Страница:
Все эти проблемы Гиммлер и попытался передать в своем меморандуме в мае 1940 года. Пытаясь найти решение в сложившейся ситуации, он намеревался усилить разделение Польши на немецкую и не немецкую части и четко определиться, как следует обращаться с поляками и евреями. Излагая свою расовую программу, Гиммлер писал, что хотел бы превратить поляков в нацию необразованных рабов, и что Генерал-губернаторство должно стать домом для «рабочего класса, лишенного каких-либо лидеров»28. «Ненемецкое население восточных территорий не должно получать образования выше начальной школы, — писал Гиммлер. — Целью такой начальной школы будет: научить их считать максимум до 500, написать свое имя и понимать, что это Божья заповедь — повиноваться немцам, быть честными, трудолюбивыми и хорошо себя вести. Обучение чтению считаю излишним».
Вместе с этой политикой превращения поляков в безграмотных рабов начались активные попытки «разобраться, у кого благородная арийская кровь, а у кого никчемная, неарийская». Польские дети в возрасте от шести до десяти лет подвергались медицинскому осмотру — и тех, кого по результату осмотра считали расово достойными, просто забирали у родителей и отправляли на воспитание в Германию. Больше они никогда не видели своих биологических родителей. Нацистская политика кражи детей в Польше не так широко известна, как уничтожение евреев. Однако она была частью той же системы мышления. Она показывает, насколько серьезно такие люди как Гиммлер верили в то, что ценность человека определяется его расовым происхождением. То, что маленьких поляков забирали у родителей, не было для Гиммлера чем-то из ряда вон выходящим, как это может показаться в наше время — нет, это было существенной частью его извращенного мировоззрения. С его точки зрения, если бы этих детей оставили в Польше, то поляки «смогли бы обрести класс лидеров из таких вот людей, обладающих хорошей кровью».
Знаменательно, что Гиммлер писал об этих детях: «Каким бы жестоким и трагичным ни был каждый индивидуальный случай, но если отвергнуть большевистский метод физического уничтожения какого-то народа как невозможный и принципиально не-немецкий, то наш метод является самым лучшим и самым мягким». Хотя Гиммлер пишет это в прямой связи с изъятием польских детей, ясно, что, поскольку он заявляет, что «физическое уничтожение какого-то народа» является «принципиально не-немецким», очевидно, что так он распространяет это предостережение и на другие «народы» — включая, конечно, евреев. Подтверждение такой интерпретации слов Гиммлера можно увидеть в заявлении, сделанном Гейдрихом летом 1940 года, уже непосредственно в контексте еврейского вопроса: «Биологическое уничтожение людей недостойно немецкого народа, как народа цивилизованного»29.
В своем обширном меморандуме Гиммлер также объявил, какой бы он хотел видеть судьбу евреев: «Я надеюсь, что сам термин «евреи» вскоре полностью исчезнет благодаря широкомасштабной эмиграции всех евреев в Африку или какую-нибудь другую колонию». Этот возврат к утвержденной ранее политике эмиграции стал вновь возможен благодаря тому, что война принимала более широкие масштабы. Гиммлер рассчитывал на скорый разгром Франции и последующую капитуляцию Великобритании, которая естественно скоро запросила бы сепаратного мира. После окончания войны польских евреев можно было бы затолкать на пароходы и отправить в какую-нибудь бывшую французскую колонию.
Какой бы утопической сегодня ни казалась идея отправки миллионов людей в Африку, нет никакого сомнения, что тогда нацисты воспринимали ее абсолютно серьезно. Радикальные антисемиты давно уже, на протяжении многих лет, предлагали отправить всех евреев в Африку, а теперь ход войны, казалось, давал возможность нацистам претворить такое решение еврейского «вопроса» в жизнь. Через шесть недель после выхода меморандума Гиммлера сотрудник министерства иностранных дел Франц Радемахер составил документ, в котором был объявлен предполагаемый конечный пункт для евреев в Африке — остров Мадагаскар30. Важно, однако, понимать, что этот план, подобно многим другим вариантам решения «еврейского вопроса», разработанным во время войны, для евреев означал бы массовую гибель и страдания. Нацистский губернатор Мадагаскара скорее всего возглавил бы процесс постепенного уничтожения евреев на протяжении одного или двух поколений. Нацистского «окончательного решения» в том виде, как мы его знаем, наверное, не произошло бы, но геноцид в том или ином виде был почти неизбежен.
Гиммлер передал свой меморандум Гитлеру, тот прочел его и нашел документ «gut und richtig» (хорошим и правильным). Письменного ответа на него Гитлер не дал — он никогда не накладывал письменных резолюций ни на какие документы. Но Гиммлеру было достаточно устного одобрения фюрера. Так обычно и принимались политические решения в нацистском государстве.
Рудольф Хесс и его концентрационный лагерь Освенцим, который все еще находился в зародышевом состоянии, были лишь малой частью общего плана. Освенцим располагался в той части Польши, которую надлежало «германизировать», и поэтому ближайшее будущее лагеря во многом определялось именно этим фактором. В былые времена регион под названием Верхняя Силезия несколько раз переходил то к немцам, то к полякам. Непосредственно перед началом Первой мировой войны он был частью Германии, однако по Версальскому договору Германия потеряла его. Теперь же нацисты намеревалась вернуть его рейху. Но в отличие от других районов, которые должны были быть «германизированы», Верхняя Силезия была регионом индустриально развитым, и большая часть его абсолютно не подходила для заселения прибывающими этническими немцами. Это означало, что большинство местных поляков должны были остаться здесь в качестве бесплатной рабочей силы, то есть попросту рабов. Это, в свою очередь, означало, что концентрационный лагерь в этом регионе был крайне необходим, чтобы усмирять местное население. Изначально Освенцим был задуман как транзитный концентрационный лагерь — на нацистском жаргоне «карантинный», — в котором должны были содержаться заключенные перед отправлением в другие лагеря рейха. Но уже через несколько дней после создания лагеря стало ясно, что он будет функционировать самостоятельно, как место постоянного заключения.
