Лютикова Люся. Свекровь дальнего действия

   – Что же ты, Людмила, предложила обновить мой гардероб и пропала…
   Это я-то, названивавшая ей сутками напролет!
   – Да я в любую минуту готова! – заверила я.
   – Сейчас можешь?
   Разумеется, по закону подлости, это было самое неподходящее время. Мне нужно было срочно дописать статью, отдать сумку в ремонт и зайти в банк, чтобы переоформить кредитную карту. Но я без колебаний отложила все дела, ведь на кону стояла моя счастливая семейная жизнь!
   В торговом центре была грандиозная распродажа, о чем сообщали огромные плакаты со всех стен.
   – Нам повезло! – обрадовалась я. – Скидки на женскую одежду до семидесяти процентов!
   – Людмила, ты в своем ли уме? – возмутилась свекровь. – Я не одеваюсь на распродажах!
   – Но почему? – искренне удивилась я.
   – Потому что с уценкой отдают только бракованные вещи, которые не удалось продать по нормальной цене.
   Я рассмеялась:
   – Так было в Советском Союзе! Сейчас совсем по-другому. Магазины устраивают сезонные распродажи, отдают вещи практически по себестоимости, чтобы освободить полки для новых коллекций. Вы знаете, сегодня даже очень обеспеченные люди, миллионеры, ждут распродаж, чтобы ухватить фирменную вещь за бесценок.
   – Прямо-таки и миллионеры… – не поверила свекровь. – Скажешь, жена Абрамовича тоже рыщет по распродажам?
   – Конечно, – уверенно заявила я. – Никто не хочет переплачивать, все экономят.
   – Ну, если только ради экономии, – неохотно согласилась Ариадна Васильевна. – Сама знаешь, какая у меня маленькая пенсия.
   Я не имела об этом ни малейшего представления, в размер своей пенсии свекровь меня не посвящала, однако я сочувственно закивала.
   В первом же магазине, куда мы зашли, нас ждало разочарование. Огромная скидка в семьдесят процентов действовала не на всю коллекцию, а лишь на маленький островок вешалок в углу. Как назло, это оказались вещи, испачканные в губной помаде, с оторванными пуговицами и таких страшных цветов, что их впору было надевать на огородное пугало.
   – Ну, что я говорила! – торжествовала Ариадна Васильевна, тыча пальцем в пиджачок цвета детской неожиданности, украшенный на лацканах черными пятнами неизвестного происхождения. – Я, конечно, не миллионерша, но такое мне и даром не нужно. Пошли в нормальный бутик, а эту красоту оставим жене Абрамовича, пусть радуется.
   В следующем магазине Ариадне Васильевне не понравился интерьер:
   – Слишком тесно, не люблю, когда манекены понатыканы на каждом шагу.
   В третьем бутике продавщица имела наглость заговорить с пенсионеркой пренебрежительным тоном, и мы немедленно его покинули.
   – Да что она себе позволяет! – возмущалась Ариадна Васильевна. – Людмила, ты видела, каким презрением она меня окатила? Как будто, если я на пенсии, значит, уже второй сорт!
   Маленькое уточнение: девушка всего лишь с дежурной улыбкой поинтересовалась: «Вам помочь?».
   В четвертом магазине на ценниках значились такие длинные ряды цифр, что было непонятно, то ли это цены, то ли номера телефонов…
   Мы бродили по торговому центру уже час, но Ариадна Васильевна еще не примерила ни одну вещь.
   – Устала, ноги болят, – пожаловалась свекровь.
   Я посмотрела на ее ноги. Ариадна Васильевна надела туфли на пятисантиметровых каблучках. Это чистое безумие – отправляться на шопинг на каблуках, пусть даже и невысоких. Я, например, предусмотрительно облачилась в кроссовки.
   – Наверху есть кафе, можно посидеть там, заодно и перекусим, – предложила я.
   – Я не голодна, – капризно отозвалась пенсионерка, – но стакан чаю с удовольствием выпью.
