Страница:
Позже полк Гембицкого в составе Западного фронта продолжил участие в боях северо-западнее Москвы. В начале 1942 г. Гембицкого перевели в другую часть и назначили командиром санитарной роты. Это позволяло накапливать специфический – организационно-медицинский – опыт непосредственно на передовой. Известно, что работа на поле боя, в зоне ружейно-пулеметного и минометного огня сопровождалась значительными потерями медицинского состава. Не случайно, по приказу НКО СССР, она была приравнена к боевому подвигу. Приходил опыт. Появлялись первые собственные наблюдения боевой патологии. Чувствовалась недостаточность теоретической подготовки. Что же касается офицерского возмужания, то в ситуации постоянного риска оно происходило гораздо быстрее.
Три года боевой работы. Участие в боях на Западном, Калининском, Волховском фронтах с характерной для них позиционностью, оборонительной тактикой, трудностями снабжения, питания и перемещения (леса, озера, болота). Все здесь так или иначе было подчинено поддержке Ленинградского фронта. Ленинграду было еще тяжелее. В «Правде» в те годы печатались стихи Ольги Берггольц из блокадного города о ленинградцах.
В 1942 г. Е. В. Гембицкий вступил в ряды ВКП(б).
Какое-то время он вновь служил старшим врачом полка, но уже стрелкового. Вскоре он был переведен на должность командира госпитального взвода медико-санитарного батальона дивизии. Это было для него серьезной профессиональной и организаторской школой. Накапливались клинические наблюдения во всем их многообразии и неповторимости. Хорошая память, систематичность как черта характера, взвешенность в оценках помогали овладеть навыкам» анализа и группировки наблюдений и фактов, давали пищу для размышлений о патогенетической сущности и общности патологических процессов. Это вырабатывало в нем чувство меры, диагностическую осторожность, собственную манеру научного мышления. Как пригодились здесь уроки учебы в Куйбышеве!
Научные интересы его особенно проявились в области заболеваний внутренних органов у раненых. Е. В. Гембицкий на собственном опыте пришел к выводу о правильности тезиса Н. И. Пирогова о том, что «раненый со временем становится больным». Как-то в январе 1989 г. в беседе со мной, только что вернувшимся из зоны Спитакского землетрясения, он вспомнил о собственном наблюдении синдрома длительного раздавливания в 1943 г. на Волховском фронте. Он видел раненых, доставляемых в медсанбат из-под завалов разрушенных зданий после вражеских бомбежек, и обратил внимание на последовательную и довольно четкую по времени смену периодов в их состоянии: от тяжелого травматического шока к заметному, хотя и короткому, улучшению и вновь к резкому ухудшению, проявлявшемуся в психической загруженности, олигурии и заканчивавшемуся смертью. Условия для такого продолжительного наблюдения за ранеными были, так как войска стояли в обороне, а эвакуация задерживалась. Гембицкий в то время, по его признанию, не находил этому объяснения (как это было сделано в Лондоне Байотерсом в 1941—1942 гг. и А. Я. Пытелем в 1942—1943 гг. в развалинах Сталинграда и как это окончательно было исследовано в наше время). Но поражала его наблюдательность. Оказалось, что смена состояния раненых не случайна, но ему было не совсем ясно, отчего освобождение конечностей и даже их ампутация не останавливали патологического процесса и завершались уремией.
В 1942, 1943 и 1944 гг. были проведены первые научно-практические конференции врачей Волховского, Ленинградского и других фронтов. На Волховском фронте их организатором был тогда еще молодой профессор Николай Семенович Молчанов – главный терапевт этого фронта.
Конференции давали возможность панорамного видения организации медицинского обеспечения боевых операций не только фронта, но и всей Красной Армии. Оказалось, что с начала войны уже по декабрь 1941 г. были сформированы 291 дивизия с медсанбатами, 94 стрелковых бригады с медико-санитарными ротами, 380 полевых госпиталей и т. д. В тылу шло дополнительное формирование 1600 эвакогоспиталей на 750 тыс. коек. Эти госпитали принимали до половины всех раненых, в том числе наиболее тяжелых.
Актуальной была проблема алиментарной дистрофии, но главное внимание на конференциях привлекала проблема пневмоний у раненых. Дело в том, что пневмонии оказались наиболее частым и трудным для диагностики осложнением огнестрельных ранений. В начале войны в большинстве случаев врачи их не диагностировали. Первыми забили тревогу патологоанатомы, в частности, в осажденном Ленинграде: тысячи раненых умирали не только вследствие ранения и кровопотери, но и от травматической пневмонии. Сообщения об этом появились уже в 1941 и начале 1942 г. в «Клинической медицине», печатавшейся на оберточной бумаге. Терапевтам еще предстояло научиться их диагностировать и лечить. Этому и служили фронтовые конференции, равные по своему значению, по выражению М. С. Вовси, – главного терапевта Красной Армии, – всесоюзным съездам терапевтов.
Участником конференции врачей Волховского фронта был и Гембицкий. Ознакомление с опытом других давало ему очень много, способствовало осмыслению им собственных, уже немалых обобщений, отрывало от неизбежной приземленности, тем более в условиях отсутствия необходимой литературы. Полезным было и общение как с профессурой, так и с талантливой фронтовой врачебной молодежью.
Как известно, в то время наиболее крупные клиницисты страны становились главными терапевтами фронтов и армий, консультантами эвакогоспиталей. В результате уже в первой половине 1942 г. сложилась и четко работала терапевтическая служба Красной Армии.
Главным терапевтом (с 1941 г.) был М. С. Вовси, его заместителем – П. И. Егоров, главным терапевтом Военно-Морского Флота – А. Л. Мясников, на постах терапевтов фронтов и флотов работали такие известные ученые, как В. X. Василенко, Э. М. Гельштейн, Б. В. Ильинский, Н. А. Куршаков, Н. С. Молчанов, Г. А. Смагин, М. А. Ясиновский.
В армейском звене и эвакогоспиталях работали и многие другие видные профессора. Интересно, что большинству из них не было тогда и 50 лет. После окончания войны на плечи именно этих ученых легла задача обобщения опыта терапевтов, приобретенного в годы Великой Отечественной войны.
