Страница:
Сергей Лукьяненко, Юлий Буркин
Сегодня, мама!
Ю. Буркин:
Сыновьям Константину и Станиславу.
С. Лукьяненко:
…и всем остальным детям.
Предисловие
О маминых кошках, папиных инопланетянах и о том, как мы учили древнеегипетский
Я проснулся, когда Ирбис, красный персидский кот, заворочался на подушке и ткнул меня в нос хвостом. Хвост был мягкий, на самом кончике белый и особенно пушистый.Когда персидские коты линяют – это плохо. А если они при этом еще и любят спать на твоей подушке, это кошмар. Я осторожно взял Ирбиса за кончик хвоста и сделал вид, что собираюсь дернуть. Кот презрительно посмотрел на меня медно-красными глазами и отвернулся. Чихать он на меня хотел. Двенадцатилетние мальчики нигде не считаются священными, а вот коты – да: в Египте.
– Стас, – тихонько позвал я. – Стас, ты дрыхнешь?
Брат не ответил, лишь сверху доносилось его сонное посапывание. Он спит надо мной – у нас двухэтажная кровать, и мой одноклассник Валька Мельник сказал однажды, что это как в тюрьме. Я не нашелся что ответить, а Стас сразу поблагодарил Вальку за информацию, потому что мы в тюрьме еще не бывали. Вышло так, будто Валька сидел в тюрьме. Он обозлился, обругал за это Стаса и плюнул в него. Но не попал.
– Стас! – позвал я для порядка еще разок, подхватывая Ирбиса под теплое толстое брюхо, встал и заглянул на его кровать. Разумеется, брат спал, подушка у него не была усыпана кошачьими волосами, и только в ногах лежал маленький беспородный котенок, которого мама принесла вчера вечером.
Я положил Ирбиса Стасу под щеку, чтобы коту не было скучно в моей пустой постели, а беспородного, не имеющего еще клички котенка засунул ему под одеяло. Котенок начал искать выход из плена, а я побежал умываться.
В коридоре царило легкое утреннее столпотворение. Папа кормил тех кошек, что уже соизволили проснуться, а мама, стоя перед зеркалом, торопливо подкрашивала ресницы. Вот интересно: кошки – хобби мамино, а возиться с ними приходится нам с папой. Но любит она кошек прямо ненормально. Хотя вообще-то она не сумасшедшая. Просто у нее есть «пунктики» – так папа говорит.
Однажды кошки начали беситься, чуть ли не по потолку бегать. Потом оказалось, что кошка по имени Собака котят ждет, а в этом случае остальные кошки психуют. Завидуют, наверное. Но мама тогда этого не знала и решила показать их ветеринару. Приходит в ветлечебницу и говорит:
– Доктор, посмотрите моих кошек.
– А где они? – спрашивает тот.
– Здесь, – отвечает мама, кладет на стол чемоданчик и открывает его. А там лежат восемь кошек по стойке «смирно». Лапы связаны и морды забинтованы – чтобы не орали. Только хвосты – туда-сюда, влево-вправо.
Вся лечебница бегала посмотреть…
Так вот, вышел я в коридор, а мама, накрашиваясь, увидела меня в зеркало и сказала:
– Хухер-мухер,[1] Костя.
– Хухры-мухры, цурюка,[2] – торопливо пробормотал я.
Мама оторвалась от зеркала, повернулась ко мне и с возмущением переспросила:
– Цурюка? Зап ардажер, сердев ынау-мынау![3]
– Эй! – возмутился папа, переставая раскладывать корм по мискам. – Я тоже немного язык знаю! Это кто же тогда ынау-мынау? Я?
– Ардажер, хухры-мухры, мухры-хухры, – затараторил я. – Зап Сет тага горк минерал. Зап шердап. Лапсердюк. Ыкувон, генекал ардажер. Ынау-мынау ардажер ук. Зап ынау-мынау. (Ну, сможете сами перевести? Слабо? Позор… «Мама, доброе утро два раза подряд. Сет[4] отуманил мой разум во сне. Я криво-языкий. Мое уважение огромно. Папа, не ругайся с мамой; пустынным шакалом мама назвала меня. Я пустынный шакал».)
– Вот так-то, – миролюбиво сказала мама, переходя на русский. Из-за легкого узбекского акцента казалось, что она с родного языка перешла на иностранный. Мама выросла в Ташкенте. Во время землетрясения ее родители пропали, и она жила в детдоме. Но рассказывать об этом не любит. Зато о Ташкенте может часами говорить. Если ее послушать, то на свете нет города красивее и солнечнее. И люди там особенные, и персики там, и вообще… Это ее пунктик № 2 – после кошек. Нет, № 3, второй – это древнеегипетский.
