БЕРНС: А можете вы описать внешность этого мистера Смита?
ДЖО: Еще бы, конечно, могу. Он примерно моего роста, чуть выше шести футов и, как полагаю, весит примерно сто восемьдесят – сто девяносто фунтов. У него светлые волосы и голубые глаза, а кроме того, он носит слуховой аппарат на правом ухе: плоховато слышит. Так вот, он спустился вниз с каким-то предметом, завернутым в газетную бумагу.
БЕРНС С каким предметом?
ДЖО: Этого я не могу сказать. Но это было что-то длинное. Походило на сложенное удилище или что-то в этом роде.
БЕРНС: А может, это была винтовка? Или охотничье ружье?
ДЖО: Могло быть и ружье – через бумагу-то не разглядишь.
БЕРНС: А в котором часу он спустился из своей квартиры?
ДЖО: Около трех часов дня, возможно, в половине четвертого.
БЕРНС: А когда вам пришло в голову, что детектив Карелла может по-прежнему находиться в квартире?
ДЖО: Ну, это трудно точно сказать. Я зашел еще в кондитерскую, где за стойкой стоит чертовски миленькая девчонка. Ну потрепался с ней немного, пока пил кофе со сливками, а потом не торопясь вернулся на свое место, и тут только мне пришло в голову, а что если Кар... Как, вы сказали, его фамилия?
БЕРНС: Карелла.
ДЖО: Он что, итальянец?
БЕРНС: Да.
ДЖО: Да неужто? Надо же, какое совпадение! Ведь я – тоже итальянец. Это просто удивительно – вот так вот встретить своего соотечественника. Здорово, правда?
БЕРНС: Да, просто редкостное совпадение.
ДЖО: Надо же... Так о чем это я? А, так вот, я подумал: а что, если он все еще там? Поэтому я снял трубку и позвонил в квартиру. Там никто не ответил. Ну, а потом... понимаете, меня, наверное, просто любопытство охватило, тем более, что мистера Смита все равно, думаю, нет дома, вот я и поднялся на шестой этаж и постучался. Мне никто не открыл, а дверь в квартиру была заперта.
БЕРНС: В котором часу это было? И что вы сделали после этого?
ДЖО: Я вспомнил тогда, что этот Кар... Как, вы сказали, его фамилия?
БЕРНС: Карелла, Карелла.
ДЖО: Да, совершенно верно, надо же – все время вылетает из головы. Так вот, я тут же припомнил, как он полез через крышу, а потом спускался по пожарной лестнице. Вот я и думаю: “А что, я сам разве не могу проделать то же самое?” Ну, а добравшись туда, я решил, конечно, заглянуть в квартиру 6С и, сойдя на балкон, заглянул в окно. Вот тут-то я и увидел его лежащим на полу.
БЕРНС: И что вы сделали после того, как разглядели его?
ДЖО: Тогда я открыл окно и влез в квартиру. Господи! В жизни своей я не видал столько крови. Я уж решил, что этот дур... послушайте, вы что, записываете все мои слова?
СТЕНОГРАФ: Что?
БЕРНС: Да, он записывает все, что вы говорите.
ДЖО: Тогда зачеркните это последнее слово, ладно? Слово “дурак”, понимаете? Это будет просто невежливо.
БЕРНС: Так что вы подумали, когда обнаружили Кареллу?
ДЖО: Я подумал, что он мертв. Там было столько крови. А кроме того, голова у него была совсем разбита.
БЕРНС: И что вы тогда сделали?
(Молчание)
БЕРНС: Я спрашиваю, что вы сделали после этого?
ДЖО: Я потерял сознание.
Как выяснилось впоследствии, Джо не только брякнулся в обморок, но потом его еще и вырвало прямо на ковер в гостиной, и только после этого он все-таки взял себя в руки и позвонил в полицию. Полиция прибыла в квартиру ровно через десять минут после звонка Джо. К этому моменту толстый ковер успел впитать в себя значительную часть потерянной Кареллой крови, а сам он казался мертвым. Он лежал совершенно неподвижно, бледный как полотно и не подавал никаких признаков жизни. Первый патрульный полицейский, который вошел в квартиру, даже чуть было не поместил у себя в блокноте “убит на месте происшествия”. Однако второй патрульный сообразил попробовать пульс и, обнаружив слабое его биение, тут же позвонил в больницу и вызвал санитарную машину. Врачи, осмотревшие Кареллу в экстренном отделении местной больницы, считали, что он протянет не более часа. Однако хирурги испробовали все чудеса современной медицины: поместили его под капельницу с плазмой, принялись срочно обрабатывать множественные ушибы и ранения, а кроме того, накачали разными стимуляторами. Кто-то из персонала внес его имя и фамилию в список больных, пребывающих в критическом состоянии, а еще кто-то позвонил его жене. К телефону подошла Фанни Ноулс. Она в ответ только и воскликнула: “О, Пресвятая Богородица!” Не прошло и получаса, как они с Тедди были уже в больнице, где их дожидался лейтенант Бернс. В ноль часов пятьдесят минут, двадцать девятого апреля лейтенанту Бернсу удалось, наконец, уговорить Тедди и Фанни отправиться домой. Стив Карелла по-прежнему числился в списке тяжелых больных. В восемь часов утра лейтенант Бернс позвонил на квартиру Фрэнки Эрнандесу.
– Фрэнки, – сказал он, – я не разбудил тебя?
– А? Что? Кто это?
– Это я. Пит.
– Какой Пит? О, простите! Доброе утро, лейтенант. Стряслось что-нибудь?
– Ты не спишь?
– Он умер? – спросил Эрнандес.
– Кто?
– Я о Стиве. Ему лучше?
– Он все еще не пришел в сознание. Пока что ничего не говорят определенного.
– О Господи, а мне как раз снился жуткий сон, – сказал Эрнандес. – Понимаете, мне снилось, что он умер. Мне снилось, что он лежит лицом вниз прямо на тротуаре, в луже крови, а я склонился над ним, плачу и говорю: “Стив, Стив, Стив”. Больше ничего – только повторяю и повторяю его имя. А потом я переворачиваю его, и Пит, можете представить себе, на меня смотрит лицо не Стива, а мое собственное. Господи, у меня просто мурашки пошли по телу! Но теперь я уверен, что он выкарабкается.
– Да, будем надеяться.
Какое-то время оба они помолчали.
– Так ты не спишь? – прервал молчание Бернс.
– Конечно. А в чем дело?
– Мне не хотелось бы нарушать твой отдых, Фрэнки. Я прекрасно знаю, что прошлую ночь ты всю провел на ногах...
– А что нужно, Пит?
