Страница:
серые тона, что слушатель забывает о "бедном пастухе", который, словно
заблудившийся ребенок, просит в песне приюта у пастушки. "Слушатель забывает
о самом существе песни". Мелодия этой песни с ее монотонным ритмом
серо-зеленого, тонущего в тумане пейзажа необычайно способствует
пластичности изображения.
Канте хондо, напротив, всегда песня ночная. В нем нет ни утра, ни
вечера, ни гор, ни долин. Ничего, кроме ночи, безмерной звездной ночи. Все
остальное излишне.
Наш канте хондо лишен пейзажа - песня сосредоточена в себе; ее звучание
во мраке устрашает, она мечет свои золотые стрелы прямо в наше сердце. В
темноте канте хондо кажется сказочным синим лучником, чей колчан. никогда не
иссякает.
Все задают вопрос: "Кто создал эти песни? Какой безвестный поэт выкинул
их на грубые подмостки народной жизни?" На это мы действительно не можем
дать ответа.
Жанрой в своей книге "Происхождение народной лирики во Франции" пишет:
"Народное искусство - это не только безличное, бессознательное и случайное
творчество, но и творчество "личное", которое воспринимается и усваивается
народом". Отчасти Жанрой прав, но достаточно элементарного чутья, чтобы
догадаться, где есть автор, какой бы первобытный колорит ни имела песня. Наш
народ поет песни Мельчора дель Палау, Сальвадора Руэды, Вентуры Руис
Агилеры, Мануэля Мачадо и других; но как отличается их поэзия от поэзии,
созданной самим народом! Словно бумажная роза от живого цветка.
Поэты, пишущие песни для народа, замутняют чистые соки его сердца; и
как заметен в их стихах правильный, безжизненный ритм - порождение человека,
искушенного в грамматике! У народа надо брать только глубинные его чувства и
какую-нибудь колоритную трель, но никогда не следует дотошно имитировать
неповторимые модуляции народных песен: мы только испортим все творение.
Причина этого - просто наша образованность. Подлинные стихи канте хондо не
принадлежат никому; они носятся по ветру, как пух одуванчика, и каждое
поколение заново окрашивает их, чтобы передать следующим. Подлинные стихи
канте хондо как бы находятся на некоем воображаемом флюгере, изменяющем свое
направление под ветром Времени. Эти песни рождаются сами собой - еще одно
дерево среди других, еще один родник в роще тополей.
Женщина - сердце мира и бессмертная обладательница "розы, лиры и
гармонии" - заполняет беспредельное пространство наших песен. Женщина в
канте хондо зовется Горе.
Удивительно, как в лирических построениях чувство постепенно принимает
форму и наконец конкретизируется в почти осязаемые предметы. Горе выглядит
именно так в наших песнях. В песнях Горе обретает плоть, человеческие формы
и очерчивается четкой линией. Горе - это смуглая девушка, которая хочет
ловить птиц сетями ветра.
Все стихи канте хондо проникнуты великолепным пантеизмом; в них
спрашивают совета у ветра, земли, моря, луны и у таких простых вещей, как
розмарин, фиалка и охапка соломы. Все предметы внешнего мира обретают ярко
личные черты, одушевляются до такой степени, что начинают активно
участвовать в лирическом действии:
En mita der "ma" Посредине моря
habia una piedra лежал камень,
у se sentaba mi companerita там сидела моя милая
a contarle sus penas. и рассказывала о своем горе.
Tan solamente a la Tierra Так же и я, только Земле
le cuento lo que me pasa, говорю, что со мной
porque en el mundo no происходит,
encuentro ибо в мире не нахожу
persona e mi confianza. кому довериться.
Todas las mananas voy Каждое утро иду
a preguntarle al romero спрашивать у сада,
si el mal de amor tiene cura есть ли лекарство от любви,
porque yo me estoy muriendo. ведь я уже умираю.
С глубокой проникновенностью андалузец вручает Природе самое заветное
свое сокровище, и он совершенно уверен, что его голос будет услышан.
