Страница:
Два направления в современной филологии (лингвистика и стилистика текста) – это две точки приложения и развития функциональной теории языка и стиля – по-разному воспринимают понятие «текст». Текст как лингвистическое понятие – объект лингвистики текста, которая изучает «функционирование, стилевое своеобразие типов и единиц текста»[28]. Многозначность понятия «текст», а известно более 300 определений текста, позволяет использовать его в любом аспекте – лингвистическом, стилистическом, прагматическом...
Иной подход к тексту – широкий филологический – в основе стилистики текста, предложенной В.В. Одинцовым[29]. Он видел в композиции главный объект лингвистического исследования и в теоретическом, и в практическом планах. Под влиянием функционально-системного стиля мышления новый взгляд на текст как на продукт функционально речевой деятельности и как на феномен употребления языка отражается в теории композиции, развивающей в стилистике текста аристотелевские идеи.
Стилистика текста, «...учитывая стилистическую значимость языковых единиц, стремится определить и описать стилистические эффекты, возникающие в речи благодаря структурной организации текста, функционирование языковых средств в процессе коммуникации»[30]. При этом под композицией понимаются «не только формы соотнесенности различных стилевых пластов внутри текста, но и типовые схемы развертывания тезиса»[31].
Стилистическая концепция композиции приводит в соответствие приемы и принципы организации текста с ведущим композиционно-стилистическим типом изложения содержания. И – что особенно ценно – позволяет вести исследование любого текста на современном научном уровне с учетом универсальных свойств текста и его функциональной специфики.
Методика декодирования и жанровый подход раздвигают границы исследования публицистики в области типологии. Проблема эта представляется злободневной, учитывая зарождающийся в западных филологических школах интерес к функциональным исследованиям и отход от традиционного формального взгляда на текст.
Анализ эссе в испанской периодической печати убеждает нас, что лингвистическое учение об авторе, композиции, подтексте помогает глубже прочитать текст, учесть его национальные лингвистические и общекультурные особенности, опровергнув при этом расхожий тезис о свободном чтении и свободных выводах, о ненавязчивости авторской позиции и т.д. Сама композиция в публицистическом эссе – как и в российских СМИ – значимый компонент в авторской коммуникации. Все ее элементы – заголовок, лирические отступления, концовка, вводный абзац и т.д., все стилистические и языковые средства отражают авторский взгляд на события и его оценку. И, безусловно, вводят читательское восприятие в русло, намеченное автором.
Свободное восприятие публицистики, если, конечно, речь идет о хорошо сделанном материале, кажущееся: влияние авторской оценки преобладает. А лингвистические средства усиления авторского «я» в тексте, подчиняющиеся общим принципам типологических композиционно-речевых жанровых форм, могут быть изучены с помощью сопоставительного анализа.
Традиционные концепции исследования текста, его структуры и композиции зазвучали по-новому. И нам изучение лингвистической основы композиции представляется особенно перспективным в функциональном аспекте, так как позволяет проникнуть в «технологию» создания текстов и на объективной основе разработать лингвистические приемы усиления воздействия газетных жанров на читателя.
Для композиционной поэтики публицистики такой подход – отправная точка. Попробую объясниться. В конце концов, что это такое – «публицистический текст»? Вся многоаспектная наука о публицистике не дает на него точного, глубокого и всеобъемлющего ответа. Скорее всего, его и не может быть.
Публицистика понимается как тип творчества, если точка отсчета – основная функция воздействия. Публицистика – род и вид творчества, если исходить из того, что журналистика – часть публицистики. Публицистика шире жанров, если учитывать своеобразие текста, его функциональную выразительность. И наконец, публицистичность – качество журналистского произведения, но она же – и сущностная характеристика любого произведения литературы и искусства, в котором ярко выражено авторское «я». Терминологическая нечеткость в использовании понятия «публицистика» усугубляется влиянием широко распространенного понятия «публицистичность», еще больше смещая границы этих понятий и расширяя толкование каждого из них. Под «публицистичностью» подразумевается ярко выраженная авторская позиция, а точнее – одна из форм проявления авторской тенденциозности, что позволяет включать в него и понятие «публицистика».
В интернет-изданиях можно встретить и такие суждения: «Публицистика – это литература по общественно-политическим вопросам современности»[32]. А В. Богуславская в статье «Журналистский текст как термин и понятие» вообще отрицает саму дефиницию «публицистический текст», «...поскольку сегодня не существует единого стилевого принципа газетной речи, уместнее говорить не о газетной речи (по аналогии с деловой или научной речью), а о языке массовых коммуникаций (по аналогии с языком художественной литературы). Учитывая данный вывод, мы считаем, что сегодня необходимо говорить не о публицистических, а о журналистских текстах»[33].
