Лукьяненко Сергей Васильевич. Звёзды – холодные игрушки

   – Какое еще решение?
   – Навигационная система. Для такой слабой машины подобная точность и быстродействие великолепны. Это человеческая разработка?
   – Да, конечно.
   – Вы очень способные, – покровительственно сообщил рептилоид.
   – Ты собирался рассчитать координаты джампа.
   – Я этим занимаюсь.
   – И одновременно разговариваешь со мной?
   – Это разные уровни сознания, Петр. Сознание внешнее и сознание внутреннее. На одном уровне происходит обработка больших массивов информации. На другом – активная материальная деятельность.
   – И оба уровня работают параллельно?
   – Когда это необходимо, например сейчас, то да. Если я нахожусь дома, в гнезде, то внешнее сознание лучше отключить. Если я лишен доступа к информации, то отключается внутреннее сознание.
   – А какое сознание у тебя главное?
   – Бессмысленный вопрос, – отрезал рептилоид. Но я не унимался:
   – Что развилось у вас раньше, Карел? Внутреннее или внешнее сознание?
   – Ты ксенобиолог?
   – Нет, но мне интересно.
   – Внутреннее. Внешнее выработано искусственно, – казалось, что счетчик ответил с большой неохотой.
   И неудивительно. Он опять дал мне информацию о своей родине – то, что скрывала любая раса. Я попытался представить мир, в котором возникла подобная форма жизни. Мир, где не требовалось бороться с врагами, добывать пищу, укрываться от непогоды, создавать орудия труда. Мир, где выживание зависело от скорости и точности обработки информационных потоков.
   Что-то невообразимое.
   Природа не создает уродливые формы жизни. Любое существо идеально в своей экологической нише. Хрупкие и огромные хиксоиды – короли жарких и безветренных степей Сириуса. Мыши-алари – порождение холмистых равнин Фомальгаута, они развивались в лабиринтах глубинных нор, им важна была подвижность и небольшие размеры.
   Какая планета могла вызвать из небытия счетчиков? Мир, опоясанный кольцом наподобие Сатурна, где требовалось обрабатывать и обрабатывать информацию, обмениваться ею – причем именно в электронной форме…
   – Я закончил расчет, – сказал рептилоид. Мне показалось, что он смотрит на меня с иронией. Будто понимает, о чем я думал.
   – Давай проверим.
   Счетчик издал тихий скрежет. До меня не сразу дошло, что это смех.
   – Петр, я взял из твоего компьютера все. Я выяснил идеальную посадочную глиссаду и наиболее удобный космодром. Я учел те гравитационные факторы и движения звезд, о которых люди просто не знают. Я проверил ресурсы корабля.
   Он положил лапу на пульт, индикатор хард-диска замерцал.
   – У тебя никогда не было такого идеального курса.
   Основной дисплей дернулся и высветил навигационную таблицу. Компьютер с неуместной гордостью сказал:
   – Расчет джампа закончен. Жду приказаний.
   Под насмешливым взглядом счетчика я выбрал в меню «подробности».
   – Джамп Земля-Земля, – сообщил компьютер. – Допуск – одна миллионная процента.
   – Устраивает? – спросил счетчик.
   Еще бы. Одна сотая была хорошим результатом, одна тысячная – редкой удачей и гарантией успешного джампа.
   – Готовься, – забираясь в кресло сказал я. И непроизвольно пожелал, чтобы счетчик все-таки что-нибудь напутал.
   Конечно же этого не случилось.
   Был джамп, и полчаса на оживление корабля. Я поел, а рептилоид от человеческой пищи отказался наотрез. Иного ждать и не приходилось – в космосе нет существ с одинаковым метаболизмом.
   Второй джамп привел нас к Земле.
   Даже не потребовалось зажигать очередной фонарик – мы вышли в реальное пространство над дневной стороной, и планета исполинским прожектором плыла под кораблем. Очень, очень близко – я даже испугался. Прежде чем компьютер оживет, притяжение Земли может вытащить нас на нерасчетную траекторию.
