Ничего не понимающий батяня -- майор Майоров (так уж получилось) оглянулся на ребят: как же они пропустили-то эту ненормальную в квартиру? Но увидел не ребят, а представителя прокуратуры Алексея Николаевича Нахрапова. Майоров не знал Нахрапова в лицо и потребовал у того документы.
-- Я сейчас тебе эти документы по всей морде размажу, -- процедил Нахрапов, -- ты что, Сервантес, семейные скандалы здесь устраивать? Разними их!
В это время Елена Ивановна, уже насмерть сцепившаяся с Нинкой, пыталась укусить ее в плечо.
-- Моисеева! -- гаркнул Нахрапов, и Елена Ивановна застыла, обернувшись. -- Вы Моисеева Елена Ивановна?
-- Она, -- кивнула Леночка.
-- Кто "она"? -- утомленно спросил Нахрапов.
-- Ну, я, -- уточнила учительница.
-- Вы задержаны по подозрению в непреднамеренном убийстве.
-- Да они же все живы -- вы что? -- возмутилась Леночка.
-- Я их и пальцем не тронула, Нин, скажи. Вы что?
-- Ну, я не знаю... -- протянула Нинка.
Елена Ивановна все еще возмущалась, когда на нее надевали наручники и уводили вниз по лестнице. Нахрапов осмотрел квартиру и, забрав с собой сумку Моисеевой, поехал в управление, по пути заглянув домой пообедать, а заодно и проведать на всякий случай, чем занимается его супруга.
4
Полковский проводил первичный допрос свидетелей -- экипаж самолета. Команда и самолет были приписаны к Московскому аэропорту, принадлежали компании "Внуковские авиалинии". Через два часа им предстояло дозаправиться и вылететь в обратном направлении. Потом двое суток отдыха в Москве.
Никаких следов на полке, где был найден неизвестный, обнаружено не было. Смерш теперь обходил все салоны и туалеты, команда по-прежнему сидела в среднем салоне под присмотром оперативных сотрудников. К Полковскому заходили по одному. Тот заставлял всех осматривать труп, опознавать на месте.
Главными вопросами следователя были:
1. Опознает ли член экипажа личность убитого, как пассажира самолета?
2. Что может сказать о поведении пассажирки, летевшей на месте 41а в среднем салоне?
3. Сколько времени прошло с того момента, когда последний пассажир покинул самолет, до того, когда экипаж пошел проверять салоны?
Не мог же кто-то запрыгнуть на полку при пассажирах. Даже если он был уже мертв, за три минуты затолкать на полку мертвое тело под силу трем-четырем силачам, а таковых, чтоб запихнули человека и змею в придачу на полку, стюарды не наблюдали, пассажиры покидали салоны под бдительным наблюдением экипажа. Из Москвы лететь в такой позе человек не смог бы -ведь лету все-таки четыре часа. Да и полки перед вылетом были открыты. Человек умер или же перед самым приземлением, или сразу после. Выходит, запрыгнул туда сам и был подвергнут нападению пресмыкающегося. Зачем запрыгнул? Чего боялся? Почему был одет по-летнему: парусиновые брюки, рубашка с короткими рукавами, сандалии? Загорелый, между прочим.
Допрос экипажа показал следующее. Татьяна Парсегова, бледная даже сквозь свою армянскую смуглость, из красивой яркой фотомодели от ужаса превратилась в серую обмякшую ворону, она как раз обслуживала средний салон. И она узнала пассажира: он сидел на месте 41б. Значит, прав был Нахрапов -Моисеева причастна к делу. Сидели рядом. Человек действительно был легко одет, так и поднялся в самолет, хотя в Москве в этот день выпал первый снег. Кто сидел с ним рядом, на крайнем месте, Татьяна помнит смутно: мужчина, по виду русский, темноволосый. Этот ничем ее внимания не привлек, поэтому стюардесса лица его не запомнила. Женщина тоже сидела тихо. С соседом не разговаривала. Только передала ему газировку и один раз попросила его позволить ей выйти. У нее была с собой сумка, которую она не выпускала из рук. Только когда пошла в туалет, сумку оставила на кресле. Татьяна как раз в этот момент проносила поднос с лимонадом по соседнему ряду, вот и запомнила.
Самолет задержался с вылетом в Москве по техническим причинам. Причину выставили старую как мир -- перебои с горючим.
Бортпроводник Виктор Фоменко тоже показал, что видел умершего на том самом месте, которое назвала Парсегова. Сверили по списку: билеты на место 41б были куплены на имя Терехова Евгения Олеговича, 1956 года рождения. Дополнительные данные, присланные по факсу из Москвы, гласили, что Терехов -- этот загорелый лысоватый мертвый человек -- был председателем совета финансовой группы КЛАС, почему-то с одним "С". Проживал председатель в Москве, из чего Полковский сделал вывод, что тело господина Терехова в скором времени полетит к родственникам. Да и дело может отобрать транспортная прокуратура, очень может быть, что московская. Так что усердие следователя Полковского куда-то само собой испарилось, как у поэтов исчезает вдохновение при виде другого, более удачливого поэта.
Полковский отправился к себе в управление, связался с начальником следственного отдела, доложил, спросил, кто будет вести дело. Панкратов ничего не ответил, по-хамски положил трубку, буркнув: "Не твое дело", из чего следователь заключил, что возбуждать производство и начинать его вести уже можно. Но уже завтра Нахрапов отберет его у Полковского и передаст в соответствующие инстанции, если вообще не прекратит.
У Полковского испортилось настроение.
Через пару часов позвонила из лаборатории Людмила Николаевна, доложила, что пассажир Ил-86, прибывший рейсом Москва -- Новый Уренгой, умер в 14.30 по местному времени естественной смертью: остановка сердца. Змея здесь ни при чем, хоть она и ядовитая. По характеру раны от укуса и экспресс-анализу крови можно сказать, что яд не успел распространиться по кровеносной системе, поскольку таковая уже не функционировала.
-- Но, -- добавила Прокубовская, -- предупреждаю, что это лишь первичная, сырая информация. Настоящая экспертиза впереди.
-- Когда это у вас первичная информация противоречила заключительной? -- пробурчал Полковский и положил трубку.
Дело рассыпалось, не успев начаться, а его еще расследовать надо. Бредятина какая-то. Залез человек на полку в самолете, никто этого не видел: когда, почему. А он там возьми да и умри от разрыва сердца. А тут еще змея подвалила и благополучно вонзилась в ногу. Абсурд. Босх позднего периода. А ведь чудеса надо экономить. Не останется скоро чудес-то...
