Страница:
Юра знал, что Академический городок, где располагались научные институты академика Андрюхина, лежал где-то в лесах между Майском и Горьким. Сначала они ехали по хорошо известному Горьковскому шоссе — огромной бетонной автостраде, которая, как река, лилась меж набухших влагой серых полей, деревенек с красными крышами и паучьими лапами телевизоров над ними, мимо еловых рощ и торфяных болот, по которым шагали вдаль вышки электропередачи, гордясь тяжелым грузом проводов…
Примерно на двадцатом километре машина, переваливаясь с боку на бок и покряхтывая, сползла с шоссе на узкую бетонную ленту, уходившую в лес. Судя по знаку, въезд на эту дорогу был запрещен. Они проехали под запретительным знаком и углубились в лес. Неумолчный шум шоссе, доходивший сюда, как далекий прибой, вскоре совсем затих. Их окружали непроезжие, нехоженые лесные дебри.
— Я думаю, с чего вам начать, — заговорил Андрюхин. — Впереди у вас очень интересная, но и очень опасная работа. Не сомневаюсь, что вы согласитесь, когда узнаете, в чем дело. Но первые день-два вам лучше всего просто осмотреться. А чтобы не скучать, потренируйте наших хоккеистов…
Юра сразу почувствовал себя уверенней. Недаром тысячам болельщиков он был известен под именем Бычка. Его слава центрального нападающего гремела по всему Майску и даже проникла за пределы города. Он усмехнулся, представив ученых на хоккейном поле. Андрюхин уловил его усмешку и откровенно захохотал, показывая великолепные белые зубы.
— Да, да, так и сделаем! Я отвезу вас прямо в Институт долголетия. Самому молодому игроку в вашей новой команде будет не меньше девяноста лет, ну а самому старшему — не больше ста семидесяти…
И, насладившись растерянной и смущенной физиономией Юры, Андрюхин спросил:
— Ну, а сколько же, по-вашему, мне?
И он неожиданно пнул Юру в бок жестким, как булыжник, кулаком так, что Юра даже слегка задохнулся.
Этот удар окончательно убедил Юру, что перед ним еще молодой человек. Но звание академика, всемирная слава, то, что имя Андрюхина он читал еще в школьных учебниках, — все это заставило его сделать молниеносный расчет, и он несколько неуверенно пробормотал:
— Сорок? Сорок пять?..
— Неужели я так плохо выгляжу? — Андрюхин даже притормозил машину, разглядывая себя в косо посаженном зеркальце. — Врете-с! Врете-с, товарищ Бычок! Я выгляжу лет на двадцать восемь — тридцать! Да-с!
— А борода? — пробормотал Юра.
— Борода — для солидности! Все-таки неудобно такому молокососу руководить тремя институтами, ходить в академиках… — Он пронзительно-хитро и весело поглядел на Юру и вдруг крикнул: — Восемьдесят семь! Да-с!
Юра, вытаращив, как в детстве, глаза и приоткрыв рот, ошалело смотрел на академика. А тот остановил машину, резко выпрыгнул на чистый, не заезженный участок дороги и, присев на корточки в позиции стартующего бегуна, пригласил:
— Нуте-с? До той сосны!
И, свистнув по-разбойничьи в свой кремневый кулак, так лихо рванул с места, что Юра, не знавший, как себя вести в этом неожиданном состязании, припустил вовсю. Он перегнал Андрюхина почти у самого финиша.
— Нехорошо! — сердито фыркнул академик, не глядя на Юру. — Нехорошо, да-с! Каких-нибудь сто метров — и одышка. А результат? Почти восемнадцать секунд! Курам на смех!
Все еще фыркая, он легкой рысцой побежал к машине; тяжело топая сапогами, Юра уже не рискнул его обгонять и только осторожно улыбался, чувствуя приближение не то сна, не то старинной, знакомой сказки. Этот старец в восемьдесят семь лет с густой шелковистой бородой, без признаков седины, с молочно-розовой кожей и блестящими глазами юноши, с силой и легкостью спортсмена, походил на волшебника, с которым сидеть рядом было увлекательно и страшновато.
Постепенно характер леса менялся. Просторно и вольно разметавшиеся по холмам деревья здесь сбегались в стройные ряды. Валежник и прошлогодняя листва были убраны. По обеим сторонам дороги побежали невысокие, приземистые кусты шиповника. В глубине леса мелькало иногда не то здание, не то забор. Несколько секунд Юра слышал далекое собачье тявканье. Он взглянул на Андрюхина, но тот как будто забыл о нем, погруженный в собственные мысли. Через несколько километров машина дала два длинных и один короткий гудок и двинулась дальше. Юра невольно взглянул на спидометр; от шоссе они отъехали на девятнадцать километров.
— Вот это ни к чему, — словно про себя, сказал Андрюхин и пристально посмотрел на Юру.
Невольно подчиняясь этому странному затягивающему взгляду, Юра несколько секунд смотрел в темные зрачки ученого, не понимая, что забывает то, о чем только что думал. Куда-то улетучилась, забылась и случайно мелькнувшая в мозгу цифра расстояния от шоссе до Академического городка. Когда ученый отвел глаза, Юра смущенно улыбнулся, подумав, что он на мгновение задремал.
— Вот мы, собственно, и приехали, — начал Андрюхин и тотчас сердито кашлянул, останавливая машину.
Юре показалось, что через кусты на шоссе прыгнуло что-то похожее на мотороллер. Соскочив с мотороллера, тощий человек в очках помчался к ним со всех ног, будто боясь опоздать на посадку. Голова у него была забинтована, торчали наружу только очки.
— Паверман, вы похожи на человека-невидимку, — сказал Андрюхин, едва тот, подскочив к машине, открыл рот.
— К черту… к черту невидимку! — Мотоциклист едва переводил дух. — Все пропало! Полный развал! Все погибло! Если вы не видели идиота, Иван Дмитриевич, то вот он!
И человек, которого академик назвал профессором Паверманом, принял довольно картинную позу, откинув голову, покрытую бинтами, как чалмой; кое-где из-под бинтов вырвались непокорные рыжие колечки.
— В чем дело? — спросил Андрюхин с веселым любопытством.
— В чем дело? — Паверман, поправив очки, моментально задвигался и даже сделал попытку влезть в закрытую машину. — Неужели вам не докладывали?
— Нет.
Высвободив из-под бинта запекшиеся толстые губы, Паверман приблизил их к мохнатому уху профессора и громко выдохнул:
— С Деткой плохо!..
Руки Андрюхина, покойно лежавшие на руле, мгновенно сжались в кулак, блестящие глаза потемнели.
— Что-нибудь серьезное?