На самом-то деле никто не знает, как древние египтяне говорили, ведь их язык сохранился только в древних надписях, и одни специалисты, например, считают, что пустынный шакал произносится «ынау-мынау», а другие – «еня-меня». Но если уж маме пришло в голову учить нас древнеегипетскому… Мы со Стасом сначала бунтовали, но потом передумали; никто этого языка не знает, и у нас будет свой секретный шифр.
Проскользнув в ванную, я принялся ожесточенно чистить зубы. Хорошо, что сегодня суббота. Не надо учить уроки, особенно английский. А то у меня все перепуталось. В среду был пересказ текста, и я два раза «школу» вместо «скул» назвал «цурах».[5] Хорошо еще, что глуховатая Елена Константиновна, наша учительница, больше внимания обращает на уверенный тон, чем на то, что говоришь.
Бормоча детскую считалочку: «Каргаз, ушур, нердак тушур» (раз, два, третий – крокодил), в ванную вошел Стас. На плече у него, вцепившись когтями в майку и вздыбив шерсть, сидел безымянный котенок. Первым делом Стас пихнул меня, оттесняя от раковины, и начал намазывать зубную щетку, не переставая нудить: «Нердак тушур, перум, южур…»
– Будешь пихаться, схлопочешь, каракуц болотный, – предупредил я. Стасу всего одиннадцать, но все время приходится напоминать ему, кто у нас старший. – Отпусти котенка, ему же страшно.
– Хухер-мухер, – невинно сказал Стас. – Ничего ему не страшно.
– Он кот или кошка? – поинтересовался я.
Стас скосил глаза на котенка и сказал:
– Не знаю. Он еще маленький. И пушистый. Признаки пола не выражены.
– Это у тебя не выражены, дубина пушистая, – разозлился я. – Его же назвать как-то надо!
– Назовем Валей, – беззаботно предложил Стас. – Это и мужское имя и женское.
– А почему именно Валей? – удивился я.
– Мельнику назло. А то плюется, как курдеп,[6] – буркнул Стас, изучая в зеркале свою белобрысую физиономию. Он весь в папу, а я как мама: черноволосый и худой.
Я вытерся полотенцем и съязвил:
– Что, усы ищешь?
Стас неожиданно покраснел и зашипел:
– Каваока Сет шенгар![7]
– Окавака Сет шенгар![8] – не остался я в долгу.
Дверь открылась, и вошел папа. Как раз в ту минуту, когда мы готовились вцепиться друг в друга. Папа снял котенка со Стаськиного плеча и спросил:
– Чего-то не поделили, полиглоты?
– Нет, папа, – дуэтом ответили мы.
– Точно? – усомнился папа. – Не ссорьтесь. Чтобы драться не пришлось.
Держа котенка за шкирку, он вышел. А мы со Стасом понимающе переглянулись. Если папа начал говорить с уточнениями («выключи свет, чтобы темно стало», «позови Стаса, чтобы пришел»), – значит, он погружен в обдумывание…
– Опять инопланетян ищет, – обреченно сказал Стас.
– Точно, – любимым папиным словечком ответил я. – Чтобы жить веселее было.
Папа у нас тоже не сумасшедший. Честное слово. Он археолог, так же как и мама. Просто папа верит в палеоконтакт. Знаете, что это такое? Те, кто верит в палеоконтакт, думают, что на Землю прилетали инопланетяне. Только не сейчас, а давным-давно, еще в первобытные времена. Так что если покопаться хорошенько в древних развалинах или просто в земле, то можно найти скелет инопланетянина, его любимый бластер или даже целый космический корабль. И это вовсе не для того, чтобы прославиться. Просто папа считает, что когда имеешь перед собой такую трудную задачу, то жить веселее и интереснее. Я с этим согласен. Жить веселее. Особенно окружающим. Стас немного помолчал, потом неохотно сказал:
– Ладно, Костя, кеп-хур-ушурбац.[9]
– Кеп-хур-ушурбац, – согласился я.
И мы пошли завтракать.