Полковскому показалось, что если бы он сейчас вторично осмелился побеспокоить Панкратова, тот бы прекратил дело немедленно. Неосторожного убийства не было.
Моисеевская змея опоздала.
Ее, Елену Ивановну Моисееву, можно привлечь лишь в административном порядке. Если только у аспида выявится стресс или синяки -- по закону о защите прав животных можно привлечь хозяйку за жестокое обращение. И нечего своих змей без разрешения провозить, да еще по самолету прогуливать. Но на всякий случай Полковский позвонил в центральное справочное бюро МВД в Москве и попросил установить для него номер телефона Евгения Олеговича Терехова. Номер ему бы выдали через пять минут, но вторично он дозванивался в Москву целых полчаса. Там уж и забыли о его запросе.
Закурив и удобнее расположившись в кресле, Полковский набрал номер банка, в котором работал Терехов. Готовясь к этому звонку, он почему-то решил, что ему не хватает уверенности в себе, и даже причесался и поправил галстук: так оно вернее.
-- Приемная Терехова, -- ответил ему девичий нежный голосок.
-- Попросите, пожалуйста, Евгения Олеговича, -- как можно солиднее произнес Полковский.
-- Кто его спрашивает? -- спросила секретарша.
Ох уж эти секретарские штучки: отточенные шаблонные фразы, тактика -шефа ведь нету на работе, а кто звонит, нужно узнать, прямо шантаж какой-то: пока не представишься, тебе не расскажут, что Евгения Олеговича нет и уже никогда впредь...
Впрочем, исполнительная служащая еще ничего про это не знает, а когда узнает, пойдет на биржу труда. Полковскому пришлось оповестить девушку о том, что ее начальником интересуется старший следователь Полковский. Нисколько не удивившись, та ответила, что Евгений Олегович в отпуске и будет на следующей неделе.
Полковский возликовал, ибо, как всякий нормальный человек, предположил, что председатели советов финансовых групп отдыхают на югах, где кожа их бронзовеет и они как раз ходят в легких парусиновых брюках. Он уточнил:
-- А как бы мне его отыскать? У него с собой есть мобильный?
Девушка ответила, что ее начальник уехал на Кипр, и выразила сомнение по поводу того, что это необходимо знать. И номер мобильного не дала.
Полковский положил трубку и подумал, что вряд ли он дозвонится даже по "Алмазной" президентской связи Терехову туда, где сейчас пребывает его мертвое тело. Но позвонить на Кипр все-таки стоило. А вдруг кто-то ответит, вдруг сам Терехов... Полковский потряс головой, отгоняя путаные мысли, и отложил все звонки на потом.
Он завел новую папку, подшил в нее имеющиеся протоколы, заключения, сделанные Смершем фотографии, и поехал к Нахрапову.
Нахрапов находился в благостном настроении после обильного обеда и удостоверения в верности собственной супруги. Обеденный перерыв пошел ему на пользу. У него вообще все стрессы снимались едой. И судя по его габаритам, стрессов в жизни Алексея Николаевича было много.
Он уже допросил Моисееву, которую просто заклинило на измене мужа. Даже пара оплеух не вывела ее из этого истерического состояния, она все твердила, что пожертвовала ради мерзавца Москвой, погубила свою жизнь, а он оказался неблагодарной сволочью. Грозилась его убить, чтобы уж точно знать, за что ее арестуют в следующий раз. Ни о каких змеях слышать не хотела, даже смеялась над Нахраповым, за что еще схлопотала от него подзатыльник. Причем Нахрапов наставительно сообщил, что грубость -- это духовное бессилие.
Теперь Нахрапов смотрел новости по телевизору в своем кабинете. Снизу позвонил дежурный, предупредил, что к нему поднимается Полковский. Нахрапов включил кофейник и достал из шкафа бутылку "Аиста".
-- Скорее всего, Алексей Николаевич, в аэропорту Внуково или еще где этот Терехов увидел Моисееву, -- понравилась, вот он и отправился за ней в чем мать родила в Уренгой. А может, они и до этого были знакомы, может, первая любовь? Хотя нет, возраст разный. Ну, словом, взял билет рядом с ней, время было -- самолет задерживался, а она его стала змеей пугать. Терехов испугался, залез на полку, тут его кондратий и хватил: перепад температур, резкая смена климатических поясов, страх. А она ему взяла и туда же аспида кинула. Для чистоты эксперимента, а? Только, думается, дело-то не мне вести... -- закончил Полковский.
-- Ну, как одна из версий это годится, -- Нахрапов кивнул. -- Хотя трудно себе представить, что Моисеева за ним по всем салонам со змеей бегала. Пассажиры-то где были в это время?
-- Зачем же по всем? -- развил свою мысль Полковский. -- Пассажиры как раз уже вышли, Моисеева со своим преследователем последняя шла, только тогда получается -- состояние необходимой обороны.
-- Ладно, похоже. Еще какие версии есть?
-- Нет пока.
-- Ты проверял этого Терехова? Может быть, связаться с московскими оперативниками?
-- Да я уж сам: проявил инициативу.
И Полковский рассказал прокурору о своем звонке на работу Терехова и о полученной скудной информации.
-- Теперь надо запросить номер мобильного и по нему родственников найти, и вообще все про него узнать. Да и фотографию для опознания переслать скоренько.
-- Хорошо. Занимайся. Моисеева пусть пока на нарах поспит, ничего ей не сделается, -- решил Нахрапов. -- А с твоим шефом я поговорю, чтоб тебя не трогал. И с транспортной прокуратурой свяжусь, что там у них в аэропортах делается -- совсем, что ли, досмотр отменили.
-- И во Внукове надо нашего Терехова опознать, если конечно, у них память не поотшибало.
-- Звони, узнавай. Дашь мне почитать протоколы. Да особо не развози: ясно же все. Нажмешь на Моисееву, если не расколется, откуда знает Терехова, значит будем строить "покушение на убийство".
-- А если расколется? -- спросил Полковский.
Нахрапов было задумался, но затем удивленно воззрился на Полковского, как смотрят поверх очков:
-- Ты дурак, что ли?
5
Полковский решил не медлить. По возвращении на рабочее место выяснил, что второй пассажир, сосед Терехова, был жителем Нового Уренгоя, адрес ему сообщили быстро, проблем с установлением личности не было. Место 41в в самолете занимал Никита Степанович Искольдский, 1958 года рождения, техник по безопасности нефтегазового комбината. В общем-то, неудивительно. Три четверти жителей Уренгоя работают на комбинате, ради которого и обживались эти злополучные берега реки Пур, болотистые, москитные, ледяные.
