Лондон Джек. Местный колорит

   Он отступил, ворча, но я обхватил его за шею и сунул десять долларов ему в карман. Однако, едва лифт тронулся, обе монеты звякнули о крышу кабины и скатились в пролет. К счастью, дверь лифта не была закрыта, и я, протянув руку, успел поймать их. Мальчишка-лифтер выпучил глаза.
   — Это у меня такая привычка, — сказал я, кладя деньги в карман.
   — Какой-то тип уронил их сверху, — шепнул он, все еще не оправившись от изумления.
   — Возможно, — согласился я.
   — Давайте я верну их ему, — предложил он.
   — Глупости!
   — Лучше отдайте, — пригрозил он, — или я остановлю лифт.
   — Еще чего!
   Тут он действительно остановил лифт между этажами.
   — Молодой человек, — сказал я, — у тебя есть мать? (Он сразу стал серьезен, как бы жалея о своей выходке; и тогда, чтобы окончательно убедить его, я с величайшей старательностью начал засучивать правый рукав.) Ты приготовился к смерти? (Я пригнулся, как бы готовясь к нападению.) Мгновенье, одно короткое мгновенье, отделяет тебя от вечности. (При этом я сжал правую руку в кулак и приподнял ногу.) Молодой человек, молодой человек, через тридцать секунд я вырву твое сердце из груди и услышу, как ты будешь вопить в аду.
   Это подействовало. Мальчишка быстро нажал кнопку, лифт полетел вниз, и я вмиг очутился на улице. Вы видите, Анак, я никак не могу отделаться от привычки везде оставлять о себе яркое воспоминание. Меня никогда не забывают…
   Не успел я дойти до угла, как услышал за собой знакомый голос:
   — Здорово, Пепел! Ты куда?
   Это был Чикаго Хват, — нас с ним вместе когда-то сняли с товарного поезда в Джеконсвилле. «Глаза пеплом засыпало, вот мы и не видали, как они подобрались», — объяснял он потом, и после этого случая за мной осталась кличка «Пепел».
   — На юг, — ответил я. — Как поживаешь, Хват?
   — Паршиво. Быки ощерились.
   — А где ребята?
   — В малине. Я провожу тебя.
   — Кто хозяин?
   — Я. И ты это запомни.
   Слова жаргона сыпались с губ Лейта, и мне пришлось прервать его.
   — Переведите, пожалуйста. Не забудьте, что я иностранец.
   — Ах, да, — весело ответил он, — Хват сказал, что ему не везет, потому что «быки», то есть полицейские, преследуют его. Я поинтересовался, где та банда, с которой он сейчас бродит, и он обещал проводить меня к ним. «Хозяин» — значит вожак банды. Хват претендовал на это звание. Ну, так вот, Хват и я подошли к опушке рощи за городом, где на берегу журчащего ручейка живописно расположилась группа здоровенных молодцов.
   — Эй, ребята, поднимайтесь! — обратился к ним Хват. — Я привел Пепла, надо оказать ему честь.
   Его слова означали, что следует немедленно отправиться в город и настрелять там денег, чтобы достойно отпраздновать мое возвращение после целого года отсутствия. Но тут я вытащил свой гонорар, и Хват немедленно отрядил несколько человек за выпивкой. Честное слово, Анак, это была попойка, и по сей день памятная всем хобо. Просто удивительно, какое количество напитков можно купить на тридцать долларов, и столь же удивительно, какое количество пива, дешевого вина и виски могут выпить двадцать мужчин. Это была грандиозная оргия под открытым небом, настоящая картина первобытного свинства. Для меня есть что-то привлекательное в пьяном человеке; и если бы я стоял во главе какого-нибудь учебного заведения, я бы непременно учредил кафедру изучения психологии пьяниц, с обязательными практическими занятиями. Это дало бы больше, чем любые книги и лаборатории.
   Увы, мне не суждено было осуществить свою мечту, потому что спустя шестнадцать часов, то есть на следующее утро, вся наша компания была арестована превосходящими силами полиции и препровождена в тюрьму. После завтрака, часов в десять, всех нас, двадцать человек, приунывших и вялых, привели в суд. Здесь, в пурпурных судейских доспехах, восседал сам Сол Гленхарт, человек с крючковатым носом, как у наполеоновского орла, и маленькими блестящими глазками.