   Но опасения были напрасны. Челнок вышел из джампа на нормальной, стабильной орбите. Я посмотрел на счетчика, который шипел и подергивался, отходя от джампа, хотел даже спросить – было ли это им задумано. И не стал.
   Конечно же, да.
   – Ты доволен расчетом, Петр? – спросил рептилоид.
   – Прекрасный джамп, – признал я. – Мне… никогда бы не удалось так рассчитать траекторию.
   Счетчик издал цокающий звук.
   – Это не очень просто, Петр. Я давно тренировался в подобных расчетах. Мы предусмотрели любой поворот событий… даже тот, при котором мне пришлось бы самому вести корабль.
   – Так вы давно готовились? – небрежно спросил я.
   – Три года по человеческому времени.
   Я молчал. Цивилизация счетчиков потратила несколько лет на эту вылазку к Земле. Серьезная же игра у них идет…
   – Петр, ты должен понять, мы хотим только хорошего – для нашей и вашей цивилизации. Четыре счетчика пожертвовали жизнью, прикрывая мое проникновение в твой корабль. Это… это очень много! Наша раса – невелика!
   Он уже освоился с невесомостью – ловко перебрался с джампера на пол, цепляясь коготками за мягкое покрытие уселся в ногах. Повторил, вытягивая ко мне голову:
   – Только хорошего мы желаем, Петр!
   – Для хиксоидов хороша коллективная эфтанзия. Для коод-дельдо – каннибализм. Как вы можете решать за нас?
   – Мы изучали вашу историю! Ваше общество, мечты, религии, идеалы. Мы отбросили случайные факторы, и выделили основные. Теперь мы сделаем вам предложение, от которого вы не сможете отказаться.
   Я отмахнулся. Ладно, пускай делает. В конце концов, решать не мне. Через полчаса после посадки голова будет болеть у президентов, экспертов по чужим и генералов сил космической безопасности…
   Включив основной передатчик я послал сигнал вызова. Прошло секунд десять, прежде чем мне ответили – по-русски, но с легким английским акцентом. Видимо, уже прочли код позывного, и поняли, с кем имеют дело.
   – Орбитальный контроль, видим вас.
   – «Трансаэро», борт тридцать шесть – восемнадцать. Возвращаюсь с Хикси, Сириус.
   Пауза.
   – Хорошая траектория. Как полет?
   – Прекрасно, – я терпеливо ждал. Челнок уже взят на прицел радарами, а может и не только радарами – кто знает, что из баек о СКОБе ложь, а что правда. Смешно думать, что десяток их спутников и пара орбитальных станций способны оказать сопротивление кораблю чужих. Но налог на СКОБу все платят без возмущений. Говорят, даже уклоняющиеся от любых налогов российские бизнесмены вносят анонимные пожертвования.
   Мы всегда боялись неба. Это в человеческой крови – страх перед бесконечной пустотой, сквозь которую плывет Земля. Люди готовы есть дрянную пищу и лечиться в разваливающихся больницах, лишь бы знать, что над ними, в бесконечном небе, кружат несколько железных песчинок с рентгеновскими лазерами…
   – «Трансаэро», все в порядке. Передаем тебя русским.
   – Пока, СКОБа.
   Дежурный офицер не успел ответить, или не счел нужным. Вместо него возник другой голос:
   – «Трансаэро», с возвращением! ЦУП на связи.
   – Привет, Земля, – сказал я, глядя на белесо-голубую равнину над головой. Мы летели над Африкой – связь шла то ли через российский корабль космической связи, то ли через один из штатовских ретрансляторов. Сейчас мы сотрудничаем очень плотно… иначе нельзя.
   – Хорошо идешь, – одобрил меня невидимый оператор. – Значит так. Меня зовут Максим, я веду тебя до космодрома. Будешь садиться на Свободном.
