— После обеда будет спектакль! Как видите, мы совсем светские люди, — сказал доктор, объясняя в это время Жерару, что он должен будет делать, как его помощник в фокусах.
— Вы в этой зале устраиваете спектакль? Но здесь не поместиться всему племени!
— Нет, но мы устроимся: их будут приглашать группами, и каждое приглашение они должны считать как награду за какую-нибудь оказанную услугу…
— Ну-с, за работу; уже пора начать приготовления к торжественному сеансу!..
ГЛАВА XIX. Фокусы доктора Ломонда. Свадьба Мии-Мии
Залу разделили на две неравные половины. С одной стороны устроили места для публики, а на другой — водворили стол и все необходимые аксессуары фокусника.
Вскоре начали появляться приглашенные и, как только европейцы заняли почетные места, матабелы стали входить по одному, почтительные и проникнувшиеся чувством торжественности. По мере того, как они проходили, доктор представлял тех, которых хотел вы делить своим особенным вниманием.
— Вот Мбололо — это достойный молодой человек, признательное сердце, помнящее добро; у него ловкие руки, голова дельная… Самое лучше место для Мбололо!..
— Нгаи-Аи — неблагодарная и несимпатичная личность, но влиятельная особа, которую следует беречь. Пусть Нгаи-Аи встанет подле Мбололо!..
— А вот Мака-Ту — невеликий ростом, но с прекрасным сердцем; Бра-Шита — обладатель самой большой головы из всего племени; Угого — человек хитрый и коварный. Но все они хороши для своего народа. Хорошие места всем троим!..
— А!.. Почтенный Мзи-Шеше — отец многочисленного семейства. Честь и слава патриархам. Посторонитесь и дайте место Мзи-Шеше!..
— Но, кажется, я ошибся! Там как будто протискивается Сугаро, который третьего дня украл обед одной бедной вдовы и хотел высосать черепашьи яйца, приготовленные ею!.. И тебе не стыдно, Сугаро, показаться здесь? Ну, уж так и быть, я тебя прощаю на этот раз! Но пойди, спрячься подальше! Чтобы мои глаза не видели такого бессовестного человека!..
Понемногу все ряды заполнились. Как только за последним гостем захлопнулась дверь, доктор встал перед своим столом и тотчас открыл сеанс.
— Я узнал, — сказал он, — что между вами есть дурные люди, которые сомневаются в могуществе белых людей, благодаря которым ваше племя теперь благоденствует. «А ведь доктор не мог бы отрубить нос и сделать другой?» — говорят эти скептики.
— А заставить вырасти выдернутые зубы? А если бы какому-нибудь воину снесли голову, небось он не мог бы заменить ее? Ха-ха! Раз он ничего этого не может сделать, значит, он не всемогущий!..
— Конечно, эти люди говорят так по невежеству, и им можно простить. Нет ничего легче доказать им, как они ошибаются. Но если и после моих операций найдутся еще недовольные и ворчащие, то пусть с этими несчастными расправятся «добрые духи».
Эти «добрые духи», то есть уверовавшие в могущество белых людей, остались очень довольны речью оратора, другие же чувствовали себя пристыженными.
— Кто хочет, чтобы я вырвал ему все зубы? — продолжал доктор, потрясая страшными щипцами.
По всему собранию пробежал трепет; даже самые убежденные в силе белых не решились подвергнуть себя такому страшному испытанию.
— Я вижу, что из Больших Голов никто не соглашается предоставить себя для опыта. Но белых людей ничто не испугает. Наш великий изобретатель огнестрельных орудий, наверное, не откажет оказать свое содействие.
Вебер, у которого все зубы до единого были вставные, поднялся с места и с геройским видом предоставил себя в распоряжение оператора.
— Простите, великий мастер, мою вольность, — продолжал доктор, — но необходимо, чтобы сначала все посмотрели в каком состоянии ваши челюсти.
Приоткрыв рот, Вебер показал матабелам свои прекрасные искусственные тридцать два зуба, потом сел в кресло перед доктором с видом жертвы, обреченной на страдания.
Лина заткнула себе рот платком, чтобы громко не расхохотаться.
Доктор раскрыл щипцы, все затаили дыхание. Затем он направил их в рот Вебера, уперся ногами и, повернув руку, как бы с большим усилием… торжественно вытащил обе челюсти — шедевр самого изобретателя.
Восхищенные зрители вскрикнули от восторга.
— Но это только еще начало, — сказал доктор спокойно. — Теперь, дорогой месье, потрудитесь показать ваш рот почтеннейшему обществу.
Перед удивленными матабелами раскрылся совершенно беззубый рот.
Когда все хорошо разглядели его, пациент терпеливо занял свое прежнее место перед доктором, который продолжал помахивать щипцами, державшими его трофей.
— Теперь смотрите хорошенько — результат операции впереди!
Доктор наклоняется над пациентом, закругляет руку, вставляет челюсти, слышится только легкий треск… и фокус готов: у великого мастера появляются безукоризненные зубы.
Последовал взрыв радости. Топанье ногами, восторженные возгласы, крики ужаса, громкий хохот не умолкали. Теперь все соглашались вырвать свои зубы.
Но доктор отказался.
— Время уже прошло! — сказал он. — Но пусть это послужит вам уроком и навсегда отучит вас не верить могуществу белых!
— Но, так и быть, — добавил снисходительно господин Ломонд, — я согласен принять содействие одного из вас для следующего опыта. Пусть желающий выйдет вперед. Я готов отрубить ему голову!
Сказавши это, он взял из рук Жерара наточенную саблю и потряс ею в воздухе.
Во всех рядах воцарилось унылое молчание. Конечно, вера среди зрителей была велика, и, если бы зашла речь о том, чтобы отрубить нос, многие предложили бы свои услуги при том экстазе, в котором находились. Но голову!.. Это был вопрос, требующий размышления! Хотя у матабелов были безобразные головы, но они весьма дорожили ими. Все смутились от нерешительности.
Тогда доктор выказал великодушие.
— Я понимаю, — сказал он, — что прошу у вас слишком многого. Эта операция такая трудная, что я не могу обратиться даже и к белым с просьбой предоставить голову для опыта, — хотя вы сами знаете, что наши ничего не боятся. Нет! Уж если чьей-либо голове суждено пасть здесь, то пусть это будет моя собственная!
В толпе послышался гул, среди которого выделялся сдавленный голос Мбололо, самого ревностного обожателя доктора: он предлагал свою голову!
