Тощий агент сглотнул, не говоря ни слова. Я не завидовал его положению, впрочем, как и своему. Его инструкции, вероятно, были так же просты, как и у моего первого приятеля. Взять меня живым, если возможно.
— И в какой команде играет этот сморчок? — поинтересовался я голосом, на пол-актавы выше, чем обычно.
— Русский агент.
Я снова глянул в зеркало.
— Чушь, — возразил я. — Какой же он русский? Это же официант из мексиканской забегаловки. За заказом пришел.
— Ты слишком много болтаешь, когда нервничаешь, — сквозь зубы процедил мой сторож.
Пистолет застыл в его руке, точно каменный.
— Ну, что, ребята, похоже, тупичок, — сказал я обрадованно. — Не проиграть ли нам все сначала? Вы оба выходите…
— Заткнись, — мой сторож облизнул губы. — Извини. Хотя, похоже…
— Похоже, что ты не хочешь меня убивать, — выпалил я громко.
В зеркале я видел, как прикрытая дверь стала медленно открываться.
— Ты же запачкаешь свою курточку. Да и вообще совершишь непростительную ошибку. Каждая собака знает, что русские шпионы низкорослы, скуласты и ходят в шляпах.
Маргарита беззвучно пробралась в прихожую и с размаху грохнула тяжелой сумкой по голове тощего агента. Он пошатнулся и выстрелил в ковер, пистолет вывалился из руки, а мой напарник быстро подскочил к нему и огрел рукоятью по затылку. Затем повернулся ко мне и прошипел:
— Будь благоразумен, — и повернулся к Маргарите. Пистолет он спрятал в карман, но я не сомневался, что он может мгновенно выхватить его.
— Вы молодец, мисс, — похвалил он. — Я позабочусь, чтобы его убрали из вашей квартиры. А мистер Легион и я как раз собирались уходить.
Маргарита вопросительно воззрилась на меня. В голове тут же промелькнуло два или три замечания, но ни одно из них не подходило к ситуации. Мне не хотелось втравливать ее в такое дело. Похоже, и мой фэбээровец с удовольствием оставит ее в покое, если я не стану выкидывать фокусов. С другой стороны, это был последний шанс выбраться из ловушки, прежде чем она захлопнется навсегда. Мой сторож не спускал с меня глаз.
— О'кей, милочка, — сказал я как можно более непринужденно. — Это всего лишь мистер Смит из посольства. Мы с ним старые друзья.
Я протиснулся мимо нее, направившись к двери, и уже взялся за ручку, когда позади раздался глухой удар. Я тут же развернулся и успел поддеть фэбээровца в челюсть коротким джабом. Маргарита стояла, широко раскрыв глаза.
— Твоя сумка прямо на все случаи жизни, — заметил я с благодарностью. — Неплохо сработано, Мэгги.
Я присел, расстегнул ремень на фэбээровце и связал ему руки за спиной. Маргарита все поняла без слов и проделала то же самое с другим, уже начавшим приходить в себя.
— Кто они? — спросила она. — Что…
— Позже расскажу. Сейчас мне надо быстро добраться до знакомых и поведать историю газетчикам, чтобы все это попало в новости на радио и телевидение. Тогда они поостерегутся прикончить меня втихую. А уж я позабочусь, чтобы об этом узнала каждая собака.
Я вынул из заднего кармана серебристый цилиндр:
— На всякий случай, — сказал я. — Пошли это мне, Джону Джонсу, Итценка, Главпочтамт, до востребования.
— Хорошо, — кивнула Маргарита. — Я принесла тебе одежду.
Она вышла в коридор и вернулась с пластиковым пакетом и картонкой, в которой лежал костюм, потом достала пачку купюр из сумочки и вручила мне.
Я обнял ее:
— Послушай, малышка, как только мы расстанемся, возвращайся в банк, сними со счета пятьдесят тысяч и покинь страну. Конечно, придраться не к чему, разве что ты оглушила парочку взломщиков, которых застала в квартире. Но все-таки лучше исчезнуть. Оставь свой адрес на почте в Базеле, в Швейцарии, и я свяжусь с тобой, когда смогу.
Она принялась было спорить, но я ничего не хотел слушать. Через двадцать минут я уже вышел на улицу чисто выбритый, аккуратно одетый с пятью тысячами долларов в одном кармане и пистолетом в другом. Я неплохо поел, хорошо выспался и против меня не смогли устоять тайные агенты нескольких держав.
Мне удалось добраться аж до самого угла дома, прежде чем они меня сцапали.
Глава двенадцатая
Глава тринадцатая
— И в какой команде играет этот сморчок? — поинтересовался я голосом, на пол-актавы выше, чем обычно.
— Русский агент.
Я снова глянул в зеркало.
— Чушь, — возразил я. — Какой же он русский? Это же официант из мексиканской забегаловки. За заказом пришел.
— Ты слишком много болтаешь, когда нервничаешь, — сквозь зубы процедил мой сторож.
Пистолет застыл в его руке, точно каменный.
— Ну, что, ребята, похоже, тупичок, — сказал я обрадованно. — Не проиграть ли нам все сначала? Вы оба выходите…
— Заткнись, — мой сторож облизнул губы. — Извини. Хотя, похоже…
— Похоже, что ты не хочешь меня убивать, — выпалил я громко.
В зеркале я видел, как прикрытая дверь стала медленно открываться.
— Ты же запачкаешь свою курточку. Да и вообще совершишь непростительную ошибку. Каждая собака знает, что русские шпионы низкорослы, скуласты и ходят в шляпах.
Маргарита беззвучно пробралась в прихожую и с размаху грохнула тяжелой сумкой по голове тощего агента. Он пошатнулся и выстрелил в ковер, пистолет вывалился из руки, а мой напарник быстро подскочил к нему и огрел рукоятью по затылку. Затем повернулся ко мне и прошипел:
— Будь благоразумен, — и повернулся к Маргарите. Пистолет он спрятал в карман, но я не сомневался, что он может мгновенно выхватить его.
— Вы молодец, мисс, — похвалил он. — Я позабочусь, чтобы его убрали из вашей квартиры. А мистер Легион и я как раз собирались уходить.
Маргарита вопросительно воззрилась на меня. В голове тут же промелькнуло два или три замечания, но ни одно из них не подходило к ситуации. Мне не хотелось втравливать ее в такое дело. Похоже, и мой фэбээровец с удовольствием оставит ее в покое, если я не стану выкидывать фокусов. С другой стороны, это был последний шанс выбраться из ловушки, прежде чем она захлопнется навсегда. Мой сторож не спускал с меня глаз.
— О'кей, милочка, — сказал я как можно более непринужденно. — Это всего лишь мистер Смит из посольства. Мы с ним старые друзья.
