Ломачинский Андрей Анатольевич
КУРЬЕЗЫ ВОЕННОЙ МЕДИЦИНЫ И ЭКСПЕРТИЗЫ
Тематически сгруппировано по заявкам читателей
САМОЕ ГЛУПОЕ САМОУБИЙСТВО
На мой крестьянский взгляд умных самоубийств вообще не бывает. Ну разве когда бойца моджахеды окружили, а патронов нет. Дёргает боец колечко на последней гранате и уходит в мир иной, заодно подсадив по пути парочку алахакбаровцев до их любимого аллаха. По сути это не самоубийство, а перевод собственной смерти из разряда мучительных в геройские. В остальных случаях самовольный уход из кино, под названием жизнь, есть бааальшая глупость. Хотя одни глупости глупее других. А этот случай о самой глупой из них.
В начале 1970-х ПИЯФ был ЛИЯФ. Ленинградский Институт Ядерной Физики. Работало там много разного народу – в основном люди солидные. Но были и несолидные. Рыжик был из несолидных, хотя сам себя он считал вторым по значимости в науке, сразу после Эйнштейна. Было ему полных 24 года, и работал он лаборантом. Как его в действительности звали, я забыл. Кличку свою он получил за редкую веснушчатость и лисий цвет волос. Наш гений любил покритиковать Общую Теорию Относительности (правда без особой логики и какой-либо алгебры на бумаге), зато утверждал, что располагает доказательствами существования эфира, как некой абсолютной системы отчета, но все, кому он показывал свои работы, над ним смеялись. Однако дома он находил своим изысканиям безоговорочную поддержку в лице мамы и некоторых друзей детства. Такие авторитеты укрепляли его в мысли, что его просто не могут понять вследствие 'их скудоумия' и зазнайства. Так или иначе, но через год наш самородок не считал никого достойными, чтобы показывать им свои гениальные работы. А еще он был известен тем, что каждый год поступал то в Физтех, то в ЛГУ, где неизменно получал на вступительных экзаменах двойку или по физике, или по математике, в зависимости от того, какой экзамен был первым. Не помогала даже «профильная» характеристика с места работы. Похоже, что у Рыжика были весьма большие проблемы с зашкаливающей самооценкой, в пух и прах разбивавшей принцип здравой социальной адаптации и оценки реальности. Знаете, бывает – мама внушает бездарю, что он нечто особенное в этом мире. Бездарь верит. Хочет стать Ломоносовым-2, а становится невротиком. Хотел бы стать автослесарем, может жил бы счастливо.
После армии вернулся Рыжик в свой институт. Отслужил парень, а ума не набрался, хоть вроде должен был распрощаться с юношеской сопливостью. Тяжелый случай. А тут ещё угораздило Рыжика влюбиться. В МНСа, точнее в молодую младшую научную сотрудницу. Ох тётка была! Красоты неописуемой и при этом умная – редкое сочетание. Ну на мой взгляд, после Кюри-Складовской молодым женщинам в экспериментальной ядерной физике не место. Говорю так не из-за махрового сексизма-мачизма, а с точки зрения элементарной биологии. Мамками им быть. У мужика в этом плане получше устроено – половые клеточки каждые три месяца меняются, а вот у девок – как с момента созревания наделались, так и сидят до самого климакса, излучение ловят. Ну наша красавица на такую сторону личной гигиены плевала и работала с жутко радиоактивными солями радия.
Давай Рыжик за этой красавицей ухаживать. Ну у девки диссертация в голове, да и взгляд на жизнь был посолиднее ювенильного максимализма. Надоел ей Рыжик своими приставаниями. И вот в очередной раз Рыжик улучил момент и давай этой даме в любви до гроба клясться, да руку и сердце предлагать. А дама решила его дурь в конструктивное русло перевести. Ну и говорит ему, что мол выйду за тебя замуж, как только ты физиком станешь. Поступай в универ, отучись, а там подходи, если желание сохраниться. Ну тому бы за книжки сесть, да к экзаменам подготовиться. А зачем? Невротика труд тяготит. Поперся Рыжик в университет, как всегда уверенный, что и без книжек умный. Сочинение сдал, а на математике схватил банан. Вот и вернулся на работу после второго экзамена. Давай опять к своей «невесте» клеиться. Тётке это уже порядком надоело, и она ему в глаза прямо высказала все то, что о нем думает. Типа – ты тупой лодырь с воспаленным самомнением, плюс маменькин сынок, а не мужик. Таким и давать противно, не то что замуж идти.
