Лукницкий Сергей. Фруктовые часы

водится в таких случаях, будущей жизни. И чем больше они продолжались, тем
более я трезвела, понимая, что Вадим - это совсем не то, что должно было
быть рядом. Но выбирать не приходилось. Я уже была благодарна провидению,
что хоть ненадолго не одинока.
Вадим выступал с апломбом, который я вначале принимала за мальчишество,
но, повторяемые им наборы стандартных никчемных пошлых фраз наводили на меня
беспросветную тоску, все ярче обнажая безысходность, бесперспективность моей
затеи.
Мой счет в банке таял довольно быстро, потому что мне хотелось
постоянно баловать мальчика, а он не зарабатывал ничего. В конце концов, во
мне стала засыпать возлюбленная, а на ее место вставала нормальная
практичная француженка. Я как-то сказала Вадиму об этом.
На следующий день он принес мне тысячу франков.
Это показалось мне странным, но я не подала виду. Случай помог мне. Из
его пиджака, пока он валялся в кровати, выпала кредитная карточка на имя
китаянки, которую он кадрил на занятиях, и мне все стало ясно.
Но какая женщина, особенно умная, а я себя таковой считаю, даст мужчине
знать о своем открытии? К тому же я все еще была влюблена, вернее любила
свою влюбленность в него, свою отданность ему, и мне жаль было с этим
расставаться. Я стала себя упрекать в том, что вела с ним бестактные
разговоры о деньгах, и он вынужден был пойти на этот шаг, чтобы не потерять
меня. Это было глупо, но это было единственное, что я хотела, чтобы пришло
мне в голову. Я продолжала убеждать себя, что он меня все-таки любит, к тому
же в этот вечер он заявил, что хочет ребенка.
Я не буду описывать эту ночь. Она была моей и только моей.

Утром он почитал газеты, выпил кофе, вдруг позвал меня и спросил:
- Ты можешь позвонить в Военное ведомство Франции и сказать им, что я
могу, вернее, что мы можем помочь им? Помочь решить вопрос с танками.
Я опешила. Он показал мне заметку, где было сказано, что Россия продает
свое вооружение заинтересованным странам.
Я никогда не была коммерсантом, но виду не подала. Я позвонила, и (так
все просто) за три процента комиссионных мне поручили совершить сделку.
Вадим немедленно составил факс, и мы его отправили в Россию.
Через некоторое время я вылетела в Москву, имея в кармане бумажку с
телефонами и адресами людей, которые могли со мной сотрудничать.
Я отдавала себе отчет в том, что должна вернуться с победой, ведь
поражение мое было бы потерей счастья. И не только потому, что эта сделка
сулила приличное вознаграждение. Я должна была показать Вадиму свои
возможности.
А насчет китаянки он заявил мне, что я порю чушь. Ах, если бы его слова
оказались правдой ну хотя бы наполовину! Однако, в подтверждение их он
перестал сидеть с ней на занятиях и почти не общался, во всяком случае, при
мне. Но по ее взглядам, методичным и расчетливым, бросаемым на Вадима, я
понимала, что все далеко не так просто. Я ведь женщина, у меня есть на такие
дела чутье.

Утро было плохим для занятий.
Мне было тревожно, меня познабливало.
Вадим на занятия не пришел; он, правда, предупреждал заранее, ссылаясь
на визит в консульство, касающийся сроков его пребывания во Франции, но я
тогда не придала значения его объяснению и забыла о разговоре. Но -
китаянка!
Я выдержала бы неуютность - пустоту в группе "азиатик", и все было бы
ничего, если бы не китаянка. Она сидела, как всегда, напротив меня и мило
улыбалась. Одетая, на этот раз в прозрачную неприличную даже для привычного
и терпимого ко всему Парижа кофточку, похожую на целлофановую пленку для
хранения продуктов, - сия дива излучала такую эротическую ауру, сдобренную
раздражающими запахами, что я не смогла сосредоточиться.