Хесс понимал, что война все радикально изменила, включая и концентрационные лагеря. Этот новый лагерь, хотя и был создан по образцу Дахау, должен был иметь дело с гораздо более сложной проблемой, нежели лагеря «Старого Рейха». Дело в том, что лагерь в Освенциме был предназначен для содержания под стражей и запугивания поляков в то время, когда всю страну этнически переустраивали, а поляков как нацию интеллектуально и политически уничтожали. Таким образом, даже в его первом воплощении в качестве концентрационного лагеря, Освенцим имел значительно более высокий уровень смертности, нежели любой «обычный» лагерь в рейхе. Из 20 000 поляков, которые первоначально прибыли в лагерь, к началу 1942 года более половины уже погибли.
Первыми заключенными, прибывшими в Освенцим в июне 1940 года, были, однако, не поляки, а немцы — 30 уголовников, переведенных сюда из концентрационного лагеря Заксенхаузен. Им надлежало стать первыми капо — заключенными, которые будут действовать в качестве агентов контроля СС над польскими заключенными. Сам вид этих капо произвел сильнейшее впечатление на поляков, прибывших в Освенцим первым эшелоном. «Мы подумали, что это матросы, — рассказывает Роман Трояновский31, который попал в Освенцим девятнадцатилетним юношей летом 1940 года. — Они носили береты, как у матросов. А затем оказалось, что все они были преступниками. Настоящие уголовники». «Когда мы прибыли, эти немецкие капо набросились на нас, орали и били нас короткими дубинками, — рассказывает Вильгельм Брассе32, прибывший в Освенцим примерно в то же время. — Когда кто-нибудь из новоприбывших заключенных не так быстро, как им бы хотелось, слезал из вагона для скота, в котором он прибыл в лагерь, капо набрасывались на него и жестоко избивали, а в некоторых случаях убивали на месте. Я ужаснулся. Все мы были охвачены ужасом».
Первые польские заключенные Освенцима попали в лагерь по разным причинам: по подозрению в работе на польское подполье, или же в том, что они были членами одной из социальных групп, особенно преследуемых нацистами (как, например, священники и интеллигенция) — или просто потому, что не понравились какому-нибудь немцу. Доказательством этому может служить тот факт, что многие из первой группы польских заключенных, переведенных в лагерь 14 июня 1940 года из Тарновской тюрьмы, были студентами университета.
Самая первая задача для всех новоприбывших заключенных было проста: они должны были сами себе построить лагерь. «Мы пользовались самыми примитивными инструментами, — вспоминает Вильгельм Брассе. — Заключенным приходилось носить камни. Это была крайне тяжелая работа. И нас били». Для завершения стройки не хватало строительных материалов, поэтому было найдено типично нацистское решение — воровство. «Я работал на разборке домов, в которых раньше жили польские семьи, — продолжает Брассе. — У нас был приказ собирать все строительные материалы, какие только можно было найти: кирпичи, доски, любую древесину. Мы были поражены: с одной стороны немцы хотели построить лагерь как можно быстрее, а с другой — у них не было необходимых стройматериалов».
В лагере довольно быстро развилась настоящая культура воровства, причем воровали не только у местного населения, но и внутри самого лагеря. «Немецкие капо посылали нас, заключенных, с приказом: “Идите и украдите цемент у другой рабочей команды. Нам наплевать на тех парней”, — рассказывает Брассе. — Именно это мы и делали. Доски и цемент крали у другой команды. На лагерном жаргоне это называлось “организовать”. Но нужно было быть очень осторожным, чтобы тебя не поймали». Эта культура «организации» всего на свете не была исключительной прерогативой заключенных. В те первые дни существования лагеря и сам Хесс тоже воровал все, что ему было нужно: «Поскольку я не мог ожидать помощи от инспекции по делам концентрационных лагерей, я вынужден был разбираться со всем сам, на месте. Мне приходилось воровать легковые автомобили и грузовики, а еще бензин для них. Я ездил за целую сотню километров в Закопане и Рабку только для того, чтобы достать несколько котлов для лагерной кухни, мне пришлось ехать аж в Судетскую область за кроватями и соломенными матрацами… Каждый раз, когда я наталкивался на склад необходимых мне материалов, я просто забирал их, не заботясь о формальностях… Я даже не знал, где можно получить сто метров колючей проволоки. Я просто ее крал, так как она мне была нужна позарез»33.
В то время как Хесс занимался «организацией» всего, что считал необходимым для превращения Освенцима в «полезный» лагерь, за только что украденной колючей проволокой большинству польских заключенных очень скоро стало ясно, что их шансы выжить в лагере в основном зависят от одного фактора — на какого капо они будут работать. «Я быстро сообразил, что в “хорошей” рабочей команде лица у заключенных покруглее, — рассказывал Вильгельм Брассе. — Они и вели себя не так, как те, кто занимался тяжелым трудом: те выглядели изможденными, просто скелеты в лагерной форме. Сразу становилось понятно, что жизнь с этим капо лучше, так как его подчиненные выглядели лучше».
Роман Трояновский попал под команду одного из самых жестоких капо: за мелкий проступок тот однажды ударил его по лицу, а затем заставил два часа сидеть на корточках, держа в руках перед собой стул. Он чувствовал, что каторжная жизнь в этой рабочей команде его доконает. «У меня больше не было сил бегать целый день с тачкой, — говорил он. — После часа такой работы тачка просто падает из рук. Ты уже валишься на нее и калечишь себе ноги. Надо было спасать свою шкуру». Как и многие другие заключенные Освенцима до и после него, Роман Трояновский знал, что если он не найдет способа выбраться из своей команды, он погибнет.