Я протиснулся мимо нее, направившись к двери, и уже взялся за ручку, когда позади раздался глухой удар. Я тут же развернулся и успел поддеть фэбээровца в челюсть коротким джабом. Маргарита стояла, широко раскрыв глаза.
— Твоя сумка прямо на все случаи жизни, — заметил я с благодарностью. — Неплохо сработано, Мэгги.
Я присел, расстегнул ремень на фэбээровце и связал ему руки за спиной. Маргарита все поняла без слов и проделала то же самое с другим, уже начавшим приходить в себя.
— Кто они? — спросила она. — Что…
— Позже расскажу. Сейчас мне надо быстро добраться до знакомых и поведать историю газетчикам, чтобы все это попало в новости на радио и телевидение. Тогда они поостерегутся прикончить меня втихую. А уж я позабочусь, чтобы об этом узнала каждая собака.
Я вынул из заднего кармана серебристый цилиндр:
— На всякий случай, — сказал я. — Пошли это мне, Джону Джонсу, Итценка, Главпочтамт, до востребования.
— Хорошо, — кивнула Маргарита. — Я принесла тебе одежду.
Она вышла в коридор и вернулась с пластиковым пакетом и картонкой, в которой лежал костюм, потом достала пачку купюр из сумочки и вручила мне.
Я обнял ее:
— Послушай, малышка, как только мы расстанемся, возвращайся в банк, сними со счета пятьдесят тысяч и покинь страну. Конечно, придраться не к чему, разве что ты оглушила парочку взломщиков, которых застала в квартире. Но все-таки лучше исчезнуть. Оставь свой адрес на почте в Базеле, в Швейцарии, и я свяжусь с тобой, когда смогу.
Она принялась было спорить, но я ничего не хотел слушать. Через двадцать минут я уже вышел на улицу чисто выбритый, аккуратно одетый с пятью тысячами долларов в одном кармане и пистолетом в другом. Я неплохо поел, хорошо выспался и против меня не смогли устоять тайные агенты нескольких держав.
Мне удалось добраться аж до самого угла дома, прежде чем они меня сцапали.
Глава двенадцатая
— Ты слишком много потеряешь, — говорил генерал Смейл, — и ничего не приобретешь, если будешь продолжать упорствовать. Ты молод, энергичен и, думаю, умен. Ты располагаешь капиталом в миллион с чем-то и, будь уверен, мы оставим его тебе. А отказываясь от сотрудничества, ты вынуждаешь нас относиться к тебе, как к предателю, и обращаться с тобой соответственно.
— Слушай, чем это вы меня все кормите? — спросил я. — Во рту, как в помойке, и рука до локтя вся исколота. Вам не известно, что применение наркотиков — это незаконно?
— Национальная безопасность под угрозой, — отрезал Смейл.
— Насколько я понимаю, ваши методы не сработали, а то бы ты теперь не канючил.
— Ты нес чушь, — признал генерал. — Иногда даже на непонятном языке. Откуда ты появился, Легион? Кто ты?
— Тебе же все уже давным-давно известно, — заметил я. — Ты сам мне в этом признался. Я — парень, по фамилии Легион, из городка Маунт-Стерлинг, штат Иллинойс с населением в тысячу восемьсот девяносто два человека.
— Я — гуманист, Легион. Но если понадобится, я выбью из тебя правду.
— Ты? — я лениво ухмыльнулся. — Сомневаюсь. Скорее позовешь на помощь подручных баранов для грязной работенки. Единственное мое преступление заключается в тех знаниях, до которых так хотят добраться политики. И ради этого ты готов лгать, мошенничать, красть, пытать — и даже убивать. Ты это прекрасно знаешь, впрочем, как и я. Так что давай не будем дурачить друг друга. Уж я-то знаю, чего ты стоишь как человек, мистер генерал.
Смейл побелел:
— Не забывай, что ты в моей власти. Ты просто мерзавец, — проскрипел он. — Я пока еще не прибегал к крайним мерам, учти это при размышлениях. Я солдат и знаю свой долг. Я готов отдать жизнь, а если понадобится, то пожертвовать честью. И мне плевать на твое мнение, если я могу добыть информацию, которую ты скрываешь от моего правительства.
— Дайте мне свободу и попросите по-хорошему. Насколько я знаю, ничего ценного для военных я сообщить не могу. Но если со мной будут обращаться, как со свободным гражданином, я, может быть, и предоставлю вам возможность самим судить об этом.
— Скажи сейчас и будь свободен.
— А, ну, конечно, — отозвался я. — Я изобрел помесь ракеты с машиной времени, облетел всю Солнечную систему и несколько раз побывал в прошлом. А свободное от путешествий время я потратил на всякие изобретения. И вообще, я собираюсь запатентовать их, вот и не хочу раскрывать свои секреты раньше времени. Теперь я могу идти?
Смейл поднялся:
— Ты останешься в этой комнате до тех пор, пока мы не сможем обеспечить тебе безопасность передвижения. Это шестьдесят третий этаж небоскреба, окна здесь из небьющегося стекла, имей в виду. Насколько я знаю, из карманов у тебя конфисковали все. Правда, чисто теоретически, ты можешь проделать одну вещь: проглотить язык и задохнуться. И еще, дверь бронирована и взломать ее невозможно.
— Да, забыл сказать тебе, — заметил я, — мне удалось отправить письмо другу и сообщить все о тебе. Вот-вот появится шериф с постановлением на обыск.
— Никаких писем ты не отправлял, — отреагировал Смейл. — На всякий случай мы не оставили здесь мебели, чтобы ты не мог ее разбить. Тоскливо, конечно, провести свою жизнь в этой комнатушке, но если ты не согласишься с нами сотрудничать, ты останешься здесь навсегда.
Я молча сидел на полу и следил, как он покидает комнату. Когда он открыл дверь, я заметил двух охранников в коридоре. Хорошенькое дело: одиночество без уединения. Впрочем, я знал, что без присмотра меня не оставят.
Я растянулся на ковре, густом и пышном, вероятно, чтобы я не мог разбить себе голову назло им всем. Я чувствовал себя усталым. Допросы под воздействием наркотиков не улучшают сон. Но я не особенно-то переживал. Несмотря на уверения Смейла, вечно держать меня здесь им все равно не удастся. Я надеялся, что Маргарита сумела оторваться от них и поведает историю газетчикам. Такого рода вещи не могут оставаться в тайне. Или могут?
Мои мысли вернулись к словам Смейла, что под действием наркотиков я нес чушь.
