Львов Аркадий. Прерванный процесс

   - Мак, вы торопитесь, - спокойно, будто все, что произошло, было вполне ординарно, предупредила Тета, - спешка в еде очень вредна.
   Когда апельсинов не стало, Мак выжидательно уставился на Тету, однако обратиться с прямой просьбой все же не решался.
   - Хорошо, - улыбнулась докторант, давая понять, что, хотя потчевать нарушителей апельсинами не слишком логично, она сделает для него исключение.
   Тета и Эпсилон вышли одновременно. За дверью инспектор сказал, что следовало соблюсти минутную паузу, тогда бы уход их выглядел более натурально. Нет, возразила докторант, именно так они не вызовут никаких подозрений, потому что поступили, как люди, которым нечего скрывать и незачем таиться.
   - Пожалуй, - согласился инспектор, - хитрость, которая вся на виду, это уже не хитрость.
   - Эпсилон, - очень серьезно произнесла Тета, - вы явно метите в отдел психологов!
   - Что вы, - притворно испугался Эпсилон, - разве я так одряхлел, что гожусь только для гадания на кофейной гуще!
   - Не волнуйтесь, инспектор, - успокоила его Тета, - вы еще недостаточно проницательны для этого.
   Производя весь этот нарочно громкий обмен любезностями, оргопы неотрывно наблюдали за Маком, который был перед ними на экране. Мак не мог не слышать разговора, происходившего за дверью, однако ни в глазах его, ни в позе ничто не выдавало естественного для человека в таких обстоятельствах интереса к подслушиванию.
   - Нет, - покачала головой Тета, - нет, дорогой Кси, то, что мы до сих пор делали, это штамп, схема.
   - Тета, - прошептал Эпсилон, - но где гарантия, что он не водит нас за нос? В его положении притворство - самое сильное оружие. Почему я должен верить, что он добровольно отказывается от этого оружия? Все свидетели - заметьте, сочувствующие ему свидетели! - показывают, что он проявлял незаурядную ловкость, силу и смекалку. Смекалку, Тета!
   - Нет, - продолжала качать головой психолог, - мы восстановили эпизоды раннего его детства - он остался равнодушным. Мы вспомнили его школьные годы - он остался холоден. Верните его в лабораториюи будет, уверяют вас, точно такой же эффект. Парадокс, но мы не знаем его прошлого.
   - Ну, нет, - возмутился инспектор, - что, что, а прошлое его известно нам не хуже настоящего!
   - Да, - рассмеялась Тета, - ничуть не хуже, я бы даже сказала, в десять раз лучше. Помните, Эпсилон, как настойчиво гадали граждане жизнерадостной Листригонии: что выгоднее - в десять раз больше, или в десять раз лучше?
   - Я помню, Тета, как гадали граждане жизнерадостной и славной Листригонии, - улыбнулся Эпсилон, - но требую еще одного теста для нашего друга: пусть он посмотрит аварию, которая чуть не стоила ему жизни.
   - Но это жестоко, это чересчур жестоко, Эпсилон!
   - Не преувеличивайте, Тета: он сумел пережить реальную катастрофу, он найдет в себе силы просмотреть картинки, в которых о ней рассказывается.
   Стена, точно так, как это было в двух предыдущих случаях, внезапно исчезла, и вдали, на розовом асфальте, появилась длинная, спортивной модели машина. Дорога с обеих сторон была обсажена прямоствольными тополями. Мак, поглядывая влево и вправо, все наращивал скорость, пока, наконец, не стало отдельных стволов и над волнистой белесой оградой не потянулся сплошной ряд повисшей в воздухе листвы.
   Голоса не было слышно, но по движению губ отчетливо наблюдалось, что человек поет, причем, не просто поет, а норовит перекрыть гул мотора, шум ветра и лихорадочный шип колес. Приближался поворот, однако машина держалась на прежней скорости, и даже вибрация, которая усиливалась с каждой секундой и была сама по себе достаточно грозным предвестником, никак не сказывалась на действиях человека.
   За поворотом случилось то, что должно было случиться: машина, хотя и благополучно прошла по дуге, вдруг рванулась вправо и, перелетев через кювет, врезалась в дерево, а Мака швырнуло в просвет между стволами. Это было исключительной удачей, поскольку он расшибся о дерево из второго ряда, то есть тогда, когда уже изрядно потерял в скорости. Впрочем, об удаче можно было говорить лишь ретроспективно, ибо человек с расколотой головой вызывал чувство неодолимого ужаса и представлялся таким же обреченным, как и горящая машина.
