Лутс Оскар. Будни

Оскар Лутс
Будни.
Паунвереские картинки

I

   Спустя некоторое время после свадьбы Тоотса Бог знает, из каких краев и каким образом в Паунвере прибывают две сестрицы, Юули и Маали, и устраиваются на жительство в доме булочника. По роду занятий Юули – портниха, Маали – вязальщица кофт. Фамилия их из памяти пишущего эти строки выветрилась, но если бы он ее теперь где-нибудь и разыскал, ему все равно не оставалось бы ничего иного, как изменить ее тем или иным образом, ибо никогда не следует сеять себе врагов – они вырастают и сами. Между прочим, автор этих историй пришел к такому заключению, когда у него возникли трения с господином Киппелем, а именно – накануне свадьбы Тоотса. Фамилия же поименованных выше сестер не нужна ни читателю, ни рассказчику еще и по другой причине: вскоре жители Паунвере дали сестрам весьма своеобразные прозвища, которые будут сообщены читателю незамедлительно, как только настанет подходящее для этого время. Старшая сестра Юули, швея, отличается большим ростом, сухопара и неизменно носит огненно-красную шляпу; девица так высока, что еще немного и смогла бы заглянуть в окно верхнего этажа дома булочника. Ее костлявые, но сравнительно широкие плечи увенчивает неожиданно маленькая головка, которая казалась бы еще меньше, если бы ее – в свою очередь неожиданно – не обрамляла толстенная и черная как смоль коса. Единственное, в чем нет ничего особенного, так это спокойные цвета смородины глаза девушки, вполне доброжелательно взирающие на божий мир и на людей. Благодаря аккуратной работе, умеренным ценам и приветливому обращению с заказчицами она вскоре становится подругой местных девиц и женщин; мужчины же, в особенности молодые парни, никак не желают укоротить свои языки и на все лады подтрунивают за спиной портнихи над ее ростом. Маали же, вторая сестра, решительно отличается от первой, как ростом, так и характером. Коротенькая, толстенькая, с каштановыми волосами, она всегда и всюду готова смеяться все равно над чем или над кем; сдержанная серьезность старшей сестры ничуть на нее не влияет. В первые четверть часа знакомства Маали можно принять просто-напросто за кокетливую девицу, которая только и делает, что смеется и хохочет, но впечатление первой четверти часа слишком часто бывает обманчивым; в действительности, Маали находит время и для смеха, и для работы, и для домашних хлопот, в её обязанность входит даже приготовление пищи. Следует ли требовать от молодой девушки большего, если и сами мы вряд ли делаем хотя бы столько?! Маали подвижна, жизнеспособна и жизнедеятельна, ко всяким житейским передрягам относится с завидной легкостью и способна смеяться даже в те минуты, когда старшая сестра сумерничает у окна, подперев щеку рукой и печально глядя на улицу.
   Таким образом, сестрички уже несколько недель живут себе спокойно в своем новом паунвереском пристанище, трудятся и пребывают в добрых отношениях как друг с другом, так и с окружающими людьми.
   Однако… зависть – растение ядовитое, как говорит старый писатель Я. Ярв.
   Как, возможно, помнят читатели по первым моим историям, в Паун-вере уже чуть ли не с допотопных времен проживает всем тут известный мастер-портной Кийр. Этот самый мастер в течение десятилетий считает себя единовластным вершителем портновского дела в Паунвере, и не без достаточного на то основания, ибо лишь два или три раза какой-нибудь другой король иголки осмеливался вступать с ним в конкуренцию. Но срок жизни конкурентов в Паунвере всегда бывал короток – знаменитый мастер быстро делал их посмешищем в глазах местных жителей: он просто-напросто «выедал» их в радиусе 7-8 верст. С течением времени Бог дал Кийру прибавление в рабочей силе, теперь в его доме работают уже 1 1/2 парами ножниц и прикупили вторую швейную машинку. Шагающий в ногу с требованиями времени мастер в конце концов шагнул уже так далеко, что в более спокойные месяцы года, когда заказов на мужское платье становится недостаточно, не чурается и так называемой женской работы. Во всяком случае – мастер по-прежнему любит то и дело употреблять в разговоре это выражение! – да, во всяком случае, доселе в доме Кийров хватало работы, так же, как и хлеба; мало того, стало возможным время от времени отвозить сотню-другую в городской банк под проценты.
