Лубенец Светлана. Не хочу влюбляться!

   Оказалось, что по лицею ходило много групп девятиклассников из разных школ. Видимо, у данного учебного заведения был так называемый день открытых дверей. После завершения знакомства с учебными помещениями и мастерскими девятиклассников всем скопом собрали в актовом зале на концерт, который своими силами приготовили лицеисты. Концерт оказался так себе – обычная подростковая самодеятельность. Варя смотрела не столько на сцену, сколько на Белецкого. Он по-прежнему не чувствовал ее взгляда. На сцену он, разумеется, тоже не смотрел, сосредоточенно набирая на своем мобильнике какой-то текст. Может быть, уже текст отчета, чтобы не терять зря время.
   После концерта всем желающим предложили искупаться в бассейне лицея. Девочки, разумеется, отказались, так как их никто не предупредил, что нужно взять купальники, а парни с радостью согласились. Это ж здорово – выкупаться зимой! Хоть и не в открытом водоеме, а в бассейне, зато бесплатно!
   В дверях с витражными стеклами, неоправданно узких для актового зала, образовалась веселая давка и кутерьма. Варя с Машей решили переждать, пока протиснутся наиболее нетерпеливые. Почти рядом с ними стоял и Белецкий, в ушах у него были наушники, подключенные все к тому же телефону. Наверно, слушал музыку.
   Когда проход освободился, Симоненко двинулась к нему одновременно с Белецким. Они оказались у выхода в коридор одновременно, и молодой человек вдруг самым бессовестным образом оттолкнул Варю. Она этого не ожидала и потому, едва удержавшись на ногах, отлетела к распахнутой внутрь зала створке двери и выбила локтем стекло. При этом нижними осколками, которые продолжали торчать в пазу, как акульи зубы, она пропорола себе руку от запястья до самого локтя. Девочка вскрикнула, а на пол закапала кровь. Белецкий на ее вопль даже не обернулся. Поскольку в зале уже никого не было, Рагулина вылетела в коридор с криком:
   – Держись, Машка! Я за врачом!
   Очень скоро возле Вари, плачущей от боли, обиды и более всего от того, что испорчена любимая жемчужного цвета водолазка, оказалась медсестра училища вместе с чемоданчиком для оказания первой помощи. Длинную, неприятно рваную рану Симоненко промыли, осыпали для профилактики каким-то лекарственным препаратом и перебинтовали.
   – Я всегда говорила, что двери слишком узки для актового зала! – строго сказала начальственного вида дама в модных очках и длинных переливающихся серьгах. – Вот и допрыгались, Иван Аркадьевич!
   Иван Аркадьевич, который заведовал хозяйственной частью лицея, с самым трагическим выражением лица смотрел на Варю, молчал и только тер всей ладонью сизый, плохо выбритый подбородок. Классная руководительница 9-го «Б», первой прибежавшая на Варин крик, выглядела совершенно потерянной и была в состоянии только приговаривать, как заведенная:
   – Ну надо же такому случиться… Бедная девочка… Ну надо же такому случиться… Бедная девочка…
   Иван Аркадьевич в конце концов оставил в покое свой подбородок и, сильно смущаясь, произнес:
   – Если пойдете в травму, может быть, не станете говорить, что поранились у нас в лицее?
   – Как это не станем?! – взвилась Тамара Ивановна, будто наконец очнувшись. – А где же девочка могла еще получить такую рану?
   – Да у вас же, в школе. Это ж ваши ребята устроили давку. Лицей тут ни при чем.
   – А у вас… а у вас… – Учительница ловила ртом воздух, а потом вдруг вспомнила только что произнесенные слова начальственной дамы и выпалила: – А у вас двери неправильно узкие, вот что!
   Варя, у которой уже несколько утихла боль в обработанной медикаментами руке, поднялась со стула, на который была заботливо усажена медсестрой, и сказала:
   – Да ладно вам… Не пойду я ни в какую травму… Заживет…
   – Ага! Тем более что виноват в этом… – начала говорить тоже вдруг очнувшаяся Рагулина, но Варя резко оборвала ее:
   – Никто не виноват. Это я сама… заторопилась…
 
   – Вот втолкуй мне, почему ты не захотела пожаловаться на этого подлеца Белецкого!! Я видела, как он тебя толкнул! Я – настоящий свидетель самого настоящего преступления!! – возмущалась Маша, когда они с Варей уже пили чай в квартире Симоненко. – А если бы осколки вонзились тебе в горло?!