– Я хотел, чтобы ты осмотрел квартиру, в которой Стив напоролся на этого негодяя. Конечно, в обычной обстановке я не стал бы приставать к тебе с этим, но, понимаешь Фрэнки, у нас тут такая запарка, черт бы ее побрал. Сам понимаешь, нам приходится вести наблюдение за всеми этими чертовыми магазинами. Видишь ли, Мейер и Клинг убедили меня в том, что этот псих, обязательно совершит нападение. Правда, капитан Фрик подбросил мне патрульных, но он же оставил за собой право отозвать их в любой момент, если они потребуются в другом месте. Поэтому мне и пришлось создать из детективов небольшие команды, которые могли бы подменять этих патрульных по мере надобности. Паркера я не могу снять с этой чертовой кондитерской и не могу никак вернуть двух человек из Вашингтона, ну тех, которых ФБР вызвало на свой идиотский курс. Поэтому мне пришлось двух человек отозвать из отпуска. Понимаешь, Фрэнки, получилось так, что здесь, в участке, я остался в полном одиночестве. Стив лежит в больнице, и я просто с ума схожу из-за него, ведь этот парень для меня как родной сын, Фрэнки. Я, конечно, буду постоянно справляться о нем, но к вечеру мне придется поехать в ратушу чтобы провести подготовку к завтрашнему балу: надо же, губернатору именно в это время взбрело на ум устроить бал и как назло затеять все это на территории моего участка. Так что получается... Честное слово, Фрэнки, я просто ума не приложу, откуда мне взять людей для всего этого. Просто не знаю.
Он замолчал. Молчание затянулось.
– У него все лицо превращено в кровавое месиво, – снова заговорил Бернс. – Ты видел его, Фрэнки?
– Нет, я еще не имел возможности попасть к нему, Пит. Но я...
– Все разбито, – сказал Бернс. – Просто вдребезги.
И снова наступило молчание.
– В общем, ты сам видишь, в каком переплете я тут оказался. Поэтому-то мне и приходится обратиться к тебе с просьбой о личном одолжении, Фрэнки.
– Да я сделаю все, что угодно. Пит.
– Значит, ты возьмешь на себя обыск в этой квартире? Там уже поработали ребята из лаборатории, но я хочу еще, чтобы именно наш человек оглядел там все опытным глазом. Так ты поедешь?
– Конечно, а какой адрес?
– Франклин-стрит, дом 457.
– Я только немного перекушу чего-нибудь и оденусь, Пит. А потом сразу же выезжаю.
– Спасибо. Так ты потом – позвонишь?
– Да, я обязательно приеду в участок.
– Вот и прекрасно, договорились. Знаешь, Фрэнк, ты ведь вместе со Стивом занимался этим делом и наверняка лучше других знаешь, что он думал по поводу всего этого, вот я и решил, что было бы лучше немного тебе...
– Да я с удовольствием займусь этим делом, Пит.
– Вот и отлично. А потом позвони все-таки мне.
– Хорошо, – сказал Эрнандес и повесил трубку. Эрнандес и в самом деле не имел ничего против того, чтобы его вызвали на работу в выходной день. Он прекрасно знал, что все полицейские несут службу двадцать четыре часа в сутки триста шестьдесят пять дней в году, поэтому лейтенант Бернс мог бы и не просить Эрнандеса о личном одолжении, а спокойно в любой момент позвонить и приказать ему: “Приезжай срочно. Ты здесь нужен”. И все-таки, он счел нужным спросить у Эрнандеса, не возражает ли он против выхода на работу, как бы оставляя выбор за ним, и Эрнандесу, надо признаться, такая постановка вопроса очень нравилась. А кроме того, он не помнил, чтобы лейтенант был таким расстроенным и растерянным. Ему случалось видеть Питера Бернса после трех бессонных суток напряженнейшей работы, когда глаза его были красны – от недосыпания, а движения замедленны и вялы; голос его тогда сел, а рука, подносящая ко рту чашку кофе, подрагивала. Но таким убитым, как в это утро, он его видел впервые. Нет, такого еще не было. У него случались приступы усталости, раздражения, да что там – даже отчаяния или паники, но никогда они не сливались так катастрофически в единое целое. И это производило жуткое впечатление. Казалось, будто Бернс уже заглянул в глаза собственной смерти, учуял ее могильный запах; будто он уже предвидит трагический исход и для Стива Кареллы, и для себя. А теперь эта обреченность, эта безысходность передалась по телефонным проводам Эрнандесу и леденящим холодком сжала его сердце.
И вот сейчас, в своей квартирке, в окна которой врывался городской шум, Фрэнки Эрнандес вдруг неожиданно ощутил физическое присутствие смерти. Сдержав невольную дрожь, он быстро направился в ванную, чтобы принять душ и побриться.
– Вы пришли сюда по делу моего соотечественника, да? – спросил Джо.
– А кто он, этот ваш соотечественник? – вопросом на вопрос ответил Эрнандес.
– Карелла. Тот полицейский, которого гробанули здесь наверху.
– Да, я пришел именно по этому делу.
– Послушайте, а вы сами не итальянец случайно? – спросил Джо.
– Нет, не итальянец.
– А кто же? Испанец или что-то в этом роде?
– Пуэрториканец, – ответил Эрнандес и весь внутренне напрягся, готовясь к отражению любых нападок. Он пристально посмотрел в глаза Джо и моментально оценил ситуацию. Нет, с этим типом все в порядке.
– Вам, наверное, нужно пройти в квартиру? Послушайте, а я ведь до сих пор даже не знаю вашей фамилии, – сказал Джо.
– Я – детектив Эрнандес.
– Это довольно распространенная среди испанцев фамилия, правда?
– Да, она встречается довольно часто, – согласился Эрнандес, входя в вестибюль.
– Я это знаю потому, что в старших классах я учил испанский, – сказал Джо. – У нас он был там вместо иностранного языка. – Вы знаете испанский? – спросил он по-испански.
– Немножко, – тоже по-испански ответил Эрнандес и соврал. На самом-то деле, если уж не кривить душой, он знал испанский не “немножко”, а говорил на нем не хуже любого уроженца Мадрида. Впрочем, и это тоже не совсем соответствовало истине. В Мадриде говорят на чистейшем испанском, и буквы “S” и “Z” перед определенными гласными читаются у них по-разному. В Пуэрто-Рико же оба этих звука произносились одинаково. Но при желании он мог говорить на испанском как прирожденный испанец. Правда, у него не слишком часто возникало это желание.
– Я запомнил целую кучу испанских поговорок, – все никак не унимался Джо. – Надо же – три года изучать испанский, а потом в голове, если и осталось что-то, то только никому не нужные поговорки, но зато их я знаю черт знает сколько. – И он тут же продемонстрировал это.
– У вас прекрасное произношение, – похвалил его Эрнандес, и они вместе направились к лифту.