   И вдруг грянул гром с огненного неба: эта оголтелая удилищеобразная латательница юбок, которая обосновалась в доме булочника, не ограничивается только «женской» работой, но так и норовит прихватить еще и «мужскую», то есть покушается на его, Кийра, ломоть хлеба. Слухи об этом доходят до ушей старого мастера со всех сторон, вновь и вновь подтверждаясь: мамзель в красной шляпе сшила сыну такого-то и такого-то паунвересца костюм и пальто. Даже и собственный отпрыск мастера младший Бенно уверяет, что у нескольких его соучеников костюмы от «новой» портнихи. И главное, работу мамзели в красной шляпе все больше и больше нахваливают.
   Такое положение вещей приводит завистливого мастера-портного в бешенство. Он раскрывает все шлюзы и мажет дегтем молодую портниху, словно крышу; но все, как новые, так и старые приемы, к которым он прибегал прежде для уничтожения своих конкурентов, на этот раз не срабатывают. И в один из воскресных дней ему приходится выслушивать следующий, происходивший за его спиной разговор:
   «Нет, – говорит какая-то хуторянка другой, – чего ты к нему пойдешь! Пошли лучше к Длинной Юули, она куда дешевле, да и шьет лучше, чем старик Кийр. Гляди-ка, сыну этой, как там ее, пальто сшила, сидит как влитое».
   Во всяком случае, – если вновь употребить выражение старого мастера, – во всяком случае, Длинная Юули оказалась конкуренткой куда более серьезной, чем все прежние вместе взятые, и более высокой, чем все прежние, взятые поодиночке. Может быть, первое объясняется тем, что Длинная Юули имеет дело преимущественно с женщинами, а, как известно, среди женщин всегда легче, нежели среди мужчин снискать расположение, будь ты хоть самим чертом.
   Естественно и само собою, разумеется, что к портнихе, как к конкурирующей стороне, вкупе с папашей питают злость и три его на редкость привлекательных сына. Мамаша же Кийр, в противоположность им, берется за дело «с другого конца» и старается разведать как можно больше важного о прошлой и даже теперешней личной или так называемой интимной жизни сестер. «Да-а, да-а, одному Богу известно, кем они прежде были и откуда они вообще родом. Разве же вам не случалось замечать, тетушка Кримсли… Нет, нет, с такими птичками нужно держать ухо востро!» И так далее, и так далее.
   Каждый раз, когда старший сын мастера Хейнрих Георг Аадниель, направляясь по делам в магазин, проходит мимо дома булочника, вид у него свирепый, как у разъяренного барсука, и он сплевывает влево и вправо, словно бы вблизи жилища Длинной Юули к горлу его подступает тошнота; мысленно же Аадниель беспрерывно подбирает для ненавистной конкурентки всё новые презрительные прозвища, призванные как можно больнее высмеять ее и уязвить. Ведь в Паунвере эта портниха действительно «новая» – факт есть факт! – поэтому в словосочетании «новая портниха» для нее нет ничего обидного, а то, что за высокий рост ее прозвали Длинной Юули – так и это тоже тютелька в тютельку соответствует действительности и не может причинить конкурентке сколько-нибудь значительного морального ущерба. Надо, надо придумать совершенно иное прозвище, которое бы кололо, как иголка! И рыжеголовый, щуря один глаз, хихикая про себя и гримасничая, с завидным упорством подкидывает паунвересцам перлы своего остроумия – такие как Жирафа, Громоотвод, Каланча и тому подобное. Но, несмотря на все его усилия ни одно из этих прозвищ «не проходит» – жители Паунвере по-прежнему называют приезжую либо «новой портнихой», либо Длинной Юули.