   Варя передернула плечами и буркнула:
   – Ну, ты придумаешь, Машка…
   – Хорошо, что это только мои придумки! Хорошо, что все закончилось именно так! Ладно, не буду больше предполагать, что еще могло бы случиться. Но вот что ты скажешь родителям? Шла, упала, очнулась – гипс?!
   – Скажу, что нечаянно выбила локтем стекло.
   – Ага! Прямо все и поверят!
   – Поверят. Я однажды в детском саду именно локтем стекло выбила. Нечаянно. Правда, не поранилась тогда. У нас же вся дверь в умывальник была застеклена. Сколько раз дети били… Потом дверь поменяли на деревянную. Неужели не помнишь?
   – Поскольку я стекол никогда не била, ничего такого, конечно, не помню. Но… допустим… Тебе поверят… Рана заживет… Да! Я не буду говорить о том, что она может и не зажить… – На этом месте Варя поморщилась, а приятельница продолжила: – Ладно! О плохом мы не будем думать, согласна! Но Белецкий должен ответить за свое преступление! Он ведь даже не обернулся, негодяй!
   – Вот именно, Машка! Думаю, что он и не понял, что со мной случилось.
   – Он что, не слышал звона разбившегося стекла? Он что, глухой? Да твой душераздирающий вопль, думаю, был слышен даже на улице!
   – А у Белецкого уши были заткнуты наушниками!
   – И что? Это разве его как-то извиняет?
   – Он просто не слышал ни звона стекла, ни моего вопля!
   Маша несколько смешалась, но тут же воспрянула:
   – Значит, надо ему рассказать, что он наделал! Пусть пореже затыкает свои уши наушниками, коли такой равнодушный к людям! Толкнет еще кого-нибудь на улице под машину – и сам же в тюрьму за это сядет. Надо же хоть о себе думать, если о других неохота!
   Варя налила в обе чашки еще чаю и, размешивая сахар в своей, сказала:
   – Что-то тут не так, Машка! Ну не может человек просто быть такой сволочью в пятнадцать лет! Надо во всем разобраться, прежде чем обвинять!
   – Почему это не может! Очень даже может! Вон от Вадьки Петракова из 7-го «А» вся школа стонет, несмотря на то что ему вообще только тринадцать! – не растерялась Рагулина.
   – Ну ты сравнила!! У Петракова родители алкоголики, у него жизнь трудная! Детства вообще нет! А Белецкий весь гладкий, чистый, ухоженный! Дома наверняка все в порядке! Вот ты знаешь, кто его родители?
   – Откуда? Кому он скажет-то? Боюсь, что даже наша классная еще с ними не познакомилась. Вот! – Маша подняла вверх указательный палец. – У нее теперь будет повод с ними увидеться! Пусть явятся в школу и объяснят, каким таким образом они воспитывают сына, что он живых людей в стеклянные двери бросает!
   – Никуда он меня не бросал!!
   – Ну это я так… Образно…
   – Маш! Он ведь вроде тебе нравился…
   Рагулина грациозно откусила кусочек печенья, обсыпанного сахаром, не торопясь прожевала, запила чаем и только тогда ответила:
   – Нравился, да… Но уже разонравился! Он мне сразу разонравился, как только в лицее фотографировать начал! Я тебе уже объясняла! Ну а случай с тобой – вообще ни в какие ворота!
   – Я же сказала, что он просто… – начала Варя, но Маша тут же ее перебила:
   – Даже если пренебречь твоей раной, хотя, конечно, ею мы не будем пренебрегать… Мы просто представим, что ты не поранилась!
   – И что?
   – И то! Он тебя оттолкнул!! Понимаешь, оттолкнул девушку!! Разве так поступают настоящие мужчины?! Да настоящие должны вперед себя пропустить!