Наверняка техником по безопасности этот Искольдский был на каком-то небольшом участке комбината, не главный же техник -- Полковскому почему-то так казалось. Он на комбинате вообще мало кого знал, кроме, конечно, хозяев. И тех, кто номинально числится в администрации, и тех, кто управляет посредническими фирмами и входит в совет директоров комбината. Этих вообще все в Новом Уренгое знают: эти -- власть.
Полковский собрался с мыслями и решил перед окончанием рабочего дня заехать к возможному основному свидетелю. Позвонив жене, что сегодня будет рано, он взял машину и поехал к Искольдскому.
Дверь открыл мужчина несколько моложе сорока, смуглое его лицо украшали яркие пегие усы, глаза смотрели приветливо, длинные ресницы слишком часто хлопали, видно было, что он немало удивлен визиту следователя.
-- Никита Степанович Искольдский? Здравствуйте, -- Полковский представился и попросил разрешения войти.
Хозяин посторонился, пропуская гостя. Он был в тренировочном костюме, в комнате на столе лежала раскрытая спортивная сумка.
-- Разбираете вещи? -- спросил Полковский. -- Вы живете один?
-- Нет, зачем же, жена еще на комбинате. А вы по какому делу, собственно?
Искольдский был высокого роста, поджарый, словом, в хорошей спортивной форме. В квартире было чистенько, будто хозяева только что убрались. Ни одной лишней вещи ни на столе, ни на диване, ни на полках в стенке. Только этот открытый чемодан и костюм Искольдского, висящий на плечиках на ручке двери.
-- Вы ведь прилетели в 14.30, рейсом No 167 из Москвы?
-- Прилетел, как видите.
-- По какому поводу летали в Москву?
-- Ясное дело, в командировку, курсы повышения квалификации. Так у нас, у техников безопасности, принято: раз в два года проходить переподготовку и подтверждать свою квалификацию. Работа, знаете ли, ответственная.
При разговоре Искольдский несколько нервно почесывал свои торчащие усы и кожу под ними. Терпеливо выжидал, когда же следователь наконец сообщит, что его интересует. Не только ведь рейс, которым тот прилетел.
-- Не припомните пассажиров, которые рядом с вами сидели?
-- Мужчина и женщина, ближе к иллюминатору.
-- Правильно, -- кивнул Полковский. -- Вы с ними не знакомы?
-- Да нет, -- Искольдский пожал плечами, -- даже не переговаривались.
-- А они -- между собой?
-- Они вроде бы разговаривали. Женщина чего-то все огрызалась, вякала, была чем-то очень недовольна.
-- Ага. А что именно между ними происходило?
Искольдский призадумался, вспоминая полет.
-- У меня сложилось впечатление, что они вроде были в любовной связи, но рассорились. Знаете, она его так отталкивала от себя. Словами, конечно.
-- Какими словами?
-- Ну, уж это я не знаю, не подслушивал. Я газет московских накупил, всякие страсти читал, не до них мне было. Фыркала она, одним словом. А что случилось-то? С мужчиной что-нибудь?
-- Почему вы так решили? -- удивился Полковский.
-- Ну, не супружескую же измену вы тут расследуете. А мужчина был странный, по-летнему одет, без вещей, мог и замерзнуть по такой погоде.
-- Ну, не совсем так. Не довелось, -- улыбнулся Полковский, -- но умер -- факт. "Инфаркт микарда", как говорит многоуважаемый дядя Митяй.
-- Это какой же? Ваш дядя?
-- Что вы!? Классику знать надо: "Любовь и голуби", рекомендую посмотреть.
Следователю показалось, будто Искольдскому известно еще что-то, что дает ему основание подозревать нехороший исход для своего недавнего соседа. Глаза у него были какие-то не то чтобы бегающие или вороватые, а только смотрел он так, словно прожечь пытался, остро смотрел. Скалился: зубы белые, а улыбка блатная, с каким-то сожалением...
Но он не мог придумать, как же вывести Искольдского на откровенность. Решил получше узнать о нем самостоятельно. Правда, попытался еще дознаться, не везла ли Моисеева что-нибудь особенное, не угрожала ли она Терехову. Искольдский кивал на все вопросы, даже чуточку перегибая палку. Полковский решил: у него достаточно информации, чтобы оставить Моисееву под стражей, а поскольку эту беседу он не протоколировал, то счел наилучшим вариантом вызвать Искольдского на следующее утро к себе в кабинет. Выписал повестку, распрощался и вышел во двор.
Следом за ним, спустя минут пятнадцать, из подъезда того же дома вышел человек в куртке-аляске поверх спортивного костюма, с сумкой через плечо, высокий, загорелый. Белые пружинистые кроссовки замелькали по снегу, удаляясь в направлении железнодорожного полотна.
6
Уходя со службы, Нахрапов спустился в камеры предварительного заключения (теперь они назывались не КПЗ, а ИВС -- изоляторы временного содержания) -- посмотреть сумку Моисеевой. Во всей этой суматохе, производя арест, он как-то упустил, что сумка учительницы осталась нетронутой с самого ее приземления в аэропорту. Хотя, конечно, Моисеева заезжала в свою школу (надо же, кому своих детей доверяем!), если заезжала... Это еще нужно проверить. Могла какие-то улики и спрятать, но, судя по ее реакции на арест, она не предполагала, что кара за доведение до инфаркта человека наступит так быстро. Ему, Нахрапову, покажи змею, он, с его-то комплекцией, и сам не только на полку самолета, а в автомобильную аптечку залез бы, хотя, конечно, сердце у него крепкое. Пока не жаловался.
Чего только эти бабы не носят в своих раздвижных, растягивающихся, резиновых, безразмерных миниатюрных дамских саквояжиках! Удостоверения -ладно. Паспорт -- ладно. Нахрапов не стал вытряхивать все содержимое сумочки на стол, вынимал не глядя, сам с собой играя в "отгадайку". Ага, записная книжка. Косметичка, книжка, какой-то инквизиторский предмет для завивки волос путем их безжалостного расплавливания. Нет, утюга нет. Маникюрный набор, щетка, лекарства, еще бумаги: блокнот, чья-то визитка: Андрей Олегович Сенокосов, начальник Департамента безопасности "Севресурса". Ни фига себе знакомства в Москве! Стоп! Паспорт? Почему второй раз паспорт? Был ведь уже...
Нахрапов положил перед собой два российских паспорта с эсэсэсэровскими гербами и одновременно развернул их на первой странице:
Моисеева Терехов
Елена Евгений
Ивановна Олегович
На третьей страничке юные мордашки субъекта преступления и потерпевшего, на пятой -- уже не юные, но зато больше похожие на тех людей, которые являются основными персонами в самолетно-змеином деле.