Расплывчатость понятия «публицистика» привела к тому, что наука традиционно подходила к публицистике с критериями художественной литературы, и в зависимости от художественности текста (образности его) как главного качества выносила суждение о достоинствах газетно-публицистического текста. Оглядка на художественную литературу приводила к смещению акцентов в оценке достоинств публицистики: ведь документальная система (а именно такой, в нашем понимании, является газетная публицистика по своей природе, по своей основной функции в процессе коммуникации) рассматривалась с позиций художественной системы (хотя художественное творчество призвано выполнять иную функцию – функцию эстетического воздействия).
И как бы внешне ни были похожи эти две системы, как бы глубоко ни завел их процесс взаимовлияния и взаимообогащения жанров, стирая видимые границы, тем не менее они остаются: по глубинной сути своей они разные. И анализировать каждую из них целесообразно, на наш взгляд, в соответствии с главным критерием – отношением автора к действительности и той главной функции, на выполнение которой нацелен текст.
Если это условие не соблюдается, то научный поиск идет не по пути выявления особенностей функционирования языковых средств и композиционных приемов в системе публицистики, а по пути разработки приемов усиления художественности публицистики.
Приведем на этот раз совсем уж конкретный пример из истории очерка и фельетона, которые, с легкой руки М. Кольцова, однозначно были возведены в ранг «высококвалифицированной художественно-литературной публицистики»[34]. Такое понимание активизировало поиск точек соприкосновения газетных жанров с художественной литературой, а разработка приемов усиления воздействующей функции фельетона велась в основном в области его литературных качеств.
Как следствие такого взгляда на жанровую специфику, развивается методология их сравнительного анализа: «...очерк в целом смыкается с художественной литературой теснее, нежели фельетон, который стоит на грани смыкания с публицистикой (в частности, с жанром публицистической статьи)»[35]. Утвердились в науке и два типа фельетонов – «фельетон от публицистики и фельетон от беллетристики»[36]. Не суть системы (документальная или художественная?), а сочетание в ней функций – «бытовой» и «художественной» – было принято за теоретическую посылку в методологии исследования. «Обе функции необходимы, – рассуждали Ю.Н. Тынянов и Б.В. Казанский, – и именно соединение их, переключение бытовой и художественной функций составляет суть фельетона»[37].
Это история. Но в современной классификации жанров периодической печати фельетон вообще попадает в «художественно-публицистические» в одном ряду с очерком, памфлетом, пародией, сатирическим комментарием, житейской историей, легендой, эпиграфом, эпитафией, анекдотом, шуткой, игрой[38]. Ряд увлекательный, хотя с позиций стилистики текста не очень логичный: что общего в композиционно-речевой структуре игры и памфлета, эпиграфа и фельетона?
Смещение принципов подхода к тексту наблюдается на протяжении всей научной истории публицистики. С одной стороны, развивается и обосновывается методологический подход к объекту исследования как к особой функциональной системе. С другой – при изучении конкретных проблем, например, образности речи, публицистика рассматривается с позиций художественной литературы.
Вопрос о разграничении художественной и нехудожественной форм творчества представляется чрезвычайно важным. Прежде всего – для выработки методологических принципов анализа публицистики вообще и ее композиционной поэтики в частности. В особенности в связи с тем, что к этой проблеме обращаются исследователи методологических проблем изучения средств массовой информации. Вопрос стоит так: «Не договорившись о разделе сфер влияния, трудно надеяться, что удастся разделить, разграничить сами формы творчества»[39]. Это принципиально правильная, на наш взгляд, постановка вопроса, которая уже давно назрела в теории публицистики.
Взгляд на текст как категорию универсальную стимулировал развитие нового направления функционально-речевых исследований – жанрово-коммуникативного. Основная категория и объект стилистики текста – композиция – входит в него составной частью, в первую очередь, для анализа нехудожественного текста. Интересна в этой связи и новая конструкция самой науки стилистики, которую А.И. Горшков предлагает из трех слагаемых: стилистика языковых единиц (стилистика ресурсов); стилистика текста; стилистика разновидностей употребления языка («функциональная стилистика»)[40].
Логика этой схемы понятна и представляется оправданной: от знаний законов языка – к знаниям о функционировании их в тексте – и к углублению этих знаний в функциональном аспекте. Для композиционной поэтики публицистики такая структура означает присутствие в широком спектре научных интересов.
В современной филологической науке вопросы о функции каждого языкового средства и стилистического приема в публицистике, о том, как они отражают общее движение мысли, – едва ли не самые существенные. Ответ на них ученые ищут, естественно, в самом тексте, видя за ним автора, – полемизирующего, отстаивающего свою позицию, пытающегося убедить в своей правоте оппонента.
