим, высокий, подтянутый, с гладким загорелым лицом. Загар не горный, пятнами, а ровный, бронзовый – либо с далеких островов, либо из солярия, откуда еще в феврале месяце? Отличный костюм без малейшего сходства с овощами и фруктами, безупречная стрижка, из украшений – одно обручальное кольцо. Глаза синие, яркие, с легким хитроватым прищуром, а вот рот немного подкачал: губы слишком тонкие. Впрочем, положение спасает сияющая улыбка в тридцать два превосходных зуба.
Я представила себе, какие счета выставляет улыбчивому Вадиму Ивановичу его дантист, и мои собственные небезупречные зубы болезненно заныли.
– Проходите! Прошу сюда, к столу, мы как раз собираемся ужинать! – запела радушная хозяйка Ирка. – Присаживайтесь, устраивайтесь, а я сейчас Катеньку позову… Катя! Катюша!
Из-за Катькиного упрямства прелюдия к ужину несколько затянулась. Пока Ирка на все лады звала под дверью вредную девчонку, мы с Коляном и Масяней в меру сил развлекали новых гостей. Мася с детской непосредственностью рассмотрел шейное украшение господина Курихина и дружелюбно сообщил ему, что у нашей собачки Томки тоже есть такая блестящая толстая цепочка, к ней еще поводок пристегивается. Колян, не менее бестактный, чем его прямой потомок, не найдя лучшей темы для разговора, открытым текстом спросил Вадима Тараскина, в каком это смысле они с Курихиным «половинки»?
– Мы совладельцы одного предприятия! – с готовностью ответил Тараскин.
– И не только! – возвестил Андрей Петрович, с радостью оставив скользкую тему универсальных украшений.
Он значительно воздел вверх указательный палец, розовый, плотный, похожий на детскую соску, и Тараскин в ответ сделал то же самое, только палец оттопырил другой – безымянный. Сверкнуло золото обручального кольца. Курихин понимающе кивнул, тоже воздел безымянный палец, продемонстрировав безвкусный массивный перстень, и «половинки» весело засмеялись. Обмен жестами напоминал манипуляции биржевых брокеров. Я смысла этой пантомимы не уловила, но из вежливости улыбнулась. Бледненько так, чисто формально.
В гостиную вошла Ирка, она и вовсе не улыбалась. Виновато посмотрев на лучезарного Андрея Петровича Курихина, подруга огорченно сказала:
– К сожалению, Катюша никак не хочет выходить. Не знаю, что с ней делать.
– Да не волнуйтесь, Ирочка, все в порядке! – ничуть не опечалился Катькин папа, продолжая с подозрительной нежностью взирать на своего компаньона.
– Точно, «голубые»! – шепнул Колян.
– Как же «все в порядке»! – не сдержавшись, брякнула я. – Девчонка полдня пропадала неизвестно где и неизвестно с кем, вернулась сама не своя, заперлась в комнате и видеть никого не хочет!
Андрей Петрович на мои слова ответил беззаботным смехом, словно я необыкновенно удачно пошутила. А Вадим удивил нас и того больше. Он встал с дивана, застегнул пиджак, заявил:
– Я немедленно поговорю с Катей! – и твердой поступью вышел из гостиной.
– Вот и ладненько, Вадик восстановит мир! – потер ладони довольный господин Курихин.
Мы с Иркой озадаченно переглянулись, и тут в коридоре шумно грохнуло: похоже было, что миротворец Тараскин для начала выбил плечом закрытую дверь Катькиной комнаты.
– Моя дверь! – возмутилась рачительная хозяйка Ирка, разворачиваясь на звук и выразительно сжимая кулаки.
– Забудьте про эту дверь! Я вам все компенсирую! – быстро пообещал Андрей Петрович. Он неожиданно прытко вскочил с дивана и схватил разгневанную Ирку за руку, удерживая ее от скорой и неминуемой расправы над вредителем Тараскиным. – Прошу вас, Ирочка, не вмешивайтесь! Не надо!