Папа ел молча, о чем-то сосредоточенно размышляя, а мама первая никогда говорить не начинает. Она у нас сдержанная и невозмутимая. «Так и должна вести себя женщина Востока, – говорит она, – это традиция». А папа шутит: «За это я тебя и полюбил». А дело было так. Когда папа учился на четвертом курсе Ленинградского археологического, а мама – на первом, они на практике вместе попали на раскопки старинной мечети. И папа там выкопал инопланетный череп. Нужно было срочно бежать за фотоаппаратом и фиксирующим раствором, но начался дождь. Папа испугался, что, пока он бегает, череп будет поврежден водой. Тут только он и заметил первокурсницу, которая молча копалась возле него.
– Вас как звать? – спросил он.
– Галина, – ответила наша будущая мама.
– Вот что, Галя, – сказал он, – идите сюда. Чтобы помочь. Это очень важно. – Он указал на череп. – Я сейчас вернусь, а вы постойте. Чтобы сберечь. Вот так, – и он продемонстрировал, встав над черепом на четвереньки.
Папа все никак не мог найти раствор, а дождь стал сильнее и превратился в ливень. Только минут через сорок с фотоаппаратом, раствором и зонтиком папа примчался к своей находке… и был поражен тем, что увидел: первокурсница Галя, о которой он уже и думать забыл, все так же, не меняя позы, стояла под проливным дождем.
Но еще больше она поразила его позже, когда в Ленинграде, в студенческой аудитории, папа горячо защищал свою версию неземного происхождения найденного черепа. Студенты и преподаватели спорили до хрипоты, а потом кто-то спросил молчаливую девушку:
– Галя, а ты на этот счет что думаешь?
– Я думаю, это череп ишака, – ответила мама. – Даже не думаю, а знаю. Я из Ташкента, я там их и раньше видела.
Папа вскричал:
– Что же вы раньше не сказали?!
А она ответила:
– Вы не спрашивали.
Вот тут он в нее и влюбился. Такая у нас семейная легенда…
Мы молча ели, пихаясь со Стасом под столом, а только что названный котенок Валька думал, что это мы с ним играем, и кусал нас обоих за ноги. Вдруг папа очнулся и, торопливо дожевывая яичницу, спросил:
– Стасик, ты не знаешь, где у нас зубило?
За инструменты у нас отвечает Стас, но от этого вопроса и он растерялся. Зубилом мы давно не пользовались.
– На балконе, в ящике с инструментами, – сказал он. И, подумав, добавил: – Наверное.
– Спасибо, Стас, – очень ласково поблагодарил папа, – я посмотрю. Нужно зубило, чтобы…
Папа замолчал и стал прихлебывать горячий чай. Мама как ни в чем не бывало продолжала гладить настоящего египетского моа, улегшегося у нее на коленях. А мы со Стасом переглянулись. Что-то явно затевалось.
Но до самого вечера все было тихо.
Мама собралась, погудела в прихожей пылесосом и ушла в музей – она там работает старшим научным сотрудником. Через полчаса, подточив зубило напильником, пошел на работу и папа. В тот же самый музей, где он, как и мама, старший научный сотрудник. Только мама специалист по Египту, а папа – по доисторическим временам и по старинному вооружению, от австралийских боевых бумерангов до алеутских панцирей из моржовой шкуры.
У меня почему-то были сомнения, на работу ли идет папа: если уж он снова занялся поисками пришельцев, то на мелочи отвлекаться не станет. Дождавшись, когда папа кончил пылесоситься и хлопнул дверью, я выскочил в лоджию. Мы живем совсем рядом с музеем, буквально через улицу, по диагонали от него. Но папа действительно шел на работу, жизнерадостно помахивая портфелем. Пользуясь отсутствием прохожих (а откуда им взяться в полседьмого субботнего утра?), папа временами делал движения, напоминающие прием каратэ маваши-гири. Получалось у него плохо. Папа теоретик, а не практик.
Когда за папой захлопнулась музейная дверь, я вернулся на кухню. Стас развалился на табуретке (как на ней можно развалиться – не знаю, это умеет только мой брат) и очищал бутерброд с кошачьим волосом от меда. То есть наоборот, бутерброд с медом от кошачьих волос.
– Как думаешь, папа что нашел, бластер или космический корабль? – задумчиво спросил Стас. Он был еще молод и не утратил оптимизма.
– Городскую канализацию, – грубо ответил я, потому что помнил прошлогодний папин конфуз, из-за которого во всем квартале не было воды и соседи смотрели на нас волками.
– Да-а, – протянул Стас и поскучнел. – Что сегодня делать-то будем?
– Не знаю, – сказал я, пытаясь сообразить, какие вообще бывают на свете дела.
– Может, пойдем по музею пошляемся, на Неменхотепа посмотрим? – предложил Стас.
