— Но уж, конечно, не от обильной пищи я так поправился, — оправдывался майор, — я за это время не видал ничего, кроме кокосовых орехов да кое-каких ракушек, улиток и крабов!
Один из докторов, явившихся привести в чувство госпожу О'Моллой, при этом громко рассмеялся.
— Вот эта-то диета и изменила вас, майор. Я готов держать пари, что вы теперь не страдаете больше печенью!
— Да, это правда! Тем не менее, я не желал бы навсегда оставаться на такой диете!
— А между тем это было бы самое лучшее для вас. Кокосовый орех и молоко этого ореха, миндаль и улитки, и ни единой капли шампанского, виски, водки и шерри — это наилучший для вас режим. Впрочем, надеюсь, что и здешний стол не будет вреден для вас. Надо вам сказать, что мы не имеем еще ни вина, никаких спиртных напитков, а климат здесь лучше для вас, чем климат Калькутты.
За ужином господин О'Моллой рассказал еще раз свою историю жене. Шлюпка лейтенанта, в которой в числе пассажиров находился и он, разбилась на подводных рифах, преграждавших путь к острову с южной стороны. Все погибли, кроме майора, который почему-то долго держался на воде, вероятно, благодаря присутствию в его карманах двух пустых бутылок. Сначала его перебрасывало волнами с утеса на утес, пока ему не удалось наконец укрепиться на скале, значительно выдающейся над поверхностью воды. Под вечер, когда буря стихла, он перебрался частью вплавь, частью ползком с утеса на утес и добрался до островка, на котором и жил все время.
Он вел там самое жалкое существование. За исключением двух десятков кокосовых пальм, все плоды которых он съел один за другим, за это время на островке не было решительно ничего. И там он жил, не имея ни крова, ни пресной воды, ни какого бы то ни было занятия. Плоды кокосов были уже все съедены, и бедный майор с ужасом помышлял о том, что ему грозит голодная смерть, когда так кстати заехали на его островок шлюпки экспедиции и спасли его от ужасной смерти — воскресили его, так сказать.
— Именно воскресили! — подхватила госпожа О'Моллой, — знаешь ли, друг мой, я даже готовила там, на берегу, памятник тебе с надписью: «Памяти майора О'Моллоя 111 стрелкового пехотного Ее Королевского Величества Королевы Великобритании полка»,если хочешь, я тебе после покажу это место.
— Брр!.. да у меня от этого мороз по спине проходит! Действительно, на некотором расстоянии от острова тянулся целый ряд рифов и маленьких островков, так что доступ сюда со стороны моря был слишком затруднительным, и экспедиции пришлось вернуться через залив «Следов Босых Ног». Что же касается владельца этих ног, то экспедиция не открыла никаких признаков человеческого присутствия. Конечно, на неудачу нельзя было сетовать, так как все же удалось разыскать майора О'Моллоя.
Кхаеджи, слушавший весь этот разговор с величайшим вниманием, по обыкновению ни единым словом не высказал своей мысли. Но он заметно стал чем-то озабочен и с этого вечера снова стал ложиться поперек дверей комнаты Чандоса и бродить за ним всюду следом, как тень. Чандос, заметив это, спросил его даже шутя, уж не боится ли он, чтобы Рана воскрес, как воскрес майор О'Моллой. Кхаеджи как-то неопределенно покачал головой и сделал вид, что заснул.
По прошествии двух месяцев со времени возвращения майора О'Моллоя, остов фрегата был уже почти готов, и плотники настилали палубы.
Все работы продвигались на удивление быстро: выстроен был из заготовленного, прекрасно обожженного кирпича большой каменный образцовый дом и громадные склады для материалов и запасов, так как следовало ожидать наступления дождливого времени года, когда невероятные ливни не прекращаются по целым неделям. Была сделана и первая паровая машина для труднейших работ по строению; изготовление металлических изделий, орудий и других предметов также шло чрезвычайно успешно. Кроме того, был проведен электрический и солнечный телеграф между всеми десятью селеньями. Сельскохозяйственные работы также не оставляли желать ничего лучшего.
Все в маленькой колонии шло как нельзя лучше, и все, за исключением Кхаеджи, Рэти и господина Глоагена, были вполне счастливы и довольны.
Почему Кхаеджи не был счастлив, этого он никому не хотел сказать, но было ясно, что его снова стали одолевать былые страхи и опасения за жизнь детей полковника Робинзона. Он как будто чуял беду.
Ну, а Рэти о чем горевал? А вот о чем. Поль-Луи, несмотря на самые тщательные розыски, не мог найти ни малейшего признака меди, а медь была ему безусловно необходима для паровой машины фрегата, и вот он осмелился заметить, что духовые инструменты музыкантов, главным образом тромбоны, саксофоны, гобои и тому подобные представляют собой настоящее сокровище в данном случае, и предложил отобрать эти инструменты. Предложение это было передано на обсуждение целого совета, состоящего из полковника Хьюгона, капитана Мокарю и всех офицеров, морских и сухопутных, и было решено, что при первой надобности все медные инструменты будут конфискованы на пользу общего дела. Вот почему господин Рэти каждый вечер оглашал воздух самыми печальными похоронными маршами и другими душераздирающими звуками.
Господин Глоаген скорбел, что этот остров не представлял собой никакого археологического интереса, так что ему оставалось только изучать свою драгоценную Кандагарскую пластинку, которую он теперь знал наизусть. Ни малейшего памятника древности, ни старинной надписи, ни медали, ни даже старого бронзового гвоздя, над которым можно было бы призадуматься. А Поль-Луи торжествовал и подтрунивал над ним.
— Ну, что, отец, где теперь ваша археология, не она ли поможет нам выбраться отсюда?
«А ведь он прав, — мысленно вздохнул господин Глоаген, — отчего только я не посвятил себя смолоду изучению ботаники или минералогии, — тогда я даже и здесь мог бы найти себе развлечение и занятие».
Едва только он успел произнести эти святотатственные слова по отношению к своей излюбленной науке, как судьба взялась доказать ему всю его несправедливость.
