Ломм Александр. Удивительные превращения Дика Мюррея

Ломм Александр
Удивительные превращения Дика Мюррея

   А. Ломм
   УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПРЕВРАЩЕНИЯ ДИКА МЮРРЕЯ
   В широкое окно свободно лились потоки солнечного света. На их пути оказался старинный овальный стол, покрытый клеенкой в мелкую зеленую клетку. Яркие лучи падали на одну половину стола, и она сверкала, словно грядка молодой зелени.
   На теневой половине стояли тарелка с манной кашей и белая фаянсовая кружка с молоком. Перед ними сидел худенький черноглазый мальчик лет четырех. Он смотрел на освещенную половину стола, аккуратно раскладывал кашу по маленьким зеленым клеткам и при этом монотонно тянул:
   - Тетя Кле-е-еми, я хочу игра-а-ать! Я не хочу ка-а-аши! Тетя Кле-е-еми!..
   - Тише, Дик, тише, мой мальчик! Кушай и не шали! Папе плохо, папе очень плохо! - приглушенным голосом отвечала тетя Клеми, сидевшая в стороне на диване.
   По полному, еще красивому лицу сорокалетней женщины катились крупные слезы. Она не смотрела на мальчика, не замечала, как он расправляется с кашей, и лишь машинально отзывалась на его нытье. Глаза ее при этом неотрывно следили за дверью, словно там решалась в эту минуту ее судьба.
   - Тетя Кле-е-еми, ты обещала, что я буду играть с кошкой!..
   - Тише, Дик, тише!..
   Но вот дверь медленно раскрылась, и в комнату вошел толстоватый лысый человек в черном костюме. Его большое розовое лицо с мягкими добрыми чертами выражало глубочайшую скорбь. Это был старый друг семьи доктор Кларк.
   Он сел на диван рядом с тетей Клеми, вынул платок и стал молча вытирать вспотевшее лицо.
   - Ну как он, доктор? Говорите скорей! - громко всхлипнув, спросила тетя Клеми.
   Доктор погладил лежавшую на диване кошку, посмотрел на мальчика и с тяжелым вздохом ответил:
   - Плохо, Клементайн, совсем плохо... Он хочет проститься с сыном...
   Вот уже два месяца, как Томас Мюррей вернулся из столицы в родной городок и поселился в доме своей старшей незамужней сестры. Много лет о нем ничего не было слышно. Клементайн уже считала его погибшим. И вдруг он вернулся. Но в каком состоянии! Нищий, убитый горем и безнадежно больной! Единственным его богатством был сын - маленький, болезненно-хрупкий мальчик. О судьбе матери Дика Томас ничего не рассказал, а Клементайн постеснялась расспрашивать брата, сердцем чувствуя, что в этом и кроется причина всех его несчастий.
   Томас знал, что дни его сочтены, и был готов встретиться с неизбежным. Когда сестра и сын подошли к его постели, он собрался с силами и сказал:
   - Клеми, дорогая, я ничего тебе не буду поручать, ни о чем не буду просить. И так все ясно. Дик остается у тебя... Не обижай его... Я ничего не нажил, чтобы оставить сыну... Уж ты прости... Но кое-что я еще могу для него сделать... Подай мой черный саквояж, Клеми!..
   Она достала из шкафа потертый черный саквояж и поставила его на край постели. Дик придвинулся ближе, уверенный, что отец хочет ему что-то подарить.
   Мюррей вынул из саквояжа две блестящие никелированные коробки. У мальчика при виде их разгорелись глаза.
   - Это мне, папочка, это мне?
   Отец погладил его по голове:
   - Тебе, мой хороший, тебе... Клеми, сними с него куртку и засучи рукав рубашки.
   - Том, милый, зачем? Что ты хочешь делать?! - испуганно спросила Клементайн, не замедлив, впрочем, выполнить просьбу брата.
