Страница:
пришлись по вкусу. Ноготки на пальчиках ног были накрашены.
Тут я перемигнулся с Ксенией - значит, и вторая всерьез готовилась к
визиту.
Надо сказать, что в женской фигуре кроме всего остального я ценю,
прежде всего, ножки. Мне нравятся ухоженные пальчики, совершенные щиколотка
и подъем.
И чего не сделает женщина ради любимого человека.
Я снова перемигнулся с Ксенией: она привела ко мне в дом такое
совершенство и чудо, коим была сама. Одно только было грустно в этой
истории. Орнелла не говорила по-русски. И Ксении, поэтому приходилось быть
нашим переводчиком, но это должно было ее устраивать. Какая женщина
откажется быть посредником между хорошенькой своей подругой и мужчиной?
Контроль! К тому же с моей стороны - не понимание языка Ромула и Рема - было
не чрезмерной платой за то удовольствие, которое они мне доставили.
Пока эти очаровательные котятки забавлялись возле плиты, приготавливая,
тут уж нет сомнения, мои любимые яства (холодильник был в их распоряжении),
я принял две порции виски и в состоянии, близком к довольству, пошел
навестить их на кухню.
На сковороде жарилось что-то экстраординарное и пахучее, и обе они были
в фартучках. И при этом обе же сняли, вероятно, чтобы случайно не запачкать,
свои платьица.
Я не удивился: многие готовят еду в неглиже, однако снимать свои штаны
пока не стал. Не стал исключительно потому, что, во-первых, стоял далеко от
плиты, а во-вторых посчитал, что все делается постепенно. Вот выпьем
шампанского, тогда, может быть, и поиграем в "бутылочку".
Мы сели за стол. Орнелла оказалась очень приятной собеседницей в
интерпретации Ксении. А я весь вечер принужден был их забавлять, и делал это
с видимым удовольствием. Я читал им стихи и пел под гитару. Рассказывал
анекдоты, забавные истории, потом в ответ потребовал того же от моих
сегодняшних возлюбленных и мурлыкал как котик, когда они усладили мой слух
своими нежными голосами.
Интимный свет огромного красного абажура не позволял мне подробно
рассмотреть моих собеседниц. Ну, одну из них я изучил за много лет общения.
А вот вторая, несмотря на многократные брудершафты, пока еще была для меня
непостижима.
В какой-то момент висевшие на стене часы, которые, когда надо, ни за
что не покажут нужное время, стали намекать, что уже давно полночь. И наш
прекрасный треугольник следует, если не разрушить, то, по крайней мере,
усыпить ненадолго.
- Интересно, что он нам скажет двоим? - пробормотала вроде бы не мне
Ксения, а потом тот же вопрос перевела на итальянский. Орнелла, видимо,
спросила, что Ксения имеет в виду.
- Этот славный мэн, - пояснила она будто бы не мне, а итальянке,
показывая на меня ножкой, - всякий раз, когда меня надо провожать, говорит
одну и ту же фразу, что ему легче на мне жениться, чем возить ночью по
темным улицам. Интересно, что он скажет на этот раз?
- На этот раз, - ответил я утомленно, - я не скажу ничего нового.
Повторю старую формулу: мне действительно легче жениться сразу на вас обеих,
нежели ехать вас куда-то провожать.
Хладнокровная итальянка даже не повела бровью, когда услышала перевод
моей пошлости. А уж о Ксении и говорить нечего: она привыкла к моим штучкам.
Договоренность была достигнута, и, выдав каждой по огромной китайской
простыне, я отправил их строем в ванную. А сам выпил еще пару стопочек и
стал раздумывать над тем, правильно ли я поступаю в жизни или, может быть, в
чем-то ошибаюсь?..
Твердо решив, что поступаю правильно, я, сбросил с себя все лишнее,
взял тоже большое махровое полотенце и направился туда же, куда десять минут
назад упорхнули мои птички.
Яркий свет ванной дал мне, наконец, рассмотреть их через неплотно
затворенную дверь и сравнить. И быть может, будет непростительно утомлять
читателей описанием грациозных тел, я был уже почти утомлен ими, а стало
быть, имею право, с кем хочу поделиться истомой.
Передо мной сияли две феи. Белокурые волосы одной касались черных
локонов другой.
Они мылили друг друга благоуханными пенами, и, похоже, это занятие им
нравилось. Они мне напоминали карельских олених, которые в брачный период
заботливо выщипывают из шкур друг друга колючки и репейник, облизывают друг
другу волосы на мордочке, чтобы они были гладкими, потом плещутся в водах
озера и, щебечут о счастье.
Задумавшись о карельских проблемах, я заметил, что мои крошки вдруг,
словно бы невзначай, занялись делами, оленихам не свойственными.
- Этого еще не хватало, - подумал я и громко произнес то же самое,
распахивая дверь ванной, - для таких вещей существует нечто иное!мужчина. А
ну-ка марш вытираться и любить меня!
И прыгнул к ним под душ.
В ушах моих слышалась Парандола, пересыпаемая изящными русскими
романсами. И все время, пока они меня ласково мыли и купали, я не мог отдать
предпочтение ни одной из этих мелодий.
Вытирали мы друг друга хором, поэтому времени затратили в три раза
больше. А потом я взял своих девочек обеих сразу на руки и медленно, словно
бы мне это ничего не стоило, понес их в спальню. Орнелла прижалась к моему
плечу, как зверек, а Ксения, наоборот, по дороге отклонилась от плеча и
дотянулась до выключателя в ванной, дабы нам всем можно было бы, наконец,
заняться делом, а не думать о включенной лампочке.
До спальни мы добрались без происшествий. Я имею в виду, что никто ни
ногой, ни головой о дверь или стену, я все-таки впервые нес по своей
квартире семь пудов сладости.
Когда я, с трудом только силой воли сохраняя равновестие, уложил
принесенное в постель, то ощутил у живота упругую ножку Ксении, а у рта
маленькую иноземную ножку моей новой возлюбленной.
Секунду примерно я раздумывал над извечными, мучающими русскую историю
вопросами "Что делать?" и "Кто виноват?". Но тут обхватившая ножками мою шею
италочка сама решила обе эти сложные для разночинного русского задачи.
И перед тем как обезуметь от прилива чувств, я уже тоже решил. Почему
бы и нет? Они так хорошо дополняют друг друга! Единственная моя Ксения
никогда не была мне так желанна, как сегодня.
Они, в самом деле, представлялась одним целым.