Работавшие на постройке фрегата люди, имея надобность в более удобной дороге для подвоза каких-то громоздких частей, принуждены были предпринять на самом берегу большие нивелировочные работы. Разрывая землю, они случайно наткнулись почти на самой поверхности на толстое бревно, род балки или верстового столба, с несомненными признаками тщательной отделки. Во-первых, оно было обтесано со всех четырех сторон, и затем, на всех четырех сторонах были сделаны глубокие зарубки в определенном, систематическом порядке. Кроме того, на одном конце можно было различить буквы Н. Д. , очевидно, некогда выжженные, а в самом низу цифра девять. Бревно это, или столб, казалось чрезвычайно древним, оно было уже совершенно черное и обуглившееся от долгого пребывания в земле и сохранялось, вероятно, только вследствие того, что песчаная почва этого прибрежья сильно пропитана соляными осадками. Рабочие посмотрели на этот столб, поворочали его, да и откинули в сторону.
— Верно, опять обломок какого-нибудь разбившегося судна, — сказали они, и перестали обращать на него внимание.
Но господин Глоаген не так относился ко всему, что было сколько-нибудь похоже на древность. Он инстинктивно чуял в этом бревне нечто интересное, достойное внимания. Он попросил перетащить этот столб к общему дому и там собственноручно принялся обмывать его сперва с одной стороны.
Его особенно заинтересовали эти зарубки, и он впервые за все время своего пребывания на этом острове испытал радость археолога.
— Эти зарубки сделаны в определенном порядке — шесть малых и одна большая… это, очевидно, шесть дней недели и седьмой воскресный; а после каждой тридцатой или тридцать первой зарубки одна особо длинная — это, очевидно, обозначает конец месяца. — Неужели это колонка анналов, как у древних римлян? — И он принялся мыть и тереть с удвоенной силой и усердием.
Как раз в это время к нему подоспел Чандос.
— Эх, дядюшка, чем это вы здесь занялись? Давайте-ка, я помогу вам.
— Если желаешь, помоги, мой милый… Это бревно, отрытое нашими рабочими там, на берегу, помоги-ка мне перевернуть его на другой бок.
Чандос помог, и столб был перевернут на другой бок.
— Рабочие полагают, что это обломок какого-нибудь разбившегося здесь судна, но я скорее склонен утверждать, что это бывший столб.
— Да, несомненно так! — воскликнул Чандос, — видите, дядя, этот конец обточен в виде кола и обуглен на огне. Он, вероятно, был врыт этим концом в землю, а верхняя часть, заметьте, значительно шире и вполне квадратной формы…
— Эге, да ты уже успел это заметить. А теперь посмотрим, что это! — и он указал ему на две буквы и цифру, которые стал усердно обмывать.
Вскоре показались еще и другие буквы и другие цифры, из которых, вероятно, составлялась надпись, которая должна была иметь известный смысл и значение.
Спустя четверть часа вся верхняя часть столба была совершенно отчищена и обмыта.
Это была надпись, сделанная латинскими буквами, но уцелела только часть букв, остальные же исчезли, изгладились от времени. Вот то, что представляла собой, эта сторона столба:
I С ME
IN T S I LAN
SEP 30
659
Что означали эти буквы? На каком языке они были написаны? На испанском, португальском или французском, — этого не могло быть, так как слово in и число 30 после слова Sep. , очевидно, означающего сентябрь, могло принадлежать только английскому и латинскому языкам. Списав с величайшей точностью эту надпись в свою записную книжку, господин Глоаген удалился в свою контору, чтобы там додуматься до значения и связи этих отдельных букв. Наконец-то и у него появилась здесь задача!
ГЛАВА XVIII. Что означала надпись
ГЛАВА XIX. Археология имеет свои достоинства и свои недостатки
Один из докторов, явившихся привести в чувство госпожу О'Моллой, при этом громко рассмеялся.
— Вот эта-то диета и изменила вас, майор. Я готов держать пари, что вы теперь не страдаете больше печенью!
— Да, это правда! Тем не менее, я не желал бы навсегда оставаться на такой диете!
— А между тем это было бы самое лучшее для вас. Кокосовый орех и молоко этого ореха, миндаль и улитки, и ни единой капли шампанского, виски, водки и шерри — это наилучший для вас режим. Впрочем, надеюсь, что и здешний стол не будет вреден для вас. Надо вам сказать, что мы не имеем еще ни вина, никаких спиртных напитков, а климат здесь лучше для вас, чем климат Калькутты.
За ужином господин О'Моллой рассказал еще раз свою историю жене. Шлюпка лейтенанта, в которой в числе пассажиров находился и он, разбилась на подводных рифах, преграждавших путь к острову с южной стороны. Все погибли, кроме майора, который почему-то долго держался на воде, вероятно, благодаря присутствию в его карманах двух пустых бутылок. Сначала его перебрасывало волнами с утеса на утес, пока ему не удалось наконец укрепиться на скале, значительно выдающейся над поверхностью воды. Под вечер, когда буря стихла, он перебрался частью вплавь, частью ползком с утеса на утес и добрался до островка, на котором и жил все время.
Он вел там самое жалкое существование. За исключением двух десятков кокосовых пальм, все плоды которых он съел один за другим, за это время на островке не было решительно ничего. И там он жил, не имея ни крова, ни пресной воды, ни какого бы то ни было занятия. Плоды кокосов были уже все съедены, и бедный майор с ужасом помышлял о том, что ему грозит голодная смерть, когда так кстати заехали на его островок шлюпки экспедиции и спасли его от ужасной смерти — воскресили его, так сказать.
— Именно воскресили! — подхватила госпожа О'Моллой, — знаешь ли, друг мой, я даже готовила там, на берегу, памятник тебе с надписью: «Памяти майора О'Моллоя 111 стрелкового пехотного Ее Королевского Величества Королевы Великобритании полка»,если хочешь, я тебе после покажу это место.
— Брр!.. да у меня от этого мороз по спине проходит! Действительно, на некотором расстоянии от острова тянулся целый ряд рифов и маленьких островков, так что доступ сюда со стороны моря был слишком затруднительным, и экспедиции пришлось вернуться через залив «Следов Босых Ног». Что же касается владельца этих ног, то экспедиция не открыла никаких признаков человеческого присутствия. Конечно, на неудачу нельзя было сетовать, так как все же удалось разыскать майора О'Моллоя.
