Страница:
---------------------------------------------------------------
© Copyright Сергей Павлович Лукницкий, 2001
Email: SLuknitsky(a)freemail.ru
Изд. "Русский Двор", Москва, 2005
---------------------------------------------------------------
Тридцать пять лет назад я поехал в Ленинград, через четверть века снова
- Питер поступать на факультет журналистики.
Город в приемной комиссии я так и назвал "Питером". Мне сделали
замечание, что это город не имени царя, а имени Ленина, однако, по
результатам собеседования к экзаменам допустили.
Сочинение. Через два дня... тройка. Что делать?
Ошибки для Ленинграда ужасные. "Окна РОСТА" - без кавычек. "Берггольц"
с одним "г".
Звоню отцу. Он ночным экспрессом отправляет плакат времен Маяковского.
Там - "Окна РОСТА" - без кавычек. Показал. Куда деваться. Эту ошибку
простили.
Поехал к великой, обаятельной и волшебной Берггольц. Рассказал. Она
помогла. Надписала мне книгу "Дневные звезды", пропустив в своей фамилии
букву. Предъявил автограф апелляционной комиссии.
- Может быть вам лучше на юридический? - спросил декан Бережной.
Что ж... Поступил и туда.
Уж кофе подали, а Аннена все нет...
У российской адвокатуры возникла крайняя нужда иметь свой гимн. Музыка
была написана быстро, но сыграть мне ее, мне, которому было предписано
сочинить текст, исполнить было некому. При переполненности штатов, музыканта
среди адвокатов не было.
Как же сочинять текст?
Я попросил заведующего культмассовым сектором Сашу Н. написать мне хотя
бы ритм этой музыки, чтобы я знал, каким размером лепить строки.
- Напиши мне ямб это или хорей, дактиль, анапест, амфибрахий. И
количество стоп в строке.
- Вы знаете, Сергей Павлович, - сделав большие глаза, сказал Саша, - я
вряд ли смогу вам помочь, я в юридических терминах плохо разбираюсь, я ведь
закончил институт культуры.
Сидел я как-то один в квартире тогдашнего первого секретаря Союза
писателей Карпова на Кутузовском, 26 и что-то спешно перепечатывал. Хозяин
должен был придти с минуты на минуту.
Звонок в дверь. Я открыл.
Стоит незнакомец, представляется министром мелиорации. Просит пройти в
ванную.
Я подумал, а может в этом знаменитом доме сам министр мелиорации лично
ремонтирует краны и контролирует их исправность? И допустил его. Но пошел и
сам с ним в ванную. В этот момент в дверь ванной просунулось еще одно лицо -
женское. И тут министр запричитал.
- Мань, ты только глянь, какие финские краны (с ударением на последнем
слоге) поставили, а нам?.. Прям на них хоть Промыслову (председатель
исполкома Моссовета - С.Л.) жаловаться...
Возможно, именно тот день был рождением новых русских?..
Тампоны "Тампакс" произвели революцию не только в дамском интиме. Они
стремительно ворвались в жизнь высокорангированных мужчин.
Произошло это, когда устроители многочисленных презентаций, тусовок и,
как их главное составляющее - безудержных банкетов уяснили: в России надо
напоить. Но в России надо и проследить, чтобы напоенные не унесли бутылки с
собой.
Противоядие было найдено. На банкетах стали подавать бутылки без
пробок.
И теперь, когда всем известный деятель, вынимая из кармана носовой
платок, роняет на пол пару дамских тампонов, это не свидетельство его
транссексуальности, это просто признак того, что сегодня он куда-то
приглашен и потому захватил затычки для бутылок.
Нам семерым, обремененным общими государственными проблемами, было
хорошо в детском скверике, хотя хозяин - министр и пригласил нас любезно в
квартиру. Но он забыл ключи.
Мы устроились на скамеечке и открыли наши кейсы. Воздух, солнце,
умиротворенное шуршание листьев.
Хорошо бывает, когда совсем хорошо. Мы - это зампред Ростелерадио,
замгенпрокурора, помощники президента, два замминистра, да какое, впрочем,
это имеет значение, если открывалка нашлась только у депутата Госдумы.
И вот, когда нам стало уже совсем хорошо, явился вдруг пред нашими
взорами интеллигентный на вид сержант милиции.
- Нарушаете граждане, - строго сказал он, - документы ваши попрошу.
Смелый парень. Один против семи мужиков и не побоялся. Мы оценили это.
Поставили стопочкой наши удостоверения и протянули. Страж долго и
терпеливо читал. Закончив свою благородную работу по предупреждению
преступных проявлений на бытовой почве, он улыбнулся, приложил руку к
козырьку фуражки и не твердо, однако бодро сказал:
- Отдыхайте, товарищи.
И зашагал через скверик по делам службы.
Звоню с просьбой артисту Глузскому.
- Одолжить физиономию? Популярность? Давайте, когда?
В БэТэИ смертельные очереди и столь же жуткое хамство. Мы приехали,
зашли в зал, где было много народа. Михаил Андреевич ткнул меня локтем в
живот:
- Они что телевизор не смотрят? Не узнают меня?
- Нам они не так нужны, - смягчил я недовольство. - Понимаете, наша
цель - руководство БэТэИ.
А дальше стало приятно. В зал вышла круглолицая БэТэИшница, оглядела
присутствующих, ровно улыбнулась, в первую очередь подошла к Глузскому,
взяла наши документы, и уже через двадцать минут вернула их подписанными. И
снова с улыбкой.
Я получил второй удар в живот, более чувствительный - с элементами
восторженности. Я легко выдержал: получить от Глузского намного приятнее,
чем униженно стоять в очередях.
Круглолицая нас догнала.
- Я узнала вас, - зашипела она, беря его за локоть и почему-то
оглядываясь, - узнала... Я когда в райком пришла работать, вы нас тогда
курировали от горкома... Вы помните меня? Я Вас помню...
Третьего удара я, право, не заслужил...
Житель Переделкино мыслитель и философ Гачев зашел ко мне с девицей,
напоминающей сотрудницу периферийного общепита семидесятых, извинился и
любезно попросил:
- У нас телефон не работает, разрешите позвонить от вас в редакцию. Это
радиожурналистка, она приехала, чтобы взять у меня интервью, но вопросы
забыла в редакции.
Милости прошу. Пожалуйста.
И мы услышали следующее.
- Да-да, Клавк, я добралась. Толик довез. Да нет, он культурный. Нет,
сама не сочиню. Ну, говорю же - настоящий писатель.
Повернулась, улыбнулась:
- Может почитаете вслух книгу свою какую?