Из Катькиной комнаты слышались крики. Катерина обзывала достопочтенного господина Тараскина разными нехорошими словами. Где только выучила такие затейливые ругательства? Мне запомнились «провинциальный Борджиа», «полнозубый синантроп» и «предприимчивый микроцефал». Я мельком подумала, что университетское образование – это, что ни говори, вещь! В то же время мне подумалось, что на досуге следует попробовать докопаться до смысла этой велеречивой ругани. Что-то в ней было. Во всяком случае, с тем, что Тараскин «полнозубый», спорить не стоило. В его возрасте у среднестатистического россиянина своих зубов вдвое меньше.
В Катькиной комнате орали, зато в гостиной сделалось тихо. Ирка, Колян и я сама застыли истуканами, решительно не зная, что надо делать и надо ли что-то делать вообще. Масяня не поленился сбегать в коридор и вернулся с докладом:
– Дверь совсем поломалась, и тетя Катя плачет!
Действительно, визгливые крики сменились тоскливым щенячьим подвыванием. У меня были сильные сомнения в том, что тетя Катя оплакивает сломанную дверь, но я промолчала. В напряженной тишине абсолютно некстати умиленно вздохнул Катькин папочка:
– Милые бранятся – только тешатся!
Тут я подумала, что Катькин идиотизм достался ей по наследству, от батюшки.
– Кто милые? – хмурясь, переспросила Ирка.
– Ну, молодые! – солнечно улыбаясь, объяснил Андрей Петрович.
– Кто молодые?
Катькин папочка запнулся, обвел нас удивленным взглядом и недоверчиво спросил:
– А вы разве не знаете?
– Чего мы не знаем?! – потеряв терпение, взревела Ирка.
– Что Катюшка с Вадиком сегодня поженились?
– Х-р-рясси! – Импортный диван, на который с размаху села шестипудовая Ирка, выдал что-то из непереводимого итальянского фольклора.
– Как поженились? – по инерции спросила еще моя подружка, валясь в подушки.
А Андрей Петрович Курихин, заливаясь счастливым смехом, как связка серебряных ямщицких колокольчиков, уже рассказывал нам, как порадовала его сегодня единственная дочь. Сделала папке роскошный подарок сюрпризом! Без предупреждения вышла замуж за того самого человека, которого родитель давно уже прочил ей в мужья, а Катька, хитрюга такая, делала вид, что жених ей совсем не люб, и нос от него воротила! И Вадим тоже хорош, разыграл компаньона, ни словечка не сказал Андрею Петровичу о том, что сумел поладить с капризной и упрямой Катериной.
Такую новость невозможно было проглотить натощак, и мы, не сговариваясь, налегли на ужин. Даже Мася, обычно возмутительно переборчивый в еде, молча уплетал нелюбимое овощное рагу. Под влиянием вкусной еды настроение присутствующих пошло вверх, как столбик термометра в руке успешного эстрасенса.
– Я, конечно, не слепой! – с аппетитом поедая тушеную свинину и жмурясь от удовольствия, повествовал папа Курихин. – Я видел, что с Катюшей что-то происходит. Это еще летом началось: она похудела, странная какая-то стала, задумчивая, подолгу где-то пропадала, косметики и тряпок накупила, прихорашиваться начала. По всем признакам – девчонка влюбилась, роман закрутила. Но я-то думал, что она в какого-то хлыща-молокососа с пустыми карманами втрескалась! Я спрашиваю: Катька, кто он? Она молчит! Я говорю: познакомь нас! Она ни в какую! И чем дальше, тем хуже дело, уже и по ночам девке дома не сидится! Тут в университете каникулы начались, на занятия ходить не надо, вот я и отослал ее от греха подальше, за город, к тете под крылышко.
Тут Андрей Петрович кивнул на Ирку, у которой от великого интереса к рассказу родственника глаза сделались яркими, как лампочки новогодней гирлянды.
– И что дальше? – спросила благодарная слушательница.
– А дальше вот что. Обедаю я сегодня с одним хорошим человеком в ресторанчике, и тут звонит мне Вадик, – отставив пустую тарелку и потянувшись к полной рюмке, продолжил Курихин.
– Как это он вам позвонил? – встряла я. – Мы тоже сегодня звонили вам с обеда и до ужина включительно, а у вас мобильный телефон выключен был!