Чрезвычайно важной заслугой руководства медицинской службы ВС в то время была продуманная концентрация высококвалифицированных кадров на узловых проблемах боевой патологии и организации медицинской помощи.
Е. В. Гембицкий как терапевт дивизионного звена и в текущей боевой обстановке, и в ходе совещаний и конференций тесно общался со старшими товарищами и, несомненно, был ими замечен. Эти контакты запомнились и в последующем получили свое развитие.
Много позже Евгений Владиславович, ссылаясь на личную беседу с Е. И. Смирновым, поделился со мной историей выбора кандидата на пост главного терапевта Красной Армии. Это происходило летом 1941 года. Одно из предложений касалось виднейшего ленинградского кардиолога и терапевта Георгия Федоровича Ланга, но оно не получило высшего одобрения. Была предложена кандидатура М. С. Вовси – известного московского профессора (кстати, поддержанная Г. Ф. Лангом), и он был назначен на эту должность. Интересно, что ни тот, ни другой не имели до этого военного образования и опыта. Это контрастировало с хирургическими кадрами, полностью представленными военно-полевыми хирургами из ВМА им. С. М. Кирова. Объяснение этому было простым: военно-полевая терапия как дисциплина и военная специальность рождалась непосредственно в ходе войны. Несмотря на то, что необходимость этого была очевидной и раньше (М. П. Кончаловский, М. Н. Ахутин. и др.), инициатива ее создания возникла слишком поздно. Она принадлежала не терапевту – Е. И. Смирнову – нач. ГВСУ НКО СССР. За 23 дня до начала войны он выступил на заседаниях терапевтических обществ сначала Ленинграда, а затем и Москвы с обоснованием такой необходимости. Ему принадлежат слова: «Со всей очевидностью вытекает необходимость создания самостоятельной дисциплины – военно-полевой терапии. Эту дисциплину надо создать, теоретически ее углубить, широко пропагандировать». К сожалению, до начала войны сделать это не удалось.
Крупные терапевты ВМА, такие как М. А. Аринкин, Д. О. Крылов, Н. Н. Савицкий, к началу войны были уже немолоды и в основном вели консультативную работу в эвакогоспиталях страны. В этом же качестве трудились А. И. Нестеров, Н. Д. Стражеско, Е. М. Тареев, П. Н. Николаев, М. В. Черноруцкий и др.
В 1944 г. на основе войск Волховского и Ленинградского фронтов, прорвавших кольцо блокады Ленинграда, был сформирован 2-й Прибалтийский фронт, стремительно шагнувший на Запад, к Риге. В его составе шла дивизия, в которой служил военврач Е. В. Гембицкий.
Уже в ходе войны продуманно и последовательно формировались кадры военно-полевых терапевтов, составившие в последующем известные школы: Ленинградскую (ВМА им. С. М. Кирова) и Московскую (ГВКГ им. Н. Н. Бурденко). В 1942 г. Гембицкие расстались – жена уехала с фронта в Астрахань, где в нюне родила дочь – Татьяну.
Осенью 1944 г. Е. В. Гембицкого направили в Ленинград, в ВМА, для завершения врачебного образования, и, одновременно, с учетом уже приобретенного практического опыта, – с целью усовершенствования по терапии. Шла война, а фронтовики учились.
Так закончился фронтовой период жизни Е. В. Гембицкого, составивший прочный цоколь того профессионального здания, которому суждено было стоять долго.
Военно-медицинская академия им. С. М. Кирова
Дальний Восток
Три года боевой работы. Участие в боях на Западном, Калининском, Волховском фронтах с характерной для них позиционностью, оборонительной тактикой, трудностями снабжения, питания и перемещения (леса, озера, болота). Все здесь так или иначе было подчинено поддержке Ленинградского фронта. Ленинграду было еще тяжелее. В «Правде» в те годы печатались стихи Ольги Берггольц из блокадного города о ленинградцах.
В 1942 г. Е. В. Гембицкий вступил в ряды ВКП(б).
Какое-то время он вновь служил старшим врачом полка, но уже стрелкового. Вскоре он был переведен на должность командира госпитального взвода медико-санитарного батальона дивизии. Это было для него серьезной профессиональной и организаторской школой. Накапливались клинические наблюдения во всем их многообразии и неповторимости. Хорошая память, систематичность как черта характера, взвешенность в оценках помогали овладеть навыкам» анализа и группировки наблюдений и фактов, давали пищу для размышлений о патогенетической сущности и общности патологических процессов. Это вырабатывало в нем чувство меры, диагностическую осторожность, собственную манеру научного мышления. Как пригодились здесь уроки учебы в Куйбышеве!
Научные интересы его особенно проявились в области заболеваний внутренних органов у раненых. Е. В. Гембицкий на собственном опыте пришел к выводу о правильности тезиса Н. И. Пирогова о том, что «раненый со временем становится больным». Как-то в январе 1989 г. в беседе со мной, только что вернувшимся из зоны Спитакского землетрясения, он вспомнил о собственном наблюдении синдрома длительного раздавливания в 1943 г. на Волховском фронте. Он видел раненых, доставляемых в медсанбат из-под завалов разрушенных зданий после вражеских бомбежек, и обратил внимание на последовательную и довольно четкую по времени смену периодов в их состоянии: от тяжелого травматического шока к заметному, хотя и короткому, улучшению и вновь к резкому ухудшению, проявлявшемуся в психической загруженности, олигурии и заканчивавшемуся смертью. Условия для такого продолжительного наблюдения за ранеными были, так как войска стояли в обороне, а эвакуация задерживалась. Гембицкий в то время, по его признанию, не находил этому объяснения (как это было сделано в Лондоне Байотерсом в 1941—1942 гг. и А. Я. Пытелем в 1942—1943 гг. в развалинах Сталинграда и как это окончательно было исследовано в наше время). Но поражала его наблюдательность. Оказалось, что смена состояния раненых не случайна, но ему было не совсем ясно, отчего освобождение конечностей и даже их ампутация не останавливали патологического процесса и завершались уремией.