Уже засыпая, я бредил тем, что в моей жизни что-то изменилось.
.......................................
Неделю спустя я отправился в командировку в Италию и в аэропорту
Мальпенсо в городе Милане неожиданно встретил возле тележки с багажом
Орнеллу.
Я заговорил с ней по-английски и сразу понял: с одной этой женщиной мне
просто нечего делать.
Это была совершенная половина моей Ксении, та самая, без которой
любимая нами абсолютность в даме превращается в абсолютную незавершенность.
У Орнеллы было очень много вещей, потому что она намеревалась лететь в
Москву надолго.
Когда через год жизни, наполненной зарабатыванием денег для подарков и
сюрпризов любимым, наслаждением тем, что я, безусловно, нужен им, а они -
мне, выучиванием итальянского, я понял, что, вопреки всем законам
общепринятой закостенелой морали и всем правовым нормам известных мне стран,
я - настоящий муж.
Дальнейшее развитие событий подсказала Ксения.
- Моя диссертация, которую ты никак не удосужишься прочитать (а ведь
мне скоро защищаться), как раз о несбалансированности семейного права
некоторых европейских стран, в частности итальянского и нашего. Поэтому было
бы совсем неплохо, если бы ты оформил наши с Орнеллой отношения официально.
Она сказала "наши", но имела, конечно, в виду то, что брак с итальянкой
предстоит зарегистрировать мне.
Я не родился юристом, хотя и защитил докторскую. Гнусность и
бессовестность нашей жизни заставили меня научиться ориентироваться лишь в
некоторых правовых нормах.
Ксения юристом родилась. Бегала юристом в ползунках, юристом пошла в
школу и сосала из груди матери отца??? юридическое молоко. Поэтому, несмотря
на то, что она меня много моложе, я слушал ее как юриста внимательно,
впрочем, так же, как слушал певучие, робкие стихи ее сверстницы Орнеллы.
Что поделаешь, и поэтом я не родился. Это не помешало мне, однако,
стать членом Союза писателей, а со временем давать полезные, но дилетантские
советы Ксении по ее диссертации кандидата юридических наук и Орнелле,
которая намеревалась стать магистром филологии.
- Регистрировать брак будете в Италии, - кокетливо сказала Ксения.
Я пристально посмотрел ей в глаза и не прочитал там ничего, кроме любви
и преданности. В них не было даже крошечного намека, даже нелепой шутки,
даже оттенка той пакостной мыслишки, что подобным альтруизмом она рискует
навлечь на себя потерю не только подруги, но и мужа.
Она, как хороший адвокат, все точно рассчитала и выиграла процесс.
Через месяц, понадобившийся для того, чтобы собрать ворох бумаг, для
брачного ведомства, она пришла проводить нас с Орнеллой в аэропорт, и я
понимал, что она ничуть не ревнует. Орнелла не была для нее соперницей. Она
была частью ее, ее половиной, ее талисманом, и с ней она отпускала меня в
получужую страну спокойно.
- Смотри, чтобы он там себе девок не нашел, - предупредила Ксения
Орнеллу, а мне дала несколько бумажек, которые должны были легализовать мой
зарубежный брак там, в далекой загранице, наполненной солнцем, нарядными
магазинами, загорелыми итальянками прекрасно понимая, что там, среди тихих и
приглаженных улиц, слишком чистых, чтобы казаться реальными, мне будет не
хватать только одного - ее.
Орнелла была хозяйкой в своей стране, но она нисколько не старалась
показать это. Она в тот же день сняла крошечный номерок в дешевой гостинице,
где мы великолепно провели время. В номере была большая кровать, и мы уютно
и вкусно проспали с ней сорок один день (именно столько понадобилось для
совершения таинства брака в Италии), но ни разу, можете мне поверить, ни
одного раза мы не совершали ничего такого, что положено делать оставшимся
наедине супругам, а то и просто разнополым существам.
С нами не было Ксении. А одна Орнелла не была мне женой. Женой они были
мне обе.
Когда мы вернулись в Москву и рассказали об этом Ксении, она обозвала
нас дураками, но в глубине души, конечно, осталась довольна.
В Вероне, где происходило таинство нашего полуобряда, жила, как
известно, шекспировская Джульетта. Кто бы, интересно, знал об этом крошечном
городке, не опиши его странный англичанин в своей трагедии.
Здесь, по нелепому обычаю, все новобрачные, выходя из матримониальной
комнаты муниципалитета, должны были подойти к этой самой Джульете, изваянной
из меди, и положить цветок к ее ногам.
Мужчинам очень нравилось прикасаться также к ее груди, между прочим,
почти не задрапированной.
Орнелла положила к ногам Джульетты два цветка, а мне ничего не
оставалось, как тоже, последовав примеру толпы, провести по медной груди
рукой. Правда, я провел не по той, которая была отполирована миллионами
мужских рук и оттого казалась из золота, плывущего в лучах заходящего
солнца, а по другой, черной, потемневшей от времени, которой не касалась
рука мужчины. Видимо от этого она и была черной бедняжка
Другой ритуал был сугубо дамским.
На площади предприимчивый делец устроил аттракцион, основанный на
принципах электроники, то есть то, что это все невсамделишное, можно было
только предполагать, потому что слишком велико желание всякого человека
поверить в обыкновенное чудо.
А аттракцион состоял в следующем. На площади перед цирком, в котором в
менее совершенные, чем нынешние, времена происходили бои гладиаторов, висели
в воздухе над прохожими огромные рога, причем висели они на двух невидимых
ниточках, а производили впечатление очень массивных, сделанных, по крайней
мере, из чугуна.
Под рогами на земле была выложена пластиком на асфальте белая дорожка.
Всякая дама, только что вышедшая замуж, должна была пройти по этой дорожке
медленно и с достоинством.
А электронные рога, которые на самом деле при ближайшем рассмотрении
оказывались надувным шариком, время от времени опускались на голову
какой-нибудь не очень удачливой даме, чем подвергали ее в трагедийные и
безысходные слезы, потому что аттракцион являл собой ответ на вопрос: "Будет
ли вам изменять муж?"
Десятки счастливиц пробегали под рогами, и вдруг какой-нибудь одной
переставала улыбаться фортуна. Рога опускались, трогая ее прическу, и в ту
же секунда поднимались опять в небо.
Даже сам хозяин аттракциона не знал, когда именно они опустятся снова,
потому что все это он лично считал шуткой и даже часто успокаивал плачущих
женщин, тех в особенности, у которых мужья были ревнивые калабрийцы.