– Вот это-то и обидно. Честное слово, я наверняка знаю больше испанских поговорок, чем добрая половина Испании. А зачем? Вот и лифт. Так, значит, этот тип, который называл себя Джоном Смитом, вовсе не был Джоном Смитом, это верно?
– Да, это верно, – сказал Эрнандес.
– Да, но теперь остается только решить, кто из них двоих был настоящим Джоном Смитом. Тот, что молодой и со слуховым аппаратом, или тот старпер, чью карточку мне показывал лейтенант. Вот вопрос, на который еще нужно найти правильный ответ, так ведь?
– Старик и был Джоном Смитом, – ответил Эрнандес. – А что касается этого высокого блондина со слуховым аппаратом, то его в настоящее время разыскивает полиция за вооруженное нападение на представителя власти.
– А может, ему будет предъявлено и обвинение в убийстве, если мой соотечественник умрет, так ведь?
Эрнандес промолчал.
– Конечно, не дай Бог, – поспешно продолжил Джо. – Ну, пошли, я подыму вас наверх. Дверь лифта открылась. Тут ваши ребята возились всю ночь, делали фотографии. Они буквально все кругом обсыпали белым порошком. Обработали всю квартиру. А уходя, оставили дверь незапертой. Как вы думаете, Карелла выживет?
– Надеюсь, что он выздоровеет.
– Я тоже очень надеюсь на это, – проговорил Джо с тяжелым вздохом и нажал кнопку нужного этажа.
– А как часто бывал тут этот старик? – спросил Эрнандес.
– Ну, трудно сказать. Просто появлялся иногда, я особенно к нему и не присматривался, мало ли кто здесь ходит.
– Но он производил впечатление крепкого еще человека?
– Вы насчет его здоровья спрашиваете?
– Да.
– Да, выглядел он вполне здоровым, бодрый такой старик, – сказал Джо. – Ну, вот мы и прибыли на шестой этаж.
Они вышли в коридор.
– Но квартира была снята у вас этим высоким блондином, правильно? Ну глухим, который ходил со слуховым аппаратом. Это он называл себя Джоном Смитом?
– Да, совершенно верно.
– Но какого черта ему потребовалось называть себя именем старика, если только сам он не скрывается от кого-нибудь? Но даже и в этом случае... – Эрнандес, не договорив, недоуменно пожал плечами и направился по коридору в квартиру 6С.
– Я вам тут буду нужен? – спросил Джо.
– Нет, можете идти и заниматься своим делом.
– Видите ли, сегодня лифтер наш прихворнул. Поэтому мне приходится не только присматривать за входом в дом, но еще и быть за лифтера. Поэтому, если вы не возражаете...
– Нет-нет, можете спокойно идти по своим делам, – ответил Эрнандес. Он вошел в квартиру. Прежде всего на него произвела впечатление великолепная мебель. Однако квартира отнюдь не выглядела уютной: в ней подавляло полное отсутствие каких-либо посторонних звуков, столь характерное для нежилых помещений. Эта тишина совсем не похожа на ту, которая бывает в квартирах, где потихоньку доживает свои дни какая-нибудь пара безобидных и тихих старичков. Эрнандес быстрым шагов миновал арку гостиной и вышел в коридор, ведущий к спальням. Ковер под аркой был весь покрыт пятнами запекшейся крови Кареллы, и Эрнандес внимательно смотрел под ноги, стараясь не наступить на них. Он нервно облизал губы и снова вернулся в гостиную. Здесь он мысленно составил себе перечень предметов обстановки, которые ему нужно будет обследовать с особой тщательностью: письменный стол, стереокомбайн, бар с набором бутылок. Собственно, в гостиной этим можно и ограничиться.
Он снял пиджак и перебросил его через спинку одного из стульев. Потом расслабил галстук, закатал рукава сорочки, открыл окно на улицу и принялся за работу, начав осмотр с письменного стола. Он обыскал самым тщательным образом весь стол снизу доверху и убедился, что больше тут искать что-либо не имеет смысла.
Огорченно пожав плечами, он выпрямился и собрался перейти к стереоустановке, как обратил внимание, что какая-то бумажка выпала из внутреннего кармана его пиджака, когда он бросил его на стул. Он пересек комнату и нагнулся, чтобы поднять ее. Потом он постоял некоторое время, держа в руке обернутую целлофаном фотографию убитого человека, который был опознан как Джон Смит. Он взял пиджак со стула и стал засовывать эту фотографию обратно в карман, как вдруг входная дверь квартиры неожиданно распахнулась.
Эрнандес поднял глаза.
На пороге, освещаемый падающим из коридора светом, стоял человек, чью фотографию он разглядывал пару секунд назад – убитый, который был опознан как Джон Смит.
Глава 15
ДЖО: Еще бы, конечно, могу. Он примерно моего роста, чуть выше шести футов и, как полагаю, весит примерно сто восемьдесят – сто девяносто фунтов. У него светлые волосы и голубые глаза, а кроме того, он носит слуховой аппарат на правом ухе: плоховато слышит. Так вот, он спустился вниз с каким-то предметом, завернутым в газетную бумагу.
БЕРНС С каким предметом?
ДЖО: Этого я не могу сказать. Но это было что-то длинное. Походило на сложенное удилище или что-то в этом роде.
БЕРНС: А может, это была винтовка? Или охотничье ружье?
ДЖО: Могло быть и ружье – через бумагу-то не разглядишь.
БЕРНС: А в котором часу он спустился из своей квартиры?
ДЖО: Около трех часов дня, возможно, в половине четвертого.
БЕРНС: А когда вам пришло в голову, что детектив Карелла может по-прежнему находиться в квартире?
ДЖО: Ну, это трудно точно сказать. Я зашел еще в кондитерскую, где за стойкой стоит чертовски миленькая девчонка. Ну потрепался с ней немного, пока пил кофе со сливками, а потом не торопясь вернулся на свое место, и тут только мне пришло в голову, а что если Кар... Как, вы сказали, его фамилия?
БЕРНС: Карелла.
ДЖО: Он что, итальянец?
БЕРНС: Да.
ДЖО: Да неужто? Надо же, какое совпадение! Ведь я – тоже итальянец. Это просто удивительно – вот так вот встретить своего соотечественника. Здорово, правда?
БЕРНС: Да, просто редкостное совпадение.
ДЖО: Надо же... Так о чем это я? А, так вот, я подумал: а что, если он все еще там? Поэтому я снял трубку и позвонил в квартиру. Там никто не ответил. Ну, а потом... понимаете, меня, наверное, просто любопытство охватило, тем более, что мистера Смита все равно, думаю, нет дома, вот я и поднялся на шестой этаж и постучался. Мне никто не открыл, а дверь в квартиру была заперта.
БЕРНС: В котором часу это было? И что вы сделали после этого?
ДЖО: Я вспомнил тогда, что этот Кар... Как, вы сказали, его фамилия?