Но особенно поразительный пример поэтической реалии в канте хондо - это
материализация ветра, которая встречается во многих песнях. Ветер выходит на
сцену в мгновения крайнего душевного напряжения; он появляется, словно
гигант, чтобы смести звезды или нагнать тучи; но ни в каких народных песнях,
кроме наших, я не встречал ветра говорящего и утешающего:
Subi a la muralla; Взобрался я на стену;
me respondio el viento мне отозвался ветер:
ipara que tantos suspires зачем столько вздохов,
si ya no hay remedio? если ничего уже
не поделаешь?
El aire lloro Ветер заплакал,
al ver las "duquitas" tan увидев такие раны
grandes
e mi corazon. в моем сердце.
Yo me enamore del aire, Я влюбился в ветер,
del aire de una mujer, который веет мне от любимой,
como la mujer es aire, ведь женщина - это ветер,
en el aire me quede. и с ветром я остался.
Tengo celos del aire К ветру я ревную,
que da en tu cara, ведь он ласкает твое лицо,
si el aire fuera hombre если б ветер был мужчиной,
уо lo malaria. я бы убил его.
Yo no le temo a remar, Я не боюсь грести,
que yo remar remaria, с веслами я бы справился,
уо solo temo al viento я только боюсь ветра,
que sale de tu bahia. что веет из твоей бухты.
Восхитительное свойство этих песен - они словно запутались в
неподвижных зубцах розы ветров.
Другая излюбленная тема канте хондо - плач; он звучит в бесчисленном
множестве народных испанских песен... В цыганской сигирийе, где поэзия слез
достигает совершенства, плачут и стихи и мелодия. Где-то вдали гудят
колокола, и окна распахнуты в рассвет:
De noche me sargo ar patio, Ночью я выхожу в патио
у me jarto de llora, и плакать устаю
en ver que te quiero tanto оттого, что так тебя люблю,
у tu no me quieres na. а ты не любишь меня совсем.
Llorar, llorar ojos mios, Плачьте, плачьте, мои очи,
llorar si teneis por que, рыданиям есть причина,
que no es verguenza и вовсе не стыдно мужчине
en un hombre
llorar por una mujer. плакать из-за женщины.
Cuando me veas llorar Когда ты увидишь, я плачу,
no me quites el panuelo, не отнимай у меня платок,
que mis penitas son grandes ведь страдания
мои так велики,
у llorando me consuelo. и плач меня утешает.
И эта - самая цыганская, самая андалузская:
Si mi corazon tuviera Если б в сердце моем было
birieritas e cristar, стеклянное окно,
te asomaras у lo vieras ты заглянула б и увидела,
gotas de sangre llorar. как я плачу кровавыми
слезами.
В этих песнях ощущается бесспорно народный дух, и они лучше всего, на
мой взгляд, выражают меланхолическую патетику канте хондо.
Меланхолия канте хондо так неотразима, а эмоциональное воздействие так
остро, что все мы, подлинные андалузцы, отзываемся на них внутренним плачем,
который очищает наш дух и возносит его в лимонную рощу, охваченную пожаром
Любви.
Ничто нельзя сравнить по нежности и тонкости чувств с нашим канте. И я
снова вспоминаю о том позоре, которому подвергают наш канте: его оставляют в
забвении, или проституируют низкой чувственностью, или превращают в грубую
карикатуру.
Однако это происходит исключительно в городах, ибо, к счастью, для Девы
Поэзии и для нас, поэтов, еще поют в мире матросы, женщины баюкают своих
детей в тени виноградной лозы, напевают пастухи, блуждая в пустошах среди
гор; страстный ветер поэзии, подбрасывая дрова в костер, который пока еще
теплится, оживит пламя, и по-прежнему будут петь женщины под сенью
виноградной лозы, пастухи на каменистых тропах и моряки под волшебный ритм
моря.
Если в мелодии сигирийи и ее разновидностях встречаются элементы
древневосточного происхождения, то и в стихах канте хондо также заметно
родство с древнейшими песнями Востока. Когда наша песня достигает предела в
выражении страдания и любви, в ней чувствуется родство с великолепными
стихами арабских и персидских поэтов. Как на смутном палимпсесте Альбайсина
проступают очертания разрушенных городов, так и в воздухе Кордовы и Гранады
реют еще образы далекой Аравии. У загадочных поэтов Азии мы находим те же
темы жертвенности, беспредельной любви и вина, разработанные в том же духе,
что и в наших песнях. Один арабский поэт писал:
Голубка белая мой сон
прогнала стонами своими.