– А у меня два мобильника, – кивнул Андрей Петрович, последовательно похлопав себя свободной рукой сначала по нагрудному карману пиджака, а потом по боковому. – Один разрядился, а второй в полном порядке был. Вадик оба номера знает. В общем, звонит он мне и озабоченно так говорит: «ЧП, Андрей Петрович! Приезжай срочно к банку на Ноябрьской, дело важное, отлагательства не терпит, и разговор не телефонный!» Я, конечно, все бросил и полетел. Мы как раз в этом банке на Ноябрьской кредит на новую линию розлива оформляем, понятно, что дело важное, и ясно, что не телефонный разговор.
Андрей Петрович весело оглядел слушателей, поднял рюмку:
– Выпьем за фантазию!
Мы были так заинтригованы, что выпили бы за что угодно, хоть за процветание Атлантиды, вечная ей память, лишь бы Катькин папочка поскорее продолжил свой увлекательный рассказ.
– И вот примчался я к банку. Уже на ступеньки взлетел, озираюсь в поисках Вадика и вдруг вижу: стоит он прямо через улицу, у Ноябрьского загса, улыбается во весь рот и ручкой мне машет. А другой ручкой держит под локоток в перчаточке девицу в белой фате! Ай, молодца! – Андрей Петрович хлопнул в ладоши. – Тут я, конечно, сообразил, что Вадик меня разыграл. Рассмеялся, иду поздравлять жениха и невесту, и тут второй сюрприз, да покруче первого! «Знакомься, Андрей Петрович, с моей молодой женой! – говорит Вадик. – Это Екатерина Андреевна Тараскина, в девичестве Курихина, прошу любить и жаловать!» То есть Катька моя! Тут я, признаться, чуть не упал!
– А сами вы дочку не признали, что ли? – удивилась Ирка.
– Трудно было ее признать! – засмеялся Андрей Петрович. – Представьте: наряд на ней белый-белый, аж глаза слепит, волосы хитрыми кудельками закручены, лицо фатой закрыто. Конечно, когда она занавеску эту подняла, я увидел – Катька это, только сильно раскрашенная. Она ж обычно косметикой не пользуется и волосы носит просто так, гречишным веником. А тут стоит красивая, как фарфоровая кукла, молчит, накладными ресницами хлопает и накрашенными губами улыбается. Я, впрочем, тоже ничего толкового сказать не успел, растерялся очень, а молодые мне ручками сделали – и бегом в машину! Только я их и видел! Одно слово: новобрачные!
– Но уже после бракосочетания молодые успели разругаться, так я понимаю? – спросила я.
– Не зря Масяня днем рассыпал соль, это верная примета, всегда ведет к ссоре! – вспомнила Ирка.
– Не поделили чего-то голубки, повздорили, – шире прежнего улыбнулся счастливый отец новобрачной. – Ничего, сейчас помирятся.
Действительно, в Катькиной комнате уже не орали, мебель и предметы быта не крушили. Это обнадеживало. Мы решили голубкам не мешать, пусть мирятся обстоятельно, скрепляют союз и так далее. Ирка сбегала в винный погреб и принесла еще одну симпатичную пузатую бутылочку. Мы распили ее за здоровье новобрачных, но кричать «Горько!» не спешили, чтобы не сглазить. После рассыпанной соли Ирка стала несколько суеверной.
Захмелевшая хозяйка дома в порыве энтузиазма порывалась бежать на кухню и срочно печь свадебный торт, а я вызвалась махнуть за тортом в кондитерскую. Сладкоежка Колян предлагал компромисс: Ирка печет один торт, а я еду за вторым. Потомственный лакомка Мася громко скандировал: «Тор-тик! Тор-тик!» – а происхождение вожделенного торта было ему до лампочки. В разгар дискуссии размякший, как подтаявший пломбир, Катькин папа вдруг зазывно сказал:
– Послушайте! А давайте прямо сейчас махнем все в горы?
Горы как-то не вписывались в контекст беседы о тортиках. Все, кроме Масяни, озадаченно замолчали, а Андрей Петрович продолжал нас агитировать:
– Нормальной свадьбы у ребят не было, так организуем праздничный выезд на природу! Представьте: шашлык, сауна, катание со снежных гор!