— Не знаю. Лучше всего вам взглянуть самому… Беспокойна. В глазах просьба, почти мольба… Слизистые покраснели и набухли. Стула не было…
Андрюхин полез было из машины, но, заметив Юру, чертыхнулся.
— Я отлучусь на час. Оставайтесь на заднем сиденье. Машина отвезет вас, куда надо.
Он не обратил никакого внимания на встревоженный Юрин взгляд и захлопнул дверцу. Затем, просунув руку в щель над ветровым стеклом, провел ладонью по внутренней обшивке, и машина, без шофера, без всякого видимого управления, спокойно и деловито двинулась по дороге. Прижав нос к стеклу и не решаясь ни крикнуть, ни вздохнуть, Юра заметил, как Андрюхин и Паверман усаживаются в снаряд, похожий на мотороллер…
На всякий случай Юра решил открыть боковую дверцу: в крайнем случае хоть успеть выпрыгнуть. Но, как он ни старался, дверца не открывалась. Тогда он поспешно перелез, почти перевалился на переднее сиденье и взялся за руль. Но руль, словно заколдованный, сам двигался туда, куда следовало. Понемногу Юра начал разговаривать с машиной, как с живым существом: — Слушай, это как же, а? — испуганно бормотал он. — Поворот! — взвыл было Юра, но машина сама легко и плавно сделала довольно крутой поворот. — Ах, черт! Умница… Вот это модель!
Беседа с машиной, начинавшая отдавать уже лирикой, неожиданно прервалась: машина остановилась. Тотчас мягко щелкнула и открылась дверца, как раз с той стороны, где сидел Юра. Он вышел совсем как какой-нибудь царевич в заколдованном царстве. Машина развернулась и ушла, проявляя полную самостоятельность.
Перед Юрой возникли, однако, вовсе не тридцать три богатыря и не избушка на курьих ножках. Машина высадила его на площадке перед необыкновенным домом, больше всего похожим на огромную елочную игрушку. Хотя на дворе и стояла слишком теплая для февраля погода -3 -4 градуса выше ноля, — все же это был февраль: вокруг лежал снег, правда серый и ноздреватый, как брынза, но снег. А дом, мягко блестевший гранями какого-то теплого и даже вкусного на вид материала, весь утопал в густом сплетении дикого винограда, хмеля и роз… Юра нерешительно приблизился к дому. Только подойдя почти вплотную, он убедился, что розы, и хмель, и виноград находились внутри прозрачной, не видимой глазом, будто невесомой массы, из которой были сделаны части фасада и обрамлявшие его легкие, обтекаемой формы галереи.
— Слоистый полиэфир, — услышал Юра чей-то довольный смешок. — Вы новичок?
— Да, — поспешно подтвердил он, оглядываясь.
Никогда еще Юра не чувствовал себя до такой степени новичком!
Перед ним стоял плотный, краснощекий человек с коротко подстриженными волосами. Он был без шляпы, в толстом свитере. Его лыжи валялись около скамьи нежно-фиолетового цвета, будто сделанной из лепестков гладиолуса. Садиться на нее было так же непривычно, как усесться, скажем, на клумбу. Тем не менее, посмеиваясь над Юрой, лыжник спокойно плюхнулся на эту скамью.
— Вот, могу объяснить, что такое слоистый полиэфир, — сказал он довольным тоном. — Конечно, теперь все люди понимающие, но я, знаете, по настоящему взялся за науку в последние пять-шесть лет… О молекулярном строении, думаю, слыхали?
Юра, снисходительно улыбаясь, кивнул головой.
— Только вы не стесняйтесь! — серьезно сказал лыжник. — А то здесь еще встречаются такие, что вс» знают приблизительно и молекулу представляют как что-то очень маленькое, но побольше, чем атом…
Юра вторично поспешил уверить этого чудака, что имеет представление о молекуле.
— Знакомы и с полимерами? — продолжал лыжник, поглядывая на Юру.
— Если я не ошибаюсь, — миролюбиво сказал Юра, — полимеры — это гигантские химические молекулы. Они образуются из десятков тысяч простых молекул, последовательно присоединившихся друг к другу в результате химического процесса. Это в школьных программах есть…
Лыжник, напряженно рассматривая Юру, даже отступил на шаг.
— Простите, вы тоже переучиваетесь? Избираете новую профессию?
— Почему? — удивился Юра. — Я работаю на Химкомбинате и, конечно, имею не только школьное представление об этих вещах…
— Вы инженер?
— Нет еще. Я только учусь… Признаться, меня очень интересует кибернетика, теория электронно-вычислительных механизмов.
— Я тоже учусь, — в свою очередь признался лыжник. — Недавно на семинаре я делал доклад о полимерных материалах. Это моя слабость. — И он, откашлявшись, начал: — Из полимеров, этих удивительных гигантских молекул, делают все. Пластмассы заменяют все цветные металлы — медь, никель, свинец, золото, тантал, что угодно. Они заменяют любые жаропрочные и кислотопрочные стали, любые антикоррозийные покрытия, они заменяют каучук, шерсть, шелк, хлопок. Средний завод синтетического волокна дает в год тридцать пять тысяч тонн пряжи — столько же, сколько дают двадцать миллионов тонкорунных овец. Впрочем, никакие овцы не могут дать волокно такого качества, как современные химические заводы. Самолеты почти целиком сделаны из пластмассы. Даже в «ТУ-104», предке современного самолета, насчитывалось более ста двадцати тысяч деталей из пластмасс и органического стекла… Сегодня пластмассы — это водопроводные трубы и дома, самолеты и суда любого тоннажа, это одежда и станки, обувь и шины, пластмассами начинают ремонтировать людей…
Взглянув на старательного лыжника, Юра поспешно отвел глаза, чтобы спрятать мелькнувшую в них усмешку.
— Не верите? — вскричал возмущенный собеседник. — А между тем из специальных пластмасс уже много лет изготовляют детали внутренних органов человека и заменяют ими больные, износившиеся органы. У меня у самого искусственная аорта! — И он гордо ударил себя по грудной клетке. — У нас в горах я знал человека, которому сделали новый пищевод из пластмассы, а в нашем городе вы увидите людей с искусственными руками или ногами, чуткими к теплу, холоду, удару!
— Вы давно здесь живете? — спросил Юра.
— Шестой год… Раньше я больше ста лет пас овец на Ставропольщине, давал людям хорошую натуральную шерсть, гордился этим. То была моя первая жизнь. Теперь начинается другая. Я решил стать ученым, делать химическую шерсть лучше натуральной…
— А эта скамья, — спросил Юра, переминаясь с ноги на ногу, но все же не решаясь опуститься на прозрачное сиденье, — она тоже из пластмасс?
