Страница:
— Слушай, Феликс. Туфтой ты занимаешься. Я не знаю, чего ты ищешь, но так тебе ЭТО не найти. Похоже, что тебе эксперимент нужен. Прицельная моделировка патологического процесса. Помоги мне, а я помогу тебе.
— Помочь вам? Как?! Я ведь простой курсант…
Сидоркин хмыкнул, стянул перчатки и закурил прямо в секционной. Вечером на кафедре из больших чинов уже никого не осталось, и на такие мелочи можно было наплевать. Фил закончил с работой, снял фартук и уселся рядом с капитаном. Преподаватель ещё раз пристально оглядел ученика, словно колебался, продолжать ли начатый разговор.
— Не свисти, простой курсант. А ты, похоже, малый не промах — меня о тебе Особый Отдел спрашивал, сказали что единственный курсант, кто к Бабе Алефтине в науку набился. Вот они и навострили ушки. Смотри парень, методики, что ты везде вынюхиваешь, конечно дело мирное, да похоже ты их до кучки с какой-то целью собираешь… Молодой ты ещё, чтоб самому так определиться. Ведёт тебя кто-то. Потом, ты знаешь, какая у нас очередь на электронную микроскопию? Месяца два-три. А все электронщики твои салабоньи заказы делают по первому требованию! Только не надо мне рассказывать, мол это из-за того, что ты там год в кружке ошивался. Преподы и профессура ждет, а курсант-третьекурсник нет! Ведь замолвила Баба Алефтина словечко за тебя, да так замолвила, что никто и пискнуть не смеет. Мне много не надо — я на докторскую материальчик собираю и хотел бы туда немного электронных фотографий прицепить. Мой профессор пока темы официально не дал, всё считает меня молодым для такого дела, поэтому мне самому к микроскопам не пробиться в том объеме, что хочется. А тебе пробиться. Так вот, ты мне и ещё одному парню гонишь трансмиссионную электронную микроскопию, а мы тебе за эти фотки обеспечиваем доступ к нашему виварию с крысами и отдельную лабораторию в подвале. По моему — дело!
— Товарищ капитан. Я хотел бы, конечно, но я вправду ничего не решаю. А кому ещё выход на микроскопы нужен?
— Да Юрке-самбисту.
— Кому?!
— Кому, кому… Начальнику кафедры Патологической Физиологии самому профессору Шанцеву.
— Так у него же возможностей куда больше, чем у всех нас!
Патанатом затушил бычёк и рассмеялся. Жестом пригласил Фила на выход, всем видом показывая, что разговор будет долгим и конфиденциальным, иначе бы они не ушли из секционной. Сидоркин громко потопал по лестнице на второй этаж, а Фил чуть задержался, маркируя образцы и выписывая сопроводительные формы для отправки по лабораториям. Покончив, он резво припустил в Сидоркинский кабинет. В учебных классах было полно народу на самоподготовке, где-то в уголке кучка отработчиков за наряды и двойки настойчиво донимала дежурного преподавателя, пытаясь сдать пропущенный материал. Ломиться под взглядами своих в преповский кабинет было как-то неловко, и Феликс выждал момент, когда вокруг не будет курков с его курса. Наконец краснопогонники расползлись из коридора по лабораториям, рядом с Сидоркинским кабинетом осталась только парочка читающих «летунов». Фил остановился перед дверью в некоторой нерешительности. Один из «синяков» недовольно спросил, принимает ли капитан отработки, и если да, то они первые. Сидеркин считался либеральным преподом, и попасть к нему на отработку все считали за счастье.
— Не-е, ребята, пролёт. Сидоркин не зачётный сегодня. Я к нему по ВНОСовским делам.
Летуны сокрушённо ухмыльнулись. Феликс развёл руками, вроде «извините, ничем не могу помочь», и негромко постучал. Из-за двери высунулась лохматая голова, а потом рука с ключами. Оказалось, что санитары уже ушли, поэтому необходимо самим вымыть стол и инструментарий, протереть дезинфектантом пол секционной и закрыть морг. Фил собрался взять ключи, но капитан отдёрнул руку, обращаясь к «синякам»:
— Отработчики, быстро вниз, навести чистоту, как в операционной, потом выключить свет, двери запереть, ключи вернуть. За это приму ваши долги и даю редкую возможность самим выбрать любой вопрос, разумеется врамках тем ваших отработк. Что сдаём то? Пропуски или двойки?
— Нет, не двойки, товарищ капитан! Пропуски из-за нарядов!
Курсанты, предвкушая халявную отработку, схватили ключи и бросились выполнять Сидоркинский приказ, а Фил прошёл в кабинет. Преподаватель по-домашнему засуетился у маленькой электроплитки, на которую поставил большую колбу из жаропрочного стекла.
Проходи, проходи… Садись. Сейчас кофе поставлю и поговорим. Кофе на ночь пьёшь?
— Пью.
И Феликс, в предвкушении крепкого растворимого кофе и долгого разговора, плюхнулся на импортный лабораторный стул на колёсиках. Такие стулья были ещё в диковнинку. Фил поёрзал по полу, немного покрутился на нём, сегка зацепив стоящий рядом микроскоп, и смущённо подкатился к Сидоринскому столу.
— Самбист-Патофизиолог(Глава 8)
— Курс встать! Смирна-а-а! Товарищ профессор, третий курс на лекцию по патологической физизиологии…
— Молодцы, здрасьте.
— Здарррав-гав-гав-гав!
— Садитесь, товарищи курсанты. Вот наша Спортивная Ассоциация спортсменов-самбистов и ЦСКА мне открыточку прислали. С Днем Рождения их почётного профессора поздравляют. И так каждый год. Ещё когда я был молодым спортсменом, то разработал много болевых приемов, основываясь исключительно на медицинскую науку от биомеханики до патофизиологиии. Вот помню… А ну ка, курсант, выйдете сюда!
Так, в неотносящихся к делу мемуарах спортивной молодости борца-профессора, и пролетели первые тридцать минут лекции, перемежаясь с демонстрациями бросков, подсадов, захватов и удушений. Наконец Юрий Всеволдович Шанцев, уломав очередную жертву до лёгкого коматозного состояния, вспомнил тему лекции — иммунный дисбалланс при бронхиальной астме. Наверное на тему его навело хриплое дыхание, вырывавшееся из груди организма, профессионально удушаемого его здоровенными ручищами. Курсанту дали нюхнуть нашатыря, а полковник Шанцев, столь успешно совмещавший заведование кафедрой Паталогической Физиологии и борьбу самбо, открыл свой конспект, к великому облегчению «волонтеров» с ближайших рядов. Как всегда несколько бестолковый конспект, под стать его лекции. Из оставшегося часа с небольшим конспектировать стоило максимум минут десять его болтовни. Нормальная лекция одного из самых ненормальных профессоров Военно-Медицинской Академии, научного борца в пямом и переносном смыслах.