В 1942, 1943 и 1944 гг. были проведены первые научно-практические конференции врачей Волховского, Ленинградского и других фронтов. На Волховском фронте их организатором был тогда еще молодой профессор Николай Семенович Молчанов – главный терапевт этого фронта.
Конференции давали возможность панорамного видения организации медицинского обеспечения боевых операций не только фронта, но и всей Красной Армии. Оказалось, что с начала войны уже по декабрь 1941 г. были сформированы 291 дивизия с медсанбатами, 94 стрелковых бригады с медико-санитарными ротами, 380 полевых госпиталей и т. д. В тылу шло дополнительное формирование 1600 эвакогоспиталей на 750 тыс. коек. Эти госпитали принимали до половины всех раненых, в том числе наиболее тяжелых.
Актуальной была проблема алиментарной дистрофии, но главное внимание на конференциях привлекала проблема пневмоний у раненых. Дело в том, что пневмонии оказались наиболее частым и трудным для диагностики осложнением огнестрельных ранений. В начале войны в большинстве случаев врачи их не диагностировали. Первыми забили тревогу патологоанатомы, в частности, в осажденном Ленинграде: тысячи раненых умирали не только вследствие ранения и кровопотери, но и от травматической пневмонии. Сообщения об этом появились уже в 1941 и начале 1942 г. в «Клинической медицине», печатавшейся на оберточной бумаге. Терапевтам еще предстояло научиться их диагностировать и лечить. Этому и служили фронтовые конференции, равные по своему значению, по выражению М. С. Вовси, – главного терапевта Красной Армии, – всесоюзным съездам терапевтов.
Участником конференции врачей Волховского фронта был и Гембицкий. Ознакомление с опытом других давало ему очень много, способствовало осмыслению им собственных, уже немалых обобщений, отрывало от неизбежной приземленности, тем более в условиях отсутствия необходимой литературы. Полезным было и общение как с профессурой, так и с талантливой фронтовой врачебной молодежью.
Как известно, в то время наиболее крупные клиницисты страны становились главными терапевтами фронтов и армий, консультантами эвакогоспиталей. В результате уже в первой половине 1942 г. сложилась и четко работала терапевтическая служба Красной Армии.
Главным терапевтом (с 1941 г.) был М. С. Вовси, его заместителем – П. И. Егоров, главным терапевтом Военно-Морского Флота – А. Л. Мясников, на постах терапевтов фронтов и флотов работали такие известные ученые, как В. X. Василенко, Э. М. Гельштейн, Б. В. Ильинский, Н. А. Куршаков, Н. С. Молчанов, Г. А. Смагин, М. А. Ясиновский.
В армейском звене и эвакогоспиталях работали и многие другие видные профессора. Интересно, что большинству из них не было тогда и 50 лет. После окончания войны на плечи именно этих ученых легла задача обобщения опыта терапевтов, приобретенного в годы Великой Отечественной войны.
Чрезвычайно важной заслугой руководства медицинской службы ВС в то время была продуманная концентрация высококвалифицированных кадров на узловых проблемах боевой патологии и организации медицинской помощи.
Е. В. Гембицкий как терапевт дивизионного звена и в текущей боевой обстановке, и в ходе совещаний и конференций тесно общался со старшими товарищами и, несомненно, был ими замечен. Эти контакты запомнились и в последующем получили свое развитие.
Много позже Евгений Владиславович, ссылаясь на личную беседу с Е. И. Смирновым, поделился со мной историей выбора кандидата на пост главного терапевта Красной Армии. Это происходило летом 1941 года. Одно из предложений касалось виднейшего ленинградского кардиолога и терапевта Георгия Федоровича Ланга, но оно не получило высшего одобрения. Была предложена кандидатура М. С. Вовси – известного московского профессора (кстати, поддержанная Г. Ф. Лангом), и он был назначен на эту должность. Интересно, что ни тот, ни другой не имели до этого военного образования и опыта. Это контрастировало с хирургическими кадрами, полностью представленными военно-полевыми хирургами из ВМА им. С. М. Кирова. Объяснение этому было простым: военно-полевая терапия как дисциплина и военная специальность рождалась непосредственно в ходе войны. Несмотря на то, что необходимость этого была очевидной и раньше (М. П. Кончаловский, М. Н. Ахутин. и др.), инициатива ее создания возникла слишком поздно. Она принадлежала не терапевту – Е. И. Смирнову – нач. ГВСУ НКО СССР. За 23 дня до начала войны он выступил на заседаниях терапевтических обществ сначала Ленинграда, а затем и Москвы с обоснованием такой необходимости. Ему принадлежат слова: «Со всей очевидностью вытекает необходимость создания самостоятельной дисциплины – военно-полевой терапии. Эту дисциплину надо создать, теоретически ее углубить, широко пропагандировать». К сожалению, до начала войны сделать это не удалось.
Крупные терапевты ВМА, такие как М. А. Аринкин, Д. О. Крылов, Н. Н. Савицкий, к началу войны были уже немолоды и в основном вели консультативную работу в эвакогоспиталях страны. В этом же качестве трудились А. И. Нестеров, Н. Д. Стражеско, Е. М. Тареев, П. Н. Николаев, М. В. Черноруцкий и др.
В 1944 г. на основе войск Волховского и Ленинградского фронтов, прорвавших кольцо блокады Ленинграда, был сформирован 2-й Прибалтийский фронт, стремительно шагнувший на Запад, к Риге. В его составе шла дивизия, в которой служил военврач Е. В. Гембицкий.
Уже в ходе войны продуманно и последовательно формировались кадры военно-полевых терапевтов, составившие в последующем известные школы: Ленинградскую (ВМА им. С. М. Кирова) и Московскую (ГВКГ им. Н. Н. Бурденко). В 1942 г. Гембицкие расстались – жена уехала с фронта в Астрахань, где в нюне родила дочь – Татьяну.
Осенью 1944 г. Е. В. Гембицкого направили в Ленинград, в ВМА, для завершения врачебного образования, и, одновременно, с учетом уже приобретенного практического опыта, – с целью усовершенствования по терапии. Шла война, а фронтовики учились.
Так закончился фронтовой период жизни Е. В. Гембицкого, составивший прочный цоколь того профессионального здания, которому суждено было стоять долго.