— Нет, сын мой, нет, оставь себе твою башку! — сказал доктор Ломонд, — но я всегда говорил и теперь повторяю: Мбололо — преданный малый! А теперь нечего мешкать! Жерар Массей, вот сабля, рубите мне голову!
Жерар, держа под рукой все нужные аксессуары, подошел к Ломонду с правой стороны. Не колеблясь ни минуты, он схватил роковое оружие и, взмахнув им в воздухе три раза, нанес решительный удар.
У всех захватило дух. Жилы вздулись на лбу и пот покатился крупными каплями. Не только на дикарей, но даже на людей цивилизованных этот любопытный фокус производил большое впечатление.
Однако доктор, нисколько не растерявшись от нового положения, схватил в руку свою отрезанную голову и повернул ее перед пораженными зрителями.
Когда все насытились этим необыкновенным зрелищем, голова заговорила:
— Жерар Массей, помогите мне водворить голову на место!
Жерар набросил на плечи обезглавленного доктора большой капюшон, спустившийся ниже талии.
— Хорошо так? — спросил мальчик.
— Теперь готово! — ответил глухой голос. Жерар снял капюшон, и доктор показался с головой, жив и невредим!
Теперь о недоверии не могло быть и речи. Шепот и восторг сливались в общий гул. Каждому хотелось удостовериться, что голова действительно была на месте; доктор всем показывался и любезно раскланивался в разные стороны.
В довершение всего возобновили опыт, показанный на «Дюрансе», в котором силачи племени оказались неспособными приподнять самую незначительную тяжесть под влиянием внушения; а потом, после овладевшего им ужаса, к ним снова возвращалась потерянная сила. Брандевин особенно радовался этой шутке.
— А теперь, милые друзья, — сказал доктор, — всему бывает конец, и нам пора расходиться. Хотя сеанс был сегодня и невелик, но мы все устали; днем у нас было слишком много волнений. Вы понимаете, что я должен быть утомлен.
Все рассудительные люди согласились, что человеку, пробывшему некоторое время без головы, необходим отдых, а потому Большие Головы мирно пошли по домам, спеша сообщить не попавшим сюда об удивительных зрелищах этого вечера.
Утром вокруг королевского дома все пришло в веселое оживление. После крепкого и спокойного сна путешественники собрались к завтраку, приготовленному Брандевином; прислуживал им верный Мбололо, встававший раньше всех, чтобы угодить доктору, предмету его обожаний.
Закусив, все принялись за обсуждение новых проектов работ и разных усовершенствований.
Первым долгом решено было сделать пристройку к дому господина Массея для Колетты и Лины.
Затем отправились в помещение великого мастера. Здесь они увидели молот и наковальню, на которой Вебер изготовлял иголки, ножницы, наперстки и прочее способом, практиковавшимся до употребления плющильных машин и других новейших изобретений. Все работы — ткачество, плетение корзин, резьба ножом, изготовление досок и бревен — производились туземными мужчинами и женщинами.
Колетта, Жерар и Лина попробовали заговорить с ними и благодаря уже приобретенному навыку к африканским наречиям вскоре стали понимать местный язык и свободно объясняться на нем. Большие Головы не были так бессмысленно суеверны, как баротзеи: они сразу оценили Колетту и почувствовали к ней доверие и симпатию.
Первые дни казались очень длинными, несмотря на массу занятий, нескончаемых разговоров и тысячи неожиданностей в совершенно новом для них краю. Потом же время полетело незаметно; все успокоились и привыкли к приятной новизне быть вместе, только одного не могли забыть, — это дорогих отсутствующих. Не проходило ни одного часа, чтобы господин Массей не думал о них; ни одного дня, в который он не порассуждал бы со своими детьми и друзьями о планах освобождения.
Так прошли два месяца; трудовая деятельность кипела: производились постройки, преподавалось шитье, садоводство, внутреннее устройство жилищ. Колетта и Лина, вошедшие во вкус новой жизни, и не думали ни о каких празднествах, как вдруг получили приглашение. Одна из туземных девушек, которая занималась ткачеством и с которой они подружились, собиралась выходить замуж и попросила их присутствовать на церемонии. Ее отец, Мзи-Шеше, почтенный старик, явился сам приглашать их; его приняли очень ласково.
Когда наступил час свадьбы и приглашенные подходили к хижине Мзи-Шеше, солнце высоко поднялось на небе, что считалось благоприятным признаком при вступлении в супружество. Отец невесты стоял у входа и, устремив глаза на небо, выжидал, когда солнце будет в зените, чтобы в этот момент исполнить обряд великого жреца.
— Миа-Миа уже готова? — спросили девушки после первых приветствий.
— Ее наряжают! — торжественно сказал ее отец. — Вы можете войти.
Предложение было не очень-то заманчиво. Но приглашенные, не желая обижать его отказом, пробрались как могли через неудобное отверстие в жилище своей молодой подруги.
В первую минуту они ничего не могли рассмотреть, так как комната была без окон: воздух был наполнен испарениями конюшни. Матабелы живут по-братски со своим скотом. Понемногу глаза привыкли к темноте, и при тусклом свете огня они наконец могли различить героиню праздника, которую наряжали.
Невеста, так же как и ее отец, была среднего роста, с черной кожей и довольно хорошо сложена. Узкий лоб и выдающиеся затылок и челюсти придавали ее лицу бессмысленное выражение.
Но в общем во всех чертах ее лица была какая-то мягкость, располагавшая в ее пользу.
Узнав Колетту и Лину, Миа-Миа дружески кивнула им головой. Но тотчас же позабыла об их присутствии, занявшись опять своим туалетом: даже девушки дикого племени матабелов обожают наряжаться.
Невесту в это время намазывали толстым слоем жира, что у них составляет первое условие нарядного туалета. Это косметическое средство не только пачкает волосы и делает их липкими, но издает отвратительный запах, невыносимый для непривычного человека, но зато его боятся насекомые, отравляющие существование в этих краях.
Между тем одевание невесты приближалось к концу. Прическа принимала все более и более внушительный вид. Мода была на большие лбы, а потому голову Миа-Миа выбрили кружком, как у францисканского монаха. На верхушке же возвышался пучок волос, которые крепко закрутили и смазали. На этот бастион насадили целую коллекцию перьев и султанов, а выбритый лоб обвязали ремешком, на который повесили всевозможные кольца, амулеты и брелки. Уши, проткнутые в нескольких местах, отвисли от тяжести украшений; ресницы все выдернули; нос проткнули двумя кольцами; не забыли также и про зубы. Местная эстетика не требовала, чтобы они были черные, как в других африканских краях, но они должны были быть острыми, а потому их подпилили с двух сторон, вследствие чего у Миа-Миа сделалась крокодилья улыбка, необходимая для такого торжественного события.