В груди у ней, как у меня,
пылает пламя негасимо.
Другой арабский поэт создал элегию на смерть своей возлюбленной, и
кажется, будто ее спел простолюдин из Андалузии:
На могилу любимой моей
утешиться звали меня друзья,
но я им ответил: "Разве есть у нее
могила, кроме моей груди?"
Но наиболее очевидное сходство с нашими песнями и чаще всего
встречающиеся совпадения с ними мы находим в возвышенных любовных газелях
национального персидского поэта Хафиза, который пел вино, прекрасных женщин,
загадочные камни и синие ночи Шираза. С самых незапамятных времен искусство
знало беспроволочный телеграф и отражающие зеркала созвездий. В газелях
Хафиза один из повторяющихся мотивов - изысканный образ женских волос:
Хотя она меня не любит,
но весь мир
я отдал бы
за прядь ее волос.
И вслед за этим он пишет:
В прядях твоих черных волос
мое сердце запуталось с детства,
до смерти сей сладостный узел
порвать, разрубить я не в силах.
Тот же образ женских волос встречается и в нашем исконном канте хондо,
где так часто говорится о локонах, подаренных на память, о завитках волос,
ниспадающих на лоб, которые становятся завязкой трагедии. Вот один из многих
примеров такого рода, взятый из сигирийи:
Si acasito muero mira que Если вдруг я умру,
te encargo завещаю тебе,
que con las trenzas de tu чтобы прядями черных
pelo negro волос твоих
me ates las manos. ты связала руки мои.
Нет ничего глубже и поэтичнее, чем эти три стиха, выражающие грустное и
изысканное любовное чувство.
Когда Хафиз сочиняет плач, он делает это в таких же выражениях, в той
же гамме чувств и с тем же настроением, что и наши народные поэты:
Я непрестанно плачу о разлуке,
но ни к чему мне муки постоянства,
ведь ветер отказался донести
до слуха твоего мои рыданья.
Его строки очень похожи на эти:
Yo doy suspires al aire, На ветер вздохи посылаю:
jay pobrecito de mi! ай, горе, горе мне!
у no los recoge nadie. Никто ведь их не собирает.
Хафиз говорит:
С тех пор как голос мой ты перестала слушать,
больное сердце в горе погрузилось
и крови пламенной потоки посылает
к моим очам.
А вот слова нашего поэта:
Cada vez que miro el sitio Когда я вижу то место,
donde te he solido hablar, где говорил с тобою,
comienzan mis pobres ojos бедные глаза мои
gotas de sangre a llorar. кровью, не слезами плачут.
Или этот страшный куплет сигирийи:
De aquellos quereres О прошедшем счастье
no quiero acordarme, вспоминать не хочу.
porque me llora mi Сердце мое плачет
corazoncito
gotas de sangre. не слезами, кровью.
А поэт из Шираза поет в двадцать седьмой газели:
Когда-нибудь мои истлеют кости,
в могильный превратившись прах,
но никогда не вырвать из души
любовь столь сильную.
Вот он - конечный вывод всех бесчисленных канте хондо: сильнее смерти
только любовь.
Меня глубоко взволновало чтение стихов этих поэтов Азии, переведенных
доном Гаспаром Марией де Нава и опубликованных в Париже в 1838 году, они
вызвали у меня живое воспоминание о наших "глубочайших" песнях.
Наши сигирийи имеют много общего с восточными стихами также в
восхвалении вина. И в тех и в других воспевается вино светлое, утешительное,
напоминающее девичьи губы, веселое вино, вовсе не похожее на страшное вино
Бодлера. Хочу процитировать одно четверостишие (по-моему, это мартинете),
довольно редкое, ибо певец называет тут свое имя и фамилию (необычный случай
в нашем фольклоре), и в нем я вижу олицетворение всех настоящих поэтов
Андалузии:
Yo me llamo Curro Pulla Мое имя - Курро Пулья,
por la tierra y por el mar, на море и на земле,
y en la puerta de la tasca в кабаке дверь подпираю,
la piedra fundamental. будто столб незаменимый.