Не раз, не два и не десять за этот день он уже открывал свою машину и
показывал нашпигованные электроникой ее внутренности; женщины, которым не
повезло, плакали и думали, что эти рога, в самом деле, могут повлиять на их
судьбу.
Толпы любопытных людей в дни чужих свадеб любили смотреть на забавы
новобрачных. Они шумели, пели и танцевали вокруг них, удваивая и утраивая
веселье.
Но, клянусь, стало тихо, когда на белую дорожку вступил я.
Я не мог поступить по-другому, потому что был мужем и, как никто среди
этого празднества, отвечал за свою жену, которая волею ???? мирозданья
раздвоилась и находилась одновременно не только в разных измерениях, но и
просто в разных странах.
Рога не упали на меня.
Может, фотоэлемент - владыка случая - был рассчитан на белое платье, а
не на темный костюм? Но я слишком верю в судьбу, чтобы даже в шутку
рисковать теми, кого я люблю, кто любит меня.
Вечером у меня было хорошее настроение, я выпил виски и, забравшись на
крышу муниципалитета, в котором происходило венчание, изощрился снять со
шпиля итальянский флаг.
Этот флаг и поныне хранится в моем домашнем архиве, как, впрочем, и
очень красивый с крестом - швейцарский.Но о втором в другой раз
Брачную ночь с Орнеллой мы посоветовавшись решили отложить до лучших
времен, до Ксении.
А потом еще примерно неделю я возил ее на "форде-фиеста" ( такая
машинка, похожая на нашу "восьмерку"). Орнелла была слишком возбуждена,
потому что ей надо было сдавать экзамены на право защищать диссертацию, и не
могла сама сидеть за рулем. Я возил ее по всякого рода учебным заведениям,
где часами ждал в машине, пока она делала свои дела, нимало не заботясь, что
полицейши, в непривычно коротеньких юбочках, пытались меня согнать с
неположенного места парковки. На чтоо у меня был всегда готов один и тот же
ответ. Я церемонно выходил из машины, галантно раскланивался и произносил
волшебные два слова: "Туристо иноземо".
Меня , как правило, оставляли в покое.
Потом выходила возбужденная Орнелла, мы ехали за очередной порцией
бумажек в какой-нибудь другой офис, и я безропотно помогал ей осуществлять
ее право стать магистром филологии, ибо прекрасно понимал, что хотя она и
является только частью моей жены, причем импортной ее частью, но все-таки по
глупым законам ХХ века, утвержденным всевозможными конвенциями, еще и
личностью.
В Москву мы возвратились, когда ей оставалось только защититься.
Нас встретила волшебная Ксения. И когда мы ее увидели в аэропорту, то
оба поняли, что наше счастье незыблемо.
- Твой знакомый министр, - сказала Ксения, когда мы сели в такси, -
заявил, что брак с итальянкой только в Италии действителен. А вот письмо с
его резолюцией, на основании которого мы с тобой зарегистрированы законным
браком здесь, и, между прочим, по доверенности. Мне удалось создать такой
прецедент. А что? Это не противоречит закону. Теперь мы обе - твоя не просто
любимая, но официальная жена.
Теперь я возил уже Ксению на своем только что купленном сорок первом
"москвиче" (паршивенькая такая машинка, похожая на задрипанный "ситроен"
двадцатилетней давности) по разным инстанциям, чтобы она тоже могла набрать
необходимое количество бумажек для защиты ее диссертации.
Я прошу великодушного прощения у читателя за то, что под занавес, в
нарушение всяческих литературных правил, приглашаю нового героя на последние
страницы рассказа.
И ночью я не давал спать моим крошкам. Мы все трое думали: нужен этот
герой или нет?
В конце концов, мы решили, что - нужен.
Но так как ночь уже почти прошла и на решение супружеских проблем
времени не оставалось, разговор вспыхнул вновь, и Орнелла, менее
посвященная, чем Ксения, в мою прежнюю жизнь, спросила наивно и легко: "А
зачем он нужен"?.. - Мы все вместе дружно и весело расхохотались.
В самом деле, зачем в рассказе нужен Дрюня Гавкин?
Я стал объяснять, что он - замечательная личность.
В глубине души я надеялся познакомить его с Людмилкой, ибо не люблю
бросать женщин не компенсировано. И, достав из глубины души это свое
заветное желание, я их познакомил.
Я часто думал о Людмилке. Не потому, что все еще любил ее, а потому,
что имею собачий нрав и чужой ее не считаю. Она часть моей жизни. Не буду же
я рушить памятники истории в угоду минуте.
К тому же Дрюня Гавкин - это не какая-нибудь халтура "На тебе, Боже,
что нам не гоже".
Дрюня Гавкин - человек, абсолютно подходящий ей и ее семье по образу
мыслей и складу ума.
Он, сколько я его знаю, считал себя диссидентом, то есть инакомыслящим,
и противопоставлял себя любой власти, которая менялась так же часто, как
ценники в магазинах. Он любил учинять скандалы. Но было в нем нечто такое,
может быть, прямые длинные блеклые волосы, или прыщавый лоб, или дамский
голос, а то и невероятно маленький рост, что всерьез его никто не
воспринимал и скандалы его не поддерживал.
Кто осудит меня за то, что я предлагаю своей бывшей жене такого, мягко
выражаясь, никчемного мужчину? Да все.
Но, минуточку: волосы можно постричь и вымыть, прыщи легко лечатся не
разговорами о женщинах, а хорошим белковым, говоря научным языком, обменом,
голос тоже можно поправить, накостыляв ему пару раз по шее. А рост можно и
не заметить. К тому же и была, наверное, какая-то в том пикантность, когда
Людмилка появлялась с ним на улице, где он, как мячик, прыгая вокруг нее,
стройной, хорошо потренировавшись, допрыгивал ей почти до плеча.
У Дрюни Гавкина был псевдоним "Амальгамин", он был журналистом и писал
злобные статьи.
Кроме того, его отличали вечно нечищеные ботинки, мятые брюки и до
предела обгрызенные ногти.
Была в нем и еще одна странность: слово "Москва" он писал через букву
"ц". Может быть, поэтому правительство столицы, почувствовав в нем человека
из самой гущи народа, предложило ему издавать журнал с таким же названием.
Министерство масс-медиа вынуждено было зарегистрировать журнал. Потому
что это все-таки был не "Москва", а "Моцква".