Кхаеджи, слушавший весь этот разговор с величайшим вниманием, по обыкновению ни единым словом не высказал своей мысли. Но он заметно стал чем-то озабочен и с этого вечера снова стал ложиться поперек дверей комнаты Чандоса и бродить за ним всюду следом, как тень. Чандос, заметив это, спросил его даже шутя, уж не боится ли он, чтобы Рана воскрес, как воскрес майор О'Моллой. Кхаеджи как-то неопределенно покачал головой и сделал вид, что заснул.
По прошествии двух месяцев со времени возвращения майора О'Моллоя, остов фрегата был уже почти готов, и плотники настилали палубы.
Все работы продвигались на удивление быстро: выстроен был из заготовленного, прекрасно обожженного кирпича большой каменный образцовый дом и громадные склады для материалов и запасов, так как следовало ожидать наступления дождливого времени года, когда невероятные ливни не прекращаются по целым неделям. Была сделана и первая паровая машина для труднейших работ по строению; изготовление металлических изделий, орудий и других предметов также шло чрезвычайно успешно. Кроме того, был проведен электрический и солнечный телеграф между всеми десятью селеньями. Сельскохозяйственные работы также не оставляли желать ничего лучшего.
Все в маленькой колонии шло как нельзя лучше, и все, за исключением Кхаеджи, Рэти и господина Глоагена, были вполне счастливы и довольны.
Почему Кхаеджи не был счастлив, этого он никому не хотел сказать, но было ясно, что его снова стали одолевать былые страхи и опасения за жизнь детей полковника Робинзона. Он как будто чуял беду.
Ну, а Рэти о чем горевал? А вот о чем. Поль-Луи, несмотря на самые тщательные розыски, не мог найти ни малейшего признака меди, а медь была ему безусловно необходима для паровой машины фрегата, и вот он осмелился заметить, что духовые инструменты музыкантов, главным образом тромбоны, саксофоны, гобои и тому подобные представляют собой настоящее сокровище в данном случае, и предложил отобрать эти инструменты. Предложение это было передано на обсуждение целого совета, состоящего из полковника Хьюгона, капитана Мокарю и всех офицеров, морских и сухопутных, и было решено, что при первой надобности все медные инструменты будут конфискованы на пользу общего дела. Вот почему господин Рэти каждый вечер оглашал воздух самыми печальными похоронными маршами и другими душераздирающими звуками.
Господин Глоаген скорбел, что этот остров не представлял собой никакого археологического интереса, так что ему оставалось только изучать свою драгоценную Кандагарскую пластинку, которую он теперь знал наизусть. Ни малейшего памятника древности, ни старинной надписи, ни медали, ни даже старого бронзового гвоздя, над которым можно было бы призадуматься. А Поль-Луи торжествовал и подтрунивал над ним.
— Ну, что, отец, где теперь ваша археология, не она ли поможет нам выбраться отсюда?
«А ведь он прав, — мысленно вздохнул господин Глоаген, — отчего только я не посвятил себя смолоду изучению ботаники или минералогии, — тогда я даже и здесь мог бы найти себе развлечение и занятие».
Едва только он успел произнести эти святотатственные слова по отношению к своей излюбленной науке, как судьба взялась доказать ему всю его несправедливость.
Работавшие на постройке фрегата люди, имея надобность в более удобной дороге для подвоза каких-то громоздких частей, принуждены были предпринять на самом берегу большие нивелировочные работы. Разрывая землю, они случайно наткнулись почти на самой поверхности на толстое бревно, род балки или верстового столба, с несомненными признаками тщательной отделки. Во-первых, оно было обтесано со всех четырех сторон, и затем, на всех четырех сторонах были сделаны глубокие зарубки в определенном, систематическом порядке. Кроме того, на одном конце можно было различить буквы Н. Д. , очевидно, некогда выжженные, а в самом низу цифра девять. Бревно это, или столб, казалось чрезвычайно древним, оно было уже совершенно черное и обуглившееся от долгого пребывания в земле и сохранялось, вероятно, только вследствие того, что песчаная почва этого прибрежья сильно пропитана соляными осадками. Рабочие посмотрели на этот столб, поворочали его, да и откинули в сторону.
— Верно, опять обломок какого-нибудь разбившегося судна, — сказали они, и перестали обращать на него внимание.
Но господин Глоаген не так относился ко всему, что было сколько-нибудь похоже на древность. Он инстинктивно чуял в этом бревне нечто интересное, достойное внимания. Он попросил перетащить этот столб к общему дому и там собственноручно принялся обмывать его сперва с одной стороны.
Его особенно заинтересовали эти зарубки, и он впервые за все время своего пребывания на этом острове испытал радость археолога.
— Эти зарубки сделаны в определенном порядке — шесть малых и одна большая… это, очевидно, шесть дней недели и седьмой воскресный; а после каждой тридцатой или тридцать первой зарубки одна особо длинная — это, очевидно, обозначает конец месяца. — Неужели это колонка анналов, как у древних римлян? — И он принялся мыть и тереть с удвоенной силой и усердием.
Как раз в это время к нему подоспел Чандос.
— Эх, дядюшка, чем это вы здесь занялись? Давайте-ка, я помогу вам.
— Если желаешь, помоги, мой милый… Это бревно, отрытое нашими рабочими там, на берегу, помоги-ка мне перевернуть его на другой бок.
Чандос помог, и столб был перевернут на другой бок.
— Рабочие полагают, что это обломок какого-нибудь разбившегося здесь судна, но я скорее склонен утверждать, что это бывший столб.
— Да, несомненно так! — воскликнул Чандос, — видите, дядя, этот конец обточен в виде кола и обуглен на огне. Он, вероятно, был врыт этим концом в землю, а верхняя часть, заметьте, значительно шире и вполне квадратной формы…
— Эге, да ты уже успел это заметить. А теперь посмотрим, что это! — и он указал ему на две буквы и цифру, которые стал усердно обмывать.
Вскоре показались еще и другие буквы и другие цифры, из которых, вероятно, составлялась надпись, которая должна была иметь известный смысл и значение.
Спустя четверть часа вся верхняя часть столба была совершенно отчищена и обмыта.