— Слои стеклянной ткани и слои полиэфирной пластмассы вперемежку, — заявил лыжник, похлопывая по скамье, в нежной глубине которой висели яркие кленовые листья. — Прочнее стали, но в шесть раз легче. Попробуйте! Не горит, не тонет…
Юра послушно подошел, взялся за скамью и неожиданно поднял ее в воздух вместе с лыжником.
— Эй, вы! — завопил тот. — Полегче!
Сам встревоженный этим фокусом, Юра осторожно опустил скамью на снег.
— Верно, тоже из старых чабанов? — сердито спросил лыжник. — Ну конечно. А какого вы года?
— Мне двадцать два года. Почти четверть века…
— Ничего, похоже, — согласился лыжник. — Ну, а по-настоящему?
— Честное слово, мне двадцать два, — неуверенно пробормотал Юра.
— Как же вы сюда попали? — всерьез рассердился лыжник. — Что вы тут делаете?
— Меня привез Иван Дмитриевич Андрюхин, — поспешил объяснить Юра.
Человек в свитере внимательно оглядел Юру и, кажется, поверил, что тот говорит правду.
— Будете участвовать в испытаниях… Слыхал!.. Похвально, — одобрил он. — Пойдемте, я вам покажу вашу комнату.
Они подошли к широкому крыльцу. Казалось, что оно вылеплено из морского воздуха. В глубине ступенек, внутри эластичной массы, в радужном хороводе застыли луговые цветы, травы, стрекозы и кузнечики. Юра перепрыгнул, стараясь не наступить на лепестки. Двери бесшумно распахнулись, и они вошли в белоснежную, высокую, наполненную травяными запахами переднюю, будто выложенную свежей нежной берестой. В глубине стен струились длинные, гибкие березовые ветви. Потолок казался шатром, сплетенным из крон молодых березок и елочек, за которым виднелось голубое небо. Из пластмасс были сделаны не только полы, стены, потолки. Из пластмасс было сделано здесь все: мебель, занавески, скатерти, абажуры, подоконники, посуда. Золотисто-голубой воздух, пронизанный солнечными зайчиками, сразу заставил позабыть серый денек и наполнил Юру радостным ощущением летнего веселья.
— Самое интересное об этом доме вы узнаете потом, — важно сказал лыжник. Видно было, что ему очень хочется рассказать, но он удержался. — Да, в мое время ничего этого не было…
И, так как Юра, жадно рассматривая все вокруг, не поддержал разговора, он скромно добавил:
— Я ведь ровесник Александра Сергеевича Пушкина…
Опять Юру словно ударили по голове. С отчетливым ощущением, что он сходит с ума, Юра уставился на коренастого лыжника. Тот не обиделся.
— Да-да! Конечно, не верите! Проверьте — фамилия моя Долгов, звать Андрей Илларионович… Вам здесь всякий скажет. Год рождения 1799. Только Александр Сергеевич родился двадцать шестого мая, а я пораньше, да, пораньше — семнадцатого февраля… Вот как! А ведь мог бы и Александр Сергеевич здесь быть, если бы не этот проходимец Дантес…
Комната, предназначенная Юре, несколько смутила его: она была нежно-синяя и успокаивающе светилась, как прозрачная раковина. Юра еще не успел осмотреться, как над удобным письменным столом с вмонтированными в него пишущей машинкой и магнитофоном серебристо вспыхнула часть стены, оказавшаяся большим экраном. С экрана весело смотрел на Юру, поглаживая бороду, Иван Дмитриевич Андрюхин.
— Нравится? — спросил он так спокойно, как будто был в комнате. — Здравствуйте, Андрей Илларионович… — Лыжник почтительно раскланялся. — Доставьте-ка парня, пожалуйста, в Институт кибернетики… А с Деткой все в порядке…
Глава пятая
Примерно на двадцатом километре машина, переваливаясь с боку на бок и покряхтывая, сползла с шоссе на узкую бетонную ленту, уходившую в лес. Судя по знаку, въезд на эту дорогу был запрещен. Они проехали под запретительным знаком и углубились в лес. Неумолчный шум шоссе, доходивший сюда, как далекий прибой, вскоре совсем затих. Их окружали непроезжие, нехоженые лесные дебри.
— Я думаю, с чего вам начать, — заговорил Андрюхин. — Впереди у вас очень интересная, но и очень опасная работа. Не сомневаюсь, что вы согласитесь, когда узнаете, в чем дело. Но первые день-два вам лучше всего просто осмотреться. А чтобы не скучать, потренируйте наших хоккеистов…
Юра сразу почувствовал себя уверенней. Недаром тысячам болельщиков он был известен под именем Бычка. Его слава центрального нападающего гремела по всему Майску и даже проникла за пределы города. Он усмехнулся, представив ученых на хоккейном поле. Андрюхин уловил его усмешку и откровенно захохотал, показывая великолепные белые зубы.
— Да, да, так и сделаем! Я отвезу вас прямо в Институт долголетия. Самому молодому игроку в вашей новой команде будет не меньше девяноста лет, ну а самому старшему — не больше ста семидесяти…
И, насладившись растерянной и смущенной физиономией Юры, Андрюхин спросил:
— Ну, а сколько же, по-вашему, мне?
И он неожиданно пнул Юру в бок жестким, как булыжник, кулаком так, что Юра даже слегка задохнулся.
Этот удар окончательно убедил Юру, что перед ним еще молодой человек. Но звание академика, всемирная слава, то, что имя Андрюхина он читал еще в школьных учебниках, — все это заставило его сделать молниеносный расчет, и он несколько неуверенно пробормотал:
— Сорок? Сорок пять?..
— Неужели я так плохо выгляжу? — Андрюхин даже притормозил машину, разглядывая себя в косо посаженном зеркальце. — Врете-с! Врете-с, товарищ Бычок! Я выгляжу лет на двадцать восемь — тридцать! Да-с!
— А борода? — пробормотал Юра.
— Борода — для солидности! Все-таки неудобно такому молокососу руководить тремя институтами, ходить в академиках… — Он пронзительно-хитро и весело поглядел на Юру и вдруг крикнул: — Восемьдесят семь! Да-с!
Юра, вытаращив, как в детстве, глаза и приоткрыв рот, ошалело смотрел на академика. А тот остановил машину, резко выпрыгнул на чистый, не заезженный участок дороги и, присев на корточки в позиции стартующего бегуна, пригласил:
— Нуте-с? До той сосны!
И, свистнув по-разбойничьи в свой кремневый кулак, так лихо рванул с места, что Юра, не знавший, как себя вести в этом неожиданном состязании, припустил вовсю. Он перегнал Андрюхина почти у самого финиша.
— Нехорошо! — сердито фыркнул академик, не глядя на Юру. — Нехорошо, да-с! Каких-нибудь сто метров — и одышка. А результат? Почти восемнадцать секунд! Курам на смех!