   — Джон Амброз! — выкрикнул клерк, и Чикаго Хват с ловкостью бывалого человека быстро вскочил.
   — Бродяжничество, ваша честь! — объяснил судебный пристав, и его честь, не удостоив арестованного и взглядом, буркнул:
   — Десять дней.
   Чикаго Хват сел.
   Судебная процедура продолжалась с точностью часового механизма: пятнадцать секунд на человека, четыре человека в минуту. Бродяги вставали и садились, как марионетки, клерк выкликал фамилии, пристав называл статью, судья изрекал приговор — и все. Просто, не правда ли? Красота!
   Чикаго Хват подтолкнул меня:
   — А ну, поговори с ними, Пепел. Ты ведь умеешь.
   Я отрицательно покачал головой.
   — Разыграй их, — настаивал он, — сочини что-нибудь! Ребятам это понравится. А потом сможешь носить нам табак, пока мы не выйдем на волю.
   — Клэй-Рэндольф! — выкрикнул клерк.
   Я встал, но в это время за судебным столом произошла какая-то заминка. Клерк что-то нашептывал судье, а пристав ехидно улыбался.
   — Вы, оказывается, журналист, мистер Рэндольф? — любезно спросил его честь.
   Этот вопрос застал меня врасплох, потому что в бурном ходе событий я уже успел забыть и «Каубелл» и свою статью, — и теперь увидел себя на краю ямы, которую сам себе вырыл.
   — Давай, давай, выкручивайся, — бормотал мне Хват.
   — Нет, все кончено, остается только горько плакать, — простонал я в ответ.
   Хват, ничего не знавший о моей статье, был очень удивлен.
   — И да и нет, ваша честь, — ответил я судье. — Немного пишу, когда удается получить работу.
   — Вы, насколько я знаю, проявляете большой интерес к местным делам. (Тут его честь взял со стула утренний выпуск «Каубелла» и пробежал глазами мою статью.) Колорит хорош, — заметил он, многозначительно поглядев на меня, — картины превосходны, написаны широкими мазками, в сарджентовской манере. А вот этот… этот судья, которого вы описываете… Это все взято из жизни, как я понимаю?
   — О, далеко не все, ваша честь, — ответил я. — Это так… собирательный образ… так сказать тип…
   — Но тут особенно чувствуется местный колорит, сэр, явно местный колорит.
   — Это уже прибавлено потом, — объяснил я.
   — Значит, этот судья не списан с натуры, как можно было бы думать?
   — Нет, ваша честь.
   — Ага! Значит, просто пример безнравственного судьи?
   — Более того, ваша честь, — храбро сказал я. — Это символическая фигура.
   — Которой впоследствии придали местный колорит? Ха! А разрешите полюбопытствовать, сколько вы получили за эту работу?
   — Тридцать долларов, ваша честь.
   — Гм, хорошо! — Его тон резко переменился. — Молодой человек, местный колорит — опасная вещь. Признаю вас виновным в злоупотреблении им и приговариваю к тридцати дням лишения свободы, которые могут быть заменены штрафом в тридцать долларов.
   — Увы! — сказал я. — Эти тридцать долларов я прокутил вчера.
   — Приговариваю еще к тридцати дням дополнительного заключения за растрату своего достояния.
   — Следующее дело! — сказал его честь клерку.
   Хват был ошеломлен.
   — Вот так так! — прошептал он. — Ничего не понимаю! Все наши получили по десять дней, а ты шестьдесят. Вот так так!
   Лейт зажег спичку, раскурил потухшую сигару и открыл книгу, лежавшую у него на коленях.
   — Вернемся к прежнему разговору, — сказал он, — не находите ли вы, Анак, что, хотя Лориа разбирает особенно тщательно вопрос о распределении прибыли, тем не менее он упустил один важный фактор, а именно…
   — Да, — рассеянно сказал я, — да.