Нахрапов положил паспорта в пакет, не поленился подняться к себе в кабинет и запереть документы в сейф. Завтра отдаст на проверку. Час назад доложил прокурору города о происшествии. Красок не сгущал, даже пошутил насчет змеи-стюардессы. Прокурор уверил, что подключит к расследованию транспортную прокуратуру Москвы. Пускай поработают в аэропорту Внуково: опознание, паспортный контроль, досмотр багажа, задержка рейса -- все это неинтересно и муторно, но без этого дело прекратить нельзя.
Полковский долго не мог заснуть. Заворожил его этот Искольдский: полночи о нем думал. Главное -- ни о чем конкретно, а так -- абстрактное мышление разыгралось. Сильное впечатление оказал на следователя техник по безопасности.
От него исходило нечто волчье. Особенно этот вопрос: "А что случилось? С мужчиной что-нибудь?" И эдак бровь выгнул, вроде следователь ему чем обязан, свысока глянул. А у самого что-то внутри клокотало, чуть ли не ненависть, Полковский такие вещи чутко определяет, чувствует. Поэтому и жену себе взял простодушную, чтоб не хитрила, не лукавила с ним: устанешь так с утра до вечера мелкие женские пакости на чистую воду выводить.
Полковский любит, чтоб откровенность до конца, чтоб все прямо в лоб и без недомолвок. А то бывают люди: или прямо в глаза одно говорит, а за пазухой камень, или вообще боятся обсудить какой-нибудь щепетильный вопрос.
Вот Полковский -- весь на ладони. Только иногда ругает себя за свою открытость -- она порою уж чересчур некстати проявляется. Вот зачем ляпнул Искольдскому, что фамилия гражданки, летевшей рядом с ним, Моисеева? Мог бы вопрос по-другому поставить, а он пошел на таран: не знаете ли вы гражданку Моисееву, летевшую с вами?.. Еще ведь обвинят в некомпетентности. А просто вот перед такими, как Искольдский и Нахрапов, от которых дорогими европейскими магазинами веет, он чувствует себя пресмыкающимся, не к ночи будет сказано.
Но все-таки Полковскому приснились пресмыкающиеся, да не одна змея, а целый ворох, клубок без конца и без края, медленно шевелящийся, противно-влажный, опутывающий его сознание. Если бы Полковскому не были чужды поэтические чувства, он вспомнил бы Наума Гребнева -- стихотворение, сотворенное им из длинного гамзатовского тоста:
В Индии считается, что змеи
Первыми на землю приползли.
Горцы верят, что орлы древнее
Первых обитателей земли.
Я же склонен думать, что вначале
Появились люди, а поздней
Многие из них орлами стали,
А другие превратились в змей.
В два часа ночи в дежурное отделение милиции Братченковского административного округа Нового Уренгоя поступил звонок гражданина Моисеева Михаила Ивановича, проживающего на Строительной улице. Моисеев шепотом проговорил в трубку, что с крыши соседнего дома за ним охотится снайпер, мол, он видел красную ползущую в темноте точку от прибора ночного видения на автомате с оптическим прицелом.
К Моисееву выехал наряд милиции, проверили его квартиру, осмотрели крышу соседнего дома. Никого не обнаружили, кроме испуганного заявителя.
-- Вы знаете, гражданин, сейчас у деток богатеньких родителей есть такие лазерные фонарики с красными огоньками -- очень похоже на то, о чем вы говорите. Вы на ночь политический детектив не смотрели случайно? -- произнес сонный милиционер. -- Вы один живете?
-- С женой.
-- Не вижу! -- брякнул старшина.
-- Она учительница, -- ни к селу ни к городу стал оправдываться Миша.
-- Ночная смена?
-- Нет, она в милиции.
-- Уборщицей подрабатывает?
-- Сидит.
Старшина уставился на Моисеева, покачал головой:
-- Ага. Понимаю. Учительница, говорите? Может, это ее ученики балуются. За что сидит?
Мише надоело. От старшины несло луком и перегаром. Он явно клонил к тому, что заниматься какими-то непонятными красными огоньками может только идиот от милиции, но никак не он.
-- За избиение ученика, -- отрезал Миша. -- Вы были правы, наверное, ребятня балуется.
-- У нас за ночь два убийства, обои -- нераскрывушечки, потому что не бытовуха, а скорее всего, заказные, -- обиженно укорил старшина, -- а это у вас что?
Старшина взял с подоконника бестселлер "Киллеров просят не беспокоиться", повертел книгу в руках, недовольно скосил уголок рта, словно зубы языком чистил:
-- Больше не играйте в правовое государство, у нас еще только начальная стадия! Начальная! Понятно?
-- Понятно, -- ответил Моисеев и погасил свет сразу, едва за милиционерами закрылась дверь, включил бра. После чего спрятал бестселлер и достал из комода роман Билли Харингтона о лейтенанте Коломбо из отдела убийств.
Светящаяся точка больше не появлялась. Миша всю ночь просидел на кровати, прижавшись спиной к ковру, подаренному им к свадьбе московской тещей, и гадал: какому же это оболтусу понадобилось в час ночи залезать на крышу соседнего здания, кстати, административного, наверняка закрывающегося на ночь или охраняемого сторожем, и медленно водить красной точкой за ним, за Мишей Моисеевым? Он подумал, что вряд ли с такого расстояния простой шалопай может разглядеть жильца нужной ему квартиры, если будет быстро и плавно передвигать красную точку фонарика вслед за Мишей вдоль всей стены.
Когда он обнаружил эту точку, вернувшись из ванной и вытирая голову полотенцем, ему показалось, что кто-то пришпилил его к стене, будто бабочку. Через мгновение понял, что это оптический прицел -- спасибо американским фильмам про киллеров, попытался уйти в коридор, но кухонная дверь была открыта, и огонек снова задрожал у него на груди, видимо, теперь за ним наблюдали через кухонное окно. У снайпера была прекрасная возможность нажать на спусковой крючок. А может, и правда, это был фонарик с прибором ночного видения, раз выстрел все же не прогремел. Хотя почему он должен был прогреметь? Наверняка ведь с глушителем...
Тогда Миша пригнулся и на корточках пробрался в ванную комнату, дверь не закрыл. Отдышавшись и придя в себя, по-пластунски пополз в комнату к телефонному аппарату. Теперь вот сидел в углу комнаты и не был доступен обзору с крыши, сидел и думал, кому же понадобилось так шутить. Жена находилась в следственном изоляторе, ее взяли прямо на его глазах: не было у Ленки возможности подстроить такую шутку. Шутку! Миша и пошевелиться не смел, всю ночь прислушивался к шорохам за дверью, волосы на голове вставали дыбом, шевелились и трагически отмирали по одному, как осенние листья.