Все еще фыркая, он легкой рысцой побежал к машине; тяжело топая сапогами, Юра уже не рискнул его обгонять и только осторожно улыбался, чувствуя приближение не то сна, не то старинной, знакомой сказки. Этот старец в восемьдесят семь лет с густой шелковистой бородой, без признаков седины, с молочно-розовой кожей и блестящими глазами юноши, с силой и легкостью спортсмена, походил на волшебника, с которым сидеть рядом было увлекательно и страшновато.
Постепенно характер леса менялся. Просторно и вольно разметавшиеся по холмам деревья здесь сбегались в стройные ряды. Валежник и прошлогодняя листва были убраны. По обеим сторонам дороги побежали невысокие, приземистые кусты шиповника. В глубине леса мелькало иногда не то здание, не то забор. Несколько секунд Юра слышал далекое собачье тявканье. Он взглянул на Андрюхина, но тот как будто забыл о нем, погруженный в собственные мысли. Через несколько километров машина дала два длинных и один короткий гудок и двинулась дальше. Юра невольно взглянул на спидометр; от шоссе они отъехали на девятнадцать километров.
— Вот это ни к чему, — словно про себя, сказал Андрюхин и пристально посмотрел на Юру.
Невольно подчиняясь этому странному затягивающему взгляду, Юра несколько секунд смотрел в темные зрачки ученого, не понимая, что забывает то, о чем только что думал. Куда-то улетучилась, забылась и случайно мелькнувшая в мозгу цифра расстояния от шоссе до Академического городка. Когда ученый отвел глаза, Юра смущенно улыбнулся, подумав, что он на мгновение задремал.
— Вот мы, собственно, и приехали, — начал Андрюхин и тотчас сердито кашлянул, останавливая машину.
Юре показалось, что через кусты на шоссе прыгнуло что-то похожее на мотороллер. Соскочив с мотороллера, тощий человек в очках помчался к ним со всех ног, будто боясь опоздать на посадку. Голова у него была забинтована, торчали наружу только очки.
— Паверман, вы похожи на человека-невидимку, — сказал Андрюхин, едва тот, подскочив к машине, открыл рот.
— К черту… к черту невидимку! — Мотоциклист едва переводил дух. — Все пропало! Полный развал! Все погибло! Если вы не видели идиота, Иван Дмитриевич, то вот он!
И человек, которого академик назвал профессором Паверманом, принял довольно картинную позу, откинув голову, покрытую бинтами, как чалмой; кое-где из-под бинтов вырвались непокорные рыжие колечки.
— В чем дело? — спросил Андрюхин с веселым любопытством.
— В чем дело? — Паверман, поправив очки, моментально задвигался и даже сделал попытку влезть в закрытую машину. — Неужели вам не докладывали?
— Нет.
Высвободив из-под бинта запекшиеся толстые губы, Паверман приблизил их к мохнатому уху профессора и громко выдохнул:
— С Деткой плохо!..
Руки Андрюхина, покойно лежавшие на руле, мгновенно сжались в кулак, блестящие глаза потемнели.
— Что-нибудь серьезное?
— Не знаю. Лучше всего вам взглянуть самому… Беспокойна. В глазах просьба, почти мольба… Слизистые покраснели и набухли. Стула не было…
Андрюхин полез было из машины, но, заметив Юру, чертыхнулся.
— Я отлучусь на час. Оставайтесь на заднем сиденье. Машина отвезет вас, куда надо.
Он не обратил никакого внимания на встревоженный Юрин взгляд и захлопнул дверцу. Затем, просунув руку в щель над ветровым стеклом, провел ладонью по внутренней обшивке, и машина, без шофера, без всякого видимого управления, спокойно и деловито двинулась по дороге. Прижав нос к стеклу и не решаясь ни крикнуть, ни вздохнуть, Юра заметил, как Андрюхин и Паверман усаживаются в снаряд, похожий на мотороллер…
На всякий случай Юра решил открыть боковую дверцу: в крайнем случае хоть успеть выпрыгнуть. Но, как он ни старался, дверца не открывалась. Тогда он поспешно перелез, почти перевалился на переднее сиденье и взялся за руль. Но руль, словно заколдованный, сам двигался туда, куда следовало. Понемногу Юра начал разговаривать с машиной, как с живым существом: — Слушай, это как же, а? — испуганно бормотал он. — Поворот! — взвыл было Юра, но машина сама легко и плавно сделала довольно крутой поворот. — Ах, черт! Умница… Вот это модель!
Беседа с машиной, начинавшая отдавать уже лирикой, неожиданно прервалась: машина остановилась. Тотчас мягко щелкнула и открылась дверца, как раз с той стороны, где сидел Юра. Он вышел совсем как какой-нибудь царевич в заколдованном царстве. Машина развернулась и ушла, проявляя полную самостоятельность.
Перед Юрой возникли, однако, вовсе не тридцать три богатыря и не избушка на курьих ножках. Машина высадила его на площадке перед необыкновенным домом, больше всего похожим на огромную елочную игрушку. Хотя на дворе и стояла слишком теплая для февраля погода -3 -4 градуса выше ноля, — все же это был февраль: вокруг лежал снег, правда серый и ноздреватый, как брынза, но снег. А дом, мягко блестевший гранями какого-то теплого и даже вкусного на вид материала, весь утопал в густом сплетении дикого винограда, хмеля и роз… Юра нерешительно приблизился к дому. Только подойдя почти вплотную, он убедился, что розы, и хмель, и виноград находились внутри прозрачной, не видимой глазом, будто невесомой массы, из которой были сделаны части фасада и обрамлявшие его легкие, обтекаемой формы галереи.
— Слоистый полиэфир, — услышал Юра чей-то довольный смешок. — Вы новичок?
— Да, — поспешно подтвердил он, оглядываясь.
Никогда еще Юра не чувствовал себя до такой степени новичком!
Перед ним стоял плотный, краснощекий человек с коротко подстриженными волосами. Он был без шляпы, в толстом свитере. Его лыжи валялись около скамьи нежно-фиолетового цвета, будто сделанной из лепестков гладиолуса. Садиться на нее было так же непривычно, как усесться, скажем, на клумбу. Тем не менее, посмеиваясь над Юрой, лыжник спокойно плюхнулся на эту скамью.
— Вот, могу объяснить, что такое слоистый полиэфир, — сказал он довольным тоном. — Конечно, теперь все люди понимающие, но я, знаете, по настоящему взялся за науку в последние пять-шесть лет… О молекулярном строении, думаю, слыхали?
Юра, снисходительно улыбаясь, кивнул головой.
— Только вы не стесняйтесь! — серьезно сказал лыжник. — А то здесь еще встречаются такие, что вс» знают приблизительно и молекулу представляют как что-то очень маленькое, но побольше, чем атом…
Юра вторично поспешил уверить этого чудака, что имеет представление о молекуле.