Величайшая хвала вину звучит в песнях этого Курро Пулья! Как и
незабвенный Омар Хайям, он знал, что:
Пройдет моя любовь,
и слезы мои пройдут,
и мука моя пройдет,
и все на свете пройдет.
Курро Пулья надевает на голову венок из быстровянущих роз и, глядя в
бокал, наполненный нектаром, видит на дне падающую звезду.
Подобно великому лирику из Нишапура, наш поэт воспринимает жизнь как
шахматную игру.
Итак, и мелодии и стихи канте хондо - одно из самых могучих созданий
народного гения. В ваших руках возможность сохранить его и возвысить к вящей
славе Андалузии и ее народа.
Прежде чем закончить мою скромную и беспорядочную лекцию, я хочу
помянуть добрым словом чудесных кантаоров, благодаря которым дошел до нас
канте хондо.
Фигура кантаора очерчена двумя мощными линиями: небесного свода дуга во
внешнем мире и змеящаяся линия в его душе. Пение для кантаора -
торжественный ритуал, он оживляет старые уснувшие мелодии и бросает их на
ветер, воплотив в звуки своего голоса... Кантаор относится к песне с глубоко
религиозным чувством.
Народ нуждается в кантаорах, чтобы дать выход своей печали и подлинной
своей истории. Певцы - это попросту медиумы, лирические излучения нашего
народа. Они поют, завороженные блестящей точкой, мерцающей на горизонте, это
странные и вместе с тем простые люди.
Женщины поют у нас солеарес, меланхолические человечные песни,
сравнительно легко достигающие сердца слушателей. Напротив, мужчины
предпочитают захватывающую цыганскую сигирийю, и почти все они - мученики
всепобеждающей страсти канте. Сигирийя - как кислота, она обжигает сердце,
горло и губы того, кто ее поет. Нужно принять меры против огня и петь
сигирийю, когда пробьет ее час.
Вспомните Ромерильо, полубезумного Матео, Антонио из Сан-Роке, Аниту из
Ронды, Долорес Ла Парраду и Хуану Бреву, они бесподобно пели солеарес,
наполняя целомудренным томлением лимонные рощи Малаги и приморские ночи в
порту.
Хочу напомнить вам о мастерах сигирийи: Курро Паблосе эль Курро,
Мануэле Молине и вдохновенном Сильверио Франконетти, который, как никто
другой, пел сигирийю, эту песнь песней, стопами своими разрушая амальгаму
зеркал.
То были великие выразители души народа, отдавшие свои собственные души
на растерзание буре чувств. Почти все они умерли от разрыва сердца, оно
лопалось у них, словно у огромных цикад, после того как они наполнили
атмосферу дивными ритмами.
Дамы и господа!
Всех, кому доводилось испытать волнение от звуков песни, пролетевшей
над дорогой, всех, чье зрелое сердце было уязвлено белой голубкой любви, кто
дорожит традицией, ведущей в будущее, кто изучает книги и кто пашет землю, -
всех вас я почтительно прошу: уберегите от смерти неоценимые, живые
драгоценности, огромное, веками накопленное сокровище, которое хранится в
душе нашей Андалузии, и подумайте этой гранадской ночью, насколько важен и
патриотичен проект, представленный нами, несколькими испанскими поэтами и
художниками.
Примечания
Лекция, прочитанная Гарсиа Лоркой в Гранаде 19 февраля 1922 г. на
открытом заседании Художественного и литературного центра, посвященном
организации фестиваля канте хондо. Была напечатана (не полностью) в газете
"Нотисьеро гранадино" в феврале 1922 г. Полный текст лекции впервые
опубликован в книге Эдуарде Молина Фахардо "Мануэль де Фалья и канто хондо",
Гранада, 1962.
Стр. 407. Гвидо д'Ареццо (ок. 990-1050) - итальянский теоретик музыки.
Стр. 411. Сарсуэла - музыкально-драматический жанр, близкий к оперетте.
Грило (точнее: Фернандес Грило) Антонио (1845-1906) - испанский
салонный поэт.
Ховельянос Гаспар Мельчор де (1744-1811) - испанский публицист и
политический деятель.
Менендес-и-Пелайо Марселино (1856-1912) - выдающийся испанский филолог
и историк.
Стр. 412. Вела - колокольня в Гранаде.
