Страница:
– Так что, оклемался? – невозмутимо спросил Чеботарь, не став заострять внимание на его вполне безобидной детской шалости. – Тогда подымайся. Чайку попьем да будем собираться.
– Куда? – машинально спросил Антон.
– На кудыкину гору.
– Так ты же вроде собирался здесь надолго обосноваться.
– Собираться-то собирался, да теперь по-другому петрю.
– Что-то я не понял.
– Да вот какая закавыка, – пробормотал мужик, покопался в кармане и выудил оттуда какой-то небольшой блестящий предмет. – Тут вот, Антоха, какое дело. Не след нам здесь больше дожидаться. Не приедут мужики. Чует сердце, не приедут. – Он раскрыл широченную квадратную ладонь и с тяжелым вздохом прибавил: – Это же Генкин ватник-то был. Вот, гляди, что я в кармане нашел. Точно его вещичка. Я сам ему ее у нас в пожарке вытачивал.
Антон наклонился и в блестящей штуковине, лежащей у Чеботаря на ладони, узнал самодельную бензиновую зажигалку, сделанную из обыкновенной пулеметной гильзы.
– И куда теперь? – не отрывая от нее глаз, спросил он почти равнодушно.
После тяжелой ночи, проведенной в каких-то кошмарных сновидениях, голова у него гудела, буквально на куски разламывалась. Внутри поселилось какое-то стойкое тупое безразличие ко всему происходящему.
– Пока еще не знаю, – ответил Чеботарь и скосил на Антона глаза, вдруг снова ставшие цепкими и пытливыми.
Было видно, что прошедшая ночь подействовала на него оживляюще, не в пример Антону.
Он недовольно покачал всклокоченной крутолобой башкой и неожиданно, без всякой мотивации взорвался:
– Куда-куда!.. Заладил, блин, как попка. Да порешаем мы, разберемся! – Но он тут же малость опомнился, снизил тон: – Да ты вообще, Антоха, пока блох-то не разгоняй. Мы же с тобой прямо сейчас никуда не намылились.
Как только рассвело, они выскочили на минуту в лес. Чеботарь быстро подсек топориком тонкий дубок, накосил заготовок для стрел из полусухого кленового подроста. Теперь, пристроившись рядом с печкой, он неторопливо и основательно мастрячил тяжелый лук. Чеботарь работал с невозмутимой миной на лице. Как будто это и не он вовсе еще вчера безапелляционно утверждал, что любое оружие будет совершенно бесполезным против мифической летучей твари, то ли встреченной ими в тайге, то ли нет.
Чеботарь аккуратно ошкурил и зачистил полутораметровый обрезок дубового стволика. С большим усилием, так, что на его широком крепком лбу с глубокими продольными морщинами вздулись жилы, он натянул вместо тетивы кусок телефонного кабеля. Потом мастер проверил заскорузлым кривоватым пальцем свою работу, и провод загудел, завибрировал гулко и низко.
– Ну-ка, глянь. – Он протянул свою поделку: – Потянет, нет?
– Внушительно, – отозвался Антон, принимая из рук Чеботаря громоздкую увесистую штуковину. – Только сомневаюсь, что из него можно будет стрелять. – Антон попробовал натянуть тетиву.
Как он ни пыжился, ему так и не удалось согнуть лук даже на четверть.
– Дай-ка я!.. – Чеботарь усмехнулся.
Потом он легко, вроде как совсем без усилий, проделал то, что не получилось у Антона, и с самодовольным видом отложил оружие в сторону. – Гольды такие луки на сохатого настораживают, – пояснил Чеботарь. – Насквозь прошивает. Как жука булавкой. Только они их из сухой елки или пихты делают. Но нам сейчас сушить-то недосуг. Слишком долгая песня выйдет. Да ничего. И так сойдет на худой конец. Но стрелять из него, конечно, тяжеловато будет. Гольды ведь его ногами натягивают. А гони-ка, паря, мне твой ножик.
– Зачем?
– И тебе кое-что смастерим.
Через пару минут руку Антона оттягивало что-то похожее на примитивное копье. Это была ручка от швабры с лезвием ножа на конце, примотанным тем же телефонным кабелем.
В мозгах Антона тут же ярко полыхнуло: «Пырнуть бы тебя, идиота, этой убойной штукой промеж глаз да и разделаться вмиг со всей этой дурацкой историей!..»
Он подумал так, и от этой дикой мысли даже ладони у него вспотели. Антону пришлось потупиться.
– Сирнапу по-ихнему, – спокойно пояснил Чеботарь, сделав вид, что не заметил огонек, полыхнувший в глазах соседа. – У тех, что гольды делают, только лезвие пошире и подлиннее. На мафу, медведя, значит, с таким ходят. На вот ручку от ножика, в рюкзак спрячь. Потом по-новому приладим.
Прошедшая ночь действительно явно пошла ему на пользу, подействовала исключительно благотворно. Она каким-то совершенно непостижимым образом взбодрила его, хотя, как догадывался Антон, он и на минуту глаз не сомкнул. От былой растерянности не осталось и следа. Чеботарь весь как-то подобрался. Теперь его широкоскулое лицо с массивным рубленым подбородком снова излучало уверенность и недюжинную внутреннюю силу.
При этом в нем угадывалась еще какая-то перемена, пока непонятная Антону. Как будто прошедшей ночью тот окончательно принял какое-то очень важное для себя решение.
Антон же, напротив, чувствовал какое-то внутреннее опустошение. В голове его образовалась натуральная каша. На фоне собранного, уверенного в себе Чеботаря он выглядел полной и законченной размазней.
