Страница:
Завершение. В случаях, когда разрешение основной проблемы не освобождает семью от других весьма ощутимых трудностей, терапевту приходится сфокусировать свое внимание и на них. Нередко, устранив симптом, он должен заняться проблемой иерархической организации семьи. Работая с супружеской парой, терапевт нацелен на установление в ней более равноправных отношений — так, чтобы ни одному из супругов не пришлось искать источник своей силы в той беспомощности, которую обеспечивает симптом. Когда носителем проблемы является ребенок, терапевт старается придать родителям больше сил, чтобы они ощутили ответственность и за своих детей, которых призваны поддерживать и воспитывать, и за самих себя, собственную жизнь, организацию своей семьи. Но зачастую реорганизация иерархии происходит вместе и одновременно с решением основной проблемы, так что дополнительных интервенций не требуется.
После того как представленная проблема получает разрешение, терапевт обязан быть готов завершить работу, оставляя за пациентами право и возможность в случае возникновения новых трудностей повторно обратиться за помощью. Они должны уйти с мыслью, что терапия принесет изменения, но семья будет продолжать изменяться и дальше, уже по собственной воле и усмотрению. Легко понять, насколько важно дать кредит доверия семье, не претендуя на выражение признательности с ее стороны. В короткой, интенсивной терапии изменение нередко наступает с такой скоростью, что семье не приходит в голову приписать его участию терапевта. Не менее существенный момент: следует прервать терапию, когда необходимость в ней отпадает. Самое лучшее для человека состоит в том, чтобы находить себя в ситуации, где он самостоятельно справляется с проблемами и преодолевает жизненные трудности, не завися ни от кого и не являясь пациентом.
6. ДЕСТРУКТИВНОЕ ПОВЕДЕНИЕ ПОДРОСТКОВ И ОТВЕТСТВЕННОЕ РОДИТЕЛЬСТВО
Возврат к родительской ответственности
Родитель дисквалифицирует себя
После того как представленная проблема получает разрешение, терапевт обязан быть готов завершить работу, оставляя за пациентами право и возможность в случае возникновения новых трудностей повторно обратиться за помощью. Они должны уйти с мыслью, что терапия принесет изменения, но семья будет продолжать изменяться и дальше, уже по собственной воле и усмотрению. Легко понять, насколько важно дать кредит доверия семье, не претендуя на выражение признательности с ее стороны. В короткой, интенсивной терапии изменение нередко наступает с такой скоростью, что семье не приходит в голову приписать его участию терапевта. Не менее существенный момент: следует прервать терапию, когда необходимость в ней отпадает. Самое лучшее для человека состоит в том, чтобы находить себя в ситуации, где он самостоятельно справляется с проблемами и преодолевает жизненные трудности, не завися ни от кого и не являясь пациентом.
6. ДЕСТРУКТИВНОЕ ПОВЕДЕНИЕ ПОДРОСТКОВ И ОТВЕТСТВЕННОЕ РОДИТЕЛЬСТВО
В предшествующих главах проблемы детей и подростков в зависимости от специфики случая получали разное истолкование, и в подходе к этим проблемам были рассмотрены столь же разные, порой полярные терапевтические стратегии. Данная глава посвящена наиболее сложным и тяжелым проблемам подростков и юношества — агрессивному или саморазрушительному поведению, злоупотреблению наркотиками или алкоголем, экстремальным депрессивным состояниям. Неконгруэнтность семейной иерархии обычно выступает как длительно действующий фактор, устойчивость которого поддерживается повторяющимися циклами внутрисемейных взаимодействий. Поэтому в случаях, о которых идет речь, рекомендуется единый, внутренне последовательный подход. По сравнению с другими подходами, представленными в данной книге, он допускает большую ригидность и меньшую свободу в вопросах варьирования. Определенная ригидность метода позволяет терапевту удержать собственные границы и оберечь себя от опасности быть задавленным разного рода непредвиденными обстоятельствами, которые могут возникнуть в связи с госпитализацией этих пациентов, угрозой превращения симптома в хронический недуг, необходимостью социального контроля и пр.
В подобных обстоятельствах трудности молодых людей, беспокойство, которое они причиняют окружающим, их неудачи и социальная дезадаптация становятся главной заботой в жизни родителей. Наряду с вышеперечисленными они могут переживать и другие проблемы: недомогания постаревших родственников, неприятности на службе; угроза распада семьи и развода с мужем (женой); страдания от депрессии или какой-либо иной болезни. Но все эти невзгоды отступают на задний план, начиная выглядеть чем-то мелким и незначительным, по сравнению с трагедией, в которую оказался ввергнутым их ребенок на пороге своей взрослости. Полная сконцентрированность на молодом человеке, потребность быть ему полезными становятся для родителей главной жизненной целью. И остается только одно — переступить через собственные трудности и держаться вместе, чтобы не утратить возможности оказывать ему помощь. Как ни странно звучит дальнейшее утверждение, но в известном смысле разрушительное поведение молодых людей может оказывать на родителей позитивное влияние, даже если оно воспринимается ими как тирания и прямое издевательство, лишающие их дееспособности и подрывающие самую основу их жизни. Сын или дочь могут угрожать, что в случае давления «сядут на иглу», сотворят с собой что-нибудь еще и похуже или даже отплатят родителям физической расправой. Те, все больше оказываясь во власти страха перед угрозой аутоагрессии или враждебной ненависти их отпрыска, все сильнее чувствуют, как последние остатки надежды на спасение их ребенка медленно, но верно иссякают.