Примечания Л. Осиповата
заблудившийся ребенок, просит в песне приюта у пастушки. "Слушатель забывает
о самом существе песни". Мелодия этой песни с ее монотонным ритмом
серо-зеленого, тонущего в тумане пейзажа необычайно способствует
пластичности изображения.
Канте хондо, напротив, всегда песня ночная. В нем нет ни утра, ни
вечера, ни гор, ни долин. Ничего, кроме ночи, безмерной звездной ночи. Все
остальное излишне.
Наш канте хондо лишен пейзажа - песня сосредоточена в себе; ее звучание
во мраке устрашает, она мечет свои золотые стрелы прямо в наше сердце. В
темноте канте хондо кажется сказочным синим лучником, чей колчан. никогда не
иссякает.
Все задают вопрос: "Кто создал эти песни? Какой безвестный поэт выкинул
их на грубые подмостки народной жизни?" На это мы действительно не можем
дать ответа.
Жанрой в своей книге "Происхождение народной лирики во Франции" пишет:
"Народное искусство - это не только безличное, бессознательное и случайное
творчество, но и творчество "личное", которое воспринимается и усваивается
народом". Отчасти Жанрой прав, но достаточно элементарного чутья, чтобы
догадаться, где есть автор, какой бы первобытный колорит ни имела песня. Наш
народ поет песни Мельчора дель Палау, Сальвадора Руэды, Вентуры Руис
Агилеры, Мануэля Мачадо и других; но как отличается их поэзия от поэзии,
созданной самим народом! Словно бумажная роза от живого цветка.
Поэты, пишущие песни для народа, замутняют чистые соки его сердца; и
как заметен в их стихах правильный, безжизненный ритм - порождение человека,
искушенного в грамматике! У народа надо брать только глубинные его чувства и
какую-нибудь колоритную трель, но никогда не следует дотошно имитировать
неповторимые модуляции народных песен: мы только испортим все творение.
Причина этого - просто наша образованность. Подлинные стихи канте хондо не
принадлежат никому; они носятся по ветру, как пух одуванчика, и каждое
поколение заново окрашивает их, чтобы передать следующим. Подлинные стихи
канте хондо как бы находятся на некоем воображаемом флюгере, изменяющем свое
направление под ветром Времени. Эти песни рождаются сами собой - еще одно
дерево среди других, еще один родник в роще тополей.
Женщина - сердце мира и бессмертная обладательница "розы, лиры и
гармонии" - заполняет беспредельное пространство наших песен. Женщина в
канте хондо зовется Горе.
Удивительно, как в лирических построениях чувство постепенно принимает
форму и наконец конкретизируется в почти осязаемые предметы. Горе выглядит
именно так в наших песнях. В песнях Горе обретает плоть, человеческие формы
и очерчивается четкой линией. Горе - это смуглая девушка, которая хочет
ловить птиц сетями ветра.
Все стихи канте хондо проникнуты великолепным пантеизмом; в них
спрашивают совета у ветра, земли, моря, луны и у таких простых вещей, как
розмарин, фиалка и охапка соломы. Все предметы внешнего мира обретают ярко
личные черты, одушевляются до такой степени, что начинают активно
участвовать в лирическом действии:
En mita der "ma" Посредине моря
habia una piedra лежал камень,
у se sentaba mi companerita там сидела моя милая
a contarle sus penas. и рассказывала о своем горе.
Tan solamente a la Tierra Так же и я, только Земле
le cuento lo que me pasa, говорю, что со мной
porque en el mundo no происходит,
encuentro ибо в мире не нахожу
persona e mi confianza. кому довериться.
Todas las mananas voy Каждое утро иду
a preguntarle al romero спрашивать у сада,
si el mal de amor tiene cura есть ли лекарство от любви,
porque yo me estoy muriendo. ведь я уже умираю.
С глубокой проникновенностью андалузец вручает Природе самое заветное
свое сокровище, и он совершенно уверен, что его голос будет услышан.
