Страница:
Я проснулся и увидел, как над моей головой на гладком потолке, сделанном из какого-то дерева, пляшут оранжевые отблески света. Потолок находился на высоте футов двадцати. Свет исходил из очага, в котором запросто можно было зажарить целого быка. Очаг был сложен из глыб, вполне годящихся на целое надгробие каждая. Я возлежал на постели, не намного более обширной, чем теннисный корт, а воздух был наполнен запахом супа.
Я подполз к краю постели и рискнул спрыгнуть на пол с высоты в четыре фута. Ощущение было такое, что у меня не ноги, а переваренные макароны. Ребра ныли — возможно, оттого, что я долго лежал на плече великана.
Он взглянул на меня из-за высокого стола, за которым сидел.
— Ты был измотан, — проговорил он. — И у тебя много ушибов.
Я оглядел себя. На мне не было ничего, кроме нижнего белья.
— Где мой скафандр? — рявкнул я.
И моя грубость была вызвана не просто слабостью. Я представил себе свое снаряжение, стоимостью в шестьдесят тысяч кредитов, и сделку стоимостью в миллион небрежно брошенными у утилизатора — или в огонь — и ожидающий меня вместо них комплект теплой одежды.
— Вот он, — мой хозяин указал на край постели.
Я схватил скафандр, проверил. Как будто все было о'кей. Но все это было не по мне. Мне не нравилось то, что человек, с которым мне позже придется иметь дело, ухаживает за мной, совершенно беспомощным.
— Ты отдохнул, — сказал великан. — Теперь поешь.
Я уселся за стол, положив под себя стопку сложенных одеял, и принялся за настоящий котел густого варева из каких-то очень вкусных зеленых и красных овощей и кусков нежного белого мяса.
Был и хлеб — твердый, но вкусный, с привкусом орехов, было вино — самодельное, красное вино, которое, однако, показалось мне гораздо более вкусным, чем любое коллекционное из погребов Арондо на Плезире-4. После трапезы великан разложил на столе карту и указал на местность, представляющую собой горный массив, изрезанный вершинами и пропастями.
— Если отсек здесь, — сказал он, — будет трудно. Но, возможно, он упал вот сюда, — он указал на сравнительно более ровную местность к юго-востоку от непроходимых гор.
Я сверился с индикатором, определяя азимут. Направление, которое я указал ему ранее, отклонилось от истинного всего градуса на три. При расстоянии в 113.8 миль — а именно такое расстояние указывали приборы — мы промахнулись бы всего миль на 10.
Великан стал прокладывать линию нашего маршрута на карте. Она пролегала вдоль края того, что он называл Башнями Нанди.
— Возможно, — произнес он. Он явно относился к людям, которые не любят сорить словами.
— Сколько еще будет длиться день? — спросил я.
— Часов пятьдесят или около того.
Это означало, что я провел в забытье почти шесть часов. Это мне тоже не понравилось. Время — деньги, да и к тому же мой график был довольно напряженным.
— Ты связался с кем-нибудь?
Я бросил взгляд на большой старомодный экран у стены. Это была стандартная модель, работающая в Y-диапазоне с радиусом охвата в полмиллиона световых лет. Значит, контакт со станцией Кольцо-8 занимает, примерно, четыре часа.
— Я сообщил мониторной станции, что ты благополучно приземлился, — ответил он.
— А что ты еще сообщил им?
— Больше сообщать было нечего.
Я поднялся.
— Тогда можешь снова связаться с ними, — заявил я. — И скажи им, что я нахожусь на пути к грузовому отсеку.
На лице я старался сохранить выражение беззаветности героя-скромняги, который не нуждается в проводах со слезами. Уголком глаза я заметил, как он кивнул, и тогда я на какое-то время даже усомнился в том, что знаменитая способность Улрика к анализу характеров подвела его, если это средоточие мужественности намерено было поберечь свою задницу и представить маленькому бедняжке одному проделать весь путь.
— Дорога будет нелегкой, — заметил он. — На перевалах сильные ветры. А на вершинах Куклэйна лежит снег.
— Ничего страшного. Надеюсь, что обогреватель скафандра вполне справится со всем этим. Вот если бы ты одолжил мне немного воды и пищи…
Он подошел к полкам и снял мешок, размерами напоминающий климатическую установку для пятикомнатного полевого купола. Теперь я наверняка знал, что жертва попала в мою западню.
Он сказал:
— Если ты ничего не имеешь против, Карл Паттон, то я пойду с тобой.