БЕРНС: Карелла, Карелла.
ДЖО: Да, совершенно верно, надо же – все время вылетает из головы. Так вот, я тут же припомнил, как он полез через крышу, а потом спускался по пожарной лестнице. Вот я и думаю: “А что, я сам разве не могу проделать то же самое?” Ну, а добравшись туда, я решил, конечно, заглянуть в квартиру 6С и, сойдя на балкон, заглянул в окно. Вот тут-то я и увидел его лежащим на полу.
БЕРНС: И что вы сделали после того, как разглядели его?
ДЖО: Тогда я открыл окно и влез в квартиру. Господи! В жизни своей я не видал столько крови. Я уж решил, что этот дур... послушайте, вы что, записываете все мои слова?
СТЕНОГРАФ: Что?
БЕРНС: Да, он записывает все, что вы говорите.
ДЖО: Тогда зачеркните это последнее слово, ладно? Слово “дурак”, понимаете? Это будет просто невежливо.
БЕРНС: Так что вы подумали, когда обнаружили Кареллу?
ДЖО: Я подумал, что он мертв. Там было столько крови. А кроме того, голова у него была совсем разбита.
БЕРНС: И что вы тогда сделали?
(Молчание)
БЕРНС: Я спрашиваю, что вы сделали после этого?
ДЖО: Я потерял сознание.
Как выяснилось впоследствии, Джо не только брякнулся в обморок, но потом его еще и вырвало прямо на ковер в гостиной, и только после этого он все-таки взял себя в руки и позвонил в полицию. Полиция прибыла в квартиру ровно через десять минут после звонка Джо. К этому моменту толстый ковер успел впитать в себя значительную часть потерянной Кареллой крови, а сам он казался мертвым. Он лежал совершенно неподвижно, бледный как полотно и не подавал никаких признаков жизни. Первый патрульный полицейский, который вошел в квартиру, даже чуть было не поместил у себя в блокноте “убит на месте происшествия”. Однако второй патрульный сообразил попробовать пульс и, обнаружив слабое его биение, тут же позвонил в больницу и вызвал санитарную машину. Врачи, осмотревшие Кареллу в экстренном отделении местной больницы, считали, что он протянет не более часа. Однако хирурги испробовали все чудеса современной медицины: поместили его под капельницу с плазмой, принялись срочно обрабатывать множественные ушибы и ранения, а кроме того, накачали разными стимуляторами. Кто-то из персонала внес его имя и фамилию в список больных, пребывающих в критическом состоянии, а еще кто-то позвонил его жене. К телефону подошла Фанни Ноулс. Она в ответ только и воскликнула: “О, Пресвятая Богородица!” Не прошло и получаса, как они с Тедди были уже в больнице, где их дожидался лейтенант Бернс. В ноль часов пятьдесят минут, двадцать девятого апреля лейтенанту Бернсу удалось, наконец, уговорить Тедди и Фанни отправиться домой. Стив Карелла по-прежнему числился в списке тяжелых больных. В восемь часов утра лейтенант Бернс позвонил на квартиру Фрэнки Эрнандесу.
– Фрэнки, – сказал он, – я не разбудил тебя?
– А? Что? Кто это?
– Это я. Пит.
– Какой Пит? О, простите! Доброе утро, лейтенант. Стряслось что-нибудь?
– Ты не спишь?
– Он умер? – спросил Эрнандес.
– Кто?
– Я о Стиве. Ему лучше?
– Он все еще не пришел в сознание. Пока что ничего не говорят определенного.
– О Господи, а мне как раз снился жуткий сон, – сказал Эрнандес. – Понимаете, мне снилось, что он умер. Мне снилось, что он лежит лицом вниз прямо на тротуаре, в луже крови, а я склонился над ним, плачу и говорю: “Стив, Стив, Стив”. Больше ничего – только повторяю и повторяю его имя. А потом я переворачиваю его, и Пит, можете представить себе, на меня смотрит лицо не Стива, а мое собственное. Господи, у меня просто мурашки пошли по телу! Но теперь я уверен, что он выкарабкается.
– Да, будем надеяться.
Какое-то время оба они помолчали.
– Так ты не спишь? – прервал молчание Бернс.
– Конечно. А в чем дело?
– Мне не хотелось бы нарушать твой отдых, Фрэнки. Я прекрасно знаю, что прошлую ночь ты всю провел на ногах...
– А что нужно, Пит?
– Я хотел, чтобы ты осмотрел квартиру, в которой Стив напоролся на этого негодяя. Конечно, в обычной обстановке я не стал бы приставать к тебе с этим, но, понимаешь Фрэнки, у нас тут такая запарка, черт бы ее побрал. Сам понимаешь, нам приходится вести наблюдение за всеми этими чертовыми магазинами. Видишь ли, Мейер и Клинг убедили меня в том, что этот псих, обязательно совершит нападение. Правда, капитан Фрик подбросил мне патрульных, но он же оставил за собой право отозвать их в любой момент, если они потребуются в другом месте. Поэтому мне и пришлось создать из детективов небольшие команды, которые могли бы подменять этих патрульных по мере надобности. Паркера я не могу снять с этой чертовой кондитерской и не могу никак вернуть двух человек из Вашингтона, ну тех, которых ФБР вызвало на свой идиотский курс. Поэтому мне пришлось двух человек отозвать из отпуска. Понимаешь, Фрэнки, получилось так, что здесь, в участке, я остался в полном одиночестве. Стив лежит в больнице, и я просто с ума схожу из-за него, ведь этот парень для меня как родной сын, Фрэнки. Я, конечно, буду постоянно справляться о нем, но к вечеру мне придется поехать в ратушу чтобы провести подготовку к завтрашнему балу: надо же, губернатору именно в это время взбрело на ум устроить бал и как назло затеять все это на территории моего участка. Так что получается... Честное слово, Фрэнки, я просто ума не приложу, откуда мне взять людей для всего этого. Просто не знаю.
Он замолчал. Молчание затянулось.
– У него все лицо превращено в кровавое месиво, – снова заговорил Бернс. – Ты видел его, Фрэнки?
– Нет, я еще не имел возможности попасть к нему, Пит. Но я...
– Все разбито, – сказал Бернс. – Просто вдребезги.
И снова наступило молчание.
– В общем, ты сам видишь, в каком переплете я тут оказался. Поэтому-то мне и приходится обратиться к тебе с просьбой о личном одолжении, Фрэнки.
– Да я сделаю все, что угодно. Пит.
– Значит, ты возьмешь на себя обыск в этой квартире? Там уже поработали ребята из лаборатории, но я хочу еще, чтобы именно наш человек оглядел там все опытным глазом. Так ты поедешь?
– Конечно, а какой адрес?
– Франклин-стрит, дом 457.
– Я только немного перекушу чего-нибудь и оденусь, Пит. А потом сразу же выезжаю.