Это была надпись, сделанная латинскими буквами, но уцелела только часть букв, остальные же исчезли, изгладились от времени. Вот то, что представляла собой, эта сторона столба:
I С ME
IN T S I LAN
SEP 30
659
Что означали эти буквы? На каком языке они были написаны? На испанском, португальском или французском, — этого не могло быть, так как слово in и число 30 после слова Sep. , очевидно, означающего сентябрь, могло принадлежать только английскому и латинскому языкам. Списав с величайшей точностью эту надпись в свою записную книжку, господин Глоаген удалился в свою контору, чтобы там додуматься до значения и связи этих отдельных букв. Наконец-то и у него появилась здесь задача!
ГЛАВА XVIII. Что означала надпись
— Ну, что же, дядюшка, решили вы свою задачу, додумались до того, что могут означать эти буквы?
— Мне кажется, что да, — ответил археолог, — вот что у меня получилось: I came in this island September 30-th 1659, — то есть я прибыл на этот остров сентября 30-го 1659 года. В сущности, недостает только нескольких букв… Это сущие пустяки…
Но господин Глоаген напрасно пояснял бы далее, так как Чандос стоял с широко раскрытыми глазами, разинутым ртом, с раскрасневшимися от волнения щеками.
— Как! неужели?.. Неужели это те самые слова, что вы сейчас сказали?..
— Да, я так полагаю… нет, я даже вполне уверен!
— Но, в таком случае… не остается ни малейшего сомнения… в таком случае мы можем безошибочно сказать, кто сделал эту надпись…
— Кто же?..
— Кто! Да неужели вы не догадываетесь? Сам Робинзон, сам славный, знаменитый Робинзон Крузо!..
«Мальчуган помешался!» — подумал господин Глоаген.
Чандос прочел эту мысль на лице дяди и возразил:
— Нет, дядя, я не лишился рассудка. Скажите мне, где вырыли этот столб, — там, на берегу, да? На южном берегу нашего треугольного острова длиной около пятнадцати лье, омываемого неизвестным, но сильным морским течением, — острова, на котором мы нашли несомненные следы былой европейской колонизации?.. да?.. ведь так?.. Так вот, читайте же… читайте, дядя!
И Чандос вытащил из кармана маленький разрозненный томик, том V старинного французского перевода «Робинзона Крузо», и, перелистав его привычной рукой, подал развернутую книжку господину Глоагену.
Тот прочел следующее:
«На том месте, где я вышел на берег, я воздвигнул большой столб со следующей надписью: „I came in this island sep. 30-th 1659“, то есть я прибыл на этот остров сентября 30-го 1659 года. На четырех гранях этого столба я отмечал каждый день зарубкой, а каждый воскресный день более длинной зарубкой, каждое же первое число каждого месяца еще более длинной зарубкой, и таким образом я вел свой календарь».
Господин Глоаген не верил своим глазам. Он несколько раз перечел эти строки, но положительно нельзя было дальше сомневаться — все, все решительно совпадало в данном случае. А между тем издавна принято считать личность Робинзона вымышленным героем. Быть может, это не более, как простое совпадение? Но в таком случае это почти невероятное совпадение! Тогда как нет ничего невозможного в том, что Робинзон
Крузо действительно существовал. Ведь и Трою с ее царем Приамом долгое время считали химерой и до раскопок Шлимана никто не хотел верить в ее существование. Все эти Кассандры и Агамемноны разве не считались плодами вымысла Гомера, а между тем теперь открыта могила этого Агамемнона и уборная Креза…
— Так что же, дядя?.. Что вы на это скажете? — не вытерпел наконец Чандос и прервал размышления господина Глоагена.
— Скажу, что такого рода вопросы не следует решать так, сгоряча, — надо искать новых доказательств, стараться удостовериться вполне.
— Но вы же допускаете возможность…
— Да, да… но пока не станем никому говорить об этом и будем вместе искать новых доказательств!
— О, мы найдем их! — воскликнул юноша, — только позвольте мне поделиться этим открытием с Флорри и Полем-Луи!
— Ну, хорошо, но пусть они сохранят это в тайне… не следует никогда подвергать себя насмешкам людей несведущих.
Но Чандос уже не слушал, он со всех ног побежал поделиться своей радостью с сестрой и Полем-Луи, которых он сумел заразить своим восторженным энтузиазмом.
Господин Глоаген тем временем с интересом стал читать маленький томик Дефо, оставшийся у него в руках. Действительно, описание острова, его климатические и физические условия, все вполне соответствовало тому, что они теперь имели перед собой.
Далее следовало описание жилища и его местоположение:
«Я избрал небольшую равнинку у подножия отвесной скалы, внизу которой было пещеровидное углубление, где я и раскинул свою палатку.
Прежде чем раскинуть здесь свою палатку, я обвел полукруг, имевший в диаметре от скалы до своей окружности около сорока локтей, и обсадил этот полукруг густой изгородью из толстых древесных стволов, часто посаженных в два ряда и переплетенных между собой канатами, добытыми мной от снастей корабля. Покончив с этим делом, я стал рыть глубже ход в естественной пещерке в скале. Таким образом у меня получилась своего рода возвышенная терраса от повысившейся почвы, а пещера, значительно увеличившаяся, должна была служить мне просторным погребом. Вскоре я заметил, что стволы, или столбы моей изгороди пустили корни и стали настоящими деревьями, столь густыми и непроницаемыми, что не было никакой возможности заметить, что за ними находится какое-либо жилье».
Прочитав это описание вслух Флорри и Чандосу, господин Глоаген сказал:
— Вы видите, друзья мои, как точно и подробно это описание. Итак, теперь весь вопрос сводится к тому, что, если мы найдем где-нибудь на этом острове следы жилья, соответствующие тому, как оно здесь описано, то остров этот, вне всякого сомнения, — остров некогда жившего здесь Робинзона Крузо; если же нет, то вопрос этот по-прежнему останется под сомнением.
— Да, но местность могла видоизмениться за это время! — заметил Чандос.
— Нет. Два века не такой срок, чтобы необитаемый остров невулканического происхождения мог сильно измениться, — мог разве только произойти какой-нибудь обвал, да и то вряд ли; во всяком случае, следует постараться найти это жилище или хотя бы только признаки его.
— Ну, так отправимся сейчас на поиски! — воскликнул Чандос, вооружаясь топором и заступом.
— Хорошо! — согласился господин Глоаген. — Я ничего не имею против.
Флорри пожелала также отправиться вместе с ними.