Неменхотеп – это фараон, точнее – мумия фараона, которая лежит в саркофаге у мамы в египетском зале. И мы иногда ходим поглядеть на него. Все-таки интересно понимать, что перед тобой не кукла какая-то, а мертвый человек, который был живым много-много веков назад. У него сморщенное злое лицо, а на руках – браслеты. Только сегодня поглазеть не получится, и я объяснил Стасу почему:
– Мама сказала, что ее зал к ремонту готовится и Неменхотепа в запасник унесли. Его к тому же еще и реставрировать будут.
– Как это, интересно, можно человека реставрировать?
– Он не человек, – ответил я, – он экспонат.
Стас удовлетворенно кивнул, откусил кусок бутерброда и стал разглядывать зулусский ассегай, висящий над кухонным столом. Потом лицо его оживилось, и он внимательно посмотрел на резное деревянное панно на противоположной стене. Кухня у нас длинная, и я сразу понял его идею – потренироваться в метании ассегая. Я торопливо сказал:
– Стас, сегодня же суббота! У Димки отец на дачу уезжает, компьютер свободный!
Стас перестал жевать, подумал и сказал:
– Ага, свободный. Димка сядет в «Цивилизацию» играть, и до самого вечера.
Димка – это наш сосед, он живет над нами, на втором этаже. У его отца есть старый айбиэмовский компьютер.
– А мы прямо сейчас к нему пойдем, – нажимал я, – и сядем вместе в «Варлордов» играть.
Слава Осирису,[10] удалось мне Стаса отвлечь от смертоубийственных планов. «Варлорд» – тоже воинственная штука, но она хоть на экране, и ассегаи над головой не летают. Мы со Стасом дружно натянули шорты и рубашки, потом пошли в прихожую, где у нас лежит всегда включенный в сеть пылесос «Шмель», и почистили друг друга от шерсти. Наглая рыжая кошка по кличке Собака дождалась отключения пылесоса и бросилась тереться о наши ноги. Но мы быстро выскочили за дверь.
– Надо еще один «Шмель» купить, – сказал Стас, давя на кнопку Димкиного звонка.
– Точно, – согласился я, – в два раза быстрее будем собираться. Только как родителей уговорить?
– Ерунда, – отмахнулся Стас, – проводок перережем, они решат, что пылесос сломался, и новый купят. А мы тут же старый починим.
– А если они его уже выкинут?
– Так они же нас выкидывать пошлют, а мы его припрячем.
Заспанный Димка открыл дверь, и мы нырнули навстречу приключениям.
«Варлорд» – это такая игра! Такая! Если вы в нее не играли, то и объяснять бесполезно. А вот если играли, то я вам коротенько расскажу: борьба шла на Иллурийской карте, против пяти варлордов, Димка играл за зеленых, Стас за красных, а я за оранжевых. У Димки было три помолившихся визарда, у Стаса четыре дракона, причем два с силой девять, а у меня только рыцарь, зато с луком Элдроса и малиновым знаменем. Все. Кто знает, тот поймет, почему мы и глазом моргнуть не успели, как оказалось, что день уже прошел. Да мы, наверное, и как ночь прошла не заметили бы, если бы не услышали, как на первом этаже хлопнула наша дверь.
– Папа с мамой вернулись, – сказал Стас, а минуту спустя, когда его драконы полегли у стен моего города, предложил: – Пойдем домой, пожевать хочется.
Если дома кто-то есть, дверь у нас не запирается. Мы вошли молча, потому что все эмоции израсходовали за игрой. Наши шумели на кухне. Тихо так шумели, уютно. Родители разговаривали, постукивая посудой, а кошки нестройно мяукали, требуя ужин.
– Есть хочется, – повторил Стас. Я кивнул. И тут до нас донесся папин голос:
– И все-таки, Галина, давай поговорим, пока детей нет. Чтобы не лезли.
Мы со Стасом затаили дыхание.
– Давай, – ответила мама. – Только не говори мне, что нашел инопланетный корабль.
– Нашел, – убитым голосом отозвался папа. – Ты как узнала, Галь?
– Ты их все время находишь.
Мяуканье прекратилось – мама начала кормить кошек, и в наступившей тишине особенно отчетливо было слышно, с какой виноватой интонацией папа рассказывает об очередном космическом корабле.
– Галь, помнишь, как мы с грузчиками вчера глыбу в запасник перетаскивали? Чтобы ремонту не мешала.
– Помню, конечно, – ответила мама.