   - Господи, - закрыла лицо руками Тета, - вы просто палач, Эпсилон!
   - Палач, - усмехнулся инспектор. - Да посмотрите на него: он же сидит, как истукан, которого даже собственное несчастье не трогает.
   Инспектор Кси сказал правду: Мак решительно не проявлял интереса к событиям на дороге, один только раз, когда машина взорвалась и вспыхнуло пламя, он оскалил зубы и подался заметно назад, вроде бы устраняясь подальше от огня. Но и это, последнее, было не совсем обычно, потому что никакой угрозы для него взрыв и огонь, будь они даже много ближе, в себе не заключали, а коль скоро так, уместнее было податься вперед, чтобы получше рассмотреть катастрофу и все ее последствия.
   - Тета, - хлопнул себя вдруг по лбу инспектор, - он не притворяется, он в самом деле не притворяется! Тенденция к разрушению в нем настолько сильна, что все нравственные преграды рассыпаются под ее натиском. Дайте ему свободу действий, и он не остановится ни перед чем. Помните ли вы, что это значит: он и общество несовместимы, Тета! Несовместимы!
   Тета внимательно слушала оргоп-инспектора, выводы которого содержали в себе прямой практический смысл, однако, когда он изложил их и умолк в ожидании ответа, она по-прежнему оставалась сосредоточенной, так что у инспектора возникло малоприятное ощущение, вроде бы вся эта сосредоточенность направлена на какие-то собственные ее мысли, а к его соображениям никакого отношения не имеет.
   - Да, - спохватилась она, - я обещала Маку апельсины. А вы зря обижаетесь, Эпсилон: я поняла вашу главную мысль - о несовместимости Мака и общества. Но почему тенденция к разрушению, Эпсилон? Отсутствие нравственных фильтров - это еще не инстинкт уничтожения. Разве отсутствие положительного заряда обязательно означает, что надо искать отрицательный?
   - Простите, Тета, но я не хочу заниматься физикой: мое дело - социология и мораль. А законы либо соблюдают, либо не соблюдают - третьего не дано.
   - Не дано, - подтвердила докторант, - но безопасность общества - это безопасность каждого его гражданина. Каждого, Эпсилон. А произвол - не частная акция против одного гражданина, произвол - акция против общества в целом. Не будем торопиться, Эпсилон.
   Перед Маком поставили плетеную корзину с апельсинами. Прежде чем приступить к еде, он стал набивать карманы. Когда карманы были заполнены до отказа, Мак тщательно осмотрел свою одежду, разыскивая углубления, которые тоже могли бы сойти за карманы, однако таковых не оказалось, и, придвинув корзину к себе вплотную, он принялся зубами и пальцами сдирать кожуру с апельсинов. Корки он сплевывал и сбрасывал на пол, хотя не стоило никакого дополнительного труда складывать их в корзину, уже целиком почти опорожненную. Инспектор Кси усмотрел в этом новое подкрепление своей версии о тенденции к разрушению, но промолчал, полагая, что оргоп-психолог сама даст аналогичное объяснение и признает его, инспектора Кси, правоту.
   - Эпсилон, - рассмеялась Тета, - а ведь он чудак: корзина рядом, под самым носом, но ему приятнее сорить на пол!
   - Да, - серьезно, подчеркивая эту свою серьезность, подтвердил инспектор, - приятнее, как вообще для него приятнее всякий беспорядок.
   - Эпсилон, - сказала Тета, - я начинаю вас бояться: вы прямо, аки святой отец, возвещаете народу, какой его поступок с плюсом, а какой - с минусом.
   Перестаньте, перестаньте ерничать, хотелось крикнуть инспектору, но вслух он произнес почему-то совсем другие слова:
   - Вы очаровательны, Тета, вы очаровательнейшая женщина!
   - Ай-ай, - улыбнулась Тета, - какой вы комплиментщик, инспектор. Кстати, вы могли бы вспомнить, что я оргоп-психолог второго класса и докторант социологии. Ах, какой вы злой комплиментщик. Попробуем еще один тест, Эпсилон.
   Злой комплиментщик инспектор Кси подумал, что оргоп-психолог не в меру резвится и надо бы вернуть ее к норме, но претворить свою, вполне основательную, мысль в действие не успел: Мак издал душераздирающий вопль, причем поначалу невозможно было даже определить, что означает он - радость или ярость. Эпсилон совершенно автоматически, а вовсе не из страха, шарахнулся к дверям, Тета же, хотя и вздрогнула, осталась на месте, но через секунду тоже вскочила и глухо, вроде бы спазм сжал ей горло, вскрикнула:
   - Эврика!