И тут меня осенило: должно быть, они просто добрались до информации о Валлоне. Ха, это же надо! Они допрашивали меня в том состоянии, в котором я ни словечка не понимал по-английски. Я улыбнулся, потом расхохотался. Пока удача не покидала меня.
Стекла в окнах были двойными, в вакуумных алюминиевых рамах, запечатанных пластиком для лучшей изоляции. Я провел пальцем по раме. Дюраль. Если бы у меня был какой-нибудь нож, я бы, вероятно, мог отогнуть раму по краю и ослабить стекло… если бы хоть было чем по нему ударить…
Смейл действительно постарался на славу, вынеся все из комнаты и подчистую обобрав меня. Я был в рубашке, брюках и ботинках без галстука и ремня. У меня еще оставался пустой кошелек, пачка с двумя помятыми сигаретами да коробка спичек. А вот тут Смейл промахнулся. Я мог, например, поджечь волосы, и сгореть дотла. Я мог запихать в рот носок и подавиться или повеситься на ботиночных шнурках. Естественно, ничего такого я и не собирался делать.
Я еще раз поглядел в окно. С дверью связываться не стоит, да и охрана за ней только и ждет повода отыграться на мне. А вот побега через окно они вряд ли ожидают. В конце концов, шестьдесят третий этаж, да и, собственно говоря, чего я добьюсь, выбравшись на подоконник? Но об этом потом. Вот только бы глотнуть свежего воздуха.
Мои пальцы натолкнулись на какой-то выступ. Я пригляделся. Это был винт, вмонтированный в поверхность дюраля. Неужели рама крепится на винтах? Да нет, он был единственным. Зачем же тогда он нужен? Ладно, выясню, когда отвинчу. Только придется ждать темноты. Смейл не оставил лампы в комнате, так что после захода солнца я смогу приняться за работу.
Прошла пара часов, но никто так и не нарушил моего одиночества, даже жратвы не принесли. Видать, решили морить меня голодом. А может, эта гвардия просто не привыкла быть тюремщиками и позабыла, что даже животных надо время от времени кормить.
Мне удалось отодрать от кошелька небольшой уголок из мягкого металла, всего один дюйм длиной, но я надеялся, что винт засел не слишком туго.
Впрочем, чего гадать, уже стемнело, и мне оставалось только попробовать. Я подошел к окну, воткнул в прорезь уголок и надавил, винт повернулся с изумившей меня легкостью. Я все крутил и крутил, поскольку резьба оказалась очень мелкой. Наконец винт выпал, и воздух засвистел, заполняя раму.
Я задумался. Если заполнить раму водой и заморозить ее… Да, такое еще надо умудриться проделать в тропиках, с таким же успехом можно было заполнить ее спиртом и поджечь.
Мысли вращались по кругу, и каждая начиналась со слова «если». Мне всякий раз требовалось что-то, чего у меня не было.
Я достал сигарету, закурил, и пока горела спичка, внимательно осмотрел дыру, из которой вынул винт. Три шестнадцатых дюйма в диаметре и дюйм в глубину, с крошечной дырочкой на дне. Хорошо отработанный старый метод: через дырку выкачивали воздух, а потом запечатывали ее винтом. У него было одно неоспоримое преимущество — легкость откачивания воздуха из рамы. Вот если бы накачать воздух внутрь. Конечно, компрессора они мне здесь не оставили, однако у меня были кое-какие химикаты — головки спичек, они тоже старомодны, как и множество вещей в Перу.
Я сел на пол и принялся за работу, аккуратно сдирая серу на кусочек бумажки. От тридцати восьми спичек получилась довольно большая кучка. Я осторожно завернул все в бумагу, закрутил концы и затолкал ее в дыру от винта. Затем, используя уголок кошелька, обтесал резьбу на винте и принялся его закручивать, пока наконец не загнал до упора. Ботинки, которые купила Маргарита, были последним криком перуанской моды: с тонкими подошвами, острыми носами и большими каблуками. Неважнецкие для ходьбы, но в качестве молотка просто незаменимы. Я подумал, не стоит ли отодрать кусок ковра, чтобы прикрыть лицо, но решил не терять времени.
Сняв ботинок, я взвесил его на ладони. Гибкая подошва обеспечивала хороший, хлесткий удар. Правда, оставалась еще парочка «но», однако, если как следует шарахнуть по винту, то можно вогнать его с достаточной силой, чтобы воспламенить серу. А расширяющийся объем газа должен взломать стекло.
Я распластался вдоль стены и изо всех сил шарахнул каблуком по винту. Раздался грохот, пахнуло жаром, и меня обдало ночным воздухом. Через мгновение я уже был на подоконнике, спиной к улице в шестидесяти футах от земли. Цепляясь руками за карниз над головой, я подтянулся, зацепился коленом, перехватил рукой следующий подоконник, выше и, передохнув секунды три, выпрямился. Подо мной послышались крики:
— Черт!
— …этот идиот выбросился из окна!
— Где свет?
Я возносил похвалу архитектору, подчеркнувшему горизонтальные линии небоскреба и расположившего карнизы над окнами. Теперь, если парни не сразу догадаются посмотреть наверх, у меня есть шанс добраться до крыши. Я глянул вверх, чтобы определить, сколько же мне еще лезть, и конвульсивно вцепился еще крепче, боясь, как бы не упасть вместе со зданием…
Меня прошибла холодная испарина. Я стиснул карниз так, что затрещали суставы пальцев, и прижался щекой к грубой поверхности камня, прислушиваясь, как колотится сердце. Я хотел позвать на помощь, но слова застряли в горле. Дыша прерывисто, как загнанная лошадь, я висел в пустоте, боясь повести глазами, шевельнуть ресницами, чтобы не свалиться. Я зажмурился, чувствуя, как пальцы немеют, немеют… и попытался снова крикнуть, но получился только неясный шепот.
Минутой раньше меня беспокоило только одно: как бы они не посмотрели наверх и не заметили меня. Теперь же меня пугало, что они не догадаются этого сделать.
Это был конец. Мне доводилось попадать в сложные переплеты, но не в такие, как этот. Я смогу удержаться минуту, может, две, а потом с ветерком спланирую вниз.
У меня в голове роились грандиозные планы, но, с точки зрения мироздания, я был ничтожней комара на оконном стекле. Мне казалось, что я чему-то научился, хоть чуть-чуть опередив свое время, и мог играть с успехом в бессмысленную войну за обладание богатством. Но моя философия растаяла, как дым, перед слепым инстинктом. Мой IQ note 4 был не меньше ста сорока восьми, но идиотское подсознание, буквально приклеившее меня к карнизу, ничему не научилось со времен той облезлой обезьяны, которая была в числе моих предков. Неожиданной услышал чье-то поскуливание и понял, что эти звуки издаю я сам.