Покончив с головой, убранство которой все одобрили, приступили к украшению туловища, навешав массу ожерельев, браслетов, колец, нарукавников, кушаков и всевозможных висюлек.
Гостям особенно понравился широкий кожаный кушак бледно-лилового цвета, с которого свешивались бледно-голубые и бледно-желтые бусы.
В общем, костюм Миа-Миа был безупречен. Конечно, он не понравился бы непривычному глазу, не умеющему ценить такую красоту. Но у нее все гармонировало одно с другим; ни одна мелочь не нарушала общего местного стиля. Миа-Миа была очень довольна своей прической и в восторге вертелась, гремя побрякушками.
Хорошо, если бы она сумела сохранить навсегда традицию своих предков!.. Но, увы! Гордость и тщеславие способны все испортить!
Настал момент обетов, не вечных, но по решению судьбы. Отец сел на курган, поросший зеленью и расположенный напротив его жилища. Все гости стали парами и торжественно прошли мимо него; Миа-Миа заключала собой шествие под руку с женихом, который был не кто другой, как Мбололо. Дойдя до Мзи-Шеше, молодые остановились, между тем как прочие разместились около них полукругом. Маленький негритенок поднес старику раковину. Мзи-Шеше взял ее, поднял руки и с силой бросил на камень, нарочно положенный здесь. Раковина разбилась, негритенок поднял осколки и передал старцу, который тут же сосчитал их. Всего было семь кусков: значит, супруги повенчаны на семь лет. Дело совсем простое!
Теперь могли наслаждаться прелестями еды. Бараны, козы, буйволы «натурой» и обжаренные, всевозможные фрукты, — таково было меню банкета. Но хитрый Мзи-Шеше отлично знал, что делал, приглашая белых на праздник; он был уверен, что знатные гости не придут с пустыми руками!
И он не ошибся в расчете. Теперь можно было распаковать таинственную корзину; в ней оказались всевозможные печенья и яства, приготовленные Брандевином, до которых так лакомы Большие Головы; со всем этим новобрачной преподнесли полный столовый сервиз.
Да, Миа-Миа выходила замуж при счастливых обстоятельствах, тем более, что число семь считается хорошим предзнаменованием. Прибавьте ко всему этому присутствие важных иностранцев; о ее свадьбе долго будут судачить местные кумушки.
ГЛАВА XX. Старые друзья найдены
После свадебного обеда принято всей компанией совершать прогулки в окрестностях, — совсем как в Париже, где молодые из церкви отправляются со своими гостями в Булонский лес.
Когда процессия обошла по очереди соседние хижины и все полюбовались элегантным костюмом Миа-Миа и ее гостями, решили отправиться в ближайший бамбуковый лес.
Войдя туда, Жерар и Колетта опять вскрикнули от восторга. Хотя они уже бывали в африканских лесах, состоящих из пальмовых, гранатовых, манговых деревьев, видели леса из сикомор и папирусов, любовались и на колоссов-баобабов, — в общем, казалось, привыкли к чудесам африканской флоры, но перед этой новой прелестью замерли от восхищения.
Бамбуковый тростник от природы рос такими правильными рядами, как будто над ним работали сотни плотников; на его безукоризненных прямых и гладких стволах не виднелось сбоку ни одной веточки, ни одного сучка. Деревья вытянулись вверх на тридцать-пятьдесят метров; только наверху их ветви переплелись между собою, образуя густой непроницаемый свод, под которым Царствовали прохлада, полусвет и величественная тишина, точно в большой пустой церкви.
Компания расположилась кругом под этими громадными деревьями. Миа-Миа робко попросила Колетту спеть что-нибудь, сказав:
— Белая девица поет как небесная птичка. Миа-Миа была бы очень счастлива послушать ее в день своей свадьбы.
— А я буду очень рада доставить тебе удовольствие, моя милая! — отвечала Колетта.
И она начала одну песенку, которую пела давно, в прежнее беззаботное время.
Ее голос, такой же чистый и с тем же приятным тембром, теперь звучал сильнее и увереннее, чем на спектакле на «Дюрансе».
Все были очарованы. Когда она закончила петь, продолжалось молчание, более лестное, чем аплодисменты.
Потом ее попросили спеть еще что-нибудь, потом еще, и она с удовольствием соглашалась. Вдруг среди одной из песен все слушатели вздрогнули и на лице их изобразился ужас.
Розовые щеки певицы побледнели, глаза наполнились слезами и она прервала песню громким криком.
Среди полной тишины леса послышался слабый, но правильный и глухой шум, как будто от тяжелых шагов, давящих траву.
Один из матабелов, приложивший ухо к земле, чтобы лучше расслышать, поднялся с исказившимся от страха лицом.
— «Отец ушей»! — сказал он сдавленным голосом. — Если это «пустынник», то горе нам!.. Зачем мы не взяли оружия!.. Теперь мы пропали!..
— Нет! — воскликнула Колетта дрожащим голосом. — Вы напрасно боитесь, уверяю вас. Это друг идет — самый лучший и верный из друзей!.. Жерар, Лина, это Голиаф!.. Я узнала его шаги.
— Голиаф! — повторил Жерар, думая, что его сестра бредит. — Что ты говоришь, Колетта. Увы!.. Разве ты забыла, что он издох?
— Голиаф остался жив!.. Вот ты увидишь. Я уверена, что он услышал мой голос и пошел на него сюда!..
— В таком случае, — сказал Жерар, всегда рассудительный, — пой опять, чтобы он не сбился с дороги.
Девушка запела сперва тихо, потом все громче и громче. Шаги животного делались все слышнее. Наконец издали обрисовался его силуэт, длинные уши и большой хобот.
Слон летел со всех ног. В самом деле — это был Голиаф! И Жерар, и Лина узнали его… А он-то раньше угадал их присутствие и направлялся прямо к своей любимице. И что же все увидели? О, чудо из чудес!
На его широкой спине сидели две человеческие фигуры — Мартина и Ле-Гуен!
Через несколько минут безмолвный лес огласился радостными восклицаниями. Мартина душила в своих объятиях детей, Ле-Гуен пожимал всем руки, Голиафа осыпали ласками, поцелуями и слезами, — просто ураган, циклон безумной радости.
Большие Головы, успокоившись относительно намерений «Отца ушей», смотрели с любопытством на эту странную сцену, сознавая в душе, что у их белых гостей неистощимый запас интересных зрелищ.