А эта ее наглая вызывающая улыбка так усиливала возбуждение каждой
деталью, выставленного для обозрения всем ее тельца - нервной шеи,
неспокойных плечиков, торчащей грудки, разрисованного пупка, что меня забила
самая вульгарная дрожь. Я с трудом довела до конца первый час занятий и,
сославшись на лихорадку, ушла. Вид, очевидно, был у меня действительно
нездоровый - меня не держали, но еще одного предупреждения администрации по
поводу того, что я не отметила профессорскую карточку, я не избежала. А еще
- но это пустяки, день занятий остался незаполненным, а значит,
неоплаченным.
Мне было худо, я вышла на Рю де Флер, повернула на Распай и тут только
почувствовала холод. Я запахнула свою куртку и была рада, что догадалась с
утра надеть брюки. Спускаться в метро не хотелось, а гулять было теперь, не
холодно, хотя дрожь не проходила. Это был, конечно, не холод.
Не знаю почему, я потащилась на Монпарнас, прошла пару дешевых
магазинчиков Тати, облюбованных русскими туристами, арабами, цыганами и
безработными. Веселый клошар выпросил у меня пятифранковую монету. Повернула
обратно, перешла на другую сторону и оказалась у длинной стеклянной стены
дорого ресторана, он - рядом с кафе "Космос".
Ресторан назывался "Аллер". Я никогда здесь не была, да и сейчас не
собиралась заходить, потому что вряд ли обед здесь стоит даже днем менее
пятисот франков, а швырять деньги я не люблю. Вход в него был со стороны
улицы Вовин.
Возле брассери продавались жареные каштаны по три, пять франков
пакетик, и прямо около лотка стоял художник, малевавший что-то на коробке
из-под ботинок. Я не люблю таких нарочито "одержимых" уличных мазил.
Рисовать ему не на чем, ни дать, ни взять - Утрилло! Я люблю каштаны. Ими
можно быстро утолить голод и до вечера шляться, чтобы потом уже основательно
поесть дома; у меня забит холодильник, но я не гурме, я гурманка, люблю
безудержно, хорошо и вкусно поесть и почти не забочусь об изысканности блюд.
Возле "Аллер" остановился большой белый автомобиль, из которого вышел
толстый маленький человек в коричневом костюме и шляпе. Судя по его виду и
по цвету кожи, это был китаец. Меня, как это и понятно, несколько раздражало
теперь все китайское, потому что оно непроизвольно рождало в моей голове
цепь ассоциаций, приводящих к моей сопернице, что я не заметила сама, как
уставилась на него пристально. А он, истолковав мой взгляд, видимо, как
желание войти в ресторан, открыл дверь, улыбнулся и предложил мне сделать
это. Не знаю, сама для чего, я вошла.
В моих действиях не было, да и не могло быть никакой логики. Я просто
вошла и, уже войдя, сообразила, что у меня вряд ли с собой больше двухсот
пятидесяти франков.
Я села за столик у самой двери, а он прошел в зал.
"Может быть, ресторан развеет меня", - подумала я, и немедленно же ко
мне подошел официант.
Я лихорадочно вертела в руках меню, стараясь выбрать, что попроще, в
конце концов, соорудила себе сносный обед, с трудом уложившись в намеченную
сумму.
Официант почти немедленно принес мне два ломтика дыни с кремом и,
сосредоточившись на ней, я не сразу заметила чей-то пронзительный взгляд. Я
подняла голову, уже зная, что я увижу, поэтому сделала это незаметно. На
меня смотрели полные ужаса глаза Вадима. Он, конечно, никак не ожидал, что я
появлюсь здесь во время собственной лекции, да и вообще здесь. Он, может
быть, решил, что я за ним следила специально, но ни один мускул не дрогнул
на моем лице, а это, поверьте, далось мне очень трудно. Я сделала вид, что
не заметила его, а когда краем глаза взглянула в его сторону, то увидела,
что он сидит спиной к моему столику, и это для того, конечно, чтобы было,
как можно меньше шансов быть мною замеченным. Я смотрела на его спину и
видела, как она напряжена. Рядом с Вадимом сидел тот самый китаец, который
загнал меня в ресторан, и что-то вещал ему. Его французский был для меня как
говор пингвина.