Однажды утром во время переклички было объявлено о том, что нужны опытные плотники. Трояновский тут же сделал шаг вперед и, хотя никогда в жизни не держал в руках рубанка, заявил, что «у него семь лет опыта работы плотником». Но его план обернулся против него самого: как только он начал работать в мастерской, стало очевидно, что он не годится для этой работы. «Капо вызвал меня и отвел в свою комнату, где взял огромную палку. Когда я увидел эту палку, мне стало дурно. Он сказал, что за то, что я испортил материал, я получу двадцать пять ударов. Приказал наклониться и начал меня бить. Он делал это очень медленно, так чтобы я мог прочувствовать каждый удар. Он был здоровым парнем. У него была тяжелая рука, да и палка была тяжеленной. Мне хотелось орать, но я закусил губу и не издал ни единого звука. Это меня и спасло, так как на пятнадцатом ударе он остановился. «Ты хорошо держишься, — сказал он, — поэтому я прощу тебе последние десять ударов». Из двадцати пяти ударов я получил только пятнадцать, но этих пятнадцати мне вполне хватило. Мой зад целых две недели был всех цветов радуги, от черного до желто-фиолетового, и я еще долго не мог присесть», — рассказывает он.
Вышвырнутый из столярной мастерской, Трояновский все равно старался попасть на работу в помещении. «Это имело решающее значение, — говорит он. — Чтобы выжить, надо было иметь крышу над головой». Он поговорил с другом, который знал одного относительно мягкого капо по имени Отто Кюссель. Вместе они подошли к Кюсселю, Трояновский слегка преувеличил свое знание немецкого языка — это дало ему возможность получить работу на кухне, где готовили еду для немцев. «Вот так я спас свою жизнь», — подытожил он.
В этой борьбе за выживание в лагере с самого первого момента прибытия в Освенцим сразу выделяли две группы людей, которых ожидало особенно садистское обращение. Речь идет о священниках и евреях. Хотя на том этапе существования лагеря в Освенцим посылали еще не так много евреев, поскольку политика создания гетто по всей стране была еще в полном разгаре, все же некоторые участники сопротивления, представители интеллигенции и политические заключенные, попадавшие сюда, были еврейского происхождения. Они и польские католические священники имели гораздо больше шансов, нежели другие заключенные, попасть в штрафную команду, которую возглавлял один из самых одиозных капо лагеря, Эрнст Кранкеман.
Кранкеман прибыл в Освенцим во второй партии немецких уголовников, переведенных из Заксенхаузена 29 августа 1940 года. Многие эсэсовцы его недолюбливали, но у него в СС было два могущественных покровителя: лагерфюрер Карл Фрич (первый заместитель коменданта лагеря, т. е. Хесса) и рапортфюрер Герхард Палич (заместитель коменданта лагеря). Кранкеман, невероятно толстый мужчина, имел привычку сидеть на огромном катке, который использовали для того, чтобы выравнивать плац для перекличек в центре лагеря. «Когда я первый раз увидел Кранкемана, — рассказывает Ежи Белецкий34, один из первых заключенных, прибывших в Освенцим, — заключенные выравнивали площадку между двумя блоками. Этот каток был невероятно тяжелым: двадцать или двадцать пять человек тянули его с огромным трудом. Кранкеман жестоко избивал их плетью, выкрикивая: “Эй вы, собаки, а ну живее!”»
Белецкий видел, как этих заключенных заставили работать, выравнивая плац, без перерыва целый день. Когда наступил вечер, один из них не выдержал и рухнул на колени, не в силах подняться. Тогда Кранкеман приказал остальным заключенным штрафной команды направить гигантский каток на выбившегося из сил товарища. «К тому времени я уже привык видеть смерть и избиения, — рассказывает Белецкий, — но то, что я увидел тогда, заставило меня похолодеть. Я просто застыл от ужаса».
Эсэсовцы были далеко не безразличными зрителями такой жестокости — наоборот, они активно ее поощряли. Как свидетельствует Вильгельм Брассе, а также все остальные выжившие в Освенциме заключенные, именно эсэсовцы культивировали в лагере жестокость (часто они сами совершали убийства). «Те капо, которые отличались особой жестокостью, — рассказывает Брассе, — получали от СС всяческие поощрения: дополнительную порцию супа, хлеба или сигарет. Я видел это своими глазами. Эсэсовцы подстегивали их, натравливая на заключенных. Я часто слышал, как кто-нибудь из эсэсовцев говорил: “Всыпь ему хорошенько”».
Несмотря на царившую в лагере кошмарную жестокость, Освенцим, с точки зрения нацистов, все еще был тихой заводью в водовороте бесчеловечной реорганизации Польши. Первый признак того, что вскоре все изменится, появился осенью 1940 года. В сентябре начальник Главного административно-хозяйственного управления СС, Освальд Поль проинспектировал лагерь и приказал Хессу увеличить его вместимость. Поль полагал, что расположенные неподалеку карьеры песка и гравия означают, что лагерь можно интегрировать в принадлежавшую СС компанию под названием «Немецкие песчаные карьеры и каменоломни» (DESt). Экономический фактор стал очень важным для Гиммлера и СС еще в начале 1937 года, когда количество заключенных в немецких концлагерях уменьшилось до 10 000 с более чем 20 000 в 1933 году. Тогда Гиммлеру пришло в голову «гениальное» решение, как обеспечить будущее концлагерей — СС начнет заниматься предпринимательской деятельностью.
С самого начала это было несколько необычное начинание. Гиммлер не собирался организовывать типичное капиталистическое предприятие. Скорее, намеревался создать целый ряд компаний, работающих в соответствии с доктриной нацистов и в интересах государства. Концентрационные лагеря должны были поставлять для новой Германии сырье: например, огромное количество гранита, необходимого для постройки новой гигантской Рейхсканцелярии Гитлера в Берлине. Преследуя именно эту цель, после аншлюса Австрии в 1938 году СС создало новый концентрационный лагерь в Маутхаузене специально возле гранитного карьера. Нацисты считали, что это очень правильно: пусть противники режима сделают свой вклад в его строительство. Как сказал Альберт Шпеер, любимый архитектор Гитлера: «В конце концов, евреи уже делали кирпичи для фараонов»35.