   Я не знаю, сколько в Курске стоит стакан чаю, но в столичном кафе он обошелся мне без малого в тысячу рублей и включал в себя: крем-суп из шампиньонов, ризотто с курицей, салат из морепродуктов, кусок торта тирамису, шоколадное мороженое и, собственно, стакан черного чаю с сахаром и лимоном.
   Подкрепившись, свекровь заметно приободрилась, огляделась по сторонам и увидела яркую витрину.
   – Вот в этом бутике мы еще не были!
   – Вам там не понравится, – отозвалась я, – это молодежная марка.
   Пенсионерка вскочила так резво, словно ее петух в задницу клюнул.
   – Ну, посмотреть-то мне можно, правда? Туда ведь не по паспорту пускают?
   – Смотрите, бога ради, но уверяю, что это не ваш стиль.
   – Кто бы рассуждал о стиле, – пробормотала Ариадна Васильевна, устремляясь вперед.
   В бутике свекровь сразу кинулась к стойке с надписью «Новинки сезона», схватила кучу вешалок и поспешила в примерочную. Я поплелась следом.
   – Что-то тут не так, не пойму… – задумчиво проговорила Ариадна Васильевна за занавеской. – Людмила, ну-ка, взгляни!
   Я отодвинула занавеску. «Не так» в этой кофточке было всё, начиная от цвета – слишком яркого, кричащего, и заканчивая фасоном – явно молодежным, с глубоким декольте и вырезами на плечах. Не видеть этого мог только слепой.
   – Может, цвет не ваш, Ариадна Васильевна? – осторожно предположила я.
   – Ну что ты, мне всегда шел оранжевый! Нет, дело в размере. Мне нужна кофточка на размер меньше, а лучше – на два. Принеси!
   Я послушно затрусила к стойкам. Но кофточка меньшего размера лучше сидеть не стала. Напротив, теперь лямки впивались в плечи, привлекая внимание к немолодой коже, густо, как перепелиное яйцо, покрытой коричневыми пигментными пятнами. А глубокий вырез открывал вид на дряблую шею и грудь.
   Ариадна Васильевна разраженно отбросила блузку, примерила вторую, третью… Вещи смотрелись на ней смешно и нелепо.
   – Лекала у них неправильные, – сделала вывод свекровь. – Шьют, небось, на француженок, а они плоские, как доски, ни попы, ни груди. Вот одежда и уродует русских женщин.
   Дело было, конечно же, не в лекалах, а в том, что пенсионерка с маниакальным упорством выбирала молодежные фасоны и расцветки. Я попыталась привлечь внимание Ариадны Васильевны к одежде, которая больше соответствует даме, разменявшей шестой десяток.
   – Смотрите, какая отличная блузка! Спокойный цвет «кофе с молоком», четкие линии, закрытый ворот. И юбка годе с ней в комплекте, длиной до середины икр. Мне кажется, это самый подходящий вариант для вашего возраста, примерьте!
   Ариадна Васильевна уставилась на меня, как на врага народа, и с ненавистью бросила:
   – Ты сама старушечьи наряды носишь и меня пытаешься в старухи записать!
   – Почему же в старухи… – заблеяла я.
   – Людмила, если ты выглядишь, как толстая продавщица из сельпо, то и я, по-твоему, должна? Ну уж нет, у меня, по крайней мере, вкус имеется!
   Высказавшись, свекровь направилась к выходу. В полном молчании мы дошли до станции метро, спустились под землю и сели в поезда, идущие в противоположных направлениях.
   Обидные слова Ариадны Васильевны выбили меня из колеи. Остаток дня я провела в поисках достойного ответа на ее оскорбления. Улегшись спать, я ворочалась на подушке, снова и снова прокручивала в голове разговор с пенсионеркой, находя все более остроумные и весомые аргументы. Только одержав окончательную и бесповоротную победу в воображаемой битве со свекровью, я успокоилась и заснула.