Автор – лицо заинтересованное в том, чтобы его выступление имело резонанс, произвело впечатление на человека, повлияло на его взгляды. Однако забота обо всех этих сторонах деятельного влияния не позволяет переступить порог документальности. И все приемы усиления эффективности работают в этом ключе.
Если учесть известный из теории газетных жанров тезис о том, что выбор жанра уже означает для автора выбор социальной роли, то очевидно, что позицию автора публицистического текста следует рассматривать как категорию социальную. При функциональном подходе к тексту его воздействие на мировоззрение читателя изучается как категория стилистическая, а главное внимание уделяется функциональной целесообразности.
Поиск и достижения ученых в области лингвистической эффективности газетных жанров современной публицистики находит свое конкретное преломление в изучении теории композиции, подтекста, высказывания и других сложнейших филологических проблем. В более широком плане – это дальнейшее развитие функциональной теории текста и совершенствование методики его стилистического анализа.
Глава вторая
МНОГОЛИКОЕ АВТОРСКОЕ «Я»
ЧИТАТЕЛЬ И АВТОРСКИЙ ПОДТЕКСТ – ПРОБЛЕМА УНИВЕРСАЛЬНАЯ
Иной подход к тексту – широкий филологический – в основе стилистики текста, предложенной В.В. Одинцовым[29]. Он видел в композиции главный объект лингвистического исследования и в теоретическом, и в практическом планах. Под влиянием функционально-системного стиля мышления новый взгляд на текст как на продукт функционально речевой деятельности и как на феномен употребления языка отражается в теории композиции, развивающей в стилистике текста аристотелевские идеи.
Стилистика текста, «...учитывая стилистическую значимость языковых единиц, стремится определить и описать стилистические эффекты, возникающие в речи благодаря структурной организации текста, функционирование языковых средств в процессе коммуникации»[30]. При этом под композицией понимаются «не только формы соотнесенности различных стилевых пластов внутри текста, но и типовые схемы развертывания тезиса»[31].
Стилистическая концепция композиции приводит в соответствие приемы и принципы организации текста с ведущим композиционно-стилистическим типом изложения содержания. И – что особенно ценно – позволяет вести исследование любого текста на современном научном уровне с учетом универсальных свойств текста и его функциональной специфики.
Методика декодирования и жанровый подход раздвигают границы исследования публицистики в области типологии. Проблема эта представляется злободневной, учитывая зарождающийся в западных филологических школах интерес к функциональным исследованиям и отход от традиционного формального взгляда на текст.
Анализ эссе в испанской периодической печати убеждает нас, что лингвистическое учение об авторе, композиции, подтексте помогает глубже прочитать текст, учесть его национальные лингвистические и общекультурные особенности, опровергнув при этом расхожий тезис о свободном чтении и свободных выводах, о ненавязчивости авторской позиции и т.д. Сама композиция в публицистическом эссе – как и в российских СМИ – значимый компонент в авторской коммуникации. Все ее элементы – заголовок, лирические отступления, концовка, вводный абзац и т.д., все стилистические и языковые средства отражают авторский взгляд на события и его оценку. И, безусловно, вводят читательское восприятие в русло, намеченное автором.
Свободное восприятие публицистики, если, конечно, речь идет о хорошо сделанном материале, кажущееся: влияние авторской оценки преобладает. А лингвистические средства усиления авторского «я» в тексте, подчиняющиеся общим принципам типологических композиционно-речевых жанровых форм, могут быть изучены с помощью сопоставительного анализа.
Традиционные концепции исследования текста, его структуры и композиции зазвучали по-новому. И нам изучение лингвистической основы композиции представляется особенно перспективным в функциональном аспекте, так как позволяет проникнуть в «технологию» создания текстов и на объективной основе разработать лингвистические приемы усиления воздействия газетных жанров на читателя.
Для композиционной поэтики публицистики такой подход – отправная точка. Попробую объясниться. В конце концов, что это такое – «публицистический текст»? Вся многоаспектная наука о публицистике не дает на него точного, глубокого и всеобъемлющего ответа. Скорее всего, его и не может быть.
Публицистика понимается как тип творчества, если точка отсчета – основная функция воздействия. Публицистика – род и вид творчества, если исходить из того, что журналистика – часть публицистики. Публицистика шире жанров, если учитывать своеобразие текста, его функциональную выразительность. И наконец, публицистичность – качество журналистского произведения, но она же – и сущностная характеристика любого произведения литературы и искусства, в котором ярко выражено авторское «я». Терминологическая нечеткость в использовании понятия «публицистика» усугубляется влиянием широко распространенного понятия «публицистичность», еще больше смещая границы этих понятий и расширяя толкование каждого из них. Под «публицистичностью» подразумевается ярко выраженная авторская позиция, а точнее – одна из форм проявления авторской тенденциозности, что позволяет включать в него и понятие «публицистика».