   На полпути между Маком и горизонтом разостлалась обычная африканская саванна, какой она бывает в сухое время года: жухлые травы, разбросанные небольшими парками деревья, увитые лианами и эпифитами, местами голая, выжженная солнцем и пожарами, земля. Из-за деревьев, которые по первому впечатлению были совершенно безжизненны, вышло четыре огромных бабуина, вооруженных дубинами. Они двигались фронтом, соблюдая правильные интервалы, и по мере продвижения принимали все более угрожающий вид. Вдруг они остановились, бабуин, крайний справа, наклонился, подобрал с земли камень и, остервенело мотая головой, швырнул его вперед, где трава была погуще. Из травяных зарослей выскочил гепард, вдогонку ему посыпался град камней. Казалось невероятным, что вся эта каменная туча поднята всего четырьмя обезьянами.
   Гепард уходил огромными стремительно следовавшими один за другим прыжками, поджав по-собачьи хвост. Бабуины продолжали швырять камни, хотя опасность уже миновала и было вполне очевидно, что теперь забота самого гепарда - уйти от опасности. Когда хищник оказался в порядочном удалении, они перестали метать камни, но все еще не могли успокоиться и с прежним остервенением мотали головами. Со стороны эта неуемная ярость могла даже представиться несколько деланной, будто бы цель ее состояла исключительно в том, чтобы показать всему стаду, которое отсиживалось в деревьях, истинные размеры минувшей угрозы. Первым угомонился вожак, и тотчас, почти без паузы, прекратили свое головотрясение трое остальных. Этот внезапный переход от крайнего бешенства к абсолютному покою заключал в себе нечто фантастическое, как если бы клокочущий гейзер мгновенно обратился в ледовое, безжизненное свое подобие.
   Вдали, ближе к горизонту, еще несколько раз мелькнуло скачущее желтое пятно, в котором могли опоззнать гепарда только те, что следили за ним с того самого момента, когда он бежал, спасаясь от дубин и камней бабуинов.
   Выставив дозорного, воины вернулись в стадо и улеглись под деревьями, предоставляя женам и детям рыться у них в шерсти.
   - Мгы, - бормотал Мак, улыбаясь, - мгы, мгы.
   Между тем, инспектор Кси наблюдал за ним и, пожимая плечами, бубнил под нос:
   - Странно, явный рецидив инфантильности, детская реакция на экзотику. Странно.
   - Эврика! - снова воскликнула оргоп-психолог.
   V
   - Слушается дело гражданки Эг против гражданина Ация Виста, профессора клиники трансплантации. Обвинение поддерживают Органы Охраны Городского Порядка. Свидетели обвинения...
   Судья перечислил свидетелей и попросил заседателей особо обратить внимание на то обстоятельство, что дело такого рода рассматривается впервые и в силу этого явится прецедентом. Не беря на себя смелости предвосхитить события, он, однако, полагает своим прямым долгом напомнить, что дело, единожды ставшее предметом судебного разбирательства, неизбежно находило впоследствии продолжение во множестве аналогичных дел. И это, заметил судья, вполне естественно, ибо ход, единожды найденный человеческим умом, содержит в себе тенденцию к многократному повторению, иногда в тождественных вариантах, иногда с некоторыми отклонениями. Упомянутая закономерность была обнаружена почти двести лет назад славным этнографом Эдуардом Тэйлором, который в своей монографии "Первобытная культура" совершенно справедливо заметил, что если существуют племена, не ведающие священного обряда поцелуя женщин, то отсюда может следовать только один вывод: это дикие племена, которые никогда и не знали его, ибо позабыть такой обряд невозможно.
   В зале поднялся одобрительный гул, судья поклонился, выражая свою признательность публике, однако тут же позвонил в колокольчик и напомнил, что время - это энергия.
   Мак сидел слева от судейского стола, за партой, окруженной со всех сторон никелированной решеточкой, которая едва достигала до человеческой щиколотки. Парта была очень удобна, и Мак явно наслаждался покоем, не тревожа себя ни малейшим движением. Судья, хотя он превосходно видел, что Мак вполне удовлетворен, спросил, следуя традиции, не испытывает ли тот в чем-либо нужду. Поскольку Мак молчал, судья предложил секретарю занести в протокол: "Не испытывает".