Вообще-то главной любовью патофизиолога Шанцева, если не считать самбо, была спортивная медицина, точнее давольно узкая её часть, называемая лёгкой спортивной травмой. Военное значение лёгкой травмы было весьма спорным, особенно учитывая тот подход, что проповедовал Шанцев. По его словам выходило, что лёгкая спортивная травма самая трудная, жуть какая важная и нераскрытая тема. Он бросил все силы кафедры на её разработку, пытаясь доказать, что последствия лёгкой травмы весьма тяжелы, и вообще это никакая не травма, а травматический синдром, особенно если судить по общему уровню стресса организма. Он мерял концентрации адреналина у растянувших связки баллерин и определял уровни кортизола у боксёров с синяками. В подвалах его кафедры крысам легонько прищемляли хвосты, а контрольную группу варили живьём в кипятке, пытаясь доказать одинаковый эндорфинно-энкефалиновый выброс. Порой данные были противоречивы, но в общем, обнадеживающие. Если судить по этому самому голому «уровню стресса», то людей с лёгкой травмой следовало смело помещать в реанимацию… Всё бы ничего, если бы не явный конфликт со здравым смыслом. Военврачам и командирам, пекущимся о быстром возвращении раненных в строй, такое совсем не нравилось. Впрочем у Шанцева в ЦВМУ была куча друзей, поэтому тронуть его академическое начальство не могло. На его голимые лекции и научное баловство смотрели сквозь пальцы, ограничив маштабы шалостей скупыми возможностями Шанцевской кафедры. Выйти с проблемой лёгкой травмы за пределы кафедральных лабораторий уже много лет для профессора было делом невозможным — на межкафедральном, или ещё хуже, межвузовском уровнях, Научный Отдел Академии строго пресекал пустую растрату исследовательского потенциала. А профессор Шанцев такие попытки предпринимал с завидной упорностью, правда без видимого успеха.
Всю эту закулисную информацию о профессоре Филу поведал капитан Сидоркин. Конечно же поведал со скрытым «корыстным» умыслом — за потенциальную возможность получить три-четыре сотни электронных микрографий к своей диссертации. На следующий день Фил галопом помчался к Гурьеву. Поначалу Гурьев воспринял предложение о создании маленькой целевой лаборатории на кафедре Патофизиологии с осторожностью и скептицизмом, однако потом решил рискнуть. Ведь кто главное действующее лицо? Никто! Ноль без палочки — курок-третьекурсник, с такого и взятки гладки. Дадут ресурсы — пусть работает. Гурьев быстро составил модель эксперимента и расписал простенький исследовательский план. Чтобы создать хоть какие-нибудь гарантии долговременного существования лаборатории решили сразу много электронной микроскопии не делать — не больше десятка снимков в неделю на двоих. Так как большинство картинок с электронного микроскопа не слишком информативно, особенно когда не знаешь, чего ищешь, то по мнению Гурьева именно такой темп позволял смело удержать лабораторию в руках Феликса на все его оставшиеся три с половиной года в Академии. Окрылённый Фил побежал к Сидоркину — главному посреднику сделки.
На следующий день капитан-патологоанатом вошёл в профессорский кабинет полковника-патофизиолога. Шанцев, бесцеремонно закинув ноги на стол, сидел в глубоком кожанном кресле и смотрел по телевизору хоккей. Сидоркин вежливо кашлянул, а потом по военному громко гаркнул:
— Здравия желаю, Юрий Всеволдович! Разрешите?
— Заходи, заходи. Присаживайся, только не мешай — сейчас тут наши с канадцами! Вчера вот не смотрел, ходил на это дурацкое сборище реаниматологов Ленинграда, так хоть сегодня в записи увижу.
— Три-два в нашу пользу — брякнул Сидоркин.
— А-а-ы-ы!!! Зачем сказал!? У меня на кафедре разглашать вчерашний счёт запрещено под угрозой зимнего-вместо-летнего отпуска!
— Извините, товарищ полковник, не знал.
Сидоркин присел на свободный стул и замер. Шанцев досмотрел матч ровно до счёта 3:1, а потом выключил телевизор.
— Ну вот все наши «банки» я видел, а смотреть последний супостатский гол — только тахикардию у себя вызывать. Тем более когда счёт знаешь, учащённое сердебиение вдвойне не полезно, сплошной лишний адрелин. Ну давай, выкладывай, с чем пришёл?
— Помните, Юрий Всеволдович, вы пару месяцев назад говорили, что ужасно интересно посмотреть субклеточные измения по вашей тематике. Ну в свете последних публикаций, что те же супостаты недавно сделали…
— А-а-а! Пустое. Так ты с межкафедральной темой… Зарубят! — категорически отрезал Шнцев.
— Ну почему же? Просто наклюнулся весьма вероятный выход в цитологическую лабораторию на любую электронную микроскопию. Выход гарантированный, притом в обход Научного Отдела и прочей бюрократии, — продолжал Сидоркин вкрадчивым голосом.
— Поймают и за самодеятельность шею намоют! Я это уже проходил, хотя… Если за дело возьмёшься ты, а не я… Тогда тебе и намоют, а не мне! Но если по уму, то может результаты получить успеешь, а их-то уже не отнять.
По заблестевшим глазам Шанцева было видно, что предложение его заинтересовало. Сидоркин продолжил:
— В этом и соль, и прелесть предложения, что ни вам, ни мне ничего не намоют. Мы в стороне будем. Тут вся инициатива в руках у одного третьекурсника.
— У кого? У курсанта?! У блатника что ли? Тогда и слушать не хочу! — профессор нахмурился.
— Да за блатника я бы и не ратовал. Курсант обычный. Такого если и выгонят, никто в его защиту не пискнет. Просто он на своего научрука, точнее научрукшу, удачно пашет — грех таким не воспользоваться! А у этой бабы такие возможности… — обречённо вздохнул Сидоркин.
— У женщины, а не у бабы! — Шанцев напустил на себя интеллигентности — Ну и кто же она?
— Полковник Зайчик.
— Ни хуя себе! — профессорская интеллигентность как-то быстро слетела с Шанцева — Тогда точно поймают, да намоют и шею, и яйца! Намоют, а потом оторвут!