Кому-то внутри меня ситуация явно не нравилась.
Мой разум наконец собрался в кулак. Тело тратило последние силы на иллюзию безопасности, заставляя висеть на одном месте и совершенно парализуя меня. Эту тиранию мой мозг принять не мог. Первое, расслабить хватку.
Именно! Пусть даже это убьет меня. Расслабить мертвую хватку. Конечно, я могу упасть и разбиться, но неужели же этот кусок мяса собирается жить вечно? Ну, так у меня есть для него свежая новость: жизнь коротка, как ни крути.
Я уже чувствовал себя более свободным, руки только упирались ладонями, ноги держали мой вес. Я стоял на широком карнизе, почти в фут шириной, а через минуту я перехвачу руками выше, подтянусь, встану, и так раз за разом, пока не доберусь до крыши. Ну, а поскользнусь, так, по крайней мере, погибну, не сдавшись.
Ну, конечно, чего беспокоиться, я в любом случае могу числить себя в покойниках. До крыши далеко, да наверняка там еще и какой-нибудь вычурный карниз, через который я не смогу перебраться. Но уж коли этот момент настанет, и я начну свой долгий полет вниз, то во всяком случае хоть натяну нос этому старому хрычу — инстинкту.
Я передыхал под самой крышей и прислушивался к шуму, доносящемуся снизу. Кто-то высунулся и попытался разглядеть, что происходит наверху, но здесь было темно, да и все внимание, главным образом, приковывала улица далеко внизу, где собралась толпа и мигали огни. Подручные генерала рыскали, разыскивая мои останки. Вскоре они сообразят, в чем дело. Так что мне пора двигаться.
Я бросил взгляд вверх и снова вцепился в поперечную балку, затем даже слегка отклонился от стены, чтоб показать инстинкту, кто здесь хозяин. Бордюр вокруг крыши выступал довольно далеко, мне придется преодолеть его с одной попытки. Страховки не было, и я помнил об этом. Я с трудом отодрал одну руку, вдохнул, слегка присел, отпустил вторую и резко выпрямился, изгибаясь назад в прыжке…
Пальцы задели край, скользнули и впились в бордюр, удерживая вес качнувшегося тела, ветер с крыши пахнул мне в лицо. Я болтался над пропастью, как тряпичная кукла.
Надо было со всей силы подтянуться, перекинуть себя через край, но я устал, вымотался.
Откуда-то из тьмы донесся шепот на странном языке: смесь непонятных символов, чьих-то мыслей пронизывала мой мозг и сквозь все это инстинкт подсказывал мне:
— Усиль кровообращение во вторичной сосудистой системе, переведи полную проводимость на невро-канал ипселон. Теперь, извлекая ионы кислорода из массы жировых клеток, направь электрохимическую энергию в мускулы…
Я с легкостью акробата перемахнул через барьер и повалился навзничь на чудесную поверхность крыши, все еще теплую после дневного жара.
Надо мной мерцали звезды. Позже, когда у меня будет время, я остановлюсь и подумаю, что же все-таки произошло. А сейчас надо двигаться, надо спешить, пока они не организовались, не окружили небоскреб и не принялись обыскивать его этаж за этажом.
Пошатываясь от усталости, я поднялся и побрел к надстройке, в которой прятался механизм лифта. Дверь была заперта. Я не стал тратить время и вышибать ее, а просто встал ногой на ручку и попрыгал. Она отвалилась. Пальцем я протолкнул стержень внутрь и подергал механизм замка. Дверь открылась.
Короткая лестница привела меня в кладовую, заставленную бидонами с краской, заваленную разным инструментом. Я подобрал двухметровую доску, молоток с отбитым носиком и вышел на площадку. Улица была где-то далеко внизу, и мне как-то не особенно хотелось тащиться по лестнице. Я отыскал дверку лифта, нажал кнопку вызова и в ожидании принялся насвистывать. Откуда-то возник толстяк в мешковатом костюме, с отвращением оглядел меня, хотел было заметить, что слесарям следует пользоваться грузовым лифтом, да передумал и промолчал.
Лифт прибыл. Толстяк последовал за мной и нажал кнопку первого этажа, я кивнул и улыбнулся, продолжая насвистывать.
Наконец лифт остановился, двери открылись. Я подождал, когда выйдет толстяк и, покрепче сжимая молоток, последовал за ним. На улице перед входом мелькало множество огней. Где-то вдали завывала сирена. Ни одна душа в фойе не глянула в мою сторону. Я прошел к боковому выходу, выкинул доску за дверью, засунул молоток рукоятью за пояс брюк и шагнул на тротуар. Мимо двигался поток прохожих. Никто даже не обратил внимание на босоногого плотника — ведь это же Лима.
Я неторопливо двинулся прочь. Путь до Итценки был нелегок, но я собирался пройти его за неделю. Завтра мне придется подумать о своих дальнейших планах, а сейчас я просто наслаждался прогулкой. Человеку, который только что весьма успешно сыграл роль мухи, ничего не стоит стащить какую-то там пару ботинок.
Фостер отправился домой три года назад по местному времени, хотя на борту звездолета должно пройти всего несколько недель. Конечно, моя шлюпка была просто козявкой по сравнению с таким колоссальным кораблем, но уж скорости-то ей не занимать. Как только я окажусь на борту, может, мне удастся оторваться от своих преследователей.
Чтобы спрятать шлюпку, я использовал самый лучший известный мне камуфляж. Полудикие носильщики, помогавшие мне разгружать шлюпку, не относились к разряду болтунов, и уж если ребятишки генерала Смейла услышали о ней, то оказались на удивление скрытными. Впрочем, поживем — увидим. В этом уравнении было еще несколько разных «если», но я все лучше и лучше начинал разбираться в математических правилах.
— Слушай, чем это вы меня все кормите? — спросил я. — Во рту, как в помойке, и рука до локтя вся исколота. Вам не известно, что применение наркотиков — это незаконно?
— Национальная безопасность под угрозой, — отрезал Смейл.
— Насколько я понимаю, ваши методы не сработали, а то бы ты теперь не канючил.
— Ты нес чушь, — признал генерал. — Иногда даже на непонятном языке. Откуда ты появился, Легион? Кто ты?
— Тебе же все уже давным-давно известно, — заметил я. — Ты сам мне в этом признался. Я — парень, по фамилии Легион, из городка Маунт-Стерлинг, штат Иллинойс с населением в тысячу восемьсот девяносто два человека.
— Я — гуманист, Легион. Но если понадобится, я выбью из тебя правду.