– Снега же почти нет! – напомнила я.
Зима в городе выдалась морозной, но малоснежной. Это ее не красило.
– Так я же говорю: в горы поедем! – не смутился Катькин папочка. – Там у меня неплохая дачка, все удобства, и снега вокруг – завались!
Завалиться в снег после баньки было бы, пожалуй, неплохо.
– Что скажете? – неуверенно спросила я мужа, сына и подругу.
– Шашлык! – мечтательно сказал Колян.
– Сауна! – в тон ему молвила Ирка.
А малыш высказался гораздо более пространно:
– Коля будет кататься с горы на санках, играть в снежки и лепить снеговика!
Минут за двадцать мы в общих чертах спланировали выездное мероприятие. Поедем на двух машинах, Иркину «шестерку» не трогаем, ей по заснеженной горной дороге не пройти. У партнеров-компаньонов у каждого по джипу, на них и двинемся. Компания такая: молодожены, счастливый отец и тесть – два в одном – Андрей Петрович, его дама сердца, нас четверо, а также свидетели свадебной церемонии – подружка Катерины Дина и приятель Вадика Антон.
Наконец из комнаты со сломанной дверью вышли умиротворенные молодожены. Вадим наши намерения горячо одобрил, а Катька была верна себе: она отстраненно помалкивала и то и дело закрывала глаза.
– То ли нас всех видеть не может, то ли снова кожное зрение тренирует? – заволновалась Ирка.
– Или просто устала до упаду и спать хочет, – примирительно сказала я. – Денек нынче выдался беспокойный!
С этим все согласились, поэтому единогласно постановили объявить сегодня ранний отбой, а уже завтра с утра ехать в горы. Молодожены Катька и Вадим и их общий отныне папенька Андрей Петрович убыли восвояси, а мы остались.
– А весело нынче было! – воскликнул Колян, обрушившись на диван сразу же после ухода гостей.
– Думаю, завтра будет еще веселее! – пробегая в кухню со стопкой грязных тарелок, заявила Ирка – и, как выяснилось позже, не ошиблась с прогнозом.
Идея ясновидения все сильнее овладевала массами.
7
Андрей Петрович предупредил, чтобы мы были готовы к отъезду в семь, и оказался огорчительно пунктуален. Темно-серый, цвета графита, курихинский «Лендровер», накануне в потемках показавшийся нам черным, слоненком затрубил у ворот Иркиного дома в самом начале восьмого.
Спасибо хозяйскому будильнику, мы к этому моменту уже были на ногах, но всем, кроме Масяни, это стоило большого труда. Душераздирающе зевающий Колян был хмур, раздражителен и всем своим поведением живо напоминал медведя-шатуна, на беду разбуженного среди зимы. С сонной до отупения Ирки можно было писать вполне натуралистический портрет зомби, а я лично чувствовала себя свинцовым грузилом на конце лески, которую ежеминутно теребит беспокойный рыболов: едва я погружалась в сонный омут, как что-то выдергивало меня из темной тихой заводи. Если бы не Масяня, бодрый, как утренний напев пионерского горна, я бы заснула на ходу.
На нашем самочувствии сказались вчерашняя неумеренная выпивка и поздний отбой. Расставаясь с Курихиными – Тараскиными, мы уговорились лечь пораньше, но исправно залег в спячку в двадцать два ноль-ноль только Мася.
День затянулся по вине Ирки. Ей здорово испортила настроение и перебила сон ревизия разрушений, произведенных в ее жилище тем незабываемым вечером. Подруга долго с тоской во взоре оглядывала дверной косяк с дырками от вывернутых с корнем петель, тяжко вздыхала и не успокоилась, пока мы общими усилиями не починили дверь, для чего пришлось постучать молотком и пожужжать электрическим шуруповертом. При этом плотницком шоу Масяня еще присутствовал и даже внес свой вклад в искусство, организовав звуковое сопровождение процесса. То есть сам-то он не орал, а вот Колян, на ногу которому ребенок уронил молоток, издал целую серию громких звуков. Он начал с простой распевки «А-а-а-а!» и очень быстро дошел до бармалейской песни на стихи собственного сочинения, особенно впечатлив публику в лице малыша устрашающими строками:
Зато между делом мы еще раз убедились, как не права была Ирка, называя племянницу Моржика бледной немочью. С виду тусклая и вялая, на самом деле Катерина Курихина оказалась чертовски темпераментной особой! Чего стоила хотя бы та надпись на стекле, которую мы случайно обнаружили в ходе возни с карнизом и занавесками: «К – Т = +».