Все пошли к деревне, и шествие продефилировало перед восхищенными туземцами. Голиаф шел впереди, гордо неся на своих клыках молодых девушек.
Трудно изобразить всю радость господина Массея при виде верной служанки и честного Ле-Гуена — этих добрых сердец, так геройски доказавших преданность его детям. В избытке чувств он прижал их обоих к своей груди, сердечно благодаря за все.
— А ты, дорогой мой Голиаф, — воскликнул счастливый отец, — ты, незаменимый друг, разве не обнимешь меня?
На это господин Голиаф весело заворчал, замахал хоботом и всячески старался выказать свою радость.
Между тем путешественникам принесли закусить всего, что было лучшего в доме. Перед Мартиной и Ле-Гуеном поставили стол, а те просто не верили своим глазам, видя такой комфорт.
Когда они утолили свой аппетит, вымылись и немного отдохнули после дороги, все приступили к расспросам, каким чудом они спаслись. Дело оказалось нелегким для Мартины, так как она, при всех своих прекрасных качествах, совсем не умела рассказывать.
Однако из ее несвязных речей узнали, что после исчезновения детей положение ее с Ле-Гуеном оказалось критическим. Иата решил, что этот побег предвещает бегство его невесты, и потому приступил к Ле-Гуену со страшными угрозами, если тот не скажет ему, куда скрылись дети.
Ле-Гуен, озаренный прекрасной мыслью, объявил ему, что их ночью умчал «злой маниту» и навряд ли принесет обратно к баротзеям.
Против воли маниту Иата не нашел возражений.
Он вдруг успокоился, очень довольный, что дело приняло такой оборот, и немедленно приступил к приготовлениям свадьбы. Она должна была справляться с невиданной доселе пышностью.
Со всех сторон стали привозить в изобилии великолепные фрукты, овощи, дичь, коз, баранов и прочее.
Но по мере того, как день свадьбы приближался, становилось все труднее избежать ее. Ле-Гуен упал духом. Однажды эти черные дьяволы подстерегли его, когда он уже оканчивал свою лодочку, и сломали последнюю.
Добрый матрос, выведенный из терпения, предложил своей невесте последнее средство к спасению:
— Бросимся вместе в реку, Мартина, — это единственное средство вырваться из когтей этой гадкой обезьяны!..
Это романтическое предложение у Мартины не имело никакого успеха. Самоубийство не прельщало ее; она была воспитана в здоровых и честных лангедокских традициях.
— Иес! Покончить с собою как язычники!.. Да вы шутите! Неужели же вы серьезно?.. Что сказал бы на это мой бедный отец?..
Поневоле пришлось отказаться от этого отчаянного плана и ждать, скрепя сердце, что будет.
Все казалось потерянным, но счастье повернуло в их сторону. Пока баротзеи готовились к оргиям, их соседи — калобмсы, или обезьяны, не переставали следить за ними. Хитрый Карено, их предводитель, выбрал удобный момент. И как раз в ту минуту, когда кипели котлы и уже раздались звуки тамтама, возвещавшие, что пора произносить роковой обет, одним словом, когда все и вся ликовали, за исключением Мартины и Ле-Гуена, Карено во главе своей шайки выскочил из леса с дикими криками, напал на пирующих, забрал всю заготовленную провизию, и, как Навуходоносор, увел в плен все племя.
Мартина и Ле-Гуен, как пленники Иаты, были пощажены завоевателем, на которого, вследствие легко доставшейся добычи, напало великодушие, и он отпустил их на все четыре стороны.
Ле-Гуен, не теряя времени, приступил к постройке новой лодки, как вдруг неизвестно откуда появился Голиаф. Сделав наскоро необходимый запас, они уселись на верного животного и толково объяснили ему по-французски, чтобы он шел по следам Колетты.
— Голиаф! — воскликнула Колетта. — Ведь мы думали, что он давно издох! Мы оставили его так далеко. Но, Ле-Гуен, вы мне ничего не говорите, как он нашел вас? Каким чудом он вылечился?
— Это, мамзель Колетта, надо спросить у него, я ничего не знаю. Мартина все время повторяла ему: «Бедный мой Голиаф, как же это ты выздоровел? « И, конечно, Голиаф ничего не мог ответить. Вот уж истинно можно сказать: у этого животного не хватает только дара слова!
— Но каким образом он, не колеблясь, пошел прямо к нам? — говорила Колетта, не переставая восхищаться поразительным умом своего друга.
— Надо сказать правду — я приказал ему: «Голиаф, надо найти мамзель Колетту». Значит, он знал, куда идти, — заметил Ле-Гуен, никогда ничему не удивлявшийся. — У животных, знаете ли, замечательный нюх. А у Голиафа особенный.
— Без сомнения, — сказал доктор, — следуя раньше с вами по притоку Замбези, он узнал то место, где переправлялся с вами на другой берег; а в лесу для него довольно было малейшего признака, чтобы следовать по вашей дороге.
— Да, — сказала Мартина, — когда мы подходили к этим местам, он вдруг поднял хобот и стал обнюхивать воздух со всех сторон. Потом вдруг вошел в этот лес. Я подумала: верно, он ищет берег, так как Жерар говорил, что он хочет ехать водой. Но Голиаф все углублялся в лес. Тогда Ле-Гуен сказал: «Пусть идет куда хочет, он знает лучше нашего».
— Потом, — вмешался Ле-Гуен, — он вдруг остановился, прислушался и затем побежал как сумасшедший. Совсем как поезд-молния!
— Тогда, значит, Колетта и узнала его шаги! — сказал Жерар. — У нее замечательно тонкий слух!
— И мы тогда тоже узнали голос нашей голубушки.
Я даже затаила дыхание, а Ле-Гуен и говорит мне совсем спокойно: «Это щебетанье может быть только мамзель Колетты, Голиаф не ошибся». Я так и залилась слезами, а он даже и не удивился.
— Чего ж тут удивительного, — сказал Ле-Гуен. — Ведь я сказал же Голиафу: «Надо найти мамзель Колетту! « Понятно, Голиаф и пошел к ней. Это благородное животное исполнило приказание.
— Да, это великий пример в жизни, — сказал доктор. — Матабелы могли бы поучиться у него, не говоря уже об европейцах!..
ГЛАВА XXI. Освобождение
В скромном уголке матабелов настал период кипучей деятельности, закипели всевозможные работы, стали процветать культура и прогресс, точно в эпоху Перикла.