Резанули Рыжика эти слова. Первый раз за всю жизнь он осознал, что его мирок с реальным миром не совпадает. Что о его «значимости» люди диаметрально противоположное мнение имеют. И навалилась на Рыжика фрустрация, или в обиходе полное крушение надежд. Опять же, Рыжик был сынок маменькин, а поэтому никаких реальных методов борьбы с фрустрацией он не знал. Всю жизнь за него мама боролась со словами, подобными «не верь, мой сыночек, все они врут от зависти к тебе, такому умному и значительному.» В данной ситуации эти слова не сработали. Ну какая зависть у пославшей его дамы сердца? Ну мужички самостоятельные выход из подобных проблем быстро находят. Вариантов много, от «куплю бутылку и забуду», через «уйду к другой», до «учиться-учиться-учиться» или «работать-искать, найти и не сдаваться». Короче обидный эпизод, но не конец жизни. У Рыжика же наступил конец жизни, потому как сама жизнь смысл потеряла. Смысл его жизни был насквозь невротический, выдуманный. Вот он рухнул, и оказалась калечная Рыжикова душонка, как улитка без раковины под палящим солнцем. Невыносимое состояние. Мамочка это видела. Ей бы сунулю-переростка к психиатру сводить, так нет. Она с «маменькиной мудростью» посыпала ему соль на рану – если ты, мое сыновье великолепие, об этой дуре не забудешь, я тебя любить перестану!
Самый сильный спусковой крючок на глупости. Психологически у любого взрослого мужика любовь к женщине – это прокрутка второй раз своей детской любви к матери. А тут из-за дешёвой материнской ревности такой болезненный удар в одно и тоже место. Решил Рыжик всех наказать. Возлюбленную свою и мамочку в первую очередь, ну и себя тоже. Да и вообще весь мир, за то что он такое говно и Рыжика не оценил. Решил Рыжик показушно сдохнуть, и чтоб все вокруг него бегали да жалели. Абсолютно детское желание «несправедливо» наказанного мальчика – желание сделать истерику и скандал вокруг «обиды». Помните, как дети орут в магазине, когда их мамка на выход за руку тянет? Рёв их, последнее средство мамочку наказать – пусть все окружающие видят, какая мамка у меня плохая. Рыжиково инфантильное подсознание включило тот же самый механизм.
Так как нашему «ребеночку» шел 25-й годик, то орать благим матом было не солидно. Окружающие бы не поняли. Поэтому Рыжик взял из маминой домашней аптечки шприц и тихонько пробрался в лабораторию к своей отринутой любви. В специальном сейфе его любовь хранила радиоактивные материалы. Материалы были строго учётными, и всякое их использование регистрировалось в специальном журнале. Расход-наличие и записи сверялись ежедневно. Ну а учёные в чём-то народ простецкий и комбинацию от сейфа записали на корочке той самой тетрадки. Так вот Рыжик стащил ампулу с солями радия и сделал соответствующую запись в учетном журнале. Странички в журнальчике пронумерованы, прошиты, а прошива опечатана – не вырвешь. Будут начальство и следователи читать. Запись была довольно пространной, страницы на две. Там Рыжик подробно описал, какое все дерьмо, а любовь его в первую очередь. А кончался сей опус фразой о том, что жить с подобным к нему отношением, ну совершенно невозможно, и поэтому Рыжик добровольно умирает, пустив себе радий по вене. Ну а кого винить в этой смерти – смотри вышенаписанное. Написав сию обидку, Рыжик и вправду открыл ампулу и сделал себе внутривенный укол её содержимым. Положив шприц в контейнер с радиоактивными отходами, поехал страдалец домой. Одного этот дурак не знал – сколько Кюри он хапнул, и что его ждёт. Кюри – это не та женщина, с которой ядерная физика начиналась, а тех Кюри, точнее Милликюри, в которых радиоактивность в честь той женщины меряют. А хапнул он немного. Совсем недостаточно, чтоб быстро, но мученически, сдохнуть. Но всё же достаточно, чтобы в конце-концов сдохнуть. Хоть бы в этом вопросе книжки почитал.