Но особенно поразительный пример поэтической реалии в канте хондо - это
материализация ветра, которая встречается во многих песнях. Ветер выходит на
сцену в мгновения крайнего душевного напряжения; он появляется, словно
гигант, чтобы смести звезды или нагнать тучи; но ни в каких народных песнях,
кроме наших, я не встречал ветра говорящего и утешающего:
Subi a la muralla; Взобрался я на стену;
me respondio el viento мне отозвался ветер:
ipara que tantos suspires зачем столько вздохов,
si ya no hay remedio? если ничего уже
не поделаешь?
El aire lloro Ветер заплакал,
al ver las "duquitas" tan увидев такие раны
grandes
e mi corazon. в моем сердце.
Yo me enamore del aire, Я влюбился в ветер,
del aire de una mujer, который веет мне от любимой,
como la mujer es aire, ведь женщина - это ветер,
en el aire me quede. и с ветром я остался.
Tengo celos del aire К ветру я ревную,
que da en tu cara, ведь он ласкает твое лицо,
si el aire fuera hombre если б ветер был мужчиной,
уо lo malaria. я бы убил его.
Yo no le temo a remar, Я не боюсь грести,
que yo remar remaria, с веслами я бы справился,
уо solo temo al viento я только боюсь ветра,
que sale de tu bahia. что веет из твоей бухты.
Восхитительное свойство этих песен - они словно запутались в
неподвижных зубцах розы ветров.
Другая излюбленная тема канте хондо - плач; он звучит в бесчисленном
множестве народных испанских песен... В цыганской сигирийе, где поэзия слез
достигает совершенства, плачут и стихи и мелодия. Где-то вдали гудят
колокола, и окна распахнуты в рассвет:
De noche me sargo ar patio, Ночью я выхожу в патио
у me jarto de llora, и плакать устаю
en ver que te quiero tanto оттого, что так тебя люблю,
у tu no me quieres na. а ты не любишь меня совсем.
Llorar, llorar ojos mios, Плачьте, плачьте, мои очи,
llorar si teneis por que, рыданиям есть причина,
que no es verguenza и вовсе не стыдно мужчине
en un hombre
llorar por una mujer. плакать из-за женщины.
Cuando me veas llorar Когда ты увидишь, я плачу,
no me quites el panuelo, не отнимай у меня платок,
que mis penitas son grandes ведь страдания
мои так велики,
у llorando me consuelo. и плач меня утешает.
И эта - самая цыганская, самая андалузская:
Si mi corazon tuviera Если б в сердце моем было
birieritas e cristar, стеклянное окно,
te asomaras у lo vieras ты заглянула б и увидела,
gotas de sangre llorar. как я плачу кровавыми
слезами.
В этих песнях ощущается бесспорно народный дух, и они лучше всего, на
мой взгляд, выражают меланхолическую патетику канте хондо.
Меланхолия канте хондо так неотразима, а эмоциональное воздействие так
остро, что все мы, подлинные андалузцы, отзываемся на них внутренним плачем,
который очищает наш дух и возносит его в лимонную рощу, охваченную пожаром
Любви.
Ничто нельзя сравнить по нежности и тонкости чувств с нашим канте. И я
снова вспоминаю о том позоре, которому подвергают наш канте: его оставляют в
забвении, или проституируют низкой чувственностью, или превращают в грубую
карикатуру.
Однако это происходит исключительно в городах, ибо, к счастью, для Девы
Поэзии и для нас, поэтов, еще поют в мире матросы, женщины баюкают своих
детей в тени виноградной лозы, напевают пастухи, блуждая в пустошах среди
гор; страстный ветер поэзии, подбрасывая дрова в костер, который пока еще
теплится, оживит пламя, и по-прежнему будут петь женщины под сенью
виноградной лозы, пастухи на каменистых тропах и моряки под волшебный ритм
моря.
Если в мелодии сигирийи и ее разновидностях встречаются элементы
древневосточного происхождения, то и в стихах канте хондо также заметно
родство с древнейшими песнями Востока. Когда наша песня достигает предела в
выражении страдания и любви, в ней чувствуется родство с великолепными
стихами арабских и персидских поэтов. Как на смутном палимпсесте Альбайсина
проступают очертания разрушенных городов, так и в воздухе Кордовы и Гранады
реют еще образы далекой Аравии. У загадочных поэтов Азии мы находим те же
темы жертвенности, беспредельной любви и вина, разработанные в том же духе,
что и в наших песнях. Один арабский поэт писал:
Голубка белая мой сон
прогнала стонами своими.