Несмотря на то, что Большие Головы стояли на низкой ступени развития, и у них была способность к усовершенствованию, свойственная каждому человеческому существу.
— Вы в этой зале устраиваете спектакль? Но здесь не поместиться всему племени!
— Нет, но мы устроимся: их будут приглашать группами, и каждое приглашение они должны считать как награду за какую-нибудь оказанную услугу…
— Ну-с, за работу; уже пора начать приготовления к торжественному сеансу!..
ГЛАВА XIX. Фокусы доктора Ломонда. Свадьба Мии-Мии
Залу разделили на две неравные половины. С одной стороны устроили места для публики, а на другой — водворили стол и все необходимые аксессуары фокусника.
Вскоре начали появляться приглашенные и, как только европейцы заняли почетные места, матабелы стали входить по одному, почтительные и проникнувшиеся чувством торжественности. По мере того, как они проходили, доктор представлял тех, которых хотел вы делить своим особенным вниманием.
— Вот Мбололо — это достойный молодой человек, признательное сердце, помнящее добро; у него ловкие руки, голова дельная… Самое лучше место для Мбололо!..
— Нгаи-Аи — неблагодарная и несимпатичная личность, но влиятельная особа, которую следует беречь. Пусть Нгаи-Аи встанет подле Мбололо!..
— А вот Мака-Ту — невеликий ростом, но с прекрасным сердцем; Бра-Шита — обладатель самой большой головы из всего племени; Угого — человек хитрый и коварный. Но все они хороши для своего народа. Хорошие места всем троим!..
— А!.. Почтенный Мзи-Шеше — отец многочисленного семейства. Честь и слава патриархам. Посторонитесь и дайте место Мзи-Шеше!..
— Но, кажется, я ошибся! Там как будто протискивается Сугаро, который третьего дня украл обед одной бедной вдовы и хотел высосать черепашьи яйца, приготовленные ею!.. И тебе не стыдно, Сугаро, показаться здесь? Ну, уж так и быть, я тебя прощаю на этот раз! Но пойди, спрячься подальше! Чтобы мои глаза не видели такого бессовестного человека!..
Понемногу все ряды заполнились. Как только за последним гостем захлопнулась дверь, доктор встал перед своим столом и тотчас открыл сеанс.
— Я узнал, — сказал он, — что между вами есть дурные люди, которые сомневаются в могуществе белых людей, благодаря которым ваше племя теперь благоденствует. «А ведь доктор не мог бы отрубить нос и сделать другой?» — говорят эти скептики.
— А заставить вырасти выдернутые зубы? А если бы какому-нибудь воину снесли голову, небось он не мог бы заменить ее? Ха-ха! Раз он ничего этого не может сделать, значит, он не всемогущий!..
— Конечно, эти люди говорят так по невежеству, и им можно простить. Нет ничего легче доказать им, как они ошибаются. Но если и после моих операций найдутся еще недовольные и ворчащие, то пусть с этими несчастными расправятся «добрые духи».
Эти «добрые духи», то есть уверовавшие в могущество белых людей, остались очень довольны речью оратора, другие же чувствовали себя пристыженными.
— Кто хочет, чтобы я вырвал ему все зубы? — продолжал доктор, потрясая страшными щипцами.
По всему собранию пробежал трепет; даже самые убежденные в силе белых не решились подвергнуть себя такому страшному испытанию.
— Я вижу, что из Больших Голов никто не соглашается предоставить себя для опыта. Но белых людей ничто не испугает. Наш великий изобретатель огнестрельных орудий, наверное, не откажет оказать свое содействие.
Вебер, у которого все зубы до единого были вставные, поднялся с места и с геройским видом предоставил себя в распоряжение оператора.
— Простите, великий мастер, мою вольность, — продолжал доктор, — но необходимо, чтобы сначала все посмотрели в каком состоянии ваши челюсти.
Приоткрыв рот, Вебер показал матабелам свои прекрасные искусственные тридцать два зуба, потом сел в кресло перед доктором с видом жертвы, обреченной на страдания.
Лина заткнула себе рот платком, чтобы громко не расхохотаться.
Доктор раскрыл щипцы, все затаили дыхание. Затем он направил их в рот Вебера, уперся ногами и, повернув руку, как бы с большим усилием… торжественно вытащил обе челюсти — шедевр самого изобретателя.
Восхищенные зрители вскрикнули от восторга.
— Но это только еще начало, — сказал доктор спокойно. — Теперь, дорогой месье, потрудитесь показать ваш рот почтеннейшему обществу.
Перед удивленными матабелами раскрылся совершенно беззубый рот.
Когда все хорошо разглядели его, пациент терпеливо занял свое прежнее место перед доктором, который продолжал помахивать щипцами, державшими его трофей.
— Теперь смотрите хорошенько — результат операции впереди!
Доктор наклоняется над пациентом, закругляет руку, вставляет челюсти, слышится только легкий треск… и фокус готов: у великого мастера появляются безукоризненные зубы.
Последовал взрыв радости. Топанье ногами, восторженные возгласы, крики ужаса, громкий хохот не умолкали. Теперь все соглашались вырвать свои зубы.
Но доктор отказался.
— Время уже прошло! — сказал он. — Но пусть это послужит вам уроком и навсегда отучит вас не верить могуществу белых!
— Но, так и быть, — добавил снисходительно господин Ломонд, — я согласен принять содействие одного из вас для следующего опыта. Пусть желающий выйдет вперед. Я готов отрубить ему голову!
Сказавши это, он взял из рук Жерара наточенную саблю и потряс ею в воздухе.
Во всех рядах воцарилось унылое молчание. Конечно, вера среди зрителей была велика, и, если бы зашла речь о том, чтобы отрубить нос, многие предложили бы свои услуги при том экстазе, в котором находились. Но голову!.. Это был вопрос, требующий размышления! Хотя у матабелов были безобразные головы, но они весьма дорожили ими. Все смутились от нерешительности.
Тогда доктор выказал великодушие.
— Я понимаю, — сказал он, — что прошу у вас слишком многого. Эта операция такая трудная, что я не могу обратиться даже и к белым с просьбой предоставить голову для опыта, — хотя вы сами знаете, что наши ничего не боятся. Нет! Уж если чьей-либо голове суждено пасть здесь, то пусть это будет моя собственная!
В толпе послышался гул, среди которого выделялся сдавленный голос Мбололо, самого ревностного обожателя доктора: он предлагал свою голову!
— Нет, сын мой, нет, оставь себе твою башку! — сказал доктор Ломонд, — но я всегда говорил и теперь повторяю: Мбололо — преданный малый! А теперь нечего мешкать! Жерар Массей, вот сабля, рубите мне голову!