   И вдруг какой-то нахал (во всяком случае, не Кийр!) придумывает для Юули еще одно, вовсе уж шутовское прозвище – Помощник Начальника Станции, связанное, скорее всего, с красной шляпой особы, о которой идет речь. Прозвище это мгновенно утверждается и, возможно, существует до сих пор.
   Почти в то же время на свой манер «почтили» и Маали, младшую из сестер. Кто-то (не Кийр) когда-то перелистывал какую-то историческую книгу времен Моллера и высмотрел там портрет средневекового короля Клодвига. ^[1] На ногах у названного короля были сапоги с узкими носами длиной чуть ли не в аршин, помимо же этого он ничего интересного собою не представлял. По случайности и у Маали тоже оказываются большие ноги… Одним словом, начиная с этого времени, поселившиеся в доме булочника сестры становятся известны в основном по прозвищам «Помощник Начальника Станции» и «Клодвиг».
   Так же пусть будут известны они и читателю.
   Хейнрих Георг Аадниель качает головой: всего этого все же вроде бы маловато, – иголок, иголок надо бы насыпать им, живущим там, в доме булочника! В сердце молодого Кийра кипит и клокочет страшная злость к двум сестрам, словно они виновны во всех прежних неудачах, постигших рыжеголового – и на хуторе Рая, и на хуторе Юлесоо, и вообще чуть ли не всюду, куда только ни ступала его тонкая, как жердь, нога.

II

   И вот у некоего подающего надежды молодого человека опять появляется надобность зайти в паунверескую лавку – нужно купить то да сё, так… по мелочи, товар посерьезнее, разумеется, привозится из города.
   Поравнявшись с домом, где живут портнихи, Аадниель отворачивает лицо в сторону, можно подумать, будто он узрел нечистую силу; портной сосредоточенно смотрит в придорожную канаву и плюет. При этом походка его разом становится странной: вместо обычных шагов тоненькие тросточки молодого мастера начинают частить, отчего создается впечатление, будто кто-то подталкивает его сухопарую фигуру сзади. Лишь отойдя на некоторое расстояние, он оглядывается, – сестрички, во всяком случае, и на этот раз не могли не увидеть, как он, Кийр, их презирает.
   В лавке Аадниель Кийр всегда проводит много времени, для него это словно бы развлечение после долгого рабочего дня. Рыжеголовый заставляет продавца расстилать на прилавке множество кусков ткани, осведомляется о цене, торгуется, жжет на огне спички выдернутые из материи ниточки, качает своей рыжей головой, но покупает до смешного мало. Затем вдруг выглядывает на улицу, пугается, восклицает: «Ого, уже стемнело!» – и торопится уходить. Стало быть, так: завтра или послезавтра он снова придет, просмотрит товар еще раз и тогда, весьма возможно, и впрямь купит аршин-другой какой-нибудь материи… конечно, если сторгуется.
   – Ну что за проклятущий сегодня день! – ворчит продавец себе в бороду после того, как посетитель скрывается за дверью. – Заходят только затем, чтобы узнать цену, а о том, чтобы купить, и речи нет. – И продолжает, укладывая рулоны материи на полку. – Видали, заставил все развернуть и свалить в одну кучу, а сам умотал! Стемнело… Он, видите ли, не может покупать, ежели на улице стемнело! Вот и поторгуй с такими!
   А Кийр, направляясь домой сквозь зимний вечер, торопливо семенит по рыхлому снегу дороги. Рыжеголовому никогда не доставляло особого удовольствия ходить одному в темноте, не доставляет и теперь, поэтому он жмет на все педали и всё убыстряет шаг. Идти поселком еще терпимо – ходят люди и в окнах светятся огни, но там, дальше, там, возле моста через ручей Киусна… эта старая высохшая береза со вскинутыми как руки ветвями…
   Миновав дом булочника, Аадниель видит две человеческие фигуры, идущие ему навстречу. Еще несколько шагов, и вот уже молодой портной узнает встречных: Помощник Начальника Станции и Клодвиг возвращаются домой с вечерней прогулки. Черт бы их побрал!