   Из объятий Морфея меня вырвал телефонный звонок. Я вгляделась в экран мобильника: определился незнакомый номер. Раздосадованная, я нажала на «отбой».
   Ну вот, опять начинается. Около полугода назад у меня стали раздаваться странные звонки.
   – Девушка, сколько по деньгам от Невского проспекта до Гатчины? – в два часа ночи спросил подвыпивший мужской голос.
   – А? – спросонья прохрипела я.
   – Машина нужна срочно!
   – Куда вы звоните?
   – В такси.
   Выяснилось, что номер моего мобильника совпадает с телефоном самого дешевого и популярного такси в Санкт-Петербурге, разница только в одной цифре. Теперь в любое время дня и ночи мне ошибочно звонили с просьбой подогнать машину на Московский проспект или Адмиралтейскую набережную.
   Я взяла привычку отключать звук телефона на ночь и утром обычно обнаруживала десяток пропущенных звонков с незнакомых номеров.
   Потом звонки прекратились. Наверное, таксопарк поднял цены и стал уже не таким популярным.
   И вот сегодня кто-то опять ошибся номером. Когда абонент через секунду позвонил еще раз – вот настырный! – я рявкнула в трубку:
   – Это не такси! Набирайте номер правильно!
   – Люська, погоди, не отключайся, это Таня Чижова.
   Я с трудом узнала голос подруги.
   – Танька, ты чего так поздно? Случилось что-нибудь?
   – Да, случилось, я в тюрьме.
   – В тюрьме?! – только и могла выдохнуть я.
   – Вернее, пока в следственном изоляторе. Нахожусь здесь уже десять дней.
   – Но почему? За что?
   – Меня обвиняют в убийстве свекрови.

Глава 4

   Новость не укладывалось у меня в голове.
   – Господи, Еву Ивановну убили? Но ведь это не ты ее… – я не могла выдавить из себя страшное слово.
   – Конечно, не я! Я не убивала, меня подставили!
   Торопясь и проглатывая слова, подруга принялась рассказывать.
   Две недели назад, в субботу, около двенадцати часов по полудню, Еву Ивановну зарезали на лестничной площадке, прямо перед дверью собственной квартиры. Таня обнаружила ее, когда вышла выносить мусор, и теперь она – главная подозреваемая. За час до этого они со свекровью поскандалили из-за еды, исчезающей из холодильника. Следуя моему совету, Чижова наконец-то решила прямо поговорить с Евой Ивановной. Однако конструктивного разговора не получилось, начав с котлет, женщины перешли на личности и наговорили друг другу много гадостей. От волнения у Евы Ивановны пошла носом кровь, пятна остались на полу в прихожей. Следователи решили, что невестка пырнула свекровь ножом в грудь еще в квартире, а потом выволокла тело на лестничную площадку.
   – Но это же бред! – воскликнула я. – Из-за котлет не убивают!
   – Я так и сказала следователю. Но он заявил, что на почве бытовой ненависти такое случается сплошь и рядом. Сергей тоже мне не верит, он собирается подать на развод. Люська, помоги! Меня обязательно посадят, если ты не поможешь! Мне больше не к кому обратиться!
   – Не волнуйся, я помогу. Что мне сделать? Найти хорошего адвоката?
   – Найди настоящего убийцу.
   – Шутишь? У меня не получится.
   – Умоляю, найди, я надеюсь на тебя, – сказала подруга, и связь оборвалась.
   Спала я плохо, всю ночь ворочалась под ставшей вдруг тяжелой простыней. А утром встала с мыслью: надо поговорить с Сергеем. Попрошу его не пороть горячку и не разводиться с женой. Может быть, мы с ним объединим наши усилия и материальные возможности по оплате хорошего адвоката. Да ведь это курам на смех: Танька Чижова – убийца! Быть такого не может! Наверняка ушлому адвокату удастся вытащить Танюшку из заключения еще до суда.