Тот устал бросать на своего смурного расквашенного попутчика укоряющие взгляды, недовольно покачал башкой и проворчал:
– Ты чего, Антоха, киснешь-то? Ну-ка соберись. Кончай хандрить, паря. Прорвемся, блин. Не менжуйся. Я тебе говорю. – Он тут же хитро прищурился и ляпнул, казалось, совсем не к месту, ни к селу ни к городу, безо всякого перехода: – А знаешь, кстати, почему удэгейцы тигру уважают? А вот и нет! – не дожидаясь ответа, тут же продолжил Чеботарь: – Неправильно. Хрен ты угадал! Вовсе не потому, что боятся ее до дрожи. Совсем не в этом фишка, паря! Вот послушай… – Он намеренно выдержал весомую паузу, засмолил чинарик, скорчил блаженную глубокомысленную рожу и не торопясь продолжил: – Есть у них, значит, такая байка, легенда, что ли. Это еще тогда было, когда человеком на земле и не пахло. Ну, в этом ихнем среднем мире. У них так считают: верхний мир – это там, где боги всякие обитают. В нижнем – души мертвяков. А посередке тайга, земля наша, значит, обычный людской мир. Так вот, решил их главный бог, не помню уже, как там он прозывается – Сангия-мама, что ли? – людей для полного комплекта наварганить. Послал он на землю брата и сестру. Они же, сучьи дети, взяли да обмишурились. Стали жить как мужик с бабой. Детишек, ясный день, настрогали. Пацана и девку. Этот самый божок их главный поглядел на такую шнягу и дюже рассердился. Порешил обоих. На раз ухлопал и мужика, и бабу. Сестру эту, значит, и ее непутевого братца. Не хрен, мол, мне тут блудить по-родственному. А детей-то ихних малых все-таки вроде как пожалел. Не извел до кучи. Девка пошла замуж за медведя, а паря женился на тигрице. От парня почему-то потомства не было, а вот у девки с медведем все путем изладилось. Вот оттуда род удэгейцев и попер якобы. Теперь они лепят, что мафа, медведь то бишь, для них в натуре прародитель, а тигра – далекий родственник, но важный и уважаемый. Въезжаешь? Но только пока не отчебучит он чего помойного. Собаку, к примеру, у хозяина слямзит или подерет кого. Тогда уж все, каюк. Вся любовь сразу побоку. Запросто ему в лобешник пулю залепят!.. Да и прадедушку своего, медведя, жрут они, братья хитромудрые, очень даже запросто. Аж за ушами трещит. Хотя при этом вроде как жалеют его, казнятся, извиняются. Да я так петрю, что медведю от этих извинений уже ни холодно ни жарко. Вот так, значит, у них, у гольдов, все и напутано. Хрен разберешь, что к чему. – Чеботарь закрыл рот, поглядел на Антона хитрыми въедливыми глазищами и удовлетворенно хмыкнул.
Он попал туда, куда целил.
После сказочки, ввернутой Чеботарем, казалось бы, совсем не к месту, на душе у Антона как-то заметно просветлело. Он, конечно, сразу же раскусил неуклюжую, по-детски примитивную попытку этого мужика побыстрее привести его в чувство. Пусть так, но сладкоречивый треп Чеботаря подействовал на него очень даже положительно. Антон вышел из состояния унылой безнадеги, вроде как сбросил с души камень, встрепенулся. На него тоже напала жажда бурной деятельности.
Он резво поднялся на ноги и принялся раздувать печку, чтобы приготовить незатейливый скудный обед. Антон с показным рвением хлопотал по хозяйству.
«Да и болт с ним, что у него теперь лук имеется, – рассуждал он. – В чащобе из него не больно постреляешь. Так что все!.. Хватит уже сопли жевать и от глупых детских россказней дрожмя дрожать. Больше не туплю. При первой же возможности заканчиваю всю эту затянувшуюся бодягу. А если уж действительно до драчки дело дойдет, залеплю ему этой дурацкой сирнапой куда-нибудь в руку или в ногу. Ничего с ним не будет. Выживет. Он же лось здоровенный. Вот и врежу, если что, лишь бы отвязался!»
– Тормознем на Лысой, – накоротке переводя дух, опираясь на согнутое колено, проговорил Чеботарь и кашлянул, прочищая горло. – Там, на самой верхотуре, пещера есть. Одну ночь, думаю, как-нибудь в ней перекантуемся.
– Смотри сам. Тебе видней, – ответил вконец запыхавшийся, взопревший на крутом подъеме Антон. – Я в этих местах не бывал. – Он смахнул со лба бисеринки пота и снова бросил сожалеющий взгляд за спину.
Там, теперь уже на порядочном расстоянии, за синими кедрачами и багряно-желтыми, уже по-осеннему раскрашенными перелесками находился поселок, оставленный им четверо суток назад. А в каких-нибудь двадцати минутах езды от него, в тихом немноголюдном городке – и дом родной. Жена и дети. Сердце Антона вдруг сжалось и заныло от запоздалого сожаления, от какой-то зряшной, но очень болезненной обиды и на себя, и на все происходящее.
«Какого хрена, спрашивается, пошел в тайгу один? Звали же мужики с собой! Нет ведь, захотелось дураку в одиночку фраернуться. Знай, мол, нас, лихих таежников!.. Ну да и черт с ним. Хватит уже пеплом башку посыпать.
Тем более что скоро все закончится. Как только стемнеет, этот бабуин отобьется, я тут же ноги сделаю. А он сегодня определенно спать уляжется. По меньшей мере третьи сутки уже без сна, на ногах да в таком-то возрасте. Не двужильный же он, в конце концов.
А всю эту дурь про всяких там призрачных таежных монстров вообще начисто из мозгов выметаем. Отойду от него подальше и где-нибудь под елкой до утра перекантуюсь. Как только посереет, назад к речушке потяну. Надо обязательно корень из дупла забрать. Вот так и сделаю».
Его дико потянуло закурить. Хотя бы парочку затяжек! Но в запасе оставалась всего одна давно початая пачка сигарет, и он старался тянуть до последнего, пока уши совсем не опухнут без очередной спасительной дозы никотина.
Они перевалили междугорье, глубокую широкую лощину, с трудом продираясь через бурелом. Дальше легче не стало. Путники, склоняясь в три погибели, почти на карачках поднялись к горбатой вершине по старой зверовой тропе, занудно петляющей в зарослях кедрового стланика. Антон окончательно выбился из сил. Ноги дрожали и подкашивались. Поясница от постоянного напряжения затекла, занемела до такой степени, что полностью разогнуться уже не удавалось.
Он махнул рукой Чеботарю и прохрипел:
– Иди, не дожидайся. Я догоню сейчас. Отдышусь немного.
Но тот сразу же стопорнулся и демонстративно брякнулся рядом на пятую точку с явным намерением дождаться, пока попутчик отдохнет и двинет дальше под его конвоем.
«Вот же, мать его так, вертухай занюханный! – Антон неприязненно покосился на него. – Чует, лешак хитромудрый, за версту неладное. Хрен его обведешь вокруг пальца!»
Он отвернулся от Чеботаря и зацепился взглядом за какой-то ярко-красный лоскуток, застрявший в густой кедровой лапе. Антон потянулся и достал его буквально кончиками пальцев. Спина тут же отозвалась на новое непомерное усилие болезненным коротким прострелом. Он охнул, присел и внимательнее посмотрел на обнаруженную тряпицу.
Десятисантиметровый обрывок кумачовой ленты еще не успел выцвести на солнце. Антон расправил ее и уставился на иероглифы, четко, филигранно выведенные на ней. Складывалось полное впечатление, что лента эта была оборвана совсем недавно. Надпись, сделанная черной тушью, еще не успела расплыться от дождя.
– Дай-ка, – сказал Чеботарь и принял из его руки алый лоскуток.
– Не знаешь, что это такое? – сглаживая возникшую неловкость, озадачил его Антон. – Интересно, как она здесь, на сопке, оказалась.
– Такую вот бодягу тазы[16] на священное место цепляют. Очень похоже, – после недолгого раздумья отозвался Чеботарь. – Это вроде писульки такой ихним божкам с просьбой послать удачу или уберечь от каких напастей, – пояснил он и зашарил взглядом по сторонам. – Наверняка где-то кумирня[17] есть. Только что-то не видать пока. Может, до нее еще пилить да пилить? Это же не ватник. Такую кроху могло и издалека ветром притащить. – Чеботарь повертел находку и сунул в карман. – Ладно. Потом разберемся. Пошли.