   Но вот уже узнают и его, иначе как бы могла случиться такая история, какой еще никогда прежде не случалось.
   – Добрый вечер, господин Кийр! – восклицает женский голос.
   – Кхе-гм… – хмыкает Кийр в ответ и сопит. Не хватало еще, чтобы эти две сестрицы к нему на большаке «пристали»!
   – Куда это вы так спешите? – спрашивает тот же голос, и девушки преграждают молодому человеку дорогу.
   Кийр сопит в три раза громче, наконец, спрашивает со злостью:
   – Что это значит?
   – С чего это вы такой сердитый, господин Кийр? – приветливо осведомляется Маали. – Мы ведь только хотели узнать, куда вы так торопитесь?
   – К чему эти расспросы? – ворчит рыжеголовый. – Вы же прекрасно знаете, куда я направляюсь.
   – Ну да, вы совершенно правы, господин Кийр, но надо же было нам как-то начать разговор. Вы такой недоступный, мы, право, не знали, как к вам и подступиться. Вы даже на наше приветствие не дали себе труда ответить. Мы сказали «Добрый вечер, господин Кийр!»
   При этом Маали вежливо кланяется насупившемуся молодому человеку и смотрит ему прямо в глаза. Примерно так же поступает и Длинная Юули, но заметно сдержаннее, чем младшая сестра.
   – Добрый вечер, – бормочет в ответ на это портной и тотчас же понимает, что употребил неверный тон. Ответное приветствие, которое он выдавил из себя, получилось далеко не таким желчным, как ему хотелось бы. «И всё из-за этих проклятых заказчиков, – мысленно ругает он себя, – уже иначе как вежливым и быть не умеешь».
   – Вот видите, – Маали улыбается, – теперь мы уже можем продолжить беседу.
   – О чем же, собственно? – Кийр искоса смотрит на девушку.
   – Знаете, господин Кийр, нам уже давно хотелось с вами поговорить, да всё не находили подходящего момента. Но теперь, мне думается, он настал. Может быть вы будете так любезны, господин Кийр, зайдете к нам ненадолочко.
   «Еще того не легче!» – думает Аадниель. Вслух же произносит:
   – Нет, этому не бывать!
   – Но почему же? Что здесь особенного? Зачем же нам стоять на холоде, если наша квартира тут же, рядом? Нет, право же, зайдите, выпьем по чашечке чаю, поговорим немного по-людски.
   – Нет, нет! Говорите тут, если пришла охота, но заходить к вам я никак не стану. Лучше и не приглашайте.
   – Но отчего же вы такой упрямый, господин Кийр? – произносит Юули чуть ли не просительно. – Пойдемте же! Мы ведь близкие соседи, это не Бог весть что, если вы разок к нам заглянете.
   – И, кроме того, – замечает Клодвиг, – невежливо вынуждать нас разговаривать тут, на холоде. Или вы боитесь, как бы мы вам чего плохого не сделали? Ха-ха-ха-а! Нет, честное слово, господин Кийр, с вами ничего не случится. Идемте! Не упирайтесь!
   При этих словах толстушка Клодвиг берет сухопарого портного под руку, тащит его за собою, словно соху, и кричит сестре:
   – Подталкивай сзади, Юули!
