Луганский Сергей. На глубоких виражах

   Ах, если бы знал дед Афанасий, в какую беду занесут меня эти крылья!
   Долго решалась судьба провинившегося летчика. Тряхнули тогда и деда и мать - все узнавали, кто такие, нет ли хоть в родне вражеского семени. Я не уверен, как закончилось бы дело, если бы не бригадный комиссар Ветров (забыл, к сожалению, имя и отчество).
   Он один нашел в себе силы встать на защиту молодого летчика. Мне не довелось узнать, кто помогал бригадному комиссару в его борьбе за мою жизнь (а ведь в то время такое заступничество грозило бедами и самому Ветрову), но все завершилось благополучно.
   И если мне не обрезали крылья, которые тогда только-только начинали прорастать, то лишь благодаря стойкому заступничеству справедливого, по большевистски ясновидящего человека с ромбиком бригадного комиссара в петлице.
   После окончания военных действий наша эскадрилья была вызвана в Москву для получения правительственных наград.
   Вечно юной, неповторимо прекрасной показалась нам древняя Москва. Целыми днями ходили мы дружным табунком по ее улицам, площадям, скверам. Великий город строился, озеленялся, москвичи деловито бежали по своим учреждениям и заводам, а вечерами заполняли парки, кинотеатры, кафе. Это был последний мирный год советских людей, и хоть события в Абиссинии, в Испании, в той же Финляндии говорили о приближающейся военной грозе, все же трудно было поверить, что ровно через год над нашей страной нависнет мрачная туча, разразится невиданная в истории кровопролитная война.
   Группу летчиков часто останавливали москвичи, расспрашивали о военных эпизодах. А неутомимые московские мальчишки ходили за нами стайками. Милые неугомонные мальчишки! Совсем еще недавно я сам такими же восторженными глазами смотрел на летчика в форме, который приезжал в Алма-Ату набирать курсантов для Оренбургского училища. И вот теперь мне самому приходится удовлетворять жгучее любопытство мальчишек. А мальчишки хотят знать все, в каждом из них бьется горячее сердчишко будущего Чкалова, Серова, Громова. Многие из этих мальчишек повзрослели раньше поры, и вскоре нам довелось встретиться на фронтовых перекрестках...
   Между тем наступил день вручения наград. Нечего и говорить о том волнении, которое мы испытывали, пересекая Красную площадь от Исторического музея к Спасской башне. На всех нас уже были заготовлены пропуска.
   В торжественном зале нас принял А. Ф. Горкин. Он объявил, что Михаил Иванович Калинин сейчас выйдет и как бы между прочим попросил нас бы" поаккуратнее с рукопожатиями.
   Отворилась небольшая боковая дверь, и вышел "всесоюзный староста" маленький сухонький старичок с бородкой клинышком. На нем серый в полоску костюм, простенькие очки. Взгляд пристальный добрый.
   - Поздравляю вас, Сергей Данилович, с правительственной наградой, тихим голосом произнес Михаил Иванович.
   Помня предупреждение Горкина, я бережно подержал в ладонях слабую старческую руку.
   Ордена и медали получили все летчики нашей эскадрильи. Иван Иванович Попов, командир эскадрильи, получил орден Красного Знамени, командир звена Владимир Пешков был удостоен звания Героя Советского Союза. Тут же, в Кремле, я прикрепил к гимнастерке орден Красной Звезды.
   Впоследствии мне довелось много раз получать всевозможные награды, но такого волнения, такого невыразимого подъема, как в тот памятный июньский день 1940 года, я уже не испытывал никогда.
   На прощание мы всей эскадрильей сфотографировались с Калининым и вышли на Красную площадь. Летнее солнце щедро заливало огромный город. На Красной площади все было торжественно и величаво. Замерли часовые у мавзолея, сумрачно застыли у кремлевских стен сизые ели, С разноцветных маковок Василия Блаженного на нас, казалось, взирали века богатой событиями российской истории. В безоблачном голубом небе над Кремлем парило полотнище государственного флага страны Советов.
   Здесь, на брусчатке славнейшей площади, мы все поклялись не жалеть ни сил, ни трудов, ни жизни самой, чтобы всегда чистым и безоблачным оставалось небо над нашей Отчизной.
   ГРОЗНЫЕ ДНИ
   Воскресенье 22 июня должно было пройти как обычный выходной день в воинской части. Днем на стадионе намечены были встречи волейболистов, ближе к вечеру - футбольный матч, а вечером в клубе готовился концерт художественной самодеятельности.