— Знакомы и с полимерами? — продолжал лыжник, поглядывая на Юру.
— Если я не ошибаюсь, — миролюбиво сказал Юра, — полимеры — это гигантские химические молекулы. Они образуются из десятков тысяч простых молекул, последовательно присоединившихся друг к другу в результате химического процесса. Это в школьных программах есть…
Лыжник, напряженно рассматривая Юру, даже отступил на шаг.
— Простите, вы тоже переучиваетесь? Избираете новую профессию?
— Почему? — удивился Юра. — Я работаю на Химкомбинате и, конечно, имею не только школьное представление об этих вещах…
— Вы инженер?
— Нет еще. Я только учусь… Признаться, меня очень интересует кибернетика, теория электронно-вычислительных механизмов.
— Я тоже учусь, — в свою очередь признался лыжник. — Недавно на семинаре я делал доклад о полимерных материалах. Это моя слабость. — И он, откашлявшись, начал: — Из полимеров, этих удивительных гигантских молекул, делают все. Пластмассы заменяют все цветные металлы — медь, никель, свинец, золото, тантал, что угодно. Они заменяют любые жаропрочные и кислотопрочные стали, любые антикоррозийные покрытия, они заменяют каучук, шерсть, шелк, хлопок. Средний завод синтетического волокна дает в год тридцать пять тысяч тонн пряжи — столько же, сколько дают двадцать миллионов тонкорунных овец. Впрочем, никакие овцы не могут дать волокно такого качества, как современные химические заводы. Самолеты почти целиком сделаны из пластмассы. Даже в «ТУ-104», предке современного самолета, насчитывалось более ста двадцати тысяч деталей из пластмасс и органического стекла… Сегодня пластмассы — это водопроводные трубы и дома, самолеты и суда любого тоннажа, это одежда и станки, обувь и шины, пластмассами начинают ремонтировать людей…
Взглянув на старательного лыжника, Юра поспешно отвел глаза, чтобы спрятать мелькнувшую в них усмешку.
— Не верите? — вскричал возмущенный собеседник. — А между тем из специальных пластмасс уже много лет изготовляют детали внутренних органов человека и заменяют ими больные, износившиеся органы. У меня у самого искусственная аорта! — И он гордо ударил себя по грудной клетке. — У нас в горах я знал человека, которому сделали новый пищевод из пластмассы, а в нашем городе вы увидите людей с искусственными руками или ногами, чуткими к теплу, холоду, удару!
— Вы давно здесь живете? — спросил Юра.
— Шестой год… Раньше я больше ста лет пас овец на Ставропольщине, давал людям хорошую натуральную шерсть, гордился этим. То была моя первая жизнь. Теперь начинается другая. Я решил стать ученым, делать химическую шерсть лучше натуральной…
— А эта скамья, — спросил Юра, переминаясь с ноги на ногу, но все же не решаясь опуститься на прозрачное сиденье, — она тоже из пластмасс?
— Слои стеклянной ткани и слои полиэфирной пластмассы вперемежку, — заявил лыжник, похлопывая по скамье, в нежной глубине которой висели яркие кленовые листья. — Прочнее стали, но в шесть раз легче. Попробуйте! Не горит, не тонет…
Юра послушно подошел, взялся за скамью и неожиданно поднял ее в воздух вместе с лыжником.
— Эй, вы! — завопил тот. — Полегче!
Сам встревоженный этим фокусом, Юра осторожно опустил скамью на снег.
— Верно, тоже из старых чабанов? — сердито спросил лыжник. — Ну конечно. А какого вы года?
— Мне двадцать два года. Почти четверть века…
— Ничего, похоже, — согласился лыжник. — Ну, а по-настоящему?
— Честное слово, мне двадцать два, — неуверенно пробормотал Юра.
— Как же вы сюда попали? — всерьез рассердился лыжник. — Что вы тут делаете?
— Меня привез Иван Дмитриевич Андрюхин, — поспешил объяснить Юра.
Человек в свитере внимательно оглядел Юру и, кажется, поверил, что тот говорит правду.
— Будете участвовать в испытаниях… Слыхал!.. Похвально, — одобрил он. — Пойдемте, я вам покажу вашу комнату.
Они подошли к широкому крыльцу. Казалось, что оно вылеплено из морского воздуха. В глубине ступенек, внутри эластичной массы, в радужном хороводе застыли луговые цветы, травы, стрекозы и кузнечики. Юра перепрыгнул, стараясь не наступить на лепестки. Двери бесшумно распахнулись, и они вошли в белоснежную, высокую, наполненную травяными запахами переднюю, будто выложенную свежей нежной берестой. В глубине стен струились длинные, гибкие березовые ветви. Потолок казался шатром, сплетенным из крон молодых березок и елочек, за которым виднелось голубое небо. Из пластмасс были сделаны не только полы, стены, потолки. Из пластмасс было сделано здесь все: мебель, занавески, скатерти, абажуры, подоконники, посуда. Золотисто-голубой воздух, пронизанный солнечными зайчиками, сразу заставил позабыть серый денек и наполнил Юру радостным ощущением летнего веселья.
— Самое интересное об этом доме вы узнаете потом, — важно сказал лыжник. Видно было, что ему очень хочется рассказать, но он удержался. — Да, в мое время ничего этого не было…
И, так как Юра, жадно рассматривая все вокруг, не поддержал разговора, он скромно добавил:
— Я ведь ровесник Александра Сергеевича Пушкина…
Опять Юру словно ударили по голове. С отчетливым ощущением, что он сходит с ума, Юра уставился на коренастого лыжника. Тот не обиделся.
— Да-да! Конечно, не верите! Проверьте — фамилия моя Долгов, звать Андрей Илларионович… Вам здесь всякий скажет. Год рождения 1799. Только Александр Сергеевич родился двадцать шестого мая, а я пораньше, да, пораньше — семнадцатого февраля… Вот как! А ведь мог бы и Александр Сергеевич здесь быть, если бы не этот проходимец Дантес…
Комната, предназначенная Юре, несколько смутила его: она была нежно-синяя и успокаивающе светилась, как прозрачная раковина. Юра еще не успел осмотреться, как над удобным письменным столом с вмонтированными в него пишущей машинкой и магнитофоном серебристо вспыхнула часть стены, оказавшаяся большим экраном. С экрана весело смотрел на Юру, поглаживая бороду, Иван Дмитриевич Андрюхин.
— Нравится? — спросил он так спокойно, как будто был в комнате. — Здравствуйте, Андрей Илларионович… — Лыжник почтительно раскланялся. — Доставьте-ка парня, пожалуйста, в Институт кибернетики… А с Деткой все в порядке…
Глава пятая
ХОККЕЙ В АКАДЕМИЧЕСКОМ ГОРОДКЕ
В суровом здании, несколько похожем на старинную крепость, с табличкой у дверей — «Институт кибернетики», Андрюхин, по обыкновению посмеиваясь, осведомил Юру о том, что он хочет сегодня провести игру на первенство двух институтов. Команду сотрудников этого института будет возглавлять сам Андрюхин, команду долголетних — Юра.