– Спасибо. Так ты потом – позвонишь?
– Да, я обязательно приеду в участок.
– Вот и прекрасно, договорились. Знаешь, Фрэнк, ты ведь вместе со Стивом занимался этим делом и наверняка лучше других знаешь, что он думал по поводу всего этого, вот я и решил, что было бы лучше немного тебе...
– Да я с удовольствием займусь этим делом, Пит.
– Вот и отлично. А потом позвони все-таки мне.
– Хорошо, – сказал Эрнандес и повесил трубку. Эрнандес и в самом деле не имел ничего против того, чтобы его вызвали на работу в выходной день. Он прекрасно знал, что все полицейские несут службу двадцать четыре часа в сутки триста шестьдесят пять дней в году, поэтому лейтенант Бернс мог бы и не просить Эрнандеса о личном одолжении, а спокойно в любой момент позвонить и приказать ему: “Приезжай срочно. Ты здесь нужен”. И все-таки, он счел нужным спросить у Эрнандеса, не возражает ли он против выхода на работу, как бы оставляя выбор за ним, и Эрнандесу, надо признаться, такая постановка вопроса очень нравилась. А кроме того, он не помнил, чтобы лейтенант был таким расстроенным и растерянным. Ему случалось видеть Питера Бернса после трех бессонных суток напряженнейшей работы, когда глаза его были красны – от недосыпания, а движения замедленны и вялы; голос его тогда сел, а рука, подносящая ко рту чашку кофе, подрагивала. Но таким убитым, как в это утро, он его видел впервые. Нет, такого еще не было. У него случались приступы усталости, раздражения, да что там – даже отчаяния или паники, но никогда они не сливались так катастрофически в единое целое. И это производило жуткое впечатление. Казалось, будто Бернс уже заглянул в глаза собственной смерти, учуял ее могильный запах; будто он уже предвидит трагический исход и для Стива Кареллы, и для себя. А теперь эта обреченность, эта безысходность передалась по телефонным проводам Эрнандесу и леденящим холодком сжала его сердце.
И вот сейчас, в своей квартирке, в окна которой врывался городской шум, Фрэнки Эрнандес вдруг неожиданно ощутил физическое присутствие смерти. Сдержав невольную дрожь, он быстро направился в ванную, чтобы принять душ и побриться.
* * *
Швейцар Джо сразу же понял, что перед ним полицейский.– Вы пришли сюда по делу моего соотечественника, да? – спросил Джо.
– А кто он, этот ваш соотечественник? – вопросом на вопрос ответил Эрнандес.
– Карелла. Тот полицейский, которого гробанули здесь наверху.
– Да, я пришел именно по этому делу.
– Послушайте, а вы сами не итальянец случайно? – спросил Джо.
– Нет, не итальянец.
– А кто же? Испанец или что-то в этом роде?
– Пуэрториканец, – ответил Эрнандес и весь внутренне напрягся, готовясь к отражению любых нападок. Он пристально посмотрел в глаза Джо и моментально оценил ситуацию. Нет, с этим типом все в порядке.
– Вам, наверное, нужно пройти в квартиру? Послушайте, а я ведь до сих пор даже не знаю вашей фамилии, – сказал Джо.
– Я – детектив Эрнандес.
– Это довольно распространенная среди испанцев фамилия, правда?
– Да, она встречается довольно часто, – согласился Эрнандес, входя в вестибюль.
– Я это знаю потому, что в старших классах я учил испанский, – сказал Джо. – У нас он был там вместо иностранного языка. – Вы знаете испанский? – спросил он по-испански.
– Немножко, – тоже по-испански ответил Эрнандес и соврал. На самом-то деле, если уж не кривить душой, он знал испанский не “немножко”, а говорил на нем не хуже любого уроженца Мадрида. Впрочем, и это тоже не совсем соответствовало истине. В Мадриде говорят на чистейшем испанском, и буквы “S” и “Z” перед определенными гласными читаются у них по-разному. В Пуэрто-Рико же оба этих звука произносились одинаково. Но при желании он мог говорить на испанском как прирожденный испанец. Правда, у него не слишком часто возникало это желание.
– Я запомнил целую кучу испанских поговорок, – все никак не унимался Джо. – Надо же – три года изучать испанский, а потом в голове, если и осталось что-то, то только никому не нужные поговорки, но зато их я знаю черт знает сколько. – И он тут же продемонстрировал это.
– У вас прекрасное произношение, – похвалил его Эрнандес, и они вместе направились к лифту.
– Вот это-то и обидно. Честное слово, я наверняка знаю больше испанских поговорок, чем добрая половина Испании. А зачем? Вот и лифт. Так, значит, этот тип, который называл себя Джоном Смитом, вовсе не был Джоном Смитом, это верно?
– Да, это верно, – сказал Эрнандес.
– Да, но теперь остается только решить, кто из них двоих был настоящим Джоном Смитом. Тот, что молодой и со слуховым аппаратом, или тот старпер, чью карточку мне показывал лейтенант. Вот вопрос, на который еще нужно найти правильный ответ, так ведь?
– Старик и был Джоном Смитом, – ответил Эрнандес. – А что касается этого высокого блондина со слуховым аппаратом, то его в настоящее время разыскивает полиция за вооруженное нападение на представителя власти.
– А может, ему будет предъявлено и обвинение в убийстве, если мой соотечественник умрет, так ведь?
Эрнандес промолчал.
– Конечно, не дай Бог, – поспешно продолжил Джо. – Ну, пошли, я подыму вас наверх. Дверь лифта открылась. Тут ваши ребята возились всю ночь, делали фотографии. Они буквально все кругом обсыпали белым порошком. Обработали всю квартиру. А уходя, оставили дверь незапертой. Как вы думаете, Карелла выживет?
– Надеюсь, что он выздоровеет.
– Я тоже очень надеюсь на это, – проговорил Джо с тяжелым вздохом и нажал кнопку нужного этажа.
– А как часто бывал тут этот старик? – спросил Эрнандес.
– Ну, трудно сказать. Просто появлялся иногда, я особенно к нему и не присматривался, мало ли кто здесь ходит.
– Но он производил впечатление крепкого еще человека?
– Вы насчет его здоровья спрашиваете?
– Да.
– Да, выглядел он вполне здоровым, бодрый такой старик, – сказал Джо. – Ну, вот мы и прибыли на шестой этаж.
Они вышли в коридор.
– Но квартира была снята у вас этим высоким блондином, правильно? Ну глухим, который ходил со слуховым аппаратом. Это он называл себя Джоном Смитом?
– Да, совершенно верно.
– Но какого черта ему потребовалось называть себя именем старика, если только сам он не скрывается от кого-нибудь? Но даже и в этом случае... – Эрнандес, не договорив, недоуменно пожал плечами и направился по коридору в квартиру 6С.