В подобных случаях в семье симультанно устанавливаются две неконгруэнтные иерархии. Одна — с молодым человеком, страдающим определенным дефектом, зависимым от родительской опеки, нуждающимся в том, чтобы его кормили, одевали, снабжали деньгами, и родителями, которые занимают по отношению к нему позицию превосходства, обеспечивая свое дитя всем необходимым и проявляя о нем заботу. Другая — где над родителями доминирует ребенок, который управляет ими посредством своей беспомощности или посредством опасности, которой чревато его поведение, и прямых угроз, направленных в их адрес. Стоит только родителям решиться на то, чтобы проявить свои права, потребовав от сына соответствующего его возрасту образа действий, как тут же они обнаруживают себя стоящими перед фактом, что толкнули его на поступки, граничащие с крайним риском. А стоит ребенку войти в норму, он тут же теряет над родителями власть, которую ему обеспечивает угроза его экстремального поведения.
Как та, так и другая форма иерархии, не просто не согласуются друг с другом, но и находятся в отношениях парадоксальной конфликтности. В одном случае юноша беспомощен и находится в подчинении у доминирующих родителей, в другом — молодой человек управляет ими и контролирует их. Это более чем парадоксально — быть за главного, управлять, находясь одновременно в подчинении у тех, кого ты полностью контролируешь. Иерархическая неконгруэнтность — это симультанное сосуществование в рамках одной иерархической структуры двух взаимно исключающих иерархий, где одна формирует другую и где один и тот же круг людей включен в обе иерархии.
Гипотетически можно предположить, что та власть, которую подросток или юноша получает над своими родителями, выполняет по отношению к ним протекционно-защитительную функцию, позволяющую им оставаться вместе . И действительно, нет числа семьям, где ребенок невольно доминирует благодаря симптому и своей беспомощности и тем самым по-своему покровительствует родителям. Но когда подросток разбрызгивает бензин вокруг дома, поигрывая на глазах у испуганных взрослых спичками, когда он избивает родителей, вымогая у них деньги, места для сомнений, в чьих руках находится власть в семье, уже не остается. И тем более трудно рассматривать подобного рода власть как благодеяние. Более того, факты заставляют думать, что единственная функция, которую могут выполнять такого рода расстройства в поведении молодых людей, это проистекающая из них эксплуататорская власть. На первоначальном этапе разрушительное поведение подростка может осуществлять протекционно-защитительную функцию. Но по мере того как неконгруэнтная иерархия становится все более устойчивой и система взаимодействия в семье приобретает хронический характер, нарушения в поведении трудного подростка сохраняются как функция системы и становятся тем, что ее разрушает. В определенный момент, возможно, неконгруэнтной иерархии больше уже вообще не существует. Вместо нее возникает «перевернутая» — с молодым человеком, помыкающим своими родителями в условиях, при которых для подобной реверсии содержится минимум или не содержится вовсе сколько-нибудь реальных оснований. (Данный вывод распространяется на случаи делинквентности, жестокости, насилия, зависимостей, а иногда и на психозы.)
Когда молодой человек получает власть над родителями, последние пытаются вернуть утраченные ими позиции, прибегая к помощи служб социального контроля (полиции и психиатрических лечебниц). Молодых людей помещают в соответствующие учреждения, пребывание в которых, увы, приводит к еще большей беспомощности и еще меньшей способности контролировать себя. Безвыходность положения прибавляет больному подростку власти над родителями, поскольку в своих настойчивых попытках помочь ему они вынуждены все неотступнее фокусироваться на нем. Однако постоянное родительское содействие превращает молодого человека во все более беспомощное и все менее способное к самоконтролю существо, которое располагает еще большей властью, питающейся соками этой беспомощности. Таким образом, дефектная система взаимодействия может лишь упрочиться, настойчиво воспроизводя и даже увековечивая себя во времени, особенно если на ситуации молодого человека уже лежит диагностическое клеймо, сохраняемое социальными службами. Перед фактом подобного финала не так уже и важно, выполняло ли поведение подростка исходно протекционную функцию, служило ли предупреждением родительского развода или сводилось только к попытке захватить власть в семье. Вывод один: решение проблемы требует привести иерархию к такому состоянию, что ребенок, хотя бы и повзрослевший, не будет доминировать над родителями ни посредством своей беспомощности, ни посредством произвола.
Иногда в подобных случаях существует определенное сходство между поведением подростка и поведением одного из родителей. Молодой человек чувствует апатию и на ее основе — отвращение к любому виду деятельности, а на поверку обнаруживается, что один из родителей страдает депрессией. Молодого человека отличает невротическая зависимость, родителя — тяга к спиртному. Молодому человеку слышатся голоса — родитель разговаривает сам с собой. Молодого человека отличает крайняя жестокость — отец истязает мать… Такие совпадения убеждают, что отклонения в поведении молодых людей метафоричны по отношению к глубоким расстройствам, характеризующим поведение родителей.