На утро пришла зазноба на работу. Открыла журнальчик и обомлела. Побежала к начальству. Начальство разозлилось, но подумало, что это всего лишь запись, так сказать безобидная месть Кота Леопольда. Но на всякий случай сообщило куда надо о факте пропажи радиоактивных материалов послало на дом к Рыжику в помощь КГБ дозиметриста. Приехали ГБ-шники обыск делать. Да обыскивать нечего – фонит от самого Рыжика и от унитаза, куда тот писял. Ну и чуть от кроватки, где тот бессонной ночью потел, ожидаючи смерти. Правду, значит, написал. Дезактивировали унитаз, засунули в спецконтейнер постель, а самого Ромео загрузили в ментовский «бобик», заперли в заднем отделении в одиночестве и наказали сидеть на противоположной от водителя стороне. Чтоб не облучал хороших людей почем зря. Сами в другую машину сели и поехали всей гурьбой на ВПТ (в Клинику Военно-Полевой Терапии, что в Военно-Медицинской Академии). Там Рыжика сдали в надежные руки офицеров медицинской службы.
Военно-полевые терапевты такому подарку очень обрадовались. Это же какая удача – получить столь чистый эксперимент по инкорпорированной (внедренной в тело) радиации без сопутствующего внешнего облучения. Что там крысы-собаки, редкая возможность представилась на самом человечьем организме эффект посмотреть! Позвонили в ЛИЯФ, уточнили «дозняк». Очень удачно всё складывается – и химически, и по активности, и по времени всё известно. Удачно для врача-экспериментатора, не для Рыжика. Для Рыжика как раз плохо. Хроническая лучевая болезнь. Сразу не сдохнешь, а будешь долго-долго мучаться.
На первый день всё было в норме. Сразу после беседы с пришедшим из соседней Клиники Психиатрии дежурным специалистом, Рыжик под предлогом «я всё понял, больше не повториться» стал просится домой. К тому же маму на отделение не пустили. Рыжика обнадежили, что всё ещё впереди. Не обманули. Мучения начались со второго дня. Дело в том, что радиация убивает самые быстроделящиеся клетки. Ну например костный мозг и выстилку кишечника. Последняя у нас полностью обновляется за 24 часа. Старый эпителий мы съедаем-перевариваем, а новый за один день наращиваем. Так вот этот процесс у Рыжика притормозился, и пошли язвы, где только можно. Ну Рыжику сразу сделали полный кровеобмен. Сменили его собственную грязную кровь на чистую донорскую. Потом стали колоть лекарства, тяжелые соли связывающие, давай делать разные ферезы да диализы – специальными аппаратами кровь от поступающего из тканей радия чистить. Только поздно уже. Много радиации вывели, но много и осталось. В основном в костях. А в костях у нас кровь делается.
Не заставила эта костная радиация себя долго ждать – стало Рыжиково кроветворение угасать. Потихоньку. При острой лучевой болезни дело совсем по-другому обстоит. Бахнул ядерный взрыв, облучил человека за секунды. Ну костного мозга много передохло. Передохло – кроветворение стало. Но не надолго – после паузы кроветворение медленно восстанавливается. Если успеет восстановиться – выживет человек, здоровым станет. Поэтому и зовут такую болезнь острой. Один раз стукнуло, а остальное отходняк. При радиоактивном заражении тела ситуация прямо-противоположная. Сначала почти никакой реакции нет. А вот дальше – чем больше времени проходит, тем тяжелее ситуация. Идет не восстановление, а постепенное угнетение. В конце-концов или костный мозг совсем перестаёт кровь делать, и тогда каюк. Или же начинает делать вместо нормальных кровяных клеток гемобластозные. Тогда каюк чуть позже, уже от рака крови. То что Рыжику каюк, полевые терапевты не сомневались. Интересен был вопрос «каким образом»?
И действительно пришел каюк самым необычным образом и не сразу. Полтора года шло прогрессирующее угнетение кроветворения. Ну переливали кровь, делали трансплантации – пересаживали донорский костный мозг. Чем больше времени проходило, тем хуже работал трансплантант. Наконец в крови появились бластозные клетки – белокровие. Кроветворению капут и счёт пошёл на месяцы. Ситуация получается дважды дурацкая – рак крови надо давить препаратами, угнетающими деление костномосзговых клеток. А деление костномозговых клеток уже угнетено до крайности лучевой болезнью. Кольнёшь лекарства – обостриться «лучёвка». Отменишь лекарство – обостриться рак крови. Замкнутый круг. Для контроля за рыжиковым кроветворением приходилось делать частые пункции грудины – высасывать капельку костного мозга. Эту капельку размазывали по секлу, сушили-красили и смотрели под микроскопом. Ни у кого сомнений не было, откуда придет смерть.