Верный своим принципам устраивать скандалы везде, где он только что
появлялся, Дрюня Гавкин начал свою журналистскую деятельность с того, что
обобрал многих вдов бывших государственных деятелей.
Он вывез их домашние архивы и фотографии под предлогом того, что все
это безумно интересно для его журнала, что он будет это печатать и платить
им деньги. Рукописи, однако, утекли за рубеж и там превращались в странные
книжечки, а деньги, как водится, получали не обобранные вдовы, а маленький
Дрюня Гавкин.
Настроив этим мероприятием против себя всех бывших, Дрюня Гавкин
приступил к следующему этапу своего журналистского поприща.
Он стал формировать редколлегию журнала из людей противоположных
взглядов, настолько противоположных, что даже сам боялся потом на
собственную редколлегию ходить.
Да она и собралась-то только однажды и закончилась крупным, отнюдь не
литературным, побоищем, на которое были стянуты силы ОМОНа, а тогдашний
министр обеспечения порядка подумывал ввести в этом районе города паспортный
контроль.
Дрюня Гавкин выпросил себе под это дело танк и ездил на нем на работу.
После того заседания редколлегии от занимаемой должности был освобожден
начальник московской милиции.
Дрюня Гавкин выставил на этот пост свою кандидатуру, но по причине
своего маленького роста депутатами на обсуждении столь ответственной фигуры
замечен не был.
И остался, поэтому главным редактором.
Ко мне он имел только то касательство, что однажды предал громогласно
анафеме моего бывшего тестя и поэтому по логике новой нравственности,
провозглашенной перестройкой, обязательно должен был жениться на его дочери.
Я тогда, помниться, дал ему по физиономии, и в журнале даже открылась
рубрика, посвященная моей скромной личности.
Все, что делал в этой жизни Дрюня Гавкин, было служением лишь одной
задаче и одной цели: он хотел совсем уехать из нашей солнечной страны, но в
силу своей натуры пытался сделать это нестандартным образом, ибо ни один из
известных ему способов, а их, как пальцев на руке, - пять: быть евреем,
устроиться там на работу, жениться на иностранке, иметь много валюты и
делать, что хочется, убежать, наконец, - ему не подходил.
Он придумывал шестой способ.
Но так как он, как личность, никому не был нужен, то обусловленные
шестым способом бесконечные его скандальные истории Запад не волновали, и
никто ему не только не предлагал американского паспорта, но даже фиктивную
визу в Польшу ему пришлось добывать за дикие деньги.
Еще не женившись на Людмилке, он уже на страницах своего журнала смешал
с дерьмом ее отца и мать, а свои поступки объяснял новым мышлением,
непонятным тем, кому природа не дала гладиаторских способностей. Это была
вторая его публикация о Людмилкином отце. И теперь можно было не сомневаться
- он всерьез взялся ухаживать.
Сегодня утром, когда Орнелла отправилась за покупками и уже через
пятнадцать минут, поднявшись по мраморной лестнице нашей скромной
четырехэтажненькой виллы, принесла кроме славного стихотворения еще слегка
помятые авокадо, я этого почти не заметил.
Да и Ксения, возвратившись со своей лекции по русскому праву из
колледжа, где она весьма успешно преподавала, была не против разрезать
авокадо и, приправив оливковым маслом и уксусом, съесть сразу, так как была
голодна. Но тут-то и появился закипающий Дрюня Гавкин, которого послало мне
провидение, не известно, за какие провинности, в соседи на этом сказочном
побережье Золотого озера в Швейцарии.
Он стал швырять плоды в окно и успокоился только тогда, когда я треснул
ему по башке киви, отчего этот занятный фрукт расплющился о физиономию
журналиста и сделал ее на миг привлекательной.
Окончательно угомонился он только тогда, когда за ним пришла Людмилка.
Людмилка любила приходить в мой дом и играть с моими детьми.
Дети мои - это не просто мои дети, это две дочери и два сына.
Они родились, как это ни странно, в один день.
Ксения и Орнелла подарили мне в мой день рождения по двойне: по
мальчику и по девочке.
Собственно, этот факт и стал причиной того, что швейцарское
правительство так благосклонно решило вопрос о законности нашего брака.
Поскольку ни министр юстиции Италии, ни министр юстиции нашей страны так и
не смогли ответить по существу на вопрос о правомерности нашей любви.
А когда родились дети, причем обе стороны ждали этого момента
напряженно, ибо по негласной договоренности давно уже было решено, что та,
которая родит первой, и будет считаться настоящей моей женой, вынуждены были
оставить свои гнусные поползновения разбить нашу крепкую, дружную семью.
И вот теперь, купаясь в замечательно чистой воде Золотого озера, я
думаю и о том, как помочь Орнелле сделать ее лекции по русской филологии
более интересными, и о том, конечно, как сделать из Ксении единственного в
своем роде специалиста по международному семейному праву.
Плакучие ивы над озером напоминают мне Подмосковье.
Я стараюсь побыстрее закончить свои очередные литературно-правовые
опусы с тем, чтобы заработать денег, потому что ведь мне приходится
содержать не только свою семью, но и помогать Людмилке. Ее муж, едва только
устроившись на работу, повздорил с кем-то и швырнул на пол в сердцах
монитор.
А еще я до сих пор возглавляю два синдиката, они находятся в Москве, и
в них работают мои друзья. Один - издательский, а другой - правовой. С ними
я не порвал связи.
Очередная московская перестройка объединила их. Но это меня не
удивляет. Балетно-танковое училище существовало в Советском Союзе еще в
начале восьмидесятых... Но меня не устраивает тот факт, что республика Русь,
образовавшаяся в сердцевине распавшейся России, начала распадаться на
славянские поселения, из которых поселения древлян и самоедов снова считают
себя самостоятельными государствами.
Правительство Соединенных Субъектов выделило населению небольшое гетто,
площадью что-то около восьми квадратных километров, в районе Рейгановской
области (бывшей Вологодской).
Чтобы дойти от пляжа Золотого озера до нашего дома нужно всего пять
минут, но нам всем, разомлевшим, идти и вообще двигаться лень. И поэтому, мы
усаживаемся одной большой семьей, плюс Людмилка и Дрюня в огромный
американский "линкольн", (огромненькая такая машинка, размером с телегу, что
существовали в России еще с древних времен), и едем, слушая шум перегретого
мотора и вспоминая, как тихо становилось в Москве (ныне Нью-Москино), когда
начальник "девятки" давал начальнику ГАИ города команду "курс".