Вход в пещеру представлял собой едва заметный, густо заросший гаоляном[18] и полынью кривой и узкий лаз. Два человека едва разминулись бы в нем.
Чеботарь быстро смастерил некое подобие факела, намотав на толстую смолистую ветку кедровника кусок портянки. Воспользоваться фонариком Антон, естественно, отказался, сославшись на батарейки, и так уже порядком подсевшие.
Они поочередно протиснулись внутрь, прошли пару метров в глубь пещеры и остановились. Языки пламени заплясали на стенах обширной каменной залы с высоким сводом, по краям обрамленным длинными, заостренными книзу сталактитами, в некоторых местах почти достающими до земли. Где-то в темноте часто и звонко шлепали капли воды. Они явно падали в какой-то небольшой резервуар. Чмокающий унылый звук громко отдавался в тишине, разносился эхом по всем углам.
Вскоре глаза в достаточной мере привыкли к полумраку. Антон шагнул вперед и сразу же увидел какое-то яркое пятно рядом с темным углублением в стене.
– А вот и та кумирня! – самодовольно объявил Чеботарь. – Вот отсюда, стало быть, этот кусок тряпицы и приперло. Ну-ка, проверим. – Он подошел, пригнулся, повозился и заявил: – Вот, моя правда! – Чеботарь хохотнул. – Отсюда его и притащило. Видишь, оборвыш-то как есть подошел. Тютелька в тютельку!
– Да, похоже на то, – согласился Антон, сложив, в свою очередь, обрывки ленты. – Посвети-ка вот здесь. Видишь, тут дыра какая-то!..
– Ага, вижу. – Чеботарь приблизил факел к стене.
В темной, неглубокой и тесной нише показалась фигура лупатого толстопузого идола, грубо выбитая на камне. Под ней стояла небольшая глиняная чашечка с обгоревшими палочками благовоний.
– Вот!.. Что я говорил?! – воскликнул Чеботарь. – Это, паря, и есть та самая кумирня. Вон и просо в пиалке насыпано. Костяшки рыбьи. Гляди-ка, и мыши ничего не пожрали. Значит, здесь не так давно кто-то терся. И к бабке не ходи!
– Погоди, – прошептал Антон. – А что это за рытвины такие странные у него на морде? Смотри, какие глубокие! Словно долотом долбили. Слышь, Чеботарь, а они, тазы эти, божков-то своих боятся?
– А то! И губешки им водярой мажут, и на коленках перед ними ползают.
– А почему же тогда у него вся физиономия исполосована так, будто кто-то на нем свою злость срывал?
– Нет. Это ты чухню несешь, Антоха. Быть того не может! Они ж с этими самыми своими каменюками как с детьми малыми баюкаются. Не то что рожу ему ободрать, даже лишний раз дотронуться до него страшатся.
– Тогда я совсем ничего не понимаю, – проговорил Антон и переступил с ноги на ногу.
Под сапогом что-то скрипнуло. Он нагнулся, пошарил под ногами, выпрямился и поднес к свету очередную находку. Это был широкий обломок круто загнутого когтя длиной сантиметров восемь-десять. На звериный он был совсем не похож. Слишком уж большой изгиб. Скорее всего, птичий. Как будто ястребиный.
«Но какая же, едрит твою, должна быть птаха с такими мощными когтями? – У него опять засосало под ложечкой. – Это же просто гигант какой-то! Хотя кто его знает? Может, и такие не редкость?»
– И чего он его здесь-то бросил? – пробормотал себе под нос Чеботарь.
– Кто?
– Да таз этот. Они ж такие когтяры как амулеты на шее таскают. А-а! Потерял, наверное.
Антон поднял глаза и прочитал во взгляде Чеботаря неподдельное искреннее недоумение.
Они скоренько натаскали жиденькую кучку тонкого хилого валежника, сколько смогли найти, и развели костерок с намерением почаевничать, а потом уже вплотную заняться заготовкой дров для ночевки в новом убежище. С ними дело обстояло куда как плохо. Кругом один голый камень. Придется таскать от самого подножия сопки. Только там виднеется настоящий лес. А это работенка еще та! Погорбатиться придется не на шутку. Хорошо еще, что с водой проблем нет. Хоть ее тут в достатке. Пускай и мутноватая, с терпким привкусом мела, как видно, сквозь известняк сочится, но пить можно.
После чая Антон позволил себе всласть посмолить. Ну, почти всласть – разбили с Чеботарем одну сигаретку на двоих. У того тоже в запасе осталось всего ничего – полпачки махры и немного ядреного листового самосада. Они сидели у костерка, уткнувшись взглядами в огонь, и неторопливо дымили, по уму используя короткую передышку перед тяжелой работой.
– Где-то сверху дырка есть, – уверенно изрек Чеботарь, задрал башку и внимательно оглядел сужающийся кверху каменный свод, уходящий в плотную, непробиваемую взглядом черноту. – Видишь, дым от костра не на двор, а в нутро тянет. Надо позже глянуть будет.
– Слушай, а ты вообще чего по тайге-то бродишь? – сорвался у Антона с языка чисто провокационный вопрос.
– Зараз дровишек наколем и побачим, що це воно таке, – хмуря кустистые брови, не отрывая глаз от потолка пещеры, неожиданно пробасил Чеботарь по-хохлацки, легко пропустив неуместный вопросик Антона мимо ушей, неспешно встал, упер руки в бока, размял затекшую спину. – Ладно, паря. Пойдем-ка пахать уже. Без огня нам здесь с тобой кирдык придет. Всю ночь напролет до третьих петухов палить придется, – сказал он и быстрым решительным шагом вышел из пещеры.
Антон на минуту задержался, в раздумье подбросил хвороста в костер.
«Зря я его про это спросил. Все равно ведь не ответит, зараза. Такие вопросы в тайге чужакам задавать не принято. Ничего, пускай слегка подергается. Тем более что и он меня тоже тогда, на речке, подобным образом пытал, – подумал он и ехидно усмехнулся. – Правда, и я ему тогда ни шиша не ответил. Казалось бы, нет смысла понапрасну воду мутить, скрывать что-то. Да ничего не попишешь, такова сила укоренившейся привычки. Элементарный инстинкт самосохранения. Береженого бог бережет».
Пока они заготовили дров, отаборились как положено, до потемок осталось не больше часа. Дождик прекратился, но небо по-прежнему оставалось серым и неприветливым. Только теперь на нем местами стали вырисовываться свинцовые тучи, будто еще толком и не опорожнившиеся, не растерявшие влагу. Они неторопливо, как не доеные, отяжелевшие буренки, тянулись над тайгой, подгоняемые легким ветерком, зародившимся где-то в вышине. Внизу же, у земли, все еще царил полный штиль.