А она пришла не оттуда. От рака, точнее раков и не крови. В обычной жизни так не бывает. Бывает рак, но единственный и последний. У Рыжика в дополнение к белокровию по непонятной причине молниеносно развилось ещё четыре разных рака. Точнее, два рака и два предраковых состояния. Они бы тоже 100%-но в настоящие раки перешли, да Рыжик, гад, не дал – помер. После ВПТ «пятираковый» труп долго был героем сезона уже на Кафедре Патанатомии.
Первый рак имел чудное название интраэпидермальная карцинома. Развился он на левом локтевом сгибе, как раз в том месте, куда Рыжик радий вколол. Метастазики обнаружились в лёгких, лимфоузлах и печени. Второй рак назывался остеосаркома. Злючий был рачок – больше всех метастазов накидал. Развился он на грудине, как раз в том месте, где Рыжику постоянно костномозговые пункции делали. За какие-то пару месяцев на грудине выросло нечто, напоминающее по форме хомут или громадную подкову от коня-тяжеловоза. Потом от этой опухоли-подковки росточки пошли по всем костям и органам, где «успешно» боролись за место с метастазами вышеупомянутой карциномы. Похоже, о подобном повороте событий никто из паталогоанатомов не догадывался. Борьба раков за существование – Дарвин отдыхает. Плюс малигнизированная тератома – развился у хлюпика самый мужской рак, рак яиц. Ну и злокачественная нефрома – рак почек. Это тоже понятно – на почки много работы свалилось по фильтрации радия. В дополнение пятым раком шло белокровие – лейкоз или рак крови. Это вроде как уже не считается, ибо от него и ожидали смерть.
По-моему самоубийство длинной в два года – самая глупая глупость!
PS: прошу не возмущаться, что все неоплазии раками называю; мы все с третьего курса помним, что рак, это опухоль эпителиального генеза, а за словосочетание «рак крови» – так вообще безоговорочный банан на экзамене… Просто не только для медиков писалось и хотелось быть попроще – скучные термины по возможности я везде стараюсь заменять бытовыми понятиями.
МЕДИЦИНСКАЯ ХИМЕРА
или петропавловский синдром
Ну что такое «химера» в обиходе? Смесь несмешиваемого. Что это такое исторически, тоже понятно. Какой-нибудь орёл с головой льва или лев с крыльями. А вот в военной медицине слово «химера» имеет однозначное толкование, так как является научным термином. И означает этот термин больного с чужим костным мозгом. Для неспециалистов придётся сделать пространное отступление, так как химер в мировой практике весьма мало, и одно толкование термина мало чего объясняет.
О трансплантации органов слышали все – пересадками почек и сердец сейчас никого не удивишь. О пересадках костного мозга слышали многие – тоже дело весьма обычное при анемиях (малокровии) или лейкозах (раках крови). Красный костный мозг – это фабрика крови. Там миллиардами штампуются красные эритроциты для переноски кислорода и белые лейкоциты для борьбы со всем, что организму чуждо. Ну с микробами понятно, с раковыми клетками не совсем понятно, но смысл тот же. А вот как быть со здоровыми пересаженными тканями? Костный мозг такие ткани считает «своими» лишь частично – находит он тонкие химические различия и в конце концов их тоже отторгает. Поэтому и колют больным после пересадок всякие лекарства, этот процесс замедляющие. Исключения только для естественных клонов – тканей близнецов, да и то не всех. Такие случаи редки и считаются необыкновенной удачей как для больного, так и для врача-трансплантолога.
Пересадка костного мозга самая лёгкая из всех пересадок. Ничего резать и шить не надо. Донору в таз или в грудину вкручивают шуруп с дыркой, как в игле от шприца. Через этот шуруп из кости отсасывают костный мозг в банку. Затем разводят его «водичкой» – специальным раствором, и переливают больному, как обычную кровь. Ну а собственный костный мозг больного, получив эту «присадочку» какое-то время её терпит и дает инородному косному мозгу наделать крови, а затем всё отторгает как чужое. Убивает пересаженные донорские клетки. Костный мозг – это министерство иммунной обороны, а всякие там лимфоузлы, сама циркулирующая кровь и разные там фолликулы-полипы-гланды – это лишь войска под его командой. Что министр прикажет, то солдат и сделает. Такая биологическая война называется «хозяин против трансплантата». Но бывает случай наоборот – «трансплантат против хозяина», хотя в 1970-е годы о таких казусах ещё мало что знали.