– Что за странная формула? – удивилась Ирка.
Я в этот момент балансировала на стремянке, с помощью шуруповерта закрепляя в декоративном деревянном брусе над окном «ножку» карниза и сквозь зубы ругая мужиков, не способных управиться с молотком. Мое злобное шипение было адресовано Коляну, который сидел на диване, со страдальческим видом прижимая к ушибленной упомянутым молотком стопе холодный компресс, и отстраненно наблюдал за моим акробатическим этюдом со строительным инструментом. Я как раз обозвала супруга промежуточным звеном между обезьяной и человеком, когда Ирка упомянула о формуле. Подумав, что подруга заинтересовалась моими словами, я язвительно объяснила:
– Это не совсем формула, просто известная науке последовательность превращения: австралопитек – неандерталец – гомо сапиенс. Поскольку неандертальцы совершенно точно умели обращаться с примитивными инструментами, у них были каменные топоры, я полагаю, что место Коляна на эволюционной лестнице где-то за питекантропом.
– Да ничего подобного! – тут же заспорил со мной обиженный супруг. – Это вы, гомо сапиенс – промежуточное эволюционное звено между неандертальцами и нами, гомо компьютерус! А у нас, представителей этого высшего вида, навыки работы с примитивными инструментами за ненадобностью атрофировались. В век высоких технологий умение обращаться с молотком – это такой же атавизм, как аппендикс!
– Слушайте, вы, умники! – не выдержала Ирка. – Если вы оба такие грамотеи, расшифруйте мне смысл формулы: ка минус тэ равно плюс.
– Кажется, ты тоже потеряла промежуточное звено! – сказал Колян, ехидно посмотрев на меня. – Между минусом и знаком равенства должно быть что-то еще, да и после плюса тоже. Странная какая-то у тебя формула, похоже, ты ее всю переврала.
– Да нет же, я читаю с листа! – возразила Ирка, постучав пальцем по стеклу.
Я спустилась с лестницы и тоже приблизила физиономию к темному окну. Ирка жарко дохнула на стекло, и на нем проступили буквы, начертанные, по всей видимости, пальцем.
– Это Катька намалевала, точно, – уверенно сказала подруга. – Есть у нее такая детская привычка. Я специально перед ее приездом всю пыль с мебели стерла, потому что знаю: попадись Катерине на глаза подходящая поверхность, она непременно начнет на ней каракули рисовать. Мокрый песок, снежный наст, пыльная полировка, запотевшее стекло – ей все годится!
– Это романтическая манера всех влюбленных, выписывать вензеля на стекле, как пушкинская Татьяна Ларина! – сказала я. – Ты сама разве никогда не писала: «Ира плюс Имярек равно любовь»?
– Не было у меня никаких имяреков! – напряглась подруга. И тут же отмякла, с удовольствием предалась воспоминаниям: – В первом классе я писала: «Скворцова плюс Иванов», во втором – «Скворцова плюс Петров».
– А в третьем – «Скворцова плюс Сидоров»? – съязвил Колян.
– А в третьем классе я увлеклась легкой атлетикой и некоторое время была слишком занята, чтобы отвлекаться на всякую ерунду, – ответила Ирка. – Кажется, в тот период я видела в мечтах не сердце, пронзенное стрелой, а кубок детско-юношеской спартакиады.
– Умница! – я похвалила подругу, продолжая рассматривать «формулу» на стекле.
– Ну, чемпионки из меня не получилось, – с сожалением призналась она.
– Я не об этом. Ты упомянула сердце, пронзенное стрелой, и я разгадала смысл Катькиной записи, так что мы обе с тобой умницы, – похвалилась я. – Смотри внимательно на последний символ. Видишь, под плюсиком еще значок?