В предшествующих главах были представлены разнообразные способы, позволяющие преодолеть нарушения детского поведения, разорвав их метафорическую связь с родительскими проблемами. В этих подходах терапевт работал на уровне символической коммуникации в семье, изменяя метафоры и аналогии. В тех же случаях, когда терапевт сталкивается с крайними формами расстройств в поведении молодых людей, рекомендуется принципиально иной — более простой и прямолинейный подход. Фокус смещается непосредственно на проблему неконгруэнтности семейной иерархии. Терапевт последовательно стремится к такому ее решению, которое поможет родителям занять соответствующую позицию в семье. Если родители станут более сильными, они смогут решать собственные проблемы с большими надеждами на успех, и дети перестанут чувствовать нужду в метафорическом выражении родительских трудностей. В данном подходе терапевт фокусируется только на буквальном значении изменяемых сообщений. Когда степень патологии действительно серьезна, терапевт может легко увязнуть в трясине метафорических смыслов. Единственный способ, позволяющий избежать ловушек тех противоречий, на уровне которых члены семьи обмениваются своими посланиями, — стать предельно точным и конкретным, обращаясь только к наиболее базовым проблемам и сугубо земным вопросам. Желательно, например, придерживаться твердого убеждения, что молодой человек должен либо работать, либо учиться, как все — посещать уроки и выполнять домашние задания, избегать наркотиков и алкоголя, не впадать в агрессию, иметь одного или двух близких друзей. Процесс терапии, собственно, к тому и сводится, чтобы все эти весьма обычные вещи вернулись на свои места. Метафоры и аналогии игнорируются. Иначе говоря, даже если терапевт разглядит какие-либо аналогии в семейном взаимодействии и, разумеется, поймет их значение, то и тогда терапевтическая стратегия вынуждена будет проигнорировать задачу их изменения и ограничиться сугубо буквальной стороной дела.
Теория двойной связи (Bateson and others, 1956) описывает внутренне противоречивый уровень посланий в семьях шизофреников . Терапевты, исповедующие данную теорию, на протяжении многих лет пытались наделить членов семей, с которыми они работали, способностью и умением передавать друг другу сообщения в ясной и внутренне согласованной форме. Тогда еще никто не понимал, что неконгруэнтные, то есть внутренне рассогласованные, послания — следствие неконгруэнтных позиций в иерархии: чтобы родители разговаривали с детьми как положено родителям, они должны реально находиться в родительской позиции. Теория двойной связи ограничена рамками коммуникативной теории. Понятие иерархической неконгруэнтности предполагает более широкие организационные рамки, которые включают, в частности, и процессы коммуникации. Если родитель выступает как человек, на котором лежит ответственность за семью, но который в то же самое время подвергается тирании и издевательствам со стороны своего ребенка, то члены семьи в такой ситуации будут обмениваться внутренне рассогласованными сообщениями, что отражает рассогласование их позиций в иерархии.
Терапевтический подход, представленный в данной главе, основан на идее, согласно которой терапевт должен отвечать только на одно из двух приведенных определений иерархии — родители отвечают за своих детей. И от него требуется последовательно развенчать и блокировать другое. Иначе говоря, терапевту позволяется игнорировать то, как видит и представляет свою внутреннюю организацию сама семья, отводя в ней главную роль подростку. Он должен максимально поддержать только одну иерархию — ту, где родители несут ответственность за своих юных детей.
От терапевта требуется способность, услышать в рассказе родителей ту информацию, которая характеризует их как компетентных, ответственных взрослых, и дискредитировать ту, где они выглядят слабыми, беспомощными, неумелыми людьми. При всех знаках уважения к молодому человеку со стороны терапевта, сообщения, которые свидетельствуют в пользу его власти над родителями и бессилии последних, должны быть развенчаны, и юноша подвигнут к тому, чтобы определить свою позицию человека, представляющего более юное и более неопытное поколение. В этом подходе допускаются и поощряются только вполне определенные сообщения от определенных членов семьи — в противовес коммуникативному подходу, который преследовал целью лишь ясность выражения всех видов сообщений. Фокус — не на конгруэнтности посланий как таковых, но на конгруэнтности отношений. Если проблема реверсии в коммуникативной, а также иерархической организации семьи будет решена, нормализуется и поведение молодого человека.
Предположительно существующий в данных семьях феномен «перевернутой» иерархии необязательно должен восприниматься как фактор, требующий реконструкции семейного прошлого. Гипотеза в большей степени релевантна тем сильно действующим факторам, которые целиком принадлежат настоящему. Подобный взгляд продиктован определенной потребностью — из всего многообразия данных, характеризующих молодого человека и его семью, отобрать только те события, которые формируют паттерн, в равной степени и понятный терапевту, и полезный с точки зрения цели — изменения личности юного пациента и перестройки его ситуации. Более сложные теории природы «перевернутой» иерархии могут существенно затруднить поиск и разработку тех терапевтических действий, которые способны произвести изменение.