Полковник Павел Васильевич Загуляев формально служил в войсках химзащиты. Формально, потому что никакой химзащитой он в жизни не занимался. С самого начала карьеры мысли его витали исключительно в области нападения и нападения ядерного. Из какой части этот военный, и что конкретно он делал, я не знаю. Это «выше моей крыши» было – я не проходил к такому знанию из-за низкого допуска секретности. От сослуживцев и с записей в истории болезни знаю, что коллеги звали его за глаза «Загулом», был он доктором наук и в своем «ящике» слыл крутым авторитетом по ядерным фугасам. Научным авторитетом, разумеется, а не блатным. Поэтому, когда случилась беда с полковником, то приказ пришел с самого верху – слово «невозможно» исключить, сделать так, чтоб Загуляев жил.
Об инженере Петре Сергеевиче Краснодымском известно куда больше. Никаких особых званий, за исключением «Начальник Цеха Холодной Стерилизации» завода «Медполимер», у него не было. На вверенном ему хозяйстве мне довелось побывать лично и собственными глазами всё увидеть. Инженер Пётр и полковник Павел были людьми примерно одного возраста и схожей комплекции. Оба попали почти одновременно на ВПТ (в клинику Военно-Полевой Терапии, что в Военно-Медицинской Академии) и по одинаковой причине – жёсткое радиационное облучение. Соответственно и диагнозы у них были одинаковые – острая лучевая болезнь тяжёлой формы.
Вообще любила эта клиника подобных пострадавших. Со всего Союза стаскивала всякие случаи, напоминающие боевое поражение. Заснул пьяный ретгенолог на столе под включенным аппаратом (бывало и такое) – сюда его. Лечить будем и науку делать – представим, что лечим облученного от прохождения радиационной зоны после ядерного взрыва. Добавили алкаши дихлофоса в водку – сюда их. Будем лечить, как-будто враг фосфоротравляющее химоружие применил. Ну и многие другие подобные казусы в эту клинику попадали. Но всё же лучевая болезнь на особом почётном месте была, так как крайне редка она в мирное время. До Чернобыля оставалось десять лет, и два случая в одну неделю были экстраординарной удачей. Комбинация Петра и Павла, как этот плодотворный период остался в фольклерной памяти военных медиков Академии. Ну а после кое-какого научного открытия само открытие в шутку стали называть «петропавловским синдромом». Не знаю, жив ли сей термин в военной радиологии, но помню случай, когда какой-то профессор-радиолог из России был на американском семинаре. Так вот он на полном серьезе упоминал петропавловский синдром в русле того самого научного открытия, правда саму историю названия туманно связывал почему-то с городом Петропавловском.
Раз об истинной причине лучевой болезни Павла Всилича остается только догадываться, то рассмотрим причину болезни Петра Сергеича. Для чистоты «эксперимента» и полного учёта поглощенной дозы создали специальную экспертную комиссию, которая и отправилась на завод «Медполимер». Большой это был завод. Делал он одноразовые шприцы, презервативы, медицинские перчатки, пластиковые контейнеры для заготовки крови, дакроновые ловушки воздуха с виниловыми трубками (в народе – капельницы), и много прочей подобной продукции. Продукции медицинской, и соответственно, стерильной.
Походили спецы по цехам, удивились. Врачей, привыкших к стерильности операционных, цеха реального производства их родных чистых вещей разочаровывающе поразили своей нечистотой. Никакой стерильности среди крупных механизмов и конвейерных линий не было и в помине. Были, как на всяком производстве, неизбежные лужи масла, механики в засаленных робах, а белые грязно-пятнистые халаты операторов на линиях казались неуместной бутафорией. И все же продукция выходила безукоризненно стерильной. В СССР за такими вещами контроль был серьёзнейший. Обеспечивал стерильность Цех Холодной Стрелизации. Холодной, потому что пластик, это не медицинская сталь – его не проварить, не прожарить.