Стало заметно холодать. Похоже было на то, что под утро приударит, куснет за уши первый ядреный осенний морозец. А это значит, появилась резонная надежда на долгожданное вёдро.
У Антона после тяжелой авральной работенки все мышцы ныли, но настроение от этого никак не страдало.
«Пускай морозец, – подбадривал он себя мысленно. – Это не беда. Совсем другая песня! Сейчас просушусь как следует у костерка, дождусь, пока этот хрыч заснет покрепче, и слиняю. Фонарик еще худо-бедно светит, поэтому спущусь как-нибудь с сопки потихоньку, а там, по ровному месту, можно уже и без всякой подсветки топать. А вдруг еще и луна выглянет? Тогда вообще лепота будет. Шагай и шагай себе помаленьку хоть всю ночь напролет».
Место прорехи в своде пещеры они приблизительно определили. В самом конце просторной галереи, заканчивающейся тупиком, пламя резко расплющило, потащило вверх, указывая на широкий пролом, зазубренный по краям.
– Да и хрен с ним, – безапелляционно заявил Чеботарь. – Петрю я, не такая уж и большая дыра эта. А то и не так еще сифонило бы. Враз задушило бы пламя. Да и ветер выл бы в голос.
Они уже взялись опять разводить притухший костерок, когда Чеботарь вдруг всполошился:
– Слушай, Антоха, так мы ж с тобой в запарке совсем забыли про затычку!
– Да какую еще затычку? – с трудом скрывая подступающее раздражение, спросил Антон.
– А чем мы с тобой будем перед ночевкой лаз забивать?
– А его нужно забивать-то?
– А то как же! Раз мы с тобой в эту щелку свободно прошмыгнули, то и он… она сюдой заберется запросто. Ты давай-ка не тормози. Пошли отпилим да притащим, пока совсем не свечерело.
– Хорошо, пошли, – через силу выдавил из себя Антон и подумал: «Ничего с этим маразматиком не поделаешь. Ладно. Чем бы дитя ни тешилось… Но это будет – дембельский аккорд, однозначно».
С них семь потов сошло, пока они свалили тупой ножовкой, прихваченной из зимовья, полусырой ясень с верхушкой, обломанной давнишним ураганом. Работники поочередно менялись местами. Один пилил, а другой в это время изо всех сил отталкивал ствол тяжелой длинной рогулей, чтобы полотно пилы не зажимало. Потом они еще долго и нудно отчекрыживали от упавшего дерева кусок нужного размера.
Трудяги отдышались, смахнули пот с лиц.
– Так что, хватаем? – Чеботарь призывно глянул на взопревшего, тяжело дышащего Антона. – Некогда нам, паря, долго прохлаждаться. Давай-давай, не тяни вола за уши. Цепляй за хвост. Хватай, и потащили!
Антон с усилием оторвал от земли конец бревна и поморщился. Шуруя ножовкой, он насадил на ладонь под каждым пальцем по добротной кровавой мозоли.
Пока тащили по ровному, было еще вполне терпимо. Но когда полезли вверх по склону, у него появилось такое ощущение, что пупок вот-вот развяжется.
В голове непрестанно гвоздила всего одна мысль: «Не дай бог уронить! Тогда уж точно ноги всмятку!»
Когда до широкого скального уступа перед лазом в пещеру оставалось не больше сотни метров, до Антона наконец-то дошло, что он по собственной дури опять загоняет себя в ловушку.
«Ничего себе! Если мы этим бревнищем вход заложим, то я же его в одиночку и с места не сдвину! Тогда все, кранты. Пока этот шизик не проснется, из пещеры мне не выбраться. Надо срочно что-то делать!»
– Подожди, – прохрипел он. – Стой, говорю, блин! Да не беги же ты!
– Ну и чего там опять? – недовольно буркнул Чеботарь, опустил на землю свой конец бревна, обернулся, презрительно сплюнул через зубы и поинтересовался: – Да ты мужик или баба?
– Какая разница? – огрызнулся Антон. – Ничего, подождешь пару минут. Не сожрет тебя твоя тварюга, не волнуйся. Ничего с тобой не случится.
– Дурак ты! – Чеботарь укоризненно покачал башкой, неожиданно заулыбался и смилостивился: – Ладно, две минуты.
После недолгого отдыха они опять подступили к тяжелой ноше.
Тут он вообще проявил о напарнике поистине отеческую заботу, сказал вдруг: – Ладно, не пыжся. Теперь я снизу потащу.
– Добро, – сухо, с непроницаемой физиономией отозвался Антон.
В нем все так и ликовало: «Зашибись! Да это ж мне и нужно!»
Антон подхватил конец бревна, переложил его за спину, сделал несколько неуверенных коротких шажков вверх по склону и намеренно пошатнулся. Потом он незаметно подогнул под себя правую ногу, сделал вид, что поскользнулся на камне, резко попятился и с силой уперся копчиком в ясеневый комель. Чеботарь принял на себя весь вес бревна, да еще и немалую тяжесть Антона. Он напрягся так, что на горле у него вспучились жилы, надсадно захрипел, покачнулся и рухнул на колени. Через пару секунд Чеботарь и вообще громко крякнул, завалился на бок, выпустил из рук бревно и кубарем покатился под откос.
Резко освободившись от ноши, Антон потерял равновесие и растянулся на земле. Он моментально вскочил на ноги и обернулся. Горло словно жесткой петлей захлестнуло, когда Антон увидел, что тяжеленное бревно, звонко бухая по камням, понеслось вдогонку Чеботарю. Только когда оно высоко подпрыгнуло и намертво застряло в зарослях кедровника, у него вырвался громкий вздох облегчения. Он тут же, не медля больше ни секунды, рванулся вниз без оглядки, рискуя свернуть себе шею на крутом склоне.
Чеботарь сидел, привалившись спиной к дереву и упираясь широко расставленными руками в землю. Его высокий покатый морщинистый лоб сплошь покрывали крупные бисеринки пота. Мощная грудина, выпирающая из распахнутого ватника, тяжело вздымалась и опадала с каждым вдохом и выдохом. В расширенных зрачках явно читалась страшная боль, но он не издавал ни единого звука, только облизывал кончиком языка, покрытого белым налетом, посиневшие потрескавшиеся губы.
– Живой?! – приблизившись к нему, выпалил Антон. – Ты как? Что?..
– Ничего, – с легкой хрипотцой в голосе ответил мужик. – Только с ногой чего-то.
Только теперь, после этих слов, Антон заметил, что его правая ступня повернута в сторону под каким-то неестественным углом, штанина на голени топорщится, а вокруг бугорка расплывается широченное темное маслянистое пятно. Он осторожно прихватил нижний край штанины, напрягся, пытаясь разодрать ее по шву, но она не поддавалась. Антон закатал ее дрожащими руками и покачнулся от нахлынувшей дурноты. Из залитой кровью раны на крепкой, широкой, поросшей белесым волосом голени Чеботаря торчал острый желтоватый обломок кости.