В интернет-изданиях можно встретить и такие суждения: «Публицистика – это литература по общественно-политическим вопросам современности»[32]. А В. Богуславская в статье «Журналистский текст как термин и понятие» вообще отрицает саму дефиницию «публицистический текст», «...поскольку сегодня не существует единого стилевого принципа газетной речи, уместнее говорить не о газетной речи (по аналогии с деловой или научной речью), а о языке массовых коммуникаций (по аналогии с языком художественной литературы). Учитывая данный вывод, мы считаем, что сегодня необходимо говорить не о публицистических, а о журналистских текстах»[33].
Расплывчатость понятия «публицистика» привела к тому, что наука традиционно подходила к публицистике с критериями художественной литературы, и в зависимости от художественности текста (образности его) как главного качества выносила суждение о достоинствах газетно-публицистического текста. Оглядка на художественную литературу приводила к смещению акцентов в оценке достоинств публицистики: ведь документальная система (а именно такой, в нашем понимании, является газетная публицистика по своей природе, по своей основной функции в процессе коммуникации) рассматривалась с позиций художественной системы (хотя художественное творчество призвано выполнять иную функцию – функцию эстетического воздействия).
И как бы внешне ни были похожи эти две системы, как бы глубоко ни завел их процесс взаимовлияния и взаимообогащения жанров, стирая видимые границы, тем не менее они остаются: по глубинной сути своей они разные. И анализировать каждую из них целесообразно, на наш взгляд, в соответствии с главным критерием – отношением автора к действительности и той главной функции, на выполнение которой нацелен текст.
Если это условие не соблюдается, то научный поиск идет не по пути выявления особенностей функционирования языковых средств и композиционных приемов в системе публицистики, а по пути разработки приемов усиления художественности публицистики.
Приведем на этот раз совсем уж конкретный пример из истории очерка и фельетона, которые, с легкой руки М. Кольцова, однозначно были возведены в ранг «высококвалифицированной художественно-литературной публицистики»[34]. Такое понимание активизировало поиск точек соприкосновения газетных жанров с художественной литературой, а разработка приемов усиления воздействующей функции фельетона велась в основном в области его литературных качеств.
Как следствие такого взгляда на жанровую специфику, развивается методология их сравнительного анализа: «...очерк в целом смыкается с художественной литературой теснее, нежели фельетон, который стоит на грани смыкания с публицистикой (в частности, с жанром публицистической статьи)»[35]. Утвердились в науке и два типа фельетонов – «фельетон от публицистики и фельетон от беллетристики»[36]. Не суть системы (документальная или художественная?), а сочетание в ней функций – «бытовой» и «художественной» – было принято за теоретическую посылку в методологии исследования. «Обе функции необходимы, – рассуждали Ю.Н. Тынянов и Б.В. Казанский, – и именно соединение их, переключение бытовой и художественной функций составляет суть фельетона»[37].
Это история. Но в современной классификации жанров периодической печати фельетон вообще попадает в «художественно-публицистические» в одном ряду с очерком, памфлетом, пародией, сатирическим комментарием, житейской историей, легендой, эпиграфом, эпитафией, анекдотом, шуткой, игрой[38]. Ряд увлекательный, хотя с позиций стилистики текста не очень логичный: что общего в композиционно-речевой структуре игры и памфлета, эпиграфа и фельетона?
Смещение принципов подхода к тексту наблюдается на протяжении всей научной истории публицистики. С одной стороны, развивается и обосновывается методологический подход к объекту исследования как к особой функциональной системе. С другой – при изучении конкретных проблем, например, образности речи, публицистика рассматривается с позиций художественной литературы.
Вопрос о разграничении художественной и нехудожественной форм творчества представляется чрезвычайно важным. Прежде всего – для выработки методологических принципов анализа публицистики вообще и ее композиционной поэтики в частности. В особенности в связи с тем, что к этой проблеме обращаются исследователи методологических проблем изучения средств массовой информации. Вопрос стоит так: «Не договорившись о разделе сфер влияния, трудно надеяться, что удастся разделить, разграничить сами формы творчества»[39]. Это принципиально правильная, на наш взгляд, постановка вопроса, которая уже давно назрела в теории публицистики.
Взгляд на текст как категорию универсальную стимулировал развитие нового направления функционально-речевых исследований – жанрово-коммуникативного. Основная категория и объект стилистики текста – композиция – входит в него составной частью, в первую очередь, для анализа нехудожественного текста. Интересна в этой связи и новая конструкция самой науки стилистики, которую А.И. Горшков предлагает из трех слагаемых: стилистика языковых единиц (стилистика ресурсов); стилистика текста; стилистика разновидностей употребления языка («функциональная стилистика»)[40].
Логика этой схемы понятна и представляется оправданной: от знаний законов языка – к знаниям о функционировании их в тексте – и к углублению этих знаний в функциональном аспекте. Для композиционной поэтики публицистики такая структура означает присутствие в широком спектре научных интересов.