Военно-медицинская академия им. С. М. Кирова
(1944—1946 гг.)
Шла война, требовавшая для своего обеспечения колоссальных усилий и напряжения всей страны. Подготовка кадров, в том числе медицинских, не прекращалась. Разумным было решение Наркомата обороны о направлении на учебу в ВМА им. С. М. Кирова врачей-фронтовиков для завершения ими высшего образования, прерванного войной, для усовершенствования и для создания кадрового резерва на послевоенные годы.
Е. В. Гембицкий прибыл в Академию осенью 1944 г. В Ленинграде прежде он никогда не бывал. Город показался ему малолюдным, строгим и даже суровым. После хаоса фронтовых впечатлений особенно поражало совершенство сочетания величия Невы с творениями архитектуры на ее берегах, Петропавловской крепостью, тяжеловесными мостами, заводскими колоссами, бетонными причалами и кранами порта. Редкие корабли терялись в ее просторах. Своим неистощимо фатальным течением Нева подчиняла себе город и как бы несла его на себе.
Душевное состояние человека, еще не отошедшего от фронтовых невзгод, гармонировало с состоянием великого города, не закрывшего еще свои раны, нанесенные блокадой, бомбежками и голодом. Вечерами он приходил на Пироговскую набережную и, всматриваясь в тяжелые стальные воды, серую от дождя перспективу реки с силуэтами Кировского моста и Стрелки Васильевского острова, восхищался мощью и стойкостью города, по-своему сопереживая ему и как бы сливаясь с ним. Эту гармонию передают строки, написанные мной гораздо позже…
«Декабрь. Ленинград. Пироговская набережная. Мокрый гранит. Шинель темна от сырости. Над Невой клочьями стелятся облака. Над темной водой чугунно нависают мосты. У берегов неподвижен грязно-серый тяжелый лед. Почти касаясь его, торопливо летит черная птица.
Ветер несет волны против течения. Кажется, ничто не в силах сковать стихию реки и неба, широко раздвинувшую город. Плечи домов прижались друг к другу. Чернеют заводские трубы, подпирая низкое небо. Затаилась «Аврора». Над резной решеткой Летнего сада сиротливо торчат голые деревья. Ветви их под натиском ветра стелятся. Дрожит мокрый кустарник. Сутулятся спины прохожих.
Все залегло за низким бруствером набережных – словно солдаты лежат вповалку в серых промокших, тяжелых шинелях, упершись коваными сапогами в мостовую. По цепи, преодолевая ветер, бежит команда: «Эй, Петропавловски-и-й! Убери штык, прижмись к земле…»
От ветра тяжело дышать. Не оторваться от мокрых перил. Стихия захватывает. Не уйти. Не уйти от борьбы, от боли, от памяти в воронках, от преодоления. Не город, а школа стойкости. Кто прошел её, научился ждать, в шторм залечь и выдержать, тому под силу сбросить тяжелую плиту неба и опрокинуть на город бескрайнюю синь»…
Поразила его и сама Академия. Она переживала период восстановления, так как всего полгода назад была снята блокада. В город возвращались беженцы, дети, вывезенные в 1941 г. целыми школами, заводская техника и люди. Возвратилась и та часть Академии, которая сразу после начала войны была вывезена в Самарканд и Куйбышев.
Клиники заполнялись больными и ранеными, в том числе доставлявшимися с фронта, ушедшего далеко на запад.
Академия занимала три огромных квартала на Выборгской стороне, возле Финляндского вокзала. Ее классические клиники, построенные еще в XIX веке, с высокими потолками, мраморными лестницами, паркетными полами; величественный ансамбль штаба Академии с куполом и колоннами при входе, памятником Кирову – все это сохранилось с довоенного времени, несмотря на бомбежки. На улице Клинической оставалась нетронутой деревянная брусчатка, уложенная когда-то, для того чтобы смягчать шум транспорта и не тревожить покой больных людей… Такими встретили Ленинград и Академия капитана медицинской службы Е. В. Гембицкого.
Работа в палатах, ночные дежурства были для него и его товарищей привычными (фронт научил напряжению). Основу обучения составил курс внутренних болезней. Практическая работа существенно дополнялась участием в клинических разборах, слушанием лекций, читаемых крупными профессорами. Лекции отличались от тех, что он еще недавно слушал в Куйбышеве, строгой академичностью, верностью традициям, когда больной не иллюстрировал содержание темы, а был основой лекции. Это была Боткинская школа чтения лекций в курсе госпитальной терапии. Она учила клиническому анализу и клинической аргументации с привлечением теоретического материала. В результате возникала возможность реально видеть анатомию клинического мышления. Для него это было открытием.
Не менее важной была работа в Фундаментальной библиотеке. Ее посещение, ознакомление с каталогами, упорное посистемное чтение монографической и периодической литературы давали очень много, органично связывая литературные данные с собственным опытом, приобретенным на фронте. Получалось: из практики (от больного) – в теорию, во имя последующей, более совершенной практики. Это стало алгоритмом и смыслом учебы. Чем больше он занимался в библиотеке, тем яснее понимал, как мало он знает. Он по капле выжимал из себя незнание, и это становилось потребностью. Нужно сказать, что Фундаментальная библиотека Академии в то время была крупнейшим в Ленинграде и в СССР книгохранилищем, в которое вплоть до самой войны поступали издания по медицине и биологии из всех стран мира.
Среди профессоров-терапевтов Академии выделялись М. И. Аринкин (бывшая клиника С. П. Боткина), Д. О. Крылов (выходец из Саратовского университета), Н. Н. Савицкий. В соседних клиниках трудились выдающиеся хирурги – С. С. Гирголав, В. И. Попов, В. Н. Шамов, П. А. Куприянов… Академию представляли такие корифеи медицины, как В. Н. Тонков (анатом), В. Н. Шевкуненко (топографическая анатомия), В.-И. Воячек (ЛОР-болезни), Е. Н. Павловский (паразитолог), Г. Е. Владимиров (биохимия), А. С. Георгиевский (организация медицинской службы), А. Н. Чистович (патологоанатом) и другие. Возглавлял Академию ученик И. П. Павлова физиолог генерал-полковник медицинской службы Л. А. Орбели. Кафедры располагали богатейшими музеями коллекциями, сбереженными во время блокады людьми, умиравшими от голода.