– Куда? – машинально спросил Антон.
– На кудыкину гору.
– Так ты же вроде собирался здесь надолго обосноваться.
– Собираться-то собирался, да теперь по-другому петрю.
– Что-то я не понял.
– Да вот какая закавыка, – пробормотал мужик, покопался в кармане и выудил оттуда какой-то небольшой блестящий предмет. – Тут вот, Антоха, какое дело. Не след нам здесь больше дожидаться. Не приедут мужики. Чует сердце, не приедут. – Он раскрыл широченную квадратную ладонь и с тяжелым вздохом прибавил: – Это же Генкин ватник-то был. Вот, гляди, что я в кармане нашел. Точно его вещичка. Я сам ему ее у нас в пожарке вытачивал.
Антон наклонился и в блестящей штуковине, лежащей у Чеботаря на ладони, узнал самодельную бензиновую зажигалку, сделанную из обыкновенной пулеметной гильзы.
– И куда теперь? – не отрывая от нее глаз, спросил он почти равнодушно.
После тяжелой ночи, проведенной в каких-то кошмарных сновидениях, голова у него гудела, буквально на куски разламывалась. Внутри поселилось какое-то стойкое тупое безразличие ко всему происходящему.
– Пока еще не знаю, – ответил Чеботарь и скосил на Антона глаза, вдруг снова ставшие цепкими и пытливыми.
Было видно, что прошедшая ночь подействовала на него оживляюще, не в пример Антону.
Он недовольно покачал всклокоченной крутолобой башкой и неожиданно, без всякой мотивации взорвался:
– Куда-куда!.. Заладил, блин, как попка. Да порешаем мы, разберемся! – Но он тут же малость опомнился, снизил тон: – Да ты вообще, Антоха, пока блох-то не разгоняй. Мы же с тобой прямо сейчас никуда не намылились.
Как только рассвело, они выскочили на минуту в лес. Чеботарь быстро подсек топориком тонкий дубок, накосил заготовок для стрел из полусухого кленового подроста. Теперь, пристроившись рядом с печкой, он неторопливо и основательно мастрячил тяжелый лук. Чеботарь работал с невозмутимой миной на лице. Как будто это и не он вовсе еще вчера безапелляционно утверждал, что любое оружие будет совершенно бесполезным против мифической летучей твари, то ли встреченной ими в тайге, то ли нет.
Чеботарь аккуратно ошкурил и зачистил полутораметровый обрезок дубового стволика. С большим усилием, так, что на его широком крепком лбу с глубокими продольными морщинами вздулись жилы, он натянул вместо тетивы кусок телефонного кабеля. Потом мастер проверил заскорузлым кривоватым пальцем свою работу, и провод загудел, завибрировал гулко и низко.
– Ну-ка, глянь. – Он протянул свою поделку: – Потянет, нет?
– Внушительно, – отозвался Антон, принимая из рук Чеботаря громоздкую увесистую штуковину. – Только сомневаюсь, что из него можно будет стрелять. – Антон попробовал натянуть тетиву.
Как он ни пыжился, ему так и не удалось согнуть лук даже на четверть.
– Дай-ка я!.. – Чеботарь усмехнулся.
Потом он легко, вроде как совсем без усилий, проделал то, что не получилось у Антона, и с самодовольным видом отложил оружие в сторону. – Гольды такие луки на сохатого настораживают, – пояснил Чеботарь. – Насквозь прошивает. Как жука булавкой. Только они их из сухой елки или пихты делают. Но нам сейчас сушить-то недосуг. Слишком долгая песня выйдет. Да ничего. И так сойдет на худой конец. Но стрелять из него, конечно, тяжеловато будет. Гольды ведь его ногами натягивают. А гони-ка, паря, мне твой ножик.
– Зачем?
– И тебе кое-что смастерим.
Через пару минут руку Антона оттягивало что-то похожее на примитивное копье. Это была ручка от швабры с лезвием ножа на конце, примотанным тем же телефонным кабелем.
В мозгах Антона тут же ярко полыхнуло: «Пырнуть бы тебя, идиота, этой убойной штукой промеж глаз да и разделаться вмиг со всей этой дурацкой историей!..»
Он подумал так, и от этой дикой мысли даже ладони у него вспотели. Антону пришлось потупиться.
– Сирнапу по-ихнему, – спокойно пояснил Чеботарь, сделав вид, что не заметил огонек, полыхнувший в глазах соседа. – У тех, что гольды делают, только лезвие пошире и подлиннее. На мафу, медведя, значит, с таким ходят. На вот ручку от ножика, в рюкзак спрячь. Потом по-новому приладим.
Прошедшая ночь действительно явно пошла ему на пользу, подействовала исключительно благотворно. Она каким-то совершенно непостижимым образом взбодрила его, хотя, как догадывался Антон, он и на минуту глаз не сомкнул. От былой растерянности не осталось и следа. Чеботарь весь как-то подобрался. Теперь его широкоскулое лицо с массивным рубленым подбородком снова излучало уверенность и недюжинную внутреннюю силу.
При этом в нем угадывалась еще какая-то перемена, пока непонятная Антону. Как будто прошедшей ночью тот окончательно принял какое-то очень важное для себя решение.
Антон же, напротив, чувствовал какое-то внутреннее опустошение. В голове его образовалась натуральная каша. На фоне собранного, уверенного в себе Чеботаря он выглядел полной и законченной размазней.
Тот устал бросать на своего смурного расквашенного попутчика укоряющие взгляды, недовольно покачал башкой и проворчал:
– Ты чего, Антоха, киснешь-то? Ну-ка соберись. Кончай хандрить, паря. Прорвемся, блин. Не менжуйся. Я тебе говорю. – Он тут же хитро прищурился и ляпнул, казалось, совсем не к месту, ни к селу ни к городу, безо всякого перехода: – А знаешь, кстати, почему удэгейцы тигру уважают? А вот и нет! – не дожидаясь ответа, тут же продолжил Чеботарь: – Неправильно. Хрен ты угадал! Вовсе не потому, что боятся ее до дрожи. Совсем не в этом фишка, паря! Вот послушай… – Он намеренно выдержал весомую паузу, засмолил чинарик, скорчил блаженную глубокомысленную рожу и не торопясь продолжил: – Есть у них, значит, такая байка, легенда, что ли. Это еще тогда было, когда человеком на земле и не пахло. Ну, в этом ихнем среднем мире. У них так считают: верхний мир – это там, где боги всякие обитают. В нижнем – души мертвяков. А посередке тайга, земля наша, значит, обычный людской мир. Так вот, решил их главный бог, не помню уже, как там он прозывается – Сангия-мама, что ли? – людей для полного комплекта наварганить. Послал он на землю брата и сестру. Они же, сучьи дети, взяли да обмишурились. Стали жить как мужик с бабой. Детишек, ясный день, настрогали. Пацана и девку. Этот самый божок их главный поглядел на такую шнягу и дюже рассердился. Порешил обоих. На раз ухлопал и мужика, и бабу. Сестру эту, значит, и ее непутевого братца. Не хрен, мол, мне тут блудить по-родственному. А детей-то ихних малых все-таки вроде как пожалел. Не извел до кучи. Девка пошла замуж за медведя, а паря женился на тигрице. От парня почему-то потомства не было, а вот у девки с медведем все путем изладилось. Вот оттуда род удэгейцев и попер якобы. Теперь они лепят, что мафа, медведь то бишь, для них в натуре прародитель, а тигра – далекий родственник, но важный и уважаемый. Въезжаешь? Но только пока не отчебучит он чего помойного. Собаку, к примеру, у хозяина слямзит или подерет кого. Тогда уж все, каюк. Вся любовь сразу побоку. Запросто ему в лобешник пулю залепят!.. Да и прадедушку своего, медведя, жрут они, братья хитромудрые, очень даже запросто. Аж за ушами трещит. Хотя при этом вроде как жалеют его, казнятся, извиняются. Да я так петрю, что медведю от этих извинений уже ни холодно ни жарко. Вот так, значит, у них, у гольдов, все и напутано. Хрен разберешь, что к чему. – Чеботарь закрыл рот, поглядел на Антона хитрыми въедливыми глазищами и удовлетворенно хмыкнул.