В современной филологической науке вопросы о функции каждого языкового средства и стилистического приема в публицистике, о том, как они отражают общее движение мысли, – едва ли не самые существенные. Ответ на них ученые ищут, естественно, в самом тексте, видя за ним автора, – полемизирующего, отстаивающего свою позицию, пытающегося убедить в своей правоте оппонента.
Автор – лицо заинтересованное в том, чтобы его выступление имело резонанс, произвело впечатление на человека, повлияло на его взгляды. Однако забота обо всех этих сторонах деятельного влияния не позволяет переступить порог документальности. И все приемы усиления эффективности работают в этом ключе.
Если учесть известный из теории газетных жанров тезис о том, что выбор жанра уже означает для автора выбор социальной роли, то очевидно, что позицию автора публицистического текста следует рассматривать как категорию социальную. При функциональном подходе к тексту его воздействие на мировоззрение читателя изучается как категория стилистическая, а главное внимание уделяется функциональной целесообразности.
Поиск и достижения ученых в области лингвистической эффективности газетных жанров современной публицистики находит свое конкретное преломление в изучении теории композиции, подтекста, высказывания и других сложнейших филологических проблем. В более широком плане – это дальнейшее развитие функциональной теории текста и совершенствование методики его стилистического анализа.
Глава вторая
ПОЗИЦИЯ АВТОРА В ПУБЛИЦИСТИКЕ. СТИЛИСТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ
«Позиция автора» – главный объект исследования в композиционной поэтике публицистики. Не «образ автора» – по Виноградову, и не «автор» – по Бахтину. Но только ли терминологическое это расхождение в определении авторского «я»?
Полностью соглашаясь с принятой точкой зрения об онтологической близости и генетической связи этих понятий, думаю, что для публицистического текста, для газетной публицистики, документальной в своей основе, «позиция автора» точнее двух других. Термины «образ автора» и «автор» – родом из художественной литературы, и потому попытки специалистов перенести их на анализ документальных текстов невольно приводили к поиску границ этих двух систем. На наш взгляд, в публицистике оба термина не отражают социальную позицию публициста.
Полностью соглашаясь с принятой точкой зрения об онтологической близости и генетической связи этих понятий, думаю, что для публицистического текста, для газетной публицистики, документальной в своей основе, «позиция автора» точнее двух других. Термины «образ автора» и «автор» – родом из художественной литературы, и потому попытки специалистов перенести их на анализ документальных текстов невольно приводили к поиску границ этих двух систем. На наш взгляд, в публицистике оба термина не отражают социальную позицию публициста.
МНОГОЛИКОЕ АВТОРСКОЕ «Я»
В тексте, насыщенном социальной информацией, слышен живой голос автора, виден его взгляд на события, его оценки, реакции, симпатии и антипатии. Позиция автора – это подчеркнуто личностное и творческое начало, в то время как образ автора отражает художественно-творческое присутствие. Отношения автора с читателем публицистического текста – это приглашение к диалогу.
Общество предъявляет публицисту особые требования. Он не имеет права ошибаться. Он должен, обязан быть личностью. Неравнодушным человеком, компетентным и ответственным. Он – современник. Гражданин. И читателю должна быть интересна его позиция.
Сформулируем в этом контексте и задачу для исследователя: позиция автора как центр эстетической и лингвистической системы публицистического текста, его основополагающая категория. Ее признаком является социально-оценочное отношение к фактам, явлениям, событиям. Содержательные категории (убежденность, компетентность, гражданская ответственность и другие) находят свое непосредственное выражение в лингвистических средствах: в подчинении всех языковых единиц основной коммуникативной установке, в их целенаправленном использовании (совместно с композиционными приемами) для усиления воздействия текста на читателя.
Сфера научного анализа авторского «я» невероятно объемна. Это «я» изучается и как проблема «человека в публицистике», и как проблема «человеческого фактора», и как проблема «имиджа публициста»... Позиция автора прослеживается уже в отборе фактов и в их компоновке, в композиционно-речевом строе текста, «в самом воздухе вещи, в идее, которую он выносил»[41]. Она, безусловно, величина переменная, что находит свое выражение в перераспределении функций воздействующей и информационной в современных газетных жанрах.
Проявление этой лингвистической изменчивости наглядно видно в отходе от прежде обязательного местоимения «мы» к открытому «я», не говоря уже о тонких стилистических изменениях авторской модальности и т.д.