— Ты? — я лениво ухмыльнулся. — Сомневаюсь. Скорее позовешь на помощь подручных баранов для грязной работенки. Единственное мое преступление заключается в тех знаниях, до которых так хотят добраться политики. И ради этого ты готов лгать, мошенничать, красть, пытать — и даже убивать. Ты это прекрасно знаешь, впрочем, как и я. Так что давай не будем дурачить друг друга. Уж я-то знаю, чего ты стоишь как человек, мистер генерал.
Смейл побелел:
— Не забывай, что ты в моей власти. Ты просто мерзавец, — проскрипел он. — Я пока еще не прибегал к крайним мерам, учти это при размышлениях. Я солдат и знаю свой долг. Я готов отдать жизнь, а если понадобится, то пожертвовать честью. И мне плевать на твое мнение, если я могу добыть информацию, которую ты скрываешь от моего правительства.
— Дайте мне свободу и попросите по-хорошему. Насколько я знаю, ничего ценного для военных я сообщить не могу. Но если со мной будут обращаться, как со свободным гражданином, я, может быть, и предоставлю вам возможность самим судить об этом.
— Скажи сейчас и будь свободен.
— А, ну, конечно, — отозвался я. — Я изобрел помесь ракеты с машиной времени, облетел всю Солнечную систему и несколько раз побывал в прошлом. А свободное от путешествий время я потратил на всякие изобретения. И вообще, я собираюсь запатентовать их, вот и не хочу раскрывать свои секреты раньше времени. Теперь я могу идти?
Смейл поднялся:
— Ты останешься в этой комнате до тех пор, пока мы не сможем обеспечить тебе безопасность передвижения. Это шестьдесят третий этаж небоскреба, окна здесь из небьющегося стекла, имей в виду. Насколько я знаю, из карманов у тебя конфисковали все. Правда, чисто теоретически, ты можешь проделать одну вещь: проглотить язык и задохнуться. И еще, дверь бронирована и взломать ее невозможно.
— Да, забыл сказать тебе, — заметил я, — мне удалось отправить письмо другу и сообщить все о тебе. Вот-вот появится шериф с постановлением на обыск.
— Никаких писем ты не отправлял, — отреагировал Смейл. — На всякий случай мы не оставили здесь мебели, чтобы ты не мог ее разбить. Тоскливо, конечно, провести свою жизнь в этой комнатушке, но если ты не согласишься с нами сотрудничать, ты останешься здесь навсегда.
Я молча сидел на полу и следил, как он покидает комнату. Когда он открыл дверь, я заметил двух охранников в коридоре. Хорошенькое дело: одиночество без уединения. Впрочем, я знал, что без присмотра меня не оставят.
Я растянулся на ковре, густом и пышном, вероятно, чтобы я не мог разбить себе голову назло им всем. Я чувствовал себя усталым. Допросы под воздействием наркотиков не улучшают сон. Но я не особенно-то переживал. Несмотря на уверения Смейла, вечно держать меня здесь им все равно не удастся. Я надеялся, что Маргарита сумела оторваться от них и поведает историю газетчикам. Такого рода вещи не могут оставаться в тайне. Или могут?
Мои мысли вернулись к словам Смейла, что под действием наркотиков я нес чушь.
И тут меня осенило: должно быть, они просто добрались до информации о Валлоне. Ха, это же надо! Они допрашивали меня в том состоянии, в котором я ни словечка не понимал по-английски. Я улыбнулся, потом расхохотался. Пока удача не покидала меня.
Стекла в окнах были двойными, в вакуумных алюминиевых рамах, запечатанных пластиком для лучшей изоляции. Я провел пальцем по раме. Дюраль. Если бы у меня был какой-нибудь нож, я бы, вероятно, мог отогнуть раму по краю и ослабить стекло… если бы хоть было чем по нему ударить…
Смейл действительно постарался на славу, вынеся все из комнаты и подчистую обобрав меня. Я был в рубашке, брюках и ботинках без галстука и ремня. У меня еще оставался пустой кошелек, пачка с двумя помятыми сигаретами да коробка спичек. А вот тут Смейл промахнулся. Я мог, например, поджечь волосы, и сгореть дотла. Я мог запихать в рот носок и подавиться или повеситься на ботиночных шнурках. Естественно, ничего такого я и не собирался делать.
Я еще раз поглядел в окно. С дверью связываться не стоит, да и охрана за ней только и ждет повода отыграться на мне. А вот побега через окно они вряд ли ожидают. В конце концов, шестьдесят третий этаж, да и, собственно говоря, чего я добьюсь, выбравшись на подоконник? Но об этом потом. Вот только бы глотнуть свежего воздуха.
Мои пальцы натолкнулись на какой-то выступ. Я пригляделся. Это был винт, вмонтированный в поверхность дюраля. Неужели рама крепится на винтах? Да нет, он был единственным. Зачем же тогда он нужен? Ладно, выясню, когда отвинчу. Только придется ждать темноты. Смейл не оставил лампы в комнате, так что после захода солнца я смогу приняться за работу.
Прошла пара часов, но никто так и не нарушил моего одиночества, даже жратвы не принесли. Видать, решили морить меня голодом. А может, эта гвардия просто не привыкла быть тюремщиками и позабыла, что даже животных надо время от времени кормить.
Мне удалось отодрать от кошелька небольшой уголок из мягкого металла, всего один дюйм длиной, но я надеялся, что винт засел не слишком туго.
Впрочем, чего гадать, уже стемнело, и мне оставалось только попробовать. Я подошел к окну, воткнул в прорезь уголок и надавил, винт повернулся с изумившей меня легкостью. Я все крутил и крутил, поскольку резьба оказалась очень мелкой. Наконец винт выпал, и воздух засвистел, заполняя раму.
Я задумался. Если заполнить раму водой и заморозить ее… Да, такое еще надо умудриться проделать в тропиках, с таким же успехом можно было заполнить ее спиртом и поджечь.
Мысли вращались по кругу, и каждая начиналась со слова «если». Мне всякий раз требовалось что-то, чего у меня не было.
Я достал сигарету, закурил, и пока горела спичка, внимательно осмотрел дыру, из которой вынул винт. Три шестнадцатых дюйма в диаметре и дюйм в глубину, с крошечной дырочкой на дне. Хорошо отработанный старый метод: через дырку выкачивали воздух, а потом запечатывали ее винтом. У него было одно неоспоримое преимущество — легкость откачивания воздуха из рамы. Вот если бы накачать воздух внутрь. Конечно, компрессора они мне здесь не оставили, однако у меня были кое-какие химикаты — головки спичек, они тоже старомодны, как и множество вещей в Перу.