   – На Байконуре – никак? – я покосился на навигационный экран, где уже крутился глобус, покрытый сеткой моей орбиты. Вроде бы, траектория позволяла…
   – Байконур занят. Обе полосы. Если очень постараться, то выведем тебя на саратовский-резервный, но какой смысл?
   – Хорошо, Земля. – Спорить было бессмысленно. В Китае нас стараются без нужды не сажать, все-таки лишние налоги в казну чужого государства. А резервная посадочная полоса близ Саратова – будущий космодром «имени Юрия Гагарина» – еще не доведена до ума. Я там ни разу не садился, но ребята рассказывали.
   – У тебя двадцать пять минут на перекур. Ты сейчас выходишь из зоны связи, мы берем тебя вновь в апогее, над Аляской, и сразу начинаем торможение.
   – На корабле все в порядке? – поинтересовался я. Телеметрия с борта начинает передаваться автоматически, и операторам куда виднее, как птичка перенесла джамп.
   – Все хорошо, – успокоил Максим. – Отдыхай. До конца сеанса – тридцать секунд.
   – Я с гостинцем лечу… – буркнул я, покосившись на счетчика.
   Оператор тихо засмеялся:
   – Ну, надеюсь, что не порожняком. Компания уже закидала нас запросами, видимо контракт…
   Голос оборвался резко, словно ножом обрезали. Автоматика вытягивала слабеющий сигнал до последнего, а потом просто отключила связь. При желании я мог связаться со СКОБой – их станции перекрывают весь горизонт, но зачем…
   – Не о том гостинце речь, – сказал я в пустоту. Посмотрел на счетчика: – Готовься к шуму, Карел. Скоро такое начнется…
   – Не надо, – быстро сказал рептилоид. – Это не нужно! Моя миссия не рассчитана на общение с официальными лицами!
   – Да? – я засмеялся. Покачал головой. – А на что ты надеялся, счетчик?
   – Карел, а не «счетчик»! – рептилоид замотал головой. – Слово «счетчик» оскорбительно, Петр!
   – Почему? Это не наша выдумка, все чужие зовут вас так.
   – А людей они зовут «извозчиками», – рептилоид указующе протянул ко мне короткую лапку. – Петр, узкая функция – это клеймо! Спасение для слабой расы, но и проклятие. Тот, кто не сможет выйти за рамки, наложенные природой, всегда будет слугой!
   – Извини, – я и впрямь смутился. – Ладно… Карел. Как скажешь. Но я все равно должен сообщить о тебе на Землю.
   Казалось, рептилоид задумался.
   – У нас есть десять с половиной земных суток, – сообщил он наконец.
   – В течении этого времени наши расы должны выполнить хадж.
   – Что?
   – Хадж. Паломничество. Подвиг. Служение. Очень многослойное понятие, трудно перевести однозначно.
   Он говорил быстро-быстро, словно нервничал.
   – Петр, я уже объяснял – мне необходимо встретиться с Андреем Хрумовым. Ты можешь присутствовать при разговоре. Ты поймешь. Официальные каналы слишком медленные!
   – Конечно, медленные! Но откуда мне знать, чего ты действительнохочешь? Может быть, тебя послали убить деда!
   – Нет! Мы не убиваем! Никогда! – счетчик даже дернулся от такого предположения. – Петр, ты позволил мне управлять кораблем – и все прошло хорошо. Доверься еще раз!
   – Это просто невозможно.
   – Почему?
   – Черный ящик, например. Все разговоры на борту записаны. Их прослушают, и узнают, что я летел не один.
   – Записи я изменю, – небрежно сказал счетчик. Я хотел было объяснить ему. что это невозможно – магнитофон на стальной проволоке, упрятанный в герметичный контейнер, просто не управляется снаружи… И осекся.
   А зачем – «снаружи»? Хилая лапка ложится на броню… и мотор оживает. Бобины отматываются назад. Стираются все наши разговоры, добавляются невинные звуки и междометия – скучающий пилот разговаривает сам с собой.
   Он сможет, пожалуй.