   Гражданка Эг, супруга Мака, и гражданин Аций Вист, профессор, сидели справа от судьи, причем парты их располагались чуть не впритык одна к другой, вследствие чего человеку, не посвященному в тонкости судопроизводства, могло даже показаться, что они представляют на процессе общие, а не полярные интересы. В широком смысле это было именно так, поскольку обе стороны были равно заинтересованы в охране порядка и благополучия граждан, однако в очень узком, конкретном, смысле это было не совсем так, иначе судебная тяжба, которую они затеяли, стала бы попросту бессмыслицей. Парты напоминали тяжущимся, что они вновь состоят в чину учимых и соответственно этому должны преимущественно отвечать на вопросы, а не задавать их.
   По просьбе судьи гражданка Эг изложила обстоятельства, которые привели ее в этот зал, а именно: второго марта пополудни гражданин Мак, ее супруг, отправился в поездку, которая на полпути была прервана по причине катастрофы, и гражданин Мак, ее супруг, попал в клинику профессора Ация Виста.
   Судья позвонил в колокольчик и обратился к Ацию Висту:
   - Вы согласны?
   - Да, - кивнул профессор.
   В клинике гражданину Маку была произведена пересадка мозга, и по истечении трех недель его выписали из больницы. Она, гражданка Эг, горячо поблагодарила профессора за эффективное и быстрое лечение, однако...
   Судья позвонил в колокольчик и спросил:
   - Вы согласны?
   В этот раз Аций Вист ответил не сразу: требовалось время, чтобы восстановить детали, которые тогда представлялись не слишком важными. Полуминуты оказалось достаточно, и профессор решительно подтвердил:
   - Да, согласен.
   Однако, продолжала Эг, последующие события показали, что благодарность эта была чересчур поспешной.
   Судья опять взялся за колокольчик, чтобы узнать, подтверждает или не подтверждает профессор данное сообщение, но, видимо, передумал и сделал гражданке Эг поощрительный знак.
   Последующие события, как показала Эг, то были сродни ночным кошмарам, то отдавали площадной буффонадой, и все это в равной мере было мучительно для нее, ибо теперь она не только не могла предвидеть на сколько-нибудь длительное время поведения своего супруга гражданина Мака, но бессильна была предусмотреть даже ближайший его шаг.
   - Уважаемый судья, - воскликнула Эг, прижимая сплетенные добела пальцы к груди, - рассудите сами, что должна была чувствовать супруга, которая вдруг обнаружила, что она лишилась своего неотъемлемого права иметь достоверные сведения о поведении супруга в каждый грядущий час, каждую предстоящую минуту. А общество, как должно было чувствовать себя общество, которое оказалось в совершенно аналогичном положении!
   Судья позвонил в колокольчик и уверил гражданку Эг, что суд понимает ее состояние. Касательно же самочувствия общества он прямо сказал, что это - компетенция суда, и до решения последнего гражданке Эг следует воздерживаться от его оценки.
   Хорошо, немедля согласилась Эг, но тут же заметила, что она вовсе не давала оценки самочувствию общества, а только спросила, каким оно должно было быть, это самочувствие.
   Аций Вист поднял руку:
   - Уважаемый суд, я протестую: у здорового не спрашивают о здоровье, вопрос о здоровье - всегда намек на неблагополучие.
   - Протест принимается, - объявил судья.
   Первой жертвой гражданина Мака - речь идет о послеклиническом периоде его жизни - едва не стала она сама, истица Эг. И если она вышла телесно невредимой из чудовищной автомобильной гонки, которую он затеял сразу, едва они оказались за оградой больницы, то благодаря лишь самоотверженному вмешательству давнего друга их семьи доктора Радия Горта. К несчастью, для самого доктора Горта это вмешательство закончилось менее благополучно: в припадке ничем не мотивированного гнева гражданин Мак выбросил его в окно девятнадцатого этажа. Каждому ясно, каковы могли быть последствия, если бы... Аций Вист поднял руку:
   - Я протестую: никто не вправе...
   - Никто, кроме суда! - уточнил судья.
   - ...Никто, кроме суда, - повторил профессор, - утверждать, что факты могли быть иными, то есть не теми, которыми они были на самом деле. Если бы факты могли быть другими, они и были бы другими.
   - Протест принимается, - объявил судья.
   - Уважаемый судья, - возмутилась Эг, - но ведь это счастливый случай, что как раз накануне балкон семнадцатого этажа оборудовали навесом! К тому же, доктор Горт мог быть выброшен в окно рядом, а под ним никакого навеса и сегодня нет.