   Бескровные губы больного тронула легкая улыбка:
   - Не волнуйся, дорогая. Я просто хочу уменьшить бремя твоих забот. Дик болезненный ребенок. И ест из рук вон плохо... Я сделаю так, что он никогда ничем не будет болеть... Подведи его ближе и подержи ему руку... Вот так, хорошо...
   Из одной коробки Мюррей извлек шприц с тонкой иглой, аз другой - небольшой флакон с молочно-белой жидкостью. Проколов пластмассовый предохранитель, он втянул всю жидкость в шприц.
   - Может, лучше позвать доктора Кларка? Он еще здесь... Ведь иглу, Том, прокипятить надо, - робко заметила тетя Клеми.
   - Не нужно... Никого не нужно... Я сам... А игла в порядке... Ну, сынок, будь мужчиной! Не боишься?
   - Не боюсь, папа! Нисколько не боюсь!
   Когда из комнаты больного донесся пронзительный детский крик, доктор Кларк вскочил с дивана и со всех ног бросился на голос. Он был уверен, что случилось самое ужасное. Пробежав по коридору, он уже взялся за ручку двери, но голоса из комнаты заставили его остановиться.
   - Ты противный! Я не люблю тебя! - кричал мальчик сквозь громкие рыдания.
   Тут же послышался голос больного:
   - Вот и все... А ты плачешь!.. Отдай ему эти коробки, Клеми, и уведи его. Через час он уснет и проспит до завтрашнего утра... А доктору Кларку об этом ни слова. Обещаешь?
   - Да, да, Том, обещаю! - взволнованно ответила женщина.
   Доктор Кларк пожал плечами и медленно побрел обратно в комнату, где сел на диван и погрузился в задумчивость.
   Тем временем Клементайн одела Дика, сунула ему в руки блестящие коробки и, всхлипывающего не столько от боли, сколько от обиды, поспешно увела прочь.
   Мюррей проводил сына широко раскрытыми глазами, полными тоски.
   - Прощай, Дик! Я умру, и с этим ничего не поделаешь... Но ты, сынок, будешь жить всегда! - прошептал он, когда дверь за ушедшими закрылась.
   Прошло два года. Дик за это время изменился до неузнаваемости. Теперь это был рослый, крепкий, упитанный мальчуган, которому можно было смело дать не шесть лет, а все восемь.
   О странной сцене с уколом Клементайн очень скоро забыла. А ведь, говоря по совести, в тот момент поступок больного брата ужасно перепугал ее. У нее даже возникло подозрение, что бедный Томас, находясь в состоянии сильнейшего душевного расстройства, решил не оставлять беспомощного ребенка одного и ввел ему в кровь смертельный яд.
   Подозрение ужасное, но вполне простительное - ведь Клементайн десять лет не виделась с братом и ничего не знала ни о его работе, ни о жизни, ни о мыслях. Тревога за маленького племянника настолько захватила ее, что заглушила все тяжелые переживания, связанные с кончиной и похоронами брата. Даже во время ночного переполоха, вызванного смертью Томаса, Клементайн то и дело бегала в комнату Дика и, склонившись над кроваткой, со страхом прислушивалась к его мерному дыханию.
   Но, к счастью, все ее опасения оказались напрасными. Все обошлось как нельзя лучше...
   "Причуда ученого!" - решила тогда Клементайн и перестала думать об удивительном поступке брата.
   А блестящие коробки и шприц она упрятала в черный саквояж, который затолкала под кучу старого хлама на чердаке. Ведь эти вещи должны были вызывать у Дика неприятные воспоминания об отце. А это ни к чему. Пусть мальчик до времени думает, что отец уехал в далекое путешествие.
   Дик недолго спрашивал об отце. В смутных, мимолетных воспоминаниях или в легких, мгновенно забываемых сновидениях отец являлся ему большим и добрым человеком без определенного лица, без определенного значения.
   Дни Дика были заполнены едой, играми, сказками и снова едой. Он много бегал, много ел, его любознательность была неистощима, а поразительной изобретательностью он ставил в тупик даже доктора Кларка.