Снова в телефонную трубку: "Нет, не хочет. Ну о чем тогда?"
Пауза. Видимо согласовывают.
Поворачивается еще раз:
- Спрашивают, о смысле жизни сможете? Нам и надо-то всего три минуты.
Ну, пожалуйста, не ехать же обратно.
В конце восьмидесятых я заехал в Батумский обезьяний питомник, когда
собирал материал о мутантном оружии для фантастического романа. Сотрудница
приняла любезно, дала нужные сведения и на прощанье навесила мне на лацкан
пиджака значок с изображением обезьяны. Я об этом совсем забыл.
В московском аэропорту неожиданно встретил меня Гончаров, секретарь
парткома Прокуратуры Союза, где я служил в то время. Удивила столь почетная
миссия в отношении меня. Он сказал: "Сегодня тебя утверждают в райкоме. Не
беспокойся, я сказал, что ты опоздаешь. Едем сразу".
Приехали. Я прошмыгнул в открытую дверь актового зала, где первый
секретарь райкома напутствовал молодых на тропу к коммунизму. Вокруг
большого стола было только одно место - рядом с ним.
Он кивнул мне: дескать, не беспокойся, предупредили, что опоздаешь.
Потом сказал следующее:
- Молодежь,- сказал он, - какие же вы все хорошие, даже замечательные -
наша надежда - только вот стесняетесь отчего-то нас стариков, не носите,
например, значки основоположников научного коммунизма. А зря. Вот
посмотрите, - тут он показал на меня, - единственный, между прочим, из вас,
кто сегодня в этот торжественный день надел значок - работник прокуратуры.
Я вздрогнул, похолодел, но принудил себя положить руку на сердце и
закрыть значок рукой. Сердце стучало двести ударов.
Два десятка лет назад хорошим тоном считалось приглашать первую леди на
мероприятия гуманитарных ведомств. Наступила и наша очередь.
Ранней весной Раиса Максимовна появилась во всем своем великолепии в
сопровождении охраны и работников телевидения.
Дамская уборная была специально обустроена. Одна из кабинок
превратилась чуть ли не в будуар. В трех других разместилась охрана: мало ли
что...
Накануне была даже распространена инструкция: "С высокой дамой не
заговаривать, пристально на нее не смотреть, по возможности улыбаться" и так
далее. Коллегия наша прошла без эксцессов.
Приглашенная, однако, была рассеянна, и, было видно, не интересовалась
коллегией, да к тому же телевизионщики уже свою работу закончили. Вдруг она
словно очнулась, прервала очередного оратора и, ни к кому не обращаясь,
произнесла: "Разрешите мне поехать домой, у моего мужа - день рождения
сегодня".
Все как-то растерялись, но, как и было положено по инструкции,
заулыбались, а руководитель мероприятия оглядел присутствующих и вдруг
спросил:
-У какого мужа?
Генерального директора ЮНЕСКО Федерико Майку доклада, и, надев
ярко зеленый пиджак, вышел в зал приемов. Мельком взглянув в текст, высокий
политик изменился в лице и зашипел в сторону подчиненных:
- Какой он вам майор?
После чего повернул свое уравновешенное лицо к высокому гостю и
торжественно произнес:
- Добро пожаловать, уважаемый господин генерал-майор Федерико...
Я сидел в первом ряду, в цирке на Ленинских горах. Выступал солнечный
Клоун. Ошибался, не по сценарию падал. Вероятно, думал, это смешно.
Статисты надули шарики. Клоун стал вызывать из зрительного зала детей.
Дети выходили, подталкиваемые родителями. Клоун предлагал детям делать
что-то вроде книксена и кланяться. Тем, у кого это получалось, он давал
шарик.
А одна девочка лет пяти вышла уверенно, не сделала книксена, сделала
другую фигуру, не менее изящную, чем очень огорчила клоуна.
Он явно обиделся, забыв, что разница в возрасте у них лет семьдесят, и
шарика ей не дал.
Зал замер.
Клоун, не справившись с молчанием зала, стал объяснять, что шарик он
дает за что-то, а не просто так. За, получалось... стандартное поведение. Он
его называл массовостью. Девочка должна была сделать как все, но не сделала
и теперь пусть не обижается.
Девочка не заплакала!
Величие страны, в которой есть такие девочки, - неоспоримо.
Начитавшись работ Льва Толстого, я и помыслить не мог всерьез
относиться к опере. А статья кумира и метра об искусстве вовсе повергала
меня то в восторг, то в сомнения, то в шок, но никогда в неверие.
Мамочка.
Она сперва вбивала мне в голову толстовский девяностотомник, а потом
заставила меня разрушить стереотипы и отправилась со мной в оперу.
Давали "Хованщину", и мы ее брали.
На опере я думал о Толстом и о Боге, которых в сущности разлучили из-за
невежества.
Меж тем в зале, где сидели чопорные поклонники пения, захихикали.
Выехал "царь" на настоящей лошади. Что-то пропел.
Лошадь присела и ...
Ребята! Это царь - не настоящий. Но она ведь настоящая лошадь.
"Царь" стал петь, якобы не замечая создавшихся вокруг лошади проблем.
Тут уж весь зал разразился хохотом.
Занавес закрыли.
Потом открыли. "Царь" стоял без лошади и силился запеть. На сцене
появился статист с веником и совком.
Хохот. Занавес закрыли опять.
Кто мог принудить нас сидеть перед закрытым занавесом? Мы отправились
домой, дочитывать статью об искусстве.
Когда мне было шесть лет Мамочка-Лисанька потащила меня на
переделкинское кладбище хоронить Пастернака. Было жарко. На кладбище я
впервые увидел настоящего диссидента, о которых вполголоса говорилось в
писательском городке.
Диссидентом был десятилетний полный рыжий парень, по имени Миша
Федотов, бросивший в машину Суслова, приехавшего на мероприятие, камень.
Мишу забрала милиция, а мама со мной за руку пошли его выручать. И, конечно,
выручила. Но предварительно Мише задавали вопросы, и мне было его жалко. А
потом отпустили, и Миша стал настоящим героем.
Позже он стал министром и послом России.
...В возрасте пятнадцати лет в городе Пятигорске я смотрел в компании
сверстников фильм "Офицеры", фильм, который волновал в те годы умы
юношества. Там есть сцена, где торжествующий временную победу - враг
советской власти - басмач-Карим скачет на лошади. Я вполголоса острю
приятелям:
- Это, наверное, будущий секретарь обкома?
У выхода из кинотеатра нас ждали. Допрашивали в милиции по полной
программе люди в гражданском.