Безудержная разгадка ситуации осенила меня. Конечно, этот китаец - ее
папа, а этот молодой человек, мой Вадим - ни больше, ни меньше как его
будущий зять. Я взирала на эту семейную идиллию равнодушно, отбрасывала
палочками пленки с залитых соусом гринуй и нисколько не удивилась, когда
дверь ресторана распахнулась и мимо меня к их столику, улыбаясь, как
принцесса, проплыла моя фантастическая соперница. Мне было мрачно и
неудобно, но я не могу не быть объективной и не отметить совершенство ее
движений, походки, манер; ее рост, ноги, бедра, шея, талия, цвет кожи,
умеренный макияж были совершенны настолько, что будили во мне бешенство.
Расплатившись, я выкурила прямо тут же за столиком сигарету и
отправилась к себе на Пляс д`Итали. Моего спокойствия хватило только до
подъезда дома и на то, чтобы вымученно улыбнуться консьержу. Он что-то
спросил, открывая входную дверь, но, по счастью, дверь лифта была открыта, я
вскочила в него и тут же со мной случилась истерика. Я не могла уже
нормально выйти из лифта, я буквально выползла из него, открыла дверь
ключом, который, сволочь такая, застрял и никак не хотел поворачиваться. Я
готова была уже снова спуститься и подняться по другой лестнице, чтобы войти
через балконную дверь в свою спальню, но вновь видеть добродушного консьержа
мне было не под силу.
И вдруг мне стало на секунду хорошо, очень ненадолго, ровно настолько,
что я успела снять верхнюю одежду, притащить в спальню все виски, которое у
меня оставалось, и включить видео. Я не так уж люблю его смотреть, но чтобы
ни о чем не думать. Я начала пить.
Видюшник показывал какой-то фильм про волков, и я еще не совсем пьяным
сознанием подумала, что какой бы я теперь фильм ни смотрела, все будет
рождать во мне неприятные ассоциации с моей нынешней жизнью. Я выпила еще,
отвлеклась от телевизора, оглядела спальню и увидела на стене ружье.
Нехорошая девочка-мысль промелькнула.
Я быстро выпила еще, теперь уже окончательно не глядя в телевизор.
Странный сон сморил меня, мне стало вдруг удивительно хорошо, но только
ненадолго, потому что потом вдруг затошнило, и я еле добежала до туалета. Не
знаю, как я вернулась в свою постель, но в ней, несмотря на головокружение,
несмотря на то, что все еще мутило и болела голова, мне было чуть-чуть
получше, может быть потому, что я вспомнила, что завтра суббота и не надо
идти в институт? Сознание опять замутилось, я только успела уловить, что
автоматически выключился видюшник, и, нажравшись разных таблеток, чтобы не
раскалывалась голова, отключилась сама.
Проснулась необычно рано и, зная, что в таких случаях надо делать,
полезла в горячую ванну, взяв с собой из холодильника пару стаканчиков
молочного мороженого с шоколадом. В ванне я некоторое время забавлялась с
душем, и, как ни странно, это почти привело меня в норму. Мое тело
расслабилось на некоторое время, перестало требовать запрещенных яств, а мое
отравленное алкоголем и таблетками сознание отключилось от Вадима.

Полчаса такой приятной процедуры, и я стала свежа, как листья салата.
Теперь надо было придумать, как убить время, и я решила заняться осмотром
своего гардероба. Но уже через час это занятие мне наскучило. Я все
скомкала, сунула обратно и плюхнулась в кресло.