-- Я сейчас тебе эти документы по всей морде размажу, -- процедил Нахрапов, -- ты что, Сервантес, семейные скандалы здесь устраивать? Разними их!
В это время Елена Ивановна, уже насмерть сцепившаяся с Нинкой, пыталась укусить ее в плечо.
-- Моисеева! -- гаркнул Нахрапов, и Елена Ивановна застыла, обернувшись. -- Вы Моисеева Елена Ивановна?
-- Она, -- кивнула Леночка.
-- Кто "она"? -- утомленно спросил Нахрапов.
-- Ну, я, -- уточнила учительница.
-- Вы задержаны по подозрению в непреднамеренном убийстве.
-- Да они же все живы -- вы что? -- возмутилась Леночка.
-- Я их и пальцем не тронула, Нин, скажи. Вы что?
-- Ну, я не знаю... -- протянула Нинка.
Елена Ивановна все еще возмущалась, когда на нее надевали наручники и уводили вниз по лестнице. Нахрапов осмотрел квартиру и, забрав с собой сумку Моисеевой, поехал в управление, по пути заглянув домой пообедать, а заодно и проведать на всякий случай, чем занимается его супруга.
4
Полковский проводил первичный допрос свидетелей -- экипаж самолета. Команда и самолет были приписаны к Московскому аэропорту, принадлежали компании "Внуковские авиалинии". Через два часа им предстояло дозаправиться и вылететь в обратном направлении. Потом двое суток отдыха в Москве.
Никаких следов на полке, где был найден неизвестный, обнаружено не было. Смерш теперь обходил все салоны и туалеты, команда по-прежнему сидела в среднем салоне под присмотром оперативных сотрудников. К Полковскому заходили по одному. Тот заставлял всех осматривать труп, опознавать на месте.
Главными вопросами следователя были:
1. Опознает ли член экипажа личность убитого, как пассажира самолета?
2. Что может сказать о поведении пассажирки, летевшей на месте 41а в среднем салоне?
3. Сколько времени прошло с того момента, когда последний пассажир покинул самолет, до того, когда экипаж пошел проверять салоны?
Не мог же кто-то запрыгнуть на полку при пассажирах. Даже если он был уже мертв, за три минуты затолкать на полку мертвое тело под силу трем-четырем силачам, а таковых, чтоб запихнули человека и змею в придачу на полку, стюарды не наблюдали, пассажиры покидали салоны под бдительным наблюдением экипажа. Из Москвы лететь в такой позе человек не смог бы -ведь лету все-таки четыре часа. Да и полки перед вылетом были открыты. Человек умер или же перед самым приземлением, или сразу после. Выходит, запрыгнул туда сам и был подвергнут нападению пресмыкающегося. Зачем запрыгнул? Чего боялся? Почему был одет по-летнему: парусиновые брюки, рубашка с короткими рукавами, сандалии? Загорелый, между прочим.
Допрос экипажа показал следующее. Татьяна Парсегова, бледная даже сквозь свою армянскую смуглость, из красивой яркой фотомодели от ужаса превратилась в серую обмякшую ворону, она как раз обслуживала средний салон. И она узнала пассажира: он сидел на месте 41б. Значит, прав был Нахрапов -Моисеева причастна к делу. Сидели рядом. Человек действительно был легко одет, так и поднялся в самолет, хотя в Москве в этот день выпал первый снег. Кто сидел с ним рядом, на крайнем месте, Татьяна помнит смутно: мужчина, по виду русский, темноволосый. Этот ничем ее внимания не привлек, поэтому стюардесса лица его не запомнила. Женщина тоже сидела тихо. С соседом не разговаривала. Только передала ему газировку и один раз попросила его позволить ей выйти. У нее была с собой сумка, которую она не выпускала из рук. Только когда пошла в туалет, сумку оставила на кресле. Татьяна как раз в этот момент проносила поднос с лимонадом по соседнему ряду, вот и запомнила.
Самолет задержался с вылетом в Москве по техническим причинам. Причину выставили старую как мир -- перебои с горючим.
Бортпроводник Виктор Фоменко тоже показал, что видел умершего на том самом месте, которое назвала Парсегова. Сверили по списку: билеты на место 41б были куплены на имя Терехова Евгения Олеговича, 1956 года рождения. Дополнительные данные, присланные по факсу из Москвы, гласили, что Терехов -- этот загорелый лысоватый мертвый человек -- был председателем совета финансовой группы КЛАС, почему-то с одним "С". Проживал председатель в Москве, из чего Полковский сделал вывод, что тело господина Терехова в скором времени полетит к родственникам. Да и дело может отобрать транспортная прокуратура, очень может быть, что московская. Так что усердие следователя Полковского куда-то само собой испарилось, как у поэтов исчезает вдохновение при виде другого, более удачливого поэта.
Полковский отправился к себе в управление, связался с начальником следственного отдела, доложил, спросил, кто будет вести дело. Панкратов ничего не ответил, по-хамски положил трубку, буркнув: "Не твое дело", из чего следователь заключил, что возбуждать производство и начинать его вести уже можно. Но уже завтра Нахрапов отберет его у Полковского и передаст в соответствующие инстанции, если вообще не прекратит.
У Полковского испортилось настроение.
Через пару часов позвонила из лаборатории Людмила Николаевна, доложила, что пассажир Ил-86, прибывший рейсом Москва -- Новый Уренгой, умер в 14.30 по местному времени естественной смертью: остановка сердца. Змея здесь ни при чем, хоть она и ядовитая. По характеру раны от укуса и экспресс-анализу крови можно сказать, что яд не успел распространиться по кровеносной системе, поскольку таковая уже не функционировала.
-- Но, -- добавила Прокубовская, -- предупреждаю, что это лишь первичная, сырая информация. Настоящая экспертиза впереди.
-- Когда это у вас первичная информация противоречила заключительной? -- пробурчал Полковский и положил трубку.
Дело рассыпалось, не успев начаться, а его еще расследовать надо. Бредятина какая-то. Залез человек на полку в самолете, никто этого не видел: когда, почему. А он там возьми да и умри от разрыва сердца. А тут еще змея подвалила и благополучно вонзилась в ногу. Абсурд. Босх позднего периода. А ведь чудеса надо экономить. Не останется скоро чудес-то...
Полковскому показалось, что если бы он сейчас вторично осмелился побеспокоить Панкратова, тот бы прекратил дело немедленно. Неосторожного убийства не было.
Моисеевская змея опоздала.