Отпустили мальчишек-то.
...Рустам Ибрагимбеков в интервью как-то заявил, что будет снимать
"Белое солнце пустыни - 2", где Абдулла, которого подстрелил красноармеец
Сухов, - выжил и как раз стал большим начальником, а товарищ Сухов,
наоборот, отсидел за излишнюю революционность.
...Чего, спрашивается, нас с Мишей допрашивали?
Иван Анатольевич Близнец, назначенный на высокую должность, привел в
свою приемную молоденькую девушку, млеющую уже от одного осознания
значимости своего шефа. От людей она слыхала, что на свете кроме обычных
телефонов бывают телефоны правительственные - АТС-2 и называются они по
старинке "вертушками". Название пошло от того времени, как звонили с
недобром в Смольный.
Министр - Федотов, отчаявшись дозвониться Ивану Анатольевичу по
городскому телефону, набрал пять цифр спецсвязи и вдруг услышал голос
девочки-секретарши: "Вертушка Ивана Анатольевича слушает".
Федотов сориентировался, набрал воздуху в легкие и солидно спросил:
- А где сам вертух?
Однажды в свите Горбачева в Штатах оказался Никулин. Горбачев у Рейгана
хотел быть на равных. Но Рейган поучал и хохмил. Горбачев тушевался. Ему
хотелось войти в историю.
Рейган сыпал русскими пословицами. Горбачев молчал, протокол не
предполагал шуток. Никулин порывался рассказывать анекдоты, но был тактично
останавливаем.
В кабинете Рейган под хохот прислуги, показывая на серебряную и золотую
крышечки канцелярского прибора, заявил, что это ядерные кнопки для Европы и
России.
Горбачев не нашелся, как парировать шутку. Его советники посерели.
И тут Никулин прервал тяжелое молчание услужливой челяди.
- Господин Рейган, - сказал он, - а знаете, когда мы с советскими
войсками вошли в Польшу, в доме у мадам Боутековской, содержательницы
известного в Варшаве заведения, тоже увидели два унитаза - золотой и
серебряный. Она ходила туда попеременно.
- И что? - спросил Рейган.
- А ничего, - любезным тоном ответил Никулин, - когда она увидела
русские танки, она не добежала ни до одного...
Читатель любит, когда все заканчивается миром. Зло наказано, добро
заоодно тоже. Но что поделать, мы живем в России.
Дочь секретаря обкома была обворожительна и капризна. И она хотела
свадьбы. Я жаждал любви. На седьмом этаже, потрясающей по тем временам
квартиры происходила помолвка. Мамочка моя стала ее вынужденной участницей.
Беготня вокруг накрываемого стола, разносолы, сменяемые еще большими
деликатесами. Хмурый папа невесты, не выходящий из кабинета. Дверь
приоткрыта, он держит руку на пульсе.
Все было бы забавно, если бы не папина должность и не семидесятые на
дворе. Не только карьеру испортят, но и анкету...
Чтобы отвлечься, стал вспоминать, какова невеста в другом месте...
Хороша...
Стал машинально разрабатывать сюжет для очередного рассказа:
Некая чопорная невеста крутила влюбленному жениху хвост. Потом в день
назначенной свадьбы с первым внезапно вышла замуж за второго. Первый, узнав
о том, что уже гости сели за стол, угнал в сердцах ассенизационную машину и
подкатил ее к окну дома несостоявшейся возлюбленной. Всунул кишку выброса
нечистот в окно. Нажал на рычажок. Надолго запомнится эта свадьба невесте. И
прокурор, ведь, был на стороне жениха. Наверное, сам в разводе...
Мои мысли направила очаровательная без пяти минут теща.
- Алеша, - сказала она мне томно и тяжело, - а вы ничего не хотите
сказать нашему папе?
Я вопросительно посмотрел на свою маму. Она кивнула. Точно, как же это
я сам не сообразил, не Алеша я, Сережа, Сергей Павлович, уже почти двадцать
девять лет...
Спасибо мамочка подтвердила, а то, я оторопел... Вдруг я Алеша...
Вот и хороший конец, который так любят читатели.
---------------------------------------------------------------
© Copyright Сергей Павлович Лукницкий, 2001
Email: SLuknitsky(a)freemail.ru
Изд. "Русский Двор", Москва, 2005
---------------------------------------------------------------
Сначала был крокодил. Моя старая, потертая кожа до сих пор хранит запах
Нила. В прошлой жизни мне было тоже пятьдесят и жил я в верхнем бассейне.
Где-то в середине ХХ моей исторической родине вздумал помогать Советский
Союз, а плату за свою помощь брал аллигаторами, в виде полуфабриката.
Случилось это в канун сорок девятого года. На маленькой фабрике
"Московская кожа" бригада ударников коммунистического труда сдавала годовой
план. Вертлявая работница, имя которой стерла история, решила сэкономить на
обрезках аллигаторов, и из нескольких оставшихся кусочков кожи скроила и
сшила меня.
И вот, позвольте представиться: Портфель. Эта моя фамилия, а мое имя и
отчество вы легко представите сами.
На прилавке я пролежал тогда всего минуты две, и, с присущим мне
нетерпением, начал уже было думать, что зря живу на свете, как на моем
сверкающем замке почувствовал тепло тонких дамских пальчиков. Звонкий голос
произнес:
-Это то, что нужно моему супругу.
У старшего Федотова - Александра Александровича я честно служил
заместителем портмоне. Мне доверяли важные правовые документы. Я приобрел
опыт и проработал у него семь лет, ровно столько, сколько надо было, чтобы
подрос мой новый собственник в этом юридическом семействе. Это я, - кто
самый первый предсказал ему юридическую карьеру. Он засыпал, только когда я
был на доступном расстоянии, а точнее, под подушкой.
Одно время я даже думал, что в прошлой жизни он был ловцом крокодилов.
Но, глядя на его огромный лоб, а, главное, заглядывая в его сочинения, я
понимал, что ловцов крокодилов с такими интеллектуальными данными не бывает.
С такими лбами бывают первоклассники, которые вырастают в юристов и
журналистов.
А как я поскрипывал от удовольствия, когда в меня положили первую
азбуку. Теперь мы уже вдвоем противостояли банде учителей и тоннам знаний,
которые маленький Мук волочил во мне - старом крокодиле. Мною колотили
соплеменников, на мне сидели, мною защищались. Это была наша общая жизнь.
Прошли годы. Я взматерел и возмужал. Моя спина засалилась, а живот
оттянулся от жизненного общества. Но ручка! Мою ручку держал в своей руке
маленький Мук и, я вел его по жизни.