– Я вам тут буду нужен? – спросил Джо.
– Нет, можете идти и заниматься своим делом.
– Видите ли, сегодня лифтер наш прихворнул. Поэтому мне приходится не только присматривать за входом в дом, но еще и быть за лифтера. Поэтому, если вы не возражаете...
– Нет-нет, можете спокойно идти по своим делам, – ответил Эрнандес. Он вошел в квартиру. Прежде всего на него произвела впечатление великолепная мебель. Однако квартира отнюдь не выглядела уютной: в ней подавляло полное отсутствие каких-либо посторонних звуков, столь характерное для нежилых помещений. Эта тишина совсем не похожа на ту, которая бывает в квартирах, где потихоньку доживает свои дни какая-нибудь пара безобидных и тихих старичков. Эрнандес быстрым шагов миновал арку гостиной и вышел в коридор, ведущий к спальням. Ковер под аркой был весь покрыт пятнами запекшейся крови Кареллы, и Эрнандес внимательно смотрел под ноги, стараясь не наступить на них. Он нервно облизал губы и снова вернулся в гостиную. Здесь он мысленно составил себе перечень предметов обстановки, которые ему нужно будет обследовать с особой тщательностью: письменный стол, стереокомбайн, бар с набором бутылок. Собственно, в гостиной этим можно и ограничиться.
Он снял пиджак и перебросил его через спинку одного из стульев. Потом расслабил галстук, закатал рукава сорочки, открыл окно на улицу и принялся за работу, начав осмотр с письменного стола. Он обыскал самым тщательным образом весь стол снизу доверху и убедился, что больше тут искать что-либо не имеет смысла.
Огорченно пожав плечами, он выпрямился и собрался перейти к стереоустановке, как обратил внимание, что какая-то бумажка выпала из внутреннего кармана его пиджака, когда он бросил его на стул. Он пересек комнату и нагнулся, чтобы поднять ее. Потом он постоял некоторое время, держа в руке обернутую целлофаном фотографию убитого человека, который был опознан как Джон Смит. Он взял пиджак со стула и стал засовывать эту фотографию обратно в карман, как вдруг входная дверь квартиры неожиданно распахнулась.
Эрнандес поднял глаза.
На пороге, освещаемый падающим из коридора светом, стоял человек, чью фотографию он разглядывал пару секунд назад – убитый, который был опознан как Джон Смит.
Глава 15
– А вы кто такой? – спросил стоявший на пороге человек. – И что вам здесь нужно?
Он был в военно-морской форме. Сделав шаг в комнату, он увидел, как рука Эрнандеса выронила фотографию и потянулась к висевшему у пояса револьверу. Глаза моряка расширились.
– Да вы что?.. – начал было он и отпрянул назад, к двери.
– Стоять! – резко бросил Эрнандес.
Моряк остановился. Он застыл на месте, не сводя глаз с направленного на него револьвера тридцать восьмого калибра.
– Что вы... зачем револьвер? – спросил он.
– Кто вы такой? – спросил Эрнандес. – Назовите себя.
– Джон Смит, – ответил моряк.
Эрнандес приблизился к нему. Голос у парня был молодой, а тело юное и тренированное; синяя морская форма сидела на нем как влитая. Недоуменно мигая, Эрнандес уставился на него и тут только сообразил, что это не внезапно воскресший труп из Гровер-Парка. И тем не менее, человек этот был точной копией убитого, только лет на сорок помоложе.
– А где мой отец? – спросил Смит.
– Вашего отца – тоже зовут Джоном Смитом?
– Да, а где он?
Но Эрнандес не хотел отвечать на этот вопрос, пока не хотел.
– А почему вы решили, что найдете его здесь? – спросил он.
– Он сам сообщил мне этот адрес, – сказал Джон Смит. – А вы кто такой?
– А когда он сообщил вам этот адрес?
– Мы переписывались с ним. Я ходил в учебное плавание, в залив Гуантанамо, – пояснил Смит. Глаза его оценивающе прищурились. – А вы что, из полиции?
– Совершенно верно, я из полиции.
– Я так и подумал. Полицию я нюхом чую за квартал. Что, старик мой впутался в какую-нибудь историю?
– А когда вы получили последнее известие от него?
– Точно не могу сказать; я думаю, что в первых числах месяца. А что он сделал?
– Ничего он не сделал.
– А тогда почему вы здесь?
– Ваш отец умер, – прямо объявил Эрнандес.
Смит так резко отступил к стене, будто Эрнандес его ударил. Он просто отшатнулся от этих слов и попятился назад, пока спиной не натолкнулся на стену, а потом прислонился к ней и вперил взгляд прямо перед собой, явно не видя Эрнандеса и не замечая вообще ничего вокруг.
– Как умер? – прошептал он наконец, как бы очнувшись.
– Он был убит, – сказал Эрнандес.
– Кем?
– Этого мы еще не знаем.
В комнате нависла тишина.
– Кому могло понадобиться убивать его? – прервал затянувшуюся паузу Смит.
– Может быть, вы подскажете нам ответ на этот вопрос, – сказал Эрнандес. – Что он сообщал вам в своем последнем письме?
– Не знаю. Ничего не могу припомнить, – сказал Смит. Казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Он стоял, опираясь всем телом о стену, голова его была запрокинута, а взгляд направлен в потолок.
– А вы все-таки постарайтесь, – мягко проговорил Эрнандес. Он уже успел спрятать револьвер в кобуру и сейчас направился к бару. Там он налил коньяк в довольно объемистый бокал и вернулся к Смиту. – Возьмите. Выпейте это.
– Я не пью.
– Берите.
Смит принял стакан, понюхал его содержимое и сделал движение, как бы пытаясь отстранить его от себя. Однако Эрнандес настоял на своем. Смит выпил, с явным трудом глотая обжигающую жидкость. Потом он закашлялся и поставил стакан на стол.
– Мне уже лучше, – сказал он.
– А теперь сядьте.
– Да я в полном порядке.
– Садитесь!
Смит послушно и, направившись к одному из больших мягких кресел, неохотно и как бы с недоверием ко всему происходящему погрузился в него. Он молча вытянул вперед длинные ноги и, стараясь не глядеть на Эрнандеса, принялся рассматривать носки своих надраенных до блеска ботинок.
– Вернемся к письму, – сказал Эрнандес. – Постарайтесь поподробней припомнить, что в нем было?
– Не знаю толком. Это же было давно.
– Не упоминалась ли в этом письме некая Лотта Констэнтайн?
– Нет. А кто она такая?
– Не упоминал ли он в нем о человеке, которого называют глухим?
– Нет, – Смит вдруг поднял на него глаза. – А почему его так называют?
– Ладно, не будем об этом. А о чем же все-таки говорилось в этом письме?