— Дядя, — сказал Чандос, — я давно хотел вас спросить, почему все древние развалины, города и другие памятники древности всегда находят под землей?
— Да потому, милый друг мой, что если бы они были на поверхности, то не было бы никакой надобности их находить, так как они и без того были бы на виду. А затем, объясняется это обстоятельство еще тем, что всякое покинутое жилище или город разрушаются под влиянием ветров, дождей и внешней температуры, и часть, обрушиваясь, образует известное наслоение почвы; пыль и наносные пески образуют дальнейшие наслоения, и так год за годом слой ложится за слоем, пока все это не занесется и не образуется род возвышенности, или холма, под которыми остаются погребенными эти остатки седой древности, грандиозные здания и нередко даже целые кварталы, целые города.
— Смотрите, ведь Кхаеджи тайком следит за нами! — сказал Чандос, — о, я его давно заметил…
— Это невыносимо! — воскликнула Флорри, — положительно нельзя сделать шага без того, чтобы этот человек не шел за нами по пятам!
— Я уже говорил ему об этом, но он неисправим, поэтому самое лучшее не обращать на него внимания.
Разговаривая таким образом, наши исследователи взошли на гору на противоположном конце залива Спасения, чтобы оттуда обозреть всю местность.
— Смотрите, это, должно быть, там! — крикнул Чандос. — Видите эту сплошную массу зелени, а над ней узкую полосу скалы, — это, вероятно, и есть та отвесная скала!
И, не дождавшись ответа, Чандос помчался со всех ног в указанном им направлении. Дядя и сестра его последовали за ним. Четверть часа спустя Чандос вернулся к ним навстречу весь красный, запыхавшийся.
— Да, да! Это оно и есть… Маленькая равнинка, покатая к морю, и отвесная стена скалы, и живая стена, или изгородь, из двойного ряда деревьев, все, все, как есть!.. Деревья такие громадные, что представляют собой сплошную стену, и если бы некоторые из них не погибли и не образовали бреши, то в ограду не было бы никакой возможности проникнуть… Пойдемте же, пойдемте скорее!..
И он опять побежал, не дожидаясь своих спутников. Минут десять спустя они достигли маленькой равнины.
Стоило только взглянуть, чтобы убедиться, что все здесь было именно так, как подробно описывалось в пятом томе «Робинзона Крузо». Вид этой местности, где великий отшельник провел в тяжелом одиночестве двадцать девять лет своей жизни, произвел на всех присутствующих сильное впечатление. Особенно растрогана была Флорри при мысли, что этот одинокий страдалец был ее близкий, родной, что она, его правнучка, стоит теперь на этом месте и припоминает все то, что пережил и испытал здесь этот знаменитый отшельник.
Тем временем Чандос успел уже осмотреть скалу и, к великому своему огорчению, должен был убедиться, что в скале не было ни малейшего признака пещеры или какого-либо углубления, о чем он и явился сообщить господину Глоагену. Но господина Глоагена не так легко было смутить. Вооружившись топором Чандоса, пробрался он в ту самую брешь, в которую пролезал этот мальчик, и обухом топора стал остукивать скалу, приблизительно в центре полукруга ограды.
И он не обманулся. После двух-трех ударов послышался пустой звук, и тогда господин Глоаген принялся изо всей силы работать топором, пока не прорубил довольно большого отверстия, вроде двери. За тонкой перегородкой из различных минеральных и растительных отбросов и мусора, скрепленных наносной почвой в течение многих лет, оказалась громадная черная дыра, или пещера, отчасти заваленная мусором, но с несомненными признаками того, что она была некогда обитаема: обрывки кожи, шкур, какой-то ткани, странной формы горшки, совершенно заплесневелые, виднелись везде по углам в полумраке этой пещеры.
Это было более чем достаточно, чтобы убедить всех в подлинности найденного на берегу столба, в правдивости истории Робинзона Крузо и реальном существовании этого героя.
Господин Глоаген и Чандос, выйдя из пещеры, вернулись к Флорри, ожидавшей их за оградой, и все трое отправились в обратный путь.
— Ну, теперь мы можем всем сказать о нашем открытии, не так ли, дядя?
— Хм!.. я тебе этого не рекомендую; при всякого рода открытиях необходима чрезвычайная осторожность: быть может, для нас будет особенно желательно сохранить наше открытие от любопытства некоторых невежественных людей; быть может, мы пожелаем приступить к раскопкам внутри пещеры, а нас могут в этом опередить совершенно неумелые люди.
— Да, да! Лучше мы сохраним все это дело в тайне, — согласился Чандос, — пусть только мы одни на свете знаем, где находится остров Робинзона…
— Но Полю-Луи все же можно сказать об этом! — заметила Флорри.
— Ну, да, конечно, раз уж ему известна наша тайна, но вместе с тем он вовсе не заслуживает этого, — сказал Чандос, — потому что никогда не хотел верить в нашу генеалогию.
— Было бы очень хорошо добыть еще больше таких доказательств, — заметил как бы про себя господин
Глоаген, — и тогда только сообщить об этом всем. Скажи, Чандос, разве в этой прекрасной книге не упоминается еще о каком-нибудь другом жилище Робинзона на этом острове? О какой-то так называемой мызе?
— О, то была простая палатка из звериных шкур, раскинутая под открытым небом. От той, конечно, не осталось и следа, но у него было еще третье убежище — чудесный грот, который он описывает так:
«Надо мной был высокий свод, вышиной около двадцати футов; я готов уверять, что на всем острове нет ничего более прекрасного и грандиозного, чем этот грот, или подземелье. Свет от двух свечей, которые я зажег, отражался в тысячах разных искр и блестках на стенах, и я, право, затрудняюсь сказать, были ли то алмазы или другие самоцветные камни, или же просто золото; полагаю, что последнее всего правдоподобнее. Словом, это был прелестный грот, какой только можно себе представить, хотя и совершенно темный. Пол его был ровный, усыпанный каким-то мелким рассыпчатым песком».
— Так вот, — воскликнул господин Глоаген, — скажем пока о нашем открытии одному только Полю-Луи, а сами станем разыскивать этот удивительный грот, и если мы его найдем, то даже самые завзятые скептики не сумеют опровергнуть нашего открытия.