31
Тут я перемигнулся с Ксенией - значит, и вторая всерьез готовилась к
визиту.
Надо сказать, что в женской фигуре кроме всего остального я ценю,
прежде всего, ножки. Мне нравятся ухоженные пальчики, совершенные щиколотка
и подъем.
И чего не сделает женщина ради любимого человека.
Я снова перемигнулся с Ксенией: она привела ко мне в дом такое
совершенство и чудо, коим была сама. Одно только было грустно в этой
истории. Орнелла не говорила по-русски. И Ксении, поэтому приходилось быть
нашим переводчиком, но это должно было ее устраивать. Какая женщина
откажется быть посредником между хорошенькой своей подругой и мужчиной?
Контроль! К тому же с моей стороны - не понимание языка Ромула и Рема - было
не чрезмерной платой за то удовольствие, которое они мне доставили.
Пока эти очаровательные котятки забавлялись возле плиты, приготавливая,
тут уж нет сомнения, мои любимые яства (холодильник был в их распоряжении),
я принял две порции виски и в состоянии, близком к довольству, пошел
навестить их на кухню.
На сковороде жарилось что-то экстраординарное и пахучее, и обе они были
в фартучках. И при этом обе же сняли, вероятно, чтобы случайно не запачкать,
свои платьица.
Я не удивился: многие готовят еду в неглиже, однако снимать свои штаны
пока не стал. Не стал исключительно потому, что, во-первых, стоял далеко от
плиты, а во-вторых посчитал, что все делается постепенно. Вот выпьем
шампанского, тогда, может быть, и поиграем в "бутылочку".
Мы сели за стол. Орнелла оказалась очень приятной собеседницей в
интерпретации Ксении. А я весь вечер принужден был их забавлять, и делал это
с видимым удовольствием. Я читал им стихи и пел под гитару. Рассказывал
анекдоты, забавные истории, потом в ответ потребовал того же от моих
сегодняшних возлюбленных и мурлыкал как котик, когда они усладили мой слух
своими нежными голосами.
Интимный свет огромного красного абажура не позволял мне подробно
рассмотреть моих собеседниц. Ну, одну из них я изучил за много лет общения.
А вот вторая, несмотря на многократные брудершафты, пока еще была для меня
непостижима.
В какой-то момент висевшие на стене часы, которые, когда надо, ни за
что не покажут нужное время, стали намекать, что уже давно полночь. И наш
прекрасный треугольник следует, если не разрушить, то, по крайней мере,
усыпить ненадолго.
- Интересно, что он нам скажет двоим? - пробормотала вроде бы не мне
Ксения, а потом тот же вопрос перевела на итальянский. Орнелла, видимо,
спросила, что Ксения имеет в виду.
- Этот славный мэн, - пояснила она будто бы не мне, а итальянке,
показывая на меня ножкой, - всякий раз, когда меня надо провожать, говорит
одну и ту же фразу, что ему легче на мне жениться, чем возить ночью по
темным улицам. Интересно, что он скажет на этот раз?
- На этот раз, - ответил я утомленно, - я не скажу ничего нового.
Повторю старую формулу: мне действительно легче жениться сразу на вас обеих,
нежели ехать вас куда-то провожать.
Хладнокровная итальянка даже не повела бровью, когда услышала перевод
моей пошлости. А уж о Ксении и говорить нечего: она привыкла к моим штучкам.
Договоренность была достигнута, и, выдав каждой по огромной китайской
простыне, я отправил их строем в ванную. А сам выпил еще пару стопочек и
стал раздумывать над тем, правильно ли я поступаю в жизни или, может быть, в
чем-то ошибаюсь?..
Твердо решив, что поступаю правильно, я, сбросил с себя все лишнее,
взял тоже большое махровое полотенце и направился туда же, куда десять минут
назад упорхнули мои птички.
Яркий свет ванной дал мне, наконец, рассмотреть их через неплотно
затворенную дверь и сравнить. И быть может, будет непростительно утомлять
читателей описанием грациозных тел, я был уже почти утомлен ими, а стало
быть, имею право, с кем хочу поделиться истомой.
Передо мной сияли две феи. Белокурые волосы одной касались черных
локонов другой.
Они мылили друг друга благоуханными пенами, и, похоже, это занятие им
нравилось. Они мне напоминали карельских олених, которые в брачный период
заботливо выщипывают из шкур друг друга колючки и репейник, облизывают друг
другу волосы на мордочке, чтобы они были гладкими, потом плещутся в водах
озера и, щебечут о счастье.
Задумавшись о карельских проблемах, я заметил, что мои крошки вдруг,
словно бы невзначай, занялись делами, оленихам не свойственными.
- Этого еще не хватало, - подумал я и громко произнес то же самое,
распахивая дверь ванной, - для таких вещей существует нечто иное!мужчина. А
ну-ка марш вытираться и любить меня!
И прыгнул к ним под душ.
В ушах моих слышалась Парандола, пересыпаемая изящными русскими
романсами. И все время, пока они меня ласково мыли и купали, я не мог отдать
предпочтение ни одной из этих мелодий.
Вытирали мы друг друга хором, поэтому времени затратили в три раза
больше. А потом я взял своих девочек обеих сразу на руки и медленно, словно
бы мне это ничего не стоило, понес их в спальню. Орнелла прижалась к моему
плечу, как зверек, а Ксения, наоборот, по дороге отклонилась от плеча и
дотянулась до выключателя в ванной, дабы нам всем можно было бы, наконец,
заняться делом, а не думать о включенной лампочке.
До спальни мы добрались без происшествий. Я имею в виду, что никто ни
ногой, ни головой о дверь или стену, я все-таки впервые нес по своей
квартире семь пудов сладости.
Когда я, с трудом только силой воли сохраняя равновестие, уложил
принесенное в постель, то ощутил у живота упругую ножку Ксении, а у рта
маленькую иноземную ножку моей новой возлюбленной.
Секунду примерно я раздумывал над извечными, мучающими русскую историю
вопросами "Что делать?" и "Кто виноват?". Но тут обхватившая ножками мою шею
италочка сама решила обе эти сложные для разночинного русского задачи.
И перед тем как обезуметь от прилива чувств, я уже тоже решил. Почему
бы и нет? Они так хорошо дополняют друг друга! Единственная моя Ксения
никогда не была мне так желанна, как сегодня.
Они, в самом деле, представлялась одним целым.