Энтузиазм Гиммлера в отношении промышленного производства не ограничивался поставками строительных материалов для рейха. Он благословил целый ряд других проектов. Были созданы экспериментальные предприятия по исследованию лекарственных растений и новых форм сельскохозяйственного производства (две темы, особо близкие сердцу Гиммлера); вскоре СС начало заниматься производством одежды, витаминизированных напитков и даже фарфора (статуэтки пастушек, пастушков и прочих расово подходящих персонажей). Как показали недавние исследования36, эсэсовские руководители многих из этих предприятий были абсолютно, просто порой до смешного, некомпетентны — если только над такой мрачной темой можно было бы смеяться.
Не успел Поль потребовать, чтобы Освенцим начал производить песок и гравий для нацистского государства, как лагерь приобрел еще одну функцию. В ноябре 1940 года Рудольф Хесс встретился с Гиммлером, и план развития Освенцима, который он ему представил, привлек внимание босса. Обоюдный интерес к сельскому хозяйству их сблизил. Хесс вспоминал, как Гиммлер излагал свое новое видение лагеря: «Мы должны попытаться провести здесь все необходимые сельскохозяйственные эксперименты. Нужно создать мощные лаборатории и службы по растениеводству. Важно начать работы по животноводству всех видов… Болото надо осушить и начать обрабатывать…» Он продолжал разговор о планировании сельского хозяйства, углубляясь в мельчайшие детали, и остановился только тогда, когда адъютант напомнил ему, что одна очень важная персона уже очень долго ожидает встречи с ним»37.
Тот ужас, в который впоследствии превратилось существование в Освенциме, давно окрасил в самые черные краски эту встречу Гиммлера и Хесса, однако эта встреча помогает понять образ мышления этих двух ключевых в истории лагеря фигур. Было бы слишком просто и в корне неправильно считать их просто «безумцами», которые руководствуются в своих действиях какими-то непостижимыми, абсолютно иррациональными чувствами. Здесь, во время этой встречи, они предстают перед нами как два энтузиаста, одержимых одной идеей; два чудака-визионера, которые в условиях войны способны обсуждать такие планы, которые даже в мирное время выглядели бы «воздушными замками». Но в действительности Гиммлер на тот момент, когда он сидел с Хессом над планами Освенцима, уже приобрел в результате нацистской агрессии богатый опыт превращения своих безумных идей в реальность. Он уже провел рукой над картой, полностью изменив жизнь сотен тысяч поляков и немцев. Ему уже приходилось принимать решения, масштабы которых сложно себе даже представить.
Крайне важно помнить, что все это время, пока Гиммлер в таком велеречивом тоне говорил о своем желании превратить Освенцим в центр сельскохозяйственных исследований, он преследовал более или менее вразумительную идею — омерзительную, но вполне логически последовательную. Во время этой встречи в ноябре 1940 года Силезия виделась ему в качестве немецкой сельскохозяйственной утопии, почти раем на земле. Исчезнут кричаще безвкусные усадьбы поляков, а на их месте появятся крепкие, хорошо управляемые немецкие фермы. И Хесс, и Гиммлер когда-то сами были фермерами; у обоих была эмоциональная, почти мистическая привязанность к возделыванию земли. Поэтому идея превратить Освенцим в некий центр сельскохозяйственной науки обоим казалась очень заманчивой.
В порыве такого внезапного воодушевления тот факт, что Освенцим был расположен и совсем неподходящем месте для создания такого предприятия, уже не имел для Гиммлера значения. Расположенный у слияния рек Сола и Висла, лагерь находился в местности, печально известной постоянными паводками и наводнениями. Однако, несмотря на это, с того самого дня и до конца существования лагеря узники Освенцима будут трудиться, претворяя видение Гиммлера в жизнь, копая канавы, осушая болота и укрепляя берега рек — и все это только потому, что рейхсфюреру СС было намного приятнее сочинять грандиозные планы, чем заниматься практическими вопросами. Это безумие принесет гибель тысячам людей, однако мысль об этом вряд ли промелькнула в голове Гиммлера в тот момент, когда он с энтузиазмом излагал эту бредовую фантазию своему верному подчиненному Рудольфу Хессу.
К концу 1940 года Хесс уже создал основные структуры и принципы, согласно которым лагерь будет функционировать следующие четыре года: капо, контролировавшие каждый момент жизни заключенных; жесточайший режим, позволявший охранникам наказывать заключенных произвольно, по своему усмотрению — зачастую просто без каких-либо причин; царящее в лагере убеждение, что если заключенный не сумел как-то увильнуть из команды, направляемой на опасные работы, его ждет быстрая и непредвиденная смерть. Но кроме этого, в те первые месяцы существования лагеря было создано еще одно явление, которое ярче всего символизировало нацистскую лагерную культуру — это был блок 11.
Снаружи блок 11 (поначалу его называли блок 13, затем в 1941 году ему присвоили другой номер) ничем не отличался от остальных красно-кирпичных бараков, которые ровными рядами выстроились по всей территории лагеря. Но у этого здания была своя, присущая только ему, функция — и все в лагере знали об этом. «Лично я боялся даже пройти мимо блока 11, — рассказывает Юзеф Пашинский38. — Очень боялся». Заключенные испытывали такой страх потому, что блок 11 был тюрьмой внутри тюрьмы — местом пыток и убийств.