Однажды, когда мой хозяин уже вырос и работал в одном важном
государственном учреждении, меня направили на "конспиративную" работу - я
служил теперь сумкой для хозяйственных документов Мишиной мамы.
Она была все также экстравагантна, но теперь чаще ходила в сберкассу.
В то утро была назначена оплата коммунальных платежей и мы вышли из
дома загодя. Но, поскольку Мишина мама не очень понимала, как ей ходить
пешком, а машины в этот раз не было, мы сели в трамвай. Я сразу почувствовал
слежку. По мне все время скользил чей-то знакомый, едкий, как газ из
баллончика - глаз, оказавшийся глазом математички Светланы Николаевны, в
свое время всем нам досаждавшей.
- Мы раскрыты! - закричал я, забыв, что я не крокодил, а порядочный
портфель.
-А вы не мама Миши Федотова? - пошла во-банк математичка, а я спрятался
за юбку хозяйки, - узнала этот портфельчик.
-Да время его не портит.
- Как ваш сын? Закончил школу?
-Да, двадцать восемь лет назад, - вежливо ответила Мишина мама.
Вот как? И куда же пошел дальше? - с ехидцей спросила математичка.
-В гору, - грустно ответила Мишина мама, - закончил МГУ, юридический
факультет. Теперь вот работает в Министерстве печати.
-Юристом, - с надеждой продолжала допрашивать математичка.
-Министром, - вежливо ответила Мишина мама, и я с ужасом подумал, что
мы проезжаем нашу остановку.
Когда Светлану Николаевну покидала последняя формула периметра
многоугольника, Мишина мама заканчивала перечислять регалии своего сына:
доктор наук, профессор, чрезвычайный и полномочный, академик, действительный
член...
Да, господа, был ли кто-нибудь из вас министром?
Верю, был.
А министерским портфелем?
Так мы проехали нашу сберкассу, куда пришли деньги за сочиненный
Федотовым и его друзьями Закон о средствах массовой информации - двадцать
рублей пятьдесят две копейки. Стакан водки.
Но Михаил Александрович не выпил этот стакан. На вырученные деньги он
купил гуталина и хорошенько отполировал меня.
Да... на перечисление регалий ушло еще три трамвайных остановки.
Но я, если что и жалею во всей этой истории, то исключительно две вещи:
психику математички, которой не суждено было выйти из трамвая, и ножки моей
хозяйки, поскольку нам пришлось потом возвращаться до сберкассы пешком. Не
ловить же обратный трамвай.
...Потом меня взяли в путешествие. До Нила мы не долетели, жили всего
лишь в Париже, но крокодилов и здесь хватало. И все они были с портфелями.
Теперь я служу на ниве руководящей масс-медиа и, между прочим, не
последний портфель в Союзе журналистов.
Но, прямо скажем, ко дню своего столетнего юбилея я предпочел бы не
коротать долгие часы на заседаниях по вопросу в какой луже и какой гад более
отличается своим иеройством...
Мне часто бывает одиноко.
И я хочу вам просто сказать: министру без портфеля еще можно как-то
выживать, но портфелю без министра - плохо.
Помните об этом, господа!
Я редко брал сто семнадцатую, поскольку по жизни чаще бываю на стороне
женщин. Не сумел привыкнуть к равенству, поэтому к женщинам отношусь
по-прежнему восторженно.
Но потерпевшая была столь криклива и неженственна, что я взялся
защищать доверителя, втайне ему сочувствуя, полностью впрочем, убедившись в
том, что никакого изнасилования не было, а было невероятное стремление его
временной пассии выйти замуж любым путем, пусть даже и непристойным.
В моих руках был аргумент: возлюбленные жили все лето вместе, вели
общее хозяйство, путешествовали на пароходе по Волге, за все платил он.
Каюта была двухместной, а по приезде наступила осень, и он не захотел пойти
в ЗАГС.
Потерпевшая заявила, что все, что с ней происходило летом: и красоты
реки и ужины в ресторанах - было насилием над ее личностью, и она терпела
это все только ради надежды выйти замуж.
На процессе в один прекрасный момент, я понял, что мы проиграем,
поскольку потерпевшую теперь раздражают все без исключения мужчины, я
предложил доверителю взять в качестве защитника Ирину. Ирина моя
однокурсница, красавица, умница. У нее четверо детей - двое от первого мужа,
двое от второго.
Потерпевшая вынуждена была смириться с ситуацией, но как ни странно:
присутствие защитника женского пола противной ей стороны сделало ее еще
более сварливой и циничной. Ей даже делались замечания о некорректности
поведения в суде, но по опыту я знал: сто семнадцатую следователь продавит.
Слишком все просто: заявление потерпевшей, и... - беги в суд. Преступление
против личности раскрыто. Можно докладывать и бить в литавры.
Ирина задавала вопросы типа: унизительно ли жить с мужчиной,
показываться с ним на людях в нарядном виде? Когда впервые наступило чувство
унижения? Не есть ли заявление в милицию - низкая месть за невыполненное
обещание о походе в ЗАГС, а было ли оно вообще это обещание?.. и тому
подобное.
Процесс катился под уклон и отнюдь не в нашу пользу.
Точно, по дамски точно сформулированные вопросы Ирины к потерпевшей,
заставляли улыбаться судей и прокурора, и в один прекрасный момент я понял,
что лед тронулся. Но беда-то в том, что нам не нужен был даже и
растрескавшийся лед, нам нужна была водная гладь, в которой отразилось бы
справедливое решение суда о прекращении дела за отсутствием события
преступления, и, как следствие - освобождение искателя сезонных приключений
из-под стражи в зале вселенской справедливости.
Но это нам не светило. А половинчатое решение: три года вместо семи,
нас не устраивало, нас не устраивало даже "ниже низшего" (просил прокурор)
парню, который всерьез воспринял норму права о равенстве мужчины и женщины.
Мы, каждый на своем уровне, были убеждены в его невиновности.
Потерпевшая стала говорить о том, какой плохой и невнимательный был ее
сожитель. И где-то в середине ее монолога Ирина вдруг спросила: "А вот
скажите мне как женщине, а когда он вас раздевал, вы испытывали какие-то
чувства, ведь, наверное, это не часто с вами бывает, к тому же на вас не
одна кофточка была, много всего: колготы, трусики, туфли, юбка, лифчик. Это
все не в одну секунду снимается. Что-то же вы успели почувствовать? Не
только унижение.
-Это что он вам врет, что меня раздевал, да я всегда сама раздевалась,
- заявила потерпевшая.