   Весь дом и сад были в распоряжении мальчика, и он пользовался ими во всю ширь своей неукротимой энергии и фантазии.
   Но лучшими часами для Дика были те, которые он проводил с доктором Кларком.
   Старый врач полюбил Дика, как родного, и отдавал ему все свое свободное время. Собственная судьба сложилась у доктора так, что он не успел обзавестись семьей, и теперь весь нерастраченный жар его сердца, вся его доброта и любовь к детям достались Дику. Их общение заключалось в бесконечных беседах, во время которых мальчик задавал уйму вопросов, а старик терпеливо и с увлечением отвечал на них.
   Вначале Клементайн порывалась принимать участие в этих беседах, но потом примирилась с тем, что Дик любит толковать с доктором Кларком наедине.
   - Ты не обижайся, тетя Клеми! - уговаривал ее мальчик. - Я сильно, сильно люблю тебя, но у нас с доктором такие разговоры, такие разговоры, что ты только помешаешь!
   - Ну что это за разговоры, которые мне нельзя слушать? О чем?
   - Обо всем, тетя. Честное слово, обо всем!
   - Ну, если обо всем, тогда другое дело. Не буду вам мешать...
   А доктор Кларк с улыбкой ждал, когда Клементайн сдастся, и с довольным видом уводил Дика в сад.
   "И все-таки он мой! Мой и ничей больше!" - утешала себя Клементайн, глядя вслед доктору Кларку и здоровенному мальчугану, кудрявая голова которого уже доходила старику до плеча.
   Новые неожиданные заботы возникли, когда Дику пришло время поступать в школу. Дело в том, что мальчик рос все быстрее и быстрее и в свои семь лет больше походил на пятнадцатилетнего подростка, чем на первоклассника. И вот тогда Клементайн впервые заговорила с доктором Кларком о необыкновенном здоровье и бурном росте своего племянника.
   Доктор Кларк внимательно выслушал ее и сказал:
   - Напрасно вы волнуетесь, Клементайн. Мальчик находится под постоянным медицинским надзором, отлично питается, живет в благоприятном для него климате...
   - Но его рост, доктор! Ведь он выглядит на пятнадцать лет!
   - Ну и что же? Вы слыхали об акселерации, Клементайн?
   - Об акселерации? Это еще что такое?
   - Ничего страшного. Акселерацией называют доселе неразгаданную способность современных детей расти и развиваться быстрее, чем росли и развивались дети предыдущих поколений. Это явление наблюдается во всемирном масштабе и объясняется тем, что дети стали лучше питаться и меньше болеть. Разумеется, каждый ребенок подвержен влиянию акселерации по-своему - один больше, другой меньше. Наш Дик, по-видимому, с исключительной силой реагирует на акселерацию. Отсюда его здоровье, его рост, его общее развитие.
   - А это не опасно, доктор?
   - Напротив. Это очень положительное явление в эволюции человеческого рода.
   - А в школе у Дика не будут неприятности из-за этой... акселерации?
   - Уверен, что ни малейших!
   Прошло еще немного времени, и Дик предстал перед комиссией учителей. Он был выше своей тетки и почти сравнялся с доктором Кларком. Только круглая розовощекая физиономия с большими удивленными глазищами да чистый заливистый дискант выдавали в нем семилетнего ребенка.
   Школьная комиссия была несказанно поражена видом такого первоклассника.
   - Ребенку семь лет. Вот его метрика. Прошу зачислить его в первый класс, решительно заявила Клементайн и положила на стол документы Дика.
   - Что? Семь лет? В первый класс?! Вы, госпожа Мюррей, надо полагать, ошиблись. Вы, вероятно, хотели сказать, что юноше семнадцать лет и он поступает в первый класс лицея?.. - в замешательстве проговорил председатель приемной комиссии.