Ежи Белецкий — один из немногих, кто своими глазами видел то, что происходило в блоке 11 и, оставшись в живых, смог рассказать об этом. Он попал туда, так как однажды утром проснулся настолько больным и измученным, что был не в состоянии приступить к работе. В Освенциме нельзя было получить день отдыха на восстановление сил, поэтому он попытался спрятаться в лагере в надежде, что его отсутствие не заметят. Для начала он спрятался в отхожем месте, но знал, что если пробудет там целый день, его, скорее всего, поймают. Поэтому через некоторое время он вышел оттуда и притворился, что убирает территорию. Но к несчастью его поймал охранник и в наказание отправил в блок 11.
Вместе с этой политикой превращения поляков в безграмотных рабов начались активные попытки «разобраться, у кого благородная арийская кровь, а у кого никчемная, неарийская». Польские дети в возрасте от шести до десяти лет подвергались медицинскому осмотру — и тех, кого по результату осмотра считали расово достойными, просто забирали у родителей и отправляли на воспитание в Германию. Больше они никогда не видели своих биологических родителей. Нацистская политика кражи детей в Польше не так широко известна, как уничтожение евреев. Однако она была частью той же системы мышления. Она показывает, насколько серьезно такие люди как Гиммлер верили в то, что ценность человека определяется его расовым происхождением. То, что маленьких поляков забирали у родителей, не было для Гиммлера чем-то из ряда вон выходящим, как это может показаться в наше время — нет, это было существенной частью его извращенного мировоззрения. С его точки зрения, если бы этих детей оставили в Польше, то поляки «смогли бы обрести класс лидеров из таких вот людей, обладающих хорошей кровью».
Знаменательно, что Гиммлер писал об этих детях: «Каким бы жестоким и трагичным ни был каждый индивидуальный случай, но если отвергнуть большевистский метод физического уничтожения какого-то народа как невозможный и принципиально не-немецкий, то наш метод является самым лучшим и самым мягким». Хотя Гиммлер пишет это в прямой связи с изъятием польских детей, ясно, что, поскольку он заявляет, что «физическое уничтожение какого-то народа» является «принципиально не-немецким», очевидно, что так он распространяет это предостережение и на другие «народы» — включая, конечно, евреев. Подтверждение такой интерпретации слов Гиммлера можно увидеть в заявлении, сделанном Гейдрихом летом 1940 года, уже непосредственно в контексте еврейского вопроса: «Биологическое уничтожение людей недостойно немецкого народа, как народа цивилизованного»29.
В своем обширном меморандуме Гиммлер также объявил, какой бы он хотел видеть судьбу евреев: «Я надеюсь, что сам термин «евреи» вскоре полностью исчезнет благодаря широкомасштабной эмиграции всех евреев в Африку или какую-нибудь другую колонию». Этот возврат к утвержденной ранее политике эмиграции стал вновь возможен благодаря тому, что война принимала более широкие масштабы. Гиммлер рассчитывал на скорый разгром Франции и последующую капитуляцию Великобритании, которая естественно скоро запросила бы сепаратного мира. После окончания войны польских евреев можно было бы затолкать на пароходы и отправить в какую-нибудь бывшую французскую колонию.
Какой бы утопической сегодня ни казалась идея отправки миллионов людей в Африку, нет никакого сомнения, что тогда нацисты воспринимали ее абсолютно серьезно. Радикальные антисемиты давно уже, на протяжении многих лет, предлагали отправить всех евреев в Африку, а теперь ход войны, казалось, давал возможность нацистам претворить такое решение еврейского «вопроса» в жизнь. Через шесть недель после выхода меморандума Гиммлера сотрудник министерства иностранных дел Франц Радемахер составил документ, в котором был объявлен предполагаемый конечный пункт для евреев в Африке — остров Мадагаскар30. Важно, однако, понимать, что этот план, подобно многим другим вариантам решения «еврейского вопроса», разработанным во время войны, для евреев означал бы массовую гибель и страдания. Нацистский губернатор Мадагаскара скорее всего возглавил бы процесс постепенного уничтожения евреев на протяжении одного или двух поколений. Нацистского «окончательного решения» в том виде, как мы его знаем, наверное, не произошло бы, но геноцид в том или ином виде был почти неизбежен.
Гиммлер передал свой меморандум Гитлеру, тот прочел его и нашел документ «gut und richtig» (хорошим и правильным). Письменного ответа на него Гитлер не дал — он никогда не накладывал письменных резолюций ни на какие документы. Но Гиммлеру было достаточно устного одобрения фюрера. Так обычно и принимались политические решения в нацистском государстве.
Рудольф Хесс и его концентрационный лагерь Освенцим, который все еще находился в зародышевом состоянии, были лишь малой частью общего плана. Освенцим располагался в той части Польши, которую надлежало «германизировать», и поэтому ближайшее будущее лагеря во многом определялось именно этим фактором. В былые времена регион под названием Верхняя Силезия несколько раз переходил то к немцам, то к полякам. Непосредственно перед началом Первой мировой войны он был частью Германии, однако по Версальскому договору Германия потеряла его. Теперь же нацисты намеревалась вернуть его рейху. Но в отличие от других районов, которые должны были быть «германизированы», Верхняя Силезия была регионом индустриально развитым, и большая часть его абсолютно не подходила для заселения прибывающими этническими немцами. Это означало, что большинство местных поляков должны были остаться здесь в качестве бесплатной рабочей силы, то есть попросту рабов. Это, в свою очередь, означало, что концентрационный лагерь в этом регионе был крайне необходим, чтобы усмирять местное население. Изначально Освенцим был задуман как транзитный концентрационный лагерь — на нацистском жаргоне «карантинный», — в котором должны были содержаться заключенные перед отправлением в другие лагеря рейха. Но уже через несколько дней после создания лагеря стало ясно, что он будет функционировать самостоятельно, как место постоянного заключения.