Реакция Ирины была мгновенной. Наличие двух мужей к такой реакции
© Copyright Сергей Павлович Лукницкий, 2001
Email: SLuknitsky(a)freemail.ru
Изд. "Русский Двор", Москва, 2005
---------------------------------------------------------------
Тридцать пять лет назад я поехал в Ленинград, через четверть века снова
- Питер поступать на факультет журналистики.
Город в приемной комиссии я так и назвал "Питером". Мне сделали
замечание, что это город не имени царя, а имени Ленина, однако, по
результатам собеседования к экзаменам допустили.
Сочинение. Через два дня... тройка. Что делать?
Ошибки для Ленинграда ужасные. "Окна РОСТА" - без кавычек. "Берггольц"
с одним "г".
Звоню отцу. Он ночным экспрессом отправляет плакат времен Маяковского.
Там - "Окна РОСТА" - без кавычек. Показал. Куда деваться. Эту ошибку
простили.
Поехал к великой, обаятельной и волшебной Берггольц. Рассказал. Она
помогла. Надписала мне книгу "Дневные звезды", пропустив в своей фамилии
букву. Предъявил автограф апелляционной комиссии.
- Может быть вам лучше на юридический? - спросил декан Бережной.
Что ж... Поступил и туда.
Уж кофе подали, а Аннена все нет...
У российской адвокатуры возникла крайняя нужда иметь свой гимн. Музыка
была написана быстро, но сыграть мне ее, мне, которому было предписано
сочинить текст, исполнить было некому. При переполненности штатов, музыканта
среди адвокатов не было.
Как же сочинять текст?
Я попросил заведующего культмассовым сектором Сашу Н. написать мне хотя
бы ритм этой музыки, чтобы я знал, каким размером лепить строки.
- Напиши мне ямб это или хорей, дактиль, анапест, амфибрахий. И
количество стоп в строке.
- Вы знаете, Сергей Павлович, - сделав большие глаза, сказал Саша, - я
вряд ли смогу вам помочь, я в юридических терминах плохо разбираюсь, я ведь
закончил институт культуры.
Сидел я как-то один в квартире тогдашнего первого секретаря Союза
писателей Карпова на Кутузовском, 26 и что-то спешно перепечатывал. Хозяин
должен был придти с минуты на минуту.
Звонок в дверь. Я открыл.
Стоит незнакомец, представляется министром мелиорации. Просит пройти в
ванную.
Я подумал, а может в этом знаменитом доме сам министр мелиорации лично
ремонтирует краны и контролирует их исправность? И допустил его. Но пошел и
сам с ним в ванную. В этот момент в дверь ванной просунулось еще одно лицо -
женское. И тут министр запричитал.
- Мань, ты только глянь, какие финские краны (с ударением на последнем
слоге) поставили, а нам?.. Прям на них хоть Промыслову (председатель
исполкома Моссовета - С.Л.) жаловаться...
Возможно, именно тот день был рождением новых русских?..
Тампоны "Тампакс" произвели революцию не только в дамском интиме. Они
стремительно ворвались в жизнь высокорангированных мужчин.
Произошло это, когда устроители многочисленных презентаций, тусовок и,
как их главное составляющее - безудержных банкетов уяснили: в России надо
напоить. Но в России надо и проследить, чтобы напоенные не унесли бутылки с
собой.
Противоядие было найдено. На банкетах стали подавать бутылки без
пробок.
И теперь, когда всем известный деятель, вынимая из кармана носовой
платок, роняет на пол пару дамских тампонов, это не свидетельство его
транссексуальности, это просто признак того, что сегодня он куда-то
приглашен и потому захватил затычки для бутылок.
Нам семерым, обремененным общими государственными проблемами, было
хорошо в детском скверике, хотя хозяин - министр и пригласил нас любезно в
квартиру. Но он забыл ключи.
Мы устроились на скамеечке и открыли наши кейсы. Воздух, солнце,
умиротворенное шуршание листьев.
Хорошо бывает, когда совсем хорошо. Мы - это зампред Ростелерадио,
замгенпрокурора, помощники президента, два замминистра, да какое, впрочем,
это имеет значение, если открывалка нашлась только у депутата Госдумы.
И вот, когда нам стало уже совсем хорошо, явился вдруг пред нашими
взорами интеллигентный на вид сержант милиции.
- Нарушаете граждане, - строго сказал он, - документы ваши попрошу.
Смелый парень. Один против семи мужиков и не побоялся. Мы оценили это.
Поставили стопочкой наши удостоверения и протянули. Страж долго и
терпеливо читал. Закончив свою благородную работу по предупреждению
преступных проявлений на бытовой почве, он улыбнулся, приложил руку к
козырьку фуражки и не твердо, однако бодро сказал:
- Отдыхайте, товарищи.
И зашагал через скверик по делам службы.
Звоню с просьбой артисту Глузскому.
- Одолжить физиономию? Популярность? Давайте, когда?
В БэТэИ смертельные очереди и столь же жуткое хамство. Мы приехали,
зашли в зал, где было много народа. Михаил Андреевич ткнул меня локтем в
живот:
- Они что телевизор не смотрят? Не узнают меня?
- Нам они не так нужны, - смягчил я недовольство. - Понимаете, наша
цель - руководство БэТэИ.
А дальше стало приятно. В зал вышла круглолицая БэТэИшница, оглядела
присутствующих, ровно улыбнулась, в первую очередь подошла к Глузскому,
взяла наши документы, и уже через двадцать минут вернула их подписанными. И
снова с улыбкой.
Я получил второй удар в живот, более чувствительный - с элементами
восторженности. Я легко выдержал: получить от Глузского намного приятнее,
чем униженно стоять в очередях.
Круглолицая нас догнала.
- Я узнала вас, - зашипела она, беря его за локоть и почему-то
оглядываясь, - узнала... Я когда в райком пришла работать, вы нас тогда
курировали от горкома... Вы помните меня? Я Вас помню...
Третьего удара я, право, не заслужил...
Житель Переделкино мыслитель и философ Гачев зашел ко мне с девицей,
напоминающей сотрудницу периферийного общепита семидесятых, извинился и
любезно попросил:
- У нас телефон не работает, разрешите позвонить от вас в редакцию. Это
радиожурналистка, она приехала, чтобы взять у меня интервью, но вопросы
забыла в редакции.
Милости прошу. Пожалуйста.
И мы услышали следующее.
- Да-да, Клавк, я добралась. Толик довез. Да нет, он культурный. Нет,
сама не сочиню. Ну, говорю же - настоящий писатель.
Повернулась, улыбнулась:
- Может почитаете вслух книгу свою какую?