   – Невидимым ты тоже умеешь становиться? – я даже не иронизировал. Просто вспоминал процедуру досмотра и контроля. Рентгеновские «воротца», тепловые детекторы, сканирования сетчатки и прочее, чем встречает космодром рейсы с чужих миров.
   Будь даже счетчик размерами с котенка, я не смогу протащить его мимо контроля.
   – Невидимым? Нет. Но контроль мы преодолеем.
   Я покачал головой.
   – Петр, три года моя раса готовила эту миссию. Все будет хорошо!
   Почему-то мне хотелось ему верить…
   – Карел, нет…
   – Я не причиню вреда!
   – Нет. Это преступление, понимаешь? Даже если ты не лжешь, меня отдадут под трибунал.
   – Победителей не судят, Петр, – счетчик оттолкнулся от джампера, плавно подплыл ко мне, приземлился на коленях. Вытянул морду к самому лицу, и просительно повторил: – Поверь… поверь мне. Судьбу галактики решаешь сейчас ты!
   Я даже головой замотал.
   – Это слова…
   – Это правда! Петр, если ты откажешься, то через месяц Земли не будет! Не будет… и моей планеты – тоже!

Глава 3.

   Над Аляской ЦУП снова восстановил связь.
   – «Трансаэро», мы начинаем.
   – Хорошо, Земля.
   – Все в порядке?
   Я отвел глаза от рептилоида, прежде чем ответить:
   – Да.
   Вот так, наверное, и становятся предателями. Поверив чужому. Все равно, человеку ли в иноземном мундире, или говорящей ящерице. Не из страха, не из корысти – из самых благих намерений.
   Впрочем, у счетчика все равно нет шансов. Он не представляет себе систему безопасности космопорта… я и сам ее плохо представляю. Ровно настолько, чтобы понимать – посты не минуешь.
   Челнок подрагивал, разворачиваясь. Земля переместилась под ноги, Теперь «спираль» летела дюзами вперед, готовясь дать импульс на торможение.
   – Первый, – сказал диспетчер. Меня потянуло из кресла, когда двигатель ожил. Он отработал секунд семь, прежде чем наступила пауза.
   Пока компьютер обрабатывал новую траекторию, я посмотрел на счетчика. Разговаривать нам больше было нельзя – он уже «подправил» записи черного ящика, сделав это именно так, как я и представлял. Возложив лапки на пульт… Он и сейчас сидел в этой же позе, примотанный тонким тросиком к скобам на кожухе джампера. Динамические операции – это не старт на гравитационном луче чужих, и не прыжки сквозь изнанку Вселенной. Перегрузки неизбежны.
   – «Трансаэро», мы повторяем, – сообщил диспетчер.
   Мне показалось – или его голос изменился?
   – Как траектория, Максим?
   – Чуть нестандартная… – он явно колебался. Было еще время вернуться на стабильную орбиту. – Корректируем. Второй импульс через девять секунд, продолжительность – три и пятнадцать сотых…
   Счетчик посмотрел на меня. И медленно, старательно, подмигнул серым веком.
   Что это он…
   Дрожь корпуса, гул двигателя. Тишина…
   – Максим, – я старался говорить спокойно. – По моему пульту – импульс три и четыре десятые секунды. Тяговый момент расчетный.
   Диспетчер молчал секунд пять.
   – «Трансаэро», у нас те же данные. Мы считаем.
   – Траекторию!
   – Не волнуйся. Ты в пределах посадочного коридора.
   Уже что-то… по крайней мере, не сгорю, и не отрикошетирую от атмосферы. Протянув руку я слегка толкнул счетчика – пусть будет наготове. Сейчас его способности могут понадобиться.
   – Петр, – диспетчер вдруг обратился ко мне по имени. – Ты входишь в атмосферу нормально.
   Я шумно выдохнул.
   – У тебя проблемы на участке планирования. Ты… промахиваешься.