   Кийр упирается, сердится, называет действия сестер так и этак, но всё же, пытаясь освободиться, делает это не в полную силу. Где-то в глубине его существа даже возникает чувство приятности оттого, что две молодые девушки насильно куда-то его тащат. Он еще никогда не ощущал молодого женского тела так близко от себя. Разве что однажды… там… на проселке, ведущем к хутору Рая, когда пытался поцеловать Тээле, теперешнюю госпожу Тоотс, тогда… Но это было давно и он находился в таком возбужденном состоянии, что… Кроме того, до квартиры сестер еще несколько десятков шагов, он успеет в последний момент вырваться и пуститься наутек; и если он, Хейнрих Георг Аадниель, не первый бегун в Паунвере, то нет больше и справедливости на свете.
   Но странным образом молодой мастер ощущает, что с каждым шагом сила его сопротивления уменьшается, не его физическая сила, а та, другая, Кийр чувствует, как его сердце начинает словно бы таять. И уже на пороге дома булочника ко всему этому добавляется еще и некое щекочущее сознание: и он тоже переживает теперь нечто такое… ну…
   В жилом помещении сестер, расположенном рядом с рабочей комнатой, Кийра усаживают за стол. Клодвиг вынимает из печки горячий чайник и разливает по чашкам чай. Вскоре завязывается беседа о том, о сем, на всякие посторонние темы, но затем разговор словно бы начинает пускать корни, касаясь более важных вопросов, так сказать, по существу…
   – Знаете ли, господин Кийр, – как бы между прочим замечает Помощник Начальника Станции, – в последнее время я частенько о вас думаю.
   Гость делает большие глаза, прочищает нос и мысленно говорит себе: «Ну, это уж чересчур! Как бы там ни было, но такие откровения никогда не могут быть уместными».
   – Да, правда, – продолжает портниха. – Частенько думаю и пытаюсь объяснить себе, почему это некоторые люди так враждебно к нам относятся.
   – Как это? – хмурит Кийр брови.
   – Нет, позвольте, господин Кийр. Поговорим совсем открыто, так мы скорее поймем друг друга. Когда мы с сестрой поселились в Паунвере, нам в первую же неделю стало яснее ясного, что вы и ваши родные нас невзлюбили.
   – Как это? – вытягивает Кийр губы трубочкой. – Насколько мне известно, ничего плохого я вам не сделал.
   Теперь он уже понимает, что разговор клонится вовсе не к тому, о чем ему поначалу думалось.
   – Одну минуточку, господин Кийр! Хорошо, оставим в покое первую неделю, да и вторую тоже, каждый имеет право питать или не питать к другому человеку симпатию. Но именно в последнее время… нам стало прямо-таки неловко появляться на людях. Про нас ходят всякие странные слухи. И слухи эти… слухи эти… берут свое начало, как мне точно известно, именно в вашем семействе.
   – Это ложь! – восклицает Кийр. – В нашем семействе никогда не ведут пустых разговоров.
   Портниха вздыхает, ненадолго задумывается, затем спокойно продолжает:
   – Если неприязнь возникла из-за того, что вы видите во мне конкурента, то для этого и впрямь нет сколько-нибудь достаточных оснований. Подумайте только, много ли работы, в сущности, может отнять у вас один человек? Да я и не стремлюсь иметь больше, чем надо, чтобы скромно прожить. Каждый жить хочет – не правда ли, господин Кийр? Для этого у меня есть лишь одна возможность – работать.
   – Насколько мне известно… – пытается молодой мастер что-то возразить, но его перебивает Маали.
   – Ах, Юули, – упрекает она сестру, – ты заходишь слишком далеко! Видишь – господин Кийр здесь и никакой неприязни к нам не выражает.
   – И никогда ее не испытывал, – моргает рыжеголовый ресницами. – С чего бы это мне или кому-нибудь другому-третьему непременно испытывать к вам неприязнь! Каждый человек хочет жить. А если народ что и говорит – тут уж ничего не поделаешь! Или вы думаете, обо мне самом мало чего болтают? О да! Небось вы и сами слышали, как меня все время подкусывают. Чтобы не позабыть, скажу вам сразу же: пуще всего опасайтесь юлесооского Тоотса и его жены.