Снова в телефонную трубку: "Нет, не хочет. Ну о чем тогда?"
Пауза. Видимо согласовывают.
Поворачивается еще раз:
- Спрашивают, о смысле жизни сможете? Нам и надо-то всего три минуты.
Ну, пожалуйста, не ехать же обратно.
В конце восьмидесятых я заехал в Батумский обезьяний питомник, когда
собирал материал о мутантном оружии для фантастического романа. Сотрудница
приняла любезно, дала нужные сведения и на прощанье навесила мне на лацкан
пиджака значок с изображением обезьяны. Я об этом совсем забыл.
В московском аэропорту неожиданно встретил меня Гончаров, секретарь
парткома Прокуратуры Союза, где я служил в то время. Удивила столь почетная
миссия в отношении меня. Он сказал: "Сегодня тебя утверждают в райкоме. Не
беспокойся, я сказал, что ты опоздаешь. Едем сразу".
Приехали. Я прошмыгнул в открытую дверь актового зала, где первый
секретарь райкома напутствовал молодых на тропу к коммунизму. Вокруг
большого стола было только одно место - рядом с ним.
Он кивнул мне: дескать, не беспокойся, предупредили, что опоздаешь.
Потом сказал следующее:
- Молодежь,- сказал он, - какие же вы все хорошие, даже замечательные -
наша надежда - только вот стесняетесь отчего-то нас стариков, не носите,
например, значки основоположников научного коммунизма. А зря. Вот
посмотрите, - тут он показал на меня, - единственный, между прочим, из вас,
кто сегодня в этот торжественный день надел значок - работник прокуратуры.
Я вздрогнул, похолодел, но принудил себя положить руку на сердце и
закрыть значок рукой. Сердце стучало двести ударов.
Два десятка лет назад хорошим тоном считалось приглашать первую леди на
мероприятия гуманитарных ведомств. Наступила и наша очередь.
Ранней весной Раиса Максимовна появилась во всем своем великолепии в
сопровождении охраны и работников телевидения.
Дамская уборная была специально обустроена. Одна из кабинок
превратилась чуть ли не в будуар. В трех других разместилась охрана: мало ли
что...
Накануне была даже распространена инструкция: "С высокой дамой не
заговаривать, пристально на нее не смотреть, по возможности улыбаться" и так
далее. Коллегия наша прошла без эксцессов.
Приглашенная, однако, была рассеянна, и, было видно, не интересовалась
коллегией, да к тому же телевизионщики уже свою работу закончили. Вдруг она
словно очнулась, прервала очередного оратора и, ни к кому не обращаясь,
произнесла: "Разрешите мне поехать домой, у моего мужа - день рождения
сегодня".
Все как-то растерялись, но, как и было положено по инструкции,
заулыбались, а руководитель мероприятия оглядел присутствующих и вдруг
спросил:
-У какого мужа?
Генерального директора ЮНЕСКО Федерико Майку доклада, и, надев
ярко зеленый пиджак, вышел в зал приемов. Мельком взглянув в текст, высокий
политик изменился в лице и зашипел в сторону подчиненных:
- Какой он вам майор?
После чего повернул свое уравновешенное лицо к высокому гостю и
торжественно произнес:
- Добро пожаловать, уважаемый господин генерал-майор Федерико...
Я сидел в первом ряду, в цирке на Ленинских горах. Выступал солнечный
Клоун. Ошибался, не по сценарию падал. Вероятно, думал, это смешно.
Статисты надули шарики. Клоун стал вызывать из зрительного зала детей.
Дети выходили, подталкиваемые родителями. Клоун предлагал детям делать
что-то вроде книксена и кланяться. Тем, у кого это получалось, он давал
шарик.
А одна девочка лет пяти вышла уверенно, не сделала книксена, сделала
другую фигуру, не менее изящную, чем очень огорчила клоуна.
Он явно обиделся, забыв, что разница в возрасте у них лет семьдесят, и
шарика ей не дал.
Зал замер.
Клоун, не справившись с молчанием зала, стал объяснять, что шарик он
дает за что-то, а не просто так. За, получалось... стандартное поведение. Он
его называл массовостью. Девочка должна была сделать как все, но не сделала
и теперь пусть не обижается.
Девочка не заплакала!
Величие страны, в которой есть такие девочки, - неоспоримо.
Начитавшись работ Льва Толстого, я и помыслить не мог всерьез
относиться к опере. А статья кумира и метра об искусстве вовсе повергала
меня то в восторг, то в сомнения, то в шок, но никогда в неверие.
Мамочка.
Она сперва вбивала мне в голову толстовский девяностотомник, а потом
заставила меня разрушить стереотипы и отправилась со мной в оперу.
Давали "Хованщину", и мы ее брали.
На опере я думал о Толстом и о Боге, которых в сущности разлучили из-за
невежества.
Меж тем в зале, где сидели чопорные поклонники пения, захихикали.
Выехал "царь" на настоящей лошади. Что-то пропел.
Лошадь присела и ...
Ребята! Это царь - не настоящий. Но она ведь настоящая лошадь.
"Царь" стал петь, якобы не замечая создавшихся вокруг лошади проблем.
Тут уж весь зал разразился хохотом.
Занавес закрыли.
Потом открыли. "Царь" стоял без лошади и силился запеть. На сцене
появился статист с веником и совком.
Хохот. Занавес закрыли опять.
Кто мог принудить нас сидеть перед закрытым занавесом? Мы отправились
домой, дочитывать статью об искусстве.
Когда мне было шесть лет Мамочка-Лисанька потащила меня на
переделкинское кладбище хоронить Пастернака. Было жарко. На кладбище я
впервые увидел настоящего диссидента, о которых вполголоса говорилось в
писательском городке.
Диссидентом был десятилетний полный рыжий парень, по имени Миша
Федотов, бросивший в машину Суслова, приехавшего на мероприятие, камень.
Мишу забрала милиция, а мама со мной за руку пошли его выручать. И, конечно,
выручила. Но предварительно Мише задавали вопросы, и мне было его жалко. А
потом отпустили, и Миша стал настоящим героем.
Позже он стал министром и послом России.
...В возрасте пятнадцати лет в городе Пятигорске я смотрел в компании
сверстников фильм "Офицеры", фильм, который волновал в те годы умы
юношества. Там есть сцена, где торжествующий временную победу - враг
советской власти - басмач-Карим скачет на лошади. Я вполголоса острю
приятелям:
- Это, наверное, будущий секретарь обкома?
У выхода из кинотеатра нас ждали. Допрашивали в милиции по полной
программе люди в гражданском.
Отпустили мальчишек-то.