   Участок планирования…
   Это пусть журналисты пишут о гордо парящих челноках, заходящих на посадку с полными трюмами. Челнок планирует с грацией чугунного утюга. Даже пассажирский самолет с отказавшими двигателями обречен на падение
   – и это с его нормальными крыльями. А уж с моими раскладными плоскостями, способными едва-едва корректировать полет…
   Падаем мы. Не летим, а как говорилось в одном мультике, «красиво падаем». Прямо на идеальные, залитые полуметровым слоем бетона, полосы космодрома. Падаем, превращая кинетику орбитальных скоростей в подобие полета.
   – Насколько – «промахиваюсь»?
   Я спросил, и в тот же миг мой компьютер ухитрился довести до конца свой расчет. Диспетчер подтвердил:
   – Около ста километров, Петр.
   Сглотнув, я сказал:
   – Жду указаний, Земля.
   – На стабильную орбиту ты уже не возвращаешься. Главное, сохраняй спокойствие, Петр. Мы ведем тебя.
   – Куда? В Китай, на сувениры?
   – Ты… приземляешься около Благовещенска…
   – Падаю около Благовещенска! Или на этой неделе там построили новый космодром?
   – Петр, сохраняйте спокойствие, мы ищем варианты.
   – Понял.
   Я ждал. Приземление уже началось. Путь к Земле необратим – запас горючего в «Спирали» очень и очень ограничен. Все, что я сейчас могу – это чуть-чуть корректировать траекторию.
   – «Трансаэро», мы берем управление. Держись.
   Снова гул двигателя – короткий, он выложился до конца, сожрав в последнем импульсе остатки горючего. Осталась самая малость – для атмосферных маневров.
   – Петр?
   Я смотрел на дисплей. Предполагаемая точка посадки сместилась – от Благовещенска к Свободному… но не до конца.
   – Мы скорректировали траекторию…
   – И что?
   Пауза. И беспощадный ответ:
   – Не на город же тебе садиться.
   – Спасибо, – прошептал я.
   – Петр, мы поднимаем вертолеты…
   – Спасибо, – повторил я. Челнок снова дрогнул, разворачиваясь носом вперед. Меня даже не предупредили о маневре.
   – Петр, тебе придется сажать машину вручную. Слушай меня внимательно… – диспетчер глотнул воздуха. – По линии твоего приземления проходит автомагистраль…
   Я засмеялся – а как тут было не засмеяться? Сажать двадцатитонный «лапоть» на плохо асфальтированную дорогу?
   – Это хорошая магистраль, Петр…
   А то я не знаю наши дороги.
   – Иного выхода нет, пилот.
   Конечно нет. На «Спирали» не предусмотрена система аварийного спасения. Зачем перегружать челнок, когда так много желающих занять место пилота, а каждый килограмм иноземного дерьма стоит немыслимые деньги?
   Челнок начал легонько подрагивать – первое, еще нежное, касание атмосферы.
   – Идите вы все к черту!
   Они сознательно провели эту последнюю, безумную коррекцию курса, практически лишив меня возможности управлять челноком. Чтобы отвести удар от города. Чтобы у меня не было иного выхода, кроме как сажать «межзвездный» корабль на разбитое шоссе.
   – Мы перекрываем магистраль, через полчаса она будет чистой.
   Он так старательно говорил «магистраль» – этот незнакомый мне мужик из ЦУПа. Сразу представлялись сверкающие, прямые как стрела, западные автострады.
   – Связь уходит. Держись, Петр.
   Вокруг челнока разгоралось свечение ионизированного воздуха. Нос корабля начал медленно приподниматься, принимая основной удар плазмы на бронированное брюхо. И все равно, на сверхпрочном жаростойком стекле переднего иллюминатора плясали огненные змеи.
   – Приплыли, дружок, – сказал я, повернувшись к счетчику.
   Это – судьба.