Я сел на пол и принялся за работу, аккуратно сдирая серу на кусочек бумажки. От тридцати восьми спичек получилась довольно большая кучка. Я осторожно завернул все в бумагу, закрутил концы и затолкал ее в дыру от винта. Затем, используя уголок кошелька, обтесал резьбу на винте и принялся его закручивать, пока наконец не загнал до упора. Ботинки, которые купила Маргарита, были последним криком перуанской моды: с тонкими подошвами, острыми носами и большими каблуками. Неважнецкие для ходьбы, но в качестве молотка просто незаменимы. Я подумал, не стоит ли отодрать кусок ковра, чтобы прикрыть лицо, но решил не терять времени.
Сняв ботинок, я взвесил его на ладони. Гибкая подошва обеспечивала хороший, хлесткий удар. Правда, оставалась еще парочка «но», однако, если как следует шарахнуть по винту, то можно вогнать его с достаточной силой, чтобы воспламенить серу. А расширяющийся объем газа должен взломать стекло.
Я распластался вдоль стены и изо всех сил шарахнул каблуком по винту. Раздался грохот, пахнуло жаром, и меня обдало ночным воздухом. Через мгновение я уже был на подоконнике, спиной к улице в шестидесяти футах от земли. Цепляясь руками за карниз над головой, я подтянулся, зацепился коленом, перехватил рукой следующий подоконник, выше и, передохнув секунды три, выпрямился. Подо мной послышались крики:
— Черт!
— …этот идиот выбросился из окна!
— Где свет?
Я возносил похвалу архитектору, подчеркнувшему горизонтальные линии небоскреба и расположившего карнизы над окнами. Теперь, если парни не сразу догадаются посмотреть наверх, у меня есть шанс добраться до крыши. Я глянул вверх, чтобы определить, сколько же мне еще лезть, и конвульсивно вцепился еще крепче, боясь, как бы не упасть вместе со зданием…
Меня прошибла холодная испарина. Я стиснул карниз так, что затрещали суставы пальцев, и прижался щекой к грубой поверхности камня, прислушиваясь, как колотится сердце. Я хотел позвать на помощь, но слова застряли в горле. Дыша прерывисто, как загнанная лошадь, я висел в пустоте, боясь повести глазами, шевельнуть ресницами, чтобы не свалиться. Я зажмурился, чувствуя, как пальцы немеют, немеют… и попытался снова крикнуть, но получился только неясный шепот.
Минутой раньше меня беспокоило только одно: как бы они не посмотрели наверх и не заметили меня. Теперь же меня пугало, что они не догадаются этого сделать.
Это был конец. Мне доводилось попадать в сложные переплеты, но не в такие, как этот. Я смогу удержаться минуту, может, две, а потом с ветерком спланирую вниз.
У меня в голове роились грандиозные планы, но, с точки зрения мироздания, я был ничтожней комара на оконном стекле. Мне казалось, что я чему-то научился, хоть чуть-чуть опередив свое время, и мог играть с успехом в бессмысленную войну за обладание богатством. Но моя философия растаяла, как дым, перед слепым инстинктом. Мой IQ note 4 был не меньше ста сорока восьми, но идиотское подсознание, буквально приклеившее меня к карнизу, ничему не научилось со времен той облезлой обезьяны, которая была в числе моих предков. Неожиданной услышал чье-то поскуливание и понял, что эти звуки издаю я сам.
Кому-то внутри меня ситуация явно не нравилась.
Мой разум наконец собрался в кулак. Тело тратило последние силы на иллюзию безопасности, заставляя висеть на одном месте и совершенно парализуя меня. Эту тиранию мой мозг принять не мог. Первое, расслабить хватку.
Именно! Пусть даже это убьет меня. Расслабить мертвую хватку. Конечно, я могу упасть и разбиться, но неужели же этот кусок мяса собирается жить вечно? Ну, так у меня есть для него свежая новость: жизнь коротка, как ни крути.
Я уже чувствовал себя более свободным, руки только упирались ладонями, ноги держали мой вес. Я стоял на широком карнизе, почти в фут шириной, а через минуту я перехвачу руками выше, подтянусь, встану, и так раз за разом, пока не доберусь до крыши. Ну, а поскользнусь, так, по крайней мере, погибну, не сдавшись.
Ну, конечно, чего беспокоиться, я в любом случае могу числить себя в покойниках. До крыши далеко, да наверняка там еще и какой-нибудь вычурный карниз, через который я не смогу перебраться. Но уж коли этот момент настанет, и я начну свой долгий полет вниз, то во всяком случае хоть натяну нос этому старому хрычу — инстинкту.
Я передыхал под самой крышей и прислушивался к шуму, доносящемуся снизу. Кто-то высунулся и попытался разглядеть, что происходит наверху, но здесь было темно, да и все внимание, главным образом, приковывала улица далеко внизу, где собралась толпа и мигали огни. Подручные генерала рыскали, разыскивая мои останки. Вскоре они сообразят, в чем дело. Так что мне пора двигаться.
Я бросил взгляд вверх и снова вцепился в поперечную балку, затем даже слегка отклонился от стены, чтоб показать инстинкту, кто здесь хозяин. Бордюр вокруг крыши выступал довольно далеко, мне придется преодолеть его с одной попытки. Страховки не было, и я помнил об этом. Я с трудом отодрал одну руку, вдохнул, слегка присел, отпустил вторую и резко выпрямился, изгибаясь назад в прыжке…
Пальцы задели край, скользнули и впились в бордюр, удерживая вес качнувшегося тела, ветер с крыши пахнул мне в лицо. Я болтался над пропастью, как тряпичная кукла.
Надо было со всей силы подтянуться, перекинуть себя через край, но я устал, вымотался.
Откуда-то из тьмы донесся шепот на странном языке: смесь непонятных символов, чьих-то мыслей пронизывала мой мозг и сквозь все это инстинкт подсказывал мне:
— Усиль кровообращение во вторичной сосудистой системе, переведи полную проводимость на невро-канал ипселон. Теперь, извлекая ионы кислорода из массы жировых клеток, направь электрохимическую энергию в мускулы…
Я с легкостью акробата перемахнул через барьер и повалился навзничь на чудесную поверхность крыши, все еще теплую после дневного жара.
Надо мной мерцали звезды. Позже, когда у меня будет время, я остановлюсь и подумаю, что же все-таки произошло. А сейчас надо двигаться, надо спешить, пока они не организовались, не окружили небоскреб и не принялись обыскивать его этаж за этажом.
Пошатываясь от усталости, я поднялся и побрел к надстройке, в которой прятался механизм лифта. Дверь была заперта. Я не стал тратить время и вышибать ее, а просто встал ногой на ручку и попрыгал. Она отвалилась. Пальцем я протолкнул стержень внутрь и подергал механизм замка. Дверь открылась.