   Я поехала на улицу с чудесным названием Изумрудная, в дом, где жила Татьяна. Я была здесь лишь пару раз, но хорошо запомнила расположение. От метро «Бабушкинская» десять минут пешком, длинная белая девятиэтажка, по правую сторону от которой находится супермаркет, а слева – детский садик.
   Когда я благополучно нашла нужный дом, выяснилось, что номер квартиры-то я не помню…
   Около подъезда на лавочке оживленно беседовали две старушки, выглядели они совсем по-деревенски: длинные передники, платочки на головах. Для завершенности образа не хватало только кулька семечек.
   – Дамы, будьте добры, подскажите… – обратилась я к местным жительницам.
   Пенсионерки изумленно на меня воззрились, вероятно, подобное обращение они слышали не часто.
   – В вашем доме недавно убили женщину, в какой квартире это было?
   – В двадцатой, – простодушно ответила первая пенсионерка.
   – А вам зачем? – сощурилась вторая.
   – Я из страховой компании, принесла родственникам покойной бумаги на подпись, а адрес потеряла.
   Первая пенсионерка сочувственно защелкала языком, но вторую мне провести не удалось.
   – А в бумагах разве адрес не указан? – въедливо спросила она.
   – Извините, это конфиденциальная информация, – ответила я и устремилась к первому подъезду.
   Когда Сергей ответил по домофону, голос у него был неприветливый. Я принялась сбивчиво объяснять:
   – Привет, это Люся Лютикова, Танина подруга. Извини, только узнала о твоем горе, решила зайти, поддержать тебя в тяжелую минуту.
   Мой визит выглядел подозрительно, мы никогда не дружили.
   – Спасибо, – сухо ответил мужчина, не торопясь открывать подъездную дверь.
   – Впустишь меня? – прямо спросила я.
   До моего уха донеслось приглушенное, сказанное в сторону «Вот привязалась!», но кнопку домофона Сергей все-таки нажал.
   Позвонив в дверь двадцатой квартиры, я битых три минуты стояла, прильнув ухом к замочной скважине, и напряженно прислушивалась к тишине. Когда надежда попасть внутрь угасла, Сергей открыл-таки дверь. При взгляде на него всё мое раздражение испарилось. Выглядел мужчина неважно: лицо опухшее, на щеках трехдневная щетина, глаза красные. То ли пил, то ли плакал, а может, и то, и другое одновременно. Я почувствовала себя последней свиньей. Человек скорбит по убитой матери, переживает предательство жены, и визиты посторонних людей никак не способствуют улучшению настроения.
   Сергей молча развернулся и ушел на кухню. В квартире царил жуткий бардак, очевидно, здесь уже две недели не убирали, я могла бы пройти прямо в уличных туфлях, но все-таки предельно тихо, словно тут еще находилась покойница, переобулась в тапочки и последовала за хозяином.
   Мужчина сидел на табуретке и курил, тупо уставившись в пространство. Перед ним в пепельнице на заляпанном столе уже лежала целая гора окурков.
   Я села на соседнюю табуретку, тяжело вздохнула и спросила:
   – Это правда, что ты собираешься разводиться с Таней?
   Мужчина кивнул.
   – Думаешь, это она убила Еву Ивановну?
   Еще один кивок.
   – Но ведь это совсем на нее не похоже! – воскликнула я. – Танюшка – спокойный, уравновешенный человек! Взять хотя бы эту ситуацию с едой, пропадающей из холодильника. Другая невестка на месте Татьяны давно бы уже устроила скандал, а она три месяца – целых три! – продолжала безропотно готовить разносолы. Это ее очень положительно характеризует!
   Впервые на лице Сергея промелькнули эмоции.