   - Гражданка Эг, - сурово, чтобы пресечь бесполезные препирательства, произнес судья, - мы не можем с исчерпывающей достоверностью объяснить, почему навес появился именно накануне, а не днем раньше или днем позже. Но совершенно очевидно, что если бы он мог появиться раньше или позже, то не появился бы накануне. Точно то же касается и окна. Нас интересует только одно окно - то, в которое был выброшен доктор Горт, до других окон суду нет дела. Не исключено, что ваше жилище могло находиться на первом этаже, в таком случае доктору Горту...
   - Уважаемый судья, - опять возмутилась Эг, - но стоит ли говорить о первом этаже, если уже три года мы безвыездно живем на девятнадцатом! И какое отношение это имеет к действиям моего супруга, гражданина Мака, и операции, жертвой которой он оказался?
   - Никакого, - согласился судья. - Я дал вам материал исключительно для параллели.
   - А мне не нужны ваши параллели! - воскликнула Эг. - Я жила, живу и буду, сколько захочу, жить на девятнадцатом этаже, а кому не нравится, пусть сам перебирается на первый этаж!
   - Гражданка Эг, - спокойно произнес судья, - я снимаю свою параллель.
   Хорошо, сказала Эг и попросила ввести в зал доктора Горта.
   - Доктора Горта! - громко приказал судья.
   В зал вошел трясущийся лысый человек, поддерживаемый под руки двумя служащими суда, - узнать в нем прежнего Радия Горта, щеголеватого медика, которому плешь придавала только большую респектабельность, было не слишком легко.
   - Вот, уважаемый судья, посмотрите собственными глазами!
   Судья взял колокольчик, намереваясь призвать к порядку истицу Эг и напомнить ей, что избыточная страсть только мешает объективному расследованию, однако новое происшествие отвлекло его внимание.
   Всматриваясь в трясущегося человека, Мак, видимо, признал в нем доктора Горта и вдруг, причем никто даже не успел заметить, каким образом, вскочил на парту, которая оказалась для него великолепным трамплином. Дальнейшие намерения Мака не вызывали ниникаких сомнений и, промедли судья хотя бы четверть секунды, трудно было бы поручиться за жизнь доктора. Доктор, правда, и сам обнаружил недюжинную быстроту реакции и ловкость, удаляясь из зала, но главное было то, что не состоялся прыжок Мака: ноги его буквально приросли к парте, а тело, устремленное вперед застыло в воздухе.
   В зале тремя волнами прошел стон, в котором странно сочетались явное облегчение и нетерпеливое ожидание новых осложнений. Судья нажал клавишу гравитатрона и очень строго приказал Маку занять положенное место. Мак послушно опустился на скамью, и профессор Аций Вист, глядя иа него, громко рассмеялся. Судья заметил профессору, что смех его весьма неуместен, профессор извинился, однако обратил внимание суда на несоответствие между картиной абсолютной неуправляемости Мака, представленной истицей;
   Эг, и очевидной его дисциплинированностью.
   Судья принял к сведению просьбу гражданина Ация Виста, во одновременно напомнил, что мнение о неуправляемости гражданина Мака поддерживают Органы Охраны Порядка. После этого разъяснения судьи оргоп-психолог Тета и оргоп-инспектор Эпсилон Кси попросили внести уточнение: перед словом "неуправляемость" поставить слово "частичная".
   - Что значит частичная! - вскочила Эг.
   - Совершенно то же, что у вас, - спокойно заметил профессор Аций и обратился за подтверждением к оргоп-психологу: Разве не так, уважаемый докторант?
   Отвечая на вопрос профессора, Тета сказала, что о подобии можно говорить лишь в очень ограниченном смысле, имея в виду общую тенденцию к частичной неуправляемости.
   - Значит, - окончательно взорвалась Эг, - пусть он гуляет себе на свободе со своим обезьяньим мозгом! Нет, не надо мне такого!
   Потом, хотя судья дважды призывал ее к порядку, она закричала, что будет жаловаться Совету Старейшин, и вообще, если этому Ацию Висту не прикажут пересадить новый мозг Маку, она уедет в другой Город и примет тамошнее подданство, потому что здесь нет справедливости, и пусть все Города об этом узнают!
   Подчинись на мгновение естественному порыву негодования, судья воскликнул, что гражданин, который покидает свой Город, дабы сказать о нем дурное слово, заслуживает строжайшей кары, однако Город великодушен; он умеет прощать своим гражданам временные, случайные заблуждения, и спасибо за это, в первую чередь, родному и мудрому Совету Старейшин.