Поведение молодых людей можно рассматривать как протекционное по отношению к родителям, то есть удерживающее их вместе и предотвращающее возможность родительского разъединения и развода (см. Haley, 1980). Но возможно также, что разрушительность их поведения служит помехой, препятствующей согласию или альянсу между родителями. По мнению автора, в условиях, когда случай принадлежит к разряду первого криминального проступка или включает незначительный ряд эпизодов, связанных, например, с наркотиками, терапевт должен тщательно рассмотреть вероятность связи, существующей между поведением подростка и протекционной функцией, которую оно может выполнять в семье. Необходимо проверить, не служит ли оно метафорическим выражением родительских проблем? Не является ли актом самопожертвования? Однако в случае, когда отклонения в поведении приобрели хронический характер (о чем могут свидетельствовать и повторная госпитализация, и неоднократное вмешательство в дела семьи со стороны представителей охраны общественного порядка), терапевт должен думать преимущественно в терминах иерархической реверсии: видеть проблему в тех разрушительных поведенческих актах, которые позволяют молодому человеку сохранять власть над семьей. Исходить из этих представлений — значит акцентировать иерархическую неконгруэнтность в организации семьи и те коммуникативные маневры, которые используют родители, дисквалифицируя себя в позиции семейных авторитетов. Подобный взгляд своими корнями уходит в обширную область исследований, предметом которых были особенности коммуникации, присущие родителям шизофреников, делинквентов, а также детей, страдающих героиновой зависимостью (Sojit Madanes, 1969, 1971; Madanes, Dukes, and Harbin, 1980; Singer, 1967). Когда терапевт обладает способностью распознавать и предугадывать коммуникативные маневры детей и родителей, направленные на то, чтобы удержать status quo в семье, он найдет способ лишить их эффективности.
В подобных обстоятельствах трудности молодых людей, беспокойство, которое они причиняют окружающим, их неудачи и социальная дезадаптация становятся главной заботой в жизни родителей. Наряду с вышеперечисленными они могут переживать и другие проблемы: недомогания постаревших родственников, неприятности на службе; угроза распада семьи и развода с мужем (женой); страдания от депрессии или какой-либо иной болезни. Но все эти невзгоды отступают на задний план, начиная выглядеть чем-то мелким и незначительным, по сравнению с трагедией, в которую оказался ввергнутым их ребенок на пороге своей взрослости. Полная сконцентрированность на молодом человеке, потребность быть ему полезными становятся для родителей главной жизненной целью. И остается только одно — переступить через собственные трудности и держаться вместе, чтобы не утратить возможности оказывать ему помощь. Как ни странно звучит дальнейшее утверждение, но в известном смысле разрушительное поведение молодых людей может оказывать на родителей позитивное влияние, даже если оно воспринимается ими как тирания и прямое издевательство, лишающие их дееспособности и подрывающие самую основу их жизни. Сын или дочь могут угрожать, что в случае давления «сядут на иглу», сотворят с собой что-нибудь еще и похуже или даже отплатят родителям физической расправой. Те, все больше оказываясь во власти страха перед угрозой аутоагрессии или враждебной ненависти их отпрыска, все сильнее чувствуют, как последние остатки надежды на спасение их ребенка медленно, но верно иссякают.
В подобных случаях в семье симультанно устанавливаются две неконгруэнтные иерархии. Одна — с молодым человеком, страдающим определенным дефектом, зависимым от родительской опеки, нуждающимся в том, чтобы его кормили, одевали, снабжали деньгами, и родителями, которые занимают по отношению к нему позицию превосходства, обеспечивая свое дитя всем необходимым и проявляя о нем заботу. Другая — где над родителями доминирует ребенок, который управляет ими посредством своей беспомощности или посредством опасности, которой чревато его поведение, и прямых угроз, направленных в их адрес. Стоит только родителям решиться на то, чтобы проявить свои права, потребовав от сына соответствующего его возрасту образа действий, как тут же они обнаруживают себя стоящими перед фактом, что толкнули его на поступки, граничащие с крайним риском. А стоит ребенку войти в норму, он тут же теряет над родителями власть, которую ему обеспечивает угроза его экстремального поведения.
Как та, так и другая форма иерархии, не просто не согласуются друг с другом, но и находятся в отношениях парадоксальной конфликтности. В одном случае юноша беспомощен и находится в подчинении у доминирующих родителей, в другом — молодой человек управляет ими и контролирует их. Это более чем парадоксально — быть за главного, управлять, находясь одновременно в подчинении у тех, кого ты полностью контролируешь. Иерархическая неконгруэнтность — это симультанное сосуществование в рамках одной иерархической структуры двух взаимно исключающих иерархий, где одна формирует другую и где один и тот же круг людей включен в обе иерархии.
Гипотетически можно предположить, что та власть, которую подросток или юноша получает над своими родителями, выполняет по отношению к ним протекционно-защитительную функцию, позволяющую им оставаться вместе . И действительно, нет числа семьям, где ребенок невольно доминирует благодаря симптому и своей беспомощности и тем самым по-своему покровительствует родителям. Но когда подросток разбрызгивает бензин вокруг дома, поигрывая на глазах у испуганных взрослых спичками, когда он избивает родителей, вымогая у них деньги, места для сомнений, в чьих руках находится власть в семье, уже не остается. И тем более трудно рассматривать подобного рода власть как благодеяние. Более того, факты заставляют думать, что единственная функция, которую могут выполнять такого рода расстройства в поведении молодых людей, это проистекающая из них эксплуататорская власть. На первоначальном этапе разрушительное поведение подростка может осуществлять протекционно-защитительную функцию. Но по мере того как неконгруэнтная иерархия становится все более устойчивой и система взаимодействия в семье приобретает хронический характер, нарушения в поведении трудного подростка сохраняются как функция системы и становятся тем, что ее разрушает. В определенный момент, возможно, неконгруэнтной иерархии больше уже вообще не существует. Вместо нее возникает «перевернутая» — с молодым человеком, помыкающим своими родителями в условиях, при которых для подобной реверсии содержится минимум или не содержится вовсе сколько-нибудь реальных оснований. (Данный вывод распространяется на случаи делинквентности, жестокости, насилия, зависимостей, а иногда и на психозы.)