О пластичности форм «я» и «мы» очень тонко писал еще в своих дневниках М.М. Пришвин: «В тот момент, когда на фоне давно знакомого мне вырисовывается какая-то форма, которую могу записать, и я беру бумагу – это "я", от которого я обыкновенно пишу, по правде говоря, уже "я" сотворенное, это. – "мы". Мне не совестно этого "я": его пороки не лично мои, а всех нас, его добродетели возможны для всех. Теперь я хорошо понимаю, что это превращение "я" в "мы" выражает собой сущность всего творческого процесса и, с одной стороны, бесконечно просто, с другой – бесконечно сложно. Раньше, когда я писал, не углубляясь в себя, мне казалось дело писания таким простым, я был так наивен, что думал – это возможно для всех, и каждого можно этому научить. После многих глупейших моих опытов учить оказалось, что чувствовать себя, как Мы, во время писания очень трудно и дано немногим. Но хорошо, не всем же писать. Всякий создающий вещь какую бы то ни было, новую, лучшую вещь, превращает свое маленькое "я" в "мы"»[42].
Лингвистическая теория подтекста, лингвистическое понимание композиции и жанровых форм, лингвистический подход к проблеме эффективности воздействия текста вызвали к жизни и ввели в научный обиход понятие лингвистического механизма публицистического текста, который (по авторской воле!) настроен на контакт с читателем. Теперь задача состоит в выявлении всех возможностей целенаправленного действия этого механизма, определяющих его параметров применительно к каждому жанру.
Именно жанр рассматривается функциональной стилистикой «как выделяемый в рамках того или иного функционального стиля вид речевого произведения, характеризующийся единством конструктивного принципа, своеобразием композиционной организации материала и используемых стилистических структур»[43].
Традиционный литературоведческий подход по выявлению специфики композиции в публицистическом произведении явно недооценивал возможности функционального использования лингвистических средств и приемов. Однако через композицию можно решить как проблему жанровой выразительности, так и проблему повышения эффективности публицистики. Выводы о том, что композиция в очерке – одно из главных средств выражения содержания[44] и «композиция ну6лицистического очерка близка к композиции статьи»[45], а также о композиционных функциях «изложения», «доказательства» и «показа» в создании специфики проблемной газетной статьи[46] – одни из самых интересных в этом направлении.
На наш взгляд, мало продуктивен подход к композиции различных жанров как средству художественного обобщения. Фельетон – не роман, этот «ключик» к нему не подобрать: противится сама специфика жанра[47].
И, напротив, семиотический взгляд, расширяя границы понятия «композиция», приспосабливает его к своей трактовке текста: «Композиция текста массовой информации основана на том, что любой ее выпуск (номер газеты, программа телевидения) включает тематически и стилистически разнородные материалы»[48], объединяет их «по специальным правилам композиции, организующим их в единый текст в соответствии с единым замыслом»[49].
Плодотворны и другие концепции в рамках семиотической школы, связывающие специфику композиции газетного текста с понятием «рабочей идеи» и «текстообразующих операций»: «вводе в проблему» (эквивалент экспозиции), «постановке проблемы» (эквивалент «завязки» сюжета), «аргументации» (эквивалент «кульминации») и «обобщенной оценке», «образном ориентире» (эквивалент «развязки»)[50]. Иными словами, на качественную проработку всех компонентов текста в целом.
В том же ряду стоят и работы, в которых дано лингвистическое толкование текста, функционально закрепленного за газетой, и композиции в нем. Способы подачи и организации материала с его общим характером, с его газетно-публицистической направленностью, с выявлением вполне ощутимых структурных признаков газетных жанров связываются воедино[51].
Жанрово-стилистическая теория текста рассматривает структуру как стабильную внутреннюю организацию законченного текста. Жанровый принцип его построения базируется на связи жанровой формы с содержанием. И структура речевых форм, таким образом, по мнению исследователя, создается системой логических отношений, в которые вступают слагающие ее компоненты[52].
Общество предъявляет публицисту особые требования. Он не имеет права ошибаться. Он должен, обязан быть личностью. Неравнодушным человеком, компетентным и ответственным. Он – современник. Гражданин. И читателю должна быть интересна его позиция.
Сформулируем в этом контексте и задачу для исследователя: позиция автора как центр эстетической и лингвистической системы публицистического текста, его основополагающая категория. Ее признаком является социально-оценочное отношение к фактам, явлениям, событиям. Содержательные категории (убежденность, компетентность, гражданская ответственность и другие) находят свое непосредственное выражение в лингвистических средствах: в подчинении всех языковых единиц основной коммуникативной установке, в их целенаправленном использовании (совместно с композиционными приемами) для усиления воздействия текста на читателя.
Сфера научного анализа авторского «я» невероятно объемна. Это «я» изучается и как проблема «человека в публицистике», и как проблема «человеческого фактора», и как проблема «имиджа публициста»... Позиция автора прослеживается уже в отборе фактов и в их компоновке, в композиционно-речевом строе текста, «в самом воздухе вещи, в идее, которую он выносил»[41]. Она, безусловно, величина переменная, что находит свое выражение в перераспределении функций воздействующей и информационной в современных газетных жанрах.