В груди у ней, как у меня,
пылает пламя негасимо.
Другой арабский поэт создал элегию на смерть своей возлюбленной, и
кажется, будто ее спел простолюдин из Андалузии:
На могилу любимой моей
утешиться звали меня друзья,
но я им ответил: "Разве есть у нее
могила, кроме моей груди?"
Но наиболее очевидное сходство с нашими песнями и чаще всего
встречающиеся совпадения с ними мы находим в возвышенных любовных газелях
национального персидского поэта Хафиза, который пел вино, прекрасных женщин,
загадочные камни и синие ночи Шираза. С самых незапамятных времен искусство
знало беспроволочный телеграф и отражающие зеркала созвездий. В газелях
Хафиза один из повторяющихся мотивов - изысканный образ женских волос:
Хотя она меня не любит,
но весь мир
я отдал бы
за прядь ее волос.
И вслед за этим он пишет:
В прядях твоих черных волос
мое сердце запуталось с детства,
до смерти сей сладостный узел
порвать, разрубить я не в силах.
Тот же образ женских волос встречается и в нашем исконном канте хондо,
где так часто говорится о локонах, подаренных на память, о завитках волос,
ниспадающих на лоб, которые становятся завязкой трагедии. Вот один из многих
примеров такого рода, взятый из сигирийи:
Si acasito muero mira que Если вдруг я умру,
te encargo завещаю тебе,
que con las trenzas de tu чтобы прядями черных
pelo negro волос твоих
me ates las manos. ты связала руки мои.
Нет ничего глубже и поэтичнее, чем эти три стиха, выражающие грустное и
изысканное любовное чувство.
Когда Хафиз сочиняет плач, он делает это в таких же выражениях, в той
же гамме чувств и с тем же настроением, что и наши народные поэты:
Я непрестанно плачу о разлуке,
но ни к чему мне муки постоянства,
ведь ветер отказался донести
до слуха твоего мои рыданья.
Его строки очень похожи на эти:
Yo doy suspires al aire, На ветер вздохи посылаю:
jay pobrecito de mi! ай, горе, горе мне!
у no los recoge nadie. Никто ведь их не собирает.
Хафиз говорит:
С тех пор как голос мой ты перестала слушать,
больное сердце в горе погрузилось
и крови пламенной потоки посылает
к моим очам.
А вот слова нашего поэта:
Cada vez que miro el sitio Когда я вижу то место,
donde te he solido hablar, где говорил с тобою,
comienzan mis pobres ojos бедные глаза мои
gotas de sangre a llorar. кровью, не слезами плачут.
Или этот страшный куплет сигирийи:
De aquellos quereres О прошедшем счастье
no quiero acordarme, вспоминать не хочу.
porque me llora mi Сердце мое плачет
corazoncito
gotas de sangre. не слезами, кровью.
А поэт из Шираза поет в двадцать седьмой газели:
Когда-нибудь мои истлеют кости,
в могильный превратившись прах,
но никогда не вырвать из души
любовь столь сильную.
Вот он - конечный вывод всех бесчисленных канте хондо: сильнее смерти
только любовь.
Меня глубоко взволновало чтение стихов этих поэтов Азии, переведенных
доном Гаспаром Марией де Нава и опубликованных в Париже в 1838 году, они
вызвали у меня живое воспоминание о наших "глубочайших" песнях.
Наши сигирийи имеют много общего с восточными стихами также в
восхвалении вина. И в тех и в других воспевается вино светлое, утешительное,
напоминающее девичьи губы, веселое вино, вовсе не похожее на страшное вино
Бодлера. Хочу процитировать одно четверостишие (по-моему, это мартинете),
довольно редкое, ибо певец называет тут свое имя и фамилию (необычный случай
в нашем фольклоре), и в нем я вижу олицетворение всех настоящих поэтов
Андалузии:
Yo me llamo Curro Pulla Мое имя - Курро Пулья,
por la tierra y por el mar, на море и на земле,
y en la puerta de la tasca в кабаке дверь подпираю,
la piedra fundamental. будто столб незаменимый.