Уже засыпая, я бредил тем, что в моей жизни что-то изменилось.
.......................................
Неделю спустя я отправился в командировку в Италию и в аэропорту
Мальпенсо в городе Милане неожиданно встретил возле тележки с багажом
Орнеллу.
Я заговорил с ней по-английски и сразу понял: с одной этой женщиной мне
просто нечего делать.
Это была совершенная половина моей Ксении, та самая, без которой
любимая нами абсолютность в даме превращается в абсолютную незавершенность.
У Орнеллы было очень много вещей, потому что она намеревалась лететь в
Москву надолго.
Когда через год жизни, наполненной зарабатыванием денег для подарков и
сюрпризов любимым, наслаждением тем, что я, безусловно, нужен им, а они -
мне, выучиванием итальянского, я понял, что, вопреки всем законам
общепринятой закостенелой морали и всем правовым нормам известных мне стран,
я - настоящий муж.
Дальнейшее развитие событий подсказала Ксения.
- Моя диссертация, которую ты никак не удосужишься прочитать (а ведь
мне скоро защищаться), как раз о несбалансированности семейного права
некоторых европейских стран, в частности итальянского и нашего. Поэтому было
бы совсем неплохо, если бы ты оформил наши с Орнеллой отношения официально.
Она сказала "наши", но имела, конечно, в виду то, что брак с итальянкой
предстоит зарегистрировать мне.
Я не родился юристом, хотя и защитил докторскую. Гнусность и
бессовестность нашей жизни заставили меня научиться ориентироваться лишь в
некоторых правовых нормах.
Ксения юристом родилась. Бегала юристом в ползунках, юристом пошла в
школу и сосала из груди матери отца??? юридическое молоко. Поэтому, несмотря
на то, что она меня много моложе, я слушал ее как юриста внимательно,
впрочем, так же, как слушал певучие, робкие стихи ее сверстницы Орнеллы.
Что поделаешь, и поэтом я не родился. Это не помешало мне, однако,
стать членом Союза писателей, а со временем давать полезные, но дилетантские
советы Ксении по ее диссертации кандидата юридических наук и Орнелле,
которая намеревалась стать магистром филологии.
- Регистрировать брак будете в Италии, - кокетливо сказала Ксения.
Я пристально посмотрел ей в глаза и не прочитал там ничего, кроме любви
и преданности. В них не было даже крошечного намека, даже нелепой шутки,
даже оттенка той пакостной мыслишки, что подобным альтруизмом она рискует
навлечь на себя потерю не только подруги, но и мужа.
Она, как хороший адвокат, все точно рассчитала и выиграла процесс.
Через месяц, понадобившийся для того, чтобы собрать ворох бумаг, для
брачного ведомства, она пришла проводить нас с Орнеллой в аэропорт, и я
понимал, что она ничуть не ревнует. Орнелла не была для нее соперницей. Она
была частью ее, ее половиной, ее талисманом, и с ней она отпускала меня в
получужую страну спокойно.
- Смотри, чтобы он там себе девок не нашел, - предупредила Ксения
Орнеллу, а мне дала несколько бумажек, которые должны были легализовать мой
зарубежный брак там, в далекой загранице, наполненной солнцем, нарядными
магазинами, загорелыми итальянками прекрасно понимая, что там, среди тихих и
приглаженных улиц, слишком чистых, чтобы казаться реальными, мне будет не
хватать только одного - ее.
Орнелла была хозяйкой в своей стране, но она нисколько не старалась
показать это. Она в тот же день сняла крошечный номерок в дешевой гостинице,
где мы великолепно провели время. В номере была большая кровать, и мы уютно
и вкусно проспали с ней сорок один день (именно столько понадобилось для
совершения таинства брака в Италии), но ни разу, можете мне поверить, ни
одного раза мы не совершали ничего такого, что положено делать оставшимся
наедине супругам, а то и просто разнополым существам.
С нами не было Ксении. А одна Орнелла не была мне женой. Женой они были
мне обе.
Когда мы вернулись в Москву и рассказали об этом Ксении, она обозвала
нас дураками, но в глубине души, конечно, осталась довольна.
В Вероне, где происходило таинство нашего полуобряда, жила, как
известно, шекспировская Джульетта. Кто бы, интересно, знал об этом крошечном
городке, не опиши его странный англичанин в своей трагедии.
Здесь, по нелепому обычаю, все новобрачные, выходя из матримониальной
комнаты муниципалитета, должны были подойти к этой самой Джульете, изваянной
из меди, и положить цветок к ее ногам.
Мужчинам очень нравилось прикасаться также к ее груди, между прочим,
почти не задрапированной.
Орнелла положила к ногам Джульетты два цветка, а мне ничего не
оставалось, как тоже, последовав примеру толпы, провести по медной груди
рукой. Правда, я провел не по той, которая была отполирована миллионами
мужских рук и оттого казалась из золота, плывущего в лучах заходящего
солнца, а по другой, черной, потемневшей от времени, которой не касалась
рука мужчины. Видимо от этого она и была черной бедняжка
Другой ритуал был сугубо дамским.
На площади предприимчивый делец устроил аттракцион, основанный на
принципах электроники, то есть то, что это все невсамделишное, можно было
только предполагать, потому что слишком велико желание всякого человека
поверить в обыкновенное чудо.
А аттракцион состоял в следующем. На площади перед цирком, в котором в
менее совершенные, чем нынешние, времена происходили бои гладиаторов, висели
в воздухе над прохожими огромные рога, причем висели они на двух невидимых
ниточках, а производили впечатление очень массивных, сделанных, по крайней
мере, из чугуна.
Под рогами на земле была выложена пластиком на асфальте белая дорожка.
Всякая дама, только что вышедшая замуж, должна была пройти по этой дорожке
медленно и с достоинством.
А электронные рога, которые на самом деле при ближайшем рассмотрении
оказывались надувным шариком, время от времени опускались на голову
какой-нибудь не очень удачливой даме, чем подвергали ее в трагедийные и
безысходные слезы, потому что аттракцион являл собой ответ на вопрос: "Будет
ли вам изменять муж?"
Десятки счастливиц пробегали под рогами, и вдруг какой-нибудь одной
переставала улыбаться фортуна. Рога опускались, трогая ее прическу, и в ту
же секунда поднимались опять в небо.
Даже сам хозяин аттракциона не знал, когда именно они опустятся снова,
потому что все это он лично считал шуткой и даже часто успокаивал плачущих
женщин, тех в особенности, у которых мужья были ревнивые калабрийцы.