Хесс понимал, что война все радикально изменила, включая и концентрационные лагеря. Этот новый лагерь, хотя и был создан по образцу Дахау, должен был иметь дело с гораздо более сложной проблемой, нежели лагеря «Старого Рейха». Дело в том, что лагерь в Освенциме был предназначен для содержания под стражей и запугивания поляков в то время, когда всю страну этнически переустраивали, а поляков как нацию интеллектуально и политически уничтожали. Таким образом, даже в его первом воплощении в качестве концентрационного лагеря, Освенцим имел значительно более высокий уровень смертности, нежели любой «обычный» лагерь в рейхе. Из 20 000 поляков, которые первоначально прибыли в лагерь, к началу 1942 года более половины уже погибли.
Первыми заключенными, прибывшими в Освенцим в июне 1940 года, были, однако, не поляки, а немцы — 30 уголовников, переведенных сюда из концентрационного лагеря Заксенхаузен. Им надлежало стать первыми капо — заключенными, которые будут действовать в качестве агентов контроля СС над польскими заключенными. Сам вид этих капо произвел сильнейшее впечатление на поляков, прибывших в Освенцим первым эшелоном. «Мы подумали, что это матросы, — рассказывает Роман Трояновский31, который попал в Освенцим девятнадцатилетним юношей летом 1940 года. — Они носили береты, как у матросов. А затем оказалось, что все они были преступниками. Настоящие уголовники». «Когда мы прибыли, эти немецкие капо набросились на нас, орали и били нас короткими дубинками, — рассказывает Вильгельм Брассе32, прибывший в Освенцим примерно в то же время. — Когда кто-нибудь из новоприбывших заключенных не так быстро, как им бы хотелось, слезал из вагона для скота, в котором он прибыл в лагерь, капо набрасывались на него и жестоко избивали, а в некоторых случаях убивали на месте. Я ужаснулся. Все мы были охвачены ужасом».
Первые польские заключенные Освенцима попали в лагерь по разным причинам: по подозрению в работе на польское подполье, или же в том, что они были членами одной из социальных групп, особенно преследуемых нацистами (как, например, священники и интеллигенция) — или просто потому, что не понравились какому-нибудь немцу. Доказательством этому может служить тот факт, что многие из первой группы польских заключенных, переведенных в лагерь 14 июня 1940 года из Тарновской тюрьмы, были студентами университета.
Самая первая задача для всех новоприбывших заключенных было проста: они должны были сами себе построить лагерь. «Мы пользовались самыми примитивными инструментами, — вспоминает Вильгельм Брассе. — Заключенным приходилось носить камни. Это была крайне тяжелая работа. И нас били». Для завершения стройки не хватало строительных материалов, поэтому было найдено типично нацистское решение — воровство. «Я работал на разборке домов, в которых раньше жили польские семьи, — продолжает Брассе. — У нас был приказ собирать все строительные материалы, какие только можно было найти: кирпичи, доски, любую древесину. Мы были поражены: с одной стороны немцы хотели построить лагерь как можно быстрее, а с другой — у них не было необходимых стройматериалов».
В лагере довольно быстро развилась настоящая культура воровства, причем воровали не только у местного населения, но и внутри самого лагеря. «Немецкие капо посылали нас, заключенных, с приказом: “Идите и украдите цемент у другой рабочей команды. Нам наплевать на тех парней”, — рассказывает Брассе. — Именно это мы и делали. Доски и цемент крали у другой команды. На лагерном жаргоне это называлось “организовать”. Но нужно было быть очень осторожным, чтобы тебя не поймали». Эта культура «организации» всего на свете не была исключительной прерогативой заключенных. В те первые дни существования лагеря и сам Хесс тоже воровал все, что ему было нужно: «Поскольку я не мог ожидать помощи от инспекции по делам концентрационных лагерей, я вынужден был разбираться со всем сам, на месте. Мне приходилось воровать легковые автомобили и грузовики, а еще бензин для них. Я ездил за целую сотню километров в Закопане и Рабку только для того, чтобы достать несколько котлов для лагерной кухни, мне пришлось ехать аж в Судетскую область за кроватями и соломенными матрацами… Каждый раз, когда я наталкивался на склад необходимых мне материалов, я просто забирал их, не заботясь о формальностях… Я даже не знал, где можно получить сто метров колючей проволоки. Я просто ее крал, так как она мне была нужна позарез»33.
В то время как Хесс занимался «организацией» всего, что считал необходимым для превращения Освенцима в «полезный» лагерь, за только что украденной колючей проволокой большинству польских заключенных очень скоро стало ясно, что их шансы выжить в лагере в основном зависят от одного фактора — на какого капо они будут работать. «Я быстро сообразил, что в “хорошей” рабочей команде лица у заключенных покруглее, — рассказывал Вильгельм Брассе. — Они и вели себя не так, как те, кто занимался тяжелым трудом: те выглядели изможденными, просто скелеты в лагерной форме. Сразу становилось понятно, что жизнь с этим капо лучше, так как его подчиненные выглядели лучше».
Роман Трояновский попал под команду одного из самых жестоких капо: за мелкий проступок тот однажды ударил его по лицу, а затем заставил два часа сидеть на корточках, держа в руках перед собой стул. Он чувствовал, что каторжная жизнь в этой рабочей команде его доконает. «У меня больше не было сил бегать целый день с тачкой, — говорил он. — После часа такой работы тачка просто падает из рук. Ты уже валишься на нее и калечишь себе ноги. Надо было спасать свою шкуру». Как и многие другие заключенные Освенцима до и после него, Роман Трояновский знал, что если он не найдет способа выбраться из своей команды, он погибнет.