— А судить игру попросим вас, — сказал Андрюхин, обращаясь к молчаливому гиганту с равнодушным розовым лицом. — Не возражаете?
Тот молча наклонил голову.
Выйдя из здания института, Юра ежеминутно ожидал, что вот-вот начнутся новые странные и загадочные события. Уж слишком ошеломила его встреча с ровесником Пушкина. Но ничего особенного не происходило. Встречные здоровались очень приветливо. Здесь тоже было много болельщиков хоккея, как и в городе. Незнакомые люди весело улыбались, хлопали друг друга по плечу, крепко пожимали руки. Видимо, все уже знали о предстоящем соревновании.
— Здравствуйте, Сергеев! Я страшно рад, что вы здесь! — заявил незнакомый худощавый и подвижной юноша; его насмешливые живые глаза светились неподдельным удовольствием. — Я ведь по телевизору давно знаком с вами, я смотрю все игры с вашим участием.
Юра слегка пожал тяжелыми плечами…
К вечеру этого дня, показавшегося на редкость коротким, Юра поверил, что питомцы Института долголетия, среди которых действительно не было ни одного моложе девяноста лет, способны играть в хоккей. Более того: он пришел к выводу, что с этими старичками пришлось бы здорово повозиться, чтобы добиться победы, даже славной команде майского «Химика».
Однако вечером, когда он увидел, кого выводит на лед академик Андрюхин, надежды Юры на успех значительно поблекли. Против долголетних вышли такие же плечистые, розовощекие атлеты, как и тот, которому Андрюхин предложил судить. Повадкой, походкой, ростом они были удивительно похожи друг на друга. Среди зрителей и даже среди игроков Юры пробежал непонятный ему сдержанный говор…
Сначала все шло, как в обычной игре. На трибунах, и скамейках — все население городка. Оттуда, из темноты, как всегда, несся рев, то угрожающий, то подхлестывающий. Над отливающей ртутью седой ледовой площадкой — гроздья ярких ламп. К вечеру подморозило, воздух стал колючим и вкусным, и, выйдя на лед, Юра, расправляя плечи под цветастой шерстью просторного свитера, ощутил привычный радостный подъем. Было приятно и то, что его здесь знали. Зрители встретили выход Юры радостным криком:
— Серге-ев!.. Бычо-ок!..
Команды выстроились, прозвучали взаимные приветствия. Когда Юра и Андрюхин съехались к судье разыграть поле, Юру удивило, что судья при тех обычных вопросах, которые он должен был задавать, громко прищелкивал языком. Еще более удивился Юра, когда Андрюхин с отеческой заботой старательно поправил у него на шее свитер, после чего судья говорил уже без прищелка.
Юре удалось сравнительно легко вырваться к воротам противников уже на первых секундах игры. Он бросил шайбу, уверенный, что есть первый гол. Но вратарь оказался на месте; подставленная клюшка ловко отразила шайбу в левый угол поля. Игра началась…
В схватке у борта Юра попробовал провести силовой прием. Но ему показалось, что он налетел на стену. Никакого ответного толчка — и ощущение безусловной непробиваемости. Во второй раз Юра попробовал толкнуть сильнее — то же самое… Глухая, без всяких признаков жизни, чугунная стена, а не человеческое плечо, способное поддаваться. Такой силы ему еще не приходилось встречать; удивляло, что эти гиганты сами не применяли силовые приемы. Вскоре Юра заметил, что команда гигантов играла вообще как-то вяло. Правда, они с завидной точностью отбивали шайбу, отлично передавали ее друг другу, но по воротам били слишком редко и обязательно выходя прямо против вратаря. Поэтому успеха они пока не имели. Иногда происходило что-то странное. Как только удавалось перехватить их передачу, гиганты словно терялись. Тот, кто бросал шайбу, будто примерзал ко льду, не в силах сообразить, что произошло. Тот, кому адресовалась шайба, вел себя еще более странно: как слепой, он удил ее клюшкой, хотя шайба давно ушла дальше… Только Андрюхин, орудовавший то в защите, то в нападении, вносил в игру подлинное спортивное оживление.
По-настоящему изумителен был вратарь гигантов. Казалось, что его ворота взять невозможно. Юра, хорошо знакомый с игрой лучших вратарей Союза, смотрел на андрюхинского вратаря, как на чудо. Был момент, когда Юра, перескочив через клюшки бросившихся ему навстречу защитников, оказался один на один с вратарем. Гол был неминуем. Чтобы сделать его неотразимым, Юра резко взмахнул клюшкой направо, послав в то же время шайбу коньком в левый угол ворот. Такую шайбу невозможно было взять. Но вратарь взял ее. При этом, что особенно поразило Юру, он не метался перед воротами, не размахивал своей клюшкой. Никак и ничем не выражая волнения, он спокойно ждал. Его не испугало, что Юра вышел на ворота, а защита толклась где-то сзади. В нужное мгновение вратарь хладнокровно отбил шайбу.
Счет открыла команда Андрюхина. За несколько минут до конца первого периода один из его нападающих послал шайбу в ворота с такой необыкновенной силой, что вратарь, пытавшийся рукой удержать шайбу, шедшую под верхнюю планку ворот, не смог это сделать и даже вскрикнул от боли. А шайба так врезалась в ворота, что прогнула сетку.
С результатом 1:0 закончился первый тайм. Андрюхин со своей командой остался у ограды. Он заботливо осмотрел каждого игрока, сам поправил им свитеры, зачем-то тщательно кутая шеи гигантов. Юра и его игроки ушли отдыхать в предоставленный им небольшой павильон.
— Я ожидал всего, но такого… — услышал Юра возмущенный голос одного из своих защитников.
— Чего вы злитесь? Ведь это чудо! — говорил другой. — Увидите, мы им проиграем!
— Ну, ну, — счел нужным вмешаться Юра. — Это что за разговорчики! Лично я не собираюсь проигрывать…
— Это от вас не зависит! — сердито крикнул первый. — Можно собрать команду чемпионов мира, но и она проиграет!
— Посмотрим, — сурово сказал Юра.
Едва начался второй период, как первая пятерка во главе с Юрой бросилась в атаку. Кажется, Андрюхин и его атлеты не ожидали такого натиска. Они были опрокинуты, прижаты к воротам и делали одну ошибку за другой.
— Шайбу! — орали зрители, воодушевленные этим зрелищем. — Даешь шайбочку! Жми!