Не раз, не два и не десять за этот день он уже открывал свою машину и
показывал нашпигованные электроникой ее внутренности; женщины, которым не
повезло, плакали и думали, что эти рога, в самом деле, могут повлиять на их
судьбу.
Толпы любопытных людей в дни чужих свадеб любили смотреть на забавы
новобрачных. Они шумели, пели и танцевали вокруг них, удваивая и утраивая
веселье.
Но, клянусь, стало тихо, когда на белую дорожку вступил я.
Я не мог поступить по-другому, потому что был мужем и, как никто среди
этого празднества, отвечал за свою жену, которая волею ???? мирозданья
раздвоилась и находилась одновременно не только в разных измерениях, но и
просто в разных странах.
Рога не упали на меня.
Может, фотоэлемент - владыка случая - был рассчитан на белое платье, а
не на темный костюм? Но я слишком верю в судьбу, чтобы даже в шутку
рисковать теми, кого я люблю, кто любит меня.
Вечером у меня было хорошее настроение, я выпил виски и, забравшись на
крышу муниципалитета, в котором происходило венчание, изощрился снять со
шпиля итальянский флаг.
Этот флаг и поныне хранится в моем домашнем архиве, как, впрочем, и
очень красивый с крестом - швейцарский.Но о втором в другой раз
Брачную ночь с Орнеллой мы посоветовавшись решили отложить до лучших
времен, до Ксении.
А потом еще примерно неделю я возил ее на "форде-фиеста" ( такая
машинка, похожая на нашу "восьмерку"). Орнелла была слишком возбуждена,
потому что ей надо было сдавать экзамены на право защищать диссертацию, и не
могла сама сидеть за рулем. Я возил ее по всякого рода учебным заведениям,
где часами ждал в машине, пока она делала свои дела, нимало не заботясь, что
полицейши, в непривычно коротеньких юбочках, пытались меня согнать с
неположенного места парковки. На чтоо у меня был всегда готов один и тот же
ответ. Я церемонно выходил из машины, галантно раскланивался и произносил
волшебные два слова: "Туристо иноземо".
Меня , как правило, оставляли в покое.
Потом выходила возбужденная Орнелла, мы ехали за очередной порцией
бумажек в какой-нибудь другой офис, и я безропотно помогал ей осуществлять
ее право стать магистром филологии, ибо прекрасно понимал, что хотя она и
является только частью моей жены, причем импортной ее частью, но все-таки по
глупым законам ХХ века, утвержденным всевозможными конвенциями, еще и
личностью.
В Москву мы возвратились, когда ей оставалось только защититься.
Нас встретила волшебная Ксения. И когда мы ее увидели в аэропорту, то
оба поняли, что наше счастье незыблемо.
- Твой знакомый министр, - сказала Ксения, когда мы сели в такси, -
заявил, что брак с итальянкой только в Италии действителен. А вот письмо с
его резолюцией, на основании которого мы с тобой зарегистрированы законным
браком здесь, и, между прочим, по доверенности. Мне удалось создать такой
прецедент. А что? Это не противоречит закону. Теперь мы обе - твоя не просто
любимая, но официальная жена.
Теперь я возил уже Ксению на своем только что купленном сорок первом
"москвиче" (паршивенькая такая машинка, похожая на задрипанный "ситроен"
двадцатилетней давности) по разным инстанциям, чтобы она тоже могла набрать
необходимое количество бумажек для защиты ее диссертации.
Я прошу великодушного прощения у читателя за то, что под занавес, в
нарушение всяческих литературных правил, приглашаю нового героя на последние
страницы рассказа.
И ночью я не давал спать моим крошкам. Мы все трое думали: нужен этот
герой или нет?
В конце концов, мы решили, что - нужен.
Но так как ночь уже почти прошла и на решение супружеских проблем
времени не оставалось, разговор вспыхнул вновь, и Орнелла, менее
посвященная, чем Ксения, в мою прежнюю жизнь, спросила наивно и легко: "А
зачем он нужен"?.. - Мы все вместе дружно и весело расхохотались.
В самом деле, зачем в рассказе нужен Дрюня Гавкин?
Я стал объяснять, что он - замечательная личность.
В глубине души я надеялся познакомить его с Людмилкой, ибо не люблю
бросать женщин не компенсировано. И, достав из глубины души это свое
заветное желание, я их познакомил.
Я часто думал о Людмилке. Не потому, что все еще любил ее, а потому,
что имею собачий нрав и чужой ее не считаю. Она часть моей жизни. Не буду же
я рушить памятники истории в угоду минуте.
К тому же Дрюня Гавкин - это не какая-нибудь халтура "На тебе, Боже,
что нам не гоже".
Дрюня Гавкин - человек, абсолютно подходящий ей и ее семье по образу
мыслей и складу ума.
Он, сколько я его знаю, считал себя диссидентом, то есть инакомыслящим,
и противопоставлял себя любой власти, которая менялась так же часто, как
ценники в магазинах. Он любил учинять скандалы. Но было в нем нечто такое,
может быть, прямые длинные блеклые волосы, или прыщавый лоб, или дамский
голос, а то и невероятно маленький рост, что всерьез его никто не
воспринимал и скандалы его не поддерживал.
Кто осудит меня за то, что я предлагаю своей бывшей жене такого, мягко
выражаясь, никчемного мужчину? Да все.
Но, минуточку: волосы можно постричь и вымыть, прыщи легко лечатся не
разговорами о женщинах, а хорошим белковым, говоря научным языком, обменом,
голос тоже можно поправить, накостыляв ему пару раз по шее. А рост можно и
не заметить. К тому же и была, наверное, какая-то в том пикантность, когда
Людмилка появлялась с ним на улице, где он, как мячик, прыгая вокруг нее,
стройной, хорошо потренировавшись, допрыгивал ей почти до плеча.
У Дрюни Гавкина был псевдоним "Амальгамин", он был журналистом и писал
злобные статьи.
Кроме того, его отличали вечно нечищеные ботинки, мятые брюки и до
предела обгрызенные ногти.
Была в нем и еще одна странность: слово "Москва" он писал через букву
"ц". Может быть, поэтому правительство столицы, почувствовав в нем человека
из самой гущи народа, предложило ему издавать журнал с таким же названием.
Министерство масс-медиа вынуждено было зарегистрировать журнал. Потому
что это все-таки был не "Москва", а "Моцква".