— Мне кажется, что да, — ответил археолог, — вот что у меня получилось: I came in this island September 30-th 1659, — то есть я прибыл на этот остров сентября 30-го 1659 года. В сущности, недостает только нескольких букв… Это сущие пустяки…
Но господин Глоаген напрасно пояснял бы далее, так как Чандос стоял с широко раскрытыми глазами, разинутым ртом, с раскрасневшимися от волнения щеками.
— Как! неужели?.. Неужели это те самые слова, что вы сейчас сказали?..
— Да, я так полагаю… нет, я даже вполне уверен!
— Но, в таком случае… не остается ни малейшего сомнения… в таком случае мы можем безошибочно сказать, кто сделал эту надпись…
— Кто же?..
— Кто! Да неужели вы не догадываетесь? Сам Робинзон, сам славный, знаменитый Робинзон Крузо!..
«Мальчуган помешался!» — подумал господин Глоаген.
Чандос прочел эту мысль на лице дяди и возразил:
— Нет, дядя, я не лишился рассудка. Скажите мне, где вырыли этот столб, — там, на берегу, да? На южном берегу нашего треугольного острова длиной около пятнадцати лье, омываемого неизвестным, но сильным морским течением, — острова, на котором мы нашли несомненные следы былой европейской колонизации?.. да?.. ведь так?.. Так вот, читайте же… читайте, дядя!
И Чандос вытащил из кармана маленький разрозненный томик, том V старинного французского перевода «Робинзона Крузо», и, перелистав его привычной рукой, подал развернутую книжку господину Глоагену.
Тот прочел следующее:
«На том месте, где я вышел на берег, я воздвигнул большой столб со следующей надписью: „I came in this island sep. 30-th 1659“, то есть я прибыл на этот остров сентября 30-го 1659 года. На четырех гранях этого столба я отмечал каждый день зарубкой, а каждый воскресный день более длинной зарубкой, каждое же первое число каждого месяца еще более длинной зарубкой, и таким образом я вел свой календарь».
Господин Глоаген не верил своим глазам. Он несколько раз перечел эти строки, но положительно нельзя было дальше сомневаться — все, все решительно совпадало в данном случае. А между тем издавна принято считать личность Робинзона вымышленным героем. Быть может, это не более, как простое совпадение? Но в таком случае это почти невероятное совпадение! Тогда как нет ничего невозможного в том, что Робинзон
Крузо действительно существовал. Ведь и Трою с ее царем Приамом долгое время считали химерой и до раскопок Шлимана никто не хотел верить в ее существование. Все эти Кассандры и Агамемноны разве не считались плодами вымысла Гомера, а между тем теперь открыта могила этого Агамемнона и уборная Креза…
— Так что же, дядя?.. Что вы на это скажете? — не вытерпел наконец Чандос и прервал размышления господина Глоагена.
— Скажу, что такого рода вопросы не следует решать так, сгоряча, — надо искать новых доказательств, стараться удостовериться вполне.
— Но вы же допускаете возможность…
— Да, да… но пока не станем никому говорить об этом и будем вместе искать новых доказательств!
— О, мы найдем их! — воскликнул юноша, — только позвольте мне поделиться этим открытием с Флорри и Полем-Луи!
— Ну, хорошо, но пусть они сохранят это в тайне… не следует никогда подвергать себя насмешкам людей несведущих.
Но Чандос уже не слушал, он со всех ног побежал поделиться своей радостью с сестрой и Полем-Луи, которых он сумел заразить своим восторженным энтузиазмом.
Господин Глоаген тем временем с интересом стал читать маленький томик Дефо, оставшийся у него в руках. Действительно, описание острова, его климатические и физические условия, все вполне соответствовало тому, что они теперь имели перед собой.
Далее следовало описание жилища и его местоположение:
«Я избрал небольшую равнинку у подножия отвесной скалы, внизу которой было пещеровидное углубление, где я и раскинул свою палатку.
Прежде чем раскинуть здесь свою палатку, я обвел полукруг, имевший в диаметре от скалы до своей окружности около сорока локтей, и обсадил этот полукруг густой изгородью из толстых древесных стволов, часто посаженных в два ряда и переплетенных между собой канатами, добытыми мной от снастей корабля. Покончив с этим делом, я стал рыть глубже ход в естественной пещерке в скале. Таким образом у меня получилась своего рода возвышенная терраса от повысившейся почвы, а пещера, значительно увеличившаяся, должна была служить мне просторным погребом. Вскоре я заметил, что стволы, или столбы моей изгороди пустили корни и стали настоящими деревьями, столь густыми и непроницаемыми, что не было никакой возможности заметить, что за ними находится какое-либо жилье».
Прочитав это описание вслух Флорри и Чандосу, господин Глоаген сказал:
— Вы видите, друзья мои, как точно и подробно это описание. Итак, теперь весь вопрос сводится к тому, что, если мы найдем где-нибудь на этом острове следы жилья, соответствующие тому, как оно здесь описано, то остров этот, вне всякого сомнения, — остров некогда жившего здесь Робинзона Крузо; если же нет, то вопрос этот по-прежнему останется под сомнением.
— Да, но местность могла видоизмениться за это время! — заметил Чандос.
— Нет. Два века не такой срок, чтобы необитаемый остров невулканического происхождения мог сильно измениться, — мог разве только произойти какой-нибудь обвал, да и то вряд ли; во всяком случае, следует постараться найти это жилище или хотя бы только признаки его.
— Ну, так отправимся сейчас на поиски! — воскликнул Чандос, вооружаясь топором и заступом.
— Хорошо! — согласился господин Глоаген. — Я ничего не имею против.
Флорри пожелала также отправиться вместе с ними.
— Дядя, — сказал Чандос, — я давно хотел вас спросить, почему все древние развалины, города и другие памятники древности всегда находят под землей?
— Да потому, милый друг мой, что если бы они были на поверхности, то не было бы никакой надобности их находить, так как они и без того были бы на виду. А затем, объясняется это обстоятельство еще тем, что всякое покинутое жилище или город разрушаются под влиянием ветров, дождей и внешней температуры, и часть, обрушиваясь, образует известное наслоение почвы; пыль и наносные пески образуют дальнейшие наслоения, и так год за годом слой ложится за слоем, пока все это не занесется и не образуется род возвышенности, или холма, под которыми остаются погребенными эти остатки седой древности, грандиозные здания и нередко даже целые кварталы, целые города.