Несколько раз за андрюхинскими воротами вспыхивала красная лампочка. Но каждая из этих вспышек свидетельствовала не о голе, а лишь о слабых нервах того, кто включал лампу…
Юра со все большим раздражением видел, что, если бы не виртуозная, сказочная игра вратаря, команда Андрюхина потерпела бы полный разгром. Но с вратарем ничего нельзя было сделать. Он был непробиваем. Юра попытался затолкнуть его в ворота вместе с шайбой, но вновь ощутил, что налетел на ту же глухую стену, тот же неумолимый чугун. Вратарь даже не покачнулся.
Между тем игра переместилась в зону защиты Юриной команды. Теперь уже у их ворот одно напряженное мгновение сменяло другое. Зрителей лихорадило. То и дело они словно взрывались глухими вскриками. Назревал гол. Два раза Юра спасал свои ворота, успевая вовремя защитить их взамен выскакивавшего, излишне резвого вратаря. В третий раз два андрюхинских игрока, вылетев прямо на вратаря, вместо того чтобы бить по воротам, ни с того ни с сего принялись лихорадочно перепасовывать друг другу. С трибуны это было похоже на то, как если бы их дергали за веревочку. Раздался громовый хохот. Потом начались выкрики:
— С поля!..
— Мазилы!..
Почему-то кричали:
— Профессора Ван Лан-ши! На помощь!
Кто этот профессор, и какое отношение он имел к гигантам?
Крики тонули в хохоте, смысла которого Юра не понимал и даже готов был принять на свой счет. Впрочем, знаменитая выдержка ему пока не изменяла: он вел бой, как всегда, расчетливо, умно, напористо и красиво. Но старцы его играли все хуже. Похоже было, что они махнули рукой на игру. Или устали? Во всяком случае, они никак не могли вырваться из своей зоны. А еще через минуту наступила развязка. Вратарь лежал на животе, выбросив вперед руку с клюшкой, а шайба, трепыхнувшись в сетке, жирно шмякнулась на лед. Счет стал 2:0.
Юра угрюмо, не глядя на своих партнеров, начал с центра. И вдруг он увидел, что стоявший против него андрюхинский игрок улыбается. Улыбка была такой замороженной, что только сейчас Юре пришло в голову, до чего его противники похожи на тех рослых, румяных манекенов, которых выставляют в витринах универмагов. Он взглянул на других андрюхинских игроков. Они все улыбались одинаковой безжизненной улыбкой, демонстрируя отличные зубы… Юре стало не по себе. Он вспомнил ощущение не то скалы, не то металла, которое появлялось у него при каждом столкновении с андрюхинскими игроками. Мелькнула сумасшедшая мысль: это не живые существа! Но если они заводные истуканы, то как же они играют в хоккей? Как успевают реагировать на каждое движение противника? Как проделывают все, что делают и живые, настоящие игроки, причем их вратарь так защищает ворота, как не смог бы ни один живой игрок в мире?
Но прежде всего — живые они или нет? В этом Юра решил убедиться немедленно. Он знал, что его сейчас же удалят с поля, и все же, не в силах более терпеть томительную неизвестность, он, делая вид, что пытается достать шайбу, сунул клюшку между ног шедшего сбоку андрюхинского игрока… Тотчас раздался свисток великолепно проводившего встречу судьи. Толчок был, однако, таким, что от него свалился не только андрюхинский игрок, но и Юра. Первым вскочил розовощекий, все так же упорно улыбающийся атлет и протянул Юре руку в огромной перчатке. Юра ухватился за эту руку, но все-таки ничего не понял. Рука была как рука: даже как будто теплая…
— А судить игру попросим вас, — сказал Андрюхин, обращаясь к молчаливому гиганту с равнодушным розовым лицом. — Не возражаете?
Тот молча наклонил голову.
Выйдя из здания института, Юра ежеминутно ожидал, что вот-вот начнутся новые странные и загадочные события. Уж слишком ошеломила его встреча с ровесником Пушкина. Но ничего особенного не происходило. Встречные здоровались очень приветливо. Здесь тоже было много болельщиков хоккея, как и в городе. Незнакомые люди весело улыбались, хлопали друг друга по плечу, крепко пожимали руки. Видимо, все уже знали о предстоящем соревновании.
— Здравствуйте, Сергеев! Я страшно рад, что вы здесь! — заявил незнакомый худощавый и подвижной юноша; его насмешливые живые глаза светились неподдельным удовольствием. — Я ведь по телевизору давно знаком с вами, я смотрю все игры с вашим участием.
Юра слегка пожал тяжелыми плечами…
К вечеру этого дня, показавшегося на редкость коротким, Юра поверил, что питомцы Института долголетия, среди которых действительно не было ни одного моложе девяноста лет, способны играть в хоккей. Более того: он пришел к выводу, что с этими старичками пришлось бы здорово повозиться, чтобы добиться победы, даже славной команде майского «Химика».
Однако вечером, когда он увидел, кого выводит на лед академик Андрюхин, надежды Юры на успех значительно поблекли. Против долголетних вышли такие же плечистые, розовощекие атлеты, как и тот, которому Андрюхин предложил судить. Повадкой, походкой, ростом они были удивительно похожи друг на друга. Среди зрителей и даже среди игроков Юры пробежал непонятный ему сдержанный говор…
Сначала все шло, как в обычной игре. На трибунах, и скамейках — все население городка. Оттуда, из темноты, как всегда, несся рев, то угрожающий, то подхлестывающий. Над отливающей ртутью седой ледовой площадкой — гроздья ярких ламп. К вечеру подморозило, воздух стал колючим и вкусным, и, выйдя на лед, Юра, расправляя плечи под цветастой шерстью просторного свитера, ощутил привычный радостный подъем. Было приятно и то, что его здесь знали. Зрители встретили выход Юры радостным криком:
— Серге-ев!.. Бычо-ок!..
Команды выстроились, прозвучали взаимные приветствия. Когда Юра и Андрюхин съехались к судье разыграть поле, Юру удивило, что судья при тех обычных вопросах, которые он должен был задавать, громко прищелкивал языком. Еще более удивился Юра, когда Андрюхин с отеческой заботой старательно поправил у него на шее свитер, после чего судья говорил уже без прищелка.