   Встал я в этот день несколько позже обычного, вышел на балкон. С высоты третьего этажа мне хорошо виден наш аэродром. Позевывая, я облокотился на перила балкона. Было солнечно, жарко.
   Но что это? Вместо привычной покойной картины аэродрома я увидел, как по полю бегают солдаты охраны, разбирают оружие и занимают оборону. Блаженное воскресное состояние слетело мигом.
   - Маша, - крикнул я жене, - посмотри. Что-то неладно!
   А в дверь квартиры уже стучал посыльный.
   - Товарищ старший лейтенант, тревога!
   Так началась война.
   На аэродроме техники готовили самолеты. Когда мы прибежали, одно звено истребителей уже поднялось в воздух для патрулирования. Боевые машины унеслись в жаркое небо и скоро скрылись из глаз. Они искали врага, но враг был еще далеко. Как сообщила вечерняя сводка, немецко-фашистские войска вели бои на границе. Нашему полку было приказано обеспечить охрану моста через Дон. Значит, скоро нужно ждать немцев и сюда, к Ростову?! Неужели враг проникнет на нашу землю так далеко?
   В обед у столовой нас всех ждали семьи. Жены плакали. Мы как могли успокаивали их. Тогда не верилось, что немцы продвинутся вперед. Мы были уверены, что врага остановят на границе, а затем боевые действия перейдут на его территорию.
   Однако с каждым днем сводки становились все безрадостней. Враг мощной лавиной наступал на огромном фронте. Создалась угроза Ленинграду, пал Смоленск, немцы рвались к Москве.
   У нас пока было относительное затишье. Дни проходили в боевых учениях, мы жили на аэродроме, спали под самолетами и ждали приказа вылетать. Вечерами все собирались у репродукторов. Новости были угрожающие. Немецкие войска приближались.
   Война... Вот и война. Но как же так? - недоумевали мы. - Ведь буквально на днях, 14 июня, за неделю до войны, было опубликовано сообщение ТАСС о советско-германских отношениях. Я как сейчас помню это сообщение. "По данным СССР, - говорилось там, - Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы". И вдруг - как гром среди ясного неба...
   Разумеется, мы тогда еще не знали, что Сталин, единолично принимавший решения по важнейшим государственным и военным вопросам, допустил крупную ошибку, недооценив реальной угрозы войны.
   Немалая доля ответственности лежит на тогдашних руководителях Наркомата обороны и Генерального штаба, которые плохо разобрались в создавшейся военно-стратегической обстановке и не сумели сделать из нее правильные выводы. Все это выяснилось гораздо позднее.
   Фронт был уже недалеко.
   Наконец пришел приказ вылетать и нам. Нас собрали по боевой тревоге. Командир полка Попов коротко доложил обстановку. Нам предстояло перебазироваться в район Таганрога.
   Вылетали мы эскадрильями - одна за другой. Первой поднялась эскадрилья Владимира Пешкова. Мы построились в боевой порядок и взяли курс на запад. Там, впереди, измотанные и обескровленные, отчаянно дрались наши войска. Мы спешили им на помощь.
   Большую роль в первоначальном успехе немецких войск сыграла авиация. Стремясь уничтожить советские воздушные силы и с первых дней войны захватить господство в воздухе, немецкое командование сосредоточило на восточном фронте, крупные силы своей авиации. Ко дню вероломного нападения фашисты перебазировали к нашим границам около четырех тысяч самолетов. Помимо этого более тысячи самолетов насчитывалось у Румынии и Финляндии,
   Внезапность нападения позволила врагу уничтожить огромное количество наших самолетов непосредственно на аэродромах. Если к тому же учесть, что на вооружении советской авиации находились в основном самолеты устаревших конструкций, уступавшие немецким самолетам в скорости и маневренности, то станет очевидным преимущество, которые располагал противник.
   И все же фашистские захватчики оказались бессильными подавить волю советских людей к сопротивлению. И на земле и в воздухе враг встретил та кой отпор, какого не ожидал,
   В моих наушниках раздался быстрый говорок Николая Мурова:
   - Сережа, Сережа!.. Вижу три самолета противника! Справа! Смотри! Справа.
   - Вижу, - ответил я и отдал команду: - Разворачиваемся для атаки!
   Наше звено барражировало над линией фронта атаки.
   Однако "юнкерсы", заметив советских истребите лей, стали грузно поворачивать назад.