   Тогда в разговор вмешался доктор Кларк:
   - Никакой ошибки тут нет, господа. Перед вами действительно семилетний ребенок. Это сын уроженца нашего города Томаса Мюррея. Мальчик рос на моих глазах. Три года назад это был худенький малыш, который не дотягивал до своих четырех лет ни по весу, ни по росту. Но три года нормальной жизни, отличное питание, врачебный надзор сделали свое дело. Мальчик побил все рекорды роста. Но это не дает оснований сомневаться в том, что ему действительно семь лет. Его документы выданы в столице, и подлинность их бесспорна.
   Члены комиссии переглянулись, потом стали изучать метрику Дика. После этого председатель обратился к самому Дику:
   - Сколько тебе лет... э-э-э... мальчик?
   - Семь лет, сударь. Месяц назад исполнилось.
   - А как звать тебя?
   - Ричард Мюррей.
   - Читать ты умеешь?
   - Да, сударь. Я очень люблю читать. Книг у меня много-премного!
   - Ну хорошо, Дик. Выйди пока в коридор и подожди там. Только не шали. В школе шалить нельзя.
   - Я не буду шалить. Мне тетя Клеми уже говорила.
   Дик неуклюже поклонился и вышел.
   Председатель почесал переносицу и сказал:
   - Да-а, рост феноменальный... Он даже в парте для малышей не поместится...
   - Что поделаешь, акселерация! - глубокомысленно заметила Клементайн и добавила: - А насчет парты не беспокойтесь. Если возникнут особые расходы, я уплачу.
   - Что вы, госпожа Мюррей! Какие расходы! Возьмем парту у старшеклассников и поставим вашему Дику. Вот и вся проблема... Вот только если он и дальше будет так расти...
   - Это абсолютно исключено, - авторитетно заявил доктор Кларк. Акселерация ускоряет развитие детей, но отнюдь не порождает великанов. Дик, конечно, обещает быть рослым человеком, но смею вас уверить, это будет в пределах нормы.
   - В таком случае, все в порядке. Ваш племянник принят, госпожа Мюррей. Занятия начнутся первого сентября.
   - Благодарю вас. Идемте, доктор Кларк!..
   Как-то раз, в дообеденное время, когда Дик был в школе, Клементайн вызвала доктора Кларка по телефону. Старик не заставил себя ждать - ведь вызов касался его дорогого Дика, а голос госпожи Мюррей звучал в трубке слишком взволнованно.
   - В чем дело? Что случилось? Где Дик?! - вскричал доктор, ворвавшись в гостиную и забыв от волнения снять шляпу.
   - Дик в школе. Но я хотела...
   - Погодите! Он здоров?
   - Здоров, здоров. Позавтракал с аппетитом и с собой взял кучу еды.
   - Слава богу!.. Ох, и напугали же вы меня, дорогая Клементайн!
   Доктор снял шляпу, вытер лысину носовым платком и устало опустился в кресло.
   - Я боюсь за Дика, доктор, - проговорила госпожа Мюррей.
   - Чего боитесь? Почему? Чем вызваны ваши страхи?
   - Он непрерывно растет, доктор!
   - И пусть себе растет на здоровье! Детям положено расти!
   - Да, но Дик растет так, что становится страшно! С тех пор как он пошел в школу, я внимательно слежу за его ростом. И что же я обнаружила? Вместо того чтобы расти все медленнее и медленнее, Дик растет все быстрее и быстрее. Первого сентября, когда он первый раз пошел в школу, в нем было семьдесят килограммов весу и сто семьдесят два сантиметра росту. За один только месяц Дик прибавил двенадцать сантиметров! Но это не самое страшное. Хуже то, что за первую неделю он вырос на полтора сантиметра, за вторую - на два с половиной, за третью - на три, а за четвертую, - на целых пять сантиметров. Что же будет дальше, доктор?
   - Вы в самом деле так тщательно следили за его ростом? Вы не ошиблись, Клементайн?
   - Нет, доктор. Я не могла ошибиться. Вот пометки на косяке, вот даты. Еще неделя - и Дик не пройдет в двери, не наклонив головы!..
   Доктор Кларк внимательно осмотрел пометки на дверном косяке. Потом он долго сидел в глубокой задумчивости. Наконец поднял на женщину растерянный взгляд.