   Публика одобрила судью аплодисментами, но, едва аплодисменты утихли, поднялось новое волнение, потому что истинный смысл слов Эг насчет обезьяньего мозга дошел до сознания публики во всем своем объеме только теперь. Судья очень строго предупредил присутствующих в зале, что суд может оказаться перед необходимостью продолжить свою работу при закрытых дверях, однако волнение не только не утихло, но, напротив, приобрело еще больший накал, поскольку у публики возникло подозрение, будто суд намерен скрыть от нее правду.
   Судья, человек опытный и разумный, немедленно сориентировался, что нет ничего опаснее, нежели давать простор воображению и домыслам публики, в то время как правда, чем она суровее и жестче, тем больше чести делает тому, кто осмелился представить ее на суд общественности.
   - Гражданин Аций Вист, - громко произнес судья, - что вы можете сказать по существу предъявленного вам гражданкой Эг обвинения? Напоминаю, ложные показания караются по всей строгости законов.
   Профессор наклонил голову, свидетельствуя свою осведомленность в пункте о ложных показаниях, а гражданка Эг крикнула, что она только так, в сердцах, сказала насчет обезьяньего мозга, используя последний лишь как аллегорию, но никакого прямого смысла в эту аллегорию не вкладывала.
   Судья на мгновение задумался и прикусил нижнюю губу, вроде бы досадуя на самого себя за непозволительную оплошность, однако профессор Аций Вист в это время произнес слова, после которых бессмысленно было уже оглядываться назад.
   - Да, - произнес он, - гражданину Маку пересажен мозг антропоида. Обезьяны.
   Зал ахнул и замер, и в мертвой тишине снова прозвучал голос профессора Ация Виста:
   - Да, уважаемый судья, да, уважаемые соотечественники, у гражданина Мака обезьяний мозг. Но...
   - Нет, нет! - судорожно замахала руками Эг, словно отбиваясь от огромной мерзкой птицы.
   - Неправда! - закричали Хим и Кир, молодые физики, сослуживцы Мака. - Клевета! Никто не может позволить себе такого надругательства над гражданином нашего Города!
   - Он лжет! - в один голос крикнули девушки из кафе "Астролябия". - Аций Вист, убирайся из нашего Города!
   - Аций Вист, убирайтесь вон! - подхватили в последних рядах.
   Судья трижды позвонил в колокольчик, прежде чем удалось восстановить порядок, точнее, не порядок, а то состояние равновесия на пределе, когда человек способен еще услышать не только свой, но и чужой голос.
   - Уважаемые соотечественники, - сурово произнес судья, замечательной чертой граждан нашего Города всегда было и останется навеки истинное уважение к правде; ибо правда - это информация, а без информации немыслим прогресс. Но практика показывает, что бывают еще отдельные случаи, когда не так-то просто отличить информацию от дезинформации и, наоборот, дезинформацию от информации. В подобных случаях незаменимым компасом для нас была эта социально врожденная наша любовь, к правде. Так неужели мы позволим чувству гнева, пусть даже справедливого, захлестнуть эту замечательную черту нашего социального характера!
   В зале, как в сурдокамере, чуть только захлопнули ее крышку, мгновенно утвердилась тишина. Судья выждал секунд тридцать, желая удостовериться, что это не случайное затишье, а надежная и стойкая реакция на его обращение. Разумеется, вполне естественно было ждать здесь возгласов одобрения, но, пожалуй, более убедительного единодушия, нежели единодушие всеобщего молчания, быть не могло.
   Первые слова Ация Виста прозвучали в здешней тишине как бесконечно далекие и чуждые. Профессор и сам прислушивался к ним не без удивления, словно бы мысли его, обретя словесный образ, изменялись до неузнаваемости.
   - Да, - подтвердил Аций Вист прежнее свое заявление, - мы трансплантировали гражданину Маку мозг антропоида. Я мог бы в оправдание действий клиники сослаться на пересадку человеку сердца свиньи - явление настолько банальное, что оно перестало уже не только удивлять людей, но даже сколько-нибудь привлекать их внимание. Но к чему ссылки, если существует долг медика, который повелевал нам сделать все, чтобы спасти жизнь нашего соотечественника! А что, уважаемые сограждане, прикажете делать в том случае, когда клиника не располагает свежим экземпляром человеческого мозга? Сложа руки ждать смерти пострадавшего или убить другого, чтобы получить мозг для этого пострадавшего?