– Черточка? – присмотрелась близорукая Ирка. – Получается, это не плюс, а плюс-минус?
– Что означает приблизительную точность, – подал голос математически образованный Колян.
– Это не черточка и не минус, скорее перевернутый полумесяц! – сказала я.
– Символ общества Красного Креста и Полумесяца? – прищурилась подруга. – Наверное, его навеяло Катьке посещение травмпункта.
– Да нет же! Полумесяц, опрокинутый горбом вверх, и над ним плюсик – это символическое обозначение могилки! – воскликнула я. – Крестик на холмике, никаких сомнений!
– Что, в травмпункте кого-то не спасли? – спросила Ирка, силясь понять, чем был навеян этот пугающий символ.
– Ирусик, забудь про травмпункт и прочие богоугодные заведения! – попросила я. – Вникни: ты в начальной школе писала формулу сложения: «А плюс Бэ равно любовь», а Катерина вчера начертала формулу вычитания: «А минус Бэ равно смерть»!
Спасибо хозяйскому будильнику, мы к этому моменту уже были на ногах, но всем, кроме Масяни, это стоило большого труда. Душераздирающе зевающий Колян был хмур, раздражителен и всем своим поведением живо напоминал медведя-шатуна, на беду разбуженного среди зимы. С сонной до отупения Ирки можно было писать вполне натуралистический портрет зомби, а я лично чувствовала себя свинцовым грузилом на конце лески, которую ежеминутно теребит беспокойный рыболов: едва я погружалась в сонный омут, как что-то выдергивало меня из темной тихой заводи. Если бы не Масяня, бодрый, как утренний напев пионерского горна, я бы заснула на ходу.
На нашем самочувствии сказались вчерашняя неумеренная выпивка и поздний отбой. Расставаясь с Курихиными – Тараскиными, мы уговорились лечь пораньше, но исправно залег в спячку в двадцать два ноль-ноль только Мася.
День затянулся по вине Ирки. Ей здорово испортила настроение и перебила сон ревизия разрушений, произведенных в ее жилище тем незабываемым вечером. Подруга долго с тоской во взоре оглядывала дверной косяк с дырками от вывернутых с корнем петель, тяжко вздыхала и не успокоилась, пока мы общими усилиями не починили дверь, для чего пришлось постучать молотком и пожужжать электрическим шуруповертом. При этом плотницком шоу Масяня еще присутствовал и даже внес свой вклад в искусство, организовав звуковое сопровождение процесса. То есть сам-то он не орал, а вот Колян, на ногу которому ребенок уронил молоток, издал целую серию громких звуков. Он начал с простой распевки «А-а-а-а!» и очень быстро дошел до бармалейской песни на стихи собственного сочинения, особенно впечатлив публику в лице малыша устрашающими строками:
Оценив суровую правоту папиного экспромта, Мася поторопился откланяться и отправился на бочок, а взрослые еще некоторое время возились, восстанавливая светомаскировку на окнах. Штору в гостиной оборвали мы с Иркой, а в Катькиной комнате молодые в ходе бурного примирения после ссоры умудрились выдрать с корнем одно из креплений карниза. Шуруповерт опять пригодился, но, так как среди нас не было ни одного толкового мастера-строителя, восстановительные работы затянулись.
– Вот кто-то у меня
Получит сейчас ремня!
Зато между делом мы еще раз убедились, как не права была Ирка, называя племянницу Моржика бледной немочью. С виду тусклая и вялая, на самом деле Катерина Курихина оказалась чертовски темпераментной особой! Чего стоила хотя бы та надпись на стекле, которую мы случайно обнаружили в ходе возни с карнизом и занавесками: «К – Т = +».
– Что за странная формула? – удивилась Ирка.
Я в этот момент балансировала на стремянке, с помощью шуруповерта закрепляя в декоративном деревянном брусе над окном «ножку» карниза и сквозь зубы ругая мужиков, не способных управиться с молотком. Мое злобное шипение было адресовано Коляну, который сидел на диване, со страдальческим видом прижимая к ушибленной упомянутым молотком стопе холодный компресс, и отстраненно наблюдал за моим акробатическим этюдом со строительным инструментом. Я как раз обозвала супруга промежуточным звеном между обезьяной и человеком, когда Ирка упомянула о формуле. Подумав, что подруга заинтересовалась моими словами, я язвительно объяснила:
– Это не совсем формула, просто известная науке последовательность превращения: австралопитек – неандерталец – гомо сапиенс. Поскольку неандертальцы совершенно точно умели обращаться с примитивными инструментами, у них были каменные топоры, я полагаю, что место Коляна на эволюционной лестнице где-то за питекантропом.