Я немного поотнекивался, как положено в таких случаях, но, в конце концов, позволил ему убедить себя.
Через полчаса мы отправлялись в путь — после того, как известили станцию Кольцо-8, что выходим к отсеку.
Джонни Гром шел впереди легкой походкой, покрывая расстояние с вполне приличной скоростью.
Создавалось впечатление, что мешок за плечами ничуть его не тяготит.
Одет он был в те же шкуры, которые были на нем, когда он нашел меня. Единственным его оружием был окованный сталью посох.
Его чудовищный приятель трусил сбоку от нас, не отрывая носа от земли.
Я просто шел следом за Джонни. Моя поклажа была легка: гигант заметил, что чем меньше я буду нести за плечами, тем лучшее время мы покажем. Я ухитрялся не отставать, плетясь в то же время немного позади, чтобы все это выглядело натуральнее.
Кости мои все еще немного ныли, но в общем-то я чувствовал себя почти как жеребенок при этой гравитации.
Целый час мы шли молча, поднимаясь по длинному склону между огромными деревьями. Когда мы достигли вершины, здоровяга остановился и подождал, пока я не подойду к нему, немного запыхавшись, но, в принципе, выдержав первое испытание.
Он сказал:
— Здесь мы отдохнем.
— Черта с два, — ответил я. — Для тех бедняг, может быть, все решают как раз минуты.
— Человек должен отдыхать, — резонно заметил он и уселся, положив обнаженные руки на колени.
Сев, он оказался на одном уровне со мной стоящим. Мне это пришлось не по душе, и я тоже сел.
Чтобы продолжить разговор, ему понадобилось еще минут десять.
Вообще, как я заметил, Джонни Гром был человеком, который не любил заводиться. Он умел выбирать оптимальный темп.
Видимо, мне придется попотеть, чтобы загнать его до смерти на его собственном поле.
Мы пересекли широкую долину и опять оказались на возвышенности.
Было холодно, деревья росли здесь гораздо более редко, да и размерами они были значительно меньше из-за морозов.
Стволы их были искривлены ветрами и походили на скрюченные руки, вцепившиеся в утесы.
На прогалинах кое-где лежал снег, а кое-какие признаки в небе свидетельствовали о том, что скоро может выпасть еще, и весьма скоро.
Не то, чтобы я мог ощущать резкие порывы ветра, свирепо бросающегося на нас с вершины гор, но ведь великан-то воспринимал холод и ветер обнаженными руками! В отличие от меня, имевшего такой замечательный скафандр.
Я решил при первой же предоставившейся мне возможности разговорить великана, пытаясь поподробнее узнать его слабые места и болевые точки.
— Разве у тебя нет куртки? — начал я разговор на нашем следующем привале.
Мы расположились на скальном уступе, со всех сторон обдуваемом ветром, скорость которого, по моим подсчетам, приближалась к сорокамильному галопу.
— Здесь у меня плащ, — он похлопал по мешку. — Я надену его позже.
— Ты сам шьешь себе одежду? — я смотрел на дубленую кожу, мехом внутрь, скрепленную крупными парусными стежками.
Он внезапно помрачнел и замолчал.
— Эти одеяния мне изготовила женщина, — наконец ответил он. — Это было очень давно,
— Что верно, то верно, — отозвался я.
Я попытался представить его с женщиной, представить себе его подругу, как она движется, как выглядит. Женщина, десяти футов ростом…
— У тебя есть ее изображение?
— Нет, ее образ хранится в моем сердце.
Он сказал это как само собой разумеющееся, будто это была какая-то ритуальная фраза. Интересно, подумал я, каково это — быть последним представителем своего народа. Но спрашивать его об этом не стал. Вместо этого я спросил:
— Но зачем тебе это нужно? Жить здесь в одиночестве?
Он уставился на ледяные скалы.
— Здесь мой дом, — наконец, сказал он.
Еще один машинальный ответ, за которым не скрывалась никакая мысль. До него просто никогда бы не дошло. Ему даже и в голову никогда не пришло бы, как он мог бы заставить доиться слезами и наличными несколько миллиардов голодных до сенсаций обывателей.
Самая настоящая невыдуманная мыльная опера. Конец пути. Тупик. Бедняжка Джонни Гром, такой отважный и такой одинокий…
— А тебе зачем это нужно… то, что ты делаешь? — вдруг спросил он.
Я почувствовал, что внутренности мои как будто сжала невидимая рука.