   - Уходят, Сережа! - вновь услышал я беспокойный голос Мурова. - Ведь уйдут!
   - В погоню!
   Но фашистские бомбардировщики быстро удалялись.
   Преследовать их было бессмысленно. Мы вернулись на свой аэродром.
   Слух о том, что мое звено встретилось со знаменитыми "юнкерсами", скоро облетел весь аэродром. У наших машин собрались свободные от полетов летчики, техники, бойцы батальона обслуживания. Всем не терпелось узнать, каков враг, так сказать, "при близком знакомстве". Ведь это была первая встреча нашего полка с немцами.
   К сожалению, ничего подробно я рассказать не мог. Увидев нас, "юнкерсы" благоразумно повернули вспять.
   - Ага, значит боятся! - ликовали техники.
   - А ты думал! Кричат - "юнкерсы", "юнкерсы".. А они - видал?
   Не-ет, бить можно и немцев. Дай только срок. Вот соберемся с силами да как двинем по зубам!
   - Не так страшен немец, как его малюют.
   Первая эта встреча с врагом, его трусость привели всех в боевое настроение. Немцы тоже боятся нас, немцев тоже можно бить!
   А фронт все приближался.
   На нашем направлении войска, только что приступившие к укреплению занимаемых рубежей, так и не успели создать прочную и устойчивую оборону. Противник после кровопролитных боев занял Мариуполь.
   Летать на боевые задания теперь нам было совсем близко - линия фронта проходила неподалеку от аэродрома. Чтобы помочь нашим наземным войскам, истребители тоже занялись знакомым еще по финской войне делом - штурмовкой.
   Упоенные победами, немцы вели себя нахально. Они подходили близко к линии фронта с полным презрением к опасности. Пылили колонны автомашин с пехотой, по обочинам дорог неслись мотоциклисты. Нашим истребителям, проникавшим в тыл врага, это было только на руку. Низко, на бреющем полете проносились мы над беспечным врагом, поливая его из пушек и пулеметов. Наши летчики расстреливали захватчиков в упор, как на полигоне. После налета ЛАГов в немецком тылу царила неразбериха и паника. Горели разбитые машины, дороги и обочины усеяны трупами.
   Боевой пыл, возбуждение наших летчиков были столь велики, что многие не хотели вылезать из машин, дожидаясь в кабине, пока их заправят,
   Бывало, сядет машина - ее тотчас окружают техники. Летчик высовывается из кабины, торопит:
   - Давай-давай! Скорее!
   Командир полка Иван Иванович Попов приказывает:
   - На отдых! Все. Хватит. Видите, уже вечер.
   - Това-арищ командир, - обиженно заводит летчик, - до темноты еще разок слетать можно. Ведь рядом же! Вы не знаете...
   Попов сокрушенно качает головой:
   - Ах, ребята, ребята. Смотри, Сергей, сами просятся. Цены нашим ребятам нет.
   Поздним вечером, когда налеты были закончены и в наступившей кромешной тьме стал накрапывать мелкий дождичек, Иван Иванович вызвал меня из землянки и сказал:
   - Видно, не миновать нам все же подаваться назад в Ростов. А ну как ночью он нагрянет на аэродром?.. То-то, брат.
   Долго молчали. Значит, что же, снова отступление? А ведь оставляя свои семьи в Ростове, мы были уверены, что немцы Ростова не увидят никогда. Отступление... Проклятое, обидное слово!
   - Съезди-ка, Сережа, в Ростов, - вдруг попросил меня командир полка. Посмотри там, что с нашими. Эвакуировать их надо.
   Голос командира прозвучал глухо. Дождь барабанил по кожаному реглану. Огонек папиросы изредка освещал подбородок Попова, и тогда я видел горькую складку у его губ.
   Той же ночью я вылетел в Ростов.
   Город был в панике. Эвакуировалось оборудование Ростсельмаша, "Красного Аксая" и многих других заводов и фабрик, лабораторное оборудование вузов и научных учреждений, культурные ценности. Уходило на восток население.
   Настойчивое стремление немецко-фашистского командования захватить Ростов объяснялось тем, что Ростов был не только важным экономическим и культурным центром Советского Союза, но и крупнейшим стратегическим пунктом на юге нашей страны. Гитлеровское командование считало Ростов "воротами" Кавказа.
   С трудом проталкивался я по неузнаваемо изменившимся улицам города. Разбитые фашистской бомбардировкой здания. По улицам в тучах пыли проходили на запад колонны пехоты, грохотали танки. Гражданское население с детьми, стариками, со скарбом тянулось на вокзал.