– Да ничего подобного! – тут же заспорил со мной обиженный супруг. – Это вы, гомо сапиенс – промежуточное эволюционное звено между неандертальцами и нами, гомо компьютерус! А у нас, представителей этого высшего вида, навыки работы с примитивными инструментами за ненадобностью атрофировались. В век высоких технологий умение обращаться с молотком – это такой же атавизм, как аппендикс!
– Слушайте, вы, умники! – не выдержала Ирка. – Если вы оба такие грамотеи, расшифруйте мне смысл формулы: ка минус тэ равно плюс.
– Кажется, ты тоже потеряла промежуточное звено! – сказал Колян, ехидно посмотрев на меня. – Между минусом и знаком равенства должно быть что-то еще, да и после плюса тоже. Странная какая-то у тебя формула, похоже, ты ее всю переврала.
– Да нет же, я читаю с листа! – возразила Ирка, постучав пальцем по стеклу.
Я спустилась с лестницы и тоже приблизила физиономию к темному окну. Ирка жарко дохнула на стекло, и на нем проступили буквы, начертанные, по всей видимости, пальцем.
– Это Катька намалевала, точно, – уверенно сказала подруга. – Есть у нее такая детская привычка. Я специально перед ее приездом всю пыль с мебели стерла, потому что знаю: попадись Катерине на глаза подходящая поверхность, она непременно начнет на ней каракули рисовать. Мокрый песок, снежный наст, пыльная полировка, запотевшее стекло – ей все годится!
– Это романтическая манера всех влюбленных, выписывать вензеля на стекле, как пушкинская Татьяна Ларина! – сказала я. – Ты сама разве никогда не писала: «Ира плюс Имярек равно любовь»?
– Не было у меня никаких имяреков! – напряглась подруга. И тут же отмякла, с удовольствием предалась воспоминаниям: – В первом классе я писала: «Скворцова плюс Иванов», во втором – «Скворцова плюс Петров».
– А в третьем – «Скворцова плюс Сидоров»? – съязвил Колян.
– А в третьем классе я увлеклась легкой атлетикой и некоторое время была слишком занята, чтобы отвлекаться на всякую ерунду, – ответила Ирка. – Кажется, в тот период я видела в мечтах не сердце, пронзенное стрелой, а кубок детско-юношеской спартакиады.
– Умница! – я похвалила подругу, продолжая рассматривать «формулу» на стекле.
– Ну, чемпионки из меня не получилось, – с сожалением призналась она.
– Я не об этом. Ты упомянула сердце, пронзенное стрелой, и я разгадала смысл Катькиной записи, так что мы обе с тобой умницы, – похвалилась я. – Смотри внимательно на последний символ. Видишь, под плюсиком еще значок?
– Черточка? – присмотрелась близорукая Ирка. – Получается, это не плюс, а плюс-минус?
– Что означает приблизительную точность, – подал голос математически образованный Колян.
– Это не черточка и не минус, скорее перевернутый полумесяц! – сказала я.
– Символ общества Красного Креста и Полумесяца? – прищурилась подруга. – Наверное, его навеяло Катьке посещение травмпункта.
– Да нет же! Полумесяц, опрокинутый горбом вверх, и над ним плюсик – это символическое обозначение могилки! – воскликнула я. – Крестик на холмике, никаких сомнений!
– Что, в травмпункте кого-то не спасли? – спросила Ирка, силясь понять, чем был навеян этот пугающий символ.
– Ирусик, забудь про травмпункт и прочие богоугодные заведения! – попросила я. – Вникни: ты в начальной школе писала формулу сложения: «А плюс Бэ равно любовь», а Катерина вчера начертала формулу вычитания: «А минус Бэ равно смерть»!