— Что ты имеешь в виду? — я выдавил это сквозь зубы, а в это время моя рука уже сжимала кратерный пистолет, мгновенно выскочивший из рукава.
— Ведь ты тоже живешь один, Карл Паттон. Ты правишь кораблями космоса. Ты постоянно в одиночестве и постоянно испытываешь трудности. Вот хотя бы сейчас — ты готов отдать жизнь за своих товарищей.
— Никакие они мне не товарищи, — огрызнулся я. — Они — просто оплаченный груз, и только. Не доставишь — ничего не получишь. И я вовсе не собираюсь отдавать жизнь. Я просто совершаю прогулку для моциона.
Некоторое время он испытующе глядел на меня.
— Мало кто решился бы подняться на Куклэйн в это время года. Тем более, не имея на то веских причин.
— У меня-то причина достаточно веская. Целых сорок тысяч причин.
Он как-то слегка улыбнулся.
— Ты многолик, Карл Паттон, так мне кажется. Но ты отнюдь не глуп.
Я сказал:
— Давай-ка трогаться. Прежде, чем я получу свои законные, нам еще ходить и ходить.
Теперь Джонни Гром шел легким шагом, который казался ему приемлемым для меня.
Собака, казалось, начала нервничать, то и дело задирая нос к небу и принюхиваясь, а затем снова уносилась вперед. Я с легкостью поспевал за ним, сопя и отдуваясь на подъемах и довольно естественно стараясь отдышаться на привалах.
Все это я делал очень осторожно, чтобы не показать, как мне на самом деле легко, и в тоже время стараясь не наводить великана на мысль, что мне такой темп не под силу.
Мало-помалу я стал прибавлять шагу и, наконец, мы уже двигались со скоростью более четырех миль в час. Такая скорость хороша для небольших прогулок при земном притяжении и по ровной дороге.
Здесь, чтобы выдержать такой темп в течение даже недолгого времени, нужно было бы быть настоящим атлетом. В то же время для меня с моими пьезоэлектрическими мускулами, принимающими на себя основную долю нагрузки, такая скорость была нипочем.
Мы остановились перекусить. Здоровяк извлек из мешка хлеб, сыр и бурдюк с вином и отвалил мне порцию, которой вполне хватило бы на двоих. Я съел большую часть, а остальное отправил в специальный карман для отходов, расположенный на плече скафандра, когда мой сотрапезник отвернулся. Когда он расправился со своей порцией — ненамного большей, чем моя — я поднялся на ноги, давая понять, что того же жду и от него. Он даже не пошевелился.
— Теперь мы должны отдохнуть часок, — заявил он.
— О'кей, — отозвался я. — Только отдыхать тебе придется в одиночестве. Меня ждет дело.
Я пошел прочь, шагая по пятнистому снегу, и отошел уже шагов на десять, когда мимо меня галопом промчалась гигантская шавка, развернулась и преградила мне дорогу. Я попытался обойти ее справа, но пес снова встал на моем пути. То же самое произошло и при левом повороте.
— Отдохни, Карл Паттон, — произнес сзади Голиаф. Он улегся на спину и заложил руки под голову, закрыв глаза. Что ж, ладно, если я могу не давать ему заснуть. Я вернулся и сел рядом с ним.
— Глухомань здесь, — сказал я. Он ничего не ответил. — Такое впечатление, что здесь отродясь никто не бывал, — добавил я. — Даже мятой жестянки из-под пива не видно.
Это тоже не возымело успеха.
— Чем, интересно, ты кормишься здесь? — спросил я. — Из чего делаешь сыр и хлеб?
Он открыл глаза.
— Из сердцевины дерева-друга. Ее или размалывают в муку или делают массу и сквашивают.
— Неплохо, — заметил я. — Но уж вино-то наверняка привозное.
— Вино нам дают плоды того же самого дерева, — он так произнес это «нам», словно дома его ждала жена, шестеро ребятишек и недочитанная книга.
— Сначала, наверное, было очень тяжело, — сказал я. — Если вся планета такова, то трудно даже представить себе, как твои предки ухитрились выжить.
— Они боролись, — ответил великан так, будто это объясняло все.
— Но ведь больше незачем бороться, — возразил я. — Ты преспокойно можешь покинуть эти скалы и жить где-нибудь беззаботно под не очень жарким солнцем.
Великан задумчиво смотрел в небо.
— У нас есть легенда о месте, где воздух мягок, а прямо из земли растут сочные фрукты. Я думаю, мне бы там не понравилось.
— Почему же? Тебе, наверное, кажется, что это особый шик — жить, преодолевая трудности.