В ответ Сидоркин положил перед профессором Феликсовскую распечатку исследовательского плана сроком на три года и с жаром принялся объяснять, как под это дело здорово вклинивается любая «левая» электронная микроскопия. Через полчаса капитан и полковник топали по нестерпимо воняющему виварием кафедральному подвалу, подыскивая подходящую комнатушку для будущего экспериментатора. Остановились на заваленном поломанными стульями тёмном помещеньице, едва ли три на пять метров, но всё в кафеле. Шнацев удовлетворённо крякнул, пообещав распорядиться насчет свежей побелки потолка, установки полок с крысинными клетками и одного лабораторного стола. Так у Феликса появилась своя, пусть пока полуигрушечная лаборатория.
— Удав-Бабэнэ (Глава 9)
Однако Фил не был исключением на своём курсе — ровно на другом конце Академии, на Пироговской набережной Невы с видом на все ленинградские красоты, курсант Удав-Бабэнэ гонял чаи с генералом Самойловичем. Понятно, что Удавом его называли исключительно однокурсники, начальство же его величало рядовым Бабиным, а профессор, он же генерал Самойлович, звал его в основном Андрюшей, но иногда Андрей Петровичем. Так вот Андрей Петрович Удав-Бабэнэ гонял чаи тоже в СВОЕЙ лаборатории. ЛТСЖК или Лаборатория Терминальных Состояний Живой Клетки, как громко называлась его конура, была полной противоположностью Филовской ЛЦА — Лаборатории Церебрального Аутоиммуногенеза. Если Фил заточился от света мирского в подвальные глубины кафедры Патфизиологии, то Бабин наоборот залез на чердак кафедры Биофизики. И на том чердаке умника Бабина интересовала одна единственная проблема — когда клетка ещё живая, а когда уже мёртвая. Вот именно то, что между — или сотояние парабиоза. Очень интересное состояние не только для Удава, и не столько для профессора Самойловича, сколько для подполковника Гурьева. Правда сам Бабэнэ об этом интересе пока ничего не знает. Зато Гурьев, читая его зелёный реферат, аж ногами совает — этот паренёк, пусти его энергию в нужное русло, запросто сможет смоделировать процесс умирания тех или иных структур мозга. Чобы было ровно столько, сколько достаточно для заданного изменения поведения, но не до степени полного дебилизма. Ведь кого не хватает в будущей команде, так это толкового биофизика! К сожалению толковые биофизики на дороге не валяются, их и выращивать надо, как орхидею в оранжерее, но и закалять, как полярную берёзу. Вот генерал Самойлович рядового Бабина вовремя заметил и теперь старается — смену для себя растит да закаляет. Ну расти, расти, посмотрим, чей урожай будет. Тут законы советские, достаточно приказа из МО и живо раскулачат генерала на ценные кадры.
Ещё на первом курсе Бабин попал под генеральский патронаж. Попал «случайно-закономерно», в зависимости с какой стороны смотреть. Не зря сослуживцы его Удавом прозвали — он глотал книжки, как питон кроликов, а на семенарах был невозмутим, как сытая анаконда. Ничего его не пугало. На всех занятиях без исключения, не проявляя никаких эмоций, холоднокровная рептилия Бабин медленно поднимал руку по любому вопросу. При этом не было разницы, что происходит в классе — опрос по пройденному материалу или объяснение нового. Если опрос, то значит Бабин готов отвечать абсолютно всё, а если объяснение, то значит у Бабина абсолютно по всему есть вопросы. Именно за эти вопросы преподы тихо ненавидели Бабина, ведь частенько ответов то на них не знали! Однако рептилию-Бабэнэ такое ничуть не смущало, и он послушав пару минут очередное объяснение опять невозмутимо тянул руку. Чем мотивировалось такое «хочу всё знать», для однокурсников, да пожалуй и для самого Бабина, оставалось тайной за семью печатями — никакого карьеристического пыла или служебного рвения у него не было, и казалось, что к своей будущей судьбе Удав совершенно безразличен.
И вот однажды на семинаре по медицинской физике молодой сконфузившийся преподаватель капитан Соловей не выдержал. К концу последнего академического часа после очередного вопроса Удава он громко разразился гневной тирадой о том, что следует уважать учебную программу, а не занимать общее время семинара под своё неоформившееся исследовательское любопытство. И что для особо любознательных, равно как и для особо одарённых, существует Фундаментальная библиотека, где в научных монографиях возможно лежат ответы на столь узкие вопросы. Но не на все — на последний вопрос однозначного ответа пока нет, тут как говорится даже на теоретическом уровне тема всё ещё ждёт своего исследователя. Удав невозмутимо выслушал раскрасневшегося Соловья и как бы невзначай заметил, что ответ вроде бы уже есть. Затем он вытащил из портфеля свежий номер международного журнала Physics Data Review. Капитана пробила крупная дрожь.
— Рядовой Бабин, где вы взяли этот журнал? Такая периодика в Военно-медицинскую Академию не приходит — это журнал физиков, а не медиков!
— Так точно, товарищ капитан, ну разве в нашей библиотеке возможно отыскать чего-нибудь толковое по базисным вопросам мироустройства и законам природы? Вот пришлось оформить абонемент в научный отдел Салтыковки…
Бабин вздохнул, как бы сетуя на тяжелую судьбу, что не выписала ему Physics Data Review, молча подошёл к доске и принялся невозмутимо покрывать её длиннющими заковыристыми формулами со всякими там интегралами да дифференциалами. У Соловья опустились руки. Тот жалобно оглядел класс. Курсанты притихли, тупо вперившись в Бабинскую писанину, как на настенные иероглифы Древнего Египта. С этими ребятами всё понятно — нормальные будущие военврачи. Не понятно где, когда, и главное ЗАЧЕМ этот молодой гений умудрился выучить теоретическую физику на таком уровне? Капитан медицинской службы с полностью убитым видом поглядел на часы. Видать, что даже ему, профессиональному биофизику, но всё же медику, въехать в Бабинские математические выкладки было сложновато. Пока Удав писал, курсанты зевали, а Соловей считал минуки до конца занятия. Наконец время вышло.
— Отделение, вста-ать! Занятие закончено. До свидания товарищи курсанты!
—Досдань-тощ-каптан!
Бабин взял тряпку, чтобы стереть с доски написанное. Соловей аж подпрыгнул и истерично заголосил:
— Не-е-ет!!! Отставить! Ничего не стирайте! Идите отсюда и подумайте на досуге. Серьёзно подумайте — вы случайно ВУЗ не перепутали?