Когда молодой человек получает власть над родителями, последние пытаются вернуть утраченные ими позиции, прибегая к помощи служб социального контроля (полиции и психиатрических лечебниц). Молодых людей помещают в соответствующие учреждения, пребывание в которых, увы, приводит к еще большей беспомощности и еще меньшей способности контролировать себя. Безвыходность положения прибавляет больному подростку власти над родителями, поскольку в своих настойчивых попытках помочь ему они вынуждены все неотступнее фокусироваться на нем. Однако постоянное родительское содействие превращает молодого человека во все более беспомощное и все менее способное к самоконтролю существо, которое располагает еще большей властью, питающейся соками этой беспомощности. Таким образом, дефектная система взаимодействия может лишь упрочиться, настойчиво воспроизводя и даже увековечивая себя во времени, особенно если на ситуации молодого человека уже лежит диагностическое клеймо, сохраняемое социальными службами. Перед фактом подобного финала не так уже и важно, выполняло ли поведение подростка исходно протекционную функцию, служило ли предупреждением родительского развода или сводилось только к попытке захватить власть в семье. Вывод один: решение проблемы требует привести иерархию к такому состоянию, что ребенок, хотя бы и повзрослевший, не будет доминировать над родителями ни посредством своей беспомощности, ни посредством произвола.
Иногда в подобных случаях существует определенное сходство между поведением подростка и поведением одного из родителей. Молодой человек чувствует апатию и на ее основе — отвращение к любому виду деятельности, а на поверку обнаруживается, что один из родителей страдает депрессией. Молодого человека отличает невротическая зависимость, родителя — тяга к спиртному. Молодому человеку слышатся голоса — родитель разговаривает сам с собой. Молодого человека отличает крайняя жестокость — отец истязает мать… Такие совпадения убеждают, что отклонения в поведении молодых людей метафоричны по отношению к глубоким расстройствам, характеризующим поведение родителей.
В предшествующих главах были представлены разнообразные способы, позволяющие преодолеть нарушения детского поведения, разорвав их метафорическую связь с родительскими проблемами. В этих подходах терапевт работал на уровне символической коммуникации в семье, изменяя метафоры и аналогии. В тех же случаях, когда терапевт сталкивается с крайними формами расстройств в поведении молодых людей, рекомендуется принципиально иной — более простой и прямолинейный подход. Фокус смещается непосредственно на проблему неконгруэнтности семейной иерархии. Терапевт последовательно стремится к такому ее решению, которое поможет родителям занять соответствующую позицию в семье. Если родители станут более сильными, они смогут решать собственные проблемы с большими надеждами на успех, и дети перестанут чувствовать нужду в метафорическом выражении родительских трудностей. В данном подходе терапевт фокусируется только на буквальном значении изменяемых сообщений. Когда степень патологии действительно серьезна, терапевт может легко увязнуть в трясине метафорических смыслов. Единственный способ, позволяющий избежать ловушек тех противоречий, на уровне которых члены семьи обмениваются своими посланиями, — стать предельно точным и конкретным, обращаясь только к наиболее базовым проблемам и сугубо земным вопросам. Желательно, например, придерживаться твердого убеждения, что молодой человек должен либо работать, либо учиться, как все — посещать уроки и выполнять домашние задания, избегать наркотиков и алкоголя, не впадать в агрессию, иметь одного или двух близких друзей. Процесс терапии, собственно, к тому и сводится, чтобы все эти весьма обычные вещи вернулись на свои места. Метафоры и аналогии игнорируются. Иначе говоря, даже если терапевт разглядит какие-либо аналогии в семейном взаимодействии и, разумеется, поймет их значение, то и тогда терапевтическая стратегия вынуждена будет проигнорировать задачу их изменения и ограничиться сугубо буквальной стороной дела.
Теория двойной связи (Bateson and others, 1956) описывает внутренне противоречивый уровень посланий в семьях шизофреников . Терапевты, исповедующие данную теорию, на протяжении многих лет пытались наделить членов семей, с которыми они работали, способностью и умением передавать друг другу сообщения в ясной и внутренне согласованной форме. Тогда еще никто не понимал, что неконгруэнтные, то есть внутренне рассогласованные, послания — следствие неконгруэнтных позиций в иерархии: чтобы родители разговаривали с детьми как положено родителям, они должны реально находиться в родительской позиции. Теория двойной связи ограничена рамками коммуникативной теории. Понятие иерархической неконгруэнтности предполагает более широкие организационные рамки, которые включают, в частности, и процессы коммуникации. Если родитель выступает как человек, на котором лежит ответственность за семью, но который в то же самое время подвергается тирании и издевательствам со стороны своего ребенка, то члены семьи в такой ситуации будут обмениваться внутренне рассогласованными сообщениями, что отражает рассогласование их позиций в иерархии.
Терапевтический подход, представленный в данной главе, основан на идее, согласно которой терапевт должен отвечать только на одно из двух приведенных определений иерархии — родители отвечают за своих детей. И от него требуется последовательно развенчать и блокировать другое. Иначе говоря, терапевту позволяется игнорировать то, как видит и представляет свою внутреннюю организацию сама семья, отводя в ней главную роль подростку. Он должен максимально поддержать только одну иерархию — ту, где родители несут ответственность за своих юных детей.