   – Ну… он еще не настоящий… Ему только пятнадцать лет…
   – Пятнадцатилетний капитан Жюля Верна, между прочим, кораблем командовал, а этот, видите ли, еще не настоящий! Да такой, как он, настоящим никогда и не станет! Такие, как он, в троллейбусе сидят, заткнув уши, а бабушки с сумками и маленькими внуками перед ними стоят! Именно такие в очередях всегда вперед женщин лезут! Ну и остальное тоже… Прямо не хочется об этом Белецком дальше распространяться… – Рагулина допила чай, встала со стула и закончила: – В общем, так: мне домой пора, уроков тьму задали, а ты все же подумай над создавшимся положением. Если что, мы этого урода Белецкого так прижмем, что мало ему не покажется! Может даже, в свою старую школу снова свалит! Если его, конечно, там примут! Еще неизвестно, почему он оттуда ушел! Выгнали, наверно!
   Варя посмотрела на нее рассеянным взглядом и бездумно кивнула.

Глава 3
«С этими кошками Аделями общаться – себе дороже!»

   Александра Белецкого раздражало всё. Его раздражали все. Он понял, что ненавидит людей не только за их несимпатичные ему качества, а даже только за то, что их чрезмерно много. Из-за этой скученности каждый так и норовил залезть в его личное пространство и начать там распоряжаться. И это происходило не столько из-за наглости индивидуумов, хотя наглецов вокруг хватало, а потому что вокруг было слишком мало свободного места. Ну, в самом деле, почему он обязан, например, делить свой стол в классе с кем-то еще. Он к этому не привык. Как только его привели в класс, он сразу же занял последний стол, поскольку за ним никто больше не сидел. А потом оказалось, что хозяин этого стола просто болен. Когда же он вернулся в строй, Александру пришлось ежедневно на каждом уроке сталкиваться с ним локтями, касаться его одежды. Это выводило его из себя. Нет, Алеша Прыгайло не был ему неприятен как человек. Вернее, он был ему неприятен не более, чем все остальные. Просто Белецкий остро нуждался в том, чтобы на метр вокруг него никто не маячил.
   Александр с трудом выносил, когда его называли Сашей. Это имя было настолько чуждо ему, что долгое время он на него не откликался вообще. Не из принципа. Просто никак не мог отождествить себя с Сашей, ему казалось, что обращаются к кому-то другому. Он понимал, что полное имя Александр в обыденной жизни звучит слишком выспренне, и потому изо всех сил старался привыкнуть к Саше. Он даже отцу запретил называть себя Алексом. Еще бы! Стоит только представиться Алексом, вопросов не оберешься. А к чему ему вопросы? Он не желает ни с кем объясняться.
   Трудно было привыкнуть и к одежде, незамысловатой, незаметной, но этим самым, как он считал, маскирующей. Он должен одеваться так, чтобы и по поводу внешнего вида ни у кого никаких вопросов не возникало. Все парни носят темные джемпера и джинсы – он тоже будет. Раз кошмарные темные зимние куртки и вязаные шапки – обычный зимний прикид тинейджеров, нате вам и убогую куртку, и черную шапочку с серым ободком и непонятным лейблом на лбу. Вы не найдете в Александре Белецком никаких отличий от других парней, которыми полны школы, улицы, города… Он такой же, как все. Он один из всех. Только как же его раздражают эти все!
   В школе было трудней всего. Он никак не мог взять в толк, зачем набирать такие огромные классы в тридцать и более человек. Разве можно чему-то научиться, когда тебе в затылок и уши дышат сотоварищи, жаждущие знаний? Впрочем, в таких коллективах мало кто по-настоящему этих знаний жаждал. Оно и понятно. Спрашивают тебя по предмету от силы раз в неделю, а все остальное время можно дурака валять, что многие и делают. Белецкий никак не мог взять в толк, зачем делать вид, что ты учишься, и не учиться. Может быть, это происходит потому, что за учебу не надо платить? Ведь если бы образование стало платным, родители бы с пристрастием допытывались каждый день, что нового в школе узнало любимое чадо. Вот за его учебу раньше высчитывали из зарплаты родителей… Впрочем, не стоит об этом. С воспоминаниями покончено раз и навсегда.
   А учат, кстати, в этой школе неплохо. Правда, Александру казалось, что излишне многому. Он убрал бы из программы половину предметов. Ему, например, абсолютно не нужны биология с географией, и он ни за что не стал бы посещать эти уроки, если бы не местная обязаловка. С другой стороны, горизонты, конечно, расширяются. На биологии с географией ему рассказали много интересного, чего он никогда не смог бы узнать в Интернете, поскольку ему и в ум не пришло бы задавать в поисковой строке вопросы о полезных ископаемых, литосферных плитах или нервной системе человека.