Он попал туда, куда целил.
После сказочки, ввернутой Чеботарем, казалось бы, совсем не к месту, на душе у Антона как-то заметно просветлело. Он, конечно, сразу же раскусил неуклюжую, по-детски примитивную попытку этого мужика побыстрее привести его в чувство. Пусть так, но сладкоречивый треп Чеботаря подействовал на него очень даже положительно. Антон вышел из состояния унылой безнадеги, вроде как сбросил с души камень, встрепенулся. На него тоже напала жажда бурной деятельности.
Он резво поднялся на ноги и принялся раздувать печку, чтобы приготовить незатейливый скудный обед. Антон с показным рвением хлопотал по хозяйству.
«Да и болт с ним, что у него теперь лук имеется, – рассуждал он. – В чащобе из него не больно постреляешь. Так что все!.. Хватит уже сопли жевать и от глупых детских россказней дрожмя дрожать. Больше не туплю. При первой же возможности заканчиваю всю эту затянувшуюся бодягу. А если уж действительно до драчки дело дойдет, залеплю ему этой дурацкой сирнапой куда-нибудь в руку или в ногу. Ничего с ним не будет. Выживет. Он же лось здоровенный. Вот и врежу, если что, лишь бы отвязался!»
– Тормознем на Лысой, – накоротке переводя дух, опираясь на согнутое колено, проговорил Чеботарь и кашлянул, прочищая горло. – Там, на самой верхотуре, пещера есть. Одну ночь, думаю, как-нибудь в ней перекантуемся.
– Смотри сам. Тебе видней, – ответил вконец запыхавшийся, взопревший на крутом подъеме Антон. – Я в этих местах не бывал. – Он смахнул со лба бисеринки пота и снова бросил сожалеющий взгляд за спину.
Там, теперь уже на порядочном расстоянии, за синими кедрачами и багряно-желтыми, уже по-осеннему раскрашенными перелесками находился поселок, оставленный им четверо суток назад. А в каких-нибудь двадцати минутах езды от него, в тихом немноголюдном городке – и дом родной. Жена и дети. Сердце Антона вдруг сжалось и заныло от запоздалого сожаления, от какой-то зряшной, но очень болезненной обиды и на себя, и на все происходящее.
«Какого хрена, спрашивается, пошел в тайгу один? Звали же мужики с собой! Нет ведь, захотелось дураку в одиночку фраернуться. Знай, мол, нас, лихих таежников!.. Ну да и черт с ним. Хватит уже пеплом башку посыпать.
Тем более что скоро все закончится. Как только стемнеет, этот бабуин отобьется, я тут же ноги сделаю. А он сегодня определенно спать уляжется. По меньшей мере третьи сутки уже без сна, на ногах да в таком-то возрасте. Не двужильный же он, в конце концов.
А всю эту дурь про всяких там призрачных таежных монстров вообще начисто из мозгов выметаем. Отойду от него подальше и где-нибудь под елкой до утра перекантуюсь. Как только посереет, назад к речушке потяну. Надо обязательно корень из дупла забрать. Вот так и сделаю».
Его дико потянуло закурить. Хотя бы парочку затяжек! Но в запасе оставалась всего одна давно початая пачка сигарет, и он старался тянуть до последнего, пока уши совсем не опухнут без очередной спасительной дозы никотина.
Они перевалили междугорье, глубокую широкую лощину, с трудом продираясь через бурелом. Дальше легче не стало. Путники, склоняясь в три погибели, почти на карачках поднялись к горбатой вершине по старой зверовой тропе, занудно петляющей в зарослях кедрового стланика. Антон окончательно выбился из сил. Ноги дрожали и подкашивались. Поясница от постоянного напряжения затекла, занемела до такой степени, что полностью разогнуться уже не удавалось.
Он махнул рукой Чеботарю и прохрипел:
– Иди, не дожидайся. Я догоню сейчас. Отдышусь немного.
Но тот сразу же стопорнулся и демонстративно брякнулся рядом на пятую точку с явным намерением дождаться, пока попутчик отдохнет и двинет дальше под его конвоем.
«Вот же, мать его так, вертухай занюханный! – Антон неприязненно покосился на него. – Чует, лешак хитромудрый, за версту неладное. Хрен его обведешь вокруг пальца!»
Он отвернулся от Чеботаря и зацепился взглядом за какой-то ярко-красный лоскуток, застрявший в густой кедровой лапе. Антон потянулся и достал его буквально кончиками пальцев. Спина тут же отозвалась на новое непомерное усилие болезненным коротким прострелом. Он охнул, присел и внимательнее посмотрел на обнаруженную тряпицу.
Десятисантиметровый обрывок кумачовой ленты еще не успел выцвести на солнце. Антон расправил ее и уставился на иероглифы, четко, филигранно выведенные на ней. Складывалось полное впечатление, что лента эта была оборвана совсем недавно. Надпись, сделанная черной тушью, еще не успела расплыться от дождя.
– Дай-ка, – сказал Чеботарь и принял из его руки алый лоскуток.
– Не знаешь, что это такое? – сглаживая возникшую неловкость, озадачил его Антон. – Интересно, как она здесь, на сопке, оказалась.
– Такую вот бодягу тазы[16] на священное место цепляют. Очень похоже, – после недолгого раздумья отозвался Чеботарь. – Это вроде писульки такой ихним божкам с просьбой послать удачу или уберечь от каких напастей, – пояснил он и зашарил взглядом по сторонам. – Наверняка где-то кумирня[17] есть. Только что-то не видать пока. Может, до нее еще пилить да пилить? Это же не ватник. Такую кроху могло и издалека ветром притащить. – Чеботарь повертел находку и сунул в карман. – Ладно. Потом разберемся. Пошли.