От терапевта требуется способность, услышать в рассказе родителей ту информацию, которая характеризует их как компетентных, ответственных взрослых, и дискредитировать ту, где они выглядят слабыми, беспомощными, неумелыми людьми. При всех знаках уважения к молодому человеку со стороны терапевта, сообщения, которые свидетельствуют в пользу его власти над родителями и бессилии последних, должны быть развенчаны, и юноша подвигнут к тому, чтобы определить свою позицию человека, представляющего более юное и более неопытное поколение. В этом подходе допускаются и поощряются только вполне определенные сообщения от определенных членов семьи — в противовес коммуникативному подходу, который преследовал целью лишь ясность выражения всех видов сообщений. Фокус — не на конгруэнтности посланий как таковых, но на конгруэнтности отношений. Если проблема реверсии в коммуникативной, а также иерархической организации семьи будет решена, нормализуется и поведение молодого человека.
Предположительно существующий в данных семьях феномен «перевернутой» иерархии необязательно должен восприниматься как фактор, требующий реконструкции семейного прошлого. Гипотеза в большей степени релевантна тем сильно действующим факторам, которые целиком принадлежат настоящему. Подобный взгляд продиктован определенной потребностью — из всего многообразия данных, характеризующих молодого человека и его семью, отобрать только те события, которые формируют паттерн, в равной степени и понятный терапевту, и полезный с точки зрения цели — изменения личности юного пациента и перестройки его ситуации. Более сложные теории природы «перевернутой» иерархии могут существенно затруднить поиск и разработку тех терапевтических действий, которые способны произвести изменение.
Поведение молодых людей можно рассматривать как протекционное по отношению к родителям, то есть удерживающее их вместе и предотвращающее возможность родительского разъединения и развода (см. Haley, 1980). Но возможно также, что разрушительность их поведения служит помехой, препятствующей согласию или альянсу между родителями. По мнению автора, в условиях, когда случай принадлежит к разряду первого криминального проступка или включает незначительный ряд эпизодов, связанных, например, с наркотиками, терапевт должен тщательно рассмотреть вероятность связи, существующей между поведением подростка и протекционной функцией, которую оно может выполнять в семье. Необходимо проверить, не служит ли оно метафорическим выражением родительских проблем? Не является ли актом самопожертвования? Однако в случае, когда отклонения в поведении приобрели хронический характер (о чем могут свидетельствовать и повторная госпитализация, и неоднократное вмешательство в дела семьи со стороны представителей охраны общественного порядка), терапевт должен думать преимущественно в терминах иерархической реверсии: видеть проблему в тех разрушительных поведенческих актах, которые позволяют молодому человеку сохранять власть над семьей. Исходить из этих представлений — значит акцентировать иерархическую неконгруэнтность в организации семьи и те коммуникативные маневры, которые используют родители, дисквалифицируя себя в позиции семейных авторитетов. Подобный взгляд своими корнями уходит в обширную область исследований, предметом которых были особенности коммуникации, присущие родителям шизофреников, делинквентов, а также детей, страдающих героиновой зависимостью (Sojit Madanes, 1969, 1971; Madanes, Dukes, and Harbin, 1980; Singer, 1967). Когда терапевт обладает способностью распознавать и предугадывать коммуникативные маневры детей и родителей, направленные на то, чтобы удержать status quo в семье, он найдет способ лишить их эффективности.
Возврат к родительской ответственности
Основная часть терапевтической работы с указанными семьями сводится к установлению такой иерархии, при которой родителям возвращается авторитет в глазах их юных отпрысков. Родители должны во всеуслышанье заявить, чего они ожидают от молодого человека. Хотят ли они, чтобы сын вернулся к учебе, или предпочитают, чтобы он подыскал себе работу? Как, на их взгляд, он должен вести себя дома? В какое время вставать по утрам? В каком часу возвращаться вечером домой? Родители должны достигнуть твердых соглашений по всем этим вопросам, закрепив свои ожидания в форме правил, которым молодому человеку придется следовать. Правила должны быть по возможности более определенными и практичными, предполагая столь же определенные последствия в случае их несоблюдения. Обсуждение правил, как и последствий отступления от них, также составляет основу терапевтической работы в подобных случаях.
Каждую неделю терапевт, встречаясь с родителями, выясняет, удалось ли следовать тем правилам, которые они установили для своего отпрыска, и если нет, то какие из этого делались выводы. Если родители заново начинают требовать от молодого человека более адекватного поведения, должны быть установлены новые правила и определены новые меры ответственности за их выполнение. В подобных случаях со стороны молодых людей могут предприниматься попытки испытать родителей на прочность. В ответ терапевту придется сделать все необходимое, чтобы удержать родителей в более высокой относительно подростка или юноши позиции.