...Рустам Ибрагимбеков в интервью как-то заявил, что будет снимать
"Белое солнце пустыни - 2", где Абдулла, которого подстрелил красноармеец
Сухов, - выжил и как раз стал большим начальником, а товарищ Сухов,
наоборот, отсидел за излишнюю революционность.
...Чего, спрашивается, нас с Мишей допрашивали?
Иван Анатольевич Близнец, назначенный на высокую должность, привел в
свою приемную молоденькую девушку, млеющую уже от одного осознания
значимости своего шефа. От людей она слыхала, что на свете кроме обычных
телефонов бывают телефоны правительственные - АТС-2 и называются они по
старинке "вертушками". Название пошло от того времени, как звонили с
недобром в Смольный.
Министр - Федотов, отчаявшись дозвониться Ивану Анатольевичу по
городскому телефону, набрал пять цифр спецсвязи и вдруг услышал голос
девочки-секретарши: "Вертушка Ивана Анатольевича слушает".
Федотов сориентировался, набрал воздуху в легкие и солидно спросил:
- А где сам вертух?
Однажды в свите Горбачева в Штатах оказался Никулин. Горбачев у Рейгана
хотел быть на равных. Но Рейган поучал и хохмил. Горбачев тушевался. Ему
хотелось войти в историю.
Рейган сыпал русскими пословицами. Горбачев молчал, протокол не
предполагал шуток. Никулин порывался рассказывать анекдоты, но был тактично
останавливаем.
В кабинете Рейган под хохот прислуги, показывая на серебряную и золотую
крышечки канцелярского прибора, заявил, что это ядерные кнопки для Европы и
России.
Горбачев не нашелся, как парировать шутку. Его советники посерели.
И тут Никулин прервал тяжелое молчание услужливой челяди.
- Господин Рейган, - сказал он, - а знаете, когда мы с советскими
войсками вошли в Польшу, в доме у мадам Боутековской, содержательницы
известного в Варшаве заведения, тоже увидели два унитаза - золотой и
серебряный. Она ходила туда попеременно.
- И что? - спросил Рейган.
- А ничего, - любезным тоном ответил Никулин, - когда она увидела
русские танки, она не добежала ни до одного...
Читатель любит, когда все заканчивается миром. Зло наказано, добро
заоодно тоже. Но что поделать, мы живем в России.
Дочь секретаря обкома была обворожительна и капризна. И она хотела
свадьбы. Я жаждал любви. На седьмом этаже, потрясающей по тем временам
квартиры происходила помолвка. Мамочка моя стала ее вынужденной участницей.
Беготня вокруг накрываемого стола, разносолы, сменяемые еще большими
деликатесами. Хмурый папа невесты, не выходящий из кабинета. Дверь
приоткрыта, он держит руку на пульсе.
Все было бы забавно, если бы не папина должность и не семидесятые на
дворе. Не только карьеру испортят, но и анкету...
Чтобы отвлечься, стал вспоминать, какова невеста в другом месте...
Хороша...
Стал машинально разрабатывать сюжет для очередного рассказа:
Некая чопорная невеста крутила влюбленному жениху хвост. Потом в день
назначенной свадьбы с первым внезапно вышла замуж за второго. Первый, узнав
о том, что уже гости сели за стол, угнал в сердцах ассенизационную машину и
подкатил ее к окну дома несостоявшейся возлюбленной. Всунул кишку выброса
нечистот в окно. Нажал на рычажок. Надолго запомнится эта свадьба невесте. И
прокурор, ведь, был на стороне жениха. Наверное, сам в разводе...
Мои мысли направила очаровательная без пяти минут теща.
- Алеша, - сказала она мне томно и тяжело, - а вы ничего не хотите
сказать нашему папе?
Я вопросительно посмотрел на свою маму. Она кивнула. Точно, как же это
я сам не сообразил, не Алеша я, Сережа, Сергей Павлович, уже почти двадцать
девять лет...
Спасибо мамочка подтвердила, а то, я оторопел... Вдруг я Алеша...
Вот и хороший конец, который так любят читатели.
---------------------------------------------------------------
© Copyright Сергей Павлович Лукницкий, 2001
Email: SLuknitsky(a)freemail.ru
Изд. "Русский Двор", Москва, 2005
---------------------------------------------------------------
Сначала был крокодил. Моя старая, потертая кожа до сих пор хранит запах
Нила. В прошлой жизни мне было тоже пятьдесят и жил я в верхнем бассейне.
Где-то в середине ХХ моей исторической родине вздумал помогать Советский
Союз, а плату за свою помощь брал аллигаторами, в виде полуфабриката.
Случилось это в канун сорок девятого года. На маленькой фабрике
"Московская кожа" бригада ударников коммунистического труда сдавала годовой
план. Вертлявая работница, имя которой стерла история, решила сэкономить на
обрезках аллигаторов, и из нескольких оставшихся кусочков кожи скроила и
сшила меня.
И вот, позвольте представиться: Портфель. Эта моя фамилия, а мое имя и
отчество вы легко представите сами.
На прилавке я пролежал тогда всего минуты две, и, с присущим мне
нетерпением, начал уже было думать, что зря живу на свете, как на моем
сверкающем замке почувствовал тепло тонких дамских пальчиков. Звонкий голос
произнес:
-Это то, что нужно моему супругу.
У старшего Федотова - Александра Александровича я честно служил
заместителем портмоне. Мне доверяли важные правовые документы. Я приобрел
опыт и проработал у него семь лет, ровно столько, сколько надо было, чтобы
подрос мой новый собственник в этом юридическом семействе. Это я, - кто
самый первый предсказал ему юридическую карьеру. Он засыпал, только когда я
был на доступном расстоянии, а точнее, под подушкой.
Одно время я даже думал, что в прошлой жизни он был ловцом крокодилов.
Но, глядя на его огромный лоб, а, главное, заглядывая в его сочинения, я
понимал, что ловцов крокодилов с такими интеллектуальными данными не бывает.
С такими лбами бывают первоклассники, которые вырастают в юристов и
журналистов.
А как я поскрипывал от удовольствия, когда в меня положили первую
азбуку. Теперь мы уже вдвоем противостояли банде учителей и тоннам знаний,
которые маленький Мук волочил во мне - старом крокодиле. Мною колотили
соплеменников, на мне сидели, мною защищались. Это была наша общая жизнь.
Прошли годы. Я взматерел и возмужал. Моя спина засалилась, а живот
оттянулся от жизненного общества. Но ручка! Мою ручку держал в своей руке
маленький Мук и, я вел его по жизни.