   – Ага, характеризует, – усмехнулся он. – Я тебе сейчас один случай расскажу, который ее тоже характеризует. У нас на даче сосед подворовывал урожай. Вроде не много брал, но все равно неприятно: приезжаешь на выходные, а грядки потоптаны, самая крупная клубника собрана, осталась гнилая мелочь. Мы точно знали, что это он, другие соседи видели, как он по нашему огороду шарился, но доказать ничего не могли. Да и что с него взять, этот мужичок вроде как бомж, родственники выгнали его из квартиры, живет на даче круглый год, естественно, попивает, а наши ягоды, скорее всего, продает на станции и покупает на эти деньги закуску…
   Я, обрадованная тем, что разговор начал клеиться, затаила дыхание, а Сергей рассказывал дальше:
   – И вот как-то в октябре мы закрыли на зиму дом, отключили электричество, воду, уже собрались уезжать, а я вдруг в последнюю минуту замечаю, что в беседке на столе стоит бутылка водки. Как она там очутилась, непонятно. Хотел убрать бутылку в дом, а Танька говорит: «Не трожь, это я для соседа приготовила». «Не жирно ли ему, – спрашиваю, – еще и водку вылакать к нашей картошке?». Месяцем раньше сосед с нашего огорода три ряда картошки выкопал. «Не жирно, – отвечает, – в самый раз. Поехали, на электричку опаздываем!». Но я взял бутылку, отвинтил крышку, понюхал – а там не водка, а этиловый спирт! Сосед, не разобравшись, выпил бы и гарантированно умер от отравления. Весной мы бы приехали на дачу, а его труп уже разложился. Вот и подумай, с какой стороны это Таньку характеризует!
   – Неужели она могла убить человека из-за ведра картошки? – не поверила я.
   – Там не только картошка была, я же говорю, и клубнику сосед воровал, и крыжовник, и морковь…
   – Убийство из-за пучка морковки?
   – Получается, что да: она расчетливо спланировала убийство из-за пучка морковки. Если бы я не заметил бутылку, именно так бы и произошло.
   Я все еще отказывалась верить в то, что подруга убила свою свекровь. По крайней мере, я плохо представляла Чижову с ножом в руках. Если история про бутылку правда, то Татьяна, намереваясь разделаться с Евой Ивановной, скорей всего, действовала бы по такой же схеме: отравила бы еду в холодильнике, чтобы воровка, уплетая чужие котлеты, получила по заслугам. Но вонзить нож в человека, да еще в женщину, в мать собственного мужа – на это мало кто способен!
   Словно услышав мой внутренний монолог, Сергей сказал:
   – Они с матерью в последнее время часто ссорились. Цапались по мелочам. А в то утро они вдрызг разругались на кухне, так вопили, что мне пришлось выйти из комнаты, чтобы их успокоить.
   – Так ты был в квартире? – быстро спросила я. – Видел, как всё случилось?
   – Как произошло убийство, я не видел. После ссоры развел мать и жену по разным комнатам, а сам ушел к приятелю в гости. Не мог я смотреть на их перекошенные физиономии, понимаешь? Очевидно, позже ссора вспыхнула вновь, и тогда уже они не ограничились одними словами. Эх, не надо было мне уходить!
   В этот момент в дверь позвонили – требовательно, настойчиво. Кто-то не переставая жал на кнопку звонка и одновременно стучал ногами в железяку. Сергей с отрешенным видом поплелся открывать.
   – Безобразие, опять нас заливаете! – раздался визгливый женский голос из прихожей.
   – Вода с потолка водопадом хлещет! – вторил ему мужской.
   – У меня ничего не течет, – стал оправдываться Сергей, – можете сами пройти посмотреть.
   Честная компания потопала в ванную, а я, воспользовавшись этим обстоятельством, проскользнула в боковую комнату, которую, насколько я помнила, раньше занимала Ева Ивановна.
   Комната оказалась совсем маленькой, на площади около восьми метров впритык стояли тахта, трехстворчатый платяной шкаф и тумбочка с телевизором. В нос ударил затхлый запах бедности и лекарств. Здесь царил жуткий беспорядок: дверцы шкафа распахнуты, содержимое полок бесцеремонно сброшено на пол, латаные женские панталоны валялись вперемежку с черно-белыми фотографиями.