   – Разве они такие плохие люди? – спрашивают сестры в один голос.
   – Упаси Господь!
   – Возможно ли это?!
   – Да, увы, это возможно, – Кийр производит сожалеющее движение головой. – Я не хочу пускаться в долгие объяснения, да вы и сами все увидите, когда поживете здесь подольше. Вообще у меня в характере нет такой черты – выискивать у других недостатки и перечислять их. Но столько-то я все же скажу: если о вас пустили какую-нибудь сплетню, она может исходить лишь с хутора Юлесоо.
   – Боже святый! – сокрушается Юули. – Ведь эти люди даже не знакомы с нами, так же, как и мы их не знаем.
   – Это еще ничего не значит, – отвечает уже вошедший во вкус Кийр. – Есть порода людей, которым совершенно безразлично, кого они кусают, главное, чтобы было кого кусать. Да и вообще деревня Паунвере. – это такое место, где всякий наговор находит верящих; я вынужден напрямик сказать, что это – убогое захолустье, от которого каждый приличный человек должен держаться по возможности дальше. У меня и у самого появляется желание уехать отсюда… все равно куда. Не хочу больше! Сыт по горло! Пусть тогда метут и мелют языками, сколько влезет. Хоть бы один порядочный человек был в деревне, а о том, чтобы иметь друга, и говорить нечего. Ходишь и живешь тут один как перст, не с кем и словечком перекинуться… вывернут все наизнанку и на другой день преподнесут тебе такое блюдо, какого и в страшном сне не увидишь.
   Таким манером молодой мастер поворачивает острие пики против кого-то третьего, а вернее, против всего Паунвере, сам же он – лишь несчастный страдалец.
   Помощник Начальника Станции вздыхает. На языке у нее уже вертятся два-три слова утешения коллеге, но она почему-то считает за лучшее приберечь их на будущее.
   – Вот видишь, Юули, – весело произносит Клодвиг, – выходит, не одна ты несчастна, есть и другие. Наведите-ка справки, может быть здесь найдется и еще кое-кто, наведите справки, объединитесь и создайте Паунвереское Общество Угнетенных и Утомленных. Не понимаю, зачем принимать близко к сердцу, что говорят злые языки?! Пусть себе болтают! Я, к примеру, прекрасно знаю, что мне дали прозвище «Клодвиг», ну и что с того? Клодвиг… Хорошо, Клодвиг так Клодвиг!
   – Ну что ты разболталась! – перебивает старшая сестра младшую.
   Но Маали, как всегда, в хорошем настроении, она обхватывает шею Юули руками, мнет сестру, теребит, чуть ли не переворачивает вместе со стулом на пол и продолжает щебетать:
   – Сестричка Юули нервная. У нашего маленького, крохотного Мальчика с Пальчик, у нашего Помощника Начальника Станции хворь точно такая же, как у больших господ: она нервная. Стоит кому-нибудь в деревне сказать какое-нибудь словечко, и сестричка Юули уже несчастна, смотрит, нет ли жилетки, чтобы в нее поплакаться, мечтает о душевном друге, с которым можно было бы разделить свое страшное горе… Да, да-а, ищет защиты, маленькая… на чьей-нибудь верной груди. Иди сюда, малышка, я поцелую тебя и поглажу по головке, и господин Кийр тоже сменит гнев на милость.
   Юули вырывается из рук сестры, шаловливо бросает в нее хлебной коркой, приглаживает себе волосы, говорит, обращаясь к Кийру:
   – Да, на чужой роток замка не повесишь. Но мне было бы вполовину легче жить, стань наши отношения с семьей Кийр более дружескими. Меня не покидает чувство, будто нас, в особенности меня, считают бессовестными завоевателями, которые только затем тут и появились, чтобы отобрать у кого-то работу. Мне уже давно хотелось поговорить с вами об этом поподробнее, господин Кийр, хотелось объяснить вам, что все обстоит далеко не так. Надо жить, и потому приходится что-то делать.