   Наш дом оказался целым. С бьющимся сердцем взбежал я на третий этаж. Дверь в квартиру распахнута. Я на цыпочках вошел, осмотрелся. Пусто, тихо, всюду следы поспешных сборов, Семьи моей не было, Я кинулся к одним соседям, к другим - тоже никого. Дом был пуст.
   Я снова вернулся в квартиру. Жена, видимо, взяла с собой только дочурку. Я отыскал семейные фотографии, заколотил дверь и отправился на вокзал.
   Что там творилось! Все пути забиты составами эвакуируемым имуществом. Бегают военные, требуя немедленного отправления воинских эшелонов. И тысячи, многие тысячи беженцев, совсем потерявших головы.
   На вокзале я нашел своих. Они уже несколько дней ночевали здесь, надеясь на какой-нибудь счастливый случай. Но беженцев все прибывало, а счастливый случай не представлялся.
   Пока мы разговаривали, над станцией появился немецкий "хейнкель". С первого захода он принялся бомбить железнодорожные стрелки и эшелоны. Народ в панике кинулся бежать. Крики, слезы, давка. Пронзительный плач потерявшихся детей. А "хейнкель" сделал разворот и "прошелся" из пулеметов. Молча смотрел я на это бесчинство...
   Отыскал начальника станции, но ни о чем путном, договориться с ним было невозможно.
   - Вы же видите, что делается! - крикнул он, отмахиваясь от меня.
   Ясно, что надеяться на счастливый случай безрассудно. Надо выбираться из города самим.
   Пешком, с чемоданом в руках пошли мы за Дон. Нескончаемым потоком тянулись на восток беженцы. Тут же гнали тысячные табуны скота. Все живое уходило от врага.
   Мне нужно было возвращаться в часть, Я попрощался с семьей, и вскоре жена с дочкой на руках затерялась в потоке уходивших на восток людей. Беженцы направлялись на Благодарное...
   - Да, худо, худо, - вздохнул Иван Иванович, выслушав мой рассказ о том, что творилось в Ростове. - Ну, ладно. Надо за дело, Сегодня жаркий денек будет.
   Я только сейчас обратил внимание, как осунулся, постарел, видно, за эти последние дни командир полка. Впрочем, все мы выглядели сейчас, наверное, не лучше. А, кажется, давно ли молодцевато прогуливались по Москве? Забылось. Война, тяжелые, напряженные дни...
   Иван Иванович предугадал верно: день и в самом деле выдался напряженный. Враг, чувствуя слабеющее сопротивление наших войск, бросал в наступление все новые свежие силы. Он рвался завладеть "воротами" Кавказа.
   С утра мы вылетели на штурмовку. Наше командование бросало в бой все, чтобы только задержать лавину гитлеровских войск и дать возможность нашим частям перегруппироваться, занять выгодные рубежи, наладить оборону. Из пушек и пулеметов истребители били по пехоте, по танкам и мотоциклистам. Положение складывалось такое, что об отдыхе некогда было и подумать. Только в первой половине дня мы совершили по четыре-пять боевых вылетов. Громадное напряжение!
   После обеда стало известно, что гитлеровцы вводят в бой крупные силы авиации. Мы поднялись в воздух шестью звеньями. В самом верхнем ярусе шло звено И. И. Попова, ниже - мое, еще ниже вел свое звено Володя Пешков, По вертикали мы как бы закрывали доступ на нашу сторону.
   Скоро показались "мессершмитты", хищные, верткие, злые машины. Обе стороны устремились другу навстречу, одновременно набирая высоту.
   Первым вступил в бой Иван Иванович Попов. Он пошел прямо в лоб ведущему "мессершмитту", тот не выдержал, отвернул и получил мощную очередь из всех пулеметов нашей командирской машин. Закончив атаку, Иван Иванович направил свой тяжелый ЛАГ по вертикали вверх. За ним тотчас же пристроился легкий и быстроходный "мессер". В верхней точке самолет Попова на несколько мгновений завис, и это решило его судьбу. "Мессершмитт" расстрелял его в упор. Машина командира полка камнем рухнула вниз.
   Все это произошло быстро, в какие-то секунды! Воздушный бой вообще длится недолго.