Вход в пещеру представлял собой едва заметный, густо заросший гаоляном[18] и полынью кривой и узкий лаз. Два человека едва разминулись бы в нем.
Чеботарь быстро смастерил некое подобие факела, намотав на толстую смолистую ветку кедровника кусок портянки. Воспользоваться фонариком Антон, естественно, отказался, сославшись на батарейки, и так уже порядком подсевшие.
Они поочередно протиснулись внутрь, прошли пару метров в глубь пещеры и остановились. Языки пламени заплясали на стенах обширной каменной залы с высоким сводом, по краям обрамленным длинными, заостренными книзу сталактитами, в некоторых местах почти достающими до земли. Где-то в темноте часто и звонко шлепали капли воды. Они явно падали в какой-то небольшой резервуар. Чмокающий унылый звук громко отдавался в тишине, разносился эхом по всем углам.
Вскоре глаза в достаточной мере привыкли к полумраку. Антон шагнул вперед и сразу же увидел какое-то яркое пятно рядом с темным углублением в стене.
– А вот и та кумирня! – самодовольно объявил Чеботарь. – Вот отсюда, стало быть, этот кусок тряпицы и приперло. Ну-ка, проверим. – Он подошел, пригнулся, повозился и заявил: – Вот, моя правда! – Чеботарь хохотнул. – Отсюда его и притащило. Видишь, оборвыш-то как есть подошел. Тютелька в тютельку!
– Да, похоже на то, – согласился Антон, сложив, в свою очередь, обрывки ленты. – Посвети-ка вот здесь. Видишь, тут дыра какая-то!..
– Ага, вижу. – Чеботарь приблизил факел к стене.
В темной, неглубокой и тесной нише показалась фигура лупатого толстопузого идола, грубо выбитая на камне. Под ней стояла небольшая глиняная чашечка с обгоревшими палочками благовоний.
– Вот!.. Что я говорил?! – воскликнул Чеботарь. – Это, паря, и есть та самая кумирня. Вон и просо в пиалке насыпано. Костяшки рыбьи. Гляди-ка, и мыши ничего не пожрали. Значит, здесь не так давно кто-то терся. И к бабке не ходи!
– Погоди, – прошептал Антон. – А что это за рытвины такие странные у него на морде? Смотри, какие глубокие! Словно долотом долбили. Слышь, Чеботарь, а они, тазы эти, божков-то своих боятся?
– А то! И губешки им водярой мажут, и на коленках перед ними ползают.
– А почему же тогда у него вся физиономия исполосована так, будто кто-то на нем свою злость срывал?
– Нет. Это ты чухню несешь, Антоха. Быть того не может! Они ж с этими самыми своими каменюками как с детьми малыми баюкаются. Не то что рожу ему ободрать, даже лишний раз дотронуться до него страшатся.
– Тогда я совсем ничего не понимаю, – проговорил Антон и переступил с ноги на ногу.
Под сапогом что-то скрипнуло. Он нагнулся, пошарил под ногами, выпрямился и поднес к свету очередную находку. Это был широкий обломок круто загнутого когтя длиной сантиметров восемь-десять. На звериный он был совсем не похож. Слишком уж большой изгиб. Скорее всего, птичий. Как будто ястребиный.
«Но какая же, едрит твою, должна быть птаха с такими мощными когтями? – У него опять засосало под ложечкой. – Это же просто гигант какой-то! Хотя кто его знает? Может, и такие не редкость?»
– И чего он его здесь-то бросил? – пробормотал себе под нос Чеботарь.
– Кто?
– Да таз этот. Они ж такие когтяры как амулеты на шее таскают. А-а! Потерял, наверное.
Антон поднял глаза и прочитал во взгляде Чеботаря неподдельное искреннее недоумение.
Они скоренько натаскали жиденькую кучку тонкого хилого валежника, сколько смогли найти, и развели костерок с намерением почаевничать, а потом уже вплотную заняться заготовкой дров для ночевки в новом убежище. С ними дело обстояло куда как плохо. Кругом один голый камень. Придется таскать от самого подножия сопки. Только там виднеется настоящий лес. А это работенка еще та! Погорбатиться придется не на шутку. Хорошо еще, что с водой проблем нет. Хоть ее тут в достатке. Пускай и мутноватая, с терпким привкусом мела, как видно, сквозь известняк сочится, но пить можно.
После чая Антон позволил себе всласть посмолить. Ну, почти всласть – разбили с Чеботарем одну сигаретку на двоих. У того тоже в запасе осталось всего ничего – полпачки махры и немного ядреного листового самосада. Они сидели у костерка, уткнувшись взглядами в огонь, и неторопливо дымили, по уму используя короткую передышку перед тяжелой работой.
– Где-то сверху дырка есть, – уверенно изрек Чеботарь, задрал башку и внимательно оглядел сужающийся кверху каменный свод, уходящий в плотную, непробиваемую взглядом черноту. – Видишь, дым от костра не на двор, а в нутро тянет. Надо позже глянуть будет.
– Слушай, а ты вообще чего по тайге-то бродишь? – сорвался у Антона с языка чисто провокационный вопрос.
– Зараз дровишек наколем и побачим, що це воно таке, – хмуря кустистые брови, не отрывая глаз от потолка пещеры, неожиданно пробасил Чеботарь по-хохлацки, легко пропустив неуместный вопросик Антона мимо ушей, неспешно встал, упер руки в бока, размял затекшую спину. – Ладно, паря. Пойдем-ка пахать уже. Без огня нам здесь с тобой кирдык придет. Всю ночь напролет до третьих петухов палить придется, – сказал он и быстрым решительным шагом вышел из пещеры.
Антон на минуту задержался, в раздумье подбросил хвороста в костер.
«Зря я его про это спросил. Все равно ведь не ответит, зараза. Такие вопросы в тайге чужакам задавать не принято. Ничего, пускай слегка подергается. Тем более что и он меня тоже тогда, на речке, подобным образом пытал, – подумал он и ехидно усмехнулся. – Правда, и я ему тогда ни шиша не ответил. Казалось бы, нет смысла понапрасну воду мутить, скрывать что-то. Да ничего не попишешь, такова сила укоренившейся привычки. Элементарный инстинкт самосохранения. Береженого бог бережет».
Пока они заготовили дров, отаборились как положено, до потемок осталось не больше часа. Дождик прекратился, но небо по-прежнему оставалось серым и неприветливым. Только теперь на нем местами стали вырисовываться свинцовые тучи, будто еще толком и не опорожнившиеся, не растерявшие влагу. Они неторопливо, как не доеные, отяжелевшие буренки, тянулись над тайгой, подгоняемые легким ветерком, зародившимся где-то в вышине. Внизу же, у земли, все еще царил полный штиль.