Верный своим принципам устраивать скандалы везде, где он только что
появлялся, Дрюня Гавкин начал свою журналистскую деятельность с того, что
обобрал многих вдов бывших государственных деятелей.
Он вывез их домашние архивы и фотографии под предлогом того, что все
это безумно интересно для его журнала, что он будет это печатать и платить
им деньги. Рукописи, однако, утекли за рубеж и там превращались в странные
книжечки, а деньги, как водится, получали не обобранные вдовы, а маленький
Дрюня Гавкин.
Настроив этим мероприятием против себя всех бывших, Дрюня Гавкин
приступил к следующему этапу своего журналистского поприща.
Он стал формировать редколлегию журнала из людей противоположных
взглядов, настолько противоположных, что даже сам боялся потом на
собственную редколлегию ходить.
Да она и собралась-то только однажды и закончилась крупным, отнюдь не
литературным, побоищем, на которое были стянуты силы ОМОНа, а тогдашний
министр обеспечения порядка подумывал ввести в этом районе города паспортный
контроль.
Дрюня Гавкин выпросил себе под это дело танк и ездил на нем на работу.
После того заседания редколлегии от занимаемой должности был освобожден
начальник московской милиции.
Дрюня Гавкин выставил на этот пост свою кандидатуру, но по причине
своего маленького роста депутатами на обсуждении столь ответственной фигуры
замечен не был.
И остался, поэтому главным редактором.
Ко мне он имел только то касательство, что однажды предал громогласно
анафеме моего бывшего тестя и поэтому по логике новой нравственности,
провозглашенной перестройкой, обязательно должен был жениться на его дочери.
Я тогда, помниться, дал ему по физиономии, и в журнале даже открылась
рубрика, посвященная моей скромной личности.
Все, что делал в этой жизни Дрюня Гавкин, было служением лишь одной
задаче и одной цели: он хотел совсем уехать из нашей солнечной страны, но в
силу своей натуры пытался сделать это нестандартным образом, ибо ни один из
известных ему способов, а их, как пальцев на руке, - пять: быть евреем,
устроиться там на работу, жениться на иностранке, иметь много валюты и
делать, что хочется, убежать, наконец, - ему не подходил.
Он придумывал шестой способ.
Но так как он, как личность, никому не был нужен, то обусловленные
шестым способом бесконечные его скандальные истории Запад не волновали, и
никто ему не только не предлагал американского паспорта, но даже фиктивную
визу в Польшу ему пришлось добывать за дикие деньги.
Еще не женившись на Людмилке, он уже на страницах своего журнала смешал
с дерьмом ее отца и мать, а свои поступки объяснял новым мышлением,
непонятным тем, кому природа не дала гладиаторских способностей. Это была
вторая его публикация о Людмилкином отце. И теперь можно было не сомневаться
- он всерьез взялся ухаживать.
Сегодня утром, когда Орнелла отправилась за покупками и уже через
пятнадцать минут, поднявшись по мраморной лестнице нашей скромной
четырехэтажненькой виллы, принесла кроме славного стихотворения еще слегка
помятые авокадо, я этого почти не заметил.
Да и Ксения, возвратившись со своей лекции по русскому праву из
колледжа, где она весьма успешно преподавала, была не против разрезать
авокадо и, приправив оливковым маслом и уксусом, съесть сразу, так как была
голодна. Но тут-то и появился закипающий Дрюня Гавкин, которого послало мне
провидение, не известно, за какие провинности, в соседи на этом сказочном
побережье Золотого озера в Швейцарии.
Он стал швырять плоды в окно и успокоился только тогда, когда я треснул
ему по башке киви, отчего этот занятный фрукт расплющился о физиономию
журналиста и сделал ее на миг привлекательной.
Окончательно угомонился он только тогда, когда за ним пришла Людмилка.
Людмилка любила приходить в мой дом и играть с моими детьми.
Дети мои - это не просто мои дети, это две дочери и два сына.
Они родились, как это ни странно, в один день.
Ксения и Орнелла подарили мне в мой день рождения по двойне: по
мальчику и по девочке.
Собственно, этот факт и стал причиной того, что швейцарское
правительство так благосклонно решило вопрос о законности нашего брака.
Поскольку ни министр юстиции Италии, ни министр юстиции нашей страны так и
не смогли ответить по существу на вопрос о правомерности нашей любви.
А когда родились дети, причем обе стороны ждали этого момента
напряженно, ибо по негласной договоренности давно уже было решено, что та,
которая родит первой, и будет считаться настоящей моей женой, вынуждены были
оставить свои гнусные поползновения разбить нашу крепкую, дружную семью.
И вот теперь, купаясь в замечательно чистой воде Золотого озера, я
думаю и о том, как помочь Орнелле сделать ее лекции по русской филологии
более интересными, и о том, конечно, как сделать из Ксении единственного в
своем роде специалиста по международному семейному праву.
Плакучие ивы над озером напоминают мне Подмосковье.
Я стараюсь побыстрее закончить свои очередные литературно-правовые
опусы с тем, чтобы заработать денег, потому что ведь мне приходится
содержать не только свою семью, но и помогать Людмилке. Ее муж, едва только
устроившись на работу, повздорил с кем-то и швырнул на пол в сердцах
монитор.
А еще я до сих пор возглавляю два синдиката, они находятся в Москве, и
в них работают мои друзья. Один - издательский, а другой - правовой. С ними
я не порвал связи.
Очередная московская перестройка объединила их. Но это меня не
удивляет. Балетно-танковое училище существовало в Советском Союзе еще в
начале восьмидесятых... Но меня не устраивает тот факт, что республика Русь,
образовавшаяся в сердцевине распавшейся России, начала распадаться на
славянские поселения, из которых поселения древлян и самоедов снова считают
себя самостоятельными государствами.
Правительство Соединенных Субъектов выделило населению небольшое гетто,
площадью что-то около восьми квадратных километров, в районе Рейгановской
области (бывшей Вологодской).
Чтобы дойти от пляжа Золотого озера до нашего дома нужно всего пять
минут, но нам всем, разомлевшим, идти и вообще двигаться лень. И поэтому, мы
усаживаемся одной большой семьей, плюс Людмилка и Дрюня в огромный
американский "линкольн", (огромненькая такая машинка, размером с телегу, что
существовали в России еще с древних времен), и едем, слушая шум перегретого
мотора и вспоминая, как тихо становилось в Москве (ныне Нью-Москино), когда
начальник "девятки" давал начальнику ГАИ города команду "курс".
31