   - Это... это... просто невероятно... Я не слыхал о чем-либо подобном... А как в школе, уже заметили что-нибудь?
   - Пока нет, но через месяц обязательно заметят. Ведь если это будет продолжаться, через месяц наш Дик достигнет двух с половиной метров. Это будет просто ужасно! Ведь он совсем еще ребенок!..
   - Не надо, Клементайн, не отчаивайтесь. Будем надеяться на лучшее. Я теперь сам займусь Диком. В школу пусть пока не ходит. Сообщите туда, что он заболел.
   С необходимостью прервать посещение школы Дик легко примирился. Отчасти потому, что все-таки чувствовал себя неловко среди малышей, отчасти же потому, что скучал на уроках, так как всю программу первого класса успел пройти с доктором Кларком. Возвращение к привольной жизни - к книгам, играм и непринужденным беседам со старым другом - он приветствовал от всей души.
   Однако вскоре мальчик стал замечать, что опекуны его чем-то сильно озабочены и уделяют ему гораздо больше внимания, чем прежде. Доктор ежедневно взвешивал и измерял его, следил за рационом его питания, подвергал тщательным осмотрам и различным анализам. А Клементайн забросила все свои дела ради того, чтобы неотступно находиться при Дике. Она смотрела на него печальными, испуганными глазами и часто повторяла:
   - Бедный мой Дик! Бедный мой мальчик!
   Однажды, гуляя один в саду, Дик подошел к высокому забору, до которого еще летом не мог дотянуться руками, и тут он с удивлением обнаружил, что может смотреть через забор, даже не поднимаясь на носки. Ему стало немного не по себе.
   В эту минуту соседские мальчишки, с которыми он летом водил дружбу, заметили над забором его голову и принялись кривляться, показывая на него пальцами:
   - Смотрите, смотрите, великан идет! Вот так первоклашка! Эй, Дик, достань с крыши воробышка!
   - Дураки! - ответил им Дик. - Вот поймаю, плохо вам будет!
   Мальчишки поняли, что им и в самом деле может быть плохо, если они попадутся в руки к такому верзиле, и, прекратив поэтому крик, поспешно убежали прочь.
   Красный, с трясущимися губами. Дик ушел в самый глухой угол сада, лег на ворох сухих листьев и горько расплакался.
   Напрасно звал его доктор Кларк. Мальчик впервые не откликнулся на голос любимого наставника, не прибежал со всех ног по его зову.
   В тот же вечер, когда Дик уснул на своем диване, к которому теперь приставляли кресло и два стула, доктор Кларк имел с госпожой Мюррей очень серьезный разговор. Она сидела на диване с вязаньем в руках, а старый доктор расхаживал по гостиной и говорил:
   - Я ничего не понимаю, дорогая Клементайн. Мне горько в этом признаваться, но это так. Я подвергал Дика самым тщательным осмотрам и не нашел в нем решительно никаких нарушений. Кровь, железы, печень, гипофиз - одним словом, все органы абсолютно в норме. Нигде и ни в чем ни малейших отклонений! И тем не менее он растет. Растет самым непостижимым образом!
   Спицы в руках женщины замерли, лицо побледнело.
   - Даже вы ничего не понимаете... Это ужасно, доктор!.. Сколько в нем уже?
   - Сегодня он достиг двух с половиной метров. А весит сто сорок килограммов...
   - Уму непостижимо!.. Вы и теперь считаете, доктор, что это просто акселерация?
   - Нет, Клементайн, не считаю. Это что-то другое.
   - Но что, что?!