— Смотрите, ведь Кхаеджи тайком следит за нами! — сказал Чандос, — о, я его давно заметил…
— Это невыносимо! — воскликнула Флорри, — положительно нельзя сделать шага без того, чтобы этот человек не шел за нами по пятам!
— Я уже говорил ему об этом, но он неисправим, поэтому самое лучшее не обращать на него внимания.
Разговаривая таким образом, наши исследователи взошли на гору на противоположном конце залива Спасения, чтобы оттуда обозреть всю местность.
— Смотрите, это, должно быть, там! — крикнул Чандос. — Видите эту сплошную массу зелени, а над ней узкую полосу скалы, — это, вероятно, и есть та отвесная скала!
И, не дождавшись ответа, Чандос помчался со всех ног в указанном им направлении. Дядя и сестра его последовали за ним. Четверть часа спустя Чандос вернулся к ним навстречу весь красный, запыхавшийся.
— Да, да! Это оно и есть… Маленькая равнинка, покатая к морю, и отвесная стена скалы, и живая стена, или изгородь, из двойного ряда деревьев, все, все, как есть!.. Деревья такие громадные, что представляют собой сплошную стену, и если бы некоторые из них не погибли и не образовали бреши, то в ограду не было бы никакой возможности проникнуть… Пойдемте же, пойдемте скорее!..
И он опять побежал, не дожидаясь своих спутников. Минут десять спустя они достигли маленькой равнины.
Стоило только взглянуть, чтобы убедиться, что все здесь было именно так, как подробно описывалось в пятом томе «Робинзона Крузо». Вид этой местности, где великий отшельник провел в тяжелом одиночестве двадцать девять лет своей жизни, произвел на всех присутствующих сильное впечатление. Особенно растрогана была Флорри при мысли, что этот одинокий страдалец был ее близкий, родной, что она, его правнучка, стоит теперь на этом месте и припоминает все то, что пережил и испытал здесь этот знаменитый отшельник.
Тем временем Чандос успел уже осмотреть скалу и, к великому своему огорчению, должен был убедиться, что в скале не было ни малейшего признака пещеры или какого-либо углубления, о чем он и явился сообщить господину Глоагену. Но господина Глоагена не так легко было смутить. Вооружившись топором Чандоса, пробрался он в ту самую брешь, в которую пролезал этот мальчик, и обухом топора стал остукивать скалу, приблизительно в центре полукруга ограды.
И он не обманулся. После двух-трех ударов послышался пустой звук, и тогда господин Глоаген принялся изо всей силы работать топором, пока не прорубил довольно большого отверстия, вроде двери. За тонкой перегородкой из различных минеральных и растительных отбросов и мусора, скрепленных наносной почвой в течение многих лет, оказалась громадная черная дыра, или пещера, отчасти заваленная мусором, но с несомненными признаками того, что она была некогда обитаема: обрывки кожи, шкур, какой-то ткани, странной формы горшки, совершенно заплесневелые, виднелись везде по углам в полумраке этой пещеры.
Это было более чем достаточно, чтобы убедить всех в подлинности найденного на берегу столба, в правдивости истории Робинзона Крузо и реальном существовании этого героя.
Господин Глоаген и Чандос, выйдя из пещеры, вернулись к Флорри, ожидавшей их за оградой, и все трое отправились в обратный путь.
— Ну, теперь мы можем всем сказать о нашем открытии, не так ли, дядя?
— Хм!.. я тебе этого не рекомендую; при всякого рода открытиях необходима чрезвычайная осторожность: быть может, для нас будет особенно желательно сохранить наше открытие от любопытства некоторых невежественных людей; быть может, мы пожелаем приступить к раскопкам внутри пещеры, а нас могут в этом опередить совершенно неумелые люди.
— Да, да! Лучше мы сохраним все это дело в тайне, — согласился Чандос, — пусть только мы одни на свете знаем, где находится остров Робинзона…
— Но Полю-Луи все же можно сказать об этом! — заметила Флорри.
— Ну, да, конечно, раз уж ему известна наша тайна, но вместе с тем он вовсе не заслуживает этого, — сказал Чандос, — потому что никогда не хотел верить в нашу генеалогию.
— Было бы очень хорошо добыть еще больше таких доказательств, — заметил как бы про себя господин
Глоаген, — и тогда только сообщить об этом всем. Скажи, Чандос, разве в этой прекрасной книге не упоминается еще о каком-нибудь другом жилище Робинзона на этом острове? О какой-то так называемой мызе?
— О, то была простая палатка из звериных шкур, раскинутая под открытым небом. От той, конечно, не осталось и следа, но у него было еще третье убежище — чудесный грот, который он описывает так:
«Надо мной был высокий свод, вышиной около двадцати футов; я готов уверять, что на всем острове нет ничего более прекрасного и грандиозного, чем этот грот, или подземелье. Свет от двух свечей, которые я зажег, отражался в тысячах разных искр и блестках на стенах, и я, право, затрудняюсь сказать, были ли то алмазы или другие самоцветные камни, или же просто золото; полагаю, что последнее всего правдоподобнее. Словом, это был прелестный грот, какой только можно себе представить, хотя и совершенно темный. Пол его был ровный, усыпанный каким-то мелким рассыпчатым песком».
— Так вот, — воскликнул господин Глоаген, — скажем пока о нашем открытии одному только Полю-Луи, а сами станем разыскивать этот удивительный грот, и если мы его найдем, то даже самые завзятые скептики не сумеют опровергнуть нашего открытия.
ГЛАВА XIX. Археология имеет свои достоинства и свои недостатки
Оказалось, что грот найти было не так легко, как крепость Робинзона.
На следующий же день господин Глоаген в сопровождении Чандоса и Флорри пустились на розыски.
На этот раз указания, имевшиеся в книге, были далеко не так точны и подробны, как относительно укрепленного замка, или главного жилища Робинзона.
О гроте говорилось только, что находится он в глухом лесу, что вход в него настолько низкий, что его даже трудно заметить, и что он заслонен большим утесом, или скалой, поросшей густым кустарником. За двести лет этот кустарник не только мог разрастись, но и превратиться в громадные деревья, а потому было весьма маловероятно, что чудесный грот может быть найден.