Жерар, держа под рукой все нужные аксессуары, подошел к Ломонду с правой стороны. Не колеблясь ни минуты, он схватил роковое оружие и, взмахнув им в воздухе три раза, нанес решительный удар.
У всех захватило дух. Жилы вздулись на лбу и пот покатился крупными каплями. Не только на дикарей, но даже на людей цивилизованных этот любопытный фокус производил большое впечатление.
Однако доктор, нисколько не растерявшись от нового положения, схватил в руку свою отрезанную голову и повернул ее перед пораженными зрителями.
Когда все насытились этим необыкновенным зрелищем, голова заговорила:
— Жерар Массей, помогите мне водворить голову на место!
Жерар набросил на плечи обезглавленного доктора большой капюшон, спустившийся ниже талии.
— Хорошо так? — спросил мальчик.
— Теперь готово! — ответил глухой голос. Жерар снял капюшон, и доктор показался с головой, жив и невредим!
Теперь о недоверии не могло быть и речи. Шепот и восторг сливались в общий гул. Каждому хотелось удостовериться, что голова действительно была на месте; доктор всем показывался и любезно раскланивался в разные стороны.
В довершение всего возобновили опыт, показанный на «Дюрансе», в котором силачи племени оказались неспособными приподнять самую незначительную тяжесть под влиянием внушения; а потом, после овладевшего им ужаса, к ним снова возвращалась потерянная сила. Брандевин особенно радовался этой шутке.
— А теперь, милые друзья, — сказал доктор, — всему бывает конец, и нам пора расходиться. Хотя сеанс был сегодня и невелик, но мы все устали; днем у нас было слишком много волнений. Вы понимаете, что я должен быть утомлен.
Все рассудительные люди согласились, что человеку, пробывшему некоторое время без головы, необходим отдых, а потому Большие Головы мирно пошли по домам, спеша сообщить не попавшим сюда об удивительных зрелищах этого вечера.
Утром вокруг королевского дома все пришло в веселое оживление. После крепкого и спокойного сна путешественники собрались к завтраку, приготовленному Брандевином; прислуживал им верный Мбололо, встававший раньше всех, чтобы угодить доктору, предмету его обожаний.
Закусив, все принялись за обсуждение новых проектов работ и разных усовершенствований.
Первым долгом решено было сделать пристройку к дому господина Массея для Колетты и Лины.
Затем отправились в помещение великого мастера. Здесь они увидели молот и наковальню, на которой Вебер изготовлял иголки, ножницы, наперстки и прочее способом, практиковавшимся до употребления плющильных машин и других новейших изобретений. Все работы — ткачество, плетение корзин, резьба ножом, изготовление досок и бревен — производились туземными мужчинами и женщинами.
Колетта, Жерар и Лина попробовали заговорить с ними и благодаря уже приобретенному навыку к африканским наречиям вскоре стали понимать местный язык и свободно объясняться на нем. Большие Головы не были так бессмысленно суеверны, как баротзеи: они сразу оценили Колетту и почувствовали к ней доверие и симпатию.
Первые дни казались очень длинными, несмотря на массу занятий, нескончаемых разговоров и тысячи неожиданностей в совершенно новом для них краю. Потом же время полетело незаметно; все успокоились и привыкли к приятной новизне быть вместе, только одного не могли забыть, — это дорогих отсутствующих. Не проходило ни одного часа, чтобы господин Массей не думал о них; ни одного дня, в который он не порассуждал бы со своими детьми и друзьями о планах освобождения.
Так прошли два месяца; трудовая деятельность кипела: производились постройки, преподавалось шитье, садоводство, внутреннее устройство жилищ. Колетта и Лина, вошедшие во вкус новой жизни, и не думали ни о каких празднествах, как вдруг получили приглашение. Одна из туземных девушек, которая занималась ткачеством и с которой они подружились, собиралась выходить замуж и попросила их присутствовать на церемонии. Ее отец, Мзи-Шеше, почтенный старик, явился сам приглашать их; его приняли очень ласково.
Когда наступил час свадьбы и приглашенные подходили к хижине Мзи-Шеше, солнце высоко поднялось на небе, что считалось благоприятным признаком при вступлении в супружество. Отец невесты стоял у входа и, устремив глаза на небо, выжидал, когда солнце будет в зените, чтобы в этот момент исполнить обряд великого жреца.
— Миа-Миа уже готова? — спросили девушки после первых приветствий.
— Ее наряжают! — торжественно сказал ее отец. — Вы можете войти.
Предложение было не очень-то заманчиво. Но приглашенные, не желая обижать его отказом, пробрались как могли через неудобное отверстие в жилище своей молодой подруги.
В первую минуту они ничего не могли рассмотреть, так как комната была без окон: воздух был наполнен испарениями конюшни. Матабелы живут по-братски со своим скотом. Понемногу глаза привыкли к темноте, и при тусклом свете огня они наконец могли различить героиню праздника, которую наряжали.
Невеста, так же как и ее отец, была среднего роста, с черной кожей и довольно хорошо сложена. Узкий лоб и выдающиеся затылок и челюсти придавали ее лицу бессмысленное выражение.
Но в общем во всех чертах ее лица была какая-то мягкость, располагавшая в ее пользу.
Узнав Колетту и Лину, Миа-Миа дружески кивнула им головой. Но тотчас же позабыла об их присутствии, занявшись опять своим туалетом: даже девушки дикого племени матабелов обожают наряжаться.
Невесту в это время намазывали толстым слоем жира, что у них составляет первое условие нарядного туалета. Это косметическое средство не только пачкает волосы и делает их липкими, но издает отвратительный запах, невыносимый для непривычного человека, но зато его боятся насекомые, отравляющие существование в этих краях.
Между тем одевание невесты приближалось к концу. Прическа принимала все более и более внушительный вид. Мода была на большие лбы, а потому голову Миа-Миа выбрили кружком, как у францисканского монаха. На верхушке же возвышался пучок волос, которые крепко закрутили и смазали. На этот бастион насадили целую коллекцию перьев и султанов, а выбритый лоб обвязали ремешком, на который повесили всевозможные кольца, амулеты и брелки. Уши, проткнутые в нескольких местах, отвисли от тяжести украшений; ресницы все выдернули; нос проткнули двумя кольцами; не забыли также и про зубы. Местная эстетика не требовала, чтобы они были черные, как в других африканских краях, но они должны были быть острыми, а потому их подпилили с двух сторон, вследствие чего у Миа-Миа сделалась крокодилья улыбка, необходимая для такого торжественного события.