   - Трудно сказать... Я думал посадить его на диету. Но это не поможет, а лишь ухудшит его самочувствие. Он ведь не потому растет, что много ест, а, скорее, наоборот - потому много ест, что быстро растет. Его клетки размножаются как бешеные. Им нужно все больше и больше материала, чтобы строить это несуразно большое тело. Ведь обычно по мере роста деятельность клеток в организме - я имею в виду их непрерывное размножение путем деления постепенно затухает. Многие клетки начинают отмирать, чтобы размеры человека оставались в определенных пределах. Это тонкая и сложная механика. Науке еще далеко не все удалось в ней постичь. Во всяком случае, я склонен рассматривать феноменальный рост нашего мальчика как некое нарушение в работе клеток. Но простому врачу эти проблемы не по силам. Тут нужны специалисты, цитологи, которые знают характер клеток и способны уловить малейшие в них изменения...
   - Вы хотите пригласить ученых из столицы, доктор?
   - Нет, Клементайн, приглашать никого не нужно. Дику нельзя оставаться в вашем доме. Его нужно самого увезти в столицу, пока это возможно... Погодите, не возражайте! Положение серьезнее, чем вы думаете. Сегодня Дика обидели мальчишки. Увидели над стеной сада его голову и принялись дразнить его. Дик чуткий мальчик. Он обиделся и плакал. Но потом вскочил и крикнул, что изобьет обидчиков. Вы понимаете, Клементайн, что это значит? Дик обладает нечеловеческой силой. Ударом кулака он может свалить взрослого мужчину! И при этом он ребенок, семилетний мальчишка, способный не помнить себя в драке. Сегодня он плакал, а завтра он может перемахнуть через забор и напасть на своих обидчиков. Вы представляете, что тогда будет?! В лучшем случае он их искалечит, но скорей всего просто убьет. И тогда его закуют в цепи и посадят в железную, клетку, как опасное для людей чудовище...
   - Пощадите, доктор! Довольно! - воскликнула госпожа Мюррей, обливаясь слезами. - Вы убедили меня. Когда вы намерены ехать?
   - Сегодня ночью, Клементайн. У меня уже заказаны билеты на поезд...
   Вскоре после полуночи Клементайн и доктор Кларк вывели заспанного Дика из дома. На мальчике был короткий макинтош и шляпа. Вся одежда ему была мала, тесна и едва прикрывала его тело. Он ежился от ночного холода и сладко зевал. Ему так хотелось спать, что он даже не спросил, куда это его ведут по темным улицам.
   До вокзала было близко, а улицы городка в этот час были совершенно безлюдны. И все же, когда они проходили мимо какого-то подъезда, из него вдруг послышался чей-то приглушенный голос:
   - Смотри, смотри, Дик Мюррей идет! Великан идет!
   Хорошо еще, что заспанный Дик не обратил на это внимания. Но перепуганные госпожа Мюррей и доктор Кларк чуть ли не бегом повлекли гигантского мальчика к вокзалу...
   Пусто и грустно стало в доме Клементайн после отъезда Дика. В комнатах царила гнетущая тишина, а безмолвие сада нарушалось лишь унылым шелестом опавших листьев. Не было больше ни криков, ни смеха, ни громкого топота, сотрясавшего стены старого дома. Осиротел диван с приставленными стульями, осиротели игрушки, книги, осиротели огромные кастрюли на кухне.
   Первые дни Клементайн не находила себе места: тосковала, плакала, ходила как неприкаянная по пустому дому. Потом взяла себя в руки и стала думать.
   В полной тишине думалось хорошо. Она часами сидела неподвижно в кресле вспоминала, доискивалась, сравнивала. Ей мучительно хотелось найти первопричину той ужасной и таинственной беды, которая постигла ее дорогого Дика. Что вызвало в нем этот ужасный рост?
   Перебирая события всех трех лет, которые Дик провел под ее опекой, Клементайн дошла до последнего свидания мальчика с умирающим отцом. И тут, словно внезапное озарение, в ее памяти вспыхнули слова Томаса: "Я сделаю так, что Дик никогда ничем не будет болеть..."
   А ведь Дик за эти три года в самом деле ни разу не болел!
   Значит - укол!
   Ни секунды не раздумывая, Клементайн бросилась на чердак. Не обращая внимания на пыль, она расшвыряла кучи хлама, нашла черный саквояж и, прижав его к груди, поспешно вернулась в комнату.