Но наши друзья так загорелись своей идеей, что теперь им просто трудно было отказаться от нее, а потому они неутомимо продолжали свои поиски. Но остров был велик, леса его почти непроходимы, и старания их могли бы еще долго оставаться бесплодными, если бы одно странное обстоятельство не пришло им на помощь.
Флорри заметила случайно целый ряд сравнительно недавних зарубок на стволах некоторых больших деревьев; зарубки эти как бы служили путеводными знаками среди лесной чащи и в систематическом порядке следовали одни за другими.
Это было в северной лесной части острова, вблизи залива Следов Босых Ног, который по-прежнему оставался наименее посещаемой частью острова.
Кто мог сделать эти зарубки на деревьях? Господин Глоаген полагал, что это кто-либо из матросов «Юноны», и у него почему-то появилось подозрение, что, быть может, эта дорога ведет именно в этот грот. Весьма возможно, что кто-нибудь из жителей колонии, случайно попав в пещеру, пожелал умолчать об этом и, чтобы отыскать вновь туда дорогу, сделал эти пометки на стволах. Вспомнив по этому случаю о следах босых ног на прибрежном песке залива, о которых до сих пор не удалось ничего разузнать, Чандос подумал, что предположение его дяди весьма вероятно. Во всяком случае, эти зарубки были, несомненно, путеводными знаками, наверное, вели куда-нибудь, а куда именно — это и следовало узнать.
С любопытством, присущим всем исследователям, они продолжали следовать по пути, указанному зарубками; вскоре им стало ясно, что эти зарубки были сделаны как бы умышленно, чтобы служить указателем дороги и привлекать к себе внимание, — так они были часты и явственны. После получасовой ходьбы сквозь самую густую чащу леса наши приятели вышли наконец на небольшую полянку, посреди которой возвышался громадный одинокий утес, совершенно голый. Они ускорили шаги и позади утеса увидели еще издали черное зияющее отверстие входа в грот. Не подлежало сомнению, что это был тот самый желанный грот, который они так долго разыскивали.
Но вход в него был не только не низкий и не незаметный, а напротив, заметный издали, вполне достаточно высокий и удобный, как бы нарочно расчищенный и расширенный. Флорри, Чандос и Глоаген, не задумываясь, вошли в эту пещеру.
Сначала они очутились в подземном вестибюле, где глаза их, не привыкшие еще к темноте, не могли ничего различить, но когда они зажгли принесенные с собой свечи, то заметили в глубине этих сеней второе отверстие, ведущее в узкий проход, или коридор, который, по-видимому, также был расширен и расчищен, так как в описании Робинзона говорится, что проход этот, длиной около десяти ярдов, был настолько низок, что проходить по нему приходилось ползком, тогда как теперь по нему можно было идти свободно, выпрямившись во весь рост.
Пройдя этим коридором, исследователи очутились наконец в самом гроте. Дивное зрелище представилось их глазам.
На следующий же день господин Глоаген в сопровождении Чандоса и Флорри пустились на розыски.
На этот раз указания, имевшиеся в книге, были далеко не так точны и подробны, как относительно укрепленного замка, или главного жилища Робинзона.
О гроте говорилось только, что находится он в глухом лесу, что вход в него настолько низкий, что его даже трудно заметить, и что он заслонен большим утесом, или скалой, поросшей густым кустарником. За двести лет этот кустарник не только мог разрастись, но и превратиться в громадные деревья, а потому было весьма маловероятно, что чудесный грот может быть найден.
Но наши друзья так загорелись своей идеей, что теперь им просто трудно было отказаться от нее, а потому они неутомимо продолжали свои поиски. Но остров был велик, леса его почти непроходимы, и старания их могли бы еще долго оставаться бесплодными, если бы одно странное обстоятельство не пришло им на помощь.
Флорри заметила случайно целый ряд сравнительно недавних зарубок на стволах некоторых больших деревьев; зарубки эти как бы служили путеводными знаками среди лесной чащи и в систематическом порядке следовали одни за другими.
Это было в северной лесной части острова, вблизи залива Следов Босых Ног, который по-прежнему оставался наименее посещаемой частью острова.
Кто мог сделать эти зарубки на деревьях? Господин Глоаген полагал, что это кто-либо из матросов «Юноны», и у него почему-то появилось подозрение, что, быть может, эта дорога ведет именно в этот грот. Весьма возможно, что кто-нибудь из жителей колонии, случайно попав в пещеру, пожелал умолчать об этом и, чтобы отыскать вновь туда дорогу, сделал эти пометки на стволах. Вспомнив по этому случаю о следах босых ног на прибрежном песке залива, о которых до сих пор не удалось ничего разузнать, Чандос подумал, что предположение его дяди весьма вероятно. Во всяком случае, эти зарубки были, несомненно, путеводными знаками, наверное, вели куда-нибудь, а куда именно — это и следовало узнать.
С любопытством, присущим всем исследователям, они продолжали следовать по пути, указанному зарубками; вскоре им стало ясно, что эти зарубки были сделаны как бы умышленно, чтобы служить указателем дороги и привлекать к себе внимание, — так они были часты и явственны. После получасовой ходьбы сквозь самую густую чащу леса наши приятели вышли наконец на небольшую полянку, посреди которой возвышался громадный одинокий утес, совершенно голый. Они ускорили шаги и позади утеса увидели еще издали черное зияющее отверстие входа в грот. Не подлежало сомнению, что это был тот самый желанный грот, который они так долго разыскивали.
Но вход в него был не только не низкий и не незаметный, а напротив, заметный издали, вполне достаточно высокий и удобный, как бы нарочно расчищенный и расширенный. Флорри, Чандос и Глоаген, не задумываясь, вошли в эту пещеру.
Сначала они очутились в подземном вестибюле, где глаза их, не привыкшие еще к темноте, не могли ничего различить, но когда они зажгли принесенные с собой свечи, то заметили в глубине этих сеней второе отверстие, ведущее в узкий проход, или коридор, который, по-видимому, также был расширен и расчищен, так как в описании Робинзона говорится, что проход этот, длиной около десяти ярдов, был настолько низок, что проходить по нему приходилось ползком, тогда как теперь по нему можно было идти свободно, выпрямившись во весь рост.
Пройдя этим коридором, исследователи очутились наконец в самом гроте. Дивное зрелище представилось их глазам.