Возобновили или восстановили до полного объема работу Военно-морская медицинская академия на Загородном проспекте, Первый Ленинградский медицинский институт им. И. П. Павлова, Санитарно-гигиенический институт (больница им. И. И. Мечникова). Возвратился из эвакуации на Урал педиатрический институт. Напряженно работал госпиталь на Суворовском проспекте. Возобновляли свою деятельность научные профессиональные общества, которые тогда активно посещались врачами и студентами. Ими руководили профессора М. Д. Тушинский, Т. С. Истаманова, М. И. Хвиливицкая, Б. В. Ильинский, К. А. Щукарев, С. С. Вайль.
В такой обстановке врачи-фронтовики учились клинической культуре, профессиональной основательности, глубокому проникновению в методологию своей профессии, готовности к деятельности не сиюминутной, а рассчитанной на всю жизнь. Работая подмастерьями у больших ученых, они неизбежно становились мастерами и сами.
Приход в стены ВМА фронтовой врачебной молодежи, в свою очередь, вливал «свежую кровь» в содержание и формы работы самих кафедр. В преподавательских коллективах активно анализировался и обобщался опыт фронтовой медицины (позже, в 1946 г. по постановлению правительства, утвержденному И. В. Сталиным, было предпринято издание в 35 томах, получившее название «Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»). При этом учитывался и опыт врачей дивизионного звена. В 1944—1946 гг. в Первом Ленинградском медицинском институте им. И. П. Павлова завершала свое врачебное образование и жена Евгения Владиславовича – Нина Яковлевна Гембицкая.
9 мая 1945 г. Ленинград ликовал. Победа! Вечером народ потянулся к набережным и буквально облепил их. Салютовали от стен Петропавловской крепости, и всполохи разноцветных огней освещали небо, лица людей, отражались в воде.
Ранней осенью 1945 г. мне (с отцом) пришлось побывать в Ленинграде. Было мне тогда 12 лет. Время это точно совпало с периодом учебы в Академии Е. В. Гембицкого, и я многое увидел из того, что тогда окружало его.
Прошло лишь полгода после окончания войны, и только что завершилась война с Японией. Страна была бедная, даже голодная, но вдохновленная добытой победой. Это особенно чувствовалось в измученном Ленинграде. Мы с отцом побывали на ул. Лебедева, у здания Академии, на площади перед Финляндским вокзалом (подходили к ленинскому броневику), на Московском, Невском, Кировском и Лесном проспектах. Город был по-осеннему сумрачным, на многих улицах виднелись развалины. Люди обживали то, что оставалось пригодным для жизни и работы. Посетили мы и тех родных и близких, которые пережили блокаду. Они столько хлебнули горя, что послевоенные невзгоды и жизнь по карточкам их не пугали.
Ленинградцы, особенно блокадники, отличались известными всем советским людям честностью, выдержкой, интеллигентностью, гражданственностью и какой-то особой гордостью. Горе, испытавшее их, не оставило места для злобы, мелочности и алчности. Они прошли ад и остались людьми. Это потом их отодвинут в забвение торгаши, менялы, шаромыжники и мещане, оккупировавшие современный С. – Петербург, да так, что и Ленинградом-то этот город уже назвать нельзя. А тогда они были гордостью нашей страны, ее символом. 0бщение с ними не могло не сказаться на характере и морально-этических взглядах Евгения Владиславовича Гембицкого.
К 1945—1946 гг. объективно складывался новый раздел внутренних болезней, апробированный войной, – военно-полевая терапия. Не только как веление времени, но и как научная и педагогическая дисциплина, имеющая свой предмет, свою методологию, свою школу и своих лидеров. Нужно сказать, что на протяжении десятилетий это явление будет оставаться чисто советским. Американцы почувствуют дефицит в этом отношении только во время вьетнамской войны. А у нас это стало реальностью уже в то время. Опыт превращался в систему. Ее непосредственным участникам был и Е. В. Гембицкий, завершавший обучение в Академии.
Уже тогда определились основные закономерности этой системы:
– соподчиненность звеньев терапевтической службы на всех этапах эвакуации и лечения больных и раненых;
– преемственность лечения и четкая документация;
– единая школа, единые взгляды на методы диагностики, лечения, реабилитации и профилактики;
– эффективность совместного ведения раненых хирургом и терапевтом, в том числе в период травматического шока;
– подтверждение пироговской идеи о том, что местная и общая реакция на травму часто приводит к возникновению заболеваний внутренних органов, в результате чего раненый становится больным;
– доказательство влияния условий войны на характер и течение собственно интернистской патологии. В то время это касалось алиментарной дистрофии, высокой заболеваемости пневмониями, язвенной болезнью с поражением 12-перстной кишки, учащения случаев легочно-сердечной недостаточности, амилоидоза, активного туберкулеза легких, «окопного» нефрита.
В ВМА им. С. М. Кирова была разработана первая в мире программа по военно-полевой терапии, которая затем была утверждена и для гражданских медицинских институтов. В 1943 г. вышел и первый учебник по военно-полевой терапии, позже сформировался курс по этому предмету при кафедре госпитальной терапии Академии, послуживший предтечей самостоятельной кафедры. Громадная роль в этом принадлежала профессорам М. С. Вовси, Н. С. Молчанову, П. И. Егорову. Со временем это дело востребует и Гембицкого. Но тогда все это было еще впереди.
К осени 1946 г. завершилась учеба Е. В, Гембицкого в Академии. Эта школа сформировала его профессионально, подарила ему учителей и друзей, завершила его формирование как личности. В последующем в его жизни менялись обстоятельства, условия, объем работы и ответственности, но он лишь следовал самому себе.
Е. В. Гембицкий прибыл в Академию осенью 1944 г. В Ленинграде прежде он никогда не бывал. Город показался ему малолюдным, строгим и даже суровым. После хаоса фронтовых впечатлений особенно поражало совершенство сочетания величия Невы с творениями архитектуры на ее берегах, Петропавловской крепостью, тяжеловесными мостами, заводскими колоссами, бетонными причалами и кранами порта. Редкие корабли терялись в ее просторах. Своим неистощимо фатальным течением Нева подчиняла себе город и как бы несла его на себе.