Волна обиды снова стала подступать к горлу, и, чтобы не разреветься, я
оделась получше и вышла на улицу. Но судьбе в этот день было угодно еще раз
сделать мне больно. Я почти немедленно остановилась возле витрины небольшого
китайского магазинчика, в которой висел большой плакат, изображающий
европейского молодого человека и китаянку, которые куда-то мчались на своей
яхте. Это невинное совпадение произвело на меня сильное впечатление, будто
обдало меня ледяным душем.
Я только отошла от своего дома всего на несколько шагов и опрометью
бросилась назад. Никогда время не шло так медленно, как в те длиннющие
секунды, что я бежала к дому.
Перед самым моим домом мне под бок - опять перебегала, где попало -
ткнулся серебристый "Ситроен", и от боли, от обиды, от унижения, от
одиночества я заплакала теперь уже так горько, что села тут же на тротуар и
закрыла лицо руками.
Из "Ситроена" вышла почтенных лет дама, подошла ко мне, постояла
чуть-чуть около, а потом села рядом.
- Меня зовут Лидия, - сказала она.
- А меня Мелони, - ответила я и, неожиданно для себя зарывшись в ее
шарф своими перемазанными косметикой губами, глазами, мокрым носом, заревела
снова. Правда, плакала я уже иначе, так как плачут все, нашедшие защиту.
- Я вас не очень ушибла? - спросила Лидия.
- Нет, конечно, не беспокойтесь, тут дело в другом.
- Я вижу.
Мы довольно долго перебрасывались репликами, пока не сообразили обе,
что вовсе не хотим так быстро расставаться. Мы сперва посидели в ближайшем
кафе, потом в машине Лидии, а затем поднялись ко мне.
Когда мы распрощались, был уже очень поздний вечер. Я проводила ее до
машины, мы поцеловались, и добрая фея исчезла, не оставив адреса, потому что
у нас обеих было ощущение, что мы знакомы давно. Проводив ее, я поднялась
домой, легла в кровать и заснула спокойно и безмятежно. Утром должно было
наступить воскресение - первый с начала романа диманж, который я проведу без
Вадима.
Утром, проснувшись, я вспомнила вчерашний день, свою истерику,
прогулку, Лидию, серебристый "Ситроен"; постепенно в моей памяти стали
всплывать обрывки нашей вчерашней беседы.
- Ты плачешь, говорила она, - потому что сегодня последний день в тебе
живет рабыня. А она живет только в тех, кто думает, что время встало. Ты
забыла, что наступит другой день, завтра ты проснешься госпожой и будешь
сама решать, миловать тебе твоего Вадима или нет.
- Откуда вы знаете, как его зовут?
Глупый вопрос, я наверняка за всхлипываниями тысячу раз произнесла его
имя.
Она погладила меня по волосам и сказала:
- Я тоже была наивной и маленькой когда-то, только мне было в то время
семнадцать, и у меня уже была дочь. Я ее сделала от того, кого я
по-настоящему любила. Мы расстались тогда же, когда у меня появился живот.
Это было сорок лет назад.
Она закурила сигарету, и я тоже.
- Да, но моя глупость и мое рабство усугублялись тем еще, что в то
время верила в коммунизм.
Тут я расхохоталась, а она ободренно продолжала:
В моей жизни было много всего намешано: сцена, зарубежье, борьба,
любовь, Стелла, а я ведь, между прочим, полька по национальности. Мои
родители эмигрировали во Францию в год моего рождения. А я вот выросла и
решила туда вернуться, потому что уверовала, что можно грязными руками
построить рай. Дочь, у меня, правда, хватило ума оставить у моей матери в
Париже.
В Варшаву я приехала одна, спала там на клопином одеяле с
пятнадцатьювечовой лампочкой в коридоре и все ждала, когда он придет, этот
коммунизм.
В четырнадцать же лет я стала актрисой. В Южной Америке я пела и
играла, не без успеха, в театре. Я была очень хорошенькой. И вот пошла я в
Варшаве устраиваться на работу, потому что очень хотелось быть немедленно
полезной новому обществу.