Он повернул голову и взглянул на меня.
— А ведь на самом деле это ты испытываешь трудности, Карл Паттон. Я-то у себя дома, в то время как ты страдаешь от холода и усталости в месте, чужом для тебя.
Я что-то проворчал себе под нос.
Джонни Гром так выворачивал все, что бы я ни сказал, что мои слова рикошетом попадали в меня же.
— Я слышал, что здесь существует весьма кровожадная разновидность животных, — сказал я. — Но до сих пор ни одного не встречал.
— Скоро встретишь.
— Тебе интуиция подсказывает, или…
— Нас уже несколько часов преследует стая снежных скорпионов. Когда мы выйдем на открытое место, ты их увидишь.
— Откуда ты знаешь?
— Так говорит мне Вула.
Я взглянул на огромную гончую, улегшуюся на землю и положившую голову на лапы. Она выглядела усталой.
— А откуда у вас взялись собаки?
— У нас всегда были собаки.
— Наверное, в первом корабле была пара, — предположил я. — Или, может быть, замороженные эмбрионы. Скорее всего, так оно и было. Переселенцы наверняка везли с собой зародышей самых различных животных.
— Вула происходит из породы военных псов. Ее предком был могучий Стэндфаст, который одолел псов Короля Руна на Поле Сломанного Клинка.
— Вы что же — воевали?
Он ничего не ответил. Я фыркнул.
— Я-то думал, что при тех колоссальных усилиях, которые вам приходилось прикладывать, чтобы выжить, вы не слишком дорого ценили свои жизни.
— Чего стоит жизнь без правды? Король Рун сражался за свои убеждения. Принц Дал сражался за свои.
— И кто же победил?
— Они бились двадцать часов, и один раз принц Дал упал, и тогда король Рун отступил назад и убедил его подняться. Но, в конце концов, Дал сломал королю спину.
— Ну, так значит… разве это послужило доказательством его правоты?
— Какое значение имеет, во что верит человек, Карл Паттон, раз он верит в это всем сердцем и душой?
— Чушь. Фактам безразлично, кто убежден в них.
Тут великан сел и указал рукой на белые вершины, мерцающие вдали.
— Правы горы, — произнес он. Затем взглянул на небо, где в вышине темно-пурпурные облака громоздились подобно крепостным укреплениям. — Небо право. И эта правота означает гораздо больше, чем факты скал и газа.
— Я никак не могу вникнуть в твои поэтические доводы, — сказал я. — Я знаю одно — что хорошо вкусно есть, спать в мягкой постели и иметь в своем распоряжении все самое лучшее. И тот, кто утверждает обратное, либо несчастный, либо дурак.
— А что такое «самое лучшее», Карл Паттон? Разве может быть лучшее ложе, чем усталость? Лучшая приправа, чем аппетит?
— Ты, видно, вычитал это в книге…
— Если ты преклоняешься перед легкой роскошью, о которой ты говорил, то почему же ты здесь?
— О, это проще некуда. Чтобы заработать денег на все остальное.
— И потом… если ты не погибнешь на этом пути — неужели ты отправишься туда, на свой прелестный мирок, и будешь поедать сочные плоды, взращенные кем-то другим?
— Еще бы, — ответил я. — А почему бы и нет?
Тут я почувствовал, что слова мои — это слова безумца, и не понял, почему. Это окончательно вывело меня из равновесия. Но спорить я не стал и сделал вид, что уснул.
Через четыре часа мы добрались до вершины длинного склона, и перед нами предстала целая тысяча миль, леса и ледника — пространство, достойно соответствующее масштабам мира под названием Вэнгард.
Мы уже девять часов были в пути и, несмотря на все свои хитроумные приспособления, я начал уставать. Верзила же был как новенький. Он поднес к глазам ладонь, защищаясь от солнца, которое было каким-то особенно маленьким и пронзительно ярким, как перед бурей, и указал на пик, который отделяла от нас долина. До него было, примерно, с милю или две.
— Там мы будем ночевать, — сказал он.
— Он лежит в стороне от нашего пути, — заметил я. — Почему бы нам не заночевать прямо здесь?
— Нам необходима крыша над головой и очаг. Холгримм ничего не будет иметь против.
— Какой еще Холгримм?
— Там находится его дом.
Я почувствовал, как по спине у меня поползли мурашки. Так бывает, когда в ваш разговор вдруг вмешается привидение. И не то, чтобы я боялся привидений, просто так считается среди людей.