Стало заметно холодать. Похоже было на то, что под утро приударит, куснет за уши первый ядреный осенний морозец. А это значит, появилась резонная надежда на долгожданное вёдро.
У Антона после тяжелой авральной работенки все мышцы ныли, но настроение от этого никак не страдало.
«Пускай морозец, – подбадривал он себя мысленно. – Это не беда. Совсем другая песня! Сейчас просушусь как следует у костерка, дождусь, пока этот хрыч заснет покрепче, и слиняю. Фонарик еще худо-бедно светит, поэтому спущусь как-нибудь с сопки потихоньку, а там, по ровному месту, можно уже и без всякой подсветки топать. А вдруг еще и луна выглянет? Тогда вообще лепота будет. Шагай и шагай себе помаленьку хоть всю ночь напролет».
Место прорехи в своде пещеры они приблизительно определили. В самом конце просторной галереи, заканчивающейся тупиком, пламя резко расплющило, потащило вверх, указывая на широкий пролом, зазубренный по краям.
– Да и хрен с ним, – безапелляционно заявил Чеботарь. – Петрю я, не такая уж и большая дыра эта. А то и не так еще сифонило бы. Враз задушило бы пламя. Да и ветер выл бы в голос.
Они уже взялись опять разводить притухший костерок, когда Чеботарь вдруг всполошился:
– Слушай, Антоха, так мы ж с тобой в запарке совсем забыли про затычку!
– Да какую еще затычку? – с трудом скрывая подступающее раздражение, спросил Антон.
– А чем мы с тобой будем перед ночевкой лаз забивать?
– А его нужно забивать-то?
– А то как же! Раз мы с тобой в эту щелку свободно прошмыгнули, то и он… она сюдой заберется запросто. Ты давай-ка не тормози. Пошли отпилим да притащим, пока совсем не свечерело.
– Хорошо, пошли, – через силу выдавил из себя Антон и подумал: «Ничего с этим маразматиком не поделаешь. Ладно. Чем бы дитя ни тешилось… Но это будет – дембельский аккорд, однозначно».
С них семь потов сошло, пока они свалили тупой ножовкой, прихваченной из зимовья, полусырой ясень с верхушкой, обломанной давнишним ураганом. Работники поочередно менялись местами. Один пилил, а другой в это время изо всех сил отталкивал ствол тяжелой длинной рогулей, чтобы полотно пилы не зажимало. Потом они еще долго и нудно отчекрыживали от упавшего дерева кусок нужного размера.
Трудяги отдышались, смахнули пот с лиц.
– Так что, хватаем? – Чеботарь призывно глянул на взопревшего, тяжело дышащего Антона. – Некогда нам, паря, долго прохлаждаться. Давай-давай, не тяни вола за уши. Цепляй за хвост. Хватай, и потащили!
Антон с усилием оторвал от земли конец бревна и поморщился. Шуруя ножовкой, он насадил на ладонь под каждым пальцем по добротной кровавой мозоли.
Пока тащили по ровному, было еще вполне терпимо. Но когда полезли вверх по склону, у него появилось такое ощущение, что пупок вот-вот развяжется.
В голове непрестанно гвоздила всего одна мысль: «Не дай бог уронить! Тогда уж точно ноги всмятку!»
Когда до широкого скального уступа перед лазом в пещеру оставалось не больше сотни метров, до Антона наконец-то дошло, что он по собственной дури опять загоняет себя в ловушку.
«Ничего себе! Если мы этим бревнищем вход заложим, то я же его в одиночку и с места не сдвину! Тогда все, кранты. Пока этот шизик не проснется, из пещеры мне не выбраться. Надо срочно что-то делать!»
– Подожди, – прохрипел он. – Стой, говорю, блин! Да не беги же ты!
– Ну и чего там опять? – недовольно буркнул Чеботарь, опустил на землю свой конец бревна, обернулся, презрительно сплюнул через зубы и поинтересовался: – Да ты мужик или баба?
– Какая разница? – огрызнулся Антон. – Ничего, подождешь пару минут. Не сожрет тебя твоя тварюга, не волнуйся. Ничего с тобой не случится.
– Дурак ты! – Чеботарь укоризненно покачал башкой, неожиданно заулыбался и смилостивился: – Ладно, две минуты.
После недолгого отдыха они опять подступили к тяжелой ноше.
Тут он вообще проявил о напарнике поистине отеческую заботу, сказал вдруг: – Ладно, не пыжся. Теперь я снизу потащу.
– Добро, – сухо, с непроницаемой физиономией отозвался Антон.
В нем все так и ликовало: «Зашибись! Да это ж мне и нужно!»
Антон подхватил конец бревна, переложил его за спину, сделал несколько неуверенных коротких шажков вверх по склону и намеренно пошатнулся. Потом он незаметно подогнул под себя правую ногу, сделал вид, что поскользнулся на камне, резко попятился и с силой уперся копчиком в ясеневый комель. Чеботарь принял на себя весь вес бревна, да еще и немалую тяжесть Антона. Он напрягся так, что на горле у него вспучились жилы, надсадно захрипел, покачнулся и рухнул на колени. Через пару секунд Чеботарь и вообще громко крякнул, завалился на бок, выпустил из рук бревно и кубарем покатился под откос.
Резко освободившись от ноши, Антон потерял равновесие и растянулся на земле. Он моментально вскочил на ноги и обернулся. Горло словно жесткой петлей захлестнуло, когда Антон увидел, что тяжеленное бревно, звонко бухая по камням, понеслось вдогонку Чеботарю. Только когда оно высоко подпрыгнуло и намертво застряло в зарослях кедровника, у него вырвался громкий вздох облегчения. Он тут же, не медля больше ни секунды, рванулся вниз без оглядки, рискуя свернуть себе шею на крутом склоне.
Чеботарь сидел, привалившись спиной к дереву и упираясь широко расставленными руками в землю. Его высокий покатый морщинистый лоб сплошь покрывали крупные бисеринки пота. Мощная грудина, выпирающая из распахнутого ватника, тяжело вздымалась и опадала с каждым вдохом и выдохом. В расширенных зрачках явно читалась страшная боль, но он не издавал ни единого звука, только облизывал кончиком языка, покрытого белым налетом, посиневшие потрескавшиеся губы.
– Живой?! – приблизившись к нему, выпалил Антон. – Ты как? Что?..
– Ничего, – с легкой хрипотцой в голосе ответил мужик. – Только с ногой чего-то.
Только теперь, после этих слов, Антон заметил, что его правая ступня повернута в сторону под каким-то неестественным углом, штанина на голени топорщится, а вокруг бугорка расплывается широченное темное маслянистое пятно. Он осторожно прихватил нижний край штанины, напрягся, пытаясь разодрать ее по шву, но она не поддавалась. Антон закатал ее дрожащими руками и покачнулся от нахлынувшей дурноты. Из залитой кровью раны на крепкой, широкой, поросшей белесым волосом голени Чеботаря торчал острый желтоватый обломок кости.