   Мой взгляд выхватил из кучи прямоугольник нежно-голубого цвета. Сберегательная книжка! Я бегло просмотрела банковские записи. Каждый месяц Еве Ивановне Лукаш начисляли одну и ту же сумму, очевидно, пенсию по инвалидности. Я отметила, что в пятницу, за день до убийства, женщина сняла с книжки все деньги. Чуть больше четырехсот восьмидесяти тысяч рублей, это была ее пенсия за три года!
   Зачем пенсионерке понадобилась такая крупная сумма? Полмиллиона! А вдруг Еву Ивановну убили из-за этих денег? Но хорошенько поразмыслить над этой версией мне не удалось, голоса за дверью становились всё громче, и я выскользнула в коридор.
   В ванной тем временем нарастал скандал.
   – Вскрывай стену! – требовал сосед снизу.
   – Вы же видите, сантехника в порядке, воды нигде нет, – сопротивлялся Сергей.
   – Значит, протекает где-то в стене, – напирала тетка, – надо отодрать плитку и посмотреть трубы.
   Я вступилась за Сергея:
   – Отстаньте от него! Как не стыдно, чего вы привязались с этими трубами, неужели не знаете, что у человека мать убили? У вас вообще есть совесть?!
   – У нас евроремонт, – заявила тетка, все-таки немного сбавляя обороты.
   – Возможно, вода к вам бежит по перекрытиям из другой квартиры. Вы у всех соседей были?
   Мужик с теткой озадаченно переглянулись.
   – Вот сходите и посмотрите, – сказала я, ненавязчиво подталкивая наглых визитеров к выходу.
   Когда за соседями закрылась дверь, Сергей выдохнул:
   – Уф, слава богу, ушли! Мне сейчас не хватало только оплачивать им ремонт! Денег в доме ни копейки!
   – На похороны потратился? – понимающе кивнула я. – И передачи для Татьяны в следственный изолятор тоже, наверное, бьют по карману?
   – Без передач обойдется, – буркнул мужчина. – Я же сказал, что скоро с ней разведусь.
   – Может, не стоит торопиться? А если выяснится, что это не она убила Еву Ивановну?
   – А кто же еще? – искренне удивился Сергей. – У матери других врагов не было.
   – Может, ее убили из-за денег?
   – Каких денег? У матери в кошельке едва триста рублей набралось. В шкатулке, где она хранила сбережения, тоже пусто. Мало того что она жила за наш счет, так еще и «похоронные» не приготовила!
   – Вообще-то, – возразила я, – женщине пятидесяти трех лет рановато было думать о смерти и собирать деньги на гроб, ты не находишь?
   Однако меня удивило, что Чижов не сказал про полмиллиона рублей, которые Ева Ивановна незадолго до смерти сняла со сберкнижки. Он определенно про них знал, не мог не знать – сберкнижка лежит на самом видном месте. Знал, но ни словом не обмолвился. Почему?
   И еще меня поразил тон, каким Сергей отзывался о матери. В нем не было ни любви, ни скорби, одно лишь раздражение.

Глава 5

   Поскольку от Сергея я мало чего добилась, то решила поговорить с соседями. Соседи знают про нашу жизнь такие подробности, которые, порой, не ведомы даже близким родственникам. Особенно если проживаете вы в обычном панельном доме с низким порогом слышимости и достоянием общественности становится буквально каждый чих. Да что там панельные дома! Даже если вам посчастливилось обитать в элитном жилье в центре Москвы, но коль скоро у вас есть соседи, значит, секретов у вас не осталось.
   Взять, к примеру, моего соседа с верхнего этажа, маршала Ларионова. Я знаю его секрет. Этот суровый дядька, который всегда держится так, словно шпагу проглотил, по вечерам смотрит женские ток-шоу. Маршал – вдовец, живет один, он немного туговат на ухо, поэтому включает громкость на полную мощность, и я слышу каждое слово ведущих и эмоциональные комментарии, которые отпускает по ходу передачи сам маршал:
   – Конечно, девочка, он тебе изменяет, и ты еще сомневаешься?!