Однажды, когда мой хозяин уже вырос и работал в одном важном
государственном учреждении, меня направили на "конспиративную" работу - я
служил теперь сумкой для хозяйственных документов Мишиной мамы.
Она была все также экстравагантна, но теперь чаще ходила в сберкассу.
В то утро была назначена оплата коммунальных платежей и мы вышли из
дома загодя. Но, поскольку Мишина мама не очень понимала, как ей ходить
пешком, а машины в этот раз не было, мы сели в трамвай. Я сразу почувствовал
слежку. По мне все время скользил чей-то знакомый, едкий, как газ из
баллончика - глаз, оказавшийся глазом математички Светланы Николаевны, в
свое время всем нам досаждавшей.
- Мы раскрыты! - закричал я, забыв, что я не крокодил, а порядочный
портфель.
-А вы не мама Миши Федотова? - пошла во-банк математичка, а я спрятался
за юбку хозяйки, - узнала этот портфельчик.
-Да время его не портит.
- Как ваш сын? Закончил школу?
-Да, двадцать восемь лет назад, - вежливо ответила Мишина мама.
Вот как? И куда же пошел дальше? - с ехидцей спросила математичка.
-В гору, - грустно ответила Мишина мама, - закончил МГУ, юридический
факультет. Теперь вот работает в Министерстве печати.
-Юристом, - с надеждой продолжала допрашивать математичка.
-Министром, - вежливо ответила Мишина мама, и я с ужасом подумал, что
мы проезжаем нашу остановку.
Когда Светлану Николаевну покидала последняя формула периметра
многоугольника, Мишина мама заканчивала перечислять регалии своего сына:
доктор наук, профессор, чрезвычайный и полномочный, академик, действительный
член...
Да, господа, был ли кто-нибудь из вас министром?
Верю, был.
А министерским портфелем?
Так мы проехали нашу сберкассу, куда пришли деньги за сочиненный
Федотовым и его друзьями Закон о средствах массовой информации - двадцать
рублей пятьдесят две копейки. Стакан водки.
Но Михаил Александрович не выпил этот стакан. На вырученные деньги он
купил гуталина и хорошенько отполировал меня.
Да... на перечисление регалий ушло еще три трамвайных остановки.
Но я, если что и жалею во всей этой истории, то исключительно две вещи:
психику математички, которой не суждено было выйти из трамвая, и ножки моей
хозяйки, поскольку нам пришлось потом возвращаться до сберкассы пешком. Не
ловить же обратный трамвай.
...Потом меня взяли в путешествие. До Нила мы не долетели, жили всего
лишь в Париже, но крокодилов и здесь хватало. И все они были с портфелями.
Теперь я служу на ниве руководящей масс-медиа и, между прочим, не
последний портфель в Союзе журналистов.
Но, прямо скажем, ко дню своего столетнего юбилея я предпочел бы не
коротать долгие часы на заседаниях по вопросу в какой луже и какой гад более
отличается своим иеройством...
Мне часто бывает одиноко.
И я хочу вам просто сказать: министру без портфеля еще можно как-то
выживать, но портфелю без министра - плохо.
Помните об этом, господа!
Я редко брал сто семнадцатую, поскольку по жизни чаще бываю на стороне
женщин. Не сумел привыкнуть к равенству, поэтому к женщинам отношусь
по-прежнему восторженно.
Но потерпевшая была столь криклива и неженственна, что я взялся
защищать доверителя, втайне ему сочувствуя, полностью впрочем, убедившись в
том, что никакого изнасилования не было, а было невероятное стремление его
временной пассии выйти замуж любым путем, пусть даже и непристойным.
В моих руках был аргумент: возлюбленные жили все лето вместе, вели
общее хозяйство, путешествовали на пароходе по Волге, за все платил он.
Каюта была двухместной, а по приезде наступила осень, и он не захотел пойти
в ЗАГС.
Потерпевшая заявила, что все, что с ней происходило летом: и красоты
реки и ужины в ресторанах - было насилием над ее личностью, и она терпела
это все только ради надежды выйти замуж.
На процессе в один прекрасный момент, я понял, что мы проиграем,
поскольку потерпевшую теперь раздражают все без исключения мужчины, я
предложил доверителю взять в качестве защитника Ирину. Ирина моя
однокурсница, красавица, умница. У нее четверо детей - двое от первого мужа,
двое от второго.
Потерпевшая вынуждена была смириться с ситуацией, но как ни странно:
присутствие защитника женского пола противной ей стороны сделало ее еще
более сварливой и циничной. Ей даже делались замечания о некорректности
поведения в суде, но по опыту я знал: сто семнадцатую следователь продавит.
Слишком все просто: заявление потерпевшей, и... - беги в суд. Преступление
против личности раскрыто. Можно докладывать и бить в литавры.
Ирина задавала вопросы типа: унизительно ли жить с мужчиной,
показываться с ним на людях в нарядном виде? Когда впервые наступило чувство
унижения? Не есть ли заявление в милицию - низкая месть за невыполненное
обещание о походе в ЗАГС, а было ли оно вообще это обещание?.. и тому
подобное.
Процесс катился под уклон и отнюдь не в нашу пользу.
Точно, по дамски точно сформулированные вопросы Ирины к потерпевшей,
заставляли улыбаться судей и прокурора, и в один прекрасный момент я понял,
что лед тронулся. Но беда-то в том, что нам не нужен был даже и
растрескавшийся лед, нам нужна была водная гладь, в которой отразилось бы
справедливое решение суда о прекращении дела за отсутствием события
преступления, и, как следствие - освобождение искателя сезонных приключений
из-под стражи в зале вселенской справедливости.
Но это нам не светило. А половинчатое решение: три года вместо семи,
нас не устраивало, нас не устраивало даже "ниже низшего" (просил прокурор)
парню, который всерьез воспринял норму права о равенстве мужчины и женщины.
Мы, каждый на своем уровне, были убеждены в его невиновности.
Потерпевшая стала говорить о том, какой плохой и невнимательный был ее
сожитель. И где-то в середине ее монолога Ирина вдруг спросила: "А вот
скажите мне как женщине, а когда он вас раздевал, вы испытывали какие-то
чувства, ведь, наверное, это не часто с вами бывает, к тому же на вас не
одна кофточка была, много всего: колготы, трусики, туфли, юбка, лифчик. Это
все не в одну секунду снимается. Что-то же вы успели почувствовать? Не
только унижение.
-Это что он вам врет, что меня раздевал, да я всегда сама раздевалась,
- заявила потерпевшая.
Реакция Ирины была мгновенной. Наличие двух мужей к такой реакции