– Честное слово, не знаю. Письмо, по-моему, начиналось с того, что он благодарил меня за ботинки. Точно, с этого оно и начиналось.
– За какие ботинки?
– Я купил ему пару ботинок у нас на судне в магазине. Я служу на эскадренном миноносце, и у нас есть небольшая лавочка. Вот отец мой и сообщил мне в прошлом письме размер своей обуви, а я подобрал ему там пару. Ботинки просто отличные, а стоили-то всего примерно девять долларов. В обычном магазине он вряд ли смог бы купить их за такую цену. – Смит помолчал. – Но в этом же нет ничего противозаконного.
– А никто и не говорит, что это противозаконно.
– Нет, на самом деле. Деньги за эти ботинки я честно уплатил, а то, что они продавались со скидкой, так я здесь тоже не обманывал государство. А кроме того, старик-то мой до того, как устроился на эту работу, все равно сидел на государственном страховом пособии.
– А на какую работу он устроился? – быстро спросил Эрнандес.
– Что? Да не знаю, на какую именно. В последнем письме он сообщал, что пристроился куда-то.
– А на какую должность?
– Ночным сторожем или охранником.
– И куда же? – Эрнандес даже придвинулся поближе к своему собеседнику.
– Не знаю.
– Он не сообщал вам, куда именно он устроился?
– Нет.
– Но он же должен был вам написать это.
– Нет, он не сообщал ничего. Он написал только, что работает ночным сторожем, но что работа эта временная, только до первого мая, а после этого он вообще сможет, наконец, позволить себе уйти на пенсию. Вот и все, что он написал мне.
– А что он хотел сказать этим – первым мая и пенсией?
– Понятия не имею. Мой отец всегда был полон всяких заманчивых идей. – Смит немного помолчал. – Правда, из них так ничего путного и не вышло.
– Сможет позволить себе уйти на пенсию, – повторил как бы про себя Эрнандес. – А откуда у него появятся средства на это? Это что, с жалования ночного сторожа?
– Да и на эту работу он едва успел устроиться, – сказал Смит. – Нет, наверняка он не имел в виду эти заработки. Он, видимо, рассчитывал на что-то другое. Скорее всего, это был его очередной план быстрого обогащения.
– Но он ведь писал вам, что будет работать там только до первого мая, так ведь?
– Ага.
– А он не упоминал в письме о том, что это за фирма, в которую он устроился? Он не писал, где именно он работает?
– Нет, не писал. Я уже говорил вам об этом. – Смит помолчал. – Зачем вообще кому-то могло понадобиться убивать его? Он в жизни своей не обидел ни одной живой души.
И тут только он заплакал по-настоящему, закрыв лицо руками.
Лавочка по прокату театрального реквизита располагалась в центральной части Айсолы на Детановер-авеню. В витрине ее было выставлено три манекена. Первый был в костюме клоуна, второй наряжен пиратом, а третий – в форме летчика времен первой мировой войны. Стекло витрины было давно немытым, наряды на манекенах покрылись пылью и, похоже, их здорово попортила моль. В помещении все выглядело тоже мрачновато: залежалые пыльные костюмы и в самом деле не пощадила прожорливая моль. Владельцем лавки был неунывающий мистер Дуглас Мак-Дуглас, который в прошлом мечтал о карьере актера, но вынужден был удовлетвориться, так сказать, смежной профессией. И сейчас, лишенный возможности реализовать свою мечту на театральных подмостках, он старательно помогал другим воплощать прекрасные образы на сцене, сдавая по сходной цене костюмы, в которых такие же, как он, одержимые театром играли в любительских спектаклях, посещали балы-маскарады и так далее. Он не мог составить конкуренции более крупным фирмам проката театрального реквизита, да и не очень стремился к этому. Просто он был человеком, который счастлив тем, что имеет возможность заниматься любимым делом.
Когда глухой вошел в его лавочку, Дуглас Мак-Дуглас сразу же узнал его.
– Здравствуйте, мистер Смит, – сказал он. – Рад вас видеть. Ну, как ваши успехи?
– Дела идут просто отлично, – ответил глухой. – А как у вас? Фирма процветает?
– Да уж куда лучше, – отозвался Мак-Дуглас и заразительно расхохотался. Он был очень толст, и огромный живот его заколыхался при смехе. Он сложил руки на животе, как бы пытаясь усмирить эти волнующиеся слои жира, и потом спросил: – Вы пришли за заказанными костюмами?
– Да, – сказал глухой.
– Все готово, – заверил его Мак-Дуглас. – Они в полном порядке и отлично вычищены. Только вчера мне прислали их из химчистки. А что это будет за пьеса, которую вы намереваетесь ставить, мистер Смит?
Он был в военно-морской форме. Сделав шаг в комнату, он увидел, как рука Эрнандеса выронила фотографию и потянулась к висевшему у пояса револьверу. Глаза моряка расширились.
– Да вы что?.. – начал было он и отпрянул назад, к двери.
– Стоять! – резко бросил Эрнандес.
Моряк остановился. Он застыл на месте, не сводя глаз с направленного на него револьвера тридцать восьмого калибра.
– Что вы... зачем револьвер? – спросил он.
– Кто вы такой? – спросил Эрнандес. – Назовите себя.
– Джон Смит, – ответил моряк.
Эрнандес приблизился к нему. Голос у парня был молодой, а тело юное и тренированное; синяя морская форма сидела на нем как влитая. Недоуменно мигая, Эрнандес уставился на него и тут только сообразил, что это не внезапно воскресший труп из Гровер-Парка. И тем не менее, человек этот был точной копией убитого, только лет на сорок помоложе.
– А где мой отец? – спросил Смит.
– Вашего отца – тоже зовут Джоном Смитом?
– Да, а где он?
Но Эрнандес не хотел отвечать на этот вопрос, пока не хотел.
– А почему вы решили, что найдете его здесь? – спросил он.
– Он сам сообщил мне этот адрес, – сказал Джон Смит. – А вы кто такой?
– А когда он сообщил вам этот адрес?
– Мы переписывались с ним. Я ходил в учебное плавание, в залив Гуантанамо, – пояснил Смит. Глаза его оценивающе прищурились. – А вы что, из полиции?
– Совершенно верно, я из полиции.
– Я так и подумал. Полицию я нюхом чую за квартал. Что, старик мой впутался в какую-нибудь историю?
– А когда вы получили последнее известие от него?
– Точно не могу сказать; я думаю, что в первых числах месяца. А что он сделал?
– Ничего он не сделал.
– А тогда почему вы здесь?
– Ваш отец умер, – прямо объявил Эрнандес.
Смит так резко отступил к стене, будто Эрнандес его ударил. Он просто отшатнулся от этих слов и попятился назад, пока спиной не натолкнулся на стену, а потом прислонился к ней и вперил взгляд прямо перед собой, явно не видя Эрнандеса и не замечая вообще ничего вокруг.