Короткая лестница привела меня в кладовую, заставленную бидонами с краской, заваленную разным инструментом. Я подобрал двухметровую доску, молоток с отбитым носиком и вышел на площадку. Улица была где-то далеко внизу, и мне как-то не особенно хотелось тащиться по лестнице. Я отыскал дверку лифта, нажал кнопку вызова и в ожидании принялся насвистывать. Откуда-то возник толстяк в мешковатом костюме, с отвращением оглядел меня, хотел было заметить, что слесарям следует пользоваться грузовым лифтом, да передумал и промолчал.
Лифт прибыл. Толстяк последовал за мной и нажал кнопку первого этажа, я кивнул и улыбнулся, продолжая насвистывать.
Наконец лифт остановился, двери открылись. Я подождал, когда выйдет толстяк и, покрепче сжимая молоток, последовал за ним. На улице перед входом мелькало множество огней. Где-то вдали завывала сирена. Ни одна душа в фойе не глянула в мою сторону. Я прошел к боковому выходу, выкинул доску за дверью, засунул молоток рукоятью за пояс брюк и шагнул на тротуар. Мимо двигался поток прохожих. Никто даже не обратил внимание на босоногого плотника — ведь это же Лима.
Я неторопливо двинулся прочь. Путь до Итценки был нелегок, но я собирался пройти его за неделю. Завтра мне придется подумать о своих дальнейших планах, а сейчас я просто наслаждался прогулкой. Человеку, который только что весьма успешно сыграл роль мухи, ничего не стоит стащить какую-то там пару ботинок.
Фостер отправился домой три года назад по местному времени, хотя на борту звездолета должно пройти всего несколько недель. Конечно, моя шлюпка была просто козявкой по сравнению с таким колоссальным кораблем, но уж скорости-то ей не занимать. Как только я окажусь на борту, может, мне удастся оторваться от своих преследователей.
Чтобы спрятать шлюпку, я использовал самый лучший известный мне камуфляж. Полудикие носильщики, помогавшие мне разгружать шлюпку, не относились к разряду болтунов, и уж если ребятишки генерала Смейла услышали о ней, то оказались на удивление скрытными. Впрочем, поживем — увидим. В этом уравнении было еще несколько разных «если», но я все лучше и лучше начинал разбираться в математических правилах.
Глава тринадцатая
На всякий случай я решил подобраться к шлюпке глубокой ночью, но мне, как видно, не стоило беспокоиться. Если не считать прогнивших камуфляжных сетей, корабль был в полном порядке. Почему команде Смейла не удалось его обнаружить, я не знаю.
Подумаю об этом попозже на досуге, когда окажусь подальше от Земли.
Мне долго пришлось добираться от Лимы до каньона, где была спрятана шлюпка, но весь свой путь я проделал без всяких помех. Я обменял свое платиновое кольцо на видавший виды «Смитт и Вессон» тридцать восьмого калибра, но мне так и не пришлось воспользоваться им.
В баре одной из захолустных деревушек, куда я зашел перекусить, горланило радио, но в новостях не было сказано ни слова ни о нападении на остров, ни о моем бегстве. Похоже, участники событий решили просто замять это дело, словно ничего и не произошло.
Я заглянул на почту в Итценке и забрал пакет с матрицей памяти. Пока я проверял, действительно ли внутри серебристый цилиндр или, может, подручные дядюшки Сэма уже успели перехватить его да подменить морковкой, что-то потерлось мне о ногу. Я увидел серо-белую кошечку, довольно чистую и, очевидно, голодную. Даже не знаю, то ли я пересек поле дикой валерианы по дороге сюда, то ли ей понравилась моя манера чесать за ухом, но кошка последовала за мной вплоть до шлюпки и первой взобралась на борт.
Мне не пришлось тратить время на формальности. В свое время я почерпнул сведения о том, как управлять шлюпкой. Поэтому, оказавшись на борту, я тут же стартовал и рванул через атмосферу с такой скоростью, что наверняка у всех пэвэошников от Вашингтона до Москвы зашалили нервы.
Не знаю еще, сколько недель или месяцев мне придется провести на шлюпке. Безусловно, времени хватит, чтобы исследовать ее, как следует, пройтись по воспоминаниям о Земле и Валлоне и разработать планы на будущее. Но сейчас мне хотелось опять насладиться удивительным зрелищем удаляющейся Земли.
Я плюхнулся в кресло напротив экрана и щелчком включил его, рассматривая появившееся изображение голубого шара моей родной планеты. Я надеялся взглянуть в последний раз и на свой остров, но не смог: все полушарие было окутано дырявым облачным покрывалом. Зато Луна была просто прелесть — настоящая головка рокфора. С четверть часа я, не отрываясь, наблюдал, как она растет на экране. Вскоре мы приблизились к ней слишком близко, меня это не устраивало. Я сбросил кошечку на пол и подкрутил верньеры. Спутник промчался мимо, на мгновение в поле зрения попались кратеры, образовывавшие очертания лица, которое недовольно скривилось и пропало. Затем и Земля, и Луна уменьшились и исчезли навсегда.
Шлюпка была превосходно оснащена, обеспечена водой и пищей. Высаживаясь в каньоне, я только слегка ознакомился с ее оборудованием, теперь же прошелся от носа до кормы, ознакомившись со всем остальным. Потом перекусил, принял ванну из пара и улегся спать.
К концу месяца я почувствовал себя полным энергии. Шрамы от стычек с законом зажили, и я перестал сожалеть об игрушках, которые оставил на острове, о своих деньгах в банках Лимы и Швейцарии, и даже о Маргарите. Как-никак меня ждал новый мир.
Кошка была настоящим подарком богов. Я окрестил ее Итценка, в честь деревни, где она усыновила меня, и был способен болтать с ней часами. Уж я-то всегда чувствовал тонкую разницу между беседой с самим собой или с кем-то другим. Разговаривать с самим собой надоедает уже через неделю, а вот с другим можно болтать до бесконечности.
— Слушай, Итц, — спросил я, — а куда лучше приткнуть твой ящик с песком, может, прямо перед экраном? С тех пор, как мы покинули Солнечную систему, движение не очень-то интенсивно.
— Дудки, — ответила Итценка, вильнув хвостом, и ткнулась носом в контейнер, который я еще не успел разгрузить на Земле.
Я вытащил из него картонку всякого барахла и пристроил на ее место ящик с песком. Итценка тут же потеряла всякий интерес к ящику и прыгнула в картонку, которая повалилась с сиденья, рассыпав куски каффа и металла.
— Иди-ка сюда, негодная, — сказал я, — и помоги лучше все собрать.
Итц прыгнула вслед за укатившимся серебристым предметом, но я опередил ее и подхватил его. Шуточки закончились, цилиндр был чьей-то матрицей памяти.