Класс опустел, а в гулком корридоре двухвекового здания громко загрюкало множество курсантских яловых сапог. От шума капитан поморщился, закрыл дверь, сел и уставился на доску. Он как первоклашка водил в воздухе пальцем и шевелил губами, пытаясь разобраться с Бабинкими формулами. В корридоре на пять минут стихло, а потом снова загрохотало, теперь уже с каким-то металлическим позвякиванием. Казалось, что в старом здании повернулось само время, вновь наполнив готические своды громадного коридора звоном шпор зауряд-врачей царской кавалерии. На самом же деле это цокали подковки на прогарах, советских морских полуботинках — чтобы на строевой подготовке не протирать подошвы до дыр, курсанты-мореманы с Четвёртого Факультета подбивали свою обувь, и теперь их курс со звоном и гулом вваливается в Сеченовскую Аудиторию. Они рассаживались в роскошном амфитеатре с прекрасной аккустикой, где когда-то на толстенных дубовых скамьях сидели Пирогов, Сеченов, Павлов и оба Боткина с кучей им подобных, из тех, что потом подростают и спускаются со слушательских рядов вниз, на лекторское место. Наконец рявкнуло приветсвие и наступила тишина, началась очередная лекция.
Капитан Соловей последний раз окинул завороженным взглядом исписанную доску, медленно вышел из класса и понуро побрёл в кабинет своего шефа — дважды доктора наук, дважды член-корреспондента и один раз генерал-майора Самойловича. Тут дело такое — одна докторская у Самойловича была нормальная, медицинская, а вот вторая… Вторая докторская была по квантовой химиии, что в общем-то тоже самое, что и квантовая физика. А до двух докторских было две кандидатских, тоже не слишком похожих — одна сплошная биохимия, другая про какие-то квантовые перетрубации энегетических уровней в молекулах, когда те поглощают излучение. Физика, в общем. Вообще-то стык физики с биологией и рождает науку биофизику, но в данном случае биофизику всесьма специфическую и имеющую прямое отношение к военной медицине — ну там ядерные взрывы всякие, и как от этого приходит каюк, или если культурно, то механизмы поражения ионизирующей радиацией. В академики правда Самойловича так и не произвели, тормознули в членкорах, зато сразу в двух местах — в Академии Медицинских Наук и просто в Академии Наук СССР или Большой Академии, как её называли военные медики. В отличие от царских времён, советская Военно-Медицинская Академия сама академиков давать не могла, и здесь титульность Самойловича ограничивалась простым начкафством да профессорством.
— Владимир Олегович, разрешите?
— Проходите, коллега!
На кафедре Биофизики царил истинный демократизм, здесь сотрудники друг друга по званию обычно не называли, порой даже заметно перегибая палку со светской инеллигентностью. Мата в этих старых стенах не было с Екатерининских времён, конечно курсанты не в счёт. Капитан Соловей вошёл в профессорский кабинет:
— Тут дело такое… Не могли бы вы взглянуть на доску в моём классе. Там один умник написал кое-что… м-м-мне интересно, ерунда это или… Или этот молодой человек уже физмат закончил! Хотя по возрасту рановато. Первокурсник…
Самойлович удивлённо хмыкнул и вместе с капитаном пошёл смотреть Бабинские формулы.
— Вот тут ошибка у него! Смотри, он дал дискретное значение модулю и отсюда вывел постоянную. Но это, впрочем, мелочи — сам подход интересен, да и похоже, что парень следит за новостями в физике. Так в каком, ты говоришь, физмате он учился?
— Ни в каком! Я же говорю — после школы он!
— Ну тогда это дешёвый трюк. Паренёк подготовился к одному единственному вопросу, возможно у него есть знакомый физик, например университетский студент-старшекурсник. Вот он ему формулки написал, а тот их просто заучил, как китайскую грамоту, чтобы на нас произвести впечатление.
— Влади-и-имир Олегович! Да я за этим типом уже какое занятие наблюдаю. Не похоже, что его вообще интересует внешняя реакция хоть преподавателя, хоть коллектива — настоящий шизоидный психопат, черезчур выраженная педантичная акцентуация, полнейшая интраверсия пополам с гениальностью. Ещё чудо, что такого на психотборе не зарубили. Извините за грубость — плевал он на всякие впечатления…
— Ладно, за грубость извиняю. Вытирай доску. И позвони ему на курс — пусть этого умника после занятий пришлют ко мне, я сегодня до поздна на кафедре буду. Только не объясняй там ничего, может овчинка выделки не стоит.
После обеда Бабин явился на курс. Общее построение на этот раз ничего хорошего не предвещало. После зачитки заступающих в наряд, стршина Абаж-Апулаз сделал «радостное» объявление — сегодня самоподготовка (это так называлось «учить уроки») отменяется. Сейчас подадут автобусы, и все едут на Выборгскую овощебазу разгружать вагоны. Приказано сменить чистое обмундирование на рабочее хэ-бэ, обычную солдатскую робу. В это время на тумбочке дневального зазвонил телефон. Позвали старшину. Тот коротко переговорил и в свою очередь кликнул Бабина:
— Ты чё, чмо, натворил, что тебя, козла, к генералам вызывают? Колись, говнюк, а то уморю в нарядах, как пленного в Бухенвальде!
— Товарищ старшина, я ничего не натворил. Чего вызывают — не знаю. Куда вызывают то? К какому генералу? К начальнику Факультета, что ли? Ну так я ему на прошлой неделе по ошибке честь левой рукой отдал…
— Так, Бабин — ты не курсант, а тупая невыдрессированая обезьяна. За честь левой рукой один наряд вне очереди! Не слышу?!
— Есть один наряд вне очереди!
— А теперь вместо овощебазы беги на Биофизику — тебя генерал Самойлович с какого-то хрена видеть желает. Не слышу?!
— Есть бежать на Биофизику! Разрешите идти? То есть бежать.
Бабину пришлось довольно долго торчать у генеральского кабинета — у Самойловича были посетители. Там оживлённо обсуждалось нечто научное и для средних умов абсолютно непонятное. Наконец дверь распахнулась и оттуда вышли два ухоженных седеньких дедка, а вслед за ними моложавый генерал. Генерал веживо, словно барышень, придерживал обоих дедушек за локти, учтиво провожая их до машины, стоявшей на Пироговской набережной у самой кафедры. Похоже знак «стоянка запрещена» этой чёрной «Волги» не касался. Один дед мимоходом рассказывал какую-то юморную историю. В его рассказе буднично мелькали фамилии Курчатов, академик Харитон, маршал Гречко. Бабина никто не заметил.