Мне говорят: "Нет, сперва зарегистрируйтесь в НКВД".
Я спрашиваю: "А что это такое?"
Меня приняли за сумасшедшую, ибо не знать, что такое НКВД, было
невозможно. Это тайная полиция, с террористическими правами, неотъемлемая
часть того общества. Арестовывала прямо на улицах, била прилюдно.
Я пришла в НКВД встать на учет, чтобы меня легче было арестовывать в
случае надобности, а девочка-паспортистка мне говорит: "Как только я вас
зарегистрирую и документы подпишут у начальства, вы перестанете быть
француженкой и вас выгонят из гостиницы. Где вы жить будете?"
Ее звали Ига, эту паспортистку. Она привела меня в свой дом, и там я
увидела ее брата, впоследствии моего мужа.
Если ты филолог, Мелони, ты знаешь его имя, оно хорошо известно в
Сорбонне. А тогда он был загнанным страхом, арестом родителей, гибелью в
концлагерях родственников двадцатилетним грустным мальчишкой. Я этого
мальчишку превратила в мужчину, в мужа, сделала его известным, родила ему
двоих детей, увезла его во Францию. Если ты спросишь, счастлива ли я, я
скажу: да, и я не думаю, что слишком дорого заплатила за свое счастье.
Однажды я выступала на сцене, и мне показали высокого старика в
ближайшей ложе. Это был тогдашний премьер-министр Польши Циранкевич. Не
успел он подумать о хорошенькой девочке, да еще французского происхождения,
как меня к нему и привели, а я вместо того, чтобы потупить очи перед власть
предержащим, начала разглагольствовать, что тот коммунизм, который они тут
построили, ничего не имеет общего с тем, о котором они говорят.
Я, конечно, играла с огнем, но Циранкевич меня не тронул. Однако мне
приклеили ярлычок: "социально опасная эмигрантка", а тут еще Жо сделал мне
предложение.
У каждого, моя маленькая Мелони, свой чемодан проблем, - говорила
Лидия, - но у каждого проблемы не очень серьезные, потому что самая
серьезная - это только твоя собственная проблема.
Но ведь тебя не гонял голой по кабинету министр безопасности Польши
Анжеевский, хотя если бы ты существовала в его времена, то, может быть, и
гонял бы, он любил красивых женщин... В общем, так, - она вдруг приняла
решение, - нос не вешать, завтра с утра встать и сказать себе: "Я сильная!"
Если не поможет, взять ремень и себя отхлестать. Между прочим, когда мы с
мужем и крошечным Полем вырвались из этого ада арестов (причем оба
нелегально: я - на гастроли, он - в командировку), нам было хуже, чем тебе
теперь, потому что, когда мы оказались в Париже, нас тут же стали называть
коммунистами и требовали, чтобы мы убирались назад в Польшу. Все время
уходило на бесконечные разговоры в префектуре полиции. Ты знаешь, в какой мы
оба были депрессии? У нас не было французских виз, а в Польше нас бы
немедленно арестовали.
Сейчас об этом хорошо говорить за чашечкой кофе, а тогда я только
плакала.
И его, и мои родители нас прокляли, и его, и мое государство нас не
приняло. И только потому, что мы оба не предали друг друга, мы победили, и в
знак нашей победы мы через несколько лет родили Сабину.
Между прочим, завтра диманж, и вся эта банда с мужьями, женами и
внуками заявится к нам с Жозефом. Я тебе все это рассказываю для того, чтобы
ты не думала, что за всеми светящимися окнами парижских домов живут только
счастливые люди. Каждый несет свой мешок картошки, и каждый мешок тяжел
по-своему, но я на своем мешке нарисовала красивые полосы и рожицы, и от
этого всем вокруг кажется, что мой мешок немножко легче.
Он позвонит тебе завтра, - сказала Лидия, оторвавшись от своего
рассказа. - Будь с ним мягкой, приветливой и участливой. Ты только тогда
сможешь судить мужчину, если сама будешь с ним абсолютной.