Иерархия определяется последовательностью коммуникаций. Иными словами, если А говорит В, что ему делать, то А тем самым утверждает себя как лицо, иерархически занимающее относительно В более высокую позицию. Если А и В начинают обсуждать, что должен делать С, и достигают в этом согласия, то А и В определяют свои позиции в иерархии не только как равные, но и как стоящие выше относительно позиции С. Поскольку терапевт борется за установление такой иерархии, где родители совместно несут ответственность за своего ребенка, то он, естественно, стремится и к соответствующей последовательности в коммуникациях между членами семьи. Иными словами, терапевт добивается, чтобы мать и отец беседовали о своем ребенке и приходили к взаимному согласию относительно того, что ему следует делать, и, конечно, терапевту хотелось бы, чтобы молодой человек прислушивался к мнению родителей и выполнял установленные для него правила. Вместо этого родители по обыкновению предпринимают ряд маневров, чтобы избежать такого определения иерархии, которым власть над ребенком передается в их руки. Они вынуждены избегать его по ряду причин: потому что уже утратили исходно принадлежавшую им высокую позицию в иерархии. А также потому, что молодой человек сильнее, чем они, и общество вынуждено отобрать у них их родительскую власть, поскольку, находясь в экстремальных условиях, мать и отец боятся, что допустят какую-либо ошибку и нанесут своему ребенку еще больший вред, и будут считать себя виновными. Наконец потому, что больше всего на свете они боятся потерять свое дитя. Родитель, таким образом, может избегать такого определения иерархии, которое утверждает его родительскую власть над подростком или юношей, сообщая: 1) он не готов или даже не правомочен участвовать в терапии, поскольку не может занять в иерархии позицию исполнительной власти; 2) другой родитель не готов к участию в терапии; 3) терапевт не правомочен отвечать за такие вопросы в терапии. Все это и есть те самые «маневры», которым терапевт должен противодействовать, чтобы в семье, наконец, была установлена необходимая иерархия.
Каждую неделю терапевт, встречаясь с родителями, выясняет, удалось ли следовать тем правилам, которые они установили для своего отпрыска, и если нет, то какие из этого делались выводы. Если родители заново начинают требовать от молодого человека более адекватного поведения, должны быть установлены новые правила и определены новые меры ответственности за их выполнение. В подобных случаях со стороны молодых людей могут предприниматься попытки испытать родителей на прочность. В ответ терапевту придется сделать все необходимое, чтобы удержать родителей в более высокой относительно подростка или юноши позиции.
Иерархия определяется последовательностью коммуникаций. Иными словами, если А говорит В, что ему делать, то А тем самым утверждает себя как лицо, иерархически занимающее относительно В более высокую позицию. Если А и В начинают обсуждать, что должен делать С, и достигают в этом согласия, то А и В определяют свои позиции в иерархии не только как равные, но и как стоящие выше относительно позиции С. Поскольку терапевт борется за установление такой иерархии, где родители совместно несут ответственность за своего ребенка, то он, естественно, стремится и к соответствующей последовательности в коммуникациях между членами семьи. Иными словами, терапевт добивается, чтобы мать и отец беседовали о своем ребенке и приходили к взаимному согласию относительно того, что ему следует делать, и, конечно, терапевту хотелось бы, чтобы молодой человек прислушивался к мнению родителей и выполнял установленные для него правила. Вместо этого родители по обыкновению предпринимают ряд маневров, чтобы избежать такого определения иерархии, которым власть над ребенком передается в их руки. Они вынуждены избегать его по ряду причин: потому что уже утратили исходно принадлежавшую им высокую позицию в иерархии. А также потому, что молодой человек сильнее, чем они, и общество вынуждено отобрать у них их родительскую власть, поскольку, находясь в экстремальных условиях, мать и отец боятся, что допустят какую-либо ошибку и нанесут своему ребенку еще больший вред, и будут считать себя виновными. Наконец потому, что больше всего на свете они боятся потерять свое дитя. Родитель, таким образом, может избегать такого определения иерархии, которое утверждает его родительскую власть над подростком или юношей, сообщая: 1) он не готов или даже не правомочен участвовать в терапии, поскольку не может занять в иерархии позицию исполнительной власти; 2) другой родитель не готов к участию в терапии; 3) терапевт не правомочен отвечать за такие вопросы в терапии. Все это и есть те самые «маневры», которым терапевт должен противодействовать, чтобы в семье, наконец, была установлена необходимая иерархия.
Родитель дисквалифицирует себя
В начале терапии родители нередко дисквалифицируют себя в позиции внутрисемейного авторитета, ссылаясь на влиятельность и вес другого родителя, отказываясь от своей компетентности в проблеме в пользу сына, передавая свои полномочия другим родственникам, характеризуя себя как человека неадекватного или даже угрожая разрывом брачных уз.
Отказ от родительских полномочий в пользу экспертов. Родитель может взывать к авторитетности специалистов, возлагая на терапевта или на работника органов опеки необходимость принять решение относительно его сына, поведение которого страдает отклонениями. Терапевту в подобном случае остается лишь одно — отклонить передачу родительских полномочий профессионалам, включая и самого терапевта. Но возвращая власть по адресу, терапевт должен переименовать проблему молодого человека таким образом, чтобы она в большей степени стала сферой родительского опыта и знания, нежели медицинской или психологической проблемой. Вместо того чтобы сыпать специальными терминами («психическое заболевание», «шизофрения», «эмоциональные проблемы», «психологические конфликты» и пр.), терапевт начинает говорить о юном пациенте как не умеющем себя вести, запутавшемся в проблемах, инфантильном, сопротивляющемся, нуждающемся в помощи и руководстве человеке. Родители в страхе перед ответственностью, возможно, даже захотят опротестовать подобный способ описания их ребенка. Их можно понять: он и в самом деле заметно отличается от языка, которым пользовались другие эксперты, твердившие о необходимости интенсивной длительной терапии и настоятельно рекомендовавшие ребенку избегать стрессовых ситуаций. Терапевт должен использовать все свое влияние и авторитет представляемого им института, чтобы твердо противостоять подобному родительскому «маневру», вне зависимости от того, стоит ли за ним мнение других авторитетов или он ни на чем не основан. В противном случае цели терапии останутся недостижимыми.