— Помочь вам? Как?! Я ведь простой курсант…
Сидоркин хмыкнул, стянул перчатки и закурил прямо в секционной. Вечером на кафедре из больших чинов уже никого не осталось, и на такие мелочи можно было наплевать. Фил закончил с работой, снял фартук и уселся рядом с капитаном. Преподаватель ещё раз пристально оглядел ученика, словно колебался, продолжать ли начатый разговор.
— Не свисти, простой курсант. А ты, похоже, малый не промах — меня о тебе Особый Отдел спрашивал, сказали что единственный курсант, кто к Бабе Алефтине в науку набился. Вот они и навострили ушки. Смотри парень, методики, что ты везде вынюхиваешь, конечно дело мирное, да похоже ты их до кучки с какой-то целью собираешь… Молодой ты ещё, чтоб самому так определиться. Ведёт тебя кто-то. Потом, ты знаешь, какая у нас очередь на электронную микроскопию? Месяца два-три. А все электронщики твои салабоньи заказы делают по первому требованию! Только не надо мне рассказывать, мол это из-за того, что ты там год в кружке ошивался. Преподы и профессура ждет, а курсант-третьекурсник нет! Ведь замолвила Баба Алефтина словечко за тебя, да так замолвила, что никто и пискнуть не смеет. Мне много не надо — я на докторскую материальчик собираю и хотел бы туда немного электронных фотографий прицепить. Мой профессор пока темы официально не дал, всё считает меня молодым для такого дела, поэтому мне самому к микроскопам не пробиться в том объеме, что хочется. А тебе пробиться. Так вот, ты мне и ещё одному парню гонишь трансмиссионную электронную микроскопию, а мы тебе за эти фотки обеспечиваем доступ к нашему виварию с крысами и отдельную лабораторию в подвале. По моему — дело!
— Товарищ капитан. Я хотел бы, конечно, но я вправду ничего не решаю. А кому ещё выход на микроскопы нужен?
— Да Юрке-самбисту.
— Кому?!
— Кому, кому… Начальнику кафедры Патологической Физиологии самому профессору Шанцеву.
— Так у него же возможностей куда больше, чем у всех нас!
Патанатом затушил бычёк и рассмеялся. Жестом пригласил Фила на выход, всем видом показывая, что разговор будет долгим и конфиденциальным, иначе бы они не ушли из секционной. Сидоркин громко потопал по лестнице на второй этаж, а Фил чуть задержался, маркируя образцы и выписывая сопроводительные формы для отправки по лабораториям. Покончив, он резво припустил в Сидоркинский кабинет. В учебных классах было полно народу на самоподготовке, где-то в уголке кучка отработчиков за наряды и двойки настойчиво донимала дежурного преподавателя, пытаясь сдать пропущенный материал. Ломиться под взглядами своих в преповский кабинет было как-то неловко, и Феликс выждал момент, когда вокруг не будет курков с его курса. Наконец краснопогонники расползлись из коридора по лабораториям, рядом с Сидоркинским кабинетом осталась только парочка читающих «летунов». Фил остановился перед дверью в некоторой нерешительности. Один из «синяков» недовольно спросил, принимает ли капитан отработки, и если да, то они первые. Сидеркин считался либеральным преподом, и попасть к нему на отработку все считали за счастье.
— Не-е, ребята, пролёт. Сидоркин не зачётный сегодня. Я к нему по ВНОСовским делам.
Летуны сокрушённо ухмыльнулись. Феликс развёл руками, вроде «извините, ничем не могу помочь», и негромко постучал. Из-за двери высунулась лохматая голова, а потом рука с ключами. Оказалось, что санитары уже ушли, поэтому необходимо самим вымыть стол и инструментарий, протереть дезинфектантом пол секционной и закрыть морг. Фил собрался взять ключи, но капитан отдёрнул руку, обращаясь к «синякам»:
— Отработчики, быстро вниз, навести чистоту, как в операционной, потом выключить свет, двери запереть, ключи вернуть. За это приму ваши долги и даю редкую возможность самим выбрать любой вопрос, разумеется врамках тем ваших отработк. Что сдаём то? Пропуски или двойки?
— Нет, не двойки, товарищ капитан! Пропуски из-за нарядов!
Курсанты, предвкушая халявную отработку, схватили ключи и бросились выполнять Сидоркинский приказ, а Фил прошёл в кабинет. Преподаватель по-домашнему засуетился у маленькой электроплитки, на которую поставил большую колбу из жаропрочного стекла.
Проходи, проходи… Садись. Сейчас кофе поставлю и поговорим. Кофе на ночь пьёшь?
— Пью.
И Феликс, в предвкушении крепкого растворимого кофе и долгого разговора, плюхнулся на импортный лабораторный стул на колёсиках. Такие стулья были ещё в диковнинку. Фил поёрзал по полу, немного покрутился на нём, сегка зацепив стоящий рядом микроскоп, и смущённо подкатился к Сидоринскому столу.
— Самбист-Патофизиолог(Глава 8)
— Курс встать! Смирна-а-а! Товарищ профессор, третий курс на лекцию по патологической физизиологии…
— Молодцы, здрасьте.
— Здарррав-гав-гав-гав!
— Садитесь, товарищи курсанты. Вот наша Спортивная Ассоциация спортсменов-самбистов и ЦСКА мне открыточку прислали. С Днем Рождения их почётного профессора поздравляют. И так каждый год. Ещё когда я был молодым спортсменом, то разработал много болевых приемов, основываясь исключительно на медицинскую науку от биомеханики до патофизиологиии. Вот помню… А ну ка, курсант, выйдете сюда!
Так, в неотносящихся к делу мемуарах спортивной молодости борца-профессора, и пролетели первые тридцать минут лекции, перемежаясь с демонстрациями бросков, подсадов, захватов и удушений. Наконец Юрий Всеволдович Шанцев, уломав очередную жертву до лёгкого коматозного состояния, вспомнил тему лекции — иммунный дисбалланс при бронхиальной астме. Наверное на тему его навело хриплое дыхание, вырывавшееся из груди организма, профессионально удушаемого его здоровенными ручищами. Курсанту дали нюхнуть нашатыря, а полковник Шанцев, столь успешно совмещавший заведование кафедрой Паталогической Физиологии и борьбу самбо, открыл свой конспект, к великому облегчению «волонтеров» с ближайших рядов. Как всегда несколько бестолковый конспект, под стать его лекции. Из оставшегося часа с небольшим конспектировать стоило максимум минут десять его болтовни. Нормальная лекция одного из самых ненормальных профессоров Военно-Медицинской Академии, научного борца в пямом и переносном смыслах.