– Как умер? – прошептал он наконец, как бы очнувшись.
– Он был убит, – сказал Эрнандес.
– Кем?
– Этого мы еще не знаем.
В комнате нависла тишина.
– Кому могло понадобиться убивать его? – прервал затянувшуюся паузу Смит.
– Может быть, вы подскажете нам ответ на этот вопрос, – сказал Эрнандес. – Что он сообщал вам в своем последнем письме?
– Не знаю. Ничего не могу припомнить, – сказал Смит. Казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Он стоял, опираясь всем телом о стену, голова его была запрокинута, а взгляд направлен в потолок.
– А вы все-таки постарайтесь, – мягко проговорил Эрнандес. Он уже успел спрятать револьвер в кобуру и сейчас направился к бару. Там он налил коньяк в довольно объемистый бокал и вернулся к Смиту. – Возьмите. Выпейте это.
– Я не пью.
– Берите.
Смит принял стакан, понюхал его содержимое и сделал движение, как бы пытаясь отстранить его от себя. Однако Эрнандес настоял на своем. Смит выпил, с явным трудом глотая обжигающую жидкость. Потом он закашлялся и поставил стакан на стол.
– Мне уже лучше, – сказал он.
– А теперь сядьте.
– Да я в полном порядке.
– Садитесь!
Смит послушно и, направившись к одному из больших мягких кресел, неохотно и как бы с недоверием ко всему происходящему погрузился в него. Он молча вытянул вперед длинные ноги и, стараясь не глядеть на Эрнандеса, принялся рассматривать носки своих надраенных до блеска ботинок.
– Вернемся к письму, – сказал Эрнандес. – Постарайтесь поподробней припомнить, что в нем было?
– Не знаю толком. Это же было давно.
– Не упоминалась ли в этом письме некая Лотта Констэнтайн?
– Нет. А кто она такая?
– Не упоминал ли он в нем о человеке, которого называют глухим?
– Нет, – Смит вдруг поднял на него глаза. – А почему его так называют?
– Ладно, не будем об этом. А о чем же все-таки говорилось в этом письме?
– Честное слово, не знаю. Письмо, по-моему, начиналось с того, что он благодарил меня за ботинки. Точно, с этого оно и начиналось.
– За какие ботинки?
– Я купил ему пару ботинок у нас на судне в магазине. Я служу на эскадренном миноносце, и у нас есть небольшая лавочка. Вот отец мой и сообщил мне в прошлом письме размер своей обуви, а я подобрал ему там пару. Ботинки просто отличные, а стоили-то всего примерно девять долларов. В обычном магазине он вряд ли смог бы купить их за такую цену. – Смит помолчал. – Но в этом же нет ничего противозаконного.
– А никто и не говорит, что это противозаконно.
– Нет, на самом деле. Деньги за эти ботинки я честно уплатил, а то, что они продавались со скидкой, так я здесь тоже не обманывал государство. А кроме того, старик-то мой до того, как устроился на эту работу, все равно сидел на государственном страховом пособии.
– А на какую работу он устроился? – быстро спросил Эрнандес.
– Что? Да не знаю, на какую именно. В последнем письме он сообщал, что пристроился куда-то.
– А на какую должность?
– Ночным сторожем или охранником.
– И куда же? – Эрнандес даже придвинулся поближе к своему собеседнику.
– Не знаю.
– Он не сообщал вам, куда именно он устроился?
– Нет.
– Но он же должен был вам написать это.
– Нет, он не сообщал ничего. Он написал только, что работает ночным сторожем, но что работа эта временная, только до первого мая, а после этого он вообще сможет, наконец, позволить себе уйти на пенсию. Вот и все, что он написал мне.
– А что он хотел сказать этим – первым мая и пенсией?
– Понятия не имею. Мой отец всегда был полон всяких заманчивых идей. – Смит немного помолчал. – Правда, из них так ничего путного и не вышло.
– Сможет позволить себе уйти на пенсию, – повторил как бы про себя Эрнандес. – А откуда у него появятся средства на это? Это что, с жалования ночного сторожа?
– Да и на эту работу он едва успел устроиться, – сказал Смит. – Нет, наверняка он не имел в виду эти заработки. Он, видимо, рассчитывал на что-то другое. Скорее всего, это был его очередной план быстрого обогащения.
– Но он ведь писал вам, что будет работать там только до первого мая, так ведь?
– Ага.
– А он не упоминал в письме о том, что это за фирма, в которую он устроился? Он не писал, где именно он работает?
– Нет, не писал. Я уже говорил вам об этом. – Смит помолчал. – Зачем вообще кому-то могло понадобиться убивать его? Он в жизни своей не обидел ни одной живой души.
И тут только он заплакал по-настоящему, закрыв лицо руками.
Лавочка по прокату театрального реквизита располагалась в центральной части Айсолы на Детановер-авеню. В витрине ее было выставлено три манекена. Первый был в костюме клоуна, второй наряжен пиратом, а третий – в форме летчика времен первой мировой войны. Стекло витрины было давно немытым, наряды на манекенах покрылись пылью и, похоже, их здорово попортила моль. В помещении все выглядело тоже мрачновато: залежалые пыльные костюмы и в самом деле не пощадила прожорливая моль. Владельцем лавки был неунывающий мистер Дуглас Мак-Дуглас, который в прошлом мечтал о карьере актера, но вынужден был удовлетвориться, так сказать, смежной профессией. И сейчас, лишенный возможности реализовать свою мечту на театральных подмостках, он старательно помогал другим воплощать прекрасные образы на сцене, сдавая по сходной цене костюмы, в которых такие же, как он, одержимые театром играли в любительских спектаклях, посещали балы-маскарады и так далее. Он не мог составить конкуренции более крупным фирмам проката театрального реквизита, да и не очень стремился к этому. Просто он был человеком, который счастлив тем, что имеет возможность заниматься любимым делом.
Когда глухой вошел в его лавочку, Дуглас Мак-Дуглас сразу же узнал его.
– Здравствуйте, мистер Смит, – сказал он. – Рад вас видеть. Ну, как ваши успехи?
– Дела идут просто отлично, – ответил глухой. – А как у вас? Фирма процветает?
– Да уж куда лучше, – отозвался Мак-Дуглас и заразительно расхохотался. Он был очень толст, и огромный живот его заколыхался при смехе. Он сложил руки на животе, как бы пытаясь усмирить эти волнующиеся слои жира, и потом спросил: – Вы пришли за заказанными костюмами?
– Да, – сказал глухой.
– Все готово, – заверил его Мак-Дуглас. – Они в полном порядке и отлично вычищены. Только вчера мне прислали их из химчистки. А что это будет за пьеса, которую вы намереваетесь ставить, мистер Смит?