   И она, наверное, права. Исправляет мои ошибки, мою слабохарактерность. Не пускает на Земля врага, сумевшего заморочить голову неопытному пилоту…
   Счетчик улыбался. Словно его не пугала ни огненная буря вокруг, ни неминуемое крушение при посадке, ни дикая ошибка в отработанных программах приземления…
   Ошибка в программах?
   – Гад! – завопил я, рвясь из кресла. – Скотина!
   Самый простой способ миновать контроль космопорта – приземлиться за его пределами.
   Сумей я сейчас встать, я разорвал бы счетчика на куски голыми руками. Но перегрузка уже давила, вырывая из ремней, стремясь бросить на хрупкую начинку пульта.
   Нет уж.
   Нет.
   Но на что он может надеяться, чешуйчатый инопланетянин Карел? Удар при посадке будет слишком силен…
   Впрочем, откуда я знаю, какую перегрузку способно выдержать это тело?
   В рвущемся огненном саване «Спираль» неслась к Земле.
   Счетчик скосил на меня глаза. Ему приходилось куда хуже – вместо удобного анатомического кресла с широкими ремнями – стальной трос через талию…
   Дисплей замерцал – оранжевым, призывным светом. Я посмотрел на экран
   – поверх траекторных расчетов медленно плыли строчки:
   «Петр, все хорошо. Говори, но не обращайся ко мне лично. У нас не будет времени на повторную чистку записей.»
   Как ни странно, но я подчинился.
   – Челнок не может приземлиться вне космодрома, – сказал я.
   «Ты сможешь.»
   – Нет, это невозможно!
   «Ты хороший пилот».
   – Двадцать тонн! Нужна специальная полоса!
   «Молчи! Молчи!»
   Я замолчал. Челнок трясло – не слишком сильно, привычно. В иллюминаторах бился огонь. Как правило в такие минуты делается не по себе – теплозащита надежна, но уже дважды шаттлы гибли при посадке. Прогорал какой-то участок, или отслаивалась керамическая плитка, и плазменная струя врывалась внутрь.
   Но сейчас мне угрожала куда более реальная беда.
   За всю историю космонавтики челнокам не приходилось садиться на неприспособленные площадки. Лишь специальные полосы, лишь лучшие из военных аэродромов – для аварийных посадок, лишь выглаженные самой природой глади пересохших соляных озер.
   Но не дорога.
   Я вспомнил старую, советских времен комедию, где пассажирский самолет опустился на шоссе. Эту сцену снимали на аэродроме – обычное дорожное покрытие не выдержало бы.
   В чем я сейчас удостоверюсь на практике.
   Как странно все происходящее ныне в мире. Межзвездные полеты, чужие цивилизации стали реальностью. И ничего – ничего не изменилось! Те же раздолбанные шоссе, по которым ползут «КАМАЗы» и «Жигули», те же мыльные оперы по телевидению, протекающая сантехника и сопливые по весне носы.
   Будущее коснулось настоящего, снисходительно потрепало по плечу, и улеглось отдыхать.
   Двадцать процентов населения Земли работает на космос. Строит корабли, готовит топливо, сооружает смехотворные орбитальные крепости, пытается справиться с обезумевшей от ракетного бума экологией.
   А мне предстоит садиться на оплывший от жары асфальт.
   – Прощай, – сказал я счетчику. Тот промолчал – не только вслух ничего ни произнес, но и к компьютеру подключаться не соизволил.
   Ладно.
   Огненный шторм вокруг челнока уже утих, теперь мы просто неслись в стратосфере, на высоте двадцати с небольшим километров, словно обычный сверхзвуковой самолет… с неработающими двигателями. Я отключил автоматику, взялся за штурвал. Осторожно качнул челнок – он слушался рулей неплохо, на такой скорости давление набегающего воздуха компенсировало разреженность.
   Будь в баках хотя бы обычный резерв горючего, я бы попытался сманеврировать и сесть на космодром. Но баки были почти сухими.
   Минут через десять мы уже спустились до облачного слоя, и в этот момент восстановилась связь.
   – «Трансаэро», ответьте… – устало повторял диспетчер.