Ее, Елену Ивановну Моисееву, можно привлечь лишь в административном порядке. Если только у аспида выявится стресс или синяки -- по закону о защите прав животных можно привлечь хозяйку за жестокое обращение. И нечего своих змей без разрешения провозить, да еще по самолету прогуливать. Но на всякий случай Полковский позвонил в центральное справочное бюро МВД в Москве и попросил установить для него номер телефона Евгения Олеговича Терехова. Номер ему бы выдали через пять минут, но вторично он дозванивался в Москву целых полчаса. Там уж и забыли о его запросе.
Закурив и удобнее расположившись в кресле, Полковский набрал номер банка, в котором работал Терехов. Готовясь к этому звонку, он почему-то решил, что ему не хватает уверенности в себе, и даже причесался и поправил галстук: так оно вернее.
-- Приемная Терехова, -- ответил ему девичий нежный голосок.
-- Попросите, пожалуйста, Евгения Олеговича, -- как можно солиднее произнес Полковский.
-- Кто его спрашивает? -- спросила секретарша.
Ох уж эти секретарские штучки: отточенные шаблонные фразы, тактика -шефа ведь нету на работе, а кто звонит, нужно узнать, прямо шантаж какой-то: пока не представишься, тебе не расскажут, что Евгения Олеговича нет и уже никогда впредь...
Впрочем, исполнительная служащая еще ничего про это не знает, а когда узнает, пойдет на биржу труда. Полковскому пришлось оповестить девушку о том, что ее начальником интересуется старший следователь Полковский. Нисколько не удивившись, та ответила, что Евгений Олегович в отпуске и будет на следующей неделе.
Полковский возликовал, ибо, как всякий нормальный человек, предположил, что председатели советов финансовых групп отдыхают на югах, где кожа их бронзовеет и они как раз ходят в легких парусиновых брюках. Он уточнил:
-- А как бы мне его отыскать? У него с собой есть мобильный?
Девушка ответила, что ее начальник уехал на Кипр, и выразила сомнение по поводу того, что это необходимо знать. И номер мобильного не дала.
Полковский положил трубку и подумал, что вряд ли он дозвонится даже по "Алмазной" президентской связи Терехову туда, где сейчас пребывает его мертвое тело. Но позвонить на Кипр все-таки стоило. А вдруг кто-то ответит, вдруг сам Терехов... Полковский потряс головой, отгоняя путаные мысли, и отложил все звонки на потом.
Он завел новую папку, подшил в нее имеющиеся протоколы, заключения, сделанные Смершем фотографии, и поехал к Нахрапову.
Нахрапов находился в благостном настроении после обильного обеда и удостоверения в верности собственной супруги. Обеденный перерыв пошел ему на пользу. У него вообще все стрессы снимались едой. И судя по его габаритам, стрессов в жизни Алексея Николаевича было много.
Он уже допросил Моисееву, которую просто заклинило на измене мужа. Даже пара оплеух не вывела ее из этого истерического состояния, она все твердила, что пожертвовала ради мерзавца Москвой, погубила свою жизнь, а он оказался неблагодарной сволочью. Грозилась его убить, чтобы уж точно знать, за что ее арестуют в следующий раз. Ни о каких змеях слышать не хотела, даже смеялась над Нахраповым, за что еще схлопотала от него подзатыльник. Причем Нахрапов наставительно сообщил, что грубость -- это духовное бессилие.
Теперь Нахрапов смотрел новости по телевизору в своем кабинете. Снизу позвонил дежурный, предупредил, что к нему поднимается Полковский. Нахрапов включил кофейник и достал из шкафа бутылку "Аиста".
-- Скорее всего, Алексей Николаевич, в аэропорту Внуково или еще где этот Терехов увидел Моисееву, -- понравилась, вот он и отправился за ней в чем мать родила в Уренгой. А может, они и до этого были знакомы, может, первая любовь? Хотя нет, возраст разный. Ну, словом, взял билет рядом с ней, время было -- самолет задерживался, а она его стала змеей пугать. Терехов испугался, залез на полку, тут его кондратий и хватил: перепад температур, резкая смена климатических поясов, страх. А она ему взяла и туда же аспида кинула. Для чистоты эксперимента, а? Только, думается, дело-то не мне вести... -- закончил Полковский.
-- Ну, как одна из версий это годится, -- Нахрапов кивнул. -- Хотя трудно себе представить, что Моисеева за ним по всем салонам со змеей бегала. Пассажиры-то где были в это время?
-- Зачем же по всем? -- развил свою мысль Полковский. -- Пассажиры как раз уже вышли, Моисеева со своим преследователем последняя шла, только тогда получается -- состояние необходимой обороны.
-- Ладно, похоже. Еще какие версии есть?
-- Нет пока.
-- Ты проверял этого Терехова? Может быть, связаться с московскими оперативниками?
-- Да я уж сам: проявил инициативу.
И Полковский рассказал прокурору о своем звонке на работу Терехова и о полученной скудной информации.
-- Теперь надо запросить номер мобильного и по нему родственников найти, и вообще все про него узнать. Да и фотографию для опознания переслать скоренько.
-- Хорошо. Занимайся. Моисеева пусть пока на нарах поспит, ничего ей не сделается, -- решил Нахрапов. -- А с твоим шефом я поговорю, чтоб тебя не трогал. И с транспортной прокуратурой свяжусь, что там у них в аэропортах делается -- совсем, что ли, досмотр отменили.
-- И во Внукове надо нашего Терехова опознать, если конечно, у них память не поотшибало.
-- Звони, узнавай. Дашь мне почитать протоколы. Да особо не развози: ясно же все. Нажмешь на Моисееву, если не расколется, откуда знает Терехова, значит будем строить "покушение на убийство".
-- А если расколется? -- спросил Полковский.
Нахрапов было задумался, но затем удивленно воззрился на Полковского, как смотрят поверх очков:
-- Ты дурак, что ли?
5
Полковский решил не медлить. По возвращении на рабочее место выяснил, что второй пассажир, сосед Терехова, был жителем Нового Уренгоя, адрес ему сообщили быстро, проблем с установлением личности не было. Место 41в в самолете занимал Никита Степанович Искольдский, 1958 года рождения, техник по безопасности нефтегазового комбината. В общем-то, неудивительно. Три четверти жителей Уренгоя работают на комбинате, ради которого и обживались эти злополучные берега реки Пур, болотистые, москитные, ледяные.
Наверняка техником по безопасности этот Искольдский был на каком-то небольшом участке комбината, не главный же техник -- Полковскому почему-то так казалось. Он на комбинате вообще мало кого знал, кроме, конечно, хозяев. И тех, кто номинально числится в администрации, и тех, кто управляет посредническими фирмами и входит в совет директоров комбината. Этих вообще все в Новом Уренгое знают: эти -- власть.