   Обтерев тряпкой тусклую потертую кожу, Клементайн с нетерпением открыла саквояж. Вот они, блестящие коробки из-под шприца и неведомого лекарства. А что под ними? Под ними оказалось два десятка толстых тетрадей в клеенчатом переплете. Сердце женщины так и замерло от радости: "Здесь, конечно, здесь хранится объяснение всему, что происходит с бедным Диком!"
   Она взяла верхнюю тетрадь и уселась в кресло. Сначала она раскрыла ее наугад где-то посередине. В глазах зарябило от схем, уравнений и формул. Тогда она вернулась к началу. На первых страницах был обычный текст, написанный размашистым, торопливым почерком Томаса. Вот что прочла госпожа Мюррей:
   "Жить вечно, жить всегда, никогда не уходить из этого прекрасного мира, никогда не расставаться с милыми нашему сердцу людьми - это ли не самое давнее, самое горячее желание человека! Многие тысячелетия искал человек средство стать бессмертным, многие тысячелетия гонялся за призрачными синими птицами счастья. Но нужно ему было пройти весь огромный и сложный путь развития, чтобы найти наконец то, что было его всегдашней мечтой: ключи к бессмертию.
   Где же они оказались, эти золотые ключи? Кто хранил их от человека так крепко и надежно?
   Хранителями ключей к биологическому бессмертию природа назначила невидим о к - самых крохотных существ в мире. Их нельзя увидеть простым глазом, они меньше острия иголки, и каждое из них состоит из одной-единственной клетки.
   Человек познакомился с этими существами лишь тогда, когда изобрел первый микроскоп. Увидел их человек, удивился и назвал простейшими.
   Да, простейшие! Это самые древние живые организмы Земли. Миллиарды лет назад ими буквально кишели теплые воды первозданного океана. В наше время простейшие тоже в основном живут в воде. Но некоторые виды свирепствуют и на суше: расселяются в виде болезнетворных клеток по чужим организмам.
   Но где же у них золотые ключи? А вот где.
   Одноклеточные малютки с самого начала своего существования наделены теми чудесными свойствами, о которых так страстно мечтает человек: они бессмертны! Каждая самостоятельная клетка, становясь взрослой, делится пополам, и из каждой таким образом возникают две новые клетки. Нет ни смерти, ни трупов одно лишь вечное деление.
   А что такое человеческое тело? Это огромная колония таких же одноклеточных существ. Только здесь они организованы по особому плану, разделены на отряды специалистов и действуют по одной общей программе. В такой колонии у клетки нет собственных интересов, несовместимых с интересами всего организма. Высшая цель деятельности этих клеток - благополучие и процветание всей родной колонии, то есть всего организма. Наши мышцы, кровь, кости, нервные ткани состоят приблизительно из тысячи миллиардов отдельных клеток. Общее устройство каждой из этих клеток ничем, в сущности, не отличается от устройства одноклеточных простейших, обитающих в обыкновенной луже. И там и тут оболочка, цитоплазма, ядро. Разница между ними лишь в том, что клетки, составляющие сложный организм, несут в себе задатки своей собственной смерти, а клетки неорганизованные, так сказать дикие, - бессмертны.
   Если взять отдельные человеческие клетки и поместить их в питательную среду, иными словами - вернуть им первозданную свободу и независимость, то вначале они будут вести себя столь же активно, как и их "дикие" собратья. Они будут делиться на новые, омоложенные, клетки, а эти, достигнув зрелости, в свою очередь разделятся пополам. А потом снова и снова. Казалось бы, путь в бесконечность открыт: размножайтесь, человеческие клетки, на свободе, и да не будет этому ни конца, ни предела! Но не тут-то было!
   По какой-то непонятной причине эти подопытные человеческие клетки теряют вдруг способность к делению и погибают. Да, да, они умирают в самом буквальном значении этого слова, и вскоре в питательном растворе нет ничего, кроме их крошечных трупиков.