Душевное состояние человека, еще не отошедшего от фронтовых невзгод, гармонировало с состоянием великого города, не закрывшего еще свои раны, нанесенные блокадой, бомбежками и голодом. Вечерами он приходил на Пироговскую набережную и, всматриваясь в тяжелые стальные воды, серую от дождя перспективу реки с силуэтами Кировского моста и Стрелки Васильевского острова, восхищался мощью и стойкостью города, по-своему сопереживая ему и как бы сливаясь с ним. Эту гармонию передают строки, написанные мной гораздо позже…
«Декабрь. Ленинград. Пироговская набережная. Мокрый гранит. Шинель темна от сырости. Над Невой клочьями стелятся облака. Над темной водой чугунно нависают мосты. У берегов неподвижен грязно-серый тяжелый лед. Почти касаясь его, торопливо летит черная птица.
Ветер несет волны против течения. Кажется, ничто не в силах сковать стихию реки и неба, широко раздвинувшую город. Плечи домов прижались друг к другу. Чернеют заводские трубы, подпирая низкое небо. Затаилась «Аврора». Над резной решеткой Летнего сада сиротливо торчат голые деревья. Ветви их под натиском ветра стелятся. Дрожит мокрый кустарник. Сутулятся спины прохожих.
Все залегло за низким бруствером набережных – словно солдаты лежат вповалку в серых промокших, тяжелых шинелях, упершись коваными сапогами в мостовую. По цепи, преодолевая ветер, бежит команда: «Эй, Петропавловски-и-й! Убери штык, прижмись к земле…»
От ветра тяжело дышать. Не оторваться от мокрых перил. Стихия захватывает. Не уйти. Не уйти от борьбы, от боли, от памяти в воронках, от преодоления. Не город, а школа стойкости. Кто прошел её, научился ждать, в шторм залечь и выдержать, тому под силу сбросить тяжелую плиту неба и опрокинуть на город бескрайнюю синь»…
Поразила его и сама Академия. Она переживала период восстановления, так как всего полгода назад была снята блокада. В город возвращались беженцы, дети, вывезенные в 1941 г. целыми школами, заводская техника и люди. Возвратилась и та часть Академии, которая сразу после начала войны была вывезена в Самарканд и Куйбышев.
Клиники заполнялись больными и ранеными, в том числе доставлявшимися с фронта, ушедшего далеко на запад.
Академия занимала три огромных квартала на Выборгской стороне, возле Финляндского вокзала. Ее классические клиники, построенные еще в XIX веке, с высокими потолками, мраморными лестницами, паркетными полами; величественный ансамбль штаба Академии с куполом и колоннами при входе, памятником Кирову – все это сохранилось с довоенного времени, несмотря на бомбежки. На улице Клинической оставалась нетронутой деревянная брусчатка, уложенная когда-то, для того чтобы смягчать шум транспорта и не тревожить покой больных людей… Такими встретили Ленинград и Академия капитана медицинской службы Е. В. Гембицкого.
Работа в палатах, ночные дежурства были для него и его товарищей привычными (фронт научил напряжению). Основу обучения составил курс внутренних болезней. Практическая работа существенно дополнялась участием в клинических разборах, слушанием лекций, читаемых крупными профессорами. Лекции отличались от тех, что он еще недавно слушал в Куйбышеве, строгой академичностью, верностью традициям, когда больной не иллюстрировал содержание темы, а был основой лекции. Это была Боткинская школа чтения лекций в курсе госпитальной терапии. Она учила клиническому анализу и клинической аргументации с привлечением теоретического материала. В результате возникала возможность реально видеть анатомию клинического мышления. Для него это было открытием.
Не менее важной была работа в Фундаментальной библиотеке. Ее посещение, ознакомление с каталогами, упорное посистемное чтение монографической и периодической литературы давали очень много, органично связывая литературные данные с собственным опытом, приобретенным на фронте. Получалось: из практики (от больного) – в теорию, во имя последующей, более совершенной практики. Это стало алгоритмом и смыслом учебы. Чем больше он занимался в библиотеке, тем яснее понимал, как мало он знает. Он по капле выжимал из себя незнание, и это становилось потребностью. Нужно сказать, что Фундаментальная библиотека Академии в то время была крупнейшим в Ленинграде и в СССР книгохранилищем, в которое вплоть до самой войны поступали издания по медицине и биологии из всех стран мира.
Среди профессоров-терапевтов Академии выделялись М. И. Аринкин (бывшая клиника С. П. Боткина), Д. О. Крылов (выходец из Саратовского университета), Н. Н. Савицкий. В соседних клиниках трудились выдающиеся хирурги – С. С. Гирголав, В. И. Попов, В. Н. Шамов, П. А. Куприянов… Академию представляли такие корифеи медицины, как В. Н. Тонков (анатом), В. Н. Шевкуненко (топографическая анатомия), В.-И. Воячек (ЛОР-болезни), Е. Н. Павловский (паразитолог), Г. Е. Владимиров (биохимия), А. С. Георгиевский (организация медицинской службы), А. Н. Чистович (патологоанатом) и другие. Возглавлял Академию ученик И. П. Павлова физиолог генерал-полковник медицинской службы Л. А. Орбели. Кафедры располагали богатейшими музеями коллекциями, сбереженными во время блокады людьми, умиравшими от голода.
Возобновили или восстановили до полного объема работу Военно-морская медицинская академия на Загородном проспекте, Первый Ленинградский медицинский институт им. И. П. Павлова, Санитарно-гигиенический институт (больница им. И. И. Мечникова). Возвратился из эвакуации на Урал педиатрический институт. Напряженно работал госпиталь на Суворовском проспекте. Возобновляли свою деятельность научные профессиональные общества, которые тогда активно посещались врачами и студентами. Ими руководили профессора М. Д. Тушинский, Т. С. Истаманова, М. И. Хвиливицкая, Б. В. Ильинский, К. А. Щукарев, С. С. Вайль.