Покончив с головой, убранство которой все одобрили, приступили к украшению туловища, навешав массу ожерельев, браслетов, колец, нарукавников, кушаков и всевозможных висюлек.
Гостям особенно понравился широкий кожаный кушак бледно-лилового цвета, с которого свешивались бледно-голубые и бледно-желтые бусы.
В общем, костюм Миа-Миа был безупречен. Конечно, он не понравился бы непривычному глазу, не умеющему ценить такую красоту. Но у нее все гармонировало одно с другим; ни одна мелочь не нарушала общего местного стиля. Миа-Миа была очень довольна своей прической и в восторге вертелась, гремя побрякушками.
Хорошо, если бы она сумела сохранить навсегда традицию своих предков!.. Но, увы! Гордость и тщеславие способны все испортить!
Настал момент обетов, не вечных, но по решению судьбы. Отец сел на курган, поросший зеленью и расположенный напротив его жилища. Все гости стали парами и торжественно прошли мимо него; Миа-Миа заключала собой шествие под руку с женихом, который был не кто другой, как Мбололо. Дойдя до Мзи-Шеше, молодые остановились, между тем как прочие разместились около них полукругом. Маленький негритенок поднес старику раковину. Мзи-Шеше взял ее, поднял руки и с силой бросил на камень, нарочно положенный здесь. Раковина разбилась, негритенок поднял осколки и передал старцу, который тут же сосчитал их. Всего было семь кусков: значит, супруги повенчаны на семь лет. Дело совсем простое!
Теперь могли наслаждаться прелестями еды. Бараны, козы, буйволы «натурой» и обжаренные, всевозможные фрукты, — таково было меню банкета. Но хитрый Мзи-Шеше отлично знал, что делал, приглашая белых на праздник; он был уверен, что знатные гости не придут с пустыми руками!
И он не ошибся в расчете. Теперь можно было распаковать таинственную корзину; в ней оказались всевозможные печенья и яства, приготовленные Брандевином, до которых так лакомы Большие Головы; со всем этим новобрачной преподнесли полный столовый сервиз.
Да, Миа-Миа выходила замуж при счастливых обстоятельствах, тем более, что число семь считается хорошим предзнаменованием. Прибавьте ко всему этому присутствие важных иностранцев; о ее свадьбе долго будут судачить местные кумушки.
ГЛАВА XX. Старые друзья найдены
После свадебного обеда принято всей компанией совершать прогулки в окрестностях, — совсем как в Париже, где молодые из церкви отправляются со своими гостями в Булонский лес.
Когда процессия обошла по очереди соседние хижины и все полюбовались элегантным костюмом Миа-Миа и ее гостями, решили отправиться в ближайший бамбуковый лес.
Войдя туда, Жерар и Колетта опять вскрикнули от восторга. Хотя они уже бывали в африканских лесах, состоящих из пальмовых, гранатовых, манговых деревьев, видели леса из сикомор и папирусов, любовались и на колоссов-баобабов, — в общем, казалось, привыкли к чудесам африканской флоры, но перед этой новой прелестью замерли от восхищения.
Бамбуковый тростник от природы рос такими правильными рядами, как будто над ним работали сотни плотников; на его безукоризненных прямых и гладких стволах не виднелось сбоку ни одной веточки, ни одного сучка. Деревья вытянулись вверх на тридцать-пятьдесят метров; только наверху их ветви переплелись между собою, образуя густой непроницаемый свод, под которым Царствовали прохлада, полусвет и величественная тишина, точно в большой пустой церкви.
Компания расположилась кругом под этими громадными деревьями. Миа-Миа робко попросила Колетту спеть что-нибудь, сказав:
— Белая девица поет как небесная птичка. Миа-Миа была бы очень счастлива послушать ее в день своей свадьбы.
— А я буду очень рада доставить тебе удовольствие, моя милая! — отвечала Колетта.
И она начала одну песенку, которую пела давно, в прежнее беззаботное время.
Ее голос, такой же чистый и с тем же приятным тембром, теперь звучал сильнее и увереннее, чем на спектакле на «Дюрансе».
Все были очарованы. Когда она закончила петь, продолжалось молчание, более лестное, чем аплодисменты.
Потом ее попросили спеть еще что-нибудь, потом еще, и она с удовольствием соглашалась. Вдруг среди одной из песен все слушатели вздрогнули и на лице их изобразился ужас.
Розовые щеки певицы побледнели, глаза наполнились слезами и она прервала песню громким криком.
Среди полной тишины леса послышался слабый, но правильный и глухой шум, как будто от тяжелых шагов, давящих траву.
Один из матабелов, приложивший ухо к земле, чтобы лучше расслышать, поднялся с исказившимся от страха лицом.
— «Отец ушей»! — сказал он сдавленным голосом. — Если это «пустынник», то горе нам!.. Зачем мы не взяли оружия!.. Теперь мы пропали!..
— Нет! — воскликнула Колетта дрожащим голосом. — Вы напрасно боитесь, уверяю вас. Это друг идет — самый лучший и верный из друзей!.. Жерар, Лина, это Голиаф!.. Я узнала его шаги.
— Голиаф! — повторил Жерар, думая, что его сестра бредит. — Что ты говоришь, Колетта. Увы!.. Разве ты забыла, что он издох?
— Голиаф остался жив!.. Вот ты увидишь. Я уверена, что он услышал мой голос и пошел на него сюда!..
— В таком случае, — сказал Жерар, всегда рассудительный, — пой опять, чтобы он не сбился с дороги.
Девушка запела сперва тихо, потом все громче и громче. Шаги животного делались все слышнее. Наконец издали обрисовался его силуэт, длинные уши и большой хобот.
Слон летел со всех ног. В самом деле — это был Голиаф! И Жерар, и Лина узнали его… А он-то раньше угадал их присутствие и направлялся прямо к своей любимице. И что же все увидели? О, чудо из чудес!
На его широкой спине сидели две человеческие фигуры — Мартина и Ле-Гуен!
Через несколько минут безмолвный лес огласился радостными восклицаниями. Мартина душила в своих объятиях детей, Ле-Гуен пожимал всем руки, Голиафа осыпали ласками, поцелуями и слезами, — просто ураган, циклон безумной радости.
Большие Головы, успокоившись относительно намерений «Отца ушей», смотрели с любопытством на эту странную сцену, сознавая в душе, что у их белых гостей неистощимый запас интересных зрелищ.