   Сбивший Попова "мессершмитт" выходил из атаки, и мне представилась прекрасная возможность отомстить за нашего командира. Я дождался, когда немецкий летчик зависнет и подставит "живот" машины, В прицеле мне отчетливо видны зловещие кресты. Я нажал на гашетку и буквально распорол очередью вражеские бензобаки. "Мессер" вспыхнул, как факел. Взяв ручку на себя и вбок, я положил машин в глубокий вираж - маневр, который я долго и тщательно разучивал еще в школе летчиков.
   Выбирая новую цель, я видел, как мастерски сбил "мессершмитта" Володя Пешков. Кроме того еще две вражеские машины, оставляя после себя дымны хвосты, падали на землю. Это наши ребята мстили за гибель командира полка.
   Конечно, ни о каком строе теперь не могло быть речи. В воздухе творилось что-то невообразимое. Сейчас все зависело от искусства и сообразительности летчика.
   Чуть ниже меня кто-то из наших летчиков увлекся погоней и не заметил, как в хвост ему зашел "мессершмитт". Надо было выручать товарища. Вражеский летчик вовремя заметил мой ЛАГ и попытался уйти. Но я уже поймал его машину в прицел. Жму на гашетку, однако привычного содрогания, когда работает пушка, не чувствую. Пушка молчит. Какая досада! Тотчас бросаю машину в вираж, А что если немец бросится за мной? Но нет, "мессершмитт" привычно взмыл вверх по вертикали. На время мы разошлись, и я успел перезарядить пушку.
   Следующую атаку я начал не выходя из виража. Этим-то и хорош маневр: описав кривую, ты вновь оказываешься в выгодном положении. На этот раз пушка сработала исправно. Я видел, как от вражеского самолета полетели щепки. Еще один за нашего командира!
   Бой затих, И немцы и наши устало отправились на свои аэродромы.
   Тяжело, невыносимо горько было возвращаться без Попова. Мы потеряли хорошего командира, отличного боевого товарища. С Иваном Ивановичем многие из нас воевали еще в Финляндии, гуляли по Москве, вместе получали награды. И вот его не стало... Обидная потеря!
   Один за другим опустились ЛАГи на аэродром. Обедали молча и снова молча разошлись по машинам. На моем самолете я насчитал восемнадцать пробоин...
   Иван Иванович был прав, предсказывая напряженный день. Мы совершили по девять боевых вылетов.
   К вечеру я еле таскал ноги. Когда я пожаловался на великую усталость своему технику Ивану Лавриненко, тот скупо буркнул:
   - Так денек-то был!
   И неторопливо захлопотал вокруг машины.
   С трудом стянул я шлемофон и поплелся в землянку. Желание было одно: лечь и закрыть глаз" Интересно, долго ли мы выдержим такое напряжение? Ведь человек не машина... И тотчас же вспомнился Попов. Он сказал бы: "Человек не машина. Он сильнее машины". Эх, Иван Иванович... Надо буде написать его семье. Хотя куда писать? Ни от семьи Попова, ни от моих не было пока ни слова. Живы ли они Благополучно ли выбрались из прифронтовой полосы?..
   Вечером летчики собрались в своей землянке, чтобы почтить память погибшего командира. Молча лили по кружкам водку. Место, где обычно сидел Иван Иванович, пустовало. Я вспомнил, как проводин разборы дня Попов: скупо, немногословно. У него было правило: ни слова вечером о задании на будущий день. "А то ребята спать не будут", - сказал он мне как-то.
   В землянку вошел комиссар полка Иван Федорович Кузьмичев, бывший инструктор летной школы отличный пилот-истребитель. В полку он появился недавно, но уже успел подружится со всеми ребятами. Когда вошел комиссар, все встали, Иван Федорович остановился рядом с местом командира. Минутой молчания почтили мы память боевого товарища. Комиссар поднял свою кружку, в суровой тишине мы чокнулись.
   После ужина мало-помалу завязался разговор. Разбирая сегодняшний бой, летчики отметили излюбленную манеру немцев вести бой на вертикалях. "Мессершмитт" легче нашего истребителя, быстроходней - немец всегда уйдет на вертикали. Ошибка Попова заключалась в том, что он после атаки тоже пошел на вертикаль. Положи он машину в глубокий вираж - остался бы жив... Нет, нам нужно навязывать врагу свою манеру боя, на виражах. Правда, летчик при этом сильно страдает от перегрузок, но это пока единственное средство измотать противника, лишить его маневренности. Общеизвестно, что немцы не выдерживают лобовых атак, уклоняются от боя на виражах, избегают правых разворотов, чаще всего применяют левые фигуры. Значит, врагу надо навязывать такие положения, при которых дают себя знать конструктивные недостатки "мессершмитта", несколько зависающего на вертикалях. К примеру, немецкий самолет взмыл вверх. Гнаться бесполезно: "мессершмитт" быстроходнее. Лучше уйти в сторону и встретить врага на вираже, атакуя в лоб.