Я уселся в кресло и принялся взволнованно рассматривать его.
— Хм, откуда это, черт возьми, взялось, как ты думаешь?
Итц прыгнула ко мне на колени и ткнулась носом в цилиндр. Я мучительно пытался вспомнить те дни три года назад, когда загружал шлюпку перед тем, как вернуться на Землю.
— Слушай, Итц. Самое время разложить все по полочкам. Вот смотри: в той комнатушке, в которой мы нашли скелет, был целый ряд цилиндров. Ага, помню, я вытащил его из рекордера, а это значит, им воспользовались, но еще не успели цветокодировать. Я показал его Фостеру, а тот, не зная, что я вынул его из машины, решил, будто он пустой. Готов держать пари, что кто-то, записав память, куда-то живо слинял в спешке и не успел закодировать матрицу.
— А с другой стороны, может, этот цилиндр действительно пуст. Его только вставили, а воспользоваться не успели… одну минуточку, Фостер что-то такое говорил… Когда он только пробудился и увидел вокруг себя свеженькие трупы… ага, он подобрал раненого, оказал ему помощь, а для валлонца это автоматически значит полную запись памяти… Ты соображаешь, что я держу в руке, Итц?
Подумаю об этом попозже на досуге, когда окажусь подальше от Земли.
Мне долго пришлось добираться от Лимы до каньона, где была спрятана шлюпка, но весь свой путь я проделал без всяких помех. Я обменял свое платиновое кольцо на видавший виды «Смитт и Вессон» тридцать восьмого калибра, но мне так и не пришлось воспользоваться им.
В баре одной из захолустных деревушек, куда я зашел перекусить, горланило радио, но в новостях не было сказано ни слова ни о нападении на остров, ни о моем бегстве. Похоже, участники событий решили просто замять это дело, словно ничего и не произошло.
Я заглянул на почту в Итценке и забрал пакет с матрицей памяти. Пока я проверял, действительно ли внутри серебристый цилиндр или, может, подручные дядюшки Сэма уже успели перехватить его да подменить морковкой, что-то потерлось мне о ногу. Я увидел серо-белую кошечку, довольно чистую и, очевидно, голодную. Даже не знаю, то ли я пересек поле дикой валерианы по дороге сюда, то ли ей понравилась моя манера чесать за ухом, но кошка последовала за мной вплоть до шлюпки и первой взобралась на борт.
Мне не пришлось тратить время на формальности. В свое время я почерпнул сведения о том, как управлять шлюпкой. Поэтому, оказавшись на борту, я тут же стартовал и рванул через атмосферу с такой скоростью, что наверняка у всех пэвэошников от Вашингтона до Москвы зашалили нервы.
Не знаю еще, сколько недель или месяцев мне придется провести на шлюпке. Безусловно, времени хватит, чтобы исследовать ее, как следует, пройтись по воспоминаниям о Земле и Валлоне и разработать планы на будущее. Но сейчас мне хотелось опять насладиться удивительным зрелищем удаляющейся Земли.
Я плюхнулся в кресло напротив экрана и щелчком включил его, рассматривая появившееся изображение голубого шара моей родной планеты. Я надеялся взглянуть в последний раз и на свой остров, но не смог: все полушарие было окутано дырявым облачным покрывалом. Зато Луна была просто прелесть — настоящая головка рокфора. С четверть часа я, не отрываясь, наблюдал, как она растет на экране. Вскоре мы приблизились к ней слишком близко, меня это не устраивало. Я сбросил кошечку на пол и подкрутил верньеры. Спутник промчался мимо, на мгновение в поле зрения попались кратеры, образовывавшие очертания лица, которое недовольно скривилось и пропало. Затем и Земля, и Луна уменьшились и исчезли навсегда.
Шлюпка была превосходно оснащена, обеспечена водой и пищей. Высаживаясь в каньоне, я только слегка ознакомился с ее оборудованием, теперь же прошелся от носа до кормы, ознакомившись со всем остальным. Потом перекусил, принял ванну из пара и улегся спать.
К концу месяца я почувствовал себя полным энергии. Шрамы от стычек с законом зажили, и я перестал сожалеть об игрушках, которые оставил на острове, о своих деньгах в банках Лимы и Швейцарии, и даже о Маргарите. Как-никак меня ждал новый мир.
Кошка была настоящим подарком богов. Я окрестил ее Итценка, в честь деревни, где она усыновила меня, и был способен болтать с ней часами. Уж я-то всегда чувствовал тонкую разницу между беседой с самим собой или с кем-то другим. Разговаривать с самим собой надоедает уже через неделю, а вот с другим можно болтать до бесконечности.
— Слушай, Итц, — спросил я, — а куда лучше приткнуть твой ящик с песком, может, прямо перед экраном? С тех пор, как мы покинули Солнечную систему, движение не очень-то интенсивно.
— Дудки, — ответила Итценка, вильнув хвостом, и ткнулась носом в контейнер, который я еще не успел разгрузить на Земле.
Я вытащил из него картонку всякого барахла и пристроил на ее место ящик с песком. Итценка тут же потеряла всякий интерес к ящику и прыгнула в картонку, которая повалилась с сиденья, рассыпав куски каффа и металла.
— Иди-ка сюда, негодная, — сказал я, — и помоги лучше все собрать.
Итц прыгнула вслед за укатившимся серебристым предметом, но я опередил ее и подхватил его. Шуточки закончились, цилиндр был чьей-то матрицей памяти.
Я уселся в кресло и принялся взволнованно рассматривать его.
— Хм, откуда это, черт возьми, взялось, как ты думаешь?
Итц прыгнула ко мне на колени и ткнулась носом в цилиндр. Я мучительно пытался вспомнить те дни три года назад, когда загружал шлюпку перед тем, как вернуться на Землю.
— Слушай, Итц. Самое время разложить все по полочкам. Вот смотри: в той комнатушке, в которой мы нашли скелет, был целый ряд цилиндров. Ага, помню, я вытащил его из рекордера, а это значит, им воспользовались, но еще не успели цветокодировать. Я показал его Фостеру, а тот, не зная, что я вынул его из машины, решил, будто он пустой. Готов держать пари, что кто-то, записав память, куда-то живо слинял в спешке и не успел закодировать матрицу.
— А с другой стороны, может, этот цилиндр действительно пуст. Его только вставили, а воспользоваться не успели… одну минуточку, Фостер что-то такое говорил… Когда он только пробудился и увидел вокруг себя свеженькие трупы… ага, он подобрал раненого, оказал ему помощь, а для валлонца это автоматически значит полную запись памяти… Ты соображаешь, что я держу в руке, Итц?