В такой обстановке врачи-фронтовики учились клинической культуре, профессиональной основательности, глубокому проникновению в методологию своей профессии, готовности к деятельности не сиюминутной, а рассчитанной на всю жизнь. Работая подмастерьями у больших ученых, они неизбежно становились мастерами и сами.
Приход в стены ВМА фронтовой врачебной молодежи, в свою очередь, вливал «свежую кровь» в содержание и формы работы самих кафедр. В преподавательских коллективах активно анализировался и обобщался опыт фронтовой медицины (позже, в 1946 г. по постановлению правительства, утвержденному И. В. Сталиным, было предпринято издание в 35 томах, получившее название «Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»). При этом учитывался и опыт врачей дивизионного звена. В 1944—1946 гг. в Первом Ленинградском медицинском институте им. И. П. Павлова завершала свое врачебное образование и жена Евгения Владиславовича – Нина Яковлевна Гембицкая.
9 мая 1945 г. Ленинград ликовал. Победа! Вечером народ потянулся к набережным и буквально облепил их. Салютовали от стен Петропавловской крепости, и всполохи разноцветных огней освещали небо, лица людей, отражались в воде.
Ранней осенью 1945 г. мне (с отцом) пришлось побывать в Ленинграде. Было мне тогда 12 лет. Время это точно совпало с периодом учебы в Академии Е. В. Гембицкого, и я многое увидел из того, что тогда окружало его.
Прошло лишь полгода после окончания войны, и только что завершилась война с Японией. Страна была бедная, даже голодная, но вдохновленная добытой победой. Это особенно чувствовалось в измученном Ленинграде. Мы с отцом побывали на ул. Лебедева, у здания Академии, на площади перед Финляндским вокзалом (подходили к ленинскому броневику), на Московском, Невском, Кировском и Лесном проспектах. Город был по-осеннему сумрачным, на многих улицах виднелись развалины. Люди обживали то, что оставалось пригодным для жизни и работы. Посетили мы и тех родных и близких, которые пережили блокаду. Они столько хлебнули горя, что послевоенные невзгоды и жизнь по карточкам их не пугали.
Ленинградцы, особенно блокадники, отличались известными всем советским людям честностью, выдержкой, интеллигентностью, гражданственностью и какой-то особой гордостью. Горе, испытавшее их, не оставило места для злобы, мелочности и алчности. Они прошли ад и остались людьми. Это потом их отодвинут в забвение торгаши, менялы, шаромыжники и мещане, оккупировавшие современный С. – Петербург, да так, что и Ленинградом-то этот город уже назвать нельзя. А тогда они были гордостью нашей страны, ее символом. 0бщение с ними не могло не сказаться на характере и морально-этических взглядах Евгения Владиславовича Гембицкого.
К 1945—1946 гг. объективно складывался новый раздел внутренних болезней, апробированный войной, – военно-полевая терапия. Не только как веление времени, но и как научная и педагогическая дисциплина, имеющая свой предмет, свою методологию, свою школу и своих лидеров. Нужно сказать, что на протяжении десятилетий это явление будет оставаться чисто советским. Американцы почувствуют дефицит в этом отношении только во время вьетнамской войны. А у нас это стало реальностью уже в то время. Опыт превращался в систему. Ее непосредственным участникам был и Е. В. Гембицкий, завершавший обучение в Академии.
Уже тогда определились основные закономерности этой системы:
– соподчиненность звеньев терапевтической службы на всех этапах эвакуации и лечения больных и раненых;
– преемственность лечения и четкая документация;
– единая школа, единые взгляды на методы диагностики, лечения, реабилитации и профилактики;
– эффективность совместного ведения раненых хирургом и терапевтом, в том числе в период травматического шока;
– подтверждение пироговской идеи о том, что местная и общая реакция на травму часто приводит к возникновению заболеваний внутренних органов, в результате чего раненый становится больным;
– доказательство влияния условий войны на характер и течение собственно интернистской патологии. В то время это касалось алиментарной дистрофии, высокой заболеваемости пневмониями, язвенной болезнью с поражением 12-перстной кишки, учащения случаев легочно-сердечной недостаточности, амилоидоза, активного туберкулеза легких, «окопного» нефрита.
В ВМА им. С. М. Кирова была разработана первая в мире программа по военно-полевой терапии, которая затем была утверждена и для гражданских медицинских институтов. В 1943 г. вышел и первый учебник по военно-полевой терапии, позже сформировался курс по этому предмету при кафедре госпитальной терапии Академии, послуживший предтечей самостоятельной кафедры. Громадная роль в этом принадлежала профессорам М. С. Вовси, Н. С. Молчанову, П. И. Егорову. Со временем это дело востребует и Гембицкого. Но тогда все это было еще впереди.
К осени 1946 г. завершилась учеба Е. В, Гембицкого в Академии. Эта школа сформировала его профессионально, подарила ему учителей и друзей, завершила его формирование как личности. В последующем в его жизни менялись обстоятельства, условия, объем работы и ответственности, но он лишь следовал самому себе.
Дальний Восток
По окончании двухгодичного обучения в Военно-медицинской академии еще семь лет тому назад астраханский студент, а теперь уже военный терапевт, прошедший фронт, получил назначение ординатором терапевтического отделения Окружного военного госпиталя Приморского округа – в г. Ворошилов-Уссурийске. Приходилось из уже ставшего привычным Ленинграда ехать в такую даль. Но было ему тогда всего 27 лет, дело предстояло трудное и ответственное, а в то время трудное воспринималось как почетное: такое уж было время. Так или иначе – выбора не было.
Нет худа без добра – предстояло проехать всю страну до самого Тихого океана. Уссурийск – небольшой городок, расположенный на полпути между озером Хасан и Владивостоком, в пятидесяти километрах от последнего. Через этот городок, судя по карте, которую он изучил перед поездкой, протекает речка, начало которой находится в Китае, но впадает она в Тихий океан. Это все, что он знал о предстоящем. Были, правда, рассказы тех, кто уже послужил в тех местах.
Гембицкий не знал, что в то же время из Дальневосточной армии в Ленинград возвращался профессор Н. С. Молчанов, с которым он прослужил добрых два года на Волховском фронте. Молчанов возвращался в Ленинград принимать должность заместителя начальника кафедры госпитальной терапии Военно-медицинской академии.