   – С твоей лучшей подругой, представь себе!
   – Бросай его, он тебя не достоин!
   Мелочь, скажете вы? Не является компроматом? Ну хорошо, а как насчет банкира Фридмана, обитающего со мной на одной лестничной площадке? В глазах всех окружающих он – примерный муж с двадцатилетним стажем семейной жизни, и только я знаю, что последние три года он изменяет супруге. Может, и раньше изменял, вот только соседствуем мы лишь три года. Причем Фридман не гуляет направо и налево, у него постоянная любовница, и для заинтересованных лиц я могу составить ее портрет: огромные глаза на выкате, широкий рот, вздернутый носик, девушка похожа на симпатичную лягушку, напялившую блондинистый парик.
   Клянусь, специально у дверного глазка не дежурю, к шорохам из соседней квартиры не прислушиваюсь, а совершенно случайно сталкиваюсь с Фридманом и его пассией около лифта. Так и подмывает поинтересоваться у банкира: «И зачем же ты, мил человек, тащишь любовницу в семейную постель? Неужели не хватает денег снять гостиницу? Ведь не ровен час кто-нибудь донесет законной супруге!». Хотя блондинистая лягушка, скорей всего, именно этого и добивается.
   На лестничной площадке Евы Ивановны располагались четыре квартиры. Я принялась жать на кнопки звонков. В двух квартирах никого не оказалось, а в третьей дверь открыла пожилая дама в махровом халате.
   – Здравствуйте, – бойко начала я, – я из страховой компании, хочу поговорить о вашей соседке Еве Ивановне. У вас найдется свободная минутка?
   Судя по той готовности, с какой пенсионерка распахнула дверь, судачить о соседях она могла часами.
   Мы устроились на кухне, и хозяйка, которую аж распирало от нетерпения, выпалила:
   – Невестка ее убила, Танька, больше некому!
   – Почему вы так думаете? – оторопела я.
   – В день убийства в их квартире стоял ужасный шум. Ева Ивановна и Татьяна ссорились, я явственно слышала, как Танька кричала: «Больше вы не будете надо мной издеваться, я положу этому конец!». Вот, значит, и положила… Я и следователю об этом рассказала.
   – И часто они так ссорились?
   – Впервые. Но это ничего не значит. Моя невестка тоже ко мне всегда подлизывается: «Нина Егоровна, какая у вас кабачковая икра вкусная, дайте рецепт!», но, подвернись ей случай, зарежет меня и даже не поморщится!
   – Господь с вами! – ахнула я. – Какие ужасы рассказываете!
   – Да она в открытую желает мне смерти! Цветы дарит – всегда четное количество, как покойнице.
   – Прямо-таки приносит на день рождения два тюльпана? – не поверила я.
   – Нет, она хитрее действует. Подарит три штуки кустовых роз, а их там целая куча на ветке, думает, я не соображу посчитать. А я считаю! И всегда их – четное количество! В этом году было пятьдесят четыре розочки, в прошлом – шестьдесят шесть, в позапрошлом – сорок восемь. У меня здесь, – пенсионерка постучала себя по черепной коробке, – всё записано.
   – Может, случайность? – предположила я.
   – Каждая случайность на самом деле – неосознанная закономерность, – сухо промолвила дама. – И десять лет – это не случайность, это уже приговор.
   Ну, знаете! Если бы на протяжении десяти лет кто-то дарил мне розы, я бы чувствовала благодарность. А собеседница, кажется, ощущала только ненависть. С перекошенным лицом она продолжала перечислять злодеяния невестки:
   – Позорит меня перед соседями, прямо на улицу стыдно выходить! Такое вытворяет, что не могу людям в глаза смотреть!