Однажды утром во время переклички было объявлено о том, что нужны опытные плотники. Трояновский тут же сделал шаг вперед и, хотя никогда в жизни не держал в руках рубанка, заявил, что «у него семь лет опыта работы плотником». Но его план обернулся против него самого: как только он начал работать в мастерской, стало очевидно, что он не годится для этой работы. «Капо вызвал меня и отвел в свою комнату, где взял огромную палку. Когда я увидел эту палку, мне стало дурно. Он сказал, что за то, что я испортил материал, я получу двадцать пять ударов. Приказал наклониться и начал меня бить. Он делал это очень медленно, так чтобы я мог прочувствовать каждый удар. Он был здоровым парнем. У него была тяжелая рука, да и палка была тяжеленной. Мне хотелось орать, но я закусил губу и не издал ни единого звука. Это меня и спасло, так как на пятнадцатом ударе он остановился. «Ты хорошо держишься, — сказал он, — поэтому я прощу тебе последние десять ударов». Из двадцати пяти ударов я получил только пятнадцать, но этих пятнадцати мне вполне хватило. Мой зад целых две недели был всех цветов радуги, от черного до желто-фиолетового, и я еще долго не мог присесть», — рассказывает он.
Вышвырнутый из столярной мастерской, Трояновский все равно старался попасть на работу в помещении. «Это имело решающее значение, — говорит он. — Чтобы выжить, надо было иметь крышу над головой». Он поговорил с другом, который знал одного относительно мягкого капо по имени Отто Кюссель. Вместе они подошли к Кюсселю, Трояновский слегка преувеличил свое знание немецкого языка — это дало ему возможность получить работу на кухне, где готовили еду для немцев. «Вот так я спас свою жизнь», — подытожил он.
В этой борьбе за выживание в лагере с самого первого момента прибытия в Освенцим сразу выделяли две группы людей, которых ожидало особенно садистское обращение. Речь идет о священниках и евреях. Хотя на том этапе существования лагеря в Освенцим посылали еще не так много евреев, поскольку политика создания гетто по всей стране была еще в полном разгаре, все же некоторые участники сопротивления, представители интеллигенции и политические заключенные, попадавшие сюда, были еврейского происхождения. Они и польские католические священники имели гораздо больше шансов, нежели другие заключенные, попасть в штрафную команду, которую возглавлял один из самых одиозных капо лагеря, Эрнст Кранкеман.
Кранкеман прибыл в Освенцим во второй партии немецких уголовников, переведенных из Заксенхаузена 29 августа 1940 года. Многие эсэсовцы его недолюбливали, но у него в СС было два могущественных покровителя: лагерфюрер Карл Фрич (первый заместитель коменданта лагеря, т. е. Хесса) и рапортфюрер Герхард Палич (заместитель коменданта лагеря). Кранкеман, невероятно толстый мужчина, имел привычку сидеть на огромном катке, который использовали для того, чтобы выравнивать плац для перекличек в центре лагеря. «Когда я первый раз увидел Кранкемана, — рассказывает Ежи Белецкий34, один из первых заключенных, прибывших в Освенцим, — заключенные выравнивали площадку между двумя блоками. Этот каток был невероятно тяжелым: двадцать или двадцать пять человек тянули его с огромным трудом. Кранкеман жестоко избивал их плетью, выкрикивая: “Эй вы, собаки, а ну живее!”»
Белецкий видел, как этих заключенных заставили работать, выравнивая плац, без перерыва целый день. Когда наступил вечер, один из них не выдержал и рухнул на колени, не в силах подняться. Тогда Кранкеман приказал остальным заключенным штрафной команды направить гигантский каток на выбившегося из сил товарища. «К тому времени я уже привык видеть смерть и избиения, — рассказывает Белецкий, — но то, что я увидел тогда, заставило меня похолодеть. Я просто застыл от ужаса».
Эсэсовцы были далеко не безразличными зрителями такой жестокости — наоборот, они активно ее поощряли. Как свидетельствует Вильгельм Брассе, а также все остальные выжившие в Освенциме заключенные, именно эсэсовцы культивировали в лагере жестокость (часто они сами совершали убийства). «Те капо, которые отличались особой жестокостью, — рассказывает Брассе, — получали от СС всяческие поощрения: дополнительную порцию супа, хлеба или сигарет. Я видел это своими глазами. Эсэсовцы подстегивали их, натравливая на заключенных. Я часто слышал, как кто-нибудь из эсэсовцев говорил: “Всыпь ему хорошенько”».
Несмотря на царившую в лагере кошмарную жестокость, Освенцим, с точки зрения нацистов, все еще был тихой заводью в водовороте бесчеловечной реорганизации Польши. Первый признак того, что вскоре все изменится, появился осенью 1940 года. В сентябре начальник Главного административно-хозяйственного управления СС, Освальд Поль проинспектировал лагерь и приказал Хессу увеличить его вместимость. Поль полагал, что расположенные неподалеку карьеры песка и гравия означают, что лагерь можно интегрировать в принадлежавшую СС компанию под названием «Немецкие песчаные карьеры и каменоломни» (DESt). Экономический фактор стал очень важным для Гиммлера и СС еще в начале 1937 года, когда количество заключенных в немецких концлагерях уменьшилось до 10 000 с более чем 20 000 в 1933 году. Тогда Гиммлеру пришло в голову «гениальное» решение, как обеспечить будущее концлагерей — СС начнет заниматься предпринимательской деятельностью.
С самого начала это было несколько необычное начинание. Гиммлер не собирался организовывать типичное капиталистическое предприятие. Скорее, намеревался создать целый ряд компаний, работающих в соответствии с доктриной нацистов и в интересах государства. Концентрационные лагеря должны были поставлять для новой Германии сырье: например, огромное количество гранита, необходимого для постройки новой гигантской Рейхсканцелярии Гитлера в Берлине. Преследуя именно эту цель, после аншлюса Австрии в 1938 году СС создало новый концентрационный лагерь в Маутхаузене специально возле гранитного карьера. Нацисты считали, что это очень правильно: пусть противники режима сделают свой вклад в его строительство. Как сказал Альберт Шпеер, любимый архитектор Гитлера: «В конце концов, евреи уже делали кирпичи для фараонов»35.