Полковский собрался с мыслями и решил перед окончанием рабочего дня заехать к возможному основному свидетелю. Позвонив жене, что сегодня будет рано, он взял машину и поехал к Искольдскому.
Дверь открыл мужчина несколько моложе сорока, смуглое его лицо украшали яркие пегие усы, глаза смотрели приветливо, длинные ресницы слишком часто хлопали, видно было, что он немало удивлен визиту следователя.
-- Никита Степанович Искольдский? Здравствуйте, -- Полковский представился и попросил разрешения войти.
Хозяин посторонился, пропуская гостя. Он был в тренировочном костюме, в комнате на столе лежала раскрытая спортивная сумка.
-- Разбираете вещи? -- спросил Полковский. -- Вы живете один?
-- Нет, зачем же, жена еще на комбинате. А вы по какому делу, собственно?
Искольдский был высокого роста, поджарый, словом, в хорошей спортивной форме. В квартире было чистенько, будто хозяева только что убрались. Ни одной лишней вещи ни на столе, ни на диване, ни на полках в стенке. Только этот открытый чемодан и костюм Искольдского, висящий на плечиках на ручке двери.
-- Вы ведь прилетели в 14.30, рейсом No 167 из Москвы?
-- Прилетел, как видите.
-- По какому поводу летали в Москву?
-- Ясное дело, в командировку, курсы повышения квалификации. Так у нас, у техников безопасности, принято: раз в два года проходить переподготовку и подтверждать свою квалификацию. Работа, знаете ли, ответственная.
При разговоре Искольдский несколько нервно почесывал свои торчащие усы и кожу под ними. Терпеливо выжидал, когда же следователь наконец сообщит, что его интересует. Не только ведь рейс, которым тот прилетел.
-- Не припомните пассажиров, которые рядом с вами сидели?
-- Мужчина и женщина, ближе к иллюминатору.
-- Правильно, -- кивнул Полковский. -- Вы с ними не знакомы?
-- Да нет, -- Искольдский пожал плечами, -- даже не переговаривались.
-- А они -- между собой?
-- Они вроде бы разговаривали. Женщина чего-то все огрызалась, вякала, была чем-то очень недовольна.
-- Ага. А что именно между ними происходило?
Искольдский призадумался, вспоминая полет.
-- У меня сложилось впечатление, что они вроде были в любовной связи, но рассорились. Знаете, она его так отталкивала от себя. Словами, конечно.
-- Какими словами?
-- Ну, уж это я не знаю, не подслушивал. Я газет московских накупил, всякие страсти читал, не до них мне было. Фыркала она, одним словом. А что случилось-то? С мужчиной что-нибудь?
-- Почему вы так решили? -- удивился Полковский.
-- Ну, не супружескую же измену вы тут расследуете. А мужчина был странный, по-летнему одет, без вещей, мог и замерзнуть по такой погоде.
-- Ну, не совсем так. Не довелось, -- улыбнулся Полковский, -- но умер -- факт. "Инфаркт микарда", как говорит многоуважаемый дядя Митяй.
-- Это какой же? Ваш дядя?
-- Что вы!? Классику знать надо: "Любовь и голуби", рекомендую посмотреть.
Следователю показалось, будто Искольдскому известно еще что-то, что дает ему основание подозревать нехороший исход для своего недавнего соседа. Глаза у него были какие-то не то чтобы бегающие или вороватые, а только смотрел он так, словно прожечь пытался, остро смотрел. Скалился: зубы белые, а улыбка блатная, с каким-то сожалением...
Но он не мог придумать, как же вывести Искольдского на откровенность. Решил получше узнать о нем самостоятельно. Правда, попытался еще дознаться, не везла ли Моисеева что-нибудь особенное, не угрожала ли она Терехову. Искольдский кивал на все вопросы, даже чуточку перегибая палку. Полковский решил: у него достаточно информации, чтобы оставить Моисееву под стражей, а поскольку эту беседу он не протоколировал, то счел наилучшим вариантом вызвать Искольдского на следующее утро к себе в кабинет. Выписал повестку, распрощался и вышел во двор.
Следом за ним, спустя минут пятнадцать, из подъезда того же дома вышел человек в куртке-аляске поверх спортивного костюма, с сумкой через плечо, высокий, загорелый. Белые пружинистые кроссовки замелькали по снегу, удаляясь в направлении железнодорожного полотна.
6
Уходя со службы, Нахрапов спустился в камеры предварительного заключения (теперь они назывались не КПЗ, а ИВС -- изоляторы временного содержания) -- посмотреть сумку Моисеевой. Во всей этой суматохе, производя арест, он как-то упустил, что сумка учительницы осталась нетронутой с самого ее приземления в аэропорту. Хотя, конечно, Моисеева заезжала в свою школу (надо же, кому своих детей доверяем!), если заезжала... Это еще нужно проверить. Могла какие-то улики и спрятать, но, судя по ее реакции на арест, она не предполагала, что кара за доведение до инфаркта человека наступит так быстро. Ему, Нахрапову, покажи змею, он, с его-то комплекцией, и сам не только на полку самолета, а в автомобильную аптечку залез бы, хотя, конечно, сердце у него крепкое. Пока не жаловался.
Чего только эти бабы не носят в своих раздвижных, растягивающихся, резиновых, безразмерных миниатюрных дамских саквояжиках! Удостоверения -ладно. Паспорт -- ладно. Нахрапов не стал вытряхивать все содержимое сумочки на стол, вынимал не глядя, сам с собой играя в "отгадайку". Ага, записная книжка. Косметичка, книжка, какой-то инквизиторский предмет для завивки волос путем их безжалостного расплавливания. Нет, утюга нет. Маникюрный набор, щетка, лекарства, еще бумаги: блокнот, чья-то визитка: Андрей Олегович Сенокосов, начальник Департамента безопасности "Севресурса". Ни фига себе знакомства в Москве! Стоп! Паспорт? Почему второй раз паспорт? Был ведь уже...
Нахрапов положил перед собой два российских паспорта с эсэсэсэровскими гербами и одновременно развернул их на первой странице:
Моисеева Терехов
Елена Евгений
Ивановна Олегович
На третьей страничке юные мордашки субъекта преступления и потерпевшего, на пятой -- уже не юные, но зато больше похожие на тех людей, которые являются основными персонами в самолетно-змеином деле.