Любые проявления отклоняющегося поведения молодых людей должны быть осторожно переформулированы таким образом, чтобы они перестали восприниматься как психиатрическая проблема, а приняли вид поведенческих нарушений, на которые родители в состоянии повлиять. Для терапевта бесконечно важно суметь даже самое эксцентричное поведение представить формой коммуникации, которая всего-навсего лишена признаков вежливости или воспитанности и которая вынужденно ставит других в позицию непонимания, заставляя их только излишне огорчаться. И тогда к родителям можно обратиться с просьбой потребовать от молодого человека, чтобы его послания звучали более ясно и отвечали требованиям вежливости. Если проблема заключается в апатии, апатия может быть переформулирована в лень, и таким образом родители потребуют от сына или дочери большего усердия и активности. Если случай включает увлечение наркотиками, терапевт может подчеркнуть, что имеющийся опыт еще не достиг уровня физиологической зависимости, которую трудно преодолеть. Родители должны быть убеждены, что проблема молодого человека относится к числу такого рода задач, с которыми можно справиться, установив ясные правила и четко определив последствия их нарушений. Если молодой человек находится на лечении, терапевт может пообещать, что сократит сроки лечения или даже полностью прервет его в скорейшем времени. Пока молодой человек лечится, он является душевнобольным, находящимся под наблюдением психиатров, вместо того чтобы оставаться совершающим проступки сыном, поведение которого должно быть исправлено в первую очередь самими родителями. Вывод зачастую возникает сразу вслед за вопросом, должен ли молодой человек получать пособие по инвалидности. Если терапевт принимает подобную возможность, он определяет молодого человека как психически больного, неспособного к той жизни, какую ведут все нормальные люди.
Отказ от родительских полномочий в пользу экспертов. Родитель может взывать к авторитетности специалистов, возлагая на терапевта или на работника органов опеки необходимость принять решение относительно его сына, поведение которого страдает отклонениями. Терапевту в подобном случае остается лишь одно — отклонить передачу родительских полномочий профессионалам, включая и самого терапевта. Но возвращая власть по адресу, терапевт должен переименовать проблему молодого человека таким образом, чтобы она в большей степени стала сферой родительского опыта и знания, нежели медицинской или психологической проблемой. Вместо того чтобы сыпать специальными терминами («психическое заболевание», «шизофрения», «эмоциональные проблемы», «психологические конфликты» и пр.), терапевт начинает говорить о юном пациенте как не умеющем себя вести, запутавшемся в проблемах, инфантильном, сопротивляющемся, нуждающемся в помощи и руководстве человеке. Родители в страхе перед ответственностью, возможно, даже захотят опротестовать подобный способ описания их ребенка. Их можно понять: он и в самом деле заметно отличается от языка, которым пользовались другие эксперты, твердившие о необходимости интенсивной длительной терапии и настоятельно рекомендовавшие ребенку избегать стрессовых ситуаций. Терапевт должен использовать все свое влияние и авторитет представляемого им института, чтобы твердо противостоять подобному родительскому «маневру», вне зависимости от того, стоит ли за ним мнение других авторитетов или он ни на чем не основан. В противном случае цели терапии останутся недостижимыми.
Любые проявления отклоняющегося поведения молодых людей должны быть осторожно переформулированы таким образом, чтобы они перестали восприниматься как психиатрическая проблема, а приняли вид поведенческих нарушений, на которые родители в состоянии повлиять. Для терапевта бесконечно важно суметь даже самое эксцентричное поведение представить формой коммуникации, которая всего-навсего лишена признаков вежливости или воспитанности и которая вынужденно ставит других в позицию непонимания, заставляя их только излишне огорчаться. И тогда к родителям можно обратиться с просьбой потребовать от молодого человека, чтобы его послания звучали более ясно и отвечали требованиям вежливости. Если проблема заключается в апатии, апатия может быть переформулирована в лень, и таким образом родители потребуют от сына или дочери большего усердия и активности. Если случай включает увлечение наркотиками, терапевт может подчеркнуть, что имеющийся опыт еще не достиг уровня физиологической зависимости, которую трудно преодолеть. Родители должны быть убеждены, что проблема молодого человека относится к числу такого рода задач, с которыми можно справиться, установив ясные правила и четко определив последствия их нарушений. Если молодой человек находится на лечении, терапевт может пообещать, что сократит сроки лечения или даже полностью прервет его в скорейшем времени. Пока молодой человек лечится, он является душевнобольным, находящимся под наблюдением психиатров, вместо того чтобы оставаться совершающим проступки сыном, поведение которого должно быть исправлено в первую очередь самими родителями. Вывод зачастую возникает сразу вслед за вопросом, должен ли молодой человек получать пособие по инвалидности. Если терапевт принимает подобную возможность, он определяет молодого человека как психически больного, неспособного к той жизни, какую ведут все нормальные люди.