– И что ты об этой глыбе знаешь?
– Все знаю. Ее нашли где-то возле сфинкса. По всей поверхности – иероглифы, но такие стертые, что реставрации не подлежат. Я сама писала заключение: «Научной ценности не представляет».
– Ага! – внезапно завопил папа. – Не представляет?! А как мы втроем могли ее передвинуть, ты не подумала? Каменную глыбу размером три на пять метров!
Мама молчала. Потом неуверенно спросила:
– А вы ее что, втроем перетаскивали?
Папа саркастически рассмеялся.
– Вот так-то! Ближе к народу надо быть!
– К грузчикам ближе? Ну, если ты настаиваешь… – покорно сказала мама. Мы со Стасом ухмыльнулись.
– Галина! Не остри! Не время. – Папа, похоже, был настроен сурово. – Я привык к твоему юмору. У меня иммунитет на твои выходки. Я даже не спорю, когда бедные ребята учат никому не нужный древнеегипетский…
– В жизни пригодится, – отрезала мама.
– Галина! – возмутился папа. – Ты же восточная женщина! Ты не должна пререкаться с мужем!
– Извини, дорогой, – как ни в чем не бывало ответила мама. Когда хочет, она ведет себя как восточная женщина, а когда хочет – как очень даже европейская. – Так что там с глыбой?
– Я отбил от нее кусок, – твердо сказал папа.
Наступила гробовая тишина. Потом мама сказала:
– Милый, только не волнуйся. Я приклею его на место, никто и не заметит.
– Не надо, я цемента маленько плеснул и приладил.
– Вандал! – охнула мама. – Ты же не реставратор! Ценна та глыба или нет, но ей уже пять тысяч лет! – От волнения она заговорила стихами.
– А под тонким слоем камня – отполированный металл, – парировал папа.
Снова стало тихо-тихо. Аж слышно, как кошки чавкают.
Я зажал себе рот руками, чтобы не заорать. Ай да папа! А я не верил…
– Какой металл? – спросила мама испуганно.
– Неизвестный науке! – провозгласил папа. Правда, через секунду менее уверенно добавил: – Мне, во всяком случае, неизвестный. Голубовато-серый, очень твердый. Я зубилом царапал – никаких следов. Галя! Внутри глыбы, которой пять тысяч лет, – пустотелый металлический предмет. Точно! Это может быть лишь инопланетный космический корабль.
– Что будем делать? – очень тихо и послушно спросила мама.
– Встанем рано, чтобы долго не спать, чтобы не терять время, – ответил папа. У меня глаза на лоб полезли. Впрочем… Раз уж папа нашел космический корабль, то вправе на радостях составлять и трехступенчатые фразы. У каждого лауреата Нобелевской премии должна быть своя маленькая странность, а то журналистам скучно будет.
– Обколем весь камень с корабля, – продолжал он тем временем. – Люк поищем, чтобы внутрь забраться, чтобы корабль осмотреть, чтобы первыми все узнать… Потом позовем журналистов и покажем. А то, если коллегам сказать, полмузея к открытию примажется. И твой начальничек Ленинбаев – в первую очередь. – Папа скрипнул зубами.
– Он такой же мой, как и твой, – ледяным голосом сказала мама. – И не цепляйся к нему зря, он человек серьезный…
– Ну конечно, – язвительно согласился папа, – уж он-то космические корабли не ищет. Чтобы время зря не терять. – И закончил торжествующе: – И не находит!
Мама что-то примирительно ответила, но что – я не расслышал, потому что мне в ухо возбужденно зашипел Стас:
– Пошли отсюда, пошли, – и поволок за рукав обратно на площадку.
– Ты что?! – возмутился я уже за дверью.
– Что, что! – передразнил Стас. – Слышал же, папа сказал, «чтобы не лезли». Они без нас туда пойдут!
– А мы попросимся, – неуверенно возразил я.
– Так тебя и взяли! – Он презрительно усмехнулся. – Нет уж, если сами не пойдем, последние корабль увидим. Или вообще не увидим.
И, не советуясь больше со мной, он позвонил в дверь, как будто мы только что подошли.
Если бы за ужином папа или мама хоть раз заикнулись о корабле, я бы, наверное, не согласился на авантюру брата. Но, как и утром, за столом царила напряженная тишина, прерываемая только цоканьем когтей Ирбиса, которые ему лень втягивать в подушечки на лапах.
Стас не жуя проглотил свою порцию сосисок с макаронами, залпом выпил чай и, пнув меня под столом, объявил:
– Мы спать пошли.