Холодная стерилизация достигалась жёстким облучением. Таким жёстким, что за секунды не только все микробы, но и сухие микробные споры погибали. Заходит конвейерная линия с грязной продукцией в АХС (агрегат холодной стерилизации), а выходит с продукцией стерильной. Всякая производственная головная боль по поддержанию стерильности отпадает сама собой – запаивай капельницы нестерильными, в последнем цеху все простерилизуют. В АХС над конвейером стояла радиационная пушка. Штука эта на пушку совсем не похожа. Напоминала она скорее тяжеленное, многотонное яйцо таинственной птицы Рух из сказки о Синдбаде. Но вместо хищного птенчика сидело в этом яичке за двухметровой многослойной скорлупой куда более опасное содержимое – изотопная смесь с убийственным спектром радиоактивного излучения. Стеночки бункера вокруг АХС тоже были основательными – свинцовые плиты перемежались с бариевой штукатуркой и слоями парафина. Лента входила в бокс и сбрасывала продукцию на внутренний конвейер, тот тащил её под луч, а затем сбрасывал на третий, выносящий конвейер. Какого-либо участия человека не требовалось, и стараниями инженерной мысли, малейшая утечка радиации исключалась. Везде висели специальные дозиметры, подключённые к аварийной сигнализации, а внутри помещения дополнительно было понатыкано куча прозрачных трубочек, заполненных радиолюменофором. Радиация цвета не имеет, как не имеет ни вкуса, ни запаха. Ярко-зелёное радиоактивное свечение, столь известное из кино и устной народной молвы, это всего лишь свечение химических детекторов, самих ничего не излучающих.
Работа на АХС считалась блатной. Зарплата по тем временам – обзавидуешься, рабочий день – четыре часа, бесплатное молоко и санатории, два отпуска в год, льготная очередь на машины, а квартиры вообще без очереди. Чудо! Попасть в этот цех можно было исключительно по блату. Начальник цеха был зверем только в вопросах радиационной безопасности. Во всех остальных вопросах он был человеком мягким, уважающим своих подчиненных. А ещё в те времена было такое понятие, как обязательное «перевыполнение плана». Чтоб коммунизм быстрей наступил, от всех требовали наделать разных вещей больше, чем возможно. Этакая официально-идеологическая глупость. Ну и крутились инженеры, всякие ухищрения придумывали для перекрытия проектной мощности. Все цеха «Медплимера» план перевыполнили, за исключением цеха стерилизации. Директор завода в гневе. Вызывает на ковер начальника цеха. Что же ты, гад такое нам устроил? Этап твой заключительный, и если продукция нестерильна, то значит она и не произведена. Все склады ломятся, а затор у тебя. Доводы о соблюдении опасной технологии по боку.
Собрал Пётр Сергиеч инженеров да технологов думу думать. Что-то там они придумали. Остановили цех, дистанционно закрыли макушку на адском «яичке», дождались разрешающих показаний дозиметра и полезли внутрь АХС – посмотреть на месте, как туда лучше их «рацуху» всунуть. Главный механик, технолог и начальник цеха. Трое человек и именно в такой очерёдности. И вдруг внутреннее убранство стерилизационного блока озаряется зелёным светом химдетекторов. Гидравлика забарахлила и настежь открыла источник. Мужики с криками в дверь. Выбежали, дверь задраили. Круглыми глазами друг на друга смотрят. Еще когда лезли, чтоб лишнюю поглощенную дозу остаточной радиации не писать, дозиметры предусмотрительно сняли и оставили перед входом. Они начальство, им можно. А зря оставили. Хапнули вот рентгенов, а сколько не ясно. Давай смотреть на показания, сколько же через открытую дверь «насветило». Технолог пытается пересчитать «поглощенку» исходя из коэффициента экранирования и расстояния. Хреново получается. Хреново, в смысле очень много.
Тут механик заметил, что не может выход из комнаты найти, забыл что и где – наступила так называемая радиационная дезориентация, симптом очень большой дозы. Затем появляется непонятная рябь в глазах, затем рвота. У всех. К чёрту прикладную математику, хватай красный телефон и звони врачу при заводе.
Все трое были доставлены в Академию. Механик умер часа через три. Радиационное поражение центральной нервной системы. Всё остальное у него тоже было поражено, но это вроде как не считается, потому что поражение мозга штука самая серьёзная. Технолог был жив два дня. У него смерть наступила вследствие полного радиационного поражения эпителиальных оболочек. Это то, что нашу требуху изнутри выстилает. Все кишки превратились в одну зияющую рану. Комбинация внутреннего кровотечения и «добро пожаловать, микробы». Инженеру повезло больше. Дистанция от источника максимальная, а время облучения минимальное. Да и луч по нему сквозанул уже ослабленным, пройдя через тела сотрудников.