Величайшая хвала вину звучит в песнях этого Курро Пулья! Как и
незабвенный Омар Хайям, он знал, что:
Пройдет моя любовь,
и слезы мои пройдут,
и мука моя пройдет,
и все на свете пройдет.
Курро Пулья надевает на голову венок из быстровянущих роз и, глядя в
бокал, наполненный нектаром, видит на дне падающую звезду.
Подобно великому лирику из Нишапура, наш поэт воспринимает жизнь как
шахматную игру.
Итак, и мелодии и стихи канте хондо - одно из самых могучих созданий
народного гения. В ваших руках возможность сохранить его и возвысить к вящей
славе Андалузии и ее народа.
Прежде чем закончить мою скромную и беспорядочную лекцию, я хочу
помянуть добрым словом чудесных кантаоров, благодаря которым дошел до нас
канте хондо.
Фигура кантаора очерчена двумя мощными линиями: небесного свода дуга во
внешнем мире и змеящаяся линия в его душе. Пение для кантаора -
торжественный ритуал, он оживляет старые уснувшие мелодии и бросает их на
ветер, воплотив в звуки своего голоса... Кантаор относится к песне с глубоко
религиозным чувством.
Народ нуждается в кантаорах, чтобы дать выход своей печали и подлинной
своей истории. Певцы - это попросту медиумы, лирические излучения нашего
народа. Они поют, завороженные блестящей точкой, мерцающей на горизонте, это
странные и вместе с тем простые люди.
Женщины поют у нас солеарес, меланхолические человечные песни,
сравнительно легко достигающие сердца слушателей. Напротив, мужчины
предпочитают захватывающую цыганскую сигирийю, и почти все они - мученики
всепобеждающей страсти канте. Сигирийя - как кислота, она обжигает сердце,
горло и губы того, кто ее поет. Нужно принять меры против огня и петь
сигирийю, когда пробьет ее час.
Вспомните Ромерильо, полубезумного Матео, Антонио из Сан-Роке, Аниту из
Ронды, Долорес Ла Парраду и Хуану Бреву, они бесподобно пели солеарес,
наполняя целомудренным томлением лимонные рощи Малаги и приморские ночи в
порту.
Хочу напомнить вам о мастерах сигирийи: Курро Паблосе эль Курро,
Мануэле Молине и вдохновенном Сильверио Франконетти, который, как никто
другой, пел сигирийю, эту песнь песней, стопами своими разрушая амальгаму
зеркал.
То были великие выразители души народа, отдавшие свои собственные души
на растерзание буре чувств. Почти все они умерли от разрыва сердца, оно
лопалось у них, словно у огромных цикад, после того как они наполнили
атмосферу дивными ритмами.
Дамы и господа!
Всех, кому доводилось испытать волнение от звуков песни, пролетевшей
над дорогой, всех, чье зрелое сердце было уязвлено белой голубкой любви, кто
дорожит традицией, ведущей в будущее, кто изучает книги и кто пашет землю, -
всех вас я почтительно прошу: уберегите от смерти неоценимые, живые
драгоценности, огромное, веками накопленное сокровище, которое хранится в
душе нашей Андалузии, и подумайте этой гранадской ночью, насколько важен и
патриотичен проект, представленный нами, несколькими испанскими поэтами и
художниками.
Примечания
Лекция, прочитанная Гарсиа Лоркой в Гранаде 19 февраля 1922 г. на
открытом заседании Художественного и литературного центра, посвященном
организации фестиваля канте хондо. Была напечатана (не полностью) в газете
"Нотисьеро гранадино" в феврале 1922 г. Полный текст лекции впервые
опубликован в книге Эдуарде Молина Фахардо "Мануэль де Фалья и канто хондо",
Гранада, 1962.
Стр. 407. Гвидо д'Ареццо (ок. 990-1050) - итальянский теоретик музыки.
Стр. 411. Сарсуэла - музыкально-драматический жанр, близкий к оперетте.
Грило (точнее: Фернандес Грило) Антонио (1845-1906) - испанский
салонный поэт.
Ховельянос Гаспар Мельчор де (1744-1811) - испанский публицист и
политический деятель.
Менендес-и-Пелайо Марселино (1856-1912) - выдающийся испанский филолог
и историк.
Стр. 412. Вела - колокольня в Гранаде.
Примечания Л. Осиповата