Юре удалось сравнительно легко вырваться к воротам противников уже на первых секундах игры. Он бросил шайбу, уверенный, что есть первый гол. Но вратарь оказался на месте; подставленная клюшка ловко отразила шайбу в левый угол поля. Игра началась…
В схватке у борта Юра попробовал провести силовой прием. Но ему показалось, что он налетел на стену. Никакого ответного толчка — и ощущение безусловной непробиваемости. Во второй раз Юра попробовал толкнуть сильнее — то же самое… Глухая, без всяких признаков жизни, чугунная стена, а не человеческое плечо, способное поддаваться. Такой силы ему еще не приходилось встречать; удивляло, что эти гиганты сами не применяли силовые приемы. Вскоре Юра заметил, что команда гигантов играла вообще как-то вяло. Правда, они с завидной точностью отбивали шайбу, отлично передавали ее друг другу, но по воротам били слишком редко и обязательно выходя прямо против вратаря. Поэтому успеха они пока не имели. Иногда происходило что-то странное. Как только удавалось перехватить их передачу, гиганты словно терялись. Тот, кто бросал шайбу, будто примерзал ко льду, не в силах сообразить, что произошло. Тот, кому адресовалась шайба, вел себя еще более странно: как слепой, он удил ее клюшкой, хотя шайба давно ушла дальше… Только Андрюхин, орудовавший то в защите, то в нападении, вносил в игру подлинное спортивное оживление.
По-настоящему изумителен был вратарь гигантов. Казалось, что его ворота взять невозможно. Юра, хорошо знакомый с игрой лучших вратарей Союза, смотрел на андрюхинского вратаря, как на чудо. Был момент, когда Юра, перескочив через клюшки бросившихся ему навстречу защитников, оказался один на один с вратарем. Гол был неминуем. Чтобы сделать его неотразимым, Юра резко взмахнул клюшкой направо, послав в то же время шайбу коньком в левый угол ворот. Такую шайбу невозможно было взять. Но вратарь взял ее. При этом, что особенно поразило Юру, он не метался перед воротами, не размахивал своей клюшкой. Никак и ничем не выражая волнения, он спокойно ждал. Его не испугало, что Юра вышел на ворота, а защита толклась где-то сзади. В нужное мгновение вратарь хладнокровно отбил шайбу.
Счет открыла команда Андрюхина. За несколько минут до конца первого периода один из его нападающих послал шайбу в ворота с такой необыкновенной силой, что вратарь, пытавшийся рукой удержать шайбу, шедшую под верхнюю планку ворот, не смог это сделать и даже вскрикнул от боли. А шайба так врезалась в ворота, что прогнула сетку.
С результатом 1:0 закончился первый тайм. Андрюхин со своей командой остался у ограды. Он заботливо осмотрел каждого игрока, сам поправил им свитеры, зачем-то тщательно кутая шеи гигантов. Юра и его игроки ушли отдыхать в предоставленный им небольшой павильон.
— Я ожидал всего, но такого… — услышал Юра возмущенный голос одного из своих защитников.
— Чего вы злитесь? Ведь это чудо! — говорил другой. — Увидите, мы им проиграем!
— Ну, ну, — счел нужным вмешаться Юра. — Это что за разговорчики! Лично я не собираюсь проигрывать…
— Это от вас не зависит! — сердито крикнул первый. — Можно собрать команду чемпионов мира, но и она проиграет!
— Посмотрим, — сурово сказал Юра.
Едва начался второй период, как первая пятерка во главе с Юрой бросилась в атаку. Кажется, Андрюхин и его атлеты не ожидали такого натиска. Они были опрокинуты, прижаты к воротам и делали одну ошибку за другой.
— Шайбу! — орали зрители, воодушевленные этим зрелищем. — Даешь шайбочку! Жми!
Несколько раз за андрюхинскими воротами вспыхивала красная лампочка. Но каждая из этих вспышек свидетельствовала не о голе, а лишь о слабых нервах того, кто включал лампу…
Юра со все большим раздражением видел, что, если бы не виртуозная, сказочная игра вратаря, команда Андрюхина потерпела бы полный разгром. Но с вратарем ничего нельзя было сделать. Он был непробиваем. Юра попытался затолкнуть его в ворота вместе с шайбой, но вновь ощутил, что налетел на ту же глухую стену, тот же неумолимый чугун. Вратарь даже не покачнулся.
Между тем игра переместилась в зону защиты Юриной команды. Теперь уже у их ворот одно напряженное мгновение сменяло другое. Зрителей лихорадило. То и дело они словно взрывались глухими вскриками. Назревал гол. Два раза Юра спасал свои ворота, успевая вовремя защитить их взамен выскакивавшего, излишне резвого вратаря. В третий раз два андрюхинских игрока, вылетев прямо на вратаря, вместо того чтобы бить по воротам, ни с того ни с сего принялись лихорадочно перепасовывать друг другу. С трибуны это было похоже на то, как если бы их дергали за веревочку. Раздался громовый хохот. Потом начались выкрики:
— С поля!..
— Мазилы!..
Почему-то кричали:
— Профессора Ван Лан-ши! На помощь!
Кто этот профессор, и какое отношение он имел к гигантам?
Крики тонули в хохоте, смысла которого Юра не понимал и даже готов был принять на свой счет. Впрочем, знаменитая выдержка ему пока не изменяла: он вел бой, как всегда, расчетливо, умно, напористо и красиво. Но старцы его играли все хуже. Похоже было, что они махнули рукой на игру. Или устали? Во всяком случае, они никак не могли вырваться из своей зоны. А еще через минуту наступила развязка. Вратарь лежал на животе, выбросив вперед руку с клюшкой, а шайба, трепыхнувшись в сетке, жирно шмякнулась на лед. Счет стал 2:0.
Юра угрюмо, не глядя на своих партнеров, начал с центра. И вдруг он увидел, что стоявший против него андрюхинский игрок улыбается. Улыбка была такой замороженной, что только сейчас Юре пришло в голову, до чего его противники похожи на тех рослых, румяных манекенов, которых выставляют в витринах универмагов. Он взглянул на других андрюхинских игроков. Они все улыбались одинаковой безжизненной улыбкой, демонстрируя отличные зубы… Юре стало не по себе. Он вспомнил ощущение не то скалы, не то металла, которое появлялось у него при каждом столкновении с андрюхинскими игроками. Мелькнула сумасшедшая мысль: это не живые существа! Но если они заводные истуканы, то как же они играют в хоккей? Как успевают реагировать на каждое движение противника? Как проделывают все, что делают и живые, настоящие игроки, причем их вратарь так защищает ворота, как не смог бы ни один живой игрок в мире?
Но прежде всего — живые они или нет? В этом Юра решил убедиться немедленно. Он знал, что его сейчас же удалят с поля, и все же, не в силах более терпеть томительную неизвестность, он, делая вид, что пытается достать шайбу, сунул клюшку между ног шедшего сбоку андрюхинского игрока… Тотчас раздался свисток великолепно проводившего встречу судьи. Толчок был, однако, таким, что от него свалился не только андрюхинский игрок, но и Юра. Первым вскочил розовощекий, все так же упорно улыбающийся атлет и протянул Юре руку в огромной перчатке. Юра ухватился за эту руку, но все-таки ничего не понял. Рука была как рука: даже как будто теплая…