   Еще Белецкий не мог понять, зачем ему нужно вместе со всеми ходить по лицеям и училищам, если он даже не думает в них поступать. Конечно, он не стал вставать в позу и отказываться. Зачем привлекать к себе излишнее внимание? Он даже согласился сделать отчет. Похоже, классная дама заметила-таки некоторую его отстраненность от всех, хотя он изо всех сил старался ее не демонстрировать, и решила привлечь его к общему, как она считала, сплачивающему, делу. Да на здоровье! Он сделает отчет, но сплачиваться не будет. Ему это не нужно. Он сам по себе. Какая-то девчонка из класса навязывалась ему в помощницы. Александр тут же забыл, какая. Они, девчонки, для него все стали на одно лицо, независимо от возраста и социального положения. И это общее на всех лицо казалось ему невыносимо пошлым, вульгарным и не стоящим никакого внимания. Его бы воля, он вообще запретил представительницам женского пола учиться. Распорядился бы держать их в каких-нибудь закрытых интернатах исключительно для исполнения функции продолжения рода человеческого. И будет с них! Поскольку мужское сообщество даже в пределах одной страны не разделяло его взглядов, ему приходилось мириться с наличием великого множества девочек, девушек и женщин. Он мирился, но отличить одну от другой не мог, да и не старался этого сделать. Белецкий всегда вел себя с женским полом с холодной предупредительной вежливостью и никогда не вступал ни в переговоры, ни в пререкания.
   Отчет о посещении политехнического лицея Белецкий сделал быстро. Камера мобильника у него была с хорошим разрешением, и фотографии получились удачными. Принтер дома тоже был качественный, а потому отчет выглядел настоящей конфеткой, хотя Александр старался только потому, что привык вообще все делать хорошо, вне зависимости от того, испытывает он интерес к этому делу или нет.
 
   На следующий день, как только Белецкий переступил порог класса, к нему подлетела девчонка со странным предложением: «Давай выйдем на минутку. Надо поговорить». У Александра не было никакого желания с ней разговаривать, но если отказаться, она может повысить голос, и тогда все обратят на них внимание. Это лишнее. Лучше выйти и попытаться вникнуть в то, что она вдруг решила ему сообщить. Исходя из этих соображений, Белецкий сухо кивнул и первым пошел к выходу из класса. В коридоре девчонка предложила отойти к окну. Он опять кивнул и опять же первым пошел в сторону окна. Когда они остановились друг против друга, Александр спокойно посмотрел на лицо девчонки, выражая тем самым исключительное внимание. Он даже заметил, что у одноклассницы неплохие зеленоватые глаза, но тут же отбросил эту мысль. Когда-то у них в доме жила кошка по имени Адель. У Адели тоже были красивые зеленые глаза, но она была всего лишь кошкой. Такой же, как все женщины вообще.
   – Ну как отчет? – спросила его Адель, как он решил для себя называть эту девчонку. Надо же как-то начать их отличать одну от другой, коли с ними приходится учиться. – Сделал?
   Белецкий кивнул. К чему лишние слова?
   – То есть тебе мои фотки не нужны, да? – Адель опять задала совершенно бессмысленный, с точки зрения Белецкого, вопрос. В самом деле, раз он у нее их не спросил, должно быть ясно, что они ему ни к чему. Александр в очередной раз согласно кивнул.
   – Понятно. – Адель тоже кивнула. – А сказать было слабо?
   Белецкий не понял, что она имела в виду, но решил, что лучше всего еще раз согласно кивнуть, что и сделал. Адель тоже оригинальностью не отличилась и тоже повторила:
   – Понятно. – После того как ею была выдержана небольшая пауза, за которую Александр так и не проронил ни слова, одноклассница вынуждена была продолжить, но уже с некоторым пафосом: – Ну… в конце концов, наплевать на отчет, но ты же человека, возможно, сделал инвалидом на всю жизнь!
   Белецкий посмотрел на нее чуть с большим вниманием, но ничего не переспросил. Если кошке Адели что-то от него надо, пусть выражается яснее, тем более что он никого и никогда ни при каких обстоятельствах не смог бы сделать инвалидом даже за сумасшедшие деньги. Не объяснять же ей это.
   – То есть тебя это абсолютно не волнует?! – продолжила в том же идиотском ключе Адель, и Белецкий решил вступить в диалог, чтобы он наконец поскорее закончился.
   – Выражайте, пожалуйста, свои мысли четче… – Александр чуть было не добавил «Адель», но вовремя спохватился и закончил предложение по-другому: – Леди. Каких таких инвалидов вы имеете в виду? Какое я имею к ним отношение?
   – Ну, ничего себе?! – патетически воскликнула Адель. – Он еще и прикидывается невинной овцой! Да ты ж в лицее так шандарахнул мою подругу дверью, что она выбила локтем стекло и вся поранилась!!
   – Простите… что я сделал? – переспросил Белецкий. – Вы ничего не путаете, леди?
   – Слушай, Сашка, кончай выдрючиваться! Я свидетель того, как ты, выходя из дверей актового зала в лицее, так оттолкнул Варьку из «Б», что у нее теперь рука распорота отсюда и досюда… – И одноклассница показала на своей руке размеры раны ее подруги Варьки.
   – Я оттолкнул? – удивился Белецкий.
   – Можно еще сказать – отшвырнул!
   – Я не только никого не отшвыривал, я вообще никого не трогал! – Александр начал терять спокойствие.
   – Ты можешь говорить, что угодно, но я видела все своими глазами! – Адель так разгорячилась, что ее лицо покрылось красными пятнами. – Варька не хочет на тебя никому жаловаться, но если ты перед ней хотя бы не извинишься, я сама на тебя пожалуюсь кому надо!
   – Вы можете жаловаться, кому угодно, леди, но никогда не сможете приписать мне того, чего я не делал!
   – Слушай, Белецкий, ты меня достал своей «леди»! Я тебе не леди!! Я Маша Рагулина! Запомни это! А на следующей перемене, будь так добр, дойди до кабинета иностранного языка на втором этаже. У Варьки вторым уроком английский, и она непременно будет тусоваться возле этого кабинета. Не сомневаюсь, что ты ее сразу узнаешь! Безошибочно! А когда посмотришь, как она выглядит, может быть, тебе самому захочется со мной еще разик пообщаться! Я всегда к твоим услугам! – На этих словах та, что назвала себя Машей Рагулиной, резко развернулась и пошла в сторону кабинета математики, где у их класса через две минуты должен был начаться урок геометрии.
   Геометрия не шла Белецкому впрок. Хоть он никак и не мог поверить в то, что нанес ущерб какой-то там Варьке из «Б», все же чувствовал себя не в своей тарелке. Несмотря на это, Александр сумел собраться, когда его вызвали к доске, и даже вполне сносно доказал домашнюю теорему, но настроение оставалось паршивым, и объяснение нового материала он пропустил. Это Белецкого разозлило. Он привык все усваивать сразу на уроке, чтобы дома было меньше работы. Теперь придется самому разбираться с новой теоремой и терять на это время. Адель, назвавшаяся Машей, несколько раз поворачивала к нему голову и смотрела на него такими страшными глазами, что Белецкому стало казаться, будто он и впрямь в чем-то виноват.
   Он и хотел бы не подчиниться кошке Адели – Маше Рагулиной (Александр постарался запомнить ее настоящее имя), но после геометрии ноги сами понесли его на второй этаж к кабинету иностранного языка. Ту самую Варьку, о которой шла речь в разговоре с одноклассницей, он действительно узнал с ходу. Во-первых, она бережно поддерживала левую руку, которая была перебинтована. Из-за бинтов рука не помещалась в рукав школьного пиджака, и он сиротливо болтался, пустой и неприятно сплющенный, как у израненного ветерана какой-нибудь войны. Во-вторых, к неудовольствию парня, эта девчонка сразу встретилась с ним взглядом и тут же отвела глаза, мучительно и некрасиво покраснев при этом. Это задело Белецкого. Он не помнил, чтобы как-то толкнул ее, но если такое все же случилось помимо его воли, то очень неприятно, что эта Варька считает, будто он не способен ответить за свой поступок. Более того, унизительно.