Вообще-то главной любовью патофизиолога Шанцева, если не считать самбо, была спортивная медицина, точнее давольно узкая её часть, называемая лёгкой спортивной травмой. Военное значение лёгкой травмы было весьма спорным, особенно учитывая тот подход, что проповедовал Шанцев. По его словам выходило, что лёгкая спортивная травма самая трудная, жуть какая важная и нераскрытая тема. Он бросил все силы кафедры на её разработку, пытаясь доказать, что последствия лёгкой травмы весьма тяжелы, и вообще это никакая не травма, а травматический синдром, особенно если судить по общему уровню стресса организма. Он мерял концентрации адреналина у растянувших связки баллерин и определял уровни кортизола у боксёров с синяками. В подвалах его кафедры крысам легонько прищемляли хвосты, а контрольную группу варили живьём в кипятке, пытаясь доказать одинаковый эндорфинно-энкефалиновый выброс. Порой данные были противоречивы, но в общем, обнадеживающие. Если судить по этому самому голому «уровню стресса», то людей с лёгкой травмой следовало смело помещать в реанимацию… Всё бы ничего, если бы не явный конфликт со здравым смыслом. Военврачам и командирам, пекущимся о быстром возвращении раненных в строй, такое совсем не нравилось. Впрочем у Шанцева в ЦВМУ была куча друзей, поэтому тронуть его академическое начальство не могло. На его голимые лекции и научное баловство смотрели сквозь пальцы, ограничив маштабы шалостей скупыми возможностями Шанцевской кафедры. Выйти с проблемой лёгкой травмы за пределы кафедральных лабораторий уже много лет для профессора было делом невозможным — на межкафедральном, или ещё хуже, межвузовском уровнях, Научный Отдел Академии строго пресекал пустую растрату исследовательского потенциала. А профессор Шанцев такие попытки предпринимал с завидной упорностью, правда без видимого успеха.
Всю эту закулисную информацию о профессоре Филу поведал капитан Сидоркин. Конечно же поведал со скрытым «корыстным» умыслом — за потенциальную возможность получить три-четыре сотни электронных микрографий к своей диссертации. На следующий день Фил галопом помчался к Гурьеву. Поначалу Гурьев воспринял предложение о создании маленькой целевой лаборатории на кафедре Патофизиологии с осторожностью и скептицизмом, однако потом решил рискнуть. Ведь кто главное действующее лицо? Никто! Ноль без палочки — курок-третьекурсник, с такого и взятки гладки. Дадут ресурсы — пусть работает. Гурьев быстро составил модель эксперимента и расписал простенький исследовательский план. Чтобы создать хоть какие-нибудь гарантии долговременного существования лаборатории решили сразу много электронной микроскопии не делать — не больше десятка снимков в неделю на двоих. Так как большинство картинок с электронного микроскопа не слишком информативно, особенно когда не знаешь, чего ищешь, то по мнению Гурьева именно такой темп позволял смело удержать лабораторию в руках Феликса на все его оставшиеся три с половиной года в Академии. Окрылённый Фил побежал к Сидоркину — главному посреднику сделки.
На следующий день капитан-патологоанатом вошёл в профессорский кабинет полковника-патофизиолога. Шанцев, бесцеремонно закинув ноги на стол, сидел в глубоком кожанном кресле и смотрел по телевизору хоккей. Сидоркин вежливо кашлянул, а потом по военному громко гаркнул:
— Здравия желаю, Юрий Всеволдович! Разрешите?
— Заходи, заходи. Присаживайся, только не мешай — сейчас тут наши с канадцами! Вчера вот не смотрел, ходил на это дурацкое сборище реаниматологов Ленинграда, так хоть сегодня в записи увижу.
— Три-два в нашу пользу — брякнул Сидоркин.
— А-а-ы-ы!!! Зачем сказал!? У меня на кафедре разглашать вчерашний счёт запрещено под угрозой зимнего-вместо-летнего отпуска!
— Извините, товарищ полковник, не знал.
Сидоркин присел на свободный стул и замер. Шанцев досмотрел матч ровно до счёта 3:1, а потом выключил телевизор.
— Ну вот все наши «банки» я видел, а смотреть последний супостатский гол — только тахикардию у себя вызывать. Тем более когда счёт знаешь, учащённое сердебиение вдвойне не полезно, сплошной лишний адрелин. Ну давай, выкладывай, с чем пришёл?
— Помните, Юрий Всеволдович, вы пару месяцев назад говорили, что ужасно интересно посмотреть субклеточные измения по вашей тематике. Ну в свете последних публикаций, что те же супостаты недавно сделали…
— А-а-а! Пустое. Так ты с межкафедральной темой… Зарубят! — категорически отрезал Шнцев.
— Ну почему же? Просто наклюнулся весьма вероятный выход в цитологическую лабораторию на любую электронную микроскопию. Выход гарантированный, притом в обход Научного Отдела и прочей бюрократии, — продолжал Сидоркин вкрадчивым голосом.
— Поймают и за самодеятельность шею намоют! Я это уже проходил, хотя… Если за дело возьмёшься ты, а не я… Тогда тебе и намоют, а не мне! Но если по уму, то может результаты получить успеешь, а их-то уже не отнять.
По заблестевшим глазам Шанцева было видно, что предложение его заинтересовало. Сидоркин продолжил:
— В этом и соль, и прелесть предложения, что ни вам, ни мне ничего не намоют. Мы в стороне будем. Тут вся инициатива в руках у одного третьекурсника.
— У кого? У курсанта?! У блатника что ли? Тогда и слушать не хочу! — профессор нахмурился.
— Да за блатника я бы и не ратовал. Курсант обычный. Такого если и выгонят, никто в его защиту не пискнет. Просто он на своего научрука, точнее научрукшу, удачно пашет — грех таким не воспользоваться! А у этой бабы такие возможности… — обречённо вздохнул Сидоркин.
— У женщины, а не у бабы! — Шанцев напустил на себя интеллигентности — Ну и кто же она?
— Полковник Зайчик.
— Ни хуя себе! — профессорская интеллигентность как-то быстро слетела с Шанцева — Тогда точно поймают, да намоют и шею, и яйца! Намоют, а потом оторвут!