...Я так увлеклась этими воспоминаниями о вчерашней встрече, что мне
даже голос послышался Лидиин, и я не заметила, что давно уже звонит телефон.
Тут я, торопясь, встала с пола, где рассматривала фамильные альбомы, и пошла
к нему через всю гостиную. Он звонил долго, но я особенно не спешила, потому
что прекрасно знала, что это он. И он дождется пока я подойду.
Я обезоружила Вадима тем, что была с ним приветлива и нежна. Он терялся
в догадках: видела я его вчера в ресторане или это ему показалось. И он
никогда не узнал о том, как я страдала в эти дни, и за это приобрела силу и
право им распоряжаться. Он сейчас придет? Хорошо. Он захочет со мной лечь в
постель? Великолепно. Я буду с ним восторженна и влюбленна. Он придумал мне
поездку в Россию, чтобы мы могли заработать денег? Прекрасно. Я сделаю это с
удовольствием, более того, для него и для нашего будущего. Отныне я никогда
не забуду, что он мужчина, как это ни парадоксально звучит. А вообще, если
честно сказать, я ужасно по нему соскучилась, по его телу и его ласкам. Надо
бы забраться в ванну до его прихода, чтобы снять лишний стресс.
Я стала раздеваться и все, что на мне было, бросила в машину стирать, и
колготки, между прочим, тоже, хотя говорят, это дурной тон - стирать
колготки. Пусть так, но они, те, что я ношу, стоят не менее пятидесяти
франков.
Я пошла в ванную, включила мой любимый душ, купленный когда-то в
Италии. Меняя конфигурацию струи, я гладила ею себя по всему телу, а когда
она стала, наконец упругой и устойчивой, легла в ванну на спину, закрыла
глаза и укрепила душ таким образом, чтобы мне было комфортно. Лампа в ванной
постепенно стала гаснуть и вскоре превратилась в мерцающую звездочку.
Создалась очень благоприятная для отдыха и снятия напряжения обстановка, и
теперь я думала обо всем на свете легко и беззаботно.
Через полчаса я включила свет, привела себя в порядок и оделась. Я
чувствовала себя сильной.
Когда пришел Вадим, он вдруг не выдержал и сам заговорил о том, что у
него было с этой китаянкой, вернее, с ее папой. Я молчала и, взяв его руку,
трогала ею себя. И мне теперь стало безразлично все китайское. У меня дома
даже где-то валялись нунчаки, которые отец когда-то привез из экспедиции.
Папа научил меня управляться с ними. Это искусство пригодилось мне
два-три раза в жизни. Зачем отец научил меня этому, я не знаю, но нет ничего
случайного. Однажды я неизвестно для чего взяла их с собой и вышла вечером
на прогулку, так немедленно ко мне пристал какой-то мерзавец, и я этими
нунчаками ткнула ему туда, где у этой дряни были глаза. Второй раз, когда у
меня угоняли машину, я пожертвовала задним ее стеклом, с силой метнув вслед
удаляющейся машине скрепленные цепочкой палочки. И весьма удачно, потому что
нунчаки пробили стекло и сломали угонщику шею. А в третий раз, когда Рене
привел ко мне шлюху. Ему хотелось посмотреть, как я буду с ней управляться.
У него долго срасталась сейчас шейка бедра, еще полгода назад я видела его
на костылях.
Через два дня я должна была ехать в Россию, а эти два дня мы провели с
Вадимом большей частью в беседах.
Нунчаки я с собой в Россию решила не брать.

Месяца полтора длилась моя странная поездка в Россию. Советские танки
приплыли, наконец, в Марсель. Это была первая партия, и, судя по всему, она
удовлетворила наших экспертов, во всяком случае, уже через два дня они дали
добро.
Счет Военного министерства был разморожен, а я по праву получила три
процента за организацию сделки.