Энтузиазм Гиммлера в отношении промышленного производства не ограничивался поставками строительных материалов для рейха. Он благословил целый ряд других проектов. Были созданы экспериментальные предприятия по исследованию лекарственных растений и новых форм сельскохозяйственного производства (две темы, особо близкие сердцу Гиммлера); вскоре СС начало заниматься производством одежды, витаминизированных напитков и даже фарфора (статуэтки пастушек, пастушков и прочих расово подходящих персонажей). Как показали недавние исследования36, эсэсовские руководители многих из этих предприятий были абсолютно, просто порой до смешного, некомпетентны — если только над такой мрачной темой можно было бы смеяться.
Не успел Поль потребовать, чтобы Освенцим начал производить песок и гравий для нацистского государства, как лагерь приобрел еще одну функцию. В ноябре 1940 года Рудольф Хесс встретился с Гиммлером, и план развития Освенцима, который он ему представил, привлек внимание босса. Обоюдный интерес к сельскому хозяйству их сблизил. Хесс вспоминал, как Гиммлер излагал свое новое видение лагеря: «Мы должны попытаться провести здесь все необходимые сельскохозяйственные эксперименты. Нужно создать мощные лаборатории и службы по растениеводству. Важно начать работы по животноводству всех видов… Болото надо осушить и начать обрабатывать…» Он продолжал разговор о планировании сельского хозяйства, углубляясь в мельчайшие детали, и остановился только тогда, когда адъютант напомнил ему, что одна очень важная персона уже очень долго ожидает встречи с ним»37.
Тот ужас, в который впоследствии превратилось существование в Освенциме, давно окрасил в самые черные краски эту встречу Гиммлера и Хесса, однако эта встреча помогает понять образ мышления этих двух ключевых в истории лагеря фигур. Было бы слишком просто и в корне неправильно считать их просто «безумцами», которые руководствуются в своих действиях какими-то непостижимыми, абсолютно иррациональными чувствами. Здесь, во время этой встречи, они предстают перед нами как два энтузиаста, одержимых одной идеей; два чудака-визионера, которые в условиях войны способны обсуждать такие планы, которые даже в мирное время выглядели бы «воздушными замками». Но в действительности Гиммлер на тот момент, когда он сидел с Хессом над планами Освенцима, уже приобрел в результате нацистской агрессии богатый опыт превращения своих безумных идей в реальность. Он уже провел рукой над картой, полностью изменив жизнь сотен тысяч поляков и немцев. Ему уже приходилось принимать решения, масштабы которых сложно себе даже представить.
Крайне важно помнить, что все это время, пока Гиммлер в таком велеречивом тоне говорил о своем желании превратить Освенцим в центр сельскохозяйственных исследований, он преследовал более или менее вразумительную идею — омерзительную, но вполне логически последовательную. Во время этой встречи в ноябре 1940 года Силезия виделась ему в качестве немецкой сельскохозяйственной утопии, почти раем на земле. Исчезнут кричаще безвкусные усадьбы поляков, а на их месте появятся крепкие, хорошо управляемые немецкие фермы. И Хесс, и Гиммлер когда-то сами были фермерами; у обоих была эмоциональная, почти мистическая привязанность к возделыванию земли. Поэтому идея превратить Освенцим в некий центр сельскохозяйственной науки обоим казалась очень заманчивой.
В порыве такого внезапного воодушевления тот факт, что Освенцим был расположен и совсем неподходящем месте для создания такого предприятия, уже не имел для Гиммлера значения. Расположенный у слияния рек Сола и Висла, лагерь находился в местности, печально известной постоянными паводками и наводнениями. Однако, несмотря на это, с того самого дня и до конца существования лагеря узники Освенцима будут трудиться, претворяя видение Гиммлера в жизнь, копая канавы, осушая болота и укрепляя берега рек — и все это только потому, что рейхсфюреру СС было намного приятнее сочинять грандиозные планы, чем заниматься практическими вопросами. Это безумие принесет гибель тысячам людей, однако мысль об этом вряд ли промелькнула в голове Гиммлера в тот момент, когда он с энтузиазмом излагал эту бредовую фантазию своему верному подчиненному Рудольфу Хессу.
К концу 1940 года Хесс уже создал основные структуры и принципы, согласно которым лагерь будет функционировать следующие четыре года: капо, контролировавшие каждый момент жизни заключенных; жесточайший режим, позволявший охранникам наказывать заключенных произвольно, по своему усмотрению — зачастую просто без каких-либо причин; царящее в лагере убеждение, что если заключенный не сумел как-то увильнуть из команды, направляемой на опасные работы, его ждет быстрая и непредвиденная смерть. Но кроме этого, в те первые месяцы существования лагеря было создано еще одно явление, которое ярче всего символизировало нацистскую лагерную культуру — это был блок 11.
Снаружи блок 11 (поначалу его называли блок 13, затем в 1941 году ему присвоили другой номер) ничем не отличался от остальных красно-кирпичных бараков, которые ровными рядами выстроились по всей территории лагеря. Но у этого здания была своя, присущая только ему, функция — и все в лагере знали об этом. «Лично я боялся даже пройти мимо блока 11, — рассказывает Юзеф Пашинский38. — Очень боялся». Заключенные испытывали такой страх потому, что блок 11 был тюрьмой внутри тюрьмы — местом пыток и убийств.
Ежи Белецкий — один из немногих, кто своими глазами видел то, что происходило в блоке 11 и, оставшись в живых, смог рассказать об этом. Он попал туда, так как однажды утром проснулся настолько больным и измученным, что был не в состоянии приступить к работе. В Освенциме нельзя было получить день отдыха на восстановление сил, поэтому он попытался спрятаться в лагере в надежде, что его отсутствие не заметят. Для начала он спрятался в отхожем месте, но знал, что если пробудет там целый день, его, скорее всего, поймают. Поэтому через некоторое время он вышел оттуда и притворился, что убирает территорию. Но к несчастью его поймал охранник и в наказание отправил в блок 11.