В ответ Сидоркин положил перед профессором Феликсовскую распечатку исследовательского плана сроком на три года и с жаром принялся объяснять, как под это дело здорово вклинивается любая «левая» электронная микроскопия. Через полчаса капитан и полковник топали по нестерпимо воняющему виварием кафедральному подвалу, подыскивая подходящую комнатушку для будущего экспериментатора. Остановились на заваленном поломанными стульями тёмном помещеньице, едва ли три на пять метров, но всё в кафеле. Шнацев удовлетворённо крякнул, пообещав распорядиться насчет свежей побелки потолка, установки полок с крысинными клетками и одного лабораторного стола. Так у Феликса появилась своя, пусть пока полуигрушечная лаборатория.
— Удав-Бабэнэ (Глава 9)
Однако Фил не был исключением на своём курсе — ровно на другом конце Академии, на Пироговской набережной Невы с видом на все ленинградские красоты, курсант Удав-Бабэнэ гонял чаи с генералом Самойловичем. Понятно, что Удавом его называли исключительно однокурсники, начальство же его величало рядовым Бабиным, а профессор, он же генерал Самойлович, звал его в основном Андрюшей, но иногда Андрей Петровичем. Так вот Андрей Петрович Удав-Бабэнэ гонял чаи тоже в СВОЕЙ лаборатории. ЛТСЖК или Лаборатория Терминальных Состояний Живой Клетки, как громко называлась его конура, была полной противоположностью Филовской ЛЦА — Лаборатории Церебрального Аутоиммуногенеза. Если Фил заточился от света мирского в подвальные глубины кафедры Патфизиологии, то Бабин наоборот залез на чердак кафедры Биофизики. И на том чердаке умника Бабина интересовала одна единственная проблема — когда клетка ещё живая, а когда уже мёртвая. Вот именно то, что между — или сотояние парабиоза. Очень интересное состояние не только для Удава, и не столько для профессора Самойловича, сколько для подполковника Гурьева. Правда сам Бабэнэ об этом интересе пока ничего не знает. Зато Гурьев, читая его зелёный реферат, аж ногами совает — этот паренёк, пусти его энергию в нужное русло, запросто сможет смоделировать процесс умирания тех или иных структур мозга. Чобы было ровно столько, сколько достаточно для заданного изменения поведения, но не до степени полного дебилизма. Ведь кого не хватает в будущей команде, так это толкового биофизика! К сожалению толковые биофизики на дороге не валяются, их и выращивать надо, как орхидею в оранжерее, но и закалять, как полярную берёзу. Вот генерал Самойлович рядового Бабина вовремя заметил и теперь старается — смену для себя растит да закаляет. Ну расти, расти, посмотрим, чей урожай будет. Тут законы советские, достаточно приказа из МО и живо раскулачат генерала на ценные кадры.
Ещё на первом курсе Бабин попал под генеральский патронаж. Попал «случайно-закономерно», в зависимости с какой стороны смотреть. Не зря сослуживцы его Удавом прозвали — он глотал книжки, как питон кроликов, а на семенарах был невозмутим, как сытая анаконда. Ничего его не пугало. На всех занятиях без исключения, не проявляя никаких эмоций, холоднокровная рептилия Бабин медленно поднимал руку по любому вопросу. При этом не было разницы, что происходит в классе — опрос по пройденному материалу или объяснение нового. Если опрос, то значит Бабин готов отвечать абсолютно всё, а если объяснение, то значит у Бабина абсолютно по всему есть вопросы. Именно за эти вопросы преподы тихо ненавидели Бабина, ведь частенько ответов то на них не знали! Однако рептилию-Бабэнэ такое ничуть не смущало, и он послушав пару минут очередное объяснение опять невозмутимо тянул руку. Чем мотивировалось такое «хочу всё знать», для однокурсников, да пожалуй и для самого Бабина, оставалось тайной за семью печатями — никакого карьеристического пыла или служебного рвения у него не было, и казалось, что к своей будущей судьбе Удав совершенно безразличен.
И вот однажды на семинаре по медицинской физике молодой сконфузившийся преподаватель капитан Соловей не выдержал. К концу последнего академического часа после очередного вопроса Удава он громко разразился гневной тирадой о том, что следует уважать учебную программу, а не занимать общее время семинара под своё неоформившееся исследовательское любопытство. И что для особо любознательных, равно как и для особо одарённых, существует Фундаментальная библиотека, где в научных монографиях возможно лежат ответы на столь узкие вопросы. Но не на все — на последний вопрос однозначного ответа пока нет, тут как говорится даже на теоретическом уровне тема всё ещё ждёт своего исследователя. Удав невозмутимо выслушал раскрасневшегося Соловья и как бы невзначай заметил, что ответ вроде бы уже есть. Затем он вытащил из портфеля свежий номер международного журнала Physics Data Review. Капитана пробила крупная дрожь.
— Рядовой Бабин, где вы взяли этот журнал? Такая периодика в Военно-медицинскую Академию не приходит — это журнал физиков, а не медиков!
— Так точно, товарищ капитан, ну разве в нашей библиотеке возможно отыскать чего-нибудь толковое по базисным вопросам мироустройства и законам природы? Вот пришлось оформить абонемент в научный отдел Салтыковки…
Бабин вздохнул, как бы сетуя на тяжелую судьбу, что не выписала ему Physics Data Review, молча подошёл к доске и принялся невозмутимо покрывать её длиннющими заковыристыми формулами со всякими там интегралами да дифференциалами. У Соловья опустились руки. Тот жалобно оглядел класс. Курсанты притихли, тупо вперившись в Бабинскую писанину, как на настенные иероглифы Древнего Египта. С этими ребятами всё понятно — нормальные будущие военврачи. Не понятно где, когда, и главное ЗАЧЕМ этот молодой гений умудрился выучить теоретическую физику на таком уровне? Капитан медицинской службы с полностью убитым видом поглядел на часы. Видать, что даже ему, профессиональному биофизику, но всё же медику, въехать в Бабинские математические выкладки было сложновато. Пока Удав писал, курсанты зевали, а Соловей считал минуки до конца занятия. Наконец время вышло.
— Отделение, вста-ать! Занятие закончено. До свидания товарищи курсанты!
—Досдань-тощ-каптан!
Бабин взял тряпку, чтобы стереть с доски написанное. Соловей аж подпрыгнул и истерично заголосил:
— Не-е-ет!!! Отставить! Ничего не стирайте! Идите отсюда и подумайте на досуге. Серьёзно подумайте — вы случайно ВУЗ не перепутали?