Проявление этой лингвистической изменчивости наглядно видно в отходе от прежде обязательного местоимения «мы» к открытому «я», не говоря уже о тонких стилистических изменениях авторской модальности и т.д.
О пластичности форм «я» и «мы» очень тонко писал еще в своих дневниках М.М. Пришвин: «В тот момент, когда на фоне давно знакомого мне вырисовывается какая-то форма, которую могу записать, и я беру бумагу – это "я", от которого я обыкновенно пишу, по правде говоря, уже "я" сотворенное, это. – "мы". Мне не совестно этого "я": его пороки не лично мои, а всех нас, его добродетели возможны для всех. Теперь я хорошо понимаю, что это превращение "я" в "мы" выражает собой сущность всего творческого процесса и, с одной стороны, бесконечно просто, с другой – бесконечно сложно. Раньше, когда я писал, не углубляясь в себя, мне казалось дело писания таким простым, я был так наивен, что думал – это возможно для всех, и каждого можно этому научить. После многих глупейших моих опытов учить оказалось, что чувствовать себя, как Мы, во время писания очень трудно и дано немногим. Но хорошо, не всем же писать. Всякий создающий вещь какую бы то ни было, новую, лучшую вещь, превращает свое маленькое "я" в "мы"»[42].
Лингвистическая теория подтекста, лингвистическое понимание композиции и жанровых форм, лингвистический подход к проблеме эффективности воздействия текста вызвали к жизни и ввели в научный обиход понятие лингвистического механизма публицистического текста, который (по авторской воле!) настроен на контакт с читателем. Теперь задача состоит в выявлении всех возможностей целенаправленного действия этого механизма, определяющих его параметров применительно к каждому жанру.
Именно жанр рассматривается функциональной стилистикой «как выделяемый в рамках того или иного функционального стиля вид речевого произведения, характеризующийся единством конструктивного принципа, своеобразием композиционной организации материала и используемых стилистических структур»[43].
Традиционный литературоведческий подход по выявлению специфики композиции в публицистическом произведении явно недооценивал возможности функционального использования лингвистических средств и приемов. Однако через композицию можно решить как проблему жанровой выразительности, так и проблему повышения эффективности публицистики. Выводы о том, что композиция в очерке – одно из главных средств выражения содержания[44] и «композиция ну6лицистического очерка близка к композиции статьи»[45], а также о композиционных функциях «изложения», «доказательства» и «показа» в создании специфики проблемной газетной статьи[46] – одни из самых интересных в этом направлении.
На наш взгляд, мало продуктивен подход к композиции различных жанров как средству художественного обобщения. Фельетон – не роман, этот «ключик» к нему не подобрать: противится сама специфика жанра[47].
И, напротив, семиотический взгляд, расширяя границы понятия «композиция», приспосабливает его к своей трактовке текста: «Композиция текста массовой информации основана на том, что любой ее выпуск (номер газеты, программа телевидения) включает тематически и стилистически разнородные материалы»[48], объединяет их «по специальным правилам композиции, организующим их в единый текст в соответствии с единым замыслом»[49].
Плодотворны и другие концепции в рамках семиотической школы, связывающие специфику композиции газетного текста с понятием «рабочей идеи» и «текстообразующих операций»: «вводе в проблему» (эквивалент экспозиции), «постановке проблемы» (эквивалент «завязки» сюжета), «аргументации» (эквивалент «кульминации») и «обобщенной оценке», «образном ориентире» (эквивалент «развязки»)[50]. Иными словами, на качественную проработку всех компонентов текста в целом.
В том же ряду стоят и работы, в которых дано лингвистическое толкование текста, функционально закрепленного за газетой, и композиции в нем. Способы подачи и организации материала с его общим характером, с его газетно-публицистической направленностью, с выявлением вполне ощутимых структурных признаков газетных жанров связываются воедино[51].
Жанрово-стилистическая теория текста рассматривает структуру как стабильную внутреннюю организацию законченного текста. Жанровый принцип его построения базируется на связи жанровой формы с содержанием. И структура речевых форм, таким образом, по мнению исследователя, создается системой логических отношений, в которые вступают слагающие ее компоненты[52].
ЧИТАТЕЛЬ И АВТОРСКИЙ ПОДТЕКСТ – ПРОБЛЕМА УНИВЕРСАЛЬНАЯ
Это наблюдение подтверждается и в сравнительном плане на примере германских СМИ при изучении речевого жанра как объекта функционального и функционирующего[53]. Причем среди прочих – и речевой жанр теперь уже редкой в российских газетах передовой статьи, по стилистическому облику очень напоминающий нашу публицистическую статью. Исследование базируется на материалах ведущих газет Германии – Frankfurter Allgemeine Zeitung, Suddeutsche Zeitung, Die Welt и других. Выводы автора о композиционно-речевых формах создания эффектов убеждения в жанре статьи сопоставимы с результатами анализа функциональной специфики жанров российских газет.