Остаток пути мы проделали в молчании. Вула подолгу принюхивалась и фыркала все чаще по мере того, как мы приближались к хижине. Она была сложена из бревен, когда-то обтесанных, а теперь потемневших. Крыша была высокой, покрытой черепицей, а в окна были вставлены разноцветные стекла в свинцовых переплетах. Когда мы оказались на открытом месте, великан некоторое время стоял, опираясь на свой посох и прислушиваясь. Дом, как будто, довольно хорошо сохранился. Но ведь и сложен он был из тех же скал и деревьев, что стояли вокруг, потому что ничто не выдержало бы схватки с непогодой.
— Послушай, Карл Паттон, — сказал великан. — Кажется, будто вот-вот послышится голос Холгримма, и он гостеприимно распахнет дверь, приглашая нас войти.
— Да, если бы он был жив, — отозвался я.
Я прошел мимо него и подошел к входу, который представлял собой деревянную дверь из темно-пурпурного дерева, которая вполне могла бы служить воротами в Собор Парижской Богоматери. Я обеими руками потянул на себя огромную железную дверную ручку, но без малейшего успеха. Джонни Гром открыл ее буквально мизинцем.
В большой комнате было холодно. Изморозь, покрывающая пол, хрустела у нас под ногами. В полумраке я заметил шкуры, развешанные по стенам и отливающие зеленым, красным и золотым мехом, словно это были не шкуры, а хвосты павлинов. Были здесь и другие трофеи: огромный череп с длинным клювом длиной фута три и ветвистыми рогами, похожими на громадную корону из слоновой кости, острые кончики которых были выгнуты вперед и остры, как кинжалы. Была обтянутая кожей голова, которая состояла из одних челюстей и зубов, и потемневших от времени боевой топор с рукояткой длиной футов десять и затейливым лезвием. Посреди комнаты стоял длинный стол, до которого, наверное, в свое время доходило тепло от очага, огромного, как городская квартира.
Я заметил отблеск дневного света на стоящих на столе кубках, тарелках, приборах. Вокруг стола были расставлены кресла с высокими спинками, и в кресле, стоявшем у дальнего конца стола, лицом ко мне с мечом в руке восседал седобородый гигант. Пес завыл, что вполне соответствовало охватившему меня чувству.
— Холгримм ждет нас, — мягко произнес позади меня Джонни. Он двинулся вперед, я за ним, переборов, наконец, оцепенение. Приблизившись, я различил мелкие кристаллики инея, сплошь покрывшие тело сидящего гиганта. Они отблескивали в его бороде, на тыльных сторонах ладоней, на веках.
Кристаллики льда покрывали и стол, и тарелки, и гладкое дерево кресел. Когти Вулы, когда она следовала за своим хозяином, громко стучали по огромным доскам пола,
— Разве вы не хороните своих мертвых? — выдавил я из себя, слегка запинаясь.
— Его женщина посадила его так, согласно его собственной воле. Он так пожелал, когда понял, что смерть неминуема.
— Но почему?
— Это тайна, которую знает только один Холгримм.
— Может, нам лучше выйти наружу? — предложил я. — А то это место напоминает мне морг.
— Огонь поправит это дело.
— Но тогда растает и наш приятель. Лично я предпочел бы, чтобы он оставался так, как есть.
— Мы разведем небольшой огонь, только чтобы разогреть пищу и чтобы были угли, возле которых можно провести ночь.
В ящике возле входной двери нашлись дрова, темно-красные, твердые, как камень, и уже наколотые до нужной толщины. Нужной, естественно, моему компаньону. Он орудовал восьмифутовыми поленьями толщиной не менее восемнадцати дюймов так, словно это были хлебные палочки. Должно быть, они были насыщены летучими маслами, так как заполыхали от первой же спички и начали гореть с ревом, распространяя по комнате запахи мяты и камфары. Большой Джонни сварганил какое-то пойло из горячего вина и тягучего сиропа, который обнаружил в кувшине на столе — он вмерз в лед, и его пришлось выламывать. Когда напиток был готов, он протянул мне с полгаллона. Штука оказалась крепкой, но приятной на вкус, сначала отдающей скипидаром, но затем оказывающейся сущей амброзией, Еще у нас был хлеб, сыр и суп, который он разогрел в большом котле над очагом. Я наелся до отвала и еще кое-что отправил в наплечный карман. Мой высокий друг ограничился совершенно спартанской порцией и перед тем, как выпить, обернулся к нашему хозяину и поднял кубок в его честь.