Нахрапов положил паспорта в пакет, не поленился подняться к себе в кабинет и запереть документы в сейф. Завтра отдаст на проверку. Час назад доложил прокурору города о происшествии. Красок не сгущал, даже пошутил насчет змеи-стюардессы. Прокурор уверил, что подключит к расследованию транспортную прокуратуру Москвы. Пускай поработают в аэропорту Внуково: опознание, паспортный контроль, досмотр багажа, задержка рейса -- все это неинтересно и муторно, но без этого дело прекратить нельзя.
Полковский долго не мог заснуть. Заворожил его этот Искольдский: полночи о нем думал. Главное -- ни о чем конкретно, а так -- абстрактное мышление разыгралось. Сильное впечатление оказал на следователя техник по безопасности.
От него исходило нечто волчье. Особенно этот вопрос: "А что случилось? С мужчиной что-нибудь?" И эдак бровь выгнул, вроде следователь ему чем обязан, свысока глянул. А у самого что-то внутри клокотало, чуть ли не ненависть, Полковский такие вещи чутко определяет, чувствует. Поэтому и жену себе взял простодушную, чтоб не хитрила, не лукавила с ним: устанешь так с утра до вечера мелкие женские пакости на чистую воду выводить.
Полковский любит, чтоб откровенность до конца, чтоб все прямо в лоб и без недомолвок. А то бывают люди: или прямо в глаза одно говорит, а за пазухой камень, или вообще боятся обсудить какой-нибудь щепетильный вопрос.
Вот Полковский -- весь на ладони. Только иногда ругает себя за свою открытость -- она порою уж чересчур некстати проявляется. Вот зачем ляпнул Искольдскому, что фамилия гражданки, летевшей рядом с ним, Моисеева? Мог бы вопрос по-другому поставить, а он пошел на таран: не знаете ли вы гражданку Моисееву, летевшую с вами?.. Еще ведь обвинят в некомпетентности. А просто вот перед такими, как Искольдский и Нахрапов, от которых дорогими европейскими магазинами веет, он чувствует себя пресмыкающимся, не к ночи будет сказано.
Но все-таки Полковскому приснились пресмыкающиеся, да не одна змея, а целый ворох, клубок без конца и без края, медленно шевелящийся, противно-влажный, опутывающий его сознание. Если бы Полковскому не были чужды поэтические чувства, он вспомнил бы Наума Гребнева -- стихотворение, сотворенное им из длинного гамзатовского тоста:
В Индии считается, что змеи
Первыми на землю приползли.
Горцы верят, что орлы древнее
Первых обитателей земли.
Я же склонен думать, что вначале
Появились люди, а поздней
Многие из них орлами стали,
А другие превратились в змей.
В два часа ночи в дежурное отделение милиции Братченковского административного округа Нового Уренгоя поступил звонок гражданина Моисеева Михаила Ивановича, проживающего на Строительной улице. Моисеев шепотом проговорил в трубку, что с крыши соседнего дома за ним охотится снайпер, мол, он видел красную ползущую в темноте точку от прибора ночного видения на автомате с оптическим прицелом.
К Моисееву выехал наряд милиции, проверили его квартиру, осмотрели крышу соседнего дома. Никого не обнаружили, кроме испуганного заявителя.
-- Вы знаете, гражданин, сейчас у деток богатеньких родителей есть такие лазерные фонарики с красными огоньками -- очень похоже на то, о чем вы говорите. Вы на ночь политический детектив не смотрели случайно? -- произнес сонный милиционер. -- Вы один живете?
-- С женой.
-- Не вижу! -- брякнул старшина.
-- Она учительница, -- ни к селу ни к городу стал оправдываться Миша.
-- Ночная смена?
-- Нет, она в милиции.
-- Уборщицей подрабатывает?
-- Сидит.
Старшина уставился на Моисеева, покачал головой:
-- Ага. Понимаю. Учительница, говорите? Может, это ее ученики балуются. За что сидит?
Мише надоело. От старшины несло луком и перегаром. Он явно клонил к тому, что заниматься какими-то непонятными красными огоньками может только идиот от милиции, но никак не он.
-- За избиение ученика, -- отрезал Миша. -- Вы были правы, наверное, ребятня балуется.
-- У нас за ночь два убийства, обои -- нераскрывушечки, потому что не бытовуха, а скорее всего, заказные, -- обиженно укорил старшина, -- а это у вас что?
Старшина взял с подоконника бестселлер "Киллеров просят не беспокоиться", повертел книгу в руках, недовольно скосил уголок рта, словно зубы языком чистил:
-- Больше не играйте в правовое государство, у нас еще только начальная стадия! Начальная! Понятно?
-- Понятно, -- ответил Моисеев и погасил свет сразу, едва за милиционерами закрылась дверь, включил бра. После чего спрятал бестселлер и достал из комода роман Билли Харингтона о лейтенанте Коломбо из отдела убийств.
Светящаяся точка больше не появлялась. Миша всю ночь просидел на кровати, прижавшись спиной к ковру, подаренному им к свадьбе московской тещей, и гадал: какому же это оболтусу понадобилось в час ночи залезать на крышу соседнего здания, кстати, административного, наверняка закрывающегося на ночь или охраняемого сторожем, и медленно водить красной точкой за ним, за Мишей Моисеевым? Он подумал, что вряд ли с такого расстояния простой шалопай может разглядеть жильца нужной ему квартиры, если будет быстро и плавно передвигать красную точку фонарика вслед за Мишей вдоль всей стены.
Когда он обнаружил эту точку, вернувшись из ванной и вытирая голову полотенцем, ему показалось, что кто-то пришпилил его к стене, будто бабочку. Через мгновение понял, что это оптический прицел -- спасибо американским фильмам про киллеров, попытался уйти в коридор, но кухонная дверь была открыта, и огонек снова задрожал у него на груди, видимо, теперь за ним наблюдали через кухонное окно. У снайпера была прекрасная возможность нажать на спусковой крючок. А может, и правда, это был фонарик с прибором ночного видения, раз выстрел все же не прогремел. Хотя почему он должен был прогреметь? Наверняка ведь с глушителем...
Тогда Миша пригнулся и на корточках пробрался в ванную комнату, дверь не закрыл. Отдышавшись и придя в себя, по-пластунски пополз в комнату к телефонному аппарату. Теперь вот сидел в углу комнаты и не был доступен обзору с крыши, сидел и думал, кому же понадобилось так шутить. Жена находилась в следственном изоляторе, ее взяли прямо на его глазах: не было у Ленки возможности подстроить такую шутку. Шутку! Миша и пошевелиться не смел, всю ночь прислушивался к шорохам за дверью, волосы на голове вставали дыбом, шевелились и трагически отмирали по одному, как осенние листья.