   – Я на связи.
   – Борт тридцать шесть – восемнадцать! Видим вас!
   – Очень рад, – сказал я.
   – Петр, вертолеты в воздухе, в точке твоей посадки дорога расчищена. Ты идешь прямо по направлению трассы, у тебя неплохой шанс.
   Я не стал уточнять проценты этого шанса. Не лучшее время для ругани.
   – Что советуете, Земля?
   – Петр, на связи Александр Данилов, – сказал диспетчер. И тут же в разговор вступил другой голос. Немного мне знакомый. Лучшего пилота «Трансаэро» Данилова я видел раза три. Сейчас он водил «Бураны», но начинал со «Спирали».
   – Петр, времени на соболезнования нет, – начал он. – И постараемся, чтобы они не понадобились. Через десять минут ты пролетаешь над космодромом. Еще через две, на высоте около пяти километров, оказываешься над дорогой.
   По крайней мере, он не сказал «над магистралью»…
   – Дорога хреновая, – безжалостно сообщил Данилов. – Я по ней ездил. Но тот участок, где ты снижаешься до нуля, относительно в порядке… там часто ездят китайские торговцы, маленько подлатали покрытие. На автоматику рассчитывать не приходится. Какой у тебя опыт полетов?
   – Два с инструктором, семь самостоятельных. Все на «Спирали», – я сглотнул, и добавил: – Все посадки на автоматике…
   – Это я знаю. Военный налет?
   – Девять полетов.
   – На чем летал?
   – На «сушке», тридцать седьмой.
   – И то хорошо. Запомни, «Спираль» все-таки управляема вручную, очень медленно слушается рулей на посадке, но все возможно. Я садился вручную дважды.
   – Дорога широкая? – спросил я. От ровного, злого голоса Данилова оцепенение проходило.
   – Пять метров. Могло быть и хуже. Если опустишься четко, то колеса в кювет не попадут. Прокатись хотя бы метров сто, чтобы сбросить скорость. Тогда у тебя все шансы уцелеть, когда скатишься с шоссе.
   – Люди есть на дороге?
   – Уже нет. Ее действительно очистили, не волнуйся.
   – Саша, – от волнения я потерял всяческий пиетет, – у меня реально есть шанс?
   – Небольшой, но есть. Я сейчас в вертолете… да, вижу тебя! Посмотри вниз… черт, у тебя нет такого обзора… Космодром видишь?
   Я видел. Впереди, и очень далеко внизу.
   Когда я садился на Свободном, то на такой высоте над ним, конечно, не пролетал…
   – Ты ровно идешь, – утешил меня Данилов. – Эта птичка еще полетает. Тебе выдали расчет курса?
   – Да, – глядя на дисплей ответил я. – Две коррекции?
   – Одна, чтобы выйти на ось дороги, другая перед касанием.
   – У меня хватит топлива лишь на одну.
   Данилов секунду молчал, потом решил:
   – Выполняй первую, иначе промахнешься вообще. Дальше будешь планировать.
   – Понял.
   – Все, работай, – бросил Данилов. – Ветра практически нет, видимость идеальная. Я на связи, но больше тебе не мешаю. Всем молчать!
   Я проводил взглядом оставшийся по правому борту космодром. Четыре главных старта, для челноков, три маленьких, для спутников. Две прекрасные, широкие, оборудованные на славу полосы. Пятнышко вертолета в небе. Я мысленно помахал Данилову рукой.
   Счетчик молчал, лишь подергивал лапой по кожуху джампера. Слабый шорох отвлекал, я зло глянул на рептилоида, и тот затих. Похоже, понял.
   Расчет на последнюю коррекцию уже был в компьютере. В общем-то, использование маршевого двигателя в атмосфере не рекомендуется. Но мне терять нечего.
   Я дал подтверждение на маневр, и через несколько секунд двигатель автоматически включился. В атмосфере он работал как-то натужно, взахлеб… а может быть, мне это уже мерещилось… Двухсекундный импульс