Все пошли к деревне, и шествие продефилировало перед восхищенными туземцами. Голиаф шел впереди, гордо неся на своих клыках молодых девушек.
Трудно изобразить всю радость господина Массея при виде верной служанки и честного Ле-Гуена — этих добрых сердец, так геройски доказавших преданность его детям. В избытке чувств он прижал их обоих к своей груди, сердечно благодаря за все.
— А ты, дорогой мой Голиаф, — воскликнул счастливый отец, — ты, незаменимый друг, разве не обнимешь меня?
На это господин Голиаф весело заворчал, замахал хоботом и всячески старался выказать свою радость.
Между тем путешественникам принесли закусить всего, что было лучшего в доме. Перед Мартиной и Ле-Гуеном поставили стол, а те просто не верили своим глазам, видя такой комфорт.
Когда они утолили свой аппетит, вымылись и немного отдохнули после дороги, все приступили к расспросам, каким чудом они спаслись. Дело оказалось нелегким для Мартины, так как она, при всех своих прекрасных качествах, совсем не умела рассказывать.
Однако из ее несвязных речей узнали, что после исчезновения детей положение ее с Ле-Гуеном оказалось критическим. Иата решил, что этот побег предвещает бегство его невесты, и потому приступил к Ле-Гуену со страшными угрозами, если тот не скажет ему, куда скрылись дети.
Ле-Гуен, озаренный прекрасной мыслью, объявил ему, что их ночью умчал «злой маниту» и навряд ли принесет обратно к баротзеям.
Против воли маниту Иата не нашел возражений.
Он вдруг успокоился, очень довольный, что дело приняло такой оборот, и немедленно приступил к приготовлениям свадьбы. Она должна была справляться с невиданной доселе пышностью.
Со всех сторон стали привозить в изобилии великолепные фрукты, овощи, дичь, коз, баранов и прочее.
Но по мере того, как день свадьбы приближался, становилось все труднее избежать ее. Ле-Гуен упал духом. Однажды эти черные дьяволы подстерегли его, когда он уже оканчивал свою лодочку, и сломали последнюю.
Добрый матрос, выведенный из терпения, предложил своей невесте последнее средство к спасению:
— Бросимся вместе в реку, Мартина, — это единственное средство вырваться из когтей этой гадкой обезьяны!..
Это романтическое предложение у Мартины не имело никакого успеха. Самоубийство не прельщало ее; она была воспитана в здоровых и честных лангедокских традициях.
— Иес! Покончить с собою как язычники!.. Да вы шутите! Неужели же вы серьезно?.. Что сказал бы на это мой бедный отец?..
Поневоле пришлось отказаться от этого отчаянного плана и ждать, скрепя сердце, что будет.
Все казалось потерянным, но счастье повернуло в их сторону. Пока баротзеи готовились к оргиям, их соседи — калобмсы, или обезьяны, не переставали следить за ними. Хитрый Карено, их предводитель, выбрал удобный момент. И как раз в ту минуту, когда кипели котлы и уже раздались звуки тамтама, возвещавшие, что пора произносить роковой обет, одним словом, когда все и вся ликовали, за исключением Мартины и Ле-Гуена, Карено во главе своей шайки выскочил из леса с дикими криками, напал на пирующих, забрал всю заготовленную провизию, и, как Навуходоносор, увел в плен все племя.
Мартина и Ле-Гуен, как пленники Иаты, были пощажены завоевателем, на которого, вследствие легко доставшейся добычи, напало великодушие, и он отпустил их на все четыре стороны.
Ле-Гуен, не теряя времени, приступил к постройке новой лодки, как вдруг неизвестно откуда появился Голиаф. Сделав наскоро необходимый запас, они уселись на верного животного и толково объяснили ему по-французски, чтобы он шел по следам Колетты.
— Голиаф! — воскликнула Колетта. — Ведь мы думали, что он давно издох! Мы оставили его так далеко. Но, Ле-Гуен, вы мне ничего не говорите, как он нашел вас? Каким чудом он вылечился?
— Это, мамзель Колетта, надо спросить у него, я ничего не знаю. Мартина все время повторяла ему: «Бедный мой Голиаф, как же это ты выздоровел? « И, конечно, Голиаф ничего не мог ответить. Вот уж истинно можно сказать: у этого животного не хватает только дара слова!
— Но каким образом он, не колеблясь, пошел прямо к нам? — говорила Колетта, не переставая восхищаться поразительным умом своего друга.
— Надо сказать правду — я приказал ему: «Голиаф, надо найти мамзель Колетту». Значит, он знал, куда идти, — заметил Ле-Гуен, никогда ничему не удивлявшийся. — У животных, знаете ли, замечательный нюх. А у Голиафа особенный.
— Без сомнения, — сказал доктор, — следуя раньше с вами по притоку Замбези, он узнал то место, где переправлялся с вами на другой берег; а в лесу для него довольно было малейшего признака, чтобы следовать по вашей дороге.
— Да, — сказала Мартина, — когда мы подходили к этим местам, он вдруг поднял хобот и стал обнюхивать воздух со всех сторон. Потом вдруг вошел в этот лес. Я подумала: верно, он ищет берег, так как Жерар говорил, что он хочет ехать водой. Но Голиаф все углублялся в лес. Тогда Ле-Гуен сказал: «Пусть идет куда хочет, он знает лучше нашего».
— Потом, — вмешался Ле-Гуен, — он вдруг остановился, прислушался и затем побежал как сумасшедший. Совсем как поезд-молния!
— Тогда, значит, Колетта и узнала его шаги! — сказал Жерар. — У нее замечательно тонкий слух!
— И мы тогда тоже узнали голос нашей голубушки.
Я даже затаила дыхание, а Ле-Гуен и говорит мне совсем спокойно: «Это щебетанье может быть только мамзель Колетты, Голиаф не ошибся». Я так и залилась слезами, а он даже и не удивился.
— Чего ж тут удивительного, — сказал Ле-Гуен. — Ведь я сказал же Голиафу: «Надо найти мамзель Колетту! « Понятно, Голиаф и пошел к ней. Это благородное животное исполнило приказание.
— Да, это великий пример в жизни, — сказал доктор. — Матабелы могли бы поучиться у него, не говоря уже об европейцах!..
ГЛАВА XXI. Освобождение
В скромном уголке матабелов настал период кипучей деятельности, закипели всевозможные работы, стали процветать культура и прогресс, точно в эпоху Перикла.
Несмотря на то, что Большие Головы стояли на низкой ступени развития, и у них была способность к усовершенствованию, свойственная каждому человеческому существу.