   – Ну вот, снова начинается! – упрекает сестру Маали.
   – Ну и пусть начинается. Я хочу в открытую высказать господину Кийру все, что лежит у меня на душе.
   – Наше семейство, – произносит Кийр торжественно, причем склоняет свою рыжую голову набок, – всегда относилось к вам доброжелательно. Мой папа работает в Паунвере всю свою жизнь и, насколько я помню, у него доселе ни с кем не случалось распрей. К тому же он человек богобоязненный, так же, как и мама. Неужели вы и вправду думаете, будто для этих двух старых людей мир сразу стал тесным? Что же до меня, я за собой никогда не замечал такого стремления – вмешиваться в жизнь ближних своих… тем более, если эти ближние не сделали мне ничего плохого. О своих младших братьях говорить не стану – оба они еще мальчики, и в нашей семье им вообще не позволено выражать свое мнение, в этом вопросе у нас в доме царит суровый порядок.
   Аадниель делает небольшую паузу, моргает ресницами, чешет нос, бросает на каждую из сестер испытующий взгляд и заканчивает свое высказывание следующими словами:
   – Так что нашему семейству можете вполне доверять, иной вопрос, сумеете ли вы поладить кое с кем другим. Ах да, я особенно предостерегаю вас еще от одного жителя Паунвере…
   – Господи! – восклицает Помощник Начальника Станции. – Неужели тут и вправду столько недобрых людей?! Вы меня даже пугаете, господин Кийр.
   – Ничего не попишешь. Лучше поостеречься, чем потом сожалеть. Если вы так уж не хотите, я могу и не называть его.
   – Нет, отчего же! Так и быть, назовите – по крайней мере, мы будем знать, кого опасаться.
   – Хорошо. Имейте в виду, самый злоязычный да и вообще самый испорченный человек в Паунвере – звонарь Либле.
   – Ог-го-о! Тот самый, одноглазый?
   – Да, именно тот самый. – Кийр кивает головой.
   Внезапно в прихожей раздаются чьи-то на редкость тяжелые шаги, затем дверь открывается, и посетитель входит в совершенно темную рабочую комнату сестер.
   – Кто бы это мог быть? – пожимает Клодвиг плечами, затем с некоторой долей неуверенности берет лампу и с порога освещает темное помещение. Кийр тоже вытягивает шею. Вначале ему видны лишь отливающая стальным блеском вязальная машина, мотки пряжи и какие-то черные бугры на стульях вдоль стены, и только потом он различает внушительный мужской силуэт вблизи дверей и испуганно отдергивает голову назад. Хейнрих Георг Аадниель знает этого человека, даже в известной мере имел с ним дело, – недели две-три тому назад тот заказал Кийрам костюм из домотканого сукна цвета ржавчины. Подобного сорта материи у заказчика, как видно, был солидный запасец: надетые на нем старый костюм и пальто были точно такого же цвета. «Он» – это младший (а может быть и старший) брат паунвереского корчмаря, появившийся тут так… в сретенье, приехав откуда-то из-под Тарту, где был (поди, проверь!) каким-то дельцом. По «Его» собственным словам, «Он» в свое время крупно торговал, однако некоторые жители округи упорно предпочитали видеть в нем барышника с темной репутацией, который не пропускал ни одной ярмарки. Кроме костюма и пальто цвета ржавчины у «Него» были еще такой же окраски волосы и брови. Его неопределенного размера сапоги хлябали на ногах и при каждом шаге описывали носами дугу, словно лезвия кос. Приходилось лишь удивляться тому, что эти странные обувки никогда не слетали с ног их хозяина. Вдобавок ко всему, от одежды и бороды описанного выше лица исходила острая вонь табака и трубочного нагара, а ужасные брань и проклятия, которые этот человек цвета ржавчины изрыгал, примеряя свой новый костюм, и которые Аадниель Кийр вынужден был выслушать, последний не забудет до конца жизни.