В утомительной поездке особенно запомнились Уральские горы, Иркутск, озеро Байкал, южный берег которого часами тянулся за вагонным стеклом. Это было время, когда Транссиб был забит воинскими эшелонами, отправлявшими войска с Дальнего Востока, после войны с милитаристской Японией, в центральную Россию.
Поражала бескрайность пространства. Сибирь. Необъятная, стылая, невеселая. Далека ты от привычного русского края. Выстроилась цепочкой городов па дальнем русском большаке. Дымят трубы заводов и домен, но воздуха здесь так много, что и дыму-то – как от сигареты, выкуренной в лесу… Вспоминалось: «Россия прирастает Сибирью, прирастая к ней». Ровно и мощно бьется здесь терпеливое, мужественное русское сердце…
В Уссурийском госпитале его ждали бытовая неустроенность и напряженные рабочие будни. Нагрузка была не учебной, а вполне реальной, и это требовало самостоятельности. Отделение, в котором он работал, характеризовалось разнообразным спектром заболеваний терапевтического профиля, заболеваниями традиционными и с более сложными дифференциально-диагностическими проблемами. В госпитале можно было наблюдать обширную инфекционную и краевую патологию. Много времени занимали консультации в других отделениях, требовавшие больших познаний.
Госпиталь был рассчитан на 1000 коек, в нем было несколько терапевтических отделений, и по своим размерам он уступал лишь Хабаровскому госпиталю. Оснащение его, несмотря на коечную мощность и окружной уровень, было старым. Довольно скоро и ему – новичку – стало ясно, что этот огромный военно-медицинский центр на востоке страны для своей долгой и авторитетной деятельности потребует постоянных усилий многих поколений врачей, внесения необходимой клинической культуры, преемственности опыта, преодоления доминирующей здесь тенденции к временности жизни и работы. Реальное положение оказалось действительно тяжелым, и это Гембицкий принял как неизбежность. Места эти справедливо считались «дырой». Это во многом было связано с плохими климатическими и бытовыми условиями жизни специалистов и отрывом их от большой России. Но что же делать? Как и прежде, пришлось повернуться к трудностям лицом. Яркие декорации и риск, связанные с фронтом, неисчерпаемая новизна Ленинграда, контрастировали с внешне монотонной, но требующей вдумчивости, оперативности и постоянства работой, которой, поначалу казалось, исчерпывалась здесь вся жизнь. Все, что было получено в годы учебы в Академии, было востребовано и активно использовалось. И вскоре определился его собственный эффективный стиль работы, отношений с людьми, все стало получаться, и даже обнаружились резервы. Теоретическая подготовка не прерывалась: библиотека была рядом.
Нет худа без добра – предстояло проехать всю страну до самого Тихого океана. Уссурийск – небольшой городок, расположенный на полпути между озером Хасан и Владивостоком, в пятидесяти километрах от последнего. Через этот городок, судя по карте, которую он изучил перед поездкой, протекает речка, начало которой находится в Китае, но впадает она в Тихий океан. Это все, что он знал о предстоящем. Были, правда, рассказы тех, кто уже послужил в тех местах.
Гембицкий не знал, что в то же время из Дальневосточной армии в Ленинград возвращался профессор Н. С. Молчанов, с которым он прослужил добрых два года на Волховском фронте. Молчанов возвращался в Ленинград принимать должность заместителя начальника кафедры госпитальной терапии Военно-медицинской академии.
В утомительной поездке особенно запомнились Уральские горы, Иркутск, озеро Байкал, южный берег которого часами тянулся за вагонным стеклом. Это было время, когда Транссиб был забит воинскими эшелонами, отправлявшими войска с Дальнего Востока, после войны с милитаристской Японией, в центральную Россию.
Поражала бескрайность пространства. Сибирь. Необъятная, стылая, невеселая. Далека ты от привычного русского края. Выстроилась цепочкой городов па дальнем русском большаке. Дымят трубы заводов и домен, но воздуха здесь так много, что и дыму-то – как от сигареты, выкуренной в лесу… Вспоминалось: «Россия прирастает Сибирью, прирастая к ней». Ровно и мощно бьется здесь терпеливое, мужественное русское сердце…
В Уссурийском госпитале его ждали бытовая неустроенность и напряженные рабочие будни. Нагрузка была не учебной, а вполне реальной, и это требовало самостоятельности. Отделение, в котором он работал, характеризовалось разнообразным спектром заболеваний терапевтического профиля, заболеваниями традиционными и с более сложными дифференциально-диагностическими проблемами. В госпитале можно было наблюдать обширную инфекционную и краевую патологию. Много времени занимали консультации в других отделениях, требовавшие больших познаний.
Госпиталь был рассчитан на 1000 коек, в нем было несколько терапевтических отделений, и по своим размерам он уступал лишь Хабаровскому госпиталю. Оснащение его, несмотря на коечную мощность и окружной уровень, было старым. Довольно скоро и ему – новичку – стало ясно, что этот огромный военно-медицинский центр на востоке страны для своей долгой и авторитетной деятельности потребует постоянных усилий многих поколений врачей, внесения необходимой клинической культуры, преемственности опыта, преодоления доминирующей здесь тенденции к временности жизни и работы. Реальное положение оказалось действительно тяжелым, и это Гембицкий принял как неизбежность. Места эти справедливо считались «дырой». Это во многом было связано с плохими климатическими и бытовыми условиями жизни специалистов и отрывом их от большой России. Но что же делать? Как и прежде, пришлось повернуться к трудностям лицом. Яркие декорации и риск, связанные с фронтом, неисчерпаемая новизна Ленинграда, контрастировали с внешне монотонной, но требующей вдумчивости, оперативности и постоянства работой, которой, поначалу казалось, исчерпывалась здесь вся жизнь. Все, что было получено в годы учебы в Академии, было востребовано и активно использовалось. И вскоре определился его собственный эффективный стиль работы, отношений с людьми, все стало получаться, и даже обнаружились резервы. Теоретическая подготовка не прерывалась: библиотека была рядом.