Прежде чем позвонить в Париж Вадиму в свою собственную квартиру на Пляс
д`Итали (он в мое отсутствие жил там), я на его кредитную карточку перевела
половину заработанных денег, что-то около пяти миллионов франков.
Теперь мы оба были богатыми и вполне могли быть счастливыми. К тому же
я уже знала, что беременна. Думаю, что это случилось тогда, два месяца
назад, я уже рассказывала об этой ночи.

Пока я ждала экспертизы, время шло, и я решила поехать в Париж, потому
что очень соскучилась.
С Гар де Лион я взяла такси, привыкла, что в России меня все время
возили на автомобилях. Я остановила его возле дома и посмотрела на часы.
Был вечер, и наверняка мой Вадим теперь дома. Окна квартиры выходили
сюда, на эту улочку, и я уже было, вознамерилась крикнуть ему, чтоб шел меня
встречать, но не успела. Гарсон де порт, консьерж нашего подъезда, распахнул
дверь и улыбнулся. Теперь кричать Вадиму было невозможно, потому что
неприлично.
Гарсон донес мою сумку до лифта, и я поехала на свой этаж. Лифт
остановился, я вышла из него и почти немедленно почувствовала запах, который
мог бы обмануть мужчину, но не меня. Около моей двери пахло китайскими
духами. Я готова была поклясться, что они там, хотя это и было невероятно.
Я сжалась в комок, но тут же истерично рассмеялась. Я готова в этой
жизни ко всему и не хочу быть кроликом, я была, скорее, похожа в этот момент
на кобру, разъяренную кобру в красивом жабо.
Отдавая себе отчет в том, что я делаю, я спустилась на лифте, а когда
удивленный гарсон полюбопытствовал, что случилось, ответила:
- Я забыла ключи. Кстати, а вы не знаете, где Вадим?
- Я не видел его сегодня, мадам, - сказал он, и я поняла - не врет. В
конце концов, место привратника не обязывает его сидеть целый день сиднем.
- Я оставлю сумку у вас, - сказала я, - а сама попытаюсь пройти через
балкон, если не получится, поеду к подруге.
- Может быть, вам помочь, мадам? - спросил гарсон.
- Нет, не стоит, я все сделаю сама.
Я стала подниматься по внешней лестнице в свою квартиру. Балконная
дверь была приоткрыта, и я ясно услышала то, что хотела услышать, а именно
звуки, которые издают все возлюбленные, занимаясь вполне определенным делом.
Я даже не заглянула в комнату. Зачем? Я слишком себя люблю, чтобы
воочию убедиться в том, что она лежит теперь в моей постели, запахнув свои
бархатные глаза.
Мне не стало плохо, и я даже решила пошутить, я подумала, что будет,
если я прямо сейчас на балконе разденусь и подлягу к ним? Она-то заверещит,
это понятно, а вот как будет себя вести он? Он, который сказал, что хочет от
меня ребенка?
Я еле себя принудила не делать этого, потому что в таком случае у меня
не будет права поступить с ним при случае так же, как он того заслужил.
Секунду примерно я проигрывала ситуацию, мне снова захотелось войти, но
теперь уже для того, чтобы снять со стены ружье и попугать их, но, понимая,
что это бессмысленно, я решила, что моя ситуация, несмотря на внешние
атрибуты проигрыша, более выигрышна, чем у Вадима. На китаянку мне было
наплевать.
В таких случаях говорят, я не помнила, как оказалась на первом этаже,
но я прекрасно помнила, как я шла и о чем думала. Я спустилась к гарсону,
попросила его вызвать такси, и вскоре была уже снова на Лионском вокзале.
Я была потрясена, я устала, я хотела спать, я взяла спальное место и
утром была в Марселе.
Я позвонила Вадиму, как ни в чем не бывало, и он немедленно выехал в
Марсель. Я сняла номерок в гостинице, где стала приводить себя в порядок,
насколько это было возможно после долгого отсутствия.