Поиск общих функционально-речевых возможностей в рамках лингвистической теории композиции в изучении межкультурной коммуникации есть «суть функции убеждения», которая состоит «не только в обеспечении рационально-информационного, но и ценностного и эмоционального общения публициста с аудиторией»[54].
В испанской филологии исследование языка и стиля газет идет очень активно, в русле современных филологических теорий, с очевидной ориентацией на функциональную специфику жанров. Однако анализ испанской теории газетной речи показывает, что влияние традиционной стилистики все-таки сдерживает жанровые исследования на уровне высказывания, не выходящие за пределы анализа лексических и фразеологических средств. Язык и стиль испанской прессы – впрочем, по-другому и быть не может – отражает общее состояние испанской филологической науки о языке и тексте.
Сами испанские ученые считают, что до начала XX века все работы в области стиля ограничивались лишь внешней стороной произведения. Понять это состояние трудно – что такое «внешняя сторона»? Красоты стиля или грамматическое строение фразы? Если это так, то отрешиться от взаимосвязи и взаимопроникновения всех элементов художественного текста можно было лишь до той поры, пока в филологии не накопился опыт системного отношения к тексту.
Они же считают, что эта пора – тридцатые годы XX века. Опыт этот показывает, что все элементы любого текста связаны между собой (работы «формалистов» пока составляем в стороне), и начался переход стилистики на новую ступень его познания. Современная испанская стилистика обращает свое внимание на речевые проявления текстов, старается проникнуть в их психологическую глубину, осмыслить процесс художественного творчества, открывая пути, по которым оно (творчество – Л.К.) развивалось[55].
Анализу подвергается экспрессивная речь – все, что выходит за пределы нормы и свидетельствует о проявлении авторской индивидуальности. Это непривычное нам научное направление, которое можно условно назвать изучающим «стиль языка» как «стиль народа» и его отражение в «языке и стиле» прессы. Понятие «стиль», однако, в их работах не связывается с лингвистической формой как первоосновой, что, на наш взгляд, ведет испанскую филологию к субъективизму и вкусовщине.
Многие испанские ученые соглашаются, что положение в стилистике кризисное, застойное, в конфликте со временем и достижениями других европейских школ. Это объясняет и состояние филологических исследований в журналистике.
Поиск общих функционально-речевых возможностей в рамках лингвистической теории композиции в изучении межкультурной коммуникации есть «суть функции убеждения», которая состоит «не только в обеспечении рационально-информационного, но и ценностного и эмоционального общения публициста с аудиторией»[54].
В испанской филологии исследование языка и стиля газет идет очень активно, в русле современных филологических теорий, с очевидной ориентацией на функциональную специфику жанров. Однако анализ испанской теории газетной речи показывает, что влияние традиционной стилистики все-таки сдерживает жанровые исследования на уровне высказывания, не выходящие за пределы анализа лексических и фразеологических средств. Язык и стиль испанской прессы – впрочем, по-другому и быть не может – отражает общее состояние испанской филологической науки о языке и тексте.
Сами испанские ученые считают, что до начала XX века все работы в области стиля ограничивались лишь внешней стороной произведения. Понять это состояние трудно – что такое «внешняя сторона»? Красоты стиля или грамматическое строение фразы? Если это так, то отрешиться от взаимосвязи и взаимопроникновения всех элементов художественного текста можно было лишь до той поры, пока в филологии не накопился опыт системного отношения к тексту.
Они же считают, что эта пора – тридцатые годы XX века. Опыт этот показывает, что все элементы любого текста связаны между собой (работы «формалистов» пока составляем в стороне), и начался переход стилистики на новую ступень его познания. Современная испанская стилистика обращает свое внимание на речевые проявления текстов, старается проникнуть в их психологическую глубину, осмыслить процесс художественного творчества, открывая пути, по которым оно (творчество – Л.К.) развивалось[55].
Анализу подвергается экспрессивная речь – все, что выходит за пределы нормы и свидетельствует о проявлении авторской индивидуальности. Это непривычное нам научное направление, которое можно условно назвать изучающим «стиль языка» как «стиль народа» и его отражение в «языке и стиле» прессы. Понятие «стиль», однако, в их работах не связывается с лингвистической формой как первоосновой, что, на наш взгляд, ведет испанскую филологию к субъективизму и вкусовщине.
Многие испанские ученые соглашаются, что положение в стилистике кризисное, застойное, в конфликте со временем и достижениями других европейских школ. Это объясняет и состояние филологических исследований в журналистике.