Класс опустел, а в гулком корридоре двухвекового здания громко загрюкало множество курсантских яловых сапог. От шума капитан поморщился, закрыл дверь, сел и уставился на доску. Он как первоклашка водил в воздухе пальцем и шевелил губами, пытаясь разобраться с Бабинкими формулами. В корридоре на пять минут стихло, а потом снова загрохотало, теперь уже с каким-то металлическим позвякиванием. Казалось, что в старом здании повернулось само время, вновь наполнив готические своды громадного коридора звоном шпор зауряд-врачей царской кавалерии. На самом же деле это цокали подковки на прогарах, советских морских полуботинках — чтобы на строевой подготовке не протирать подошвы до дыр, курсанты-мореманы с Четвёртого Факультета подбивали свою обувь, и теперь их курс со звоном и гулом вваливается в Сеченовскую Аудиторию. Они рассаживались в роскошном амфитеатре с прекрасной аккустикой, где когда-то на толстенных дубовых скамьях сидели Пирогов, Сеченов, Павлов и оба Боткина с кучей им подобных, из тех, что потом подростают и спускаются со слушательских рядов вниз, на лекторское место. Наконец рявкнуло приветсвие и наступила тишина, началась очередная лекция.
Капитан Соловей последний раз окинул завороженным взглядом исписанную доску, медленно вышел из класса и понуро побрёл в кабинет своего шефа — дважды доктора наук, дважды член-корреспондента и один раз генерал-майора Самойловича. Тут дело такое — одна докторская у Самойловича была нормальная, медицинская, а вот вторая… Вторая докторская была по квантовой химиии, что в общем-то тоже самое, что и квантовая физика. А до двух докторских было две кандидатских, тоже не слишком похожих — одна сплошная биохимия, другая про какие-то квантовые перетрубации энегетических уровней в молекулах, когда те поглощают излучение. Физика, в общем. Вообще-то стык физики с биологией и рождает науку биофизику, но в данном случае биофизику всесьма специфическую и имеющую прямое отношение к военной медицине — ну там ядерные взрывы всякие, и как от этого приходит каюк, или если культурно, то механизмы поражения ионизирующей радиацией. В академики правда Самойловича так и не произвели, тормознули в членкорах, зато сразу в двух местах — в Академии Медицинских Наук и просто в Академии Наук СССР или Большой Академии, как её называли военные медики. В отличие от царских времён, советская Военно-Медицинская Академия сама академиков давать не могла, и здесь титульность Самойловича ограничивалась простым начкафством да профессорством.
— Владимир Олегович, разрешите?
— Проходите, коллега!
На кафедре Биофизики царил истинный демократизм, здесь сотрудники друг друга по званию обычно не называли, порой даже заметно перегибая палку со светской инеллигентностью. Мата в этих старых стенах не было с Екатерининских времён, конечно курсанты не в счёт. Капитан Соловей вошёл в профессорский кабинет:
— Тут дело такое… Не могли бы вы взглянуть на доску в моём классе. Там один умник написал кое-что… м-м-мне интересно, ерунда это или… Или этот молодой человек уже физмат закончил! Хотя по возрасту рановато. Первокурсник…
Самойлович удивлённо хмыкнул и вместе с капитаном пошёл смотреть Бабинские формулы.
— Вот тут ошибка у него! Смотри, он дал дискретное значение модулю и отсюда вывел постоянную. Но это, впрочем, мелочи — сам подход интересен, да и похоже, что парень следит за новостями в физике. Так в каком, ты говоришь, физмате он учился?
— Ни в каком! Я же говорю — после школы он!
— Ну тогда это дешёвый трюк. Паренёк подготовился к одному единственному вопросу, возможно у него есть знакомый физик, например университетский студент-старшекурсник. Вот он ему формулки написал, а тот их просто заучил, как китайскую грамоту, чтобы на нас произвести впечатление.
— Влади-и-имир Олегович! Да я за этим типом уже какое занятие наблюдаю. Не похоже, что его вообще интересует внешняя реакция хоть преподавателя, хоть коллектива — настоящий шизоидный психопат, черезчур выраженная педантичная акцентуация, полнейшая интраверсия пополам с гениальностью. Ещё чудо, что такого на психотборе не зарубили. Извините за грубость — плевал он на всякие впечатления…
— Ладно, за грубость извиняю. Вытирай доску. И позвони ему на курс — пусть этого умника после занятий пришлют ко мне, я сегодня до поздна на кафедре буду. Только не объясняй там ничего, может овчинка выделки не стоит.
После обеда Бабин явился на курс. Общее построение на этот раз ничего хорошего не предвещало. После зачитки заступающих в наряд, стршина Абаж-Апулаз сделал «радостное» объявление — сегодня самоподготовка (это так называлось «учить уроки») отменяется. Сейчас подадут автобусы, и все едут на Выборгскую овощебазу разгружать вагоны. Приказано сменить чистое обмундирование на рабочее хэ-бэ, обычную солдатскую робу. В это время на тумбочке дневального зазвонил телефон. Позвали старшину. Тот коротко переговорил и в свою очередь кликнул Бабина:
— Ты чё, чмо, натворил, что тебя, козла, к генералам вызывают? Колись, говнюк, а то уморю в нарядах, как пленного в Бухенвальде!
— Товарищ старшина, я ничего не натворил. Чего вызывают — не знаю. Куда вызывают то? К какому генералу? К начальнику Факультета, что ли? Ну так я ему на прошлой неделе по ошибке честь левой рукой отдал…
— Так, Бабин — ты не курсант, а тупая невыдрессированая обезьяна. За честь левой рукой один наряд вне очереди! Не слышу?!
— Есть один наряд вне очереди!
— А теперь вместо овощебазы беги на Биофизику — тебя генерал Самойлович с какого-то хрена видеть желает. Не слышу?!
— Есть бежать на Биофизику! Разрешите идти? То есть бежать.
Бабину пришлось довольно долго торчать у генеральского кабинета — у Самойловича были посетители. Там оживлённо обсуждалось нечто научное и для средних умов абсолютно непонятное. Наконец дверь распахнулась и оттуда вышли два ухоженных седеньких дедка, а вслед за ними моложавый генерал. Генерал веживо, словно барышень, придерживал обоих дедушек за локти, учтиво провожая их до машины, стоявшей на Пироговской набережной у самой кафедры. Похоже знак «стоянка запрещена» этой чёрной «Волги» не касался. Один дед мимоходом рассказывал какую-то юморную историю. В его рассказе буднично мелькали фамилии Курчатов, академик Харитон, маршал Гречко. Бабина никто не заметил.