— Сколько же времени он вот так сидит? — спросил я.
Он задумался, производя в уме какие-то подсчеты.
— Десять местных лет, — он помолчал и добавил: — Это более ста стандартных лет Лиги.
— Наверное, он был твоим другом?
— Мы сражались, но потом снова вместе пили вино. Да, пожалуй, он был мне другом.
— Так сколько же лет ты живешь здесь один?
— Девять лет. Дом Холгримма был, пожалуй, самым последним местом, куда проникла чума.
— А почему же она не убила и тебя?
Он покачал головой.
— Вселенная тоже умеет шутить.
— Каково же это было, когда все кругом начали умирать…
Великан обхватил свою чашу руками и уставился мимо меня в огонь.
— Сначала никто ничего не понимал. Ведь мы здесь вообще не знали болезней. Нашими единственными врагами были ледяные волки, лавины и смертельный холод. А это было что-то совершенно новое — враг, которого мы не видели. Некоторые так и умерли, удивляясь, другие, очертя головы, бросились в леса, но и там их, в конце концов, постиг тот же удел. Ксандар убил своих сыновей и дочерей, прежде чем их прикончила удушливая смерть. Йошал стоял на снегу, вращая над головой свой боевой топор и выкрикивая небу угрозы, пока не упал и уже больше не поднялся.
— А что же стало с твоей семьей?
— Сам видишь.
— Что?
— Холгримм был моим отцом.
Мы спали, закутавшись в шкуры, которые Джонни Гром снял со стен и размягчил над огнем. Насчет тепла он оказался прав. Огромное пламя растопило иней только внутри правильного десятифутового полукруга, но даже не коснулось остальной комнаты. За порогом все еще стоял ранний полдень, когда мы уже снова двинулись в путь. Я шел так быстро, как только мог. После восьми часов ходьбы по сильно пересеченной местности, непрерывно поднимающейся вверх, великан предложил передохнуть.
— Я, конечно, поменьше тебя, но это вовсе не причина для меня раньше выбиваться из сил, — ответил я ему. — К тому же я привык к более сильному тяготению. А в чем дело, ты устал? — этот вопрос я задал как бы между прочим, но ответа ждал с волнением. До сих пор он казался свеженьким, как огурчик.
— Нет, со мной все в порядке. Пока дорога еще не трудна.
— Судя по карте, отсюда путь будет все тяжелее и тяжелее.
— Да, на высоте я начну выдыхаться, — согласился он. — Но все же как-нибудь выдержу. Только вот Вула измоталась, бедняга.
Собака растянулась на боку. Она была похожа на павшую лошадь, вот только ни у одной павшей лошади не дрогнул бы хвост при упоминании ее клички да не ходили бы ходуном ребра от усилий набрать разреженного горного воздуха.
Разреженного, конечно, по меркам Вэнгарда. По сравнению с земным воздухом содержание кислорода по-прежнему оставалось высоким.
— Почему бы не послать ее обратно?
— Не уйдет. И потом мы еще будем рады Вуле, когда появятся снежные скорпионы.
— Опять ты об этих скорпионах. Ты уверен, что они не плод твоего воображения? Эти места выглядят пустынными, как заброшенное кладбище.
— Они выжидают, — сказал он. — Они знают меня и Вулу. Много раз они пытались проверить нашу бдительность — и каждый раз оставляли на снегу своих мертвых. Поэтому они просто следуют за нами и выжидают.
— Моя пушка справится с ними, — я показал ему официально разрешенное огнестрельное оружие, которое было у меня на виду. Он вежливо осмотрел его.
— Снежный скорпион умирает нелегко, — заметил он.
— Эта штука бьет как пушка, — уверил я его и продемонстрировал эффективность пистолета, отстрелив верхушку шкалы ярдах в двадцати от нас. Между деревьями заметалось мощное эхо: «Кар-ронг! Кар-ронг!» Он чуть улыбнулся.
— Все может быть, Карл Паттон.
Эту ночь мы провели в лесу.
На следующий день ходьба наша стала иной с самого начала. На открытом месте намело снега, который замерз и покрылся коркой, выдерживающей мой вес, но ломающейся под ногами великана и его собаки. Теперь я уже не плелся позади. Я возглавил процессию, а большому Джонни пришлось тяжеловато, когда он вынужден был поспевать за мной. Он не жаловался и, казалось, не задыхался слишком сильно. Он просто продвигался вперед, то и дело останавливаясь подождать, пока его милый песик догонит его, и каждый час устраивал привал.