– Угу, – подтвердил я, давясь сосиской.
Мама взглянула подозрительно (обычно нас в постель загоняют со скандалом), но папа обрадованно поддержал:
– Точно, идите спать, чтобы выспаться.
– Мухер-хухер, ардажер, вдеп сьер-га сакжер-сакжер,[11] – хором продекламировали мы традиционное вечернее прощанье, и мама, успокоившись, ответила как всегда:
– Минерал саг зел азет, ытар бас, ук мытар, Сет.[12]
Проходя по коридору в нашу комнату, Стас мимоходом выудил из кармана маминого плаща связку ключей.
Мы разделись, переложили кошек с кроватей на коврики, погасили свет и нырнули под одеяла. За стенкой папа с мамой принялись что-то оживленно обсуждать.
– Стас, – тихонько сказал я, – а за ключи нам влетит.
– Не влетит, – уверенно ответил он. – Через час вернемся и на место положим.
Не нравилась мне его затея, и я, устроившись поудобнее, закрыл глаза. Я надеялся, что, до того как затихнут родители, мы оба заснем.
Но не тут-то было. Я проснулся оттого, что Стас, светя в лицо фонариком, щекотал меня под мышкой:
– Вставай, каракуц сонливый, пришельцев проспим.
Распахнув окно, я первым спрыгнул на землю, взял у Стаса фонарик и помог ему спуститься. Перебежав улицу, мы знакомой дорогой добрались до ворот музея и перелезли через ограду. Звеня связкой, Стас принялся лихорадочно подбирать ключ к двери.
– Посвети, темно, – шепнул он. Направив луч на замочную скважину, я понял, что попадать в нее ключами Стасу мешает не столько темнота, сколько дрожь в руках. Я и сам чувствовал себя соучастником преступления.
Но вот щелкнул замок, дверь скрипнула, и мы, протиснувшись в темное фойе, на цыпочках побежали под лестницу – к запаснику. Тут проблем не было, дверь открылась сразу.
Первым, что попало в круг света моего фонарика, было злобное лицо Неменхотепа. Я вздрогнул, а Стас ухватил меня за руку.
– Ни-никакой он не э-экспонат, – выдавил он, заикаясь.
Я вытер пот со лба и предложил:
– Может, домой пойдем?
Но Стас уже взял себя в руки.
– Ну уж нет, – решительно ответил он. – Первое слово дороже второго. – И двинулся мимо Неменхотепа к каменной глыбе.
Светя фонариком, мы обследовали ее и без труда нашли приляпанный папой осколок. Я легонько ковырнул ногтем, и осколок отпал. Плохой из папы штукатур.
В неровной дыре блеснул металл.
– Понял?! – забыв все страхи, вскрикнул Стас так, будто сам сделал и эту глыбу, и металлический предмет внутри нее. – Я же говорил! – и он любовно погладил голубовато-матовую поверхность.
И тут в ватной тишине запасника раздался хруст, глыба дрогнула и раскололась широкой вертикальной щелью. Мы отскочили в сторону, а щель становилась все шире, и камень, как скорлупа с яйца, осыпался с гладкой поверхности металлического предмета.
Что-то со стуком выпало из этой щели, но мы, зачарованные, не отрывая глаз смотрели на капсулу космического корабля, уже совершенно очистившуюся от каменной скорлупы.
Корабль имел форму приплюснутого шара и стоял перед нами на боку, не падая, потому что его поддерживала широко открывшаяся крышка люка. А то, что капсула на боку, я понял, разглядев внутри два пилотских кресла.
Выйдя из оцепенения первым, Стас подскочил к кораблю, уперся в него руками и крикнул мне:
– Помоги поставить!
Но помогать не пришлось. С диким грохотом капсула рухнула днищем на пол, и облако музейной пыли заклубилось в свете фонарика.
– Ты что, – закричал я, – сторож проснется!
– Да ладно, – махнул он рукой и полез в корабль.
Я тоже решился подойти к нему, но запнулся и чуть не упал. Посветив под ноги, я увидел то, что выпало из корабля. Это была металлическая скульптура спящего сфинкса размером с большую собаку.
– Стас! – позвал я. – Посмотри!
Он высунулся и посмотрел на скульптуру без всякого интереса:
– Ты что, сфинксов не видел? Лезь сюда, тут такое!..
Я тоже забрался в корабль, и минут пять мы занимались тем, что, нажимая на разные кнопки и рычажки, играли в полет через Вселенную.