   Забегая вперед, скажу, что манеру вести бой на глубоких виражах скоро усвоили все наши летчики. И даже впоследствии, когда у нас появились более быстроходные и облегченные машины, мы зачастую оставались верны испытанным и проверенным приемам воздушного боя, естественно, каждый раз внося в них необходимые элементы новизны, творческой смекалки.
   Педантизм немцев недаром вошел в поговорку. Верны себе они оставались и на войне.
   К войне немец относился как к хорошо продуманному и организованному трудовому процессу. А трудиться он привык "от" и "до". Взошло солнце - война началась, зашло - войне конец, пора на покой. Так по крайней мере, было в первый период...
   Новый командир нашего полка майор Федор Телегин умело воспользовался этим слепым педантизмом противника. С некоторых пор ЛАГи стали совершать налеты на самом рассвете.
   До восхода еще далеко, только-только начинает развидняться. Сыро, зябко, но летчики быстро рассаживаются по машинам. Истребители поднимаются в воздух. Курс известен хорошо: наш прежний аэродром в оставленном городе N...
   Под покровом темноты заходим со стороны Азовского моря и совершенно неожиданно сваливаемся на голову противника. В этот ранний час немцы еще потягиваются, бреются и пьют кофе. Наш "визит" как нельзя кстати. Захваченные врасплох немцы и не пытаются взлететь, потому что нет ничего беспомощнее на свете, чем истребитель на взлете или посадке. И ЛАГи методично и совершенно спокойно "утюжат" беззащитную технику на поле аэродрома.
   Позднее такие неожиданные налеты мы стали применять для того, чтобы блокировать вражеские аэродромы и дать "отработать" нашим бомбардировщикам...
   Новый командир полка с первых же дней поставил дело, как мы тогда говорили, "на конкретность". Ему неважен был боевой вылет вообще, он добивался от каждого летчика конкретных результатов. Поэтому вечером при подведении итогов дня он придирчиво выспрашивал, кем что сделано. И летчики постепенно привыкли фиксировать результаты своей работы. На вопрос командира полка отвечают:
   - Подбил два бронетранспортера!
   Или:
   - Разбил паровоз!
   - А как заметил, что разбил? - допытывается Телегин.
   - Пар страшный поднялся, товарищ командир. Потом взрыв.
   Молодец!
   Но горе тому, кто атаковал сумбурно и палил, сам не видя куда.
   Федор Телегин по-отечески опекал молодых, неопытных пилотов. Бывало, частенько собирал он нас, уже стреляных летчиков, и заявлял:
   - Вот что, братва. Сегодня молодежь будет дома сидеть. У немцев такие звери появились! Как пить дать собьют. Пошли сегодня одни старики! И как правило вел "стариков" сам.
   Случай этот произошел с Федором Телегиным поздней осенью, когда битва за Ростов достигла своего высшего накала.
   В одном из воздушных боев нам удалось сбить и посадить на свое поле несколько "мессершмиттов". Вражеские машины достались нам совершенно целенькие. Один из трофеев Федор Телегин решил приспособить для разведки.
   В самом деле, в простом и безыскусном замысле нашего командира полка крылись большие возможности. Кто из немцев обратит внимание на одинокий истребитель с фашистскими опознавательными знаками? Никто. А если и обратит, то подумает - свой. Мало ли зачем может летать над самыми позициями "мессершмитт".
   Не раз и не два вылетал на трофейном самолете сам Федор Телегин во вражеский тыл. Немцы не обращали на "мессершмитт" никакого внимания. В то время много немецких летчиков вылетали на так называемую свободную охоту. За свободного охотника принимали они и Федора Телегина.
   Майор Телегин кружил над маршевыми колоннами и штабами, он замечал концентрирующиеся для удара войска, заносил на карту скрытно готовящиеся позиции. Короче, сведения нашего разведчика были настолько важны и ценны, что командование фронта предупредило соответствующие службы об одиноком "мессершмитте", выполняющем особо важные задания.
   Немцы все-таки разгадали секрет таинственного самолета. Однажды, возвращаясь из очередного задания, машина была подбита - и Федор Телегин еле дотянул